РОЗЫГРЫШ
Антон Павлович Чехов и актер Петербургского Александринского театра Павел Матвеевич Свободин сидели на деревянных ступенях восточного флигеля имения Линтваревых, который на Луке называли «терем-теремок». Они проснулись, надели на себя первое, что попалось из одежды: черные брюки, белые рубахи и темные фетровые шляпы, то есть то, в чем отдыхали вчера.
Часы показывали восемь, но жаркое июньское солнце уже успело высушить от росы зелень, прогреть воду. По всему было видно, что сегодня лучше посидеть у Псла, время от времени окунаясь в его прохладные воды, чем выезжать из имения.
Вчера они побывали в городе на базаре. Купили кое-какие безделушки на память. Потом начали играть барина и непутевого слугу. Устроили такой торг, что возле них собралась целая толпа. Одни смеялись, а другие и вправду верили, что барин и его непутевый слуга не могут прийти к общему согласию. В конце концов артистам пришлось тихонько исчезнуть, чтобы их не избили.
Антон Павлович и Павел Матвеевич прокручивали в своих головах кажущийся бесконечным вчерашний день, веселый и неповторимый. Такого калейдоскопа чувств и эмоций никогда они не испытывали ни в Москве, ни в Петербурге. Только здесь, в слобожанской глубинке, с ее неповторимым колоритом, с самобытными и веселыми людьми им удалось постичь это счастье. Утомленные июньским солнцем, они лишь к вечеру отыскались в имении.
Чехов и Свободин были исполнены желания в таком же духе провести и сегодняшний день, сделать его таким веселым и неповторимым, как вчерашний.
Из большого хозяйского дома с веером в руках вышла Наталья Михайловна, младшая из сестер Линтваревых. С пробором посредине темных, коротких волос. Они были собраны сзади в хвостик. Она была одета в белую блузу и длинную черную юбку, которая к низу расходилась большим кругом, подчеркивая тонкую талию дамы.
Она только вчера возвратилась из Канева, где был похоронен Тарас Григорьевич Шевченко. И могила Кобзаря, и Днепр, и кручи произвели на нее неизгладимое впечатление. Ей казалось, что она поклонилась святому. И мечтала, как будет рассказывать сельским ребятишкам в организованной ею на ее средства школе о великом Кобзаре и его творчестве.
Она была полна впечатлений и высоких чувств о своей родине Украине и ее гениальном поэте, она была полна сил и радужных надежд.
Увидев мужчин, оживилась. Кому, как не писателю и актеру, служителям искусств, поведать о своих высоких чувствах и помыслах. Быстрыми, твердыми шагами направилась в их сторону. Поздоровалась и сразу стала делиться впечатлениями, которыми была переполнена ее голова:
– Только вчера возвратилась из Канева, поклонилась нашему Кобзарю. Без преувеличения могу сказать, что это наша национальная святыня. Его произведения вызывают у меня постоянное восхищение. Какие образы, какой язык…
Свободин подмигнул Антону Павловичу и вставил в воодушевленную речь дамы:
– Помилуйте, что-то я не знаю о существовании украинского языка. Есть южнорусское наречие великого и могучего русского.
Такого поворота даже Антон Павлович от своего друга не ожидал. Вчера на базаре Свободин всех достал своими просьбами рассказать что-нибудь веселенькое на украинском языке. А сегодня уже выходило, что его вообще не существует. Но игра уже началась,он должен принимать в ней участие.
Наталья Михайловна между тем замешкалась на мгновение. Свободин нарушил ход ее рассуждений. Затем она собралась мыслями, продекламировала:
Садок вишневий коло хати,
Хрущі над вишнями гудуть,
Плугатарі з плугами йдуть,
Співають ідучи дівчата.
Мужчины с постными лицами выслушали отрывок.
– Уважаемый Павел Матвеевич, где вы видите здесь наречие великого и могучего? Здесь в основном исконно украинские слова, – объяснила она гостю.
Антон Павлович тоже не преминул вступить в разговор.
– А мне нравится такая поэзия:
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Какая свежесть, какая игра слов, все передает светлое весеннее настроение.
– Антон Павлович! Я бы не советовала вам сравнивать Кобзаря с поэтами не первой величины, – сказала Наталья Михайловна. – И вы, известный русский писатель, это должны понимать.
– Хоть первой, хоть второй, – возразил ей Свободин. – Хрущи и вишни и здесь нам приелись.
– Надо знать Украину, чтобы понять, насколько точно, просто и гениально изобразил поэт картинку крестьянского быта, – с восхищением произнесла дама.
– Помилуйте! Как по мне, Шевченко писал даже хуже Пушкина, – продолжил Свободин.
– Я вам ответственно заявляю, что об Украине так, как Кобзарь, лучше никто не писал и не напишет, – уже с каким-то металлическим звоном в голосе произнесла Наталья Михайловна.
Замечания и мнения мужчин несколько охладили ее пыл. Получив такую реакцию на свои первые высокие речи, Наталья Михайловна думала поправить положение, чтобы гости поняли, что они, местные, украинцы, и им есть чем гордиться.
– Где вы еще найдете такой красивый мелодичный язык. Один из самых красивых в мире. Я слушаю его, как музыку, – возвратилась она опять к разговору о языке.
– Интересно, чем вам не нравится великий и могучий? – спросил Свободин.
– Я этого не говорила, – уже совсем стушевалась Наталья Михайловна. – Я веду речь только об украинском языке.
– Помилуйте, Наталья Михайловна, на русском писали и пишут Толстой, Пушкин, ваш земляк Гоголь, Тургенев, Антон Чехов, наконец, – Свободин театральным жестом повел рукою, указывая на Антона Павловича.
– Я вижу, что вы не любите Украину. Ну и не любите, – уже обиделась на мужчин не на шутку дама.
–– Как бы не так. Моя бабушка была с нашей Харьковской губернии, я Шевченко в оригинале читаю, – сказал Антон Павлович и отодвинулся подальше от Свободина.
– Я прошу вас не примазываться к нам, – сразу поставила его на место Наталья Михайловна. – Вы нашу Украину Хохляндией называете.
– Разумеется. Я и сам хохол, как хочу, так и называю свою Вкрайну.
Сказав это, Антон Павлович посмотрел на оскорбленную в самых высоких чувствах даму и подумал, что они с Павлом Матвеевичем несколько перебрали, пора остановиться.
Он хотел сказать, что они пошутили, что они любят Украину и ее язык.
Но его оборвал Свободин. Только Чехов открыл рот, как тот произнес:
– Антошка! Не беги впереди паровоза. Дай сказать барину.
Антон Павлович не знал, как остановить друга, а тот не понимал сложившейся обстановки. И продолжал раскручивать ситуацию.
Наталья Михайловна между тем начала бросать в сторону мужчин взгляды-молнии.
А это значило, что за ними может последовать гроза, что это только цветочки, а ягодки могут созреть очень быстро.
Свободин между тем не мог никак остановиться, но Антон Павлович знал, что дальше раздувать костер нельзя. Могут быть необратимые последствия.
Теперь уже он не дал высказаться Свободину. Перебил своего друга и с расстановкой произнес:
– Наталья Михайловна! Мы по-шу-ти-ли.
Она несколько умерила свой гнев. Смотрела то на Чехова, то на Свободина, которые продолжали сидеть с постными лицами. Она уже не бросала взгляды-молнии. В ее глазах был немой вопрос: как же они, негодники, могли с ней так поступить.
Осознание ситуации, в которой она очутилась, вызвало у нее новую вспышку гнева:
– Смеяться надо мной вздумали?! Сейчас возьму коромысло. Я вам покажу, как надо мной смеяться. Я вам покажу причины и следствия.
– Зачем же коромысло разбивать? А воду носить тогда на чем? – спросил невинным голосом Павел Матвеевич.
Наталья Михайловна еще раз поочередно посмотрела то на Чехова, то на Свободина и, наконец, улыбнулась и произнесла совершенно другим тоном:
– Уважаемые! Если вы еще попытаетесь меня разыграть, то хорошенько подумайте. Иначе может выйти так, что в эти каникулы Петербург и Москва вам покажутся раем.