Взгляд в Будущее. ч. 1. гл. 11-15

                Глава 11.

          И они встретились уже вдвоём. Санаторная публика после обеда, по совету врачей разошлась по своим домикам и палатам на «тихий час», где видимо, возлежали, увлёкшись занимательным чтением, либо взялись письма сочинять знакомым или родным – жалуясь на обслуживание или восхищаясь природой, ландшафтом городка, куда забросила их судьба (в лице профсоюза), чтоб хоть немного отдохнули и подлечились.
          - Как я рад, что вы пришли без вашей Маши, - приветствовал её мужчина, поднявшись при приближении Рели, и снова садясь, показав ей на расстеленную рядом газетку.
          - Боже! Сколько в вас рыцарского – не перестаю удивляться, - проговорила Реля, усаживаясь, без опасения, что её начнут трогать и обнимать без её согласия, что сделал бы обычный мужчина, если уж женщина пришла к нему.
          - Как вы правильно поняли при нашей первой встрече, мы с вами из одной «команды». И, живя под покровительством Космоса, не забываем традиции прошлых веков, а тогда отношение к дамам было совсем другое. Вот Степан, к примеру, в начале века двадцатого разбился с самолётом, а через полсотни лет после гибели попал опять на Землю нашу матушку, и не куда-нибудь - в Россию захотел. А ваш предок дорогой, Пушкин попал на землю России только, когда вы родились и то не наяву, а в снах. В ваших снах, дорогая моя волшебница…
          Последним словам молодая женщина не удивилась, и протестовать не стала - по-разному звали её друзья из Космоса. Они словно заменяли ей родных, от которых Калерия слова ласкового не слыхивала – даже от Атаманш, которых она спасала от смерти, и кормила, отрывая иногда еду от себя. 
          - Вы ошибаетесь. Может быть, до моих пяти лет Дед – как он потом велел называть себя - и не являлся на мои глаза… Хотя нет, когда меня крестили в церкви он показался. И тогда он надо мной – умирающим младенцем в пелёнках парил и плакал, и смеялся – не стоял на полу, как все люди, а именно летал где-то вокруг меня. Правда никто его не видел, не говорил с ним, а я запомнила навеки.
          - Ты запомнила, как тебя крестили? – удивился новый посланец Космоса.
          - Если бы даже промелькнуло это в моём сознании и забылось, но сны, после того, как Дед явился ко мне в поезде, среди белого дня, подтверждали и его появление, и наше общение с ним. Причём не только мне Пушкин теперь показался, но и всей моей семье объявился – его видел отец, по приказу деда, снявший меня с полки, видела мама, которую дед позже усыпил, чтоб не мешала нашему с ним обеду – дед же меня кормил – и разговору. Геру он отослал в другое купе, что она с радостью и сделала – там играли в карты молодые парни, а сестрица уже тогда любила среди парней крутиться.
          - Знаю, про то явление его твоей семье, где никто не признал Пушкина – вот же тёмный и необразованный был раньше народ.
          - А что вы хотите? Моя мать, как она рассказывала, была «золотой серединкой» в большой семье простого, бедного крестьянина. Золотая серединка, среди одиннадцати детей – это шестой она родилась…
          - Да, - вычислил собеседник Рели. – Это в одну сторону от неё пятеро старше её детей, а в другую пятеро младших. А двенадцатого ребёнка бабка твоя Настя потеряла на реке, где зимой бельё полоскала. Да и умерла потом – это Пушкин нам рассказывал.
          - Не знаю, рассказывал ли он вам, что бабушка умерла, после того, как дед Пётр «слегка», как мама говорила, толкнул её на лёд - цыганка Настя, которую внуки так и не увидели, упав слегка, ударилась головой, что стало причиной смерти. Наверное, и не слышала, как потом дед Пётр неся её на руках в гору, умолял: - «Открой глаза, Настенька! Ох, я чурка окаянный! Не умирай…»  Может, я не те слова говорю, но примерно так оно и было. После мучительной смерти бабушки старшие девушки и парни собрались и уехали в город Родники, что недалеко от Иваново – стали ткачами, а значит, городскими на зависть мамы. А она, как старшая (среди младших детей) осталась на хозяйстве, и хлебы пекла и варила – всё лучше своей матери цыганки – теперь уж покойницы. По крайней мере, так она рассказывала о своей жизни чужим людям, а я слушала, когда ехали в поезде.
          - Как ты хорошо всё знаешь. А дед твой, Пётр не женился, после смерти жены?
          - После смерти бабушки дед Пётр всё ждал, что его заберут да посадят, за смерть жены, хотя кому нужна была цыганка?  А тут революция, а вскоре гражданская война и забрали деда белые в свой отряд. Однако в одном из боёв дед Пётр попал в плен к красным, где быстро понял их идею – землю крестьянам. Вернулся в село и стал односельчан раскулачивать.  «Был ничем, а стал всем», как в песне. За то, что разорял кулаков, его детей чуть в лесу не убили, как Павлика Морозова – они ходили в школу в другое село. Но мама, как старшая, увела всех подальше в лес и спрятались они, пока дед не нашел их с товарищами. Семилетку мама закончила поздно – ей шёл уже двадцатый год. Но не это её не смутило – поехала поступать в город Шую – в Ивановской области, чтоб учиться на зоотехника.
          - Почему же не захотела в Родники, к сёстрам и братьям, чтоб стать ткачихой?
          - Мама моя и ткачиха! Что вы! Ей уже хотелось командовать людьми. И кстати, животных она любила больше, чем людей. И вот быть среди животных – всегда сытой – да распоряжаться большим количеством людей – это её стихия. Но возвращаться к деду Петру в деревню не желала – уехала всеми правдами и неправдами в Украину, в которой люди, в годы разрухи, голодали, но не так как в России. К тому же мама – повторяю – руководитель ферм и людей красивая женщина – имела успех у мужчин, к сожалению больше женатых, чем холостых.

           - Но нашелся и на неё Чёрт болотный – о чём печально нам сказывал Пушкин - от него она родила дочь Геру. Имя твоей старшей сестре дал её отец, хоть и не захотел свою дочь воспитывать.
           - Да, этот Чёрт болотный – Дед его именно так в снах называл - удрал. А дочуру свою подсунул моему отцу. Мама, как только поняла, что её возлюбленный не вернётся, решилась выйти замуж, за влюблённого в неё механика – всё же не простой колхозник, а тоже специалист.
           - Призналась она твоему отцу, что носит дитя от другого?
           - Говорила, что да. А если бы не призналась, отец всё равно бы узнал, при рождении Геры.  Потому что у двух темноволосых, а отец ещё и кудрявым был, родилась девочка с волосами цвета «болота». Гера часто хныкала на эту тему, завидуя моим каштановым кудрям.
           - Небось и драться лезла, чтоб за кудри тебя потрепать?
           - Правильно думаете. Кудри мои ей покою не давали. Но я ей давала отпор. И поскольку руки у меня были крепкие – я же и воду с речки носила и дрова колола – то мои удары потом ей боком выходили.
           - Но и ты, наверное, тоже болела от этих драк?
           - Из-за драк болела, конечно, но больше из-за дырявых сапог, которые Вера с мамой мне «дарили», себе покупая новые. Ещё болезней добавляли старые рваные пальто, которые мне доставались от тех же старших дамочек. Гера, которая переименовалась в Веру, когда мы уехали на Дальний Восток, выросла очень крупная, благодаря маминой кормёжке своей любимой дочери, и рано стала интересоваться парнями, а больше содержимым их карманов.
           - Слыхал эту историю от твоего любимого деда Пушкина. Он же ездил с вами на Дальний Восток. Но так как ему общаться с тобой напрямую, было запрещено – только во снах – дед приставил к тебе Степана. Степан в дороге ухаживал за «Дюймовочкой» - так он шутил, как за невестой, на зависть Веры, которая к тому времени уже потеряла девственность, и полагала, что она должна нравиться парням, а не ты. Вела себя развратно, вставала на пути Степана, если он шёл в вагон-ресторан покушать. Думала, наверное, что он её с собой пригласит.
           - Но Веру и мама с отцом и маленькими Атаманшами водили в вагон-ресторан, а меня как служанку, оставляли вещи стеречь. Так Степан не раз, после их возвращения из ресторана, водил меня туда - по разрешению родителей, разумеется - чтоб поела горячей пищи. А позже, как мне солдат мой говорил, и я узнала из своих дневных снов, на наш поезд напали бандиты, которых Берия освободил после смерти Сталина, чтоб они террором страну наполнили.
           - Всё это знаю, дорогая моя. Степан первым принял с ними бой, и они его тогда выключили на время, но возвращавшиеся из вагона-ресторана моряки Северного флота разнесли бандитов в пух и прах – освободили весь поезд от них, а то бы много людей было перебито. Так вот, всё, что делал Степан – это оберегал тебя в поезде. И делал он это как раз по просьбе твоего деда. Пушкин сам бы хотел тебя защищать, но его ещё не очень допускали на Земле, как Степана, меня или как Якова, который отвёз тебя к оргнабору, чтобы ты сбежала от своей лютой матери.
           - Как же много вы – люди Космоса – помогали мне, спускаясь на Землю иногда. Я бы наверно без помощи и не выжила тогда со своей матерью и сестрой зловредной.   
           - До того, как объявился Степан, тебе помогал – хоть и невидимый твой дедуля Пушкин. Его и послали спасать тебя, дорогая ты наша, от твоей матушки злой, что он прекрасно выполнил.
           - Кому-то невидимый, а я его видела дважды своими глазами, повторяю вам, - Калерия улыбнулась всё ещё незнакомому человеку, чтоб не обиделся. - Первый раз в церкви, когда меня крестили, летал он возле меня и молился, чтоб выжила.  А второй раз в поезде, когда мы ехали из эвакуации – опять меня вытащил с того света, потому что мама – беременная, как Дикая дочь потом узнала, стала рассказывать посторонней женщине, как она избавлялась от двух сыновей, моих братишек. Я бы умерла, узнав про злодейство, с которым Гера и мама потом меня хорошо познакомили, но в вагон вошел лет шестидесяти дедушка и заставил отца снять меня с полки, и покормил вкусно, ещё книги стал читать – сказки Пушкина. Когда он ушёл, оставив мне книжку, я по ней читать научилась, без помощи Геры, которая в школу ходила, а в тетради свои или книги мне запрещала заглядывать.
           Калерии не очень хотелось говорить, что Пушкин первый предсказал ей сына, но её собеседник, по всей видимости, успел уловить последнее, что у молодой женщины пронеслось в мозгу – «сын».
 
           - «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» - как он говорил, написав прекрасные стихи. Но самое удачное его произведение, пока он живёт в Космосе – это ты.
           - Но до того времени,  как я родилась, Дед признался мне… - С волнением произнесла и повторила Реля. - До этого Пушкин, как говорил мне во снах, бывал и во Франции и в Новой  Зеландии, я уж не говорю о Южной Америке, где он по нескольку лет проживал, как человек земной и никто его не разоблачил. И главное, что он забывал, на это время, обо мне.
           - Ты не поняла деда – он просто, до твоего рождения не знал о тебе. Он бывал и жил в иных землях, как человек, до твоего рождения. Да, когда ты была крошкой, Дед Саша показался тебе стариком, когда тебя крестили, а потом в поезде, в пять твоих лет, чтоб передать тебе свои сказки, благодаря которым ты не только читать научилась, но стала понимать жизнь по-иному.  Позже поэту запретили видеться с тобой, даже во снах, когда  «Дикая Золушка» влетела, как на крыльях, в пору любви. А влетела ты, дорогая наша, сразу после знакомства со Степаном.
           - Да мне не было тринадцати лет, я полюбила учителя, который потом погиб и прибился, как мне сказали, к вашему лагерю людей необычных. Но Павел и при жизни был необычный - потому и погиб.
           - А ты поняла, дорогая ты наша, что он в тех жизнях, где ты рано погибала, почти всё время бывал с тобой. А в этой жизни, может специально подставился под нож, чтоб ты пожила и родила сына.  Но он возродится через 50 лет, как Степан, однако вам не следует встречаться.
           - Я поняла.  Я буду уже старушкой, а Павел возродится молодым, как и был, и нечего нам видеться.  Ему будет огорчением, что я постарела, а мне обидно, что он такой молодой.
           - Ты будешь ещё не очень старой, и он захочет увидеть тебя, но издалека, а потом улетит в Южную Америку, где вы встречались с  ним в последний раз – там  будет жить.

           - Завидую тем женщинам, которые будут рядом с ним.
           - Нам, возрождённым, не советуют жениться, появление детей от нас маловероятно, а если и родятся дети индиго – одарённые, как ты и сын твой, Олег – то таким людям тяжело жить на Земле, хотя они любят этот мир самоотверженно, принося ему немалую пользу.
           - Интересно ты сказал, - Реля не заметила, как перешла на «ты». – Но кто из моих родных был возрождённый? Конечно это не моя вечно злая мама, да и в отце я не замечала  благородства, как у людей из Космоса. По крайней мере, ко мне.
           - Придётся признаться – Космос над тобой и твоей матерью ставил эксперименты. Мол, вот баба – прости, что так говорю – родила от Чёрта. А если в противовес дочери Чёрта послать твоей маме чудную талантливую девочку, как она к ней относиться будет? Не спорь, есть в тебе талант разносторонний, родная ты наша. Была хорошей, если не сказать отличной, воспитательницей в саду детском. Я слова перепутал? Надо говорить в детском саду, да? Потом медсестрой, тоже необычной, какой могла бы быть даже Гера, если бы по жизни брала пример с тебя. Но разве злобных и эгоистичных «девиц» в медицину затянешь? Что уж говорить, какая ты матушка – просто загляденье. Чтоб женщина в одиночку воспитала сына-лётчика. И вот что, дорогая наша, ты мне обещала фотографии показать Олега, и письма от него почитать.
           - Здравствуйте!  - улыбнулась Реля, глядя в глаза неземному человеку. - Я думала, что мы с этого начнём. Вот фото моего будущего лётчика, - Реля раскрыла сумочку, с которой пришла. -  Это он на параде, в Кировограде. Видите, какие друзья-товарищи у него – красивые, высокие. А интеллектуально как развиты… Я, когда слушала, как они рассуждают о самолётах, о небе, думала, что уже в Космос вознеслась. А вот будущие лётчики готовятся к прыжкам с парашютом. Одеты потеплее, кто во что смог, но как они рассказывали об этих прыжках – у меня дух захватывало. Вот они уже в армии – их на месяц отправили туда – даёт присягу. Это они там же с лучшим другом препятствия преодолевают. А вот мой сын ведёт самолёт, рядом с ним такой же курсант. Как тот сидя сбоку, сумел сфотографировать, не понятно, но чётко видна рука моего сына и его профиль кудрявый.
           - А теперь удиви письмами – начнём с армии.
           - О, Боже! Взяла ли я их, ведь хотела... О! Вот кажется из армии. Точно - Запорожская область, городок Мелитополь. Он мне описывал городок в первом письме. Но здесь уже второе:
           «Здравствуй, дорогая Белочка! Отслужили мы уже четверть от нашего срока – прошла неделя, осталось ещё три. Если взять в пропорции к солдатскому сроку, у них четверть - полгода, то мы уже полгода отслужили. Сегодня, в воскресенье, у «бойцов» - курсантов торжественный день – мы принимаем присягу. На фото твой сын, в суровой, солдатской шинели. Всю предстоящую неделю занимались строевой подготовкой – весело  маршировали – показали здешним воинам, как умеем отбивать шаг. В пятницу у нас  были стрельбы – стреляли из пистолета и автомата. Некоторые, в том числе и я, не слишком удачно постреляли, зато душу отвели. Удачливыми были лишь те, кто в армии отслужил, но они даже не думали смеяться над нами, понимая, что не это для лётчиков главное. Военные самолёты мы наблюдали издалека, как они взлетают и садятся. В училище нам обещали, что нас и в кабину пустят, и чуть ли не за штурвал усадят, а здешние товарищи посчитали это не нужным. Хорошо хоть издали показали. Зато кормят здесь, как на убой. Солдатский паёк на рубль и одну копейку, а выходит их рубль и копейка дороже наших курсантских рубля с 27 копейками. Присягу мы принимали с оружием, как видно на фото, построили нас на плацу, а потом каждого вызывали и каждый зачитывал присягу перед строем, так что теперь мы присяжные заседатели. Такие мои дела, а как дела у маленькой Кнопочки, которую я целую тысячу раз. Твой сын Олег»
           - Судя по снимку, присягу они принимали зимой?
           - 20 марта 1983 года. Странно, но одеты все по-зимнему. И чувствуется, что не жарко им.
           - Но письма сына греют сердце мамы Белки?
           - Это ещё что – Белка, которая «песенки поёт, и орешки всё грызёт». Это меня в детском саду так прозвали за сказки Пушкина, которые я рассказывала во всех группах, где заменяла заболевших или отлынивающих от работы воспитателей. Но сын меня в письмах и Маймункой зовёт. Маймунка – это маленькая обезьянка, хотя я на неё не похожа никак. Но вот письмо от 5 апреля этого года. А перед этим я была в Кировограде. Сын не летал в тот день и был в учебном корпусе, потом сдавал экзамен, но мы успели увидеться. И вот:
           «Здравствуй, дорогая Маймунка!  Как ты доехала, и как себя чувствуешь?  У меня дела идут нормально.  Вчера слетали в Симферополь, были там всего один час – в город не ездили, походили по аэропорту и перекусили.  Аэропорт, в городе, где я родился, грандиозный, в смысле много  больших  самолётов. Видел я Ил–86, Ту–154, Ту–134 и ещё много других. Но погода в этот день подкачала, из Симферополя мы вылетели было солнце, плюс 25 градусов, а прилетели в Кировоград – тучами небо затянуло и довольно похолодало.
           Да, кстати вчера вылетел самостоятельно Юра – довольно таки удачно слетал. Он полетел первым в нашей эскадрилье и в отряде. У меня пока не всё гладко, но я думаю, скоро дело пойдёт на лад. Завтра мы вылетаем месячную норму, и у нас будут «выходные».  Но работу нам найдут – всегда есть, что строить. Позагораем, если солнце посветит нам.  Как в Москве погода? Как налетаем больше часов, начнутся у нас маршруты, вот тогда будет совсем интересно, буду писать Белке из разных городов. Вот и все новости. Целую тебя крепко тысячу раз. Олег»
           - Короткие письма, а сколько в них смысла и любви к тебе. Ты своей матери, такие письма писала?
           Калерия искоса посмотрела на своего собеседника – неужели он не знает от Степана или других её друзей, из Космоса, как она покинула чуждый ей дом?  Если знает, пусть мучается и выслушивает подробности, как её вышвырнула из дома «мама дорогая» лишь для Веры в те времена.
           Впрочем, подробно, как бы она говорила с задушевной подругой, не получалось. Страдания юной девушки и через столько лет цедились, сквозь её слова скупо. Будто отрывала от сердца давнюю боль.

                Глава 12.

           - Я ушла из дома без копейки денег и в одном платье, с горечью в сердце – ты, наверное, что-то слышал об этом от Пушкина. Мама, желая оставить меня «рабыней» при себе, спрятала Свидетельство о рождении, в народе называемое метрикой, а когда учёба в школе близилась к завершению, с меня эту метрику спросили – понадобились паспортные данные в Аттестат, где родилась и точную дату рождения. Я кинулась к документам, а метрики моей нет. Спрашиваю у мамы, где метрика, а она говорит, «ищи-свищи, может, найдёшь», с такой насмешкой, что я похолодела. Стало понятно, что Юлия Петровна – родительница моя, если помнишь, так вот она  этим исчезновением документа, хочет перекрыть Чернавке уход из дома. Дескать куда я денусь, без документов, без паспорта? Его у меня, по тем временам, еще не было.
           - Как не было – паспорт выдаётся в 16 лет! - Удивился мужчина, имени которого она ещё не знала, а спрашивать при их интенсивном разговоре было неудобно.
           Молодой женщине давно стало понятно, что он свой из Космоса. Однако другие Космияне не скрывали так долго свои имена – сразу как-то обозначались. И хоть имени своего собеседника Реля ещё не знала, но чувствовала – он о ней знает много, но, как недавно Степан и Арсений, хочет услышать подробности её жизни от неё же самой: – «Их интересует то, что им самим даётся легко – например, те же паспорта, с которыми, (как я убедилась по Степану, свет Васильевичу, дорогому спасителю) у них у всех никогда не было таких проблем, какие испытала я».
           - Паспорт, - ответила она, - во времена моей юности выдавался с 16 лет, только в городах. А в селах, особенно Украины – о России не знаю, но на Юге старались задержать молодых людей в селах.
           - Ну да, что не убегали в города – хлеб сеяли, телят растили, коров доили.
           - Вот именно. Но дети руководителей и прочих зажиточных крестьян всё же ехали в города учиться и желали потом остаться там жить.  Богатые родители продуктами и деньгами обеспечат, за учёбу заплатят, если детки школу неважно закончили. И дальше уже выросшие детки сидели на шее родителей, пока те не слетали с постов. Тогда взрослые их потомки – уже в возрасте и с детьми возвращались в родные пенаты – не самыми лучшими учителями, врачами.  Хотя сразу скажу – на мою долю достались учителя хорошие, но это были люди не балованного поколения, а родились до войны, испытав голод и все ужасы правления Сталина.
           - Таким был, первая твоя любовь – Павел?  Вселил в тебя надежду, что ты должна учиться после школы, но не смог осуществить мечту свою – учить тебя – он погиб.
           Реля едва отошла от изумления: - Ты встречался с Павлом в Космосе?  Он там живёт? – Она знала, что Павел в Космосе, но ей хотелось подтверждения ещё и ещё.
           - Да и оттуда следит за тобой, вместе с твоим Дедом.  Разница лишь в том, что Павлу не разрешают посещать твои сны. Да и Деда твоего урезают в посещениях, когда у тебя случается любовь земная, - пошутил этот незнакомец. - Но вернёмся к твоей учёбе. Хоть Паша не смог быть с тобой до окончания тобой десятилетки, он, через нас, кто мог встречаться с тобой или просто следить  вот так как я, знал, как учишься ты.
           - Ты следил за мной, не показываясь на глаза Дикой девушке? – удивилась Калерия.
           - Прости, но мне не особо разрешали видеть тебя, говорить с тобой.
           - Но я всё же чувствую, что мы когда-то встречались, - возразила Калерия, вглядываясь в лицо собеседника. - Так, эти глаза были у парня лет семнадцати, в 1954 году, когда я попала в больницу, почувствовав, что Павла нет уже на этом свете. Тебя, что ли, тогда звали Аркашей?
           - Ты попала в точку, девочка Реля, которой тогда едва исполнилось 14 лет. Тебя привезли на перевозке, как тогда говорили, без сознания – ты могла умереть, и я тебе едва протолкнул в горле пробку, которая мешала тебе дышать.
           - Чем протолкнул? – Калерия ещё помнила, как она умирала тогда – чуть ли на тот свет забралась – но кто-то оттуда её вернул на землю.
           - Был у меня термос, в котором был нектар (или отвар) из шиповника. Вот этим лекарством я тебя едва напоил, как ты вздохнула глубоко и открыла глаза.
           - И стала требовать, чтоб меня развязали – это я помню.
           - Тебя связала медсестра, чтобы ты, когда металась в бреду, не упала с кровати. Ушла сама спать, а нам сказала следить за тобой, чтоб ты ещё не попала в удавку, и не покончила с собой.
           - Ничего себе медсёстры в районной больнице были – ведь в Качкаровку свозили больных из разных сёл. Это ж надо – привязать больного к кровати так, что он может, двигаясь, попасть в петлю горлом, в котором у него и так давление было.
           - Дорогая ты наша! А я для чего проник в палату девочек.  Вернее я бродил всю ночь возле палаты, и когда ты очнулась, меня одна из старших девочек позвала, и я оказал тебе помощь.
           - Спасибо тебе и твоему термосу и тому, кто отвар делал, иначе бы я умерла.   
           -  Говорим как дети, заметила?
           - При таких воспоминаниях, впадаешь в детство – это не удивительно. Ты напоил Дикую девчонку – так меня звали в школе – райским напитком, из термоса, и я задышала. Ты убедил меня, что Павел – из-за смерти любимого, я тоже хотела умереть - не совсем умер и где живёт, сказал, и что мой любимый учитель приказал мне жить дальше и учиться хорошо.
           - Ты – говорили мне - училась отлично, хоть и голодала при всегда обжирающейся матери – прости за нехорошее слово.  И Юлия Петровна, хоть и была на тот момент не бедная, но учить тебя, после окончания десятилетки - не желала. Потому прятала метрику?
           - Представляешь, как я испугалась, когда поняла, что она её может быть порвала. Даже про Аттестат забыла. Я поняла, что мне паспорта не получить – даже не знаю, где я родилась, если придётся метрику восстанавливать. Говорю издевательнице моей: - «Нет метрики, так хоть скажите, где вы меня родили?»
           - Неужели ты ни разу в свою метрику не заглядывала? – удивился Аркадий.
           - Заглядывала в начале года и копию с неё сняла и в школу отнесла, но они её потеряли.
           - Так неужели не помнишь, где родилась?
           - Представь себе, что мне мама так голову забила, что не хотела учить дальше, хотя мне все учителя пророчили Университет. К тому ж, я, целый год почти, включая экзамены, голодала, а мама объедалась на пирушках, и просто посещая столовую, где готовили хорошо украинские женщины – это ты правильно заметил.
           - Юлия Петровна ничего не готовила для выпускницы? Или хотя бы принести в судках из столовой, где отпускали людям обеды домой. Я бывал в Чернянке и хорошо жизнь в этом селе знаю. Вся элита и даже учителя, которых тоже приравнивали к интеллигентам, не стеснялись ходить за пищей, если приготовить дома обед не успевали.

           - Так же делала и мама, но только для Веры, когда та заканчивала школу в Качкаровке – приносила ей обеды или после пирушек с проверяющими «ревизорами» что-то вкусное несла своей любимице. А в Чернянке, где я оканчивала школу, Юлия Петровна очень хорошо питалась разносолами в Чайной – её кормили чуть ли не бесплатно. Ну, и пирушки закатывала.
           - Как же, зоотехник в селе фигура – от неё многое зависит. Но могла и тебе приносить еду из Чайной, если уж сама не хотела готовить. Как ты мне открыла, Веру – дочь от чёрного козла с рожками, она подкармливала хорошо, перед её вылетом из дома.
           - Да, Веру мама охотно баловала всякой вкуснятиной. Из Столовой, которая была в Качкаровке, где иногда начальство принимало всяких ревизоров–гуляк, наезжавших из района и области, чтоб поесть хорошо, да с весёлыми дамочками разлечься. Вот с таких пирушек мама приносила Вере много вкусной еды. А если ездила в командировку в Херсон или Каховку, оттуда везла то, чего в селе не найти. Впрочем, все эти деликатесы они поедали вдвоём, чтоб никто не видел – ни я, ни маленькие Атаманши.
           - Оставим Каховку и Херсон вернёмся к пирам, в последний год твоей жизни дома, где мать твоя была первейшей дамой на селе? Прекрасно одевалась, а выпускницу – красивую девушку -  водила в своих старых платьях? Не кормила, и работать заставляла по дому, хотя всех матерей предупредили, чтоб выпускников не загружали работой и кормили, как следует.
           - Всё это было, и предупреждали, и все матери старались – особенно девушек – подкормить получше, чтоб голова работала. А уж одевали колхозницы своих дочерей – старались, лишь одна я ходила в школу в старенькой форме. Или весной в стареньком платье – всегда одном и том же. Вечером стирала его сушила и гладила, если в школу надо было идти утром.
           - И мать тебе за то, что ты смотрела за сестрёнками – кормила их, чем могла, содержала дом в чистоте, и при этом хорошо училась - не могла принести со своих пирушек с кавалерами ничего вкусного? – Аркадию просто не верилось в это.
           - Трудно об этом говорить, - улыбнулась невесело Калерия. – А повторять особенно. Ты же требуешь повторения.
           - Прости, если я такой недоверчивый. У меня до моей смерти, а умер я в 18 лет, каким и повстречался тебе в Качкаровке в больнице, после возрождения. А в Космосе был 50 лет, как ты уже знаешь по Степану. Так вот моя мама, до моей смерти кормила меня очень хорошо, хотя голод был в стране, где мы жили, отчаянный.

           Калерия замерла: - Если мы с тобой встретились в Качкаровке, в больнице и тебе было 18 лет, то погиб ты где-то в конце 19 века, году примерно 1886 или 87-ом?
           Она специально придумала эти года – считать она хорошо умела, и от 1954 года отнять 50 лет, не составило бы ей труда даже в первом классе - читала и считала Реля тогда очень быстро, на удивление более сытых, чем она детей в Литве, где они тогда жили. Другие дети читать научились лишь во втором, а иные и в третьем классе. В Вильнюсе первые четыре класса начальной русской школы учились в одной большой комнате – поэтому Калерия часто, сидя ещё в первом ряду, удивлялась, что дети второго и третьего ряда читали плохо. И ей, если она знала текст, приходилось им подсказывать это, если учительница, например, задав задание второкласснику, отходила к четвероклассникам, чтоб проверить, как они решают задачи. Иногда получала замечание за подсказки, но милая их учительница всегда улыбалась при этом:
           - «Реля, ты хочешь, чтоб я тебя выставила из класса?»
           - «Анна Ивановна, не выгоняйте Релю в коридор, там холодно», - вступались за Релю многие ученики, которых она на переменах учила читать или считать, за что иные делились с ней своим завтраком или обедом. Потому что хлеб с подсолнечным маслом или с сахаром, который им с Герой  заворачивала в вощаную бумагу мать, съедала чаще всего старшая сестра, «забыв» поделиться с «убогой доходягой», как обзывала Калерию:
           - «Тебя и так подкармливают, даже четвероклассники – красивые мальчики», - ревновала, как и впоследствии злилась за Степана в поезде, а после когда у Геры-Веры «отнимала» Реля самых хороших парней, став «Дикаркой» и «Чернавкой» в родном доме. Однако мать и Вера её временами боялись. -  «Ударь эту выдру, а потом у самой руки болят, - жаловалась Вера матери. – Схвачу за кудри её проклятые и чуть повыдергаю их, так у самой волосы начинают сыпаться страшно».
           Вспомнив это, Калерия застеснялась: - «А если Аркадий прочёл мои мысли? Воспоминания нехорошие, но, сколько в них хвастовства. Подумает ещё: - «Милая хорошая девочка, всех учила, со многими дружила, кроме своей старшей сестры, за что жадная Гера съедала её завтраки и обеды в Литве, а потом всю жизнь старалась прокатиться на шее, одичавшей от наглости своих родных «Чернавки».
Но Аркадий мыслей её не думал читать, его занимали свои воспоминания:   
           - Время мой гибели, после которой меня забрали в Космос - ты посчитала правильно, а жил я колониальной на тот момент Африке, причём белым человеком. Там отец вёл какие-то дела, по добыче алмазов, но кто-то его надул по чёрному, когда мне было уже 18 лет. Хотели те люди убить отца, чтоб он не судился с ними, или, чтобы не мстил, но я стал заступаться и попал под нож, как и твой Павел.
           - Стоп, - сказала Калерия, - всему, что ты сказал о твоей жизни, я верю. А вот года мной перепутаны, - она улыбнулась Аркадию стесняясь сказать, что сделала это умышленно. - Если ты пятьдесят лет был в Космосе, а освободился в 1954 то погиб ты в своей колониальной Африке 1905 году. Как раз в России тогда была первые восстания, намекающие на революцию.
           - Да и мы с твоим Дедом наблюдали эти «первые восстания», как ты их назвала, сверху, зная, что это первые ласточки для революции 1917 года. А года, когда я попал в Космос, я тебе подсказал правильно.
           - Значит, тебя могли отпустить на Землю лет на 17 раньше, чем мы встретились. И все эти 17 лет ты выглядел как 18 летний парень? – всё ещё не верила Реля.
           - И все эти 17 лет я трижды попадал под нож, как Степан или Павел – меня забирали в Космос и там подлечивали и отпускали на Землю, в том облике, как выпустили в первый раз.
           - Но вы можете менять этот облик, то на старшего, то на младшего, как Пушкин, а за ним и Степан сколько раз показывался мне в облике старика.
           - Про Степана ты мне ещё расскажешь, а вот обо мне ещё немного скажу. Мне, слава Богу, приказали носить 18 лет всего год и стареть потом вместе с тобой, чтоб сегодня нам встретиться. Я эту встречу, как и ты, наверное, ждал довольно долго, лениво перебирая женщин раз в год или в несколько лет – чтоб только не забыть, как с ними обращаться.
           - А если они влюблялись в тебя, а ты их покидал?
           - Я их покидал почти сразу, потому что женщины просили ребёнка от меня, а я этого сделать не мог – в этом им признавался. Удовлетворить даму в постели – ты прости меня за откровения – это одно, а дитя пустить на свет Божий нам не разрешено.

           - А если дамы хитрили и говорили, что забеременели от тебя?
           - Хитрость эта могла для них обернуться плохо – врать нельзя. Но я всегда оборачивал всё в шутку и если они хотели схитрить, а были, как говорится, не заряжённые, то шуткой всё и сходило. А если от другого мужчины пытались мне навязать ребёнка, то я им указывал на отца её ребёнка и говорил, чтоб алименты требовала с него, если рожать захочет.
           - Зачем же было сходиться с женщиной, которая беременная и знаешь, что она тебе может навязывать своего дитя?
           - А я и не сходился, меня затащила одна дама к себе и, думая, что напоила, раздела и в постель свою положила, а утром, видя как я «мучаюсь» от выпивки, предположила, что она как Царица, забеременела в первую же ночь. Почти по Пушкину, да?
           - Это как  Царица я забеременела, хотя была девственной, - улыбнулась Калерия. – Но как ты с этой женщиной расстался?
           - Я предложил ей взглянуть на потолок, где в картинках была нарисована вся встреча. Как она меня спаивала, потом тянула и уложила в постель, а сама пошла, звонить своему женатому любовнику, что, кажется, нашла бездетного мужика, кому их ребёнок будет в радость.
           - Ты умеешь рисовать на потолке жанровые сценки? А как узнал, что любовник женат?
           - Она сама мне пьяненькая проговорилась. Но сцену, где она говорит с любовником по телефону, я ещё и озвучил ей.
           - Это её ввело в ярость, наверное?
           - Она не знала, что я всё слышал. Даже то, что он ей отвечал по телефону. Но радости их пришёл конец утром. Дама попросила, чтоб я ушёл, но рисунки оставил, чтоб показать отцу её будущего ребёнка. Наверное, этими рисунками хотела шантажировать его.
           - Или тебя, как человека с необычными способностями посадить в тюрьму, если мужик её имел должность, с которой мог человека ни за что упрятать в застенки на несколько лет.
           - Вот он как раз был таким человеком, но увидев рисунки, немного повредился в уме.
           - А ты постарался из того города или посёлка исчезнуть?
           - Ты же знаешь, что для нас, людей Космоса нет ничего невозможного. Но вот, я тебе о себе рассказал так много, чтоб ты поверила, мне можно доверять. И жду продолжения рассказа о твоей матери. Значит, Юлия Петровна – подлейшая из матерей, которых в те года было единицы, по всему Союзу, продолжала эксперименты на тебе, моря тебя голодом и не одевая прилично, как это делали подопечные ей доярки, например, или свинарки?
         
            Калерия рассмеялась: - Хитрый ты! Действительно многое о себе и твоих товарищах мне поведал. И в благодарность я вернусь к рассказу о маме и Вере – обе они меня терроризировали.
           - Начни с того, как Юлия Петровна обкармливала свою любимую дочь, принося ей со своих попоек вкусную пищу, сделанную украинскими женщинами.   
           - Она приносила, когда Вера школу оканчивала, и поедали они всё это втайне от нас. А когда любимица её уехала, мать наша прятала принесённое от попоек или привезённое ею из Херсона или Каховки, вкусные колбасы, сыры, даже рыбу дорогую – красную или севрюгу, - всё это в тайник, даже от младших сестрёнок. Но те находили тайники, и понемногу от вкусноты «откусывали», как они говорили. Мама, в гневе думала, что это делаю я.
           - Какая гадюка, твоя распущенная матушка. Значит, учителя давали наказ, чтоб кормили выпускников хорошо, а она не только не давала тебе хорошей еды, да ещё прятала. Сестрёнки твои – молодцы – откусывали, говоришь, понемногу вкуснятины.  И мать ваша прекрасно знала, кто это делает. Просто на тебя надо было свернуть, чтоб ты ничего не просила, - гневно сказал Аркадий и Калерия испугалась, что сейчас он и её спросит, почему она не разоблачала мать с этими тайниками, или сама, как младшие сестрицы не питалась вкусностями тайно.
Чтобы закрыть эту злую тему, Реля немного «скособочила», как сказали бы «Атаманши, и, как ей казалось, завела совсем другой разговор:
           - И вот этими фокусами «матушка» так задурила мне голову, как говорят украинцы, что я экзамены сдавала хорошо, хотя почти не повторяла материал, но где родилась, забыла. А в школе потребовали от  меня метрику о рождении, а я не нашла её в общих документах. Я к маме, с вопросом, где моя метрика, она с насмешкой отвечает: - «Ищи, может быть, найдёшь». У меня душа в пятки ушла, ведь мне метрика нужна была не только для Аттестата, но и паспорт по ней я должна была получать – иначе никуда не выедешь, от мамы не убежишь.
           - Видимо, спрятав метрику, она тебя при  себе хотела оставить?
           - Я тоже так подумала. И загоревала, что придётся в тот город, где я родилась, запрос посылать, прося новую метрику. Спрашиваю у мамы, скажите хоть, где я родилась?  Она сразу назвала Великие Луки, что потом, с моих слов, было внесено в  Аттестат.  Хотя в этом городке была рождена Гера-Вера – старшая сестра, а не я.
           - Как же твоя мать над тобой издевалась!  Но тебе ещё мог подпортить память отец Геры – мне Пушкин говорил, что этот Питон хочет тебя сделать рабой, в угоду любовницы и Геры его бесподобной.
           - Да, Гера-Вера писала письма маме, чтоб не отпускала меня в учёбу, чтоб я не прыгала через её голову, потому что она чувствовала, что у меня знаний больше, чем у неё, студентки.
           - Вот зараза, чтоб ей пусто было…
           - Когда я уехала из дому в одном платье, найдя метрику и получив паспорт, при помощи вашего Егора, который мне и денег дал на дорогу в Симферополь и чтоб я купили лёгкие вещи для работы на стройке. И ещё на питание, чтоб не погибла совсем от голода, потому что деньги на еду нам выдали через пять дней работы, - Реля, как бы устав, рассказывала смутно, надеясь, что Аркадий её не поймет. А если поймёт её тарабарщину, пусть поправит.
         - И куда это славная девушка так летит? Ты забыла, что метрику тебе нашли сестрицы?
         - Это правда. Метрика оказалась на чердаке, откуда я с Пушкиным иногда держала связь, через переписку. Стихи неловкие писала – это был отчёт Деду, как мне Егор помог – и подвёз в городе Бериславе, к Оргнабору и денег дал. Но меня удивляет, если вспомнить мою пропадшую метрику, как мама могла забросить документ на чердак? И как девчонки догадались слазить туда – никак ума не приложу.
         - Это Пушкин нацелил твоих малышек, чтоб они твою метрику нашли. И Егора послал, чтоб он довёз тебя, куда надо в Бериславе и денег дал бы больше, чтоб ты не страдала от голода.  А мне разрешили провести тебя в Симферополь.  И я!  Что я?  Ты помнишь последний твой вечер дома?
         - Помню. Как ни странно, я пошла на танцы. И хотя недели не прошло после выпускного вечера – никого из одноклассников не обнаружила.  Девушки многие готовились к поступлению в техникумы в том же Бериславе и Каховке.   А парни, если и были, на глаза мне не показывались.

           - И было бы Реле грустно, если бы Аркашка не замаскировался под немца, и не танцевал с интересной девушкой весь вечер. А потом пошёл провожать домой, и долго говорили – не могли расстаться. А на прощание я достал красивый шарф, и накинул красоте своей на плечи.
           - Боже мой! Аркаша, так это был ты? А назвался Рудольфом. Я как в тумане тогда была, что тебя не разглядела. Чувствовала, что красивый парень – душой и внешне – в сумерках тебя не признала, танцует и говорит всё время.
           - Это я, чтоб ты от меня не сбежала, когда танец заканчивался. Всё насмотреться не мог на тебя – я-то в темноте как кошка вижу. Но и ты со мной с удовольствием говорила, уж это я чувствовал.
           - Ещё бы! Я чувствовала себя свободной от мамы и Атаманш. Сестрицы мне, признаться, поднадоели. Я экзамены сдаю, а эти большие уже коровушки с утра сбегали из дома – вроде как, чтоб мне не мешать. И я вынуждена была готовить обед на всю семью. Если бы они хоть иногда сами готовили – мне было бы легче. Я бы смогла повторить пройденный материал, хотя бы за восьмой класс, а так не получалось. Приходилось мне на экзаменах вытаскивать из глубин памяти материал за три последних года.
           - Знаю, что училась ты отменно, любовь моя. И помогал тебе извлекать из памяти знания я, незримо присутствуя на твоих экзаменах. Кроме литературы, истории, и прочих гуманитарных предметов, которые ты знала, как я никогда не старался даже. Потому слушал тебя с удовольствием.
           - А я думала, меня Павел так направляет.
           - Вот по истории и литературе – возможно. Тут уж я склоняю голову перед гением Павла. Какой бы был учитель, да, любовь ты наша?
           - Что ты – всё любовь, да любовь! – Калерия смутилась.  Даже в возрасте, когда детские и юношеские любови забываются, она хорошо всё помнила и страдала. – Вам, Космическим, не велено или запрещено влюбляться в земных женщин и девушек?
           - Нет, дорогая. Ещё и как влюбляемся, особенно в тех, кто у Космоса под контролем.
           - Хороший контроль, если маме позволяли так надо мной издеваться, - улыбнулась Реля.
           - Ты сама уже должна была понять, что тебя отдали такой вредной матери, чтоб ты противодействовала тёмным силам. И ты научилась им противостоять – потому и выжила. Помнишь те детские твои сны, в которых ты видела свои прошлые жизни, где рано погибала?

           - Причём жила в разных странах и на разных континентах, - вспомнила Реля. – Однажды в Индии жила и на верблюдах я каталась с отцом-купцом, во многих странах тогда побывала. Пушкину сон свой рассказывала так: - «Ой, Деда, семь ночей подряд мне снится сон – один и тот же – идут верблюды по песку и в ряд…» Дальше не буду читать, там всё печально закончилось - все погибли, в том числе и я. Но прежде, чем мне проткнули сердце, я дралась, как львица.
           - А в другом сне, где ты погибла, ты была девушкой китаянкой – уже невестой – и тебя везут на судне к старому жениху, но ты по пути влюбляешься в зеленоглазого раба–финна. Заметили вашу любовь и финна кидают в воду, причём спутав его так, чтоб не мог всплыть. А ты прыгаешь в воду, чтоб помочь любимому и вы оба погибаете.
           - Уж не ты ли тем финном был? – Заподозрила Реля, заглядывая в зелёные глаза, кажущиеся родными ещё по прошлым жизням.
           - Я был тогда матросом, который не хотел участвовать в расправе над твоим возлюбленным, хотя сам был влюблён в тебя. И когда ты прыгнула, я тоже нырнул, чтоб спасти тебя – знал, ты не умела плавать, но не нашёл в солёной воде и поплыл к берегу, и пристал к японцам, которые помогли мне выжить, но работать заставляли много.
           - Я этого не знала.
           - Как я не знал, о третьей твоей жизни в конце 17 века, когда ты рабой, жила в ханском гареме и хан любил гордую рабыню больше своих жён. А Пушкин – уже в 19 веке, бродя по ханскому дворцу, узнал судьбу своей будущей внучки. Я помню, как он был потрясён, узнав от тебя, что ты не была зарезана кинжалом ревнивой грузинки, а зачахла от яда, который тебе давал влюблённый в тебя евнух, по твоей же просьбе, заметим. Евнух мечтал, что ты не погибнешь, а заснёшь, и тогда он выкрадет тебя и отвезёт за моря-океаны, где жили его родные. Не вышло у него, к сожалению. А то ты бы увидела другую страну, где жили вольно.
           - Великий Боже! Как ты всё знаешь…
           - Все твои бывшие жизни знал Павел, потому  что присутствовал в каждой из них и всегда влюблённым в тебя. В первом твоём сне – кем он был, ты спрашиваешь? А негром, с зелёными глазами – возможно, это был смуглый человек не негр, но сильно загоревший.
           - Он был негром и я его любила, - возразила Калерия. – Но тут отец-купец сделал ошибку. Негр мог быть защитой нашему каравану, но его отрывают от меня и уже в пустыне все гибнут от налёта бандитов. А в следующем моём воплощении, получается, Павел был крымским ханом? И я любила его всё-таки, но не могла смириться, что у него так много жён и наложниц.  И у евнуха, влюблённого в меня, просила яду? И никто не виноват в моей смерти, как думал разъярённый хан – я умерла по своей воле. И давай не будем разбирать мои третью и четвёртую жизни, где я тоже рано погибала, не успев родить ребёнка.
           - И поэтому для маленькой внучки Пушкина в этом веке ребёнок стал дороже всего. Ты его ждала чуть ли не с пяти лет.
           - Дед же мне и подсказал в поезде в котором мы ехали в Европу, как говорила мама, что тот ребёнок-мальчик, которого когда-то загубила наша родительница – его возрожу я, когда выросту. Но мать загубила двоих, и какой-то из мальчиков уже был подхвачен другой женщиной.
           - То есть твой загубленный брат был рождён другой женщиной?
           - И он дожил до тридцати лет или чуть больше – его убили в Симферополе чуть ли не на моих глазах.
           - Ты знаешь его судьбу? Значит встречались?
           - Встретились, буквально перед его кончиной. А дело было так. Я в Симферополе вначале жила в очень неудобном жилье. Это было недостроенное двухэтажное кафе, и нас там поселили летом, пока было тепло. И, кто жил на первом этаже – те входили в свои жилища через вход. А кто на втором, приходилось карабкаться по наклонным доскам, поднятые одним концом в проём окна, другим концом доски упирались в землю. Представляешь, такой альпинистский склон? – Реля понимала, что от смерти, когда-то загубленного её матерью брата она отошла очень далеко, но поскольку ей очень не хотелось возвращаться к этой теме, она стала рассказывать, что сама не раз была на шаг от  гибели, даже когда уехала от матери, всегда желающей её похоронить.

           - Как в цирке. И как вы ходили по этим доскам? На них хоть какие зацепки были сделаны?
           - Набили дощечки, по которым мы и взбирались. Да ещё сделали вроде поручней, чтоб не падали вниз. Но и у такого нашего общежития – среди обломков щебня и мусора разгребли одно местечко, на котором устраивали танцы. На танцы я не очень стремилась, а когда нас прописали, сразу помчалась в библиотеку и читала запоем всё, что мне попадалось. Но однажды и Дикарку, как меня звали и в городе, потянула музыка, и я решила потанцевать.
           Спустилась по трясущейся лестнице, прославленной  в песнях, частушках и анекдотах, стою, смотрю и вдруг дошло до меня, что пока я бегала по Симферополю, рассматривая его красоты, пока ходила в музеи и наткнулась на библиотеку все наши парни и девушки нашли себе пары и танцуют только друг с другом.  Это было правильно, потому что к нашему «общежитию» потянулась на танцы местная молодёжь. Они приходили не просто поплясать, но и подраться с новенькими, показать, кто в Кривой балке – так звали это место - Хозяин. А Хозяина они приводили с собой – это был тип, про которого  говорили, что ему человека жизни лишить, что курицу зарезать – ничего не стоит.
           - И ты, конечно, на этого типа наткнулась?
           - Это он меня усмотрел. И пригласил танцевать, с папиросой в зубах. Не пальцем поманил, как Рыбников в фильме «Девчата»…
           - Да, Рыбников сделал это неудачно. Тебя Хозяин тоже так позвал?
           - Хуже. Он как-то небрежно подошёл, схватил и повёл в танце. Я поднимаю глаза, и вижу папиросу в губах. Остановилась и говорю: - «С папиросой нельзя танцевать. Это некультурно».
           - Тут он как вскинул на тебя свою злобную рожу, - продолжал Аркадий. – «Уходи, - говорит, - я законный Атаман, в этих местах». А ты чувствуешь, что если ты уйдёшь, то никогда больше не выйдешь на танцы? – Аркадий откровенно читал её мысли и посмеивался над Релей, видя её перед собой, дожившей до 43 лет.
           - Что танцы! О них я бы не тосковала. Мне и в город тогда не выйти было бы. Стоим, как два упёртых осла друг перед другом. И вдруг у меня слёзы градом по щекам потекли.
           - А они у тебя так красиво текут, при полностью открытых глазах. Я бы на месте Атамана бросился их целовать – оба глазика – правый, левый, - но видя, что Калерия нахмурилась, он посерьёзнел. - И Атаман сжалился, над красиво плачущей девчонкой?
           - И прощения попросил у меня за свою грубость. И махнул свои сообщникам, чтоб драки не было, к которой они приготовились. Наши парни, кстати, тоже взяли куски арматуры, которая, к счастью, не понадобилась.  А то кровищи бы было, и милиция бы прикатила, и разборки всякие – ну это в фильмах не показывают – там всё гладко, да с песнями. Атаман тихо увёл свою банду от нашего импровизированного «общежития», и больше они не приходили вовсе.  Девушки сначала меня упрекали, что чуть не спровоцировала драку, а потом благодарили, поняв, что из-за меня тот Атаман не приводит своих бандитов, - Калерия, вспоминая весь ужас, который достался на её душу, не заметила, что рассказала не то, что хотела. Не о встрече с умирающим братом, уже у другого общежития – более комфортабельного, а о встрече с благородным Атаманом.
           У другого общежития на её досаду свалится другой бандит – менее благородный – сердце её не раз будет напряжено. Но кто-то – видимо из её братьев из Космоса отведет беду от Рели,  через смерть незнакомого ей человека и бандита посадили в тюрьму: - «Камера давно по негодяю плакала», - так охарактеризует  тот период их тревожной жизни подруга Женя. Едва отвязавшись от навязчивого «Жениха», Калерия  встретит там же, возле благоустроенного общежития «брата земного», который погибнет на её глазах, вмешавшись в драку. – «Кто-то из Космоса отводил от  меня беду, но не дали пообщаться с братом, который, перед смертью, меня признал», - подумала, глядя на Аркадия.
            А он чутко понял, или прочёл мысли, о чём Реля думает и перевёл разговор: 
           - Хватит, любовь моя, рассказывать мне, каким ты рискам подвергалась.  У меня сердце рвётся, что могла погибнуть в своей жизни, но тебе было загадано Космосом, родить ребёнка, и вырастить его хорошим парнем. И мы с братьями добились от Космоса, наконец, за все старания ради тебя, тебе дать полюбить, кого ты захочешь. Они закроют глазки, не станут подсматривать.
           - Даже Пушкин? – Калерия едва отходила от воспоминаний.
           - Даже твой дед не будет  наблюдателем.
           - Что же вы всей капеллой наблюдаете за моей с сыном жизнью. Как это удаётся?
           - В тебя многие космические братья влюблены, с тех пор, как Пушкин рассказал, что у него есть внучка, когда ты девочкой была. Так рассказал, что мы полюбили тебя заочно. И многие, в том числе я, мечтали приблизиться к Реле - Свирели. Немногим это удаётся, как мне, как Степану, как Егору – но он как отец был тебе по возрасту и помогал как отец.
           - Значит, ходите за мной по пятам? Но не можете приблизиться?         
           - И тоскуем и пробираемся потайными тропами, чтоб увидеть.  А дотронуться до своей любви руками – это высший восторг. Как я вечером, танцуя с тобой, буду обнимать тебя. Не хмурься – это с разрешения Павла.  Он и не мечтает уже – ему не дозволено дотрагиваться до тебя, даже если он, когда попадёт на Землю, встретится с тобой, как бы случайно. Ты будешь молодой старушкой, милая ты наша, и, разумеется, не позволишь, чтоб за тобой ухаживал молодой парень. Поэтому нам запрещено искать следы любви молодости.
           - Аркадий, совести у тебя нет. Так много свалить на меня. Давай расходиться, отдохнём друг от друга, подумаем, а вечером встретимся, и ещё будем заниматься воспоминаниями.
           - Да, ты расскажешь мне, почему мать тебе портила Аттестат – паспортную его часть, чтоб ты не поступила учиться в Институт.
           - Сам ты всё знаешь, хитрец такой. Знает и расспрашивает, как это делали раньше тебя Степан и Арсений. Это ты мне должен рассказать, что тебе известно о моей семье. Потому что я, страдая и превращаясь в служанку, многое могла не замечать. Хотя нет, не надо разоблачать маму и Веру. Я и так знаю, что за моей спиной они мне много вредили.
           - Может и известно, но слушать твой голос тоже интересно, - пошутил Аркадий. - Как ты это пережила, хотелось бы знать. Степан и Арсений тебя по медицине гоняли, а мне о жизни твоей хочется знать.
           - Ах, вы мои любознательные!  Мне бы о Космосе хотелось знать. Да, прислали вы мне послание, через каких-то добрых людей про НЛО, что расшифровывается как Неопознанные Летающие Объекты. А я этот талмуд Олегу в училище отослала. Он и его друзья с удовольствием читали. А сейчас пора нам, наверное, на ужин идти. Я вижу, как Маша разыскивает меня – побегу ей навстречу, а то она тебя забросает скучными вопросами, на которые тебе придётся отвечать, - пригрозила Реля.
           - Да, после бесед с тобой, не хотелось бы отвечать твоей подруге. После ужина встречаемся.

                Глава 13.

           - Значит, Вера-Гера писала вашей матери, чтоб не пускала тебя, после десятого класса на учёбу? – Говорил после ужина Аркадий, провожая Релю – на зависть других дам из их «Кошкина дома» - Ты, конечно, не знала и тем более не могла её за это наказать, - продолжал всезнайка, что было Реле приятно.  Значит, думал, о чём им говорить.
           - Я письма эти читала – мама, будто нарочно, оставляла их в тех местах, где их очень видно, но удивлялась жадности старшей сестры. Ведь всё было построено на деньгах. Если мне дали бы учиться хотя бы в техникуме, это от тысяч рублей (по старым деньгам, до реформы), что мама посылала Вере, надо было отнять хотя бы четверть или треть. Ведь кроме еды надо было одеть-обуть «Дикарку», как меня звали друзья. Мама и Вера точнее припечатали – «Чернавка».
           - И всё же «Чернавка» отбирала у Веры лучших парней? – Аркадий явно переключал разговор на другую тему, что Реле понравилось.
           - Да, как-то так получилось, что как только Вера «влюбится», хотя её любови строились на деньгах, так Павел, а потом Слава – две моих первых любви обращали внимание на «Золушку».
           - Потому что Золушка была начитанной девушкой, к тому же Дикая была необычно умна.
           - Ты меня захваливаешь. Хотя с Павлом мы однажды проговорили несколько часов возле Днепра об истории, литературе, географии и темы не убывали. Еле оторвались друг от друга.
           - И так каждый раз!
           - Не смейся. Вот и с тобой мы говорим, вроде на бытовые темы, а они неисчерпаемые какие-то.
           - Точно! Но вернёмся к вредной твоей сестре. Ты не могла её наказать за жадность и за то, что она тебе перекрывала дорогу к учёбе. А знаешь, кто её наказал? Ни за что не угадаешь?
           - Неужели Дед наслал на Веру болезни? Мой замечательный Дед?!
           - Наша дорогая, вместе с твоим дедом, девочка – Пушкину не под силу делать гадости, даже ненавидимому им человеку. Наказал Веру её отец, который хотел сначала, правды ради, замечу, чтоб ты не училась, после средней школы и настраивал на эту волну вашу мать и Веру, что было легко сделать, учитывая ненависть Юлии Петровны к тебе.
           - Но за что мама меня так не любила?
           - А не спорила бы ты с матушкой, когда она родила Валю, а затем Ларису, и желали они с Герой, на тот момент, чтоб сестрицы твои умерли.
           - Неужели за то, что я спасла от них девчонок. Потом-то они «полюбили» их и оторвали от  меня, чтоб мне сделать плохо. Но что удивительно – я тогда уже думала, как выбраться из дома и как-то этот фокус мамы и Веры прошёл мимо моего сознания. Наоборот, просто радовалась, что девчонки не испытают ненависти, какой я подвергалась.
           - Простив мать и старшую сестру, ты не испытывала к ним ненависти, зато разгневался на них отец Веры и решил их наказать. Веру за то, что она сменила имя, данное ей родным отцом, а Юлию Петровну за то, что потакала ей. То Питон этот хотел тебя, угнетаемой в семье покорить, а увидев, что ты вырываешься, решил, что тебе надо учиться – ему вдвойне приятно было бы тебя – более развитую взять в плен.
           - Верин отец не мог бы меня покорить, - возразила Реля. – Я крещу его с детства, если он появляется в моих снах. И самое удивительное, что в 9 моих лет я встречаюсь внезапно с его племянником – моряком дальних плаваний.  А  Гере он кузеном приходится, но знать её не хотел ещё тогда.
           - Что же ты имя кузена Геры-Веры не называешь?  Встретилась наша радость с  Артёмом – будущим капитаном, как ты ему нагадала, в 9 лет.  Артём – чудо, конечно. Он своего дядьку – отца твоей старшей сестры – тоже не любил.
           - Мало не любил, он же сбежал в Одессу, в мореходку не только от чёрного дядьки своего, но не менее тёмной матери. Кстати, тогда же в 9 моих лет он признал мою мать и Геру – тогда она ещё это имя носила – и тоже назвал их души чёрными. А мне от встречи с ним вдруг стало легче жить на свете. Я, конечно, боролась с мамой и Герой, хотя бы тем, что не дала им расправиться с младшими сестрёнками, но после встречи с Артёмом совсем крылья расправила. Чем тяжелей мне в семье жилось, тем больше я летала, в своём красивом, под цвет самолётов, платье.
           - Платье это тебе Дед подарил ещё маленькой – во время войны, но лишь для снов, чтоб людей могла спасать.
           - А мне ни словечка не говорил во снах. Самое удивительное, что я до сих пор в этом платье летаю – оно вырастало вместе со мной и ничуть не изнашивается.
           - Как и ты не старишься, дорогая моя. Вижу тебя почти через тридцать лет, после нашего знакомства в больнице, а ты всё такая же. Но продолжай про Артёма вспоминать. Встретились ли вы, ещё через десять лет, как ты и предрекала?
           - Это я ему нагадала через девять лет стать Капитаном, и судьбе было угодно  свести нас в поезде, накануне его назначения. И к моим 9 летам, прибавилось ещё девять, а Артёму было 33 года. Вот в возрасте Христа я ему, девочкой и нагадала стать Капитаном.
           - Судьба играет человеком.  Мало того, что ждало его повышение, так и с чудной гадалкой свело. Да так свело, что он и жениться на девушке восемнадцати лет захотел?
           - Да, и я чуть не повелась. Забыла, что мне Степан нагадал родить сына, после 20 лет, а потом Космос во сне показал, от кого рожу, да сразу почти и расстанусь с этим человеком.
           - Не жалеешь, что от Артёма отказалась?
           - Сильно переживала некоторое время, но потом пришла к выводу, что не было бы у меня от него такого сына. Может, вообще детей мы не смогли бы завести.  Меня Космос наказал бы, что не слушаюсь его.  Кстати, ты всё на свете знаешь.  Как Артём потом жил, после нашей взрослой встречи?
           - К твоему огорчению, мы его потеряли из виду. Тяжело следить за капитаном дальнего плавания, хотя летать мы можем по всему свету, во снах, как и ты. Но как-то не получилось.
           Калерия замерла: - «Не получилось у них. Это с Артёмом что-то случилось. Или он женился, счастлив, а мне не хотят об этом говорить. Если так, то я только рада за него».
           - А если рада, - прочёл её мысли Аркадий, - то вспомни, что Артём тебе подарил Одессу.
           Калерия чуть не вздохнула от восхищения, что её неожиданный друг вспомнил чудный город. Её вздохи и ахи, как заметила она, влияют на Аркадия – он пытается прижать её к себе:
           - Не только Одессу, - возразила она, - но и свою тётушку Викторию – светлой души женщину, которая тоже очень хорошо ко мне относилась. Она мне и Одессу показала, через экскурсии, да так, что у меня ещё деньги остались проехаться по Южному берегу Крыма, где я тогда жила, а кроме Севастополя и Евпатории ещё ничего не видела.
           - И это здорово для девушки с больной ногой, которая недавно поселилась в Крыму.
           - Мне и с больной ногой хотелось поездить и всё осмотреть, потому что предполагала, когда рожу сына в 1961 году, как мне предсказано, уже так ездить не буду.
           - Всё же ты была счастлива в Крыму, - Артем обнял Релю за плечи и поцеловал в висок. – А тем временем, когда ты испытываешь необычный подъём сил, Вера твоя чуть ли не загибается?
           - Ты меня целуешь? – удивилась Реля, чтоб не говорить о старшей сестре. – За нами никто не подсматривает из Космоса?
           - Мне разрешено тебя целовать, поскольку я так давно знаком с тобой.
           - Да, тебе было лет восемнадцать, а мне четырнадцать, когда ты спас меня в больнице. Мне кажется, тебя специально послали на помощь мне?
           - Должна была «заболеть» скарлатиной, и попасть в инфекционное отделение Кристина, которая приходила с парнями под окна, чтоб навестить меня. Но она уже болела скарлатиной и отказалась. Тогда хотели назначить Никиту – помнишь, он приходил ко мне в больницу, и мы с ним общались через окно. Но Никита был так влюблён в Кристину, что просил меня заменить его.
           - Мне казалось, что Кристина в тебя была влюблена.
           - Хоть ты была юная девочка тогда, но глаз у тебя всё видит. Кристина в меня, Никита в Кристину, и я уступил её другу, потому что не питал никаких чувств к однокурснице, кстати сказать земной девушке, как ты, но не такой развитой.  А влюбился, дорогая Дикарка, в тебя, но мне запретили к тебе даже дотрагиваться, не то, что целовать. И я, когда ты чуть поправилась, и могла уже без меня выздоравливать, убежал через окно инфекционного  отделения, потому что хотелось прижать тебя к себе, целовать твои алые губки, а нельзя было портить тебе жизнь, потому что на твоём пути другие люди должны были появиться.

           Лишь теперь молодой женщине стало понятно, почему Аркадий сбежал из больницы, почти 30 лет назад. Он был старше Рели на четыре года и, разумеется, догадывался, что она ещё ни  разу ни с кем не целовалась. Тем более он не мог дотрагиваться до её губ – за такое Космос наказывал. Но надо было что-то ответить, пока Аркадий не прочёл её мыслей.  И замять эту тему о поцелуях, которых тогда не должно было быть.
           - Да, лихо ты тогда выскочил в окно, добрый молодец, чем чуть не довёл до инфаркта красивую врачиху, влюблённую в тебя, - улыбнулась Реля.
           - Она была с такой же тёмной душой, как твоя Вера, перекрасившаяся из Геры. Ты не хочешь говорить о тёмных людях?  Пересиль себя, и расскажи мне на радость, что она от злости, что ты убежала из дома, заболела. Это я про Геру спрашиваю, не о врачихе.
           - «Странно, что он замял разговор о враче.  Знает или не знает, что дама  тогда, а может, и раньше «сошла с ума», как говорили, обсуждая это, деревенские женщины. Но не хочет говорить о взрослой женщине, поговорим о его сверстнице – Вере как раз столько лет, как Аркадию, было, хотя по паспорту она года на два его моложе».
           - Чего молчишь? – забеспокоился Аркадий.
           - Думаю, как тебе преподнести заданную тобой тему. – «И избежать рассказа об Артёме, в том году, когда я приехала впервые из Симферополя в отпуск, уже с покалеченной ногой, и немного хромала.  А Вера после операции явилась, с охами и вздохами как ей плохо. И чтоб мне не стало плохо от вздохов Веры, будущий капитан подарил мне тысячу дореформенных денег, на поездку в Одессу. В незнакомую мне и так понравившуюся, воспетую в песнях, Одессу, где я жила у его тёти, которая, оказывается, знала о нашей семье всё. Что Вера, рождена от дядьки Артёма и приходится моряку дальнего плавания – кузиной.  Но не ей сочувствует Артём, а Реле, зная мою горькую долю в моей семье, и развёл нас с Верой на мой отпуск, чтоб она мне в душу не плевала. Жила я в Одессе у моей дорогой Виктории, которая, любя Артема, и зная всё про мою семью, встретила меня как родную».
           - Расскажи простыми словами, а не так ты сейчас вспоминала Артема и его тётю, живущую  в Одессе. Про Вику – тётю Артёма, тогда ещё помощника капитана, ставшего по твоему предсказанию, не то гаданию, капитаном в 33 года - мы немного знаем.  Даже, что он влюбился в тебя, когда вы встретились  в поезде, и вспомнили, что маленькая цыганка, в детстве, нагадала моряку. И как не влюбиться в девушку 18 лет, хоть и прихрамывающую. Хотя возможно, твоей хромоты Артём не заметил, иначе не дал бы денег на Одессу, где тебе пришлось много ходить и ездить. Зато хромала ты чуть меньше, потому что днями купалась в лечебном для тебя море.
           - Да, меня чудеса и былые годы Одессы, как и море немного наполнили здоровьем, хотя довелось встретиться с военным горем одесситов. Вера ведь училась в удивительной Одессе, но не прониклась ей величием и героизмом, она и там, как на Дальнем Востоке лишь деньги гребла со студентов и даже преподавателей, что заложило в неё не радость от общения с городом, а болезнь.
           - Город ей мстил за невнимательность. Но и тебя Симферополь, хотя Реля его, до травмы, исходила вдоль и поперёк, тоже не помиловал. Да ещё врачи невнимательно отнеслись к твоей травме – пришлось тебе самой ногу разрабатывать. Но пошла, не как они сказали, что ходить не будешь. Тебе на эту ногу трижды, если не четыре раза говорили, что ходить не будешь?
           Калерия вспомнила, что разработала она ногу, как раз благодаря настойчивости будущего мужа, как только они познакомились – Николай буквально погнал её к врачам и на процедуры – спасибо ему. Но люди, живущие определённое время в Космосе, после своей неудачной смерти, как прапрадед Пушкин, потом спустившись на Землю, никогда не вспоминали о бывшем муже Рели. Наверное, знали, что хороших дел было не очень много, а страданий Реля перенесла за каждое благое дело бывшего мужа в сотни раз больше.  Они знали обо всех бедах «Диковатой» молодой женщины, когда Реля осталась с больным Олежкой на руках в большом, пока незнакомом ей городе.

           Знали, как она страдала от глупости, трусости и предательства её мужа, всё это перемешанное с его пьянками.  Люди Космоса, познав чистоту, царившую над Землёй, никогда не выпивали на глазах Калерии, возможно так же ненавидя алкашей, как и она.
           Подумав об этом, Калерия искоса взглянула на Аркадия – не прочёл ли он эти мысли? Похоже, даже не собирался уводить разговор в сторону её бывшего мужа. И она продолжила разговор:
           - Да. Тяжелейшие травмы у меня по милости мамы и Веры возникали с пяти до семнадцати лет - пока я из дома не убежала. Не дай Бог, чтоб нога левая ещё страдала.
           Взглянув в глаза Аркадия, Калерия поняла – ей придётся ещё страдать с ногами очень тяжело, но спрашивать, когда это случится, не стала. Да он и не скажет – одно дело открывать человеку хорошее, а другое дело пугать болезнями.  Молодая женщина  помнила, что Вере она, в юности, говорила про будущую её болезнь, да как жестоко. Но девушке хотелось, чтоб сводная сестра, рождённая от чёрного человека, и ведущая себя как папаня её – то есть отнимающей от родных сестёр даже еду – стала, наконец, жить по человеческим законам. Перестала быть кукушонком, выталкивающим из семьи родных детей. Но где там!
           Вспоминая о Вере и её отце, у Калерии тут же возник перед глазами красавец–капитан Артём, бывший племянником отца Веры. Тоже, наверное, немало пережил от дядьки, которого сам называл – «Черт в человеческом образе». Но юношей Артём сбежал от этого Черта и от своей матери – подобий людей с тёмными душами, к светлой тётушке своей по отцу, ещё до войны и Виктория встретила его как родного. Таким Артём для неё остался пожизненно, хотя тётя Вика потеряла в войну мужа и детей, но не обозлилась и встретила Релю – ровесницу своей дочери, как родную. Чужая женщина, по-взрослому (так с «Дикаркой» не общалась родная мама) говорила с ней вечерами, когда Реля возвращалась из экскурсий, и не могла наговориться. Через неделю Виктория провожала гостью в Севастополь со слезами – одесситке не хотелось отпускать «интереснейшую девушку».
           Но Калерия желала ещё посмотреть полуостров Крым, в котором она жила, но мало ещё что видела. И так прокатилась всюду с экскурсиями. Деньги Артёма, которые ей Виктория придерживала в Одессе, текли как река. Потому, приехав в Ялту, спешила на телеграф, попросить денег у подруги. Но этого не потребовалось. В Ялту были посланы деньги из Одессы, с тем, чтоб и за проживание Реле не платить, и кормили её там утром и вечером. И на экскурсии попадали они с Егором – внуком хозяйки-старушки бесплатно. Экскурсии по дворцам, включая загадочный дворец благородного Воронцова – соперника Пушкина, который больше Никитского Ботанического сада интересовал Релю, всюду без денег.  Отец и мачеха Егорки, от санаториев возили экскурсии бесплатные – брали и их. Девушка хоть и старше сына, но это гостья, и подсадить обоих где-нибудь по дороге, если автобус не заполнен – им ничего не стоило. Сыном они занимались мало, а тут «милая девушка», как звал Релю отец Егорки, которая знает больше их, «экскурсоводов» и дает их мальчику уроки хорошего воспитания. Егорка при Реле таким послушным стал – не рычит на родителей.      
           - Ну вот, про Егорку из Ялты  - хорошо вы с ним проводили время – вспомнила.  Но когда же расскажешь мне об твоих отношениях с Верой? Или она тебе так неприятна, что и говорить не хочется? Легче вспоминать прекрасное время, чем плохое?
           - Вообще-то я сама люблю подслушивать у людей хорошие мысли, но сегодня ты много узнал о моих путешествиях по Одессе и Крыму. Интересно?
           - Милая моя. Да я путешествовал вместе с тобой по всему побережью. И это не Егорка спасал тебя от плохих людей – я их останавливал, если желали с девушкой познакомиться.
           - То-то я думала, что были моменты, когда Егорке не справится со слишком прилипчивыми парнями, а всё вдруг как будто успокаивалось и буйные и пьяные вдруг трезвели.  Спасибо.
           - Успокойся и ты и вспомни мою просьбу.
           - Как трудно переключиться от  прекрасных воспоминаний к Вере, которая всю жизнь мне досаждает, вместе с мамой, своим желанием прокатиться на мне, как на Золушке, и тем самым свести в могилу.  Думаю, Вера, как и я, знает о своём чёрном родителе, который даёт ей силу издеваться над людьми.
           - О чёрных людях тоже надо помнить, ещё больше чем о светлых, как Виктория, потому что одесситка дала тебя счастье на месяц и стремится других так осчастливить. А чёрные люди – не дают ни капельки хорошего человеку, но их всегда надо иметь в виду, вредителей-насекомых.
           Калерия вздохнула – от рассказа о Вере и матери ей никак не удаётся уйти:
           - Тогда придётся вернуться к моему отъезду из дома. Итак, я уезжаю, а Вера приезжает на каникулы второй раз и говорит маме, что у неё грудь или за грудиной болит, и осенью ей будут делать операцию в Одессе.  А я сестрице, ещё до этого, предсказала, что будет болеть за свою жадность и отъёма денег отовсюду, особенно от меня, через маму – все деньги из дома тянула, как насос, чтоб только Дикарке ничего не досталось, и я не поступила учиться.
           - Смотри, отец Веры мог туману тебе в мозг напустить, насчёт того, где ты родилась.  А дочь свою от болезни, что Дикая девчонка предсказала, не уберёг. Ты как бы врага своего в доме запланировала на болезнь, за то, что они с матерью поиздевались над тобой.
           - Ничего я не планировала, - возразила, изумлённая предположением всезнайки Реля, - это Бог их наказывает - и маму тоже - за то, что травмировали меня не только физически, но и морально давили. Хотя отец Веры, я чувствовала, и это подтверждалось, ещё не раз пытался меня в рабу их превратить.  А мама была у бывшего любовника под жёсткой пятой – даже живя с моим отцом. Ей в радость было выполнять злые приказы, передаваемые, возможно, через сны. 
           - Но желания Чёрта не действовали на тебя, коль ты из ярма вырвалась. Единственное, о чем хочу сказать, ты будешь болеть и даже, может, травмы у тебя будут, но это уже от жизни твоей, не по воле злых людей, вроде бывшего любовника Юлы Петровны и ей самой да Веры. Ты никогда злой силе не покорялась – выпрыгивала из любой ямы, которую тебе подкапывали – ты птица вольная, независимая, однако и такие Белки, из сказки, болеют. А  мы – мужики из Космоса, с которыми ты хорошо знакома, через Пушкина,  стараемся немного тебе боль снизить. И больше не надо говорить о Вере – я вижу, что и сейчас разговор о ней и матери тебе доставляет боль.

                Глава 14.

           Калерия обрадовалась – наконец-то Аркадий понял, как ей неприятно вспоминать о бывшем своём рабстве: – «Когда-нибудь, в другой раз, может быть, и поговорим. Но не сейчас».
           - Спасибо на добром слове.  На танцы пойдём?  Или я обнаглела? У тебя уже есть дама?
           - С удовольствием. Только хотел тебе это предложить. Потанцую с тобой и попытаюсь силу в тебя вложить, чтобы с болезнями боролась. Но у меня осталось здесь быть 20 дней. Возможно, тебе лучше другого мужичка для танцев присмотреть, чтоб он потом не ревновал тебя ко мне? – Аркадий хитро посмотрел на Релю – не откажется ли она от него ради земного мужчины, которые – хитрец будто бы не знал - так надоели молодой женщине своими земными капризами.
           То её майор Горин хотел завезти из Москвы в «Ореховую рощу», но при этом Калерия квартиру в Москве теряла. А чтоб не очень грустила по столице, которую, как он за пару лет – приезжая внезапно, как и её матушка - установил, Реля очень любит, «обрадовал», что в части есть общая баня, где моются семейные пары.  Поэтому им надо срочно расписаться, и он, получив новый чин подполковника, отвезёт жену на Юг, который Калерия тоже любит, будучи смуглой от природы, что было правдой.
           И хорошо было бы Реле пожить на Юге, где много солнца и фруктов, но квартира впоследствии весьма пригодится её лётчику, да и ей самой. Смущала, не робкую, в общем-то, женщину и полковая баня, где моются семьями.  В бане этой, по предсказанию Горина, Реля будет блистать чудным телом, потому что большая часть жён офицеров, по его уверениям, полнеют до неприличия и трясут своими жирами.  В военную часть, где бы она блистала в бане и не только, Реле ехать не хотелось.
           - По твоим словам я стану яркой женщиной в полку? А у тебя была такая жена, худенькая вначале – дочь твоего начальника. Но родив ребёнка, стала поправляться и гулять от тебя.
           - Она и раньше, будучи в статусе девушки, гуляла и дочь, чувствую, не от меня. Но я терпел, а когда терпение моё кончилось, и я с ней развёлся, меня сразу стали ущемлять по службе. И честно сказать, жёнушка не была яркой женщиной – «мышь серая» - так прозывали её другие дамы в полку.
           - Вот видишь, ты с серой мыши, хочешь перейти на яркую цыганку, с седыми волосами.
           - Ты природная блондинка, а не с седыми волосами. К смуглому лицу серебристые кудри так идут, что куда бы мы, ни поехали с тобой, здесь в Москве или Подмосковье – на тебя даже несветские люди, монахи оглядываются. Помнишь, в Троице–Сергиевской Лавре я заревновал одного – ходил за тобой по следам и вздыхал.  Думаю, что готов был из монахов уйти, но его не отпустят.
           - Это, наверное, не монах, а послушник, которого я вернула с того света благодаря живой воде, которую привозили для подбитого нашим таксистом немца, в аварии, а я эту «воду живую» делила в соотношении два к одному.  Две порции немцу, одну человеку русскому, незнакомому. И оба выздоровели. Один уехал в Германию, другой в Лавру.  Я тебе, кажется, говорила об этом?
           - Придумала сказку, чтоб я не ревновал к монаху. А меня он не волнует сейчас.  Выжил, благодаря твоим стараниям, и пусть живёт в молитвах о тебе. Меня другое задевает, что ты не хочешь ехать со мной в новую часть.  Скажи просто, что не нравлюсь я тебе.
           - Ты-то нравишься – человек хороший пока не выпил. А пьёшь каждый день, да не дешёвую водку, а дорогой коньяк. Исправиться обещал мне. Но пока я не вижу исправления – два года, как не вижу. Хоть и редко ты приезжаешь ко мне, и в Москву, по делам, но всегда выпивши.
           - Так едешь или не едешь? - Чуть ли не командным тоном.
           - Если монах ходил по моим следам, то, что будут делать новые твои товарищи по полку? – Вопросом на вопрос ответила Калерия.
           Горин после их ссоры уехал и возможно женился – потому что из Кировограда он пропал и не являлся больше к Олегу, в училище, не носил ему «посылок от мамы».
           Но Горин хоть смирялся с её седыми кудрями и не требовал их выкрасить. Но через два года, после их разлуки, Калерия попадает в экспертную больницу в Центре Москвы.  Это был их с  сыном любимый уголок, раньше там жили, чему Реля была просто рада. Увидеть Малую Бронную и Большую – для неё стало большим подарком.  А как выйти из маленькой больнички, и пройти к рынку, чтоб купить фруктов или ягод  - она знала там все ходы и выходы. И вот на этом знании её поймал маленький – ростом с Релю - мужичок, которому из больницы выход был закрыт. Стасик, как его звали, нарушил больничный режим – бегал ночью в пижаме по всей Москве, чтобы застать свою невенчанную жену с любовником. Забрался по водосточной трубе к своему окну, на втором этаже, и слышал, как любовники смеялись над ним. Выпивали за то, что ребёночка сделал один – женатый – а воспитывать или платить алименты будет другой, называли его Чебурашкой.    
           Этот мужичок, похожий на Чебурашку пристроился сразу к Реле, прося купить фруктов и ему.  Денег дал от души - пятёрку, чтоб купила больше, ему и другим больным, к которым не приходят. Рынок был рядом с Центром – недалеко от главной улицы Москвы, а потому дорогой. Калерия взяла яблок, груш и слив на всю пятёрку и немного яблок себе (на свои средства) – у неё были трудности с деньгами. Принесла, и Стас этот взял себе лишь пару яблок, под предлогом, что он их не очень любит, сливы тоже, про груши и говорить нечего, потому всё остальное отдал Реле.
           Она была рада фруктам – лежать в больнице ещё две-три недели и к ней, действительно, некому было ходить. От старых друзей она оторвалась, уехав в Строгино, а новыми подругами не обзавелась. Да и будь они у Рели, она бы не стала тревожить их приездом к ней в больницу - у всех семьи и личная жизнь так устроена, что иные к родным не ходили. Привыкла Калерия полагаться лишь на себя.
           Заметив это, Чебурашка к ней привязался, даже делал вид, что влюбился. А чтоб не думала, что он женат – паспорт показал. Да есть ребёнок, но как он и подозревал, не от него, потому лёг в больницу, чтоб получить хоть третью группу.  Она рабочая, но трудиться где-то на заводе он не будет. А приглашают его на сьемки фильмов – естественно, в массовку, где деньги дают сразу в руки и никаких алиментов он платить не будет.  А вообще он не жадный и если Реля будет с ним встречаться, то деньгами он её обеспечит.
           Не так деньги на Релю повлияли, хотя она в них нуждалась постоянно, как смешной человек, лазивший по водостоку, чтоб узнать, что жена, хоть и гражданская, то есть любовница нажила ребёнка не от него. Тем более что Реля попала в больницу, в летней одежде, когда было тепло.  И вдруг грянули жуткие холода, как это бывает – неожиданно.  Стас выписался раньше, потом приехал за ней, со своей тёплой одеждой – всё подошло и ему пришлось – (хотя, он «очень рассчитывал») - поехать за ней в новый район. Вроде хотел одежду забрать, и пожить в новых условиях возле понравившейся ему женщины.

           Первые дни показал себя во всей красе – он и шкаф сразу Реле на балконе сделал из двух дверей, что нашли они почти возле дома – кто-то нёс себе, да не донёс.  И в магазин её сводил, подарков ей на сотню накупил, хотя Реля возражала, что лучше бы купил малышу, хоть и не его, но дитя не виновато. Однако Стас был настойчив.
           И всё же Реля усмотрела в нём червоточины – в транспорте никогда не уступает место ни женщине, ни старику. Маленький ростом, полноватый, но в любой толчее обязательно пробьётся и место найдёт. Вначале он и ей место занимал, усаживал, но Реля порой уступала другим, и это его сердило. Уже транспорт их разводил врозь.
           Были и другие причины – узнав, что у Рели, не естественный светлый цвет волос, а седина, предложил перекрасить в чёрные, как у него. И тогда он повезёт её (вместе с купленным ими вдвоём, с большим трудом, выстояв в очередях, мясом) к его 74-летней матери в Тулу. Правда ехать, возможно, придётся стоя четыре с лишним, а может и больше, часа, если электричка ещё и опоздает.
           Получалось, в автобусе или метро постоять, ну Стас-то посидит, конечно. На перроне может быть ждать 2-3 часа (Чебурашка и там найдёт себе место, отдохнуть), если электричка опоздает. В электричке, предупредил «добрый» человек, четыре часа, тоже на ногах. Место там могут и не уступить:
           - Женщина ты красивая, - зло пошутил, - молодо выглядишь, даже при белых волосах, а там  едут  люди, настоявшиеся, как мы в очередях, места занимают активно, при посадке в электричку крик и вой такой, будто стадо толстых быков с тёлками загружаются навьюченные  тяжелеными сумками.
           Реля не удержалась и заметила Чебурашке: - Но ты, конечно, сядешь, сквозь верблюжье ушко проберёшься? – «Несмотря на то, что в ширину не атлет, а квадратный человек, через любую толпу продерётся», - с насмешкой над собой и маленьким мужчиной подумалось ей. Над собой, потому что никогда с, меньше себя ростом, не встречалась, а тут отважилась или Чебурашка взял её вначале своей заботой в плен.
           Но быть всегда таким сил у него не хватило, тут и выяснилось, что женщин он, в том числе и её, не очень уважает, стараясь в транспорте сесть так, чтоб не уступать ни беременным дамам, ни старикам место. А когда она, сидя с краю, уступала – глядел с недоумением: - «Тебе что, себя не жалко? Ну, тогда не жалуйся».   
            - Я никогда не стою в транспорте, как ты знаешь, - он прекрасно понял её шпильку. - Ведь я маленький – тишком, к окошечку протиснусь, но рюкзак с мясом уже не протащить.
            – Значит, меня берёшь, чтоб я в проходе стояла, и мясо в рюкзаке берегла. Спасибо за доверие, но поезжай к своей крашеной маме и береги мясо сам. Ко мне не возвращайся – меня со дня на день могут в другую больницу положить – на лечение по поставленным диагнозам.
           – В другую больницу я уже не смогу к тебе ходить. Хоть мне мать и хорошо заплатит за мясо, но массовку не смогу бросить. Ты же вот разболелась, не хочешь, ходить и сниматься в фильмах?
           - Конечно, барыня я, по твоему разумению. Я больше твоего работаю, в медицине, но этого ни один фильм не показал. И пенсии наши никто не отменял. В массовках тебе платят неофициально, и с этих денег ты не платишь налог, значит, и пенсии у тебя не будет.
           - Будет какая-нибудь по старости. Но у меня есть мать и старший брат - они мне дензнаки подбрасывают, помогают. Хотя, у брата жена уже и возражает, да он её не слушает.
           - А когда-то послушает, потому что семья важнее. И мать твоя не вечна. Надо же сыну сорок восемь лет, а старушка мать должна помогать. 
Вот это всё, как казалось Реле, прекрасно знал Аркадий, если в Космосе видят её каждый шаг. Отговариваются, правда, дескать, когда у неё отношения с мужчинами, то закрывают глаза. И было бы хорошо, если б они не знали ни о Горине, ни о Чебурашке – хуже поклонников, чем эти двое – пьющий подполковник и Чебурашка, не желающий платить алименты своему (или чужому?) младенцу  у Калерии  не было.
Всё это пронеслось  о земных мужчинах в мыслях Рели очень быстро, но нужно было ответить Аркадию на его слова, не касаясь этих неприятных воспоминаний:
           - У меня тоже осталось 20 дней до отъезда, - обрадовала Аркадия Реля. – И я так редко встречаюсь с Контактёрами – так я вас всех называю, что земные «мужчины» меня смутить не могут, после тебя, дорогой ты мой. Почти три недели буду тебя так называть. И обо мне больше ни слова. Если хочешь, рассказывай мне о себе, о Пушкине, о Егоре, Степане, хотя с ним часто встречаюсь в новом своём месте жительства, в Строгино.
           - А недавно в больнице вместе лечились. Только Степан говорил, что некие дамы, «подруги нашей девочки», не дали ему с тобой по душам поговорить. Вот все решили, что пора мне открыться тебе, как старому знакомому по больнице в Качкаровке, и чтоб про другие дела я тебе тоже рассказал.
           Калерия обрадовалась – наконец-то ей что-то откроют из прошлых тайн – однако затаила свою радость, чтоб не сглазить. У неё бывало уже так – она ждёт от Деда раскрытия тайн, а он говорит совсем о другом во снах. Но сейчас не во сне явился к ней посланник и, кажется, не просто поговорить хочет, а влюблён в Релю? От этой мысли у неё даже голос изменился:
           - Да ладно! Степан у меня много выпытал. Ещё с ним был, как бы его начальник Арсений – он тоже оказался посвящённым во многие мои жизненные невзгоды.
           - Наш человек, Арсений. Но я не знал, что вы так долго тогда общались в больнице. Хитрый Степан всё время хочет всех обойти.
           - А что! У меня так много знакомых в Космосе?
           - Много. И многие с тобой хотят повидаться, и подстерегают тебя, как сама говоришь. Но мне тоже хочется побыть рядом с тобой эти 20 дней, а ещё лучше встречаться с тобой чаще.  Встречаться и говорить. В нашем мире многие вспоминают интереснейшие беседы с тобой. Ведь тебе удалось вспомнить прошлые свои возрождения! Чего даже нам – усердным ученикам и преподавателям Космической школы - не всегда дозволяется достигать.

            - Зато вы хорошо знаете будущее, и я надеюсь, что ты хотя бы при расставании немного его приоткроешь. А прошлые жизни если мне и открыли, то всего четыре жизни, - как ты уже знаешь - где я рано умирала, не успев родить ребёнка. И то, я думаю, что эти почти фотографические сны мне Пушкин навеял.
            - Это, как в кино?  Тебе, в тяжких снах, показывают частично твою прошлую жизнь?
            - Честно говоря, если бы чуть позже показали мне эти картины – я бы испугалась. А так глупая ещё была, хотя, конечно, до восьми лет я много повидала страданий людских и сама, к тому времени, Верой, бывшей Герой, была уже изрядно покалечена.
            - Это когда она тебя, ещё в эвакуации, с печи столкнула?
            - Да, и старенький врач, который прибежал вместе с нашей хозяйкой определил у меня, как мне теперь кажется, перелом малого таза – прости, что так говорю.
            - Милая моя, я, в одной из своих прошлых жизней, по профессии  был врачом. И знаю что такое для девочки - будущей женщины - перелом малого таза. Это хождение долгое время как уточка – если не пожизненно. И рожать ребёнка, в таком состоянии никак нельзя. Тем более его выносить, перекачиваясь с боку на бок.
            - О ребёнке я тогда не думала, а врачу и моей любимой тёте Маше – хозяйке, в доме её мы жили - она мне тогда лучше матери была, сказала твёрдо, что ходить буду. И ночью во сне, Дикая девочка полетела лечить отца, у которого ногу хотели ампутировать.
            - Спасла отцу ногу?
            - Спасла, - Калерия улыбнулась. - Папа вернулся на двух ногах, хотя сильно хромал. Но ещё любил меня и попросил сразу отдать ему мою хромоту. Ему всё равно хромать, а я, «чтобы росла красивой девочкой». И какое-то время папа меня любил. Но вот мама – в Литве мы тогда жили, в самом Вильнюсе - рожает первую послевоенную девочку и хочет, чтоб она умерла.  Герка с ней соглашается: - «Сами голодаем, а тут ещё один рот – не трогай малышку Релька, пусть умрёт», - орала мне почти в рифму.  Но я на такие подлые рифмы не поддаюсь – дитя я выходила, назло маме и Герочке.  А потом оказалось, что и отцу насолила, который желал сына.
            - Но мать твоя ещё вскоре родила девчонку, а не мальчика. Она разве не понимала, что Бог не даёт ей сыновей за её прежние злодейства?
            - Я разве говорила тебе об убийстве мамой мальчиков? – удивилась Реля. Она в беседах с Аркадием часто забывала, о чём рассказывала несколько часов назад: - «Неужели влюбилась?»
            - А с чего начался наш разговор?  Маленькая девочка – лет пяти страдает в поезде, когда вы возвращались из эвакуации, потому что мать, без всякого стеснения, хвалится посторонней женщине, что убивала в молодости младенцев.
            - Насколько я помню наш разговор, я ещё не дошла до своих страданий, - смутилась Реля.
            - Значит, мне Пушкин про это рассказывал, что ты, буквально умирала. Вот он и явился к тебе – не во сне, а наяву - с книгой сказок и накормил страдалицу и успокоил.  Сказал, что одного из убитых матерью малышей, возродишь ты.
            - Да, в меня его слова просто проникли и стали там жить. А душа моего будущего сына притянулась ко мне, и жила всегда где-то рядом. Думаю, что ради него я спасала от мамы и Геры своих сестрёнок.
            - А на них, и когда они росли, покушались?
            - Как и на меня, но не так часто, потому что и мама и Гера уже меня боялись – а ну если я расскажу где-нибудь об их желаниях убивать. Атаманш своих я берегла, хотя, когда они выросли – Лариса до девяти лет, а Валя была на год старше - обе переметнулись к Вере, которая привозила им из Одессы свои почти не ношенные платья.
            - Могли бы сестрёнки и тебе платья отдать – видели же, в каком старьё ты ходила.
            - Видели, но своя кожа, как говорят дороже. Или мама с Верой запрещали им это делать.
            - В твоей ненормальной семье, как говорят, злодей на злодее сидит, и злодеем погоняет. И ты не могла своим маленьким сестрам рассказать, как к тебе относились, как их дурачат этими платьями. Нет? Ты была выше жутких выходок твоей матери и Геры, теперь уже Геры. Так хоть мне расскажи – пусть душа у тебя облегчится. Говорят, если выскажешь то, что сердце твоё   тревожит – легче становится. Начни с Геры, как она тебя с печи столкнула маленькой. Пушкин до сих пор зубами скрипит, когда это вспоминает – могла убить раз и навсегда.


                Глава  15.

            - А сам Великий наш Поэт на фронте тогда был, - улыбнулась примирительно Реля, - с ранеными возился, им боли облегчал. Вот тогда Гере её тёмный отец, наверное, шепнул, что ей ничего не будет, если она меня убьёт.
             - Убьёт? – удивился Аркадий, будто не сам на эту тему Релю навёл.
            - Когда Гера столкнула меня с печки, совсем маленькой, во время войны она ведь думала, что я не выживу. А в одиннадцать моих лет, когда мы жили возле Японского моря, в Находке, они с мамой подстроили мне травму стопы – врачи в больнице в один голос говорили, вряд ли я ходить буду, - перескочила Калерия внезапно на Дальний Восток, будто ей надоело говорить о себе - маленькой. – И там меня уже не дома лечили, а в больнице, где тоже сказали, что ходить, по всей видимости, я не буду.
            - Слава Богу, ты сама вылечилась, как я думаю, - спокойно переключился на Находку её собеседник.
            - Нет, кто-то мне помог, - вспоминала Реля. - Какой-то мальчик, чуть постарше меня, тренировал мне ногу так, чтоб я ходила. В нём такая энергия была, которая мне передалась.
            - Влюбился в тебя мальчишка. Ведь ты была тогда в возрасте Джульетты.
Калерии бы удивиться – откуда Аркадий всё знает? Не сказал только, но она прочла в его мыслях, что и повесть о влюблённых Калерия прочла тогда в больнице. Но Джульетту она тогда осудила за раннюю любовь – Калерия в её возрасте желала учиться, а не влюбляться, тем более глядя какие парни, чуть ли не уголовники, из материных общежитий, крутились возле Веры.
            Покалечилась она тогда по умыслу матери и сестры старшей – специально оставили осколки с мусором на полу, по которому Калерия босиком прошлась, прямо по разбитому, в битве матери с отцом, стеклу. Отца забрали в милицию, иначе бы он пол подмёл, помня про среднюю дочь, хоть и сердился, что она спасала Валю и Лару – отец хотел мальчика, а родились, после войны, две девочки. Отец-то убрал бы осколки – это утешало, но двум негодницам, которые этого не сделали, а позволили Рели сильно покалечиться, она выговорила, когда остановила фонтан крови, бивший из порезанной стопы, и предрекла Вере (сестра как раз тогда сменила имя), что будет с той, когда эта безмозглая девица вздумает влюбиться. В порыве выпалила почти стихами. Видимо Пушкин был около пораненной в тот час, он всегда вдохновлял Релю на стихи. Но если Аркадий не знает, что она ругалась стихами, нечего говорить о них. И о себе она устала рассказывать – как бы своротить с этой темы?

          - Не знаю. Может быть, - ответила она о влюблённом в неё мальчике, помогавшем ей в больнице. - Он не говорил. Стеснялся. Но хватит обо мне. Валю и Лару – моих маленьких сестрёнок – так же как меня калечить боялись. Но один раз Герка бросила Валю на пол, когда я мыла пол, и свёрток благополучно заскользил ко мне. Я испугалась и заставила её бежать за врачом, больница или поликлиника от нас неподалёку – мы в Вильнюсе жили. С Валей, слава Богу, всё обошлось. А Лару мамина приспешница хотела утопить в Лимане – мы переехали, убегая от бандитов, из лесов Литвы, в Одесскую область.
          - Ты и тогда спасла свою сестрёнку?
          - Спасла, иначе я бы и была виновата. Гера умела это делать очень ловко – часто вину свою перекладывала на меня. За что, наверно, и отец ко мне всё меньше пылал любовью.
          - Он мог воспылать любовью к падчерице, особенно если она сама к нему подлизывалась.
          - Значит, ты и этот случай знаешь, когда я спасала уже обеих сестриц малых, стаскивая их с высокой печи?
          - Этот  случай, когда ты спасла своих будущих «Атаманш», а отца с Герой разогнала, чтоб не спутывались в позорной связи из-за денег, которые падчерица желала от отчима получать.  А когда ты отца и кобылицу Геру разогнала и напугала так, что они сбежали из дома, да понесла голодных сестриц в то село, где с ревизорами гуляла мать ваша – это нам предок твой рассказал в картинках. Пушкин твоих обидчиков здорово нарисовал как-то во время беседы в кают-компании на орбите. Уверял, что изображает точно то, что на Земле чертила маленькой ручкой девочка Реля. Но твои рисунки рвали и сжигали мать с Геркой, а творения Деда твоего расходились по Небесам – потому что он не на бумаге, на облаках злую мать твою и сестрицу изображал, а потом их разрывал на куски ветер. Ну что ты загрустила? Хочется увидеть Деда, да поцеловать его за то, что он тебя во всём поддерживает, хоть защитить не всегда получается.
          - Господи! Как мне его увидеть, если его, при моей влюблённости не пускают с Небес, чтоб не мешал внучке. А я вдруг влюбилась в тебя, хотя знаю, что вам влюбляться нельзя.
          - Как это нельзя? У нас тоже есть сердца и чувства. Даже Степан в тебя был влюблён, хотя ты маленькая была. И долго он не мог остудить свои чувства – чудил долго. Но ты встречалась в Симферополе с парнями – так он не подходил.
          - Он разве был в Симферополе, когда я там жила? – удивилась Калерия и тут же прекрасно вспомнила все их встречи. Но что знает Аркадий о чудачествах Степана?

          - Милая ты наша! А кто тебя на спиленном дереве поджидал, когда тебя казак с Кубани, почти насильно заставил его в армию провожать.
          - Ну, он не очень насильно. Просто извёлся, что я замуж не хотела за него выходить. Это я его пожалела и пошла, провожать, не то он бы устроил что-нибудь у Военкомата.
          - Но он нервничал, как Степан позже сказал, коленца всякие перед тобой выкидывал?
          - Боже, и это Степан видел. Потому и нарисовался на дереве том, спиленном – стариком – это чтоб казак совсем с ума не сошёл?
          - Естественно не хотел того расстраивать, а больше, чтоб тебя поддержать.
          - Я б и не узнала Степана в дедушке, но он меня по имени назвал «Релей-свирелей», чем подруг моих насмешил. И тут вывели парней – обритых наголо из Военкомата и устроили танцы на прощание.
          - Ты поспешила с этим казаком обиженным потанцевать?
          - Да, уговаривала его не сердиться на меня. И тут их сажают в машину и везут на вокзал. Нет, что-то в моём рассказе не сходится. Степан появился, в образе старика, когда парней ещё держали во дворе Военкомата – рассказывали им, куда их отправят после стрижки и бритья. Все провожающие сидели, кто на скамейках, кто на пеньках, а мы с девчонками пристроились к деду, который потом оказался Степаном, на бревне. Потом парней отпустили, чтоб с провожающими попрощались - вот тогда мы и танцевали. А когда увели солдатиков бриться, мы опять к бревну вернулись. А дедушки, который нас развлекал – нет. Лишь лежит газета, которую он и нам давал для подстилки на бревне. Почему-то я взяла лист газеты и смотрю, она свежая по виду, а дата на ней июль 1953 года, как раз, когда мы со Степаном ехали с Дальнего Востока.
          - Вот тогда ты поверила, что это был Степан. Больше он тебе, в виде деда, в Симферополе не являлся?
          - Как же! Я уже своего сына носила на последних неделях, когда Гагарин полетел в Космос.
          - Легко ли тебе носилось?
          - Всё бы хорошо, если бы не выкидывал мой сын наружу пищу, которую я ела.
          - В Симферополе в то время, было голодно?
          - Ничего в магазинах, кроме картошки, моркови и капусты. Мяса мне не достать, селёдка ржавая бывала – так я чаще в кафе и столовых питалась.
          - И правильно делала. Но сын, видимо не одобрял?
          - Да уж! Чуть ли не до последнего месяца.  А тут ещё неопытную будущую мать обманули с декретным отпуском – я до родов не догуляла 21 день. Вот когда Гагарин полетел в Космос, меня только отпустили, и иду я тяжело, среди толпы ликующего народа, ищу лавочку, где бы присесть и отдохнуть.
          - Стёпа говорил, что ты шла с рынка, с сумочкой. Или из магазина.
          - Точно. Была сумка при мне. Я приехала на трамвае и вышла на своей остановке. Иду я усталая, и сонная почему-то. Чувствую, что если не найду, где присесть, то улягусь на землю.
          - И вдруг лавочка нарисовалась под деревом, да ещё с дедом в придачу? И опять Ваше беременное Величество, Степана не узнала? Прости, пошутил. Мы всегда уважаем женщин, которые, вопреки всему, носят детей.
          - При той усталости, что была, мне казалось, что сяду на скамью и сразу усну. Но разговор с дедушкой получился – наверное, о Космосе говорили.  И я уснула на какой-то стадии разговора или Степан меня усыпил, а проснулась – ничего не помню – взяла сумку и пошла домой.
          - А на следующий день искала то тенистое дерево и лавочку, на которой отдыхала, но ничего не нашла?
          Калерии не хотелось рассказывать подробно, как она с большим уже животом вышагивала по знакомым и незнакомым переулкам, ища развесистое дерево со скамейкой.

          - Да. Но я догадалась, что это проделки Степана. Только он мне мог такие подарки делать. А сейчас, извини, мне надо письмо будущему лётчику отправить. Мне говорили, где-то есть ящик, в который можно его положить до шести часов вечера.
          - Ну, а кто тебе покажет, где почтовый ящик находится? Пойдём, покажу и немного расскажу о Кашине, это когда-то был богатый город - купечество здешнее процветало. Даже вино своё делали.
          - Да ты что! Здесь же нет виноградников.
          - Зато речка Кашинка была с такой природной водой, что говорили, сунь в неё немного сахара, щепотку хмеля, добавь смородины или другой благородной ягоды и получалось вино – это моя тётушка, у которой я сейчас живу, никак забыть не может.
          - Что же случилось с речкой Кашинкой, которую я мельком видела и заподозрила, что в ней даже детям купаться нельзя? Она заросла тиной и по ней плавают лишь стаи уток – не то дикие, не то домашние. А вот и ящик. Наверное, в него не только из санатория письма опускают, но и местные жители. Можно, я немножко поколдую? Лети моё письмо к ясному моему Соколу, неси ему от мамы пожелания здоровья и хороших полётов.
          - Всё, дорогая ты наша! Сейчас, пока есть время до ужина, мы с тобой поднимемся на башню бывшей церкви, возле которой похоронена Анна Кашинская – такую фамилию она себе взяла (или народ её так прозвал?), потому что много сделала для родного ей города. Про Анну я тебе потом дам книгу прочесть, а сейчас поспешим на башню, куда сегодня пускают, и тучи не помешают осмотреть город со всех сторон.  С тучами даже лучше, потому что солнце не будет слепить глаза.
          - Но туда, наверное, вход за деньги, а я не захватила кошелёк.
          - Дорогая мая, у меня есть чем заплатить. А откуда ты знаешь, что на башню вход платный?
          - Ну, в Москве вход платный на Останкинскую башню. Но мы с сыном Столицу обозревали и с колеса обозрения.  А в Варшаве поднимались на лифте на высокую башню дома, вроде наших высоток, и там всё устроено для того, чтобы город обозреть. Но вначале, мы, разумеется, прошлись по выдающимся местам, чтоб потом разглядывать сверху, что мы посетили.
          - Это не очень интересно на лифте, а вот подняться по винтовой лестнице, чуть помеченной голубями...  Её, правда час от часу убирают, но сейчас, наверное, и уборщица устала.
          - Нашёл чем пугать, - улыбнулась Калерия, - в Польше есть городок Торунь, где великий астроном Коперник родился, но выросши, своими познаниями, сумел остановить солнце и раскрутил Землю, нашу матушку. Мы с сыном и друзьями из Польши прошлись по такой винтовой лестнице, чтоб увидеть не только красоту городка, но дух Коперника, витающий над ним.
          - А что же, Торунь разве маленький город? Когда вы там были с Олегом и твоими друзьями поляками, я тоже, как и дед твой, летал за вами и взбирался по винтовой лестнице на Ратушу, куда вас всех милостиво пустил сторож, потому что вы там были в воскресенье, а в Ратуше выходной день и на смотровую площадку не пускают.
          - Господи! Как я рада, что ты нас сопровождал. Тогда тебе не надо рассказывать о милом городке Торунь, родине Коперника?
          - Всё слышал, что говорила вам экскурсовод, водя вас по городу. Что городок был такой мощный когда-то, что не пустил Крестоносцев, в свои толстенные стены. И чеканил монету и торговал отдельно от…
          - Да, был такой маленький анклав, - улыбнулась Калерия, - но самое удивительное в нём это даже не падающая башня, сестра итальянской в городе Пиза, а то, что родился Коперник.
          - А ещё продают такие удивительные пряники, каких не найдёшь нигде.
          - Точно. Ну, пошли взбираться на башню местного городка, а то сторож предупредил, что осталось пятнадцать минут, - сказала Калерия, беря Аркадия за руку.
          - То-то, мне даже билеты не продали. Говорят, не задерживайтесь, а то закроют, и до утра будете там куковать, - он сжал ей руку так, что по обеим рукам и телу Рели пронеслась буря – не та, которая разрушает всё, а которая силы придаёт.
          - Здесь народу полно ещё, - отметила Калерия, когда они спешили по винтовой лестнице, – видимо все бегут, пока без билетов пускают. Но если нас там с тобой прикроют, я замёрзну, и превращусь в статую, как жена Лота.
          - Да кто тебе даст замёрзнуть, дорогая ты наша. Боюсь сказать «моя», пока ты сама мне не разрешишь так произносить, - Аркадий чуть отпустил её руку, но силы не покинули Релю.
          - Поторопимся, Тем более ступеньки чистые. Спасибо вам голуби, полетайте ещё.
          Хоть Реля и была усталая, но на башню она взлетела, поддерживаемая Аркадием, как ей показалось, быстрокрылой птицей. Или он её на руках нёс? А сам летел, как во снах они оба летают. Находясь почти в объятиях Аркадия, она вдруг вспомнила – промелькнуло картинкой перед глазами, что когда-то он нёс её совсем маленькой – тоже спасал от чего-то, но пусть сам расскажет – Калерия его торопить не будет. Интересней будет слушать не по её вопросам, а от души признания. А что будут какие-то признания – она не сомневалась. Не зря Аркадий её здесь дожидался и получил от Космоса задание что-то поведать ей. А если ещё и на любовь им – двум взрослым людям дали разрешение, тогда Реля всю жизнь будет благодарна Космосу, до самой смерти, как говорят. Пусть короткая, но такая, о которой мечтает женщина, фактически за свою взрослую жизнь, любившая всего пару раз, без помощи Платона.
          Первым был муж – он взял её девственной, но не сумел сберечь их любовь. Второй раз после мужа, через пару лет, она познала более сильную любовь, которая сделала её женщиной. И Вадим был, казалось, очень самостоятельным, но мама его была сильней, и они разошлись, как и с мужем ещё любя друг друга. Муж, заявившись после развода, изнасиловал Релю, уронив на пол, где она стукнулась и без того больной головой – потеряла сознание. Очнувшись, увидела над собой зверскую физиономию, когда-то родного человека и с той минуты Николай перестал для неё существовать.
          Вадим не сделал такой подлости - был мягким и сердечным весь период их любви, но расходились они долго и мучительно – он истекал заботой и нежностью к ней и Олежке. Долго выхаживал и встречал их по дороге из детского сада, всегда с конфетами или фруктами, каких Реля в магазинах не встречала.
С Аркадием – Реля предполагала – будет у неё нечто похожее на любовь с Вадимом, может, более ярко, потому что человек всё-таки космический. И она не откажется от вспыхнувшей, как падающая звезда, любви, потому что быть им вместе недолго.  Всё это пронеслось в мыслях Рели мгновенно, пока они взлетали на башню, по деревянной скрипучей лестнице.


                глава 16 - http://www.proza.ru/2018/02/26/1014