Глава 1. Коммунальная квартира

      
                Глава 1.Коммунальная квартира.

 Мои  воспоминания  о Ленинграде семидесятых приходятся на мой семилетний возраст, когда я пошла в первый класс. Мы с родителями переехали  из Пушкина в Ленинград на канал  Грибоедова,   в  дом номер  132.  Это был красивый  кирпичный пятиэтажный дом  из красного  с белым кирпича, с эркерами  и орнаментом. Родителям  со мной  и с сестрёнкой дали в этом доме  комнату  двадцати - пятиметровую   в коммунальной  квартире с двумя окнами.

    Поскольку нас было четверо, то одной комнаты нам было маловато. Мой дедушка по маме, Николай  Миронович,  придумал идею перегородить комнату пополам – поперёк. Я помню, как он стал строить из досок  каркас до потолка, с дверным  проёмом,  а потом приколачивал фанерные листы с обеих сторон каркаса.  Я  тогда  очень удивлялась, какие бывают  огромные гвозди. Затем обе  комнаты оклеили обоями.  Первая  комната - для папы и мамы была без окон, а вторая дальняя- для нас с Оленькой: с двумя окнами, выходящими  на канал Грибоедова.  В нашей комнате стояли  две деревянные коричневые полированные кровати, составленные вместе, два шкафа из этого же гарнитура, привезённого из Германии. Тут    мы спали с сестрёнкой, а когда болели, то мамочка  ставила нам горчичники, а мы без конца кричали: « Ну, скоро? Нам  уже сильно  щиплет!!!». Мамочка укутывала нас одеялом, а мы открывались , и запах горчицы ударял в нос. Иногда мама  ставила банки, поджигая лучину с намотанной ваткой, смоченной в одеколон,  и как в фокусе засовывала пламя  в банку, а затем банку быстро переворачивала и глухим щелчком приклеивала к нашим спинам. Я видела, как кружок под банкой становился лилово-синим и вздыбливался, и  я  волновалась, что сестрёнке  из-за этого очень больно. В детстве я любила рассказывать сестрёнке сказки. Я выдумывала на ходу всякие небылицы и когда хотела спать, то обещала, что следующая серия будет завтра. Сестрёнка соглашалась и засыпала тоже.


   В квартире проживали ещё две семьи.  Рядом с нами жили пожилые супруги. Её звали Елена Анатольевна. Иногда к ним приезжал сын. А напротив жила большая семья Комиссаровых.  Галина Ивановна-почтальон, её муж дядя Петя и трое детей:  взрослые - Игорь и Надя,  и  моя  ровесница  Нина. Они занимали две полноценных комнаты, с окнами, выходящими во двор. В нашей коммунальной квартире  была небольшая   тёмная кухня с малюсеньким  высоким  окошком, тёмный коридор с вешалками  и двойной  входной тёмно-красной  дверью с огромным полутораметровым чёрным металлическим крючком, соединяющим эти двери. Коридор слева заканчивался  длинным-предлинным туалетом с  алебастровым полом. Ванны не было. Была одна раковина  на кухне на всех, с резиновым чёрным шлангом на носике и  самодельной алюминиевой  ширмой-пластиной в виде прямоугольника с закруглёнными углами,  на двух петлях от брызг воды.  Вода была только холодная. Купала мама Оленьку на кухне:  на две табуретки ставилась белая алюминиевая  ванночка  с  чёрной  резиновой пробкой, в кастрюлях  нагревалась  вода  и  мама купала Оленьку. На голову  ей  одевали  резиновый круг ,чтобы мыло не попадало в глазки, аккуратно  поливая  из ковшика. Я помогала маме.

    Соседка, Елена Анатольевна, проживающая рядом с нами,  была малообщительная, её редко можно было  увидеть на кухне. Она была аккуратна. На  кухонном столе у неё был всегда порядок. Как-то один раз она разрешила зайти мне в её комнату. Там был тоже идеальный порядок,  и даже огромный белый меховой мишка у неё сидел в целлофановом пакете.

    Зато многодетная семья напротив не отличалась аккуратностью.  Иногда мне разрешали заходить и к ним. Там в одной из комнат стоял круглый обеденный стол, на котором  стояли чашки, тарелки, сковорода с остатками пищи. Пол паркет был всегда в жирных пятнах и кровати  не застелены. В многодетной семье трудно было содержать порядок, потому что мама их уставала, работая ещё и на подработках.  Впрочем, у нас тоже особого порядка не было, мама только успевала крутиться. У Комиссаровых были канарейки. На окне стояла клетка с беспрестанно чирикающими птицами.

     Мы с соседской девочкой Ниной играли то у них в комнате, то у нас. Нина показывала пластинки своих старших брата и сестры  с фотографиями  Софии Ротару. Я очень боялась её старшего брата Игоря. Он был строгий, молчаливый, никогда не улыбался и брови у него были сросшимися на переносице. Сестра Надя тоже была строгая. Галина Ивановна часто ругала кого-то из их семьи, часто  из комнаты доносились крики. Дядя  Петя,  похоже ,любил немного выпить, он был  разговорчив  и часто шутил. Если Нину наказывали, меня к ней не пускали. Однажды мы с ней разрезали  в нашей комнате на лоскутки  какой-то дорогой  отрез её матери, тёмного цвета, который она принесла к нам в комнату.  Нину очень сильно наказала  её мать и, похоже,  даже побила за этот поступок. Я тоже была виновата, но мне не досталось, помню,  только что моя мама получила  выговор от Галины Ивановны, что она проглядела. А позже, в Тургеневском садике, когда мы случайно встретились с Галиной Ивановной, они с мамой помирились и та вроде даже извинилась.

    Я помню, как мама часто готовила на кухне, она часто жарила блины и ещё делала печенье « Хворост», а я наблюдала, как из мясорубки вылезали через кружочки соломки теста, которые мама  снимала ложкой и выкладывала на противень. Часто мама пекла кексы в специальных металлических формах.
    Конечно, в каждой  советской  семье был фильмоскоп. Был он и у нас. Мама покупала нам диафильмы в металлических или пластмассовых круглых коробочках. На стену вешалась  белая  простынь. На стол ставился фильмоскоп, подкладывались пару книг под передний край, заправлялась плёнка и просмотр начинался. Я запомнила некоторые любимые диафильмы : « Алёнушка и братец Иванушка», «Битый не битого , везёт», « Волк и семеро козлят», « Теремок», « Красная Шапочка», « Алладин и волшебная лампа». Я подолгу разглядывала Алёнушку, которая лежала на дне реки под водой , с привязанным камнем на шее, злую колдунью, хитрую  лисицу, которая перехитрила деда и сделала дырку в санях и выкинула всю его рыбу, глупого волка, которого перехитрила та же лисица, научив его опустить хвост в прорубь, теремок, из которого в разные стороны торчали разные зверушки и всё помещались и помещались, дворец Алладина со змеями, серого волка, лежащего в очках вместо бабушки.  Это было настолько интересно, что я просила поставить мне диафильмы снова и снова. В такие-то моменты, заняв нас просмотром диафильмов, мама могла уйти на кухню, чтобы приготовить пищу.

    Мама носила нейлоновый голубой халат в мелкие круглые клумбы  из мелких  цветочков  и повязывала поверх  накрученных  резиновых или металлических  бигуди капроновую косынку с четырьмя огромными разноцветными  кругами. Я помню этот процесс накручивания волос на бигуди. Она проворно это делала, деля волосы длинным  кончиком расчёски и смачивая  волосы из пульверизатора водой. Мамочка  наша была модница. Она носила причёску. После, когда она снимала бигуди, она делала начёс. Было забавно смотреть, как её кудряшки превращались в торчащие вверх башни из спутанных волос, из которых она укладывала высокую причёску  и закалывала сзади шпильками. Иногда она держала шпильки во рту, слегка зажав губами. Мама носила клипсы, пользовалась перламутровой помадой, которую нужно было поднимать маленькой пластмассовой кнопкой вдоль желобка. Помада была срезана  всегда с одной стороны. Я до сих пор помню запах этой помады, и даже пластмассовый колпачок белого цвета, гофрированный, слегка расширенный к верху. У мамы был  чёрный карандаш, мама делала стрелки у внешних уголков глаз  вверх. У мамочки была тушь для ресниц в чёрной бумажной коробочке с пластмассовой кисточкой, которую нужно было послюнявить и  потом по- мазюкать по брусочку из туши, чтобы подкрасить ресницы. Я любила наблюдать, как мама наводила красоту и как превращалась в красавицу. Помню, что мама пользовалась духами в красной коробке « Красная Москва». Она любила эти духи.

    У мамы были  три натуральные шубы. Одна серенькая из козлика. Ещё была чёрная  из мерлушки  с коричневым воротником  и тёмно-коричневая, которая висела в шкафу, мама её никогда не одевала.  Помню её две зимние шапки. Одна была коричневая с чёрным каракулевым донышком, которая маме очень шла. Другая коричневая, в виде ведёрка.  у мамы были капроновые чулки со швом сзади и это было очень модно. Ещё помню её чулки  разноцветные, в виде орнаментов, которые мама называла "змеиными". Женщины в те времена пользовались поясами с резинками и застёжками для чулок.  Однажды, в Гостином Дворе на Невском проспекте, мы с мамой  стояли в очереди за модными  резиновыми сапогами. Это были  разноцветные сапоги на прозрачных резиновых каблуках с тремя такими же прозрачными кнопками по бокам. Импортные товары  «выкидывали» неожиданно и сразу выстраивалась длиннющая очередь. Помню, мама купила сапоги с голубыми веточками. Это была редкость в то время.

         Ещё я помню, как однажды мама принесла туфли, завёрнутые в кусок белой ткани. Это были лакированные чёрные туфли на ребристой платформе и огромном широком каблуке. Помню, у мамы в тот день сильно болела голова, она развернула туфли и легла на кровать, стоная, положив руку тыльной стороной  на  голову, а я  разглядывала,  эти туфли  и жалела маму. Мама очень любила песни Валерия  Ободзинского,  и как-то ходила на его концерт. Потом она рассказывала, как певца ждали поклонницы у чёрного входа, чтобы увидеть его вблизи, она тоже стояла там и видела, как певец, слегка прикрывшись рукой, вышел быстро,  его посадили в машину и быстро увезли от стоявших зевак.

          У родителей был бобинный магнитофон « Астра-2». Он был в коричневом корпусе с металлическими застёжками по бокам. Белая панель и зелёненькие огоньки. У магнитофона был микрофон. Можно было записывать наши голоса. Иногда мама подключала микрофон к магнитофону и настраивала звук, Мы говорили в микрофон, а потом слушали и не узнавали своих голосов, потому что они были не похожи на наши голоса , как нам казалось. Лента у бобин часто рвалась, мама склеивала её. Магнитофон плохо работал и « жевал» ленту.

     Мама часто пришивала бирки с номерами на постельное бельё. Стирать в коммунальной квартире не было возможности,  и бельё носилось в прачечную.


     В родительской комнате, на стене был шкафчик-тайник, ещё со старых времён, видимо задуманный ещё при строительстве дома. В стене было выдолблено глубокое  квадратное отверстие  с металлическими дверцами, оклеенными  обоями. Там родители хранили кое-какие банки, лекарства  и многие другие вещи. Однажды, когда мамы дома не было, отец решил закапать мне нос. Он достал из этого шкафчика - тайника бутылочку с каплями, на которой была аптечная наклейка " Нафтизин", взял пипетку и закапав в одну мою ноздрю  целую пипетку жидкости, попросил вдохнуть. Вдруг я заорала так, что он выронил всё из рук. Что-то обжигающее «прошибло» меня. Отец, схватив меня, кинулся вместе со мной на кухню и начал промывать мне нос. Оказалось, что в баночке из-под «Нафтизина»  был ацетон. Оказывается, мама держала пузырёк с ацетоном для снятия лака в этом шкафчике, но он был не подписан, а папа был уверен, что закапал за мне нос «нафтизином», доверяя аптечной надписи. Позже маме сильно попало от папы.