Получка

 
Пронзительная трель будильника мощным электрическим разрядом ударила в сдавленный абстинентным синдромом мозг Вована. Он рывком сел на кровати, резким ударом руки удавив набирающий силу вокал ненавистного механизма. В незанавешенное окно дурью лупило утреннее июньское солнце. Вован огляделся по сторонам и, узнавая родные обои, уставился на циферблат. Стрелки чёрным тупым углом демонстрировали пять часов зарождающегося дня. Вован нахмурился, напряженно соображая. Наконец в затуманенной памяти четко обозначился год, месяц, число и день недели. « Сегодня же во вторую»,- облегченно вздохнул Вован, - «  И к тому же получка…». С этой сладкой мыслью он откинулся на подушку и мгновенно уснул.   
Вован – это Вовка Демидов. Освободившись недавно после недолгой отсидки, он уже шестой месяц трубил в литейке на  местном автозаводе. Так долго он еще нигде не работал. Его даже забавляло, что почти нигде не работая, за исключением коротких периодов пребывания в ЖКО соседнего микрорайона и одного находящегося также недалеко НИИ, он имел девять лет трудового стажа: три года -  шарага, два – армия, два – ЛТП, и два – зона. В ЖКО, в бригаде сантехников, его научили пить все, что горит, и через месяц он стал постоянным клиентом расположенного через дорогу вытрезвителя. Сотрудники этого заведения, не утруждаясь, наблюдали в окно, как в конце дня из цокольного этажа начинают выползать сантехники, после чего помогали им переместиться в свои аппартаменты, где Вовкина бригада регулярно повышала производственные показатели. Там он заслужил бесплатную  путевку в ЛТП. А в НИИ, выучившись за месяц на оператора какой-то хитрой машины, он что-то неудачно спер, заработав путевку уже в другой «санаторий».
Вован заступил на смену в предвкушении ночного праздника, карман оттопыривали заветные дензнаки. Демидов работал в литейке на участке формовки. Работа в этом цеху была тяжелой и грязной, и в положительном смысле отличалась от других только ранней пенсией и высокой зарплатой. До ранней пенсии, говорят, не все доживали, а высокая зарплата с успехом пропивалась. Контингент в связи с этим подобрался в цеху соответствующий – мужики, пытающиеся вытянуть на вредности эту пенсию, «химики», бывшие зэки, испытывающие трудности с трудоустройством, иногда студенты-практиканты и редкая молодежь, ненадолго являющаяся сюда за длинным рублем.
Бригада его состояла из пяти человек. «Бугор» - Матвеич, которого эта дебильная работа делала на пятнадцать лет старше, и патлатый, смешливый Пашка, оттрубивший здесь химию, трудились на трамбовочных станках, смонтированных еще в тридцатых годах, хотя на дворе подкатил к середине 1979. И две бабёнки на стержнях. Это специальные парафиновые вставки, скрепленные спекшимся песком, их вкладывают внутрь формы, при заполнении которой раскаленным металлом парафин испаряется, образуя в деталях полости необходимой конфигурации. Одна из бабенок – Светка-разведенка, веселая, разбитная деваха, полгода назад расставшаяся с комсомолом по возрасту. Вторая – 37летняя Мария, тащившая на себе двоих детей и мужа, полностью утратившего в связи с пристрастием к «зеленому змию» человеческий облик. Иногда Вован, пользуясь грохотом, стоящим в цеху, а также тем, что слуховые анализаторы заткнуты у всех положенными по ТБ берушами, подкрадывался к женщинам и неожиданно хватал их за интимные места. Светка при этом пронзительно визжала, как милицейский свисток, и начинала гоняться за ним по участку, а Мария, пытаясь влепить затрещину, материла его последними словами и, зло сверкая глазами, демонстрировала полную неприступность. Но однажды в ночную смену во время перерыва Демидов зашел в женскую раздевалку стрельнуть треху. Застав там одну Марию, он хотел было уже ретироваться, но та, неожиданно ухватив его сильными руками, затащила за шкафы и овладела им с такой скоростью и страстью, что Вовану только осталось расслабиться и отдаться на волю провидения. Насытив изголодавшуюся плоть, она пустилась в длинные извинительные объяснения, суть которых сводилась к тому, что от мужа, способного в последнее время только водку жрать, ничего уже не дождешься, после чего Вован получил в бессрочное пользование то, за чем собственно приходил – новенький хрустящий трояк. К тому же, неожиданно разгруженный по самую ватерлинию, был приятно поражен тем, что почти сорокалетняя женщина ни в чем не уступает молодым неумехам, с которыми ему приходилось иметь дело, а во многих деталях даже существенно превосходит их.
В этот момент пневматический ударник, сильно напоминающий вагонный буфер, выбил с ленточного транспортера на роликовую дорожку первую опоку (массивный чугунный ящик из двух половин для формовочной смеси), и Вован, схватившись за ручку, покатил по вращающимся цилиндрам стокилограммовую бандуру. Затем, привычно набросил на рукоятки верхней половины висящие на цепях металлические кольца и толкнул вверх ручку пневмоподъемника. Зашипел сжатый воздух, опока дернулась и, повиснув на цепях, после толчка рукой плавно отъехала по закрепленной наверху монорельсе к Матвеичу.
Вован вспомнил, как на третью неделю работы их переставили на соседний участок. Приспособившись к одному месту, он так же толкнул от себя опоку и нагнулся, чтобы поправить нижнюю, но рельс был немного погнут, и железяка, качнувшись, вернулась как раз в тот момент, когда Вован разогнулся. Пятидесятикилограммовая болванка закатала ему прямо в лоб, после чего подвешенные к потолку прожекторы завертелись в веселом новогоднем хороводе. Вован стоял глупо свесив нижнюю челюсть и ему никак не удавалось сфокусироваться на загибающемся от смеха Пашке. Но вот зрачки закрепились на своих местах, и Вован с Пашкой, ухватив нижнюю половину за ручки, вращая в воздухе, воткнули её в массивную станину. Пашка рванул рычаг бункера и короб заполнился черной массой, а после нажатия кнопки станок, наконец, задергался в бешеном африканском ритме. Осталось пристроить опорную плиту – тяжелую прямоугольную железяку в два-три миллиметра толщиной, с мощным оребрением. Ухватив плиту, Вован прицельно метнул ее на утрамбованную форму, но немного промахнулся, и она, ткнувшись во внутреннюю стенку опоки, неожиданно резко отскочила, как мячик. Вован аж обалдел, совершенно не предполагая, что чугун может быть таким упругим. Еле увернувшийся Пашка разразился громкой тирадой, из которой Вован узнал о себе несколько интимных подробностей.
Опять вспомнился случай из первого месяца. Вовка так же взял плиту, поставил на ребро и, ударив о станину, хотел стряхнуть с нее прилипший песок, но промазал, и пудовая железяка рубанула по пальцам правой ноги. В голове будто выключателем щелкнуло, свет погас, и Демидов вслепую запрыгал по цеху.  Догнавший его Матвеич, увидев, как через разрубленный кирзовый ботинок набухает перемешанная с грязью кровь, отправил страдальца в цеховой медпункт.
Там Вован застал молоденькую сероглазую девчонку, попавшую сюда, наверное, по распределению после медучилища. Он скинул рваный ботинок, осторожно стянул бывший когда-то светло-зеленым носок, и по кабинету, заглушая стойкие медицинские запахи, быстро распространился знакомый казарменный аромат. Поморщившись, сестричка подошла к больному и брезгливо осмотрела его грязную ласту. Вован отследил ее взгляд и мысленно согласился с тем, что педикюру уделяет слишком мало времени. Плита ударила вскользь, поэтому пальцы не сломались, но получили сильный ушиб, и теперь вместе со сворачивающейся кровью вокруг мизинца и безымянного перста расползалась ярко-синяя гематома. Сестричка намотала на длинную палочку клочок ваты и, обмакнув его в йод, нагнулась, чтобы обработать кожу вокруг раны, и тут, в разрезе накрахмаленного халата, мотнулись из стороны в сторону еще не испорченные кормлением упругие девичьи мячики. У Вована перехватило дыхание в ожидании их более полного проявления, но ажурная упаковка прочно удерживала в необходимых границах предметы Демидовских вожделений, и огорченный Вован тяжко вздохнул.
        - Больно?  -  спросила сестричка.
        - Хорошо, -  не вдаваясь в подробности, выдохнул он.
    А она уже действовала тампоном с перекисью водорода, и мгновенно возникшая мутная пена известила очевидцев, что присутствующие в ране микробы благополучно почили в бозе. Приладив марлевую накладку, она попыталась натянуть на палец сетчатый эластичный чехольчик, но кривой мизинец упорно не поддавался. Она подняла на потерпевшего взгляд и, перехватив упавшие в разрез халата зрачки, резко встала, пытаясь придать дымчатым глазам металлический блеск и строго сжав пухлые губки. Вован улыбнулся и в благодарность за прекрасный пейзаж вызвался завершить операцию самостоятельно. После смены, примотав проволокой к раздувшейся стопе старый сандаль, он уковылял домой, а через три дня, выйдя на работу, получил на складе тяжелые ботинки 46 размера с коваными металлическими носами. 
      Из воспоминаний Вована выдернул окрик Матвеича:
    - Шабаш! Обед!
      Бригада потянулась к газировальному аппарату, который предлагал работягам три вида воды: простую, газированную и соленую. Вован выпил две соленых и простую, с газировки у него клинило диафрагму, и он потом долго икал.
      Цеховая столовка встретила ночным полумраком. Прямо на входе привычно вручили бутылку молока и 20 грамм сахарного песка, упакованного в аккуратный кулечек из обрывка газеты. Положено было по вредности. Ухватив недорогой мясной комплекс, Вован подсел к своим. Большим пальцем вдавил на молоке фольгированную крышку. Перевернув ложку ручкой вниз, выгреб образовавшийся сверху  слой сливок и сделал несколько глотков. Молоко было кислым. Отодвинул бутылку в сторону, рядом бросил кулечек, которому никак не мог найти применение. После трапезы брошенные кулечки соберут со столов, а завтра раздадут снова.
        Он приканчивал обед в одиночестве, Матвеич с Пашкой уже ушли, когда рядом подсел рыжий с разливочного участка:
     - Как порубаешь, топай в слесарку…- загадочно подмигнув, рыжий осклабился, в результате чего жесткие клочкастые усы встали почти перпендикулярно линии рта.
        В слесарке Вован застал томившуюся в ожидании всю честную компанию. Старый слесарь Палыч колдовал на сверлильном станке над жестянкой с БФ-ом. Наконец из горловины банки показался патрон с закрепленным сверлом, на котором красовался толстый резиновый колтун, пропитанный солью. Сей минерал добавлялся в БФ для облегчения отделения каучука от того, что потом именовалось спиртом.  Палыч бережно поднял сосуд и движением головы пригласил всех в соседнее помещение, где производилась небольшая перепланировка. Из металлического шкафа на свет явился пыльный граненый двухсотграммовик – одно из малоизвестных широким кругам произведений знаменитого автора «Рабочего и Колхозницы» на ВДНХ, Веры Мухиной. Палыч твердой рукой старого пьяницы плеснул в стакан и протянул Вовану. Тот поморщился.
      - Давай, не задерживай! – прикрикнул слесарь. 
        Вован подтянул граненый край к ротовому отверстию, четко очерченному квадратом светлой кожи, оставленном на черном лице снятым респиратором. Голова с рукой запрокинулась, и уже через секунду он припал к кружке с водой. Затем – выдох, и в рот полетел старый заплесневелый сухарь, найденный в столе.
     - Закуски не оставил,- беззлобно буркнул Матвеич, протягивая руку за следующей порцией. Он осмотрелся по сторонам. Сваленный в углу разномастный кирпич привлек его внимание.
     - Дай ка один, - кивнул он сидящему поблизости Пашке. Пашка в недоумении протянул белую силикатную половинку.
     - Да не этот, - скривился от досады Матвеич, откровенно огорченный Пашкиной недалекостью.
     - Красный дай.
Взяв в левую руку потрескавшуюся плашку с характерными лунками на одной из плоскостей, Матвеич залпом опрокинул в себя дозу. Порция упала компактно, кадык на тощей шее даже не дернулся. Выдержав необходимую паузу, Матвеич мощно втянул мохнатыми ноздрями аромат прессованной глины и удовлетворенно улыбнулся.
     - Ну, Матвеич у нас - на все сто! – восхищенно констатировал Пашка.
       И уже слегка заколдобившемуся от теплого разлива на душе Вовану было не совсем понятно, что же означает эта цифра. То ли Пашка оценивал «бугра» по стобалльной шкале, то ли сравнение производилось в возрастном аспекте.
       Обед закончился, и повеселевшие формовщики потянулись к родным станкам. Завертелись кадры немого кино. Сначала работа пошла ударно, а затем народ в цеху расслабился. В перекур опять мотались в слесарку. Вован вместе со всеми отстегнул пятнаху, и откуда-то приволокли спирт. Вернувшись к станку, Вован почувствовал, что его ведет. Поймал жадный взгляд Марии и уже помутневшим сознанием успел уловить мелькнувшую в нем досаду и разочарование.
       На соседнем участке два формовщика развлекались тем, что плевали друг в друга, пуская слюну по струе сжатого воздуха. Шланги с воздухом находились у каждого станка. Открывая его подачу одновременно с плевком, удавалось увеличить дальность прицельного выстрела на 6 - 7 метров.
       Вован так увлекся созерцанием поединка, что не заметил, как к нему подкрался коварный Пашка. Позади каждого рабочего места с потолка свисал короб нагнетающей вентиляции, своим раструбом загибаясь как раз на уровне головы. Пашка задумал традиционную цеховую шутку. Он тронул Вована за плечо, и, когда тот повернулся, одной рукой резко открыл жалюзи, а другой от души лупанул по коробу тяжелым молотком. Могучий столб скопившейся за день формовочной пыли вылетел из жестяного раструба. На несколько секунд Вован полностью скрылся из виду в черном облаке. А когда пыль осела, бригада рухнула с ног от хохота. Та половина лица, которую он успел повернуть, стала абсолютно черной, в то время как другая оставалась относительно светлой. В этот момент Вован напоминал близкую к оригиналу копию памятника Никите Хрущеву, установленную на Новодевичьем кладбище в Москве Эрнстом Неизвестным. Четко проходящая по лицу граница между черным и белым цветом символизировала у Никиты Сергеевича его темные и светлые дела. Вован же в настоящий момент символизировал, пожалуй, пугало местного производства. Он не обиделся. «Будет и на моей улице праздник, еще не вечер»,- подумал он про себя.
       Вскоре Пашке приспичило по малой нужде. Дабы не утруждать себя длительными переходами, мужская половина цеховых обитателей приспособилась справлять свои надобности за стеной, которая отгораживала вентиляционный блок от основного цеха. В стене уже давно зиял здоровенный пролом, проделанный, видимо, для того, чтобы что-то в него втащить или наоборот. Туда-то, за стенку, и бегали мужики. Недалеко от проема стоял вентилятор, работающий на всасывание. Этим и воспользовался Вован, когда Пашка скрылся в проеме. На плоскости стены присутствовала ступенька, на которой постоянно скапливался толстый слой формовочной пыли. Вован подошел к проему и стал аккуратными порциями сталкивать ее с приступка. Пыль мгновенно засасывалась черной дырой, являя присутствующим извилистый хвост, как у падающей кометы. Через минуту появившийся Пашка отличался от Вована лишь площадью темнокожего покрытия, да еще в душе ему придется драить мочалкой гениталии. Справедливость восторжествовала.
       Дальше Вован помнил плохо. Помнил, что снова ходили в слесарку, что подбивал клинья к Марии и, посланный далеко-далеко, пытался отловить Светку. И еще более смутно вырисовывалась картина, как сменный мастер рано утром сдает его в ментовку прямо в проходной. Дежурный выдал шмотки. Вован оделся, прошарил карманы, зарплаты не было. Он хорошо помнил, что пропил четвертной, ну пусть тридцать, ну сорок, но не три же сотни. Он помнил вчерашнюю получку, еще удивлялся, что все деньги выдали. Две бежевые хрустящие сотни с водяным Лениным на белом прогале, два зелененьких полтинника, сиреневая двадцатипятирублевка, червонец, синяя пятерка, зеленый трехан и желтый рублик с мелочью. Триста сорок четыре с копейками. В слесарке с четвертного сдали десятку, потом ее же добивал, потом не помнил.
       - А деньги? – Вован возмущенно округлил глаза.
       - Какие деньги? Топай, давай,- зло огрызнулся сержант.
Вован прямиком рванул к начальнику цеха. Работал тот на заводе давно и мужиком слыл справедливым. Вкратце обрисовав картину, Вован повинился, сказав, что готов понести наказание, но кровный заработок отбирать права не имеют. Вызванный мастер подтвердил, что забрали Вовку с проходной, нигде не болтался он помимо завода. Начальник цеха был мужик авторитетный, позвонил в вытрезвитель, сказал, что, видимо, произошло недоразумение, и деньги надо бы парню вернуть.
          Вован отправился обратно. Дежурный капитан встретил его снисходительной улыбкой. Прямо при нем открыл сейф, и обиженный формовщик увидел сложенные на полке аккуратные пачки.
        - Сколько у тебя было?
        - Триста десять,- выдохнул Вован, не решаясь назвать круглую сумму.
Капитан отсчитал купюры.
        - На, держи…
       - Так это, возьмите сразу за обслуживание. Че, потом бумагу пришлете, бегать, платить?
        - Ладно, вали отсюда, не отсвечивай…- беззлобно буркнул капитан.
Вован не заставил себя уговаривать. Через полчаса, стиснутый в жарком салоне рейсового «Икаруса» душистыми телами соотечественников, Вован трясся в сторону дома. Он уже в десятый раз прокручивал в памяти события минувшего дня, снова восхищаясь собственной находчивостью и упорством, радуясь, что хотя бы за его счет ментам не удалось подлататься.
Ну, вот и родная дверь. Вован скинул башмаки. Сначала в душ. А то после смены только рожу да руки вымыл. А лучше в ванну. Он заткнул слив и пустил горячую воду. А говорят, чудес не бывает. Возвращенную в муках получку сунул между книг.  Вот и ванна готова. В угол полетела грязная одежда. Вован рывком дернул вниз обтягивающие трусы. На холодный кафельный пол выпали сложенные вчетверо две бежевые хрустящие сотни с водяным Лениным на белом прогале, два зелененьких полтинника, …, червонец, синяя пятерка, зеленый трехан и желтый рублик…



,