Нинуль

               
     Ниночка была некрасива. Ну и что из того? И вообще, кто видел этих повально и тотально красивых женщин, идущих по улице, кто видел их дома? Многоточие. Также я убеждён и в обратном, что всякая некрасавица умеет быть красивой. В этом-то и есть их особая прелесть. Чудо как хороша женщина, умеющая из очень уродливого и безыскусного исходного материала сотворить из себя мечту любого идиота в мужчине. Сам эстет замрёт пред такой в восхищённом недоумении: «Лапочка! Ты бог мимикрии! Ты магиня!»
     А теперь резко по существу. Ниночка вообще над собой особо не мудрила. Ну, накинет немного грязи на реснички, ну потреплет щёчки пудрой, ну освежит губы блеском слюны и пошла-попёрла на работу. У неё весь секрет красоты в глазах был, диковато-раскосых, ну прям бешено взбудораженных огнём каким-то внутренним, Бог  знает что, но горели в них мужчины как в крематории.
 Я Ниночку у многих отбивал. То одного она заведёт, то другого. Не ****ь, конечно, - вся эта мужская периодика у неё проходила поэтапно, с интервалами. Только она мне расскажет про своего нового бой-френда, я сразу покумекаю, и давай излагать ей своё обозрение их общей будущности. Но всё на самом деле было гораздо страшнее. Я всех её бой-френдов вызывал на брудершафт, и плёл им о Ниночке несусветные россказни. Нет, я не обгаживал её, всё было несколько иначе. Просто я говорил всем, что Ниночка больна безнадежно открытой формой туберкулёза, и как лучший её друг, я просил их быть с ней очень нежными и снисходительными, поскольку больна она, и сама не подозревает о том, насколько серьёзно. Ну вот и сдувало их всех одномоментально.  А Ниночка потом горько плакала мне в жилетку в недоумении, почему же они все исчезают, ну просто пропадают без вести безвозвратно. И всё пыталась к какой-то колдунье пойти и выведать, нет ли над ней какого проклятья, что отводит от неё всех мужчин? Но я её проклятье был я. Доверчивость её ко мне не знала границ. Но не знала границ и идиотическая  её односторонность восприятия меня как бесполого мундира для её женских, горючих слёз и обид. Жалел я её несказанно…
Глядя на Ниночку я становился как папуас, обыкновенный примитивный папуас. Сердце мое стучало как бубен, словно два сердца стучало во мне парадоксально.
В темноте, по ночам, я терял к ней эту остроту её восприятия. Ну женщина рядом, родная, милая, тёплая. Но вот при свете дня и жизни прозорливой, глядя на неё, я просто взбешивался. Особенно по утрам. Так я за время сна по ней соскучивался.  И такие вульгаризмы и напор беснующего цинизма обнаруживался в моей словесности, что дыбом волосы, поскольку нечто бредовое и неуправляемое пёрло из меня при взгляде на ту, что я любил в своем безглазии нежно и невинностно. И она на эти мои непотребные слова и прыгала, как с крыши, в постель. И занималась изысканным непотребством именно с ними, а я лишь прилагательный был.
Вот кажется мне, что она всё это и вкладывала в свои глаза, чем и пробирала всех мужчин. Все мои слова в глаза свои впечатывала как собственность,  и выставляла её на улице как крайне заманчивое объявление, предназначенное всем, на кого кидала она свои взгляды. Разумеется, всё это мне только кажется и мерещится. Но не совсем. Я сам вижу в её диких глазах все свои слова, все свои эпитеты, ей всученные  как взятка за жизненно важное потребление её  дурманного тела. И странно же! Ниночка была вполне обыкновенная женщина во всех своих иных ипостасях. Кроме глаз и их несравненной похоти.
2005