C Витковским мы в девяностые играли на бирже. Он играл, а я добывал деньги. Когда в 98 грянул дефолт, я кинул кучу людей, банков и страховых компаний и был с треском изгнан из профессии.
По уму меня должны были оставить у кормушки, чтобы я отработал долги, но все знали, что я просто хорошо умею добывать деньги, хитрить, юлить, обманывать, лгать, а зарабатывал Женя.
Поэтому Витковский остался в рынке, а меня немного помяли. Формально у меня ничего не было. Жил в общаге, хотя и купил незадолго до обвала рынка на все сбережения квартиру, но до конца ее оформить не успел. Меня проверяли, проверяли, проверяли, но ничего не нашли, поэтому просто плюнули и выкинули на улицу.
Иногда меня спрашивают, почему я стал журналистом, но что оставалось делать. Уходя я прихватил материалы по нескольким бизнес-проектам, знал внутреннюю кухню, имел инсайд, как теперь говорят, поэтому легко получалось писать экономические статьи. Деньги не те, но жить можно.
А Витковский пошел в гору. Нет, он не открыл никакой фирмы, ничего не зарегистрировал, не платил налоги, а собрал вокруг себя богатых дяденек, средствами которых тайно управлял, и чем безымянней и таинственней он это делал, тем больше и шире разрасталась его клиентура.
В отличие от меня, расхаживающего в шикарных немецких костюмах-тройках, белых накрахмаленных рубашках и в галстуках с картинками Климта, Женя вид имел бомжеватый: жеваный свитерок навыпуск, клетчатая красная байковая рубашка, потертые джинсы из секондхенда, стоптанные и расхристанные сандалии. Если его встретить где-нибудь на Чистых прудах у памятника Грибоедову и дать в руки электрогитару, то можно было принять за уличного музыканта: «рокенрол мертв, а я уже нет», «прощай детка, прощай», «восьмиклассница». Если честно, на гитаре он играл, причем неплохо.
Поначалу Витковскому в основном носили нал в пакетах или дипломатах, а он его закидывал на счета, но потом и безнал стали переводить и в оффшоры кидать, то есть все нормально и запутанно, как должно быть в нашей добропорядочной стране с глубокой историей духовного просветления. В нашей стране чем больше паутины и патины, тем лучше, а то ненароком придут комиссары в пыльных шлемах и так склонятся над твоей башкой, что одной головной болью не отделаешься, и будут лететь самолеты привет плохишу и плыть пароходы салют плохишу.
Иногда до смешного доходило. Встречаемся где-нибудь на спортмероприятии. Мы в волейбол университетской компанией играем по выходным. Встречаемся и все на Мерседесах, Тайотах, Лексусах и только один Женя на Ниве, и мало кто знает, что у всех эти грузные жуткие автомобильные монстры в кредит взяты и расплачиваться еще десятилетие, а Витковский на свои кровные купил и плюет с высоты, и клиенты ему ничего сделать не могут, потому что сам себе царь и государь и на дуде игрец.
Сказать, что я не завидовал Жене, значит, ничего не сказать. Представьте мою работу экономического журналиста. Ты ежедневно, ежечасно и ежеминутно ездишь по каким-то кривым потным рожам, смотришь на их бордельное сексшопное богатство, выслушиваешь героические слезливые истории как они своровали свой первый миллион, а потом, сверкая глазами со сладкой улыбкой на устах, описываешь их шедевральную и героическую деятельность на благо многострадального российского народа во имя процветания Отечества и развития мирового просвещения.
Конечно, я не мог на Женю спокойно смотреть и как-то отдалился от Витковского, лет семь не виделись, а он возьми и пригласи на свою свадьбу. Вот, думаю, сейчас отыграется, но нет, ничего подобного. Обычный ресторан, стандартный тамада, голуби из рук, смотровая площадка, танец жениха и невесты. Разве что не поскупился, приобрел квартиру в сталинской высотке на Котельнической набережной четырехкомнатную и дорогущую, зафаршировал электроникой и евроремонтом так, что мне поначалу показалось, что Витковский переборщил: свет по хлопку зажигается, шторы моторчиком двигаются, кровать в стену убирается, хотя зачем ее пихать в стену, если спальня сто квадратных метров.
Потом уже все разошлись, а мы сидим плечо к плечу, виски трескаем, мы же старинные друзья:
— Чем занимаешься? — спрашиваю.
— Учу японский. Езжу к ним каждые полгода.
Я смотрю: весь шкаф в гостинке забит комиксами манга.
— Тебе заняться нечем, хочешь вторую Херосиму устроить?
— Скука.
— А клиенты?
— Все само крутится.
«С жиру бесится», — думаю. Жена красавица, дети пойдут, можно просто лежать, по миру ездить, девок щупать, можно в потолок плевать, а он учит японский. Зачем? Для чего? Кому это надо? Удивился и пошел домой, даже такси не вызвал, на метро поехал.
Стоял в вагоне и смотрел на людей. Вот старуха с пакетами прислонилась, выдохлась, сморщилась, мучается. Вот школьники уселись на лавки, ей место не уступают, гогочут. Вот таджик со смены катит, наверное, мечтает зарезать барана на Рамадан. И стало мне вдруг так смешно, что я не сдержался. Весь вагон на меня посмотрел, думали сумасшедший.
А потом прошло еще одиннадцать лет. До меня доходили слухи, что у Жени родилась дочь, что он по вечерам у себя в квартире собирает всех сокурсников и играет в какие-то странные развивающие игры, что он то ли выиграл огромную сумму и разогнал всех клиентов, то ли проиграл еще большую, и пришлось находить новых. Мы иногда перезванивались и переписывались на дни рождения и на Новый год и я, честно говоря, с ним встречаться не собирался, но тут что-то накатило ностальгическое из детства из студенчества, что согласился выбраться, тем более мне премию присудили журналистскую, думал похвастаться, мол, и я молодец, вот и поехал. Шел на Котельническую набережную, а он позвал в съемную квартиру. Оказалось, почти развелся, воскресный папа.
Сидели мы, сидели, выпивали «Массандру», играли в «Монополию», я три вокзала взял, а он две улицы и вот когда уже казалось, что все ясно и понятно Женя вдруг говорит:
— Учусь в магистратуре на учителя.
— Тебе же 45. Все есть. Зачем?
— Учеников взял, репетиторствую.
— Ты что разорился?
— Да нет, скука.
— А японский?
— Выучил.
«Сумасшедший», — подумал я, — «сумасшедший!»