Утром в лагерь прибыл этап. Строившиеся "по пятерочкам" на завтрак зэки узнали об этом от запиравшего локалку толстого инспектора. "Откуда этап? – спросил кто-то. "Из-за светофора, – обронил прапор и поправил новенький видеорегистратор на груди. – Ижевск".
Светофорными, или семафорными гостями в зоне зовут прибывших "из-за пределов" края, с других территорий. Из-за перманентной пенитенциарной реформы архипелаг пришел в движение: первоходов отделяют от второходов, распихивают по разным лагерям. Вот и пополняется Краслаг.
Коля, стоявший с Васькой в одной шеренге, сразу поскучнел.
– Колян, да на тебе лица нет. Может помощь нужна?
Вася не стал бы приставать к человеку, если б не знал его как веселого и позитивного пацана.
– Да всё нормально, – нервно ответил тот. Но непривычно растерянное лицо Коли говорило об обратном. И он был "светофорным": прибыл в восточносибирскую зону месяца четыре как.
– Васька, не лезь! – прошамкал стоявший рядом старик Порфирьич, добивавший свою "пятилетку", и обернулся к Николаю: – Земляки твои приехали! Радуйся! Новости узнаешь!
– Да слышал я, – огрызнулся Колян, отворачиваясь и давая понять: разговор окончен.
Когда серая колонна зэков поравнялась с дежуркой, там как раз строились вновь прибывшие, любознательно пялившиеся по сторонам и по лицам спешивших в столовую. Вдруг долговязый зэк из этапа засмеялся и преувеличенно-громко выкрикнул:
– О! Маринка моя тоже здесь! Хоть с дырой проблем не будет!
В стоящих перед столовой отрядах стали оглядываться в поисках "Маринки".
Крикнувший ижевчанин вышел из строя и подошел к побледневшему Коляну:
– Ты чо, сучка. Не признала меня? – долговязый насмешливо щерился и норовил похлопать Николая пониже спины. – Ну, ничо! Скоро засажу – вспомнишь!
Коля стоял, опустив голову. В лагере он жил в мужиках. А тут такие дела.
Порфирьич, Васек и другие из его отряда притихли и ждали развязки.
– Чо у вас, бл я, тут случилось? – к отряду уже спешил заспанный, после суток, прапор.
– Дык, баба моя мужа не узнает! Совсем ох уела, сучка! – с наигранным удивлением ответил длинный, и опять повернулся к Николаю: – А я тебя вспоминал! И попку твою!
Кто-то из молодых заржал и сразу осекся.
Только что зевавший мент шустро сообразил нехороший расклад. Хрипловато скомандовал:
– А ну-ка со мной, оба! – и под тяжелыми взглядами стоявшего у локалки зэк-состава повел Коляна и длинного в оперотдел, на третий этаж здания столовой.
На завтраке все говорили об этой встрече. Кто-то считал, что это ментовская постанова, что долговязого специально привезли вскрыть масть. Но для этого Колян должен был иметь какой-то вес, как-то занозить мусорам; а такого не было. Кто постарше говорил: дело обычное; ну, вскрыли пидорка, рассухарили семафорного – бывает, чо: а не сухарись. К скорешившимся с ним мужикам предъявы нет – по незнанке не канает. А с него спросится…
В барак Николай не вернулся. В полдень отряд вновь отправился в столовую. Стоявшие в толпе у столовской локалки Васек и Порфирьич видели, как из подъезда оперчасти двое шнырей, сопя от натуги, вынесли выгнутый пластиковый мешок. Зэк на раздаче сказал, что пока опера опрашивали в кабинете долговязого, Колян повесился на ремне, привязав его к лестничным перилам.