15 января 1990 г.
Наконец-то «Мемориал» получил официальный статус. Называется – и года не прошло, только вот Андрей Дмитриевич Сахаров не дожил...
И у меня радость: пришла вёрстка книжки Миши Успенского – точно такая, какой я её хотел сделать.
17 января 1990 г.
Представляю, сколько раз за четверть века дружбы Саша Аронов мысленно писал рецензию на первую книжку Вадика Черняка (вышла наконец в «Совписе – «Большая осень»). Время остановилось! – все стихи из неё я тоже знаю наизусть.
18 января 1990 г.
Как обычно, приход в редакцию Тани Толстой обернулся чаепитием на два часа, после чего Хлебников, Вигилянский и Чернов поехали на сбор «Апреля», а я – к своему Андрею Платонову (мне это важнее).
Уже ночью ребята поочерёдно позвонили – рассказали, какую свару в ЦДЛе учудил Смирнов-Осташвили со своими «памятниками»: завтра будем огрызаться.
19 января 1990 г.
Собрались с Митей Захаровым, адвокатом Андреем Макаровым и теледеятелем Лысенко лететь в Барнаул (на выездной «Взгляд»), но опоздали в Домодедово на регистрацию и никуда не полетели. Суеверный Митя нашёл причину: обычно в его отлёты жена ставит на подоконник зажжённую свечку, а тут забыла. Конечно, Ленка во всём виновата.
23 января 1990 г.
Встретил Петрушевскую – в слезах: «Что происходит с Колей Булгаковым? Совсем чужой, общего языка найти уже не удаётся. Русопятство его на грани патологии – он даже осквернить язык словом «еврей» не может – говорит: э т и. Знаете, что он бросил литературу и собирается уйти в церковь?».
Уже все знают.
24 января 1990 г.
Стал Володин вычитывать вёрстку своего «Одноместного трамвая» – увидел, что Коротич поправил – вместо «нетрезвого» вписал «несерьёзного». Спросил, есть ли ещё какая-нибудь правка. Сказал, что нет, да и эту я попробую замотать. Володин махнул рукой: где нетрезвый, там и несерьёзный, потом сам исправлю, а сейчас нам важнее, чтобы книжка вышла без задержек.
25 января 1990 г.
Володя Вигилянский говорит: Олеся, которая к его работе в «Огоньке» относится без особого пиетета, после выхода номера с лагерными рисунками Евфросинии Керсновской вдруг прониклась: «Делая ТАКОЙ журнал, можно быть спокойным и перед людьми, и перед Богом – это зачтётся».
Вечером всем отделом и с Коротичем выступаем в ДК МИИТа. Зал набит битком, наэлектризован предельно: 80 из 100 записок – про разгул Осташвили и его «Памяти» в Доме литераторов неделю назад.
Собирать записки я мог только пятясь задом – днём в буфете Иодковский вылил мне на спину чашку кофе, времени переодеться не было. Наконец из зала пришла записка: «Просьба, повернитесь хоть раз – у вас на спине что-то написано?»
26 января 1990 г.
В 16.00 на «рафике» поехали в Пущино (за 120 вёрст киселя хлебать). По пути отоварились в ЦДЛе – на всю дорогу в оба конца.
Зальчик набился полный (15 рядов по 18 мест), но публика собралась весьма насторожённая – оч. скованная, а мы на неё ещё нагнали страху, рассказывая про «Память». Чтобы как-то смягчить ситуацию, стал рассказывать им анекдоты «от Никулина», на что Вигилянский потом сказал: зря – не нужно народ веселить.
27 января 1990 г.
Звонок Кати Горбовской: спросила, как ей назвать свою книжку (в Воронеже выходит). Уточнил, какой я по счёту в этом опросе, а лучше скажи, что ты из неё выкинула. Говорит, что ничего, а перечитала – ужас: всю себя изуродовала.
28 января 1990 г.
Позвонил Володин – он всё-таки положил свой партбилет: шоу перед камерами устраивать не стал – просто сунул его в конверт и почтой отправил в горком...
29 января 1990 г.
В редакцию принесли фотографии побоища в Баку, о котором не то что писать – говорить запрещено: типичная акция устрашения. Снимки жуткие: убитый старик, в упор застреленный ребёнок, раздавленная гусеницами танка девушка... Кроме того, что это преступление государственного масштаба, и оправдания ему не может быть никакого, неизбежно возникает вопрос: неужто обошлись без санкции Горби? А если он, как царь Николай Кровавый, не в курсе, то грош цена и его правлению, и всему, что под его началом затевается.
1 февраля 1990 г.
Готовлю к сдаче публикацию в журнал и книжечку избранных текстов из Записных книжек Андрея Платонова «Деревянное растение» – стучу по дереву: не поверю в то, что вышла, пока сам её в киоске не куплю.
2 февраля 1990 г.
Читаю книжку Паши Горелова – О! Это надо читать от корки до корки! Сдаётся, что все эти ПэГореловы, Барановы-Гонченки и КолиДорошенки росли не где-то рядом с нами, а в некой Зоне, где их мордовали, РОСТЯ ВОЛЧАТ. И теперь они всю свою ярость и ненависть – уже заматерели! – вымещают на тех, кто жил свободно и кого они за это ненавидят страшнее всего.
4 февраля 1990 г.
Звоню Наталии Ильиной: «Если «Белогорскую крепость» ещё не всю раздарили, заскочу за книжечкой?»
Она свирепо хохочет: «О, как бы вам досталось от Реформатского! – «заскочу», «подскочу»... И это русский литератор!.. Ладно, скачите во весь скок, скакун...».
И через полтора десятка лет после смерти Реформатского для жены и соратницы он по-прежнему живой камертон.
5 февраля 1990 г.
Вчера на «шествие демократических сил» не ходил (предпочёл воскресенье провести с Вероникой). А вечером позвонил Чернов – час рассказывал, как ОН лично это шествие организовал: собрал народ, привёз Коротича, построил первый ряд и сам в нём пошёл – в центре. Вторая февральская революция!
12 февраля 1990 г.
Ростропович с Вишневской привезли в «Огонёк» столетнего дедушку Арманда Хаммера. Абсолютно мифологический персонаж! Рассказывают, однажды он чуть свет надумал посетить мавзолей, а когда караул заартачился – показал офицеру записку: «Пропускать ко мне в любое время. Ленин». Но возможности спросить, правда это или нет, у нас не было – никаких интервью!
Ростропович выглядит отлично: подтянутый, румяный, душистый. Стыдит:
– Вы что без нас с Москвою сделали? – город жалкий, грязный, дурно пахнущий...
15 февраля 1990 г.
При том, что у Миши Успенского всегда был зелёный свет, тем не менее первые книжки (в Красноярске и Москве) выходят только сейчас – через семь лет после дебюта. Вчера подписал в печать сборничек «Из записок Семёна Корябеды» в «Библиотечке «Огонька» (почти все рассказы в нём – восьмилетней давности).
Звоню Мише Глебовичу:
– Помнишь, как обещал, что выпущу твою первую столичную книжку?
– Ну.
– Жди, скоро тираж будет.
– Ага, давай.
16 – 20 февраля 1990 г. / Ленинград
В первые два дня очень повезло с погодой – лёгкий морозец, без слякоти, что особенно важно, когда всё время носишься по улицам. На третий день пошёл даже не дождь – ливень (сразу захотелось домой и забиться в тепло).
16 февраля 1990 г.
До полудня проторчал в Союзе писателей у Ильи Фонякова, который отвёл на выступление в каком-то зальчике, похожем на подвал ЖЭКа.
В три встретился в Доме книги – «возле Люси» – с Володиным: пошли питаться в ресторанчик «Тет–а–тет», который недавно открыл приятель Володина Генрих Рябкин («директорствующий драматург» – разорится, раздаривая фирменные пепельницы). Желание Володина накормить меня повкуснее оборачивается вечной дилеммой Евгения Винокурова: хотели напиться, а вместо этого опять нажрались!
17 февраля 1990 г.
В мастерской Валеры Мишина, куда пришли и Миша Яснов с Леной. Там же – подросший Даня, который теперь не расстаётся с гитарой (собирается в Москву).
18 февраля 1990 г.
По дождю – с Черновым в Петродворец, на часовой завод. На встречу с «Огоньком» явился весь обком, во главе в первым, – расселись вдоль стеночки, отмолчали свои полтора часа позора (Андрей нёс всех по кочкам, да и люди в зале не отставали). Всю обратную дорогу Чернов пытался сушить вязаную свою шапочку, натягивая её на «Синтаксис».
19 февраля 1990 г.
Днём в больнице у Конецкого (тьфу-тьфу-тьфу! – ничего страшного). Вечером – у Рудика и Тани, которые одной ногой уже в Австралии. По всей квартире стикеры на английском – отец и дети совершенствуют язык, в который скоро погрузятся.
20 февраля 1990 г.
Завтрак у Яснова, незаметно перешедший в обед. Вечером (с Мишей и Андреем) выступаем в «мемориальной» кондитерской Вольфа на Невском – Володин вёл нашу говорильню, придавая ей эпический размах (было бы чему – про шабаш Шариковых из «Памяти» на заседании «Апреля»). На выходе устроители решили, что мы все непременно должны расписаться на стене, которую только-только покрасили реставраторы (завтрашний скандал с рабочими – уже без нас).
22 февраля 1990 г.
Подписал в печать свою публикацию Амальрика – то и дело вспоминая, с каким трудом перепечатывал и распространял в начале 70-х его знаменитую брошюру «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года». Мог ли тогда представить? – пять миллионов экземляров послезавтра отпечатают!
24 февраля 1990 г.
Умер Самойлов. Вчера в Таллине – во время выступления: говорил, вдруг встал, ушёл за кулисы и в гробовой тишине было слышно, как упала на пол его палка. Когда к Давиду Самойловичу подбежали – он был ещё в сознании, спросил:
– Что это вы все тут собрались? Всё нормально...
Самойлов ушёл ровно через пять лет – день в день – с Борисом Слуцким.
Вот и всё. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса…
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.
10 марта 1990 г.
Юлиана Семёнова разбил паралич: вся нижняя половина отнялась. Вроде бы ничего неожиданного, если учесть, как запойно он жил, только если не помнить, что недавно очень странной смертью умер его зам – гэбэшник, осуществлявший надзор за холдингом «Совершенно секретно».
13 марта 1990 г.
Как в дни показа популярных сериалов – улицы пустеют: все смотрят СЪЕЗД НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ!
Казалось бы, ну что интересного в обсуждении Президента и его полномочий? А тут весь день обсуждают невозможность совмещать должность Президента с руководством какой-либо партии. Ещё и голосуют:
ЗА – 1 303
ПРОТИВ – 607 (отклоняется!)
ВОЗДЕРЖАЛИСЬ – ....
И Горбачёв всем этим цирком умело дирижирует: всем рты заткнул, все цифры перетасовал, всем головы заморочил... И:
– Ну, товарищи, явное же меньшинство аплодирует! (на слух определил).
16 марта 1990 г.
Из Союза писателей заехал Нагибин – в ярости: чинуши СП над ним откровенно издеваются – открытым текстом известили, что если он рассчитывал получить к юбилею орден или грамоту, то хлопотать об этом надлежало заранее. Причина нелюбви к нему банальна: всю жизнь слишком независимо себя вёл, а плебеи небрежения не прощают.
– Плевал я на союз таких писателей! Они все меня ненавидят, – говорил, и голос его дрожал. – За то, что ни разу не был на их сучьих собраниях, не подписывал их групповых погромных писем, никогда гроша ломаного не просил. И свой юбилей я здесь отмечать не буду. Поеду на Сицилию, в Агриженто. В Италии меня знают, там пять моих книжек вышло. В Джирдженто поеду, там и напьюсь в свой день рожденья, на могиле Пиранделло. А назад проеду через Венецию – заберу своего «Золотого льва», которым меня горожане наградили. За всё, что я за полвека в литературе и кино сделал. Пусть моим соплеменникам стыдно будет!
17 марта 1990 г.
Отмечаем День аиста Мурзика – с кучей гостей и детским отдельным столом: у Ники уже своя уютная компания.
Захарова-мл. говорит: «Я вообще-то ненадолго – посмотрю подарочки, съем мороженое и что у вас ещё будет вкусное!»
Колодижнер-мл. (не ребёнок – 100 рублей убытку) степенно расхаживает по квартире и во всё, что ему нравится, тычет пальчиком: «Вы мне это подОрите?» За сыном Илюшей по пятам шествует мама Ася и, видя моё опрокинутое лицо, кивает, шепча: «Я тебе всё подОренное в понедельник на работу принесу!..». Очаровательный еврейский мальчик уходит с полным мешком (наволочку ему выдали) выклянченных «подарочков». Что же из него вырастет?
Пока Ника – правильная девочка: в куче подарков самый отмеченный не Барби (фирменная, от Захаровых), а книжка Гриши Остёра «Роман с подробностями» – «от настоящего живого писателя»: сам подарил!
30 марта 1990 г.
Вышел наш ПЕРВОАПРЕЛЬСКИЙ номер! С замечательным «диалогом» Миши Успенского – Нины Андреевой («Аллах акбар! – Воистину акбар!»), с очень смешной Татьяной Толстой («Не могу молчать»)и с моей «крестословицей». Телефоны звонят не переставая – сколько же людей мы повеселили! И сколько читателей всё приняли за чистую монету: каждый пятый звонок – с вопросом к Т. Толстой: «Правда ли, что ПушкинД был еврей?»...
2 апреля 1990 г.
Сверка Платонова, вычитка Штильмарка...
9 апреля 1990 г.
Вернулся из Штатов Коротич: весенний, весёлый. И сразу ринулся снимать все материалы: Лемпорта, Коржавина, моего Мишу Веллера (свёрстан уже, даже картинка готова). Тут верещать бесполезно – у Виталия Алексеевича память феноменальная: безошибочно помнит всё, что он вычеркнул, а я восстановил, едва он отвернулся.
В среду редколлегии представляют нового собкора по Ленинграду Диму Губина, хоть это место было обещано Чернову (тоже бесполезно махать кулаками).
Меня отвлекают от этой херни только Веня Смехов (сватает редактировать свою любимую девушку Галю – книжку про Таганку сделала) и Гриша Остёр (с материалами в его «Детский угол» и новыми «вредными советами»).
10 апреля 1990 г.
Вечер «Огонька» в Зале Чайковского. Компания хорошая: Ан. Приставкин, Саша Иванов, Вика Токарева, Люся Петрушевская, Левитанский. Фазиль Искандер и Юлий Ким нас продинамили, зато Жванецкий отработал за всех.
Я половину вечера слушал–смотрел из-за кулис, откуда зал совсем иной, чем с галёрки, где лучшую часть жизни простоял на концертах Марсо, Андроникова, Юрского, Рецептера, Клаудио Вилла, Гродберга, Клиберна... В конце концов, во всём есть своя прелесть.
11 апреля 1990 г.
Встретил на Кузнецком мосту шедшего из Лавки писателей Игоря Дедкова. Он с трудом привыкает к Москве. Рад моему переходу в «Огонёк» и опять сказал, что мне нужно писать смешное – очень хвалил наш предпоследний номер. Я пригласил Дедкова заходить к нам, но Игорь Александрович интеллигентно уклонился – журнал «Коммунист» требует от него весьма серьёзного служения.
14 апреля 1990 г.
Утром не стало Юры Стефановича: упорно боролся с болезнью, все средства испробовали – тщетно...
К сорока пяти годам Юре удалось издать только две небольшие книжки рассказов. Третью (по оставшимся рукописям и магнитофонным записям) доделают друзья, и однажды она будет издана, но уже ничего, увы, не изменит – когда Бакланов на Восьмом съезде российского СП задал залу вопрос, не потеряли ли мы в лице Стефановича писателя, он жестоко напророчил: потеряли.
20 апреля 1990 г.
Сломив упорное сопротивление правых (280 голосов – за, против – 162), избрали московского мэра – Гавриила Харитоновича Попова. Впервые пришёл интеллигентный человек с умными глазами (таких съедают в первую очередь).
25 апреля 1990 г.
Две недели Володин звонит каждый вечер, и первая фраза всегда одна:
– Ты не представляешь! – меня опять узнали на улице!.. (Представляю: портрет на обложке нашей книжечки «Одноместный трамвай», изданной 150-тысячным тиражом, делает своё дело.)
– Даже в рюмочной, ты знаешь, где я пью, меня узнала наливальщица. И не думала, говорит, что вы писатель, ну инженер или учитель... Как же она это здорово сказала!..
Спрашиваю: обиженные есть?
– Один, не по делу... Не хочу о нём говорить...
И до сих пор горд своим поступком: перед самым днём рождения вернул горкому партийный билет.
30 апреля 1990 г.
Вчера какой-то экстремист бросил в мавзолей Ленина бутылку (или две?) с «коктейлем Молотова», но гранит и мрамор не горят – желаемого эффекта не получилось.
9 мая 1990 г.
Вероника оценила наше купе СВ: «Зеркала, как во дворце!» Бедный ребёнок – дворцов никогда не видела.
10 мая – 3 июня 1990 г. / Абхазия, Гульрипш
Взял путёвки в Гульрипш на всю семью, но отдельно – себе свой любимый одноместный 407-й, а Веронике с Леной – двухместный «полулюкс» на этом же этаже, в конце коридора. В обязанности дщери входит будить меня стуком в дверь, поскольку будильник я не слышу.
––––––
Девчонка упрямством в меня. В столовой мы своё меню заказываем накануне, а тут Ника на другой день передумала есть всё, что выбрала вчера. Как назло, перед поездкой на рынок у нас закончилась своя еда, а это озачало, что дщери предстояло голодать до ужина. Сказал ей, что пока всё не съест – из-за стола не выйдет. Минут пятнадцать она сидела, тупо глядя в тарелки, а потом начала плакать – самым мерзким образом: без слёз, только вздрагивая плечами. Мне осталось сказать лишь: «Иди вон!»
––––––
Любимца детей – дворняжку Ванечку – сбил проезжавший лихач. Я увидел лежащий в пыли на обочине труп слишком поздно – когда ребята прибежали в слезах, наперебой вереща, что Ванечка почему-то не встаёт. Тут я, дурак, решил преподать Веронике урок – сказал, что так бывает со всяким, кто перебегает улицу на красный свет. Только теперь она по-настоящему поняла, что любимого пса больше НЕТ. После чего дочь ушла плакать, а я отправился вымещать ярость на директоре, при котором возле калитки валяются мёртвые собаки.
––––––
Ежевечерний ритуал: наловить полную банку светлячков, которые летают здесь, как волшебные зелёные огоньки, и поставить на тумбочку возле Никиной кровати: как только дщерь засыпает, я тут же выпускаю «огоньки» на волю (в отличие от подмосковных гнилушек, они светятся только пока живут).
3 июня 1990 г.
За месяц в Гульрипше дочь влюбилась в Абхазию и уезжала со слезами.
Прощалась:
– До свидания, ласточки!... До свидания, дядя Норик!.. До свидания, свинюшки!.. До свидания, море!..
И выгребла из моих карманов всю медную мелочь, чтобы кинуть в зелёные волны.
9 июня 1990 г.
Вчера утром позвонила Маша Русакова, попросила передать Юмашеву, что её несколько дней на работе не будет: мама умерла.
Как-только освободился в конторе, поехал к Русаковым. Гена будто окаменел – его спокойствие убивало: голос совсем бесцветный, а руки живут сами по себе – бесцельно перебирают мелкие вещи, вертят трубку, гладят поверхность стола...
Всю ночь вдвоём просидели на кухне. Гена не может себе простить, что болезнь Люды не сразу заметил – думал: стихи нахлынули, в таком состоянии он тоже сам не свой, а когда спохватился – лечить было поздно...
В углу нераспечатанными лежат пачки последней книги Люды Копыловой, где сквозной темой – птица, полёт...
Под утро заглянул в комнату к Маше – сидела на полу и что-то читала. Успокоила:
– Я-то ничего, главное – папа.
12 июня 1990 г.
Умер Ираклий Андроников. А в «Огоньке» – Дмитрий Бальтерманц (зная, что умирает, предложил Коротичу купить весь его уникальный фотоархив за 30 тысяч долларов (sic!), но Виталий Алексеевич сказал патриарху фотографии, что ТАКИХ денег у редакции нет. (Конечно, нет, когда вся касса «Огонька» в карманах Лёвы Гущина и Вали Юмашева.)
14 июня 1990 г.
В мастерской у Сучкова. Договаривался с Федотом Федотычем, что поснимаю его вместе со скульптурами, однако настроение у обоих оказалось нерабочим – хорошо поговорили за бутылочкой вина. Дал почитать свои записки о Платонове.
15 июня 1990 г.
Юлиан Семёнов вроде бы выжил после второго инсульта, но дальнейшее его бытие незавидно: без языка и ног, ходя под себя, провести остаток жизни в инвалидной коляске... Очень жалко мужика.
Тёма Боровик – главред «Совершенно секретно» (и кошелёк семьи Юлиана).
16 июня 1990 г.
Какая-то чудовищная вереница бед и близких смертей: утром умерла мама Володи Вигилянского – Инна Густавовна Ландау.
21 июня 1990 г.
Инну Густавовну отпевали в Церкви на Кузнецах. Мы – Володины друзья – пришли пораньше утром, поскольку всем было нужно на работу, вечером уже приехали домой на поминки. Все родные старики: Лев Копелев, Кома Иванов, Эмма Герштейн, Лев Разгон, Наталия Ильина – одно поколение, которое так или иначе получило опыт репрессий, тюрем, лагерей и ссылок. Сегодня почти все мы это забываем, а ведь та память всегда рядом – когда я в столовой недоумеваю, как Вигилянский может съесть пять порций сливочного масла, а Володя вдруг говорит: «Всё детство мне жутко хотелось есть!..» – только тут спохватываюсь: он же первые пять лет своей жизни – пока не реабилитировали отца – жил с родителями в послевоенной голодной провинции...
27 июня 1990 г.
Позавчера в новостях ТСН сообщили о телеграмме литгазетовцев (21 человек подписали: Битов, Мориц, Целмз, Соколов, Щекочихин) о прекращении своего членства в КПСС и уплаты членских взносов до очередного съезда КПСС. А сегодня то же самое сделали сотрудники ленинградского ТВ «Пятое колесо» (в знак протеста на избрание Полозкова). Как же хорошо, что мне ниоткуда не нужно выходить.
30 июня 1990 г.
По дороге на «Правду» вхожу в последний вагон электрички и насквозь иду до первого, считая количество читаемых «Огоньков» (вёрстку нашего журнала ни с какой другой не спутаешь). На каждый вагон приходится по 10–12 штук, а вагонов дюжина, вот и прикинь число наших читателей.
2 июля 1990 г.
Зашли с Булычёвым к Коротичу, и Виталий Алексеевич выдал монолог:
– Игорь, будьте моим союзником! Хоть вы объясните этим орлам (кивок в мою сторону), что фантастику и детективы читатель любит, ждёт, ищет. А вот они (опять мне в нос пальцем), если писатель не сидел, дорогу в «Огонёк» ему сразу перекрывают!..
Игорь:
– Да я всё время сижу!
– Вот и давайте нам такие рассказы, с прорывом в будущее, такие, чтобы...
Потом спустились с Булычёвым в отдел, и я отдал ему пачку рассказов, которые Коротич забраковал полностью: «Никакой фантастики в «Огоньке» не будет!»
4 июля 1990 г.
Cтатья «Поминки по советской литературе» Вити Ерофеева хороша уже тем, что представители всех литератур – и официозной, и деревенской, и либеральной – с пеной на губах теперь готовы доказывать, что они не только есть, но и будут. А вот это, ребята, вряд ли: картина литературы ХХ века из следующего столетия будет выглядеть совсем иначе, чем представляется сегодня.
10 июля 1990 г.
Чернов уломал-таки Собчака: будет писать за него книжку. В день, когда ударили по рукам, собчачий помощник тов. П–ов привез к шефу для этой же цели... Юру Полякова: тот спешил в свою мичуринскую норку с ведром гвоздей, было ему недосуг, и облом с денежным заказом привёл последнего классика соцреализма в тихую ярость. Вдобавок у Собчака в Москве не оказалось машины, и ЮП был вынужден возить всю компанию по их делам на своей тачке. Зная злопамятность Юрия Михалыча, очевидно, что Андрей Юрьич получил врага до конца жизни.
25 июля 1990 г.
На Таганке – «Владимир Высоцкий»: на середине спектакля вдруг почувствовал, что нечем дышать, горло перехватывает... Сто лет не плакал в театре.
26 июля 1990 г.
В редакции – поэт Саша Ерёменко: в госпиталь его не кладут, а это означает, увы, самое худшее. С таким же диагнозом – на прошлой неделе в Париже прооперировали Роберта Рождественского (и он вроде бы в порядке, приходит в сознание), но у Ерёмы таких иностранных денех на операцию нет. Чем может ему помочь «Огонёк», кроме как обратиться к читателям?
30 июля 1990 г.
Фыфка зашла в соседний кабинет к Диме Попову, вместе отправились в буфет, где как как раз обедала редакция «Крестьянки», и я услышал, как жена Лена сказала за соседним столом: «Полюбуйтесь – любимая ундина моего мужа!»
1 августа 1990 г.
Новые советские праздники:
– День отмены цензуры
– День выдачи доллару права на свободное хождение в СССР
6 августа 1990 г.
Вот мне и стукнуло 39 (не заметил, но почувствовал). Гости – самые родные: Димыч (со школы), Гена Русаков, Олег Хлебников, Денис Новиков. Позже всех – чтобы совсем с «Огоньком» – заехали Дима Попов со своей Ирой Щербининой.
Поздняевы быть не смогли, зато у меня есть целая кассета, на которой Миша поёт все свои / наши самые любимые песни (а моя жена Лена ему подпевает – с прошлогоднего дня рождения запись), её и поставили.
8 августа 1990 г.
Рассказ Роста о резне киргизами узбеков в Ошской области. После того, ЧТО он увидел на горной пасеке, – прямо там в шоке уснул на первой попавшейся лавке и проспал три часа. 214 убитых.
10 августа 1990 г.
Как бы продолжение моего Дня капусты – у Поздняевых (на самом деле, проводы в Одессу Терезы Яковлевны). Погода роскошная – безветренный тихий вечер – отправились гулять по родным Кривоколенному и Телеграфному. Заодно я всех поснимал: Сашка Поздняев совсем большой, мама Оля прелестная!..
15 августа 1990 г.
Утром у Коротича с Мих. Мих. Рощиным пробивали его замечательный текст про Алешковского – «Юз и Советский Союз» (пробили – без правки и сокращений, что для Виталия Алексеевича против шерсти – он Юза на дух не переносит, но и Рощину отказать не в силах).
После полудня – беготня с «разведчиком» Любимовым (папой Саши Любимова), который суёт Коротичку свой бездарный детектив.
Вечером – приватное сообщение об Указе Президента БНЕ, коим – всем скопом! – возвращается гражданство СССР: Аксёнову, Ростроповичу с Вишневской, Копелеву и др., включая Солженицына (сегодня в «ЛГ» отрывок из его «Бодался телёнок с дубом»).
17 августа 1990 г.
День визитов: утром Володя Рецептер с рукописью и разговорами, днём Марк Кравец с рассказами про Лондон и с подарочками мне от его сына, вечером – Евтушенко (у него завтра стихи идут) – по пути с «Мосфильма», где он сейчас что-то монтирует (Чаплин + танец маленьких лебедей – ?!). То бишь приехал в редакцию в 10 часов утра, ушёл с работы в 10 вечера и за 12 часов не сделал вообще НИЧЕГО. Зато как славно со всеми пообщался!
19 августа 1990 г.
Гибель Виктора Цоя потрясает ещё и тем, что он был голосом нового поколения, у которого, казалось бы, всё впереди.
22 августа 1990 г.
На радио – премьерный выход первой передачи «Эхо Москвы» (независимой от Гостелерадио). Зарегистрирована под № 1 – 9-го августа – первой среди московских средств массовой информации (эфир с 19.00 до 21.00). Среди её учредителей – наш «Огонёк».
28 августа 1990 г.
Редактирую переводной детектив – матерюсь на всю редакцию: «патрон сидел за столом и вертел в руках патрон»... Убью переводчика, и пусть мне кто-нибудь хоть слово скажет!
1 сентября 1990 г.
Торжественные проводы Ники в школу (жаль, утро было совсем серое, дождь накрапывал – не получилось у меня поснимать праздничное действо). Да, вот так – выросла девчонка, а я только теперь заметил.
5 сентября 1990 г.
В «МК» Аронов всё-таки поддел меня за то, что в своей книжке Володин – «несерьёзный», вместо «нетрезвого» (надо было отстоять у Коротича, что я вполне мог сделать).
В Москве – пятый день трудности с хлебом (дожили, ага), зато сигареты стали отоваривать по «сахарным» талонам.
9 сентября 1990 г.
Утро началось: чуть свет позвонил Митя Захаров – по дороге к заутреней убит (топором!) отец Александр Мень.
10 сентября 1990 г.
В «Пятом колесе» оч. тягостный сюжет о встрече Ельцина с матерями солдат, убитых в армии сейчас, в мирное время.
Завтра в Пушкино – в Новой деревне – отпевание о. Александра.
12 – 17 сентября 1990 г. / Ленинград
Прибыв в Питер и бросив вещи в гостинице, на два уехали с Фыфкой на Выру, откуда домой не позвонишь. В моё отсутствие мама по ленинградскому телеканалу услышала в криминальной хронике, что неподалёку от Марсова поля найден неопознанный труп хорошо одетого мужчины без головы. Ясно, встревожилась, позвонила жене. Которая её успокоила: «Если вы думаете, что ваш сын хорошо одет, то сильно заблуждаетесь».
О, теперь благоверная познает гнев свекрови в полной мере!
18 сентября 1990 г.
Ирония судьбы: в день похорон Анатолия Сафронова, который рулил «Огоньком» 33 года, нам вручили новый паспорт независимого журнала.
20 сентября 1990 г.
В «Известиях» – перепечатка из «Гласности»: предсмертное письмо Фадеева (наконец-то, а не то все уже считали его несуществующим). Ещё один гвоздь в крышку гроба ненавистной КПСС.
В октябре прошлого года «ЛГ» первая написала «Ищем предсмертное письмо Александра Фадеева», чем многих озадачила: неужто в наших архивах можно «потерять» такие документы? Однако да: ЦК КПСС, конечно, нужно было это уничтожить. Но вот нашли и напечатали – вместе с «Хроникой последних суток» (воспоминания сына, секретаря и Берестова): всё обыденно, никакой интриги. Ещё одно «белое пятно» перестало быть белым. Осталось найти фотографии мёртвого Фадеева среди подушек и с наганом, которые точно были.
24 сентября 1990 г.
С Фыфкой в поисках тепла – в мастерской Федота Сучкова: беседа под коньяк. Потом холодная скамейка на сыром Петровском бульваре, тяжёлый разговор о том, что она ТАК больше не может и не хочет, но рожать тоже не будет... Отвёз её в Коньково и напился... Где был до 3-х утра и как приехал домой – не помню.
25 сентября 1990 г.
В «Пятом колесе» – Сёмочкин: о Выре, о Набокове и о том, что интерьеры дома в Рождествене собраны и можно делать музей.
28 сентября 1990 г.
Хлебников в Пицунде, Вигилянский сегодня утром улетел в Штаты, а на меня насел взволнованный Игорь Иртеньев. С криком: почему мы все молчим, когда Мишу Поздняева чуть ли не до смерти избили боевики из «Памяти»?! Даже не знаю, что говорить – не рассказывать же, что на самом деле Мишку в тёмном переулке избил муж «реинкарнированной Сафо»... Идиотия ещё и в том, что самого Поздняева такая версия произошедшего вполне устраивает.
1 октября 1990 г.
Позвонила Фыфка, сказала, что скоро будет, а через полчаса пробилась её подруга – Макс выведал мой адрес и бросился следом, прихватив финский нож и два фальшфейера. Клинок, конечно, вещь неприятная, но другой предмет ещё хуже – эбонитовая трубка с чекой, вроде гранаты, и когда этот факел начинает гореть, потушить огонь невозможно ничем. (Помнится, когда Чернов в своё время не нашёл дуэльных пистолетов, он раздобыл ракетницу – тоже предмет убойный, но дело кое-как уладилось без пальбы.)
Фыфка приехала ко мне первой – втолкнул её в соседнюю квартиру, наказав не открывать дверь никому, пока меня в глазок не увидят, и через пять минут по домофону объявился Макс. Я согласился поговорить, но только если он свой арсенал под вешалкой оставит. Положил, и ещё больше был озадачен, поскольку застал меня в одиночестве. Говорил он долго, и во всём сказанном имелась доля правды, а я мог ответить одно: с девушкой не расстанусь, а жениться нам или нет – это мы как-нибудь сами решим. В том же, что однажды я за всё расплачусь сполна, не сомневаюсь... Засим простились (фальшфейер оставлен мне на память).
2 октября 1990 г.
Сегодня последний день существования ГДР – в эту ночь Восточная Германия сольётся с Западной.
3 октября 1990 г.
Чудовищный сон под утро – цветной, яркий, наполненный звуками и голосами.
Марьина роща моей юности, возле старого дома моего; солнце, кругом люди, почему-то в очередях. Пятилетняя кроха – с лицом Танечки, как на портрете, оторванном со стены в школе. Я ей: «Танюшок?» – Она мне: «Я внучка её!» – «А бабушка твоя где?» – «Да вон же она, в очереди стоит!» И действительно она – Танечка: старая, едва узнаваемая. Спрашивает: «А почему ты тут голый ходишь?». Спохватился – и впрямь совсем голый. Дала мне какое-то платье с кистями: «Прикройся хоть!». И кофту какую-то с пуговицами... Со стыда в свой старый подъезд забежал, а там ответсек Серёжа Клямкин: «Ты почему здесь? Почему не в редакции?» Я от него, вбегаю на четвёртый этаж, а там сигареты дают без талонов – «Стюардессу», по целому блоку в одни руки! А денег-то у меня, голого, совсем нет. Но встал – буфетчица знакомая, «огоньковская», она без денег даст. И даёт – только не «Стюардессу», а «Опал». Я в крик: «Почему другим «Стюардесса», а мне «Опал»? Тётка говорит: «Какая разница, они же тоже болгарские, просто «Стюардесса» только членам редколлегии!»... Смотрю по сторонам – точно: вокруг Коротич, Гущин, Головков...
Тут меня Лена расталкивает:
– Ты на работу сегодня собираешься? Десять часов утра уже!..
4 октября 1990 г.
Пришла Люся Петрушевская и пробыла в редакции часа три – вычитала вёрстку, потом увела меня пить кофе, потом стала расспрашивать про Поздняева (она-то Веру знает как облупленную). Уже уходя спросила, не можем ли мы ей оформить подписку на «огоньковское» собрание сочинений Дюма. Да в чём вопрос? – сразу пошёл к Гущину.
Лев Никитич обрадовал: нет проблем – пусть даёт деньги и... Каким-то чудом сдержался, чтобы не двинуть ему в наглый глаз: когда Людмила Стефановна в твой проворовавшийся сучий «Анти-СПИД» перечисляет весь гонорар за свою книжку – 5 тысяч долларов! – это нормально? В каком же бл..стве мы живём?!
5 октября 1990 г.
Вечером – «Взгляд», то есть уже «ВиД» – новая программа с отколовшимся Митей Захаровым (ну, Гурвинек!), который решил делать свой гешефт.
7 октября 1990 г.
Звонок Володина: очень меня ЖДЁТ – книжка вышла, а мы её не обмыли, и ТАК НЕЛЬЗЯ! Говорит: выберись хоть на два-три дня!.. Вообще неписанная традиция поить редактора по выходу книжки или обычной публикации – сродни такой же традиции поставить бутылку врачу по выздоровлении: обе вечные!
9 октября 1990 г.
Какой-то чайник – на глазах всех редакций – вечером бросился с эстакады на рельсы: стоял, стоял, глядя вниз, а потом вдруг перевалился через перила. Хорошо, что в это время не было поезда, да мужик на рельсы и не попал. И так лежал минут пять, пока к нему по насыпи не спустился милиционер: потолкал мужика, перевернул, а тот вдруг сам легко встал и пошёл.... Вот человек!
18 октября 1990 г.
Вечером заглянул на Таганку к Юле Гуковой – к ней приехала мама: с кончиной ГДР её хлебная должность в СЭВе упраздняется, да и сама эта контора дышит на ладан. Всё, что она рассказала о Германии и преступлениях Хонеккера – чума полная, а отвечать за последствия придётся всё тому же Горбачёву. Не завидую я Михаилу Сергеевичу.
22 октября 1990 г.
Малорадостные новости с подпиской. Синим пламенем горит «Литгазета»: у неё 300 тыс. всего, вдобавок Союз писателей намерен выселить редакцию из дома в Костянском, а их здание на Цветном бульваре отдать Проханову с его газеткой «День». У Издательства уже отобрали Дом творчества в Гульрипше (поездили мы в Абхазию – хватит)...
У «Огонька» положение лучше – свой миллион подписчиков мы возьмём, а что до имущества, то у нас ничего своего нет совсем – всё, от стульев до пишущих машинок, арендовано у издательства «Правда».
А у моей любимой «ЛитРоссии» положение самое шваховое – вся подписка 16 тыс. штук (с таким тиражом – только на паперть).
25 октября 1990 г.
Умер художник Дмитрий Бисти, умер актёр и сосед по Марьиной роще Николай Рыбников – оба из моих плановых встреч на следующий год. Так и строй планы...
30 октября 1990 г.
Поначалу Сёмочкин робел – не на своей же уютной кухоньке, а в столичном ЦДЛ, но очень быстро освоился – тем паче, что в Приглашении он назван не только архитектором, но и философом. Вообще действо именовалось «Литературный клуб для старшеклассников», и тему Ксан Ксаныч сформулировал сам – «Тропы небесной Выры». Школьниками оказались все мы, кто ездит на Сиверскую уже полтора десятка лет, и ведущий вечера Чернов это постоянно подчёркивал. Но и школьники тоже были – наши выросшие дети. Вообще всё прошло здорово.
1 ноября 1990 г.
В «МК» – на первой полосе! – объявление о лекциях по оральному сексу. Вот интересно, на сколько вопрос «глотать? – не глотать?» увеличит тираж газеты?
12 ноября 1990 г.
В редакцию приехали Синявские, а нам как раз привезли бесплатную картошку, всех мужиков мобилизовали таскать мешки. Глядя, с какой радостью огоньковцы получают дармовую еду, Андрей Донатович констатирует:
– Эта страна и продуктовый паёк неразделимы.
13 ноября 1990 г.
Предложили свои рассказы Людмила Улицкая и Саша Терехов – хорошо, но ведь Коротич опять мне всё завернёт.
Заглянул Тёма Боровик – сказал, что дочь увезла Юлиана Семёнова в его дом на Женевском озере. А он собирает новую редакцию «Совершенно секретно»: условия хорошие – зарплата от 1 200 до 1 600, плюс бесплатные «Жигули». Соблазнительно, конечно, только вот мне там делать как-то нечего...
14 ноября 1990 г.
Пообедали с Юрием Карабчиевским – наконец-то подарил мне свою книжку «Воскресение Маяковского». Сказал, что уезжает в Израиль, куда в прошлом году уже уехал его сын Аркадий, и собирается там обосноваться НАСОВСЕМ. То есть своё будущее здесь Карабчиевский не видит никак. Грустно.
15 ноября 1990 г.
Наконец-то встретился с родоначальником детской «чернушной» поэзии Олегом Григорьевым: заочно мы знакомы давно, а живьём пообщались впервые. Он утром приехал из Питера, к нам добрался около четырёх, когда контора совсем опустела. Я из вежливости спросил, где он остановился, – Олег ответил, что с жильём у него проблем нет (хорошо, потому что если бы поехали ко мне, то наверняка напились бы, а в пьяном виде Григорьев невыносим). О стихах не говорили, зато душевно вспомнили ту пору, когда оба считались художниками и думали кормиться этим ремеслом всю жизнь.
19 ноября 1990 г.
Коротич улетел в Лондон, а перед этим судорожно перетряс всю редколлегию – издал приказ, по которому в новый состав вводятся Хлебников, Болотин, Юмашев, Вигилянский и Дима Бирюков – заведующий новым отделом «образа жизни и... искусства» (чем будет заниматься освобождённый Володя Чернов – пока неясно). Разъяснений не последовало, потому никто ничего не понимает.
Ночью заехал Хлебников – привёз кучу рукописей, которые сам прочитать не сможет, поскольку с Денисом Новиковым улетает на фестиваль поэзии в город Амстердам. (Кажется, я у нас остался один невыездной?)
21 ноября 1990 г.
К сожалению, я знаю о творящихся в «Огоньке» безобразиях больше других, поскольку напротив меня сидит Вигилянский, а он у нас – председатель Совета трудового коллектива, и мне следовало бы выколоть глаза и залить уши воском. Потому, когда мне домой вдруг звонит аноним, сообщив о себе только то, что он представляет газету «КоммерсантЪ», и спрашивает, правда ли, что ревизия и аудит выявили в «Огоньке» чудовищные финансовые преступления, я сразу вешаю трубку. А все свои дневниковые записи просто съем...
22 ноября 1990 г.
В редакции – Владимир Войнович: завтра у него презентация новой книжки в «Московском рабочем» на Чистых прудах, и он организовывает промоушн. Договорился с Владимиром Николаевичем, что непременно сделаю с ним большое интервью, но только уже в новом году.
23 ноября 1990 г.
Чернов взбаламутил всю редакцию, посулив нам приезд Собчака, которого он сам и ждал до девяти вечера, одако председатель Ленсовета так и не прибыл.
Я же успел съездить на час к Войновичу, а потом вернулся, поскольку в отделе один и у меня завал срочных материалов. Плюс ко всему, Коротич дал согласие замахнуться на тов. Ленина – Владимир Солоухин сидит под дверью.
1 декабря 1990 г.
Четыре месяца как официально отменена цензура, а отвыкнуть от её векового надзора не получается – то и дело ловлю себя на мысли: а это можно?..
4 декабря 1990 г.
Одна из настольных книг юности – солоухинские «Письма из Русского музея»: двадцать лет периодически перечитывал – откровение, да. А сейчас неделю работал с Солоухиным над его статьёй «Прощание с Богом» (добрался таки он до Ильича), ничего в душе не осталось ни от текста, ни от живого общения.
Свою раздвоенность Солоухин всегда ощущал очень остро («Между мной и моей дочерью пропасть – я сын крестьянина, а она дочка писателя»), но теперь это приобрело черты гипертрофированные: классовая ненависть к «мальчикам из тёплых сортиров» у него патологическая.
5 декабря 1990 г.
«КоммерсантЪ» Володи Яковлева радует уже одними своими заголовками:
«Рубль не дышит, но ещё стоит», «Хотят ли гангстеры войны», «Союз нерушимый республик голодных».
У нас искусством придумывать заголовки и выносы на обложку славится разве что Олег Хлебников. А я особо не мудрю – запланированные на 52-й номер воспоминания про 1980-й назвал просто «Олимпийский год».
6 декабря 1990 г.
Рязанов на своей книжечке «Заэкранье» написал мне: «конкуренту ПО ВЕСЕ». Вот и думай, что Эльдар Александрович имел ввиду: «по вЕсу»? или «повЕсе»?
10 декабря 1990 г.
«Страсти по Гущину» вроде бы улеглись, но теперь они начались по Юмашеву, меня же от всего этого тошнит. Только задаю вопрос Вигилянскому: если мы надумаем демонстративно покинуть «Огонёк», ты сможешь предупредить меня заранее? (ненавижу суету и спешку).
15 декабря 1990 г.
За две недели после моей публикации частушек в 48-м номере, «Огонёк» завалили письмами: половина читателей просто матерится, другая половина ударилась в словотворчество. Всех как прорвало:
На словах-то перестройка,
а кругом – инерция.
Обменять бы Горбачёва
на Бориса Ельцина.
Коротича с чем только ни рифмуют, и публикатору тоже досталось:
Землю людям раздавать
партией повелено.
А чем землю ту пахать?
Может, х..м Елина?
Я в списке лауреатов «Огонька», но эта публикация в перечне лучших материалов не упоминается.
21 декабря 1990 г.
В общей сложности нас, решивших покинуть «Огонёк», набралось 12 человек. Валя Юмашев подошёл ко мне, спросил, не хочу ли подписать его альтернативное – в противовес открытому письму Вигилянского – своё письмо «Дайте нам спокойно работать!».
– Нет, конечно.
– Мы в общем-то и не сомневались, я просто уточняю – для полной ясности картины.
После него в нашу комнату зашёл Коротич: «Что же вы делаете, друзья? Чувствую себя, как обоссанный пень!». Мне его сравнение понравилось.
24 декабря 1990 г.
Шумная презентация «огоньковских» книг «Остров Крым» и «Ожог» (с матриц АРДИСа, дарованных Элендеей) в Доме кино. Полный сбор: Ахмадулина, Рыбаков, Элем Климов, Лиснянская с Липкиным, Табаков...
У нас радости нет: эти книги – последнее, что мы успели сделать в журнале. Играть в аппаратные игры мы не обучены, а Юмашев с Гущиным в этом деле доки, и с нашим уходом «Огонёк» целиком в их руках. Заявления об уходе писать не нужно, просто положим на стол Коротича неподписанные контракты на следующий год. И можно засекать время, когда Виталий Алексеевич уйдёт вслед за нами.
25 декабря 1990 г.
В «Современнике» Карина и Вострышев с Калашниковым выпустили книжку Юры Стефановича «Последние рассказы»: торопливо, осознавая скорый уход делал её Юра, спеша успеть сказать хотя бы малую часть того, что намеревался сделать в своей писательской жизни. Про многое там есть, и про меня тоже: «Ничто мужчину не портит так, как успех у женщин». Этот завершающий книгу раздел оказался у Стефановича очень платоновским – без сомнения, записные книжки А.П., к которым Юра тогда же одним из первых прикоснулся, очень сильно на него повлияли, не сломав собственную интонацию. «Солдаты шли и пели, оставляя по куплету в каждом квартале», или такое: «Смерть – это когда солнце позволяет человеку не подниматься с постели целый день и последующие»...
По традиции – обмыли книжку дома у Карины: в кабинете Юры, поминая его…
29 декабря 1990 г.
Вчера ушли из редакции СОВСЕМ и до пяти утра просидели у Вигилянских. Дважды Володе звонил Коротич: осуждал, мурыжил уговорами вернуться, уверял в готовности найти компромисс (о чём никто из нас не просил). В полуночных новостях на ТСН Татьяна Миткова сообщила о скандале в «Огоньке», и тут гора с плеч свалилась: спектакль кончился, у нас начинается новая жизнь, и как всё сложится дальше – ?!
31 декабря 1990 г.
Из всех кабинетов, которых я уже сменил несколько, этот – на четвёртом этаже в редакции «Огонька» – наверняка останется самым памятным. С вымпелом «Лучшей доярке», утащенным у Погожевой вьетнамским портретом Ленина, прибитом к фанерному унитазному кружку, с ворохом рукописей на подоконнике. Здесь мы сидели вдвоём с критиком Володей Вигилянским.
Поскольку мы знаем друг друга полтора десятка лет и дружим вне работы, то и соседствовали вполне мирно, состыковав рабочие столы нос к носу. Единственным неудобством было наличие двух телефонов, когда они трезвонили одновременно. Поскольку я отвечал за прозу, а Вигилянский – за критику и публикации, оба наши номера были указаны в журнале, и если один долго был занят, авторы звонили на соседний. Когда к нам прозванивались любимые писатели и общие друзья – Володин, Синявские, Саша Соколов или Войнович – мы включали динамик спикер-фона и разговаривали все сразу, а на звонок Бродского прибегали из соседнего кабинета поэты Денис Новиков и завотделом Олег Хлебников.
Когда глаза уставали от рукописей или было скучно – набирал номер Вигилянского и говорил мерзким голосом: «Алё, это Владимир Николаевич? Вы мою статью часом не потеряли?»... Глядя, как судорожно Володя начинает перебирать рукописи, тихо спрашивал через стол, прикрыв ладонью трубку:
– Кто звонит?
– Не узнаю! Голос знакомый, а вспомнить не могу!
– Ну, ищи-ищи!» – и в трубу: «Может, мне на вас пожаловаться Коротичу?»...
Так могло продолжаться минут пять-десять, пока Вигилянский наконец соображал: «Жорик, это ты мне звонишь, что ли?»...
Прощай, «Огонёк»! Что-то нас ждёт в Новом году?
ФОТО: В своём кабинете – в редакции «Огонька» / Москва, осень 1990 г.
© Georgi Yelin / Снимок Марка Штейнбока
ФОТОАЛЬБОМ к дневнику этого года – все 42 снимка привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/eIb4umLMr9nsCw
-----