Как создаются чудеса

Иванова Ирина
«Я назначаю тебе встречу на перекрёстке всех миров. На этот раз дороги свились у входа в город небольшой, где мы — ты помнишь? — три концерта сыграли, даже не устав, и деньги сыпались рекою, и духи города того сидели, свесив ноги с башни, и сеть из музыки плели.

Я мог бы написать названье, но ты наверняка забыл.

Пришёл чуть раньше, прогулялся: на месте башня, а ещё построили совсем недавно чудесный маленький фонтан. Отличный аккомпаниатор, скажу я, выйдет из него, — и понадеюсь, что ход мыслей моих ты ясно уловил.

Сказал бы: не забудь про флейту, — но как же глупо прозвучит».

***

Бумажный голубь, украшенный узором тонких букв, неуверенно поднимается с ладони и, сделав круг, взлетает к небу. Скрипач провожает взглядом крохотную фигурку, трепещущую крыльями, точно колибри, и спрыгивает с дерева. В том, что послание доставят, он ни капли не сомневается: эти бумажные голуби находят адресата, где — и когда — бы он ни был. Другое дело, согласится ли…

Что за ерунда? Конечно же согласится, как иначе-то?

А значит, пора сочинять новую музыку.

Скрипач никогда не приходил в город с готовой мелодией — разве что деньги требовались позарез. Когда не ешь второй день, тут уж не до творчества: даже пение голодного живота не получится переложить в ноты, о чём-то более возвышенном и речи не идёт. Но зарабатывать деньги — это одно дело, которое и умений особых не требует: пиликай на скрипке, поглядывай на толпу, как закончишь — набивай карманы брошенными монетами. А если хочешь сотворить самое настоящее чудо, придётся постараться.

Закрыть глаза. Глубоко вдохнуть. И услышать — музыка льётся отовсюду.

Чужие шаги — музыка. Мяуканье подвальной кошки — музыка. Шорох бегущей по асфальту рекламной листовки — музыка. Даже гул автомобилей, настолько привычный, что почти незаметный, — тоже музыка.

Карандаш мечется по листку блокнота, оставляя торопливые заметки: Скрипач до смерти боится что-нибудь упустить, не запомнить, не уловить правильные ноты. Город великодушно повторяет второй раз, третий, пятый. Снова шаги, снова кошка. Листовку записал? Отлично, оставляем её в покое. Слушай дальше: разбитая тарелка, запах краски, дыхание ветра в кроне…

Ещё страшнее, чем не записать, — это вовсе не услышать. Город отчаянно хочет высказаться, и пускай он натянул равнодушно-спокойную маску, — любое промедление может рассердить его до электрического треска проводов.

Поэтому Скрипач, дописав последний неровный символ, срывается с места. Замирает чуть ли не в прыжке: не вздумай бежать настолько быстро, всё собьёшь! Приглушает свои шаги до едва различимого шёпота и тенью скользит по городу: слушает.

Карандаш так и пляшет в руке.

***

Бумажный голубь опускается Крысолову на плечо, требовательно клюёт в мочку уха: ну же, читай! Крысолов разворачивает послание, пробегает глазами по строчкам. Как обычно, белый стих, неужто иначе Скрипач не умеет? Или ему нравится такая традиция: только бумажных голубей, только с белыми стихами?

Любопытный крыс выглядывает из-за воротника рубашки, принюхивается, шевеля усами.

— Собирайся, братец, — усмехается Крысолов и чешет его за ухом. — Отправляемся на перекрёсток.

Крыс, фыркнув, ныряет за пазуху. Он терпеть не может прыжки между городами и временами: вам, мол, ноги даны, так ходите ногами, как положено.

Не может — но терпит. Сколько раз мог сбежать — а до сих пор не сбежал.

Крысолов закидывает на спину рюкзак, проверяет прицепленную к поясу флейту — и впрямь глупость несусветная, будто он способен где-то её забыть, — и шагает сквозь траву, нащупывая тот путь, который выведет прямо на перекрёсток.

На перекрёстке, конечно, никто не ждёт: эту фразу Скрипач ввернул для красоты, наверняка даже не догадываясь о её магической силе. А ведь если долго шептать про встречу «на перекрёстке всех миров», любопытные чудеса выползают из своих нор, подкрадываются со спины, осторожно цепляются за руку. И с кем же ещё здороваться в первую очередь, как не с городскими чудесами?

Крысолов ерошит им волосы, заглядывает в золотистые глаза, украдкой шикая на ощетинившегося крыса: молчи, дурашка, они тебе ничего не сделают. Наконец чудеса, кутаясь в просторные голубые одеяния, растворяются в воздухе. И Крысолов переступает границу города.

Пыльный асфальт греет босые ноги. Чему-то смеются люди, высовываясь из открытых окон. С шумом проносятся автомобили.

Крысолов улыбается уголками губ, с каждым шагом всё глубже пуская невидимые корни. Останавливается, распахивает объятия: здравствуй, город! И город охотно кидается навстречу — не россыпью отдельных звуков, а единым музыкальным порывом.

Скрипач собирает город по крупицам, точно разноцветные ракушки из общей перемешанной кучи. Крысолов впитывает его целиком — сразу весь, без разбора и без остатка.

Он не знает нот, не умеет записывать звуки. Но музыка звучит в нём, и стоит коснуться губами флейты — польётся наружу.

***

Они встречаются у башни — Крысолов и Скрипач. Пожимают друг другу руки, перебрасываются неважными вопросами: как дела, где ходил, что видел? — больше от волнения, чем желая что-нибудь узнать. Достают инструменты и убирают в сторону рюкзак и футляр.

Сегодня они играют не ради денег. Сегодня они создают чудо — и каждый загадывает: «Только бы удалось!»

Когда первые звуки разрывают тишину, они становятся едины со своими инструментами и перестают существовать. Больше нет Крысолова и Скрипача, нет бродячих уличных музыкантов. Теперь — только флейта и скрипка.

«Город, — тихо начинает флейта. — Далёкий южный город у самого моря, жаркое солнце, нежный ветер».
И скрипка вплетается в её музыку шуршанием волн, запахом спелых абрикосов, шарканьем ног по пыльной дороге.

«Деревня, — решает флейта, — тихая ночная деревня, где все давным-давно спят».
Скрипка, не переча, выводит шум ветра в бескрайнем поле, пение цикад под густым звёздным небом — а юный фонтан, робея, добавляет едва заметное журчание ручья.

Флейта штрихами наносит общую картину, задаёт настроение. Скрипка прорисовывает детали, делая музыку по-настоящему живой. Зарабатывать деньги они прекрасно умеют поодиночке. Но создавать чудо — только вдвоём.

Город слушает вместе с жителями. Город калейдоскопом меняет обличье: мегаполис, одинокое село, что-то из прошлого, что-то из другого мира, вначале — по очереди, потом — разом, одновременно.

Город превращается в сумму городов, в крепкий узел дорог, в перекрёсток всех миров. И множество городских духов немедленно этим пользуются: начинают скакать туда-обратно, спутывают нити пространства и времени, затевают маленький безобидный кавардак — то самое чудо.

Тот, кто сейчас, пока звучит музыка, шагнёт в сторону, — окажется в совершенно другом месте, в одном из тех, к которым тянутся связанные в узел дороги. Ненадолго, на пару минут, успеет только осмотреться, вдохнуть новый запах, а испугаться — ни капельки. Вернётся, решит: показалось, — а в кармане обнаружит памятный сувенир, безделушку вроде ярко-оранжевого камня или идеально треугольного листа.

Тот, кто вспомнит о человеке из какого-нибудь «калейдоскопного» города, — сможет его увидеть. Поприветствовать, обнять, пожать руку; узнать, как дела, услышать совет, поделиться новостями, вспомнить счастливый момент из прошлого; ещё раз обнять — на прощание — и, проморгавшись, снова остаться один. Жив тот человек или нет — не имеет значения.

Тот, кто пожелает измениться: стать немного храбрее или чуточку отчаяннее, научиться рисовать или играть на гитаре, обрести способность никуда не опаздывать или менять реальность по щелчку пальцев, — непременно изменится. И вот это — уже навсегда.

Городские духи щедры на чудеса — но лишь пока звучат флейта и скрипка.

***

Музыка льётся и льётся, запахи и звуки сменяют друг друга, точно игральные карты в руках мастера. Кажется, всё идёт как надо, — а вдруг это как раз-таки «кажется»? Кто бы дал точный ответ?

Скрипач на мгновение приоткрывает глаза.

Растрёпанные городские духи, сидящие на башне, показывают оттопыренные большие пальцы и улыбаются во весь рот.