Неприятно ночевать над довольно глубоким потоком воды, всю ночь напоминающим о себе глухим журчанием. Ещё менее комфортно знать, что первый шаг, который ты сделаешь с порога своего ночлега погрузит тебя по колено в холодную вязкую жидкость. Жидкость, наполовину состоящую из мха, наполовину из ила.
Ну что ж, не все ночлеги мы выбираем себе сами.
В кузове грузовика, так неудачно повисшего на брёвнах рассыпавшейся гати где-то в дебрях Южной Якутии, зашевелился мой компаньон – фотограф, краевед и охотник Юра Коковин.
- Что, Михаил, подъём? Надо из этого болота выбираться…
Надо, чего уж там. Спросонья обуваемся в болотные сапоги, спрыгиваем в чвякающую то ли грязь, то ли торфянистую жижу, находим какую-то сухую кочку, на которой разводим костёр и кипятим чайник.
Несколько глотков доброго «Ахмада» прогоняют остатки сна и мы становимся энергичными и уверенными в себе, как запущенная на полные обороты бензопила.
Бензопилы нам, правда, как раз не хватает. Я валю какую-то дальнюю лесину и распускаю её на чурбаки складной ножовкой Samurai, а Юра подкладывает поленья под колёса.
Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, эту формулировку на Севере впитывают с первым глотком воздуха, входящим в раскрывающиеся лёгкие новорожденного младенца.
Итак, мы сосредоточенно и споро занимаемся извлечением автомобиля из смеси грязи и брёвен, практически не обращая внимания на окружающий мир.
Чего обращать-то? Природа, нам ехать надо!
И в какой-то момент понимаем что мы не одни.
В нескольких метрах от машины стоит человек и сосредоточенно наблюдает за нашими действиями. Он одет в чёрные, непонятного происхождения, брюки от какого-то костюма, сшитого в последней четверти двадцатого века, засаленную синюю «аляску» и непременные в этих местах болотные сапоги. Лицо его сплошь состоит из складок и морщин, в эти же морщины посажены чёрные глубокие раскосые глаза.
- Привет, Чемберлен! – приветствует его Юра. – А где остальные?
Кусты кедрового стланика шевелятся, раздвигаются, и из них выходят ещё четыре человека. Все словно сошли с одного лекала – невысокие, кривоногие, худые, но крепкие.
И вооружённые поголовно.
Таёжные охотники, бродячие эвенки.
Собственно, мы к ним и ехали.
И не только ехали, но и везли к ним в стойбище несколько женщин и детей. Когда вчера, в самой темноте, машина влетела в топь, женщины споро похватали своих чад, какие-то котомки, и посверкивая фонариками ушли в темноту под хныканье самой маленькой девочки – Лилианы, которой только недавно исполнилось четыре года.
Идти им до стойбища через тайгу оставалось километров десять.
А вот сейчас к нам пришли мужчины.
На выручку.
Могли, кстати, и не прийти.
- Таёжные жители – люди своеобразные. Хорошие – но себе на уме – объясняет мне Юрий. Живут своей жизнью и по своим правилам.
Через три часа мы оказываемся «в стаде» - так обобщённо называют ту форму жизни, которой придерживаются местные жители. Можно жить или «при посёлке» или «стадом кочевать». Вот, наши хозяева именно что кочуют стадом.
Людей немного – четверо мужчин, двое женщин, трое детей дошкольного возраста. Полторы сотни оленей.
И кругом тайга на многие десятки километров вокруг.
Впрочем, этот океан тайги уже во все стороны изрезан дорогами, линиями электропередач, зимниками. Здесь расположена зона АЯМа – Амуро-Якутской Магистрали, призванной соединить Якутск с Большой Землёй. То тут, то там торчат на сопках мачты сотовой связи – и стойбища оленеводов обычно привязаны к тем участкам, где эта связь есть.
Так оленеводы они или охотники?
- Охотников у нас двое, - говорит старший стойбища, шустрый крепкий мужичок Степан. – Я и Чемберлен.
- Сколько соболей берёшь?
- Да хвостов пятьдесят.
- А Чемберлен?
- Чемберлен, ты сколько соболей добываешь?
- Я не считаю, - тихонько смеётся Чемберлен, показывая редкие, через один, зубы. - Сколько мне на пропой надо, столько и добуду.
- А другие?
- Да они так… Если что совсем по пути попадётся… Олень, сохатый там.
- И часто попадается?
- Да не-е-е – выбили уже почти всё.
Сам Степан охотиться во время кочёвки.
- Иду – у меня олень в поводу, к нему собака привязана. Вторая собака в тайге бегает, ищет. Найдёт соболя, на дерево посадит – лаять начнёт. Бывает, далеко, я не услышу – а вторая собачка всё равно слухом поймает, начинает тянуть в ту сторону.Я тогда, как она показывает, туда иду. Ну и снимаю его. С мелкашки.
Мелкашка у Степана – эпичнейшее оружие – без упирающегося в плечо приклада, с ложей, сделанной из изогнутого ствола берёзы. Плечевой упор Стёпа уже второй год планирует изготовить из гнутой проволоки – но всё как-то недосуг. Да и зачем? И так хватает.
К некоторому удивлению, обнаруживаю у того же Степана другое оружие – «Сайгу МК» под патрон .223 Rem.
- Это – на зверя. Хороший патрон, всё беру с него, - утверждает Степан. – Вон, в предпоследнем марте двух оленей на сопке положил. А мишка уже встал, ранний год был. Пошёл я оленей подбирать, а он на меня бежит, скачками, близко уже совсем. Я выстрелил в него, попал-не попал – не понял. Только он толкнул меня так здорово, что я кубарем в стланик улетел. Поцарапался весь в кровь ветками, думал, он меня лапой ударил. А он меня толкнул просто, иак, что я метра три по кустам кубарем проскочил.
- А медведей берёшь из него?
- Беру, конечно. Когда они к табору подходят. В прошлый год трёх взял.
- Патрон не маловат ли?
- Да ну, ты что? Он же когда к табору подходит, в мусоре роется. Поближе подошёл, по голове треснул – всё… Башка вдребезги, я только по ней и стреляю. И метров – не дальше сорока, там точно не промахнёшься.
- А точно стреляет?
- Да меня устраивает…
Мой вопрос подразумевает косвенную подначку, перед которой никакой уважающий себя эвенк устоять не может. Степан берёт карабин, выходит на крутояр, показывает камень в воде.
- Видишь? Метров двести!
Я уточняю в дальномер – сто десять.
- Неважно.
Степан присаживается и выпускает по камню всю обойму. Подначивающе кивает – мол, ты со своего так можешь?
Ладно, нельзя ударить в грязь лицом. Я беру свой Browning BLR, заряжаю магазин патронов PMP и бегло выпускаю его по мишени.
- Это «винчестер»?
Я, как могу, объясняю Степану откуда пошли первые «винчестеры» роль Дж.М.Браунинга в развитии системы.
- А патроны покажи? Импорт? Его ж сейчас вроде не возят?
Я высыпаю из коробки блестящие, в латунных гильзах патроны от Pretoria Metal Pressing, и снова пускаюсь в привычные объяснения.
ЮАР, патроны оборонного предприятия, поставляет патроны в Аргентину и Чили для действий в особо суровых условиях… И, главное, стоят не до хрена – а лишь вдвое дороже доморощенного «барнаула». Правда, сравниваю я цену «барнаула» в Якутии; а PMP – в Москве… Два года уже стреляю только ими, рекомендую…
Степан мрачно парирует.
- Нам главное чтоб ничего не стоили. Вот, вояк отсюда убрали – и сразу народ от СКС-ов отказываться начал. А вот если б НАТО здесь стояло…
И он заговорщицки переводит взгляд на свою «Сайгу» под .223Rem. Чувствую, что мечтает он не о самом НАТО, а о НАТО-вских прапорщиках, щедрой долей отсыпающих военные НАТО-вские патроны за пару соболей или сохатиное стегно.
Про медведей здесь говорят постоянно. Это внимание вполне заслуженно - каждый взрослый мужчина на таборе носит следу зубов и когтей. Поэтому разговор со зверем, появившимся поблизости от стада или от лагеря, предельно короткий - не длиннее выстрела.
- А ещё петли ставим, - говорит Степан.
- Не проще подкараулить и подстрелить?
- Зачем? - искренне удивляется эвенк. - Петля сама караулит. Если он повадился куда-нибудь, на какую-то копанину - обставил её петлями и жди пока не заревёт.
Я остерегаюсь рассказывать Степану о тех многоречивых дискуссиях, которые вызвало в московском министерстве предложение разрешить отлов петлями для регулирования численности волков и шакалов в нескольких регионах. У меня подозрение, что он и не знал, что их запрещали...
- Давай пошли на лагерь, куда через неделю покочуем? – предлагает Чемберлен.
Эвенки шустро вьючат оленей, грузят лёгкие нарты и становятся на тропу. Ведёт аргиш Егор – немолодой уже человек, с покалеченным медведем лицом. Лет двадцать пять как тому назад собака загнала на дерево медвежат. Медведица пришла на выручку своему выводку, кинулась на собаку, собака бросилась под ноги Егору. Егор стрелял в медведицу из мелкашки– но, наверное, зря – смяла Егора медведица, покусала лицо, бросила без движения. Очнулся Егор, пошёл в стойбище. Ночь, мороз, идти километров пять.
- Постою, покричу – нет, никто не слышит, только луна и небо откликаются. Упаду, полежу, снова встану, снова иду. Так и в стойбище пришёл. Тогда ещё Советская власть была, санрейс вызвали.
У Чемберлена с Егором на этом маршруте одно оружие на двоих – одностволка Иж-18 12 калибра.
Ну и я рядом гордо вышагиваю, с «браунингом».
Через пустошь, долину реки, мелькают тёмно-бурые спины – олени!
- Дикарь, дикарь – шепчет мне Чемберлен, пригибая меня к земле.
Я выпрастываю карабин и прикладываюсь к какой-то сушине.
Стадечко ровно высыпает на какой-то каменистый пригорок в долине, я задерживаю дыхание, выбираю спуск.
Один из рогачей валится. Остальные пускаются наутёк, мои попутчики сопровождают косяк несколькими выстрелами «в ту сторону».
- А зачем? Лицензия ж у нас одна?
- Это у тебя она одна. Мы местные, нам всё можно…
И вот здесь-то нам и надлежит вернуться к главной идее моей статьи. Искушённый юрист почти наверняка посчитал, сколько нарушений я перечислил на этих без малого четырёх страницах текста. И все они, в контексте окружающего кочевников мира, выглядят не правонарушениями никак, а чем-то вроде…
Не «вроде» совсем, а самый что ни на есть установленный порядок вещей.
Не хороший и не плохой.
Он просто иной. От слова "совсем".