— А ты знаешь, что бывает с любопытными детьми, сующими свой нос в Механизм?
Каэлл чуть не подскочил: ходил Смотритель бесшумно, ни единого эха шагов не разнеслось по подземелью, хотя Каэлл вовсю напрягал слух, чтобы его не застигли врасплох.
Да, детям запрещали ходить в Механизм. Но что ж поделать, если скрипучее пение шестерёнок не даёт уснуть по ночам, врывается в сны настойчивым «иди ко мне»? Как отказать тому, что в десятки, сотни, тысячи раз сильнее тебя, тому, чей зов за шкирку волочет в подземный лабиринт пружин и колёс?
Каэлл не знал, чего хочет Механизм, но всегда приходил — хоть на рассвете, хоть в разгар ночи. Скрип деталей и посвистывание пара, настолько ясные, будто стоишь на третьем уровне или ниже, всё равно не давали уснуть, как ни ворочайся с боку на бок. А волноваться за него было некому.
Кроме, разве что, пожилого Смотрителя, про которого ходили самые жуткие слухи.
Его звали механическим духом, говорили, он скармливает огромным шестерёнкам живых людей и никогда не покидает подземелья, поэтому его настоящего имени никто не знает; да что там имя, никто не может описать его внешность: то ли рыжий, то ли седой, то ли вообще сгусток чёрного дыма, почти родственник этого серого смога, устилающего небо.
Каэлл смеялся над глупыми людьми и глупыми рассказами: Смотритель, как самый настоящий человек, жил в комнатке на первом уровне, спал на скрипучем диване, готовил удивительные супы и угощал его, Каэлла, конфетами. А что касается выходов на поверхность — у Смотрителя была такая редкая болезнь, как аллергия на солнечный свет. Он даже показывал ожог на правом запястье — вышел по глупости и чуть не умер.
Правда, сейчас по городу можно было разгуливать сколько угодно: солнце почти не выглядывало из-за покрывала смога, а заводы, кажется, делали всё возможное, чтобы это покрывало уплотнить. Но Смотритель говорил, мол, не хочет рисковать, ведь никто не знает, что взбредёт в голову шальному светилу.
Каэлл верил, просто не мог не верить этому человеку с удивительными глазами, горящими ярче любых звёзд. Разве такие глаза способны лгать?!
«Не способны», — то и дело повторял Каэлл. И верил.
Верил рассказам про запутанные коридоры Судного зала, где люди с дурными намерениями блуждали днями и даже годами, а те, кто светел, сразу же находили выход. Верил историям про людей с механическими крыльями и птичьими клювами, которые живут там, выше смога, и ничего не знают о тех, кто снизу. Верил — и замирал от ужаса, — когда Смотритель вспоминал о кровавых казнях, во время которых людей сбрасывали на острые зубцы шестерёнок, и Механизм перемалывал их заживо, заставляя вопить от боли.
Но одному Каэлл не верил никогда: словам Смотрителя о наказании для любопытных детей. Рассмеялся тогда, в первый раз, — и рассмеялся сейчас, в десятый или даже двадцатый, попробуй подсчитай, как давно он сюда ходит.
Смотритель крепко сжал его плечо, не давая развернуться и убежать в какой-нибудь коридор.
— Видишь? — Он опустился на корточки и указал на бурые пятна, мелькавшие на работающей шестерёнке.
— Ржавчина, — поморщился Каэлл.
— Кровь, — покачал головой Смотритель. — Один любопытный мальчик слишком часто ходил гулять в Механизм, и однажды...
— Глупости! — Каэлл вырвался и показал язык. — Никакая это не кровь! И со мной ничего не будет, я знаю, он сам сказал!
Смотритель поднялся, отряхнул рабочие штаны, насквозь пропитавшиеся грязью, и уточнил:
— «Он» — это кто?
— Механизм, — дёрнул плечом Каэлл, уже пожалевший о том, что сболтнул. Глядишь, Смотритель сочтёт его сумасшедшим и сообщит куда надлежало. И больше никакого скрежета шестерёнок: с теми, кто не в своём уме, город обходился крайне сурово.
Но Смотритель почесал переносицу и вздохнул:
— Ну что ж, он сам тебя выбрал, и я перечить не могу.
Каэлл даже от Механизма отвернулся.
— Выбрал? Он? Для чего?
Смотритель поманил его пальцем и внимательно поглядел в глаза. От такого взгляда по спине мурашки пробежали, уж до того он был суровым и… печальным?
— Пойдём. Я кое-что тебе покажу.
Коридоров, по которым они шли, Каэлл никогда не видел, хотя был уверен, что исходил Механизм вдоль и поперёк. «Почему не рассказывал? — он наградил ближайшую шестерёнку укоризненным взглядом. — Или это секретный секрет, который не положено знать любопытным детям?»
Шестерёнки в ответ ехидно скрипнули, точно усмехнулись: подожди, сейчас всё будет.
Коридор оборвался так неожиданно, что Каэлл полетел бы вниз, не окажись перед ним широкий железный мост на другую сторону. Да и Смотритель придержал за плечо.
— Гляди.
Каэлл для надёжности вцепился в холодные перила, опустил глаза — и замер.
— Это...
— Это Сердце, — кивнул Смотритель.
Каэлл, позабыв обо всём, завороженно глядел на слаженное движение десятка разномастных колёс, мелких пружинок и шестерёнок с острыми зубцами. Он мог поклясться чем угодно, хоть собственной головой, что ничего красивее в жизни не встречал. Знакомые девчонки не шли ни в какое сравнение с этим великолепием, и всё золото мира Каэлл согласился бы отдать за возможность вечно любоваться такой аккуратной, такой продуманной работой всех деталей Механизма.
А ещё… Ему казалось, или Сердце пульсировало, точно живое?
Каэлл перегнулся через ограждение, повис, касаясь железной платформы самыми кончиками ботинок. Пульсация стала громче.
— Прости, — вдруг шепнул Смотритель.
Каэлл нахмурился, обернулся — но крепкая рука толкнула его вперёд и вниз, навстречу слаженному и прекрасному движению деталей, навстречу острым зубцам и глухой пульсации Сердца.
«Вот тебе и секрет, — шепнули шестерёнки. — Доволен?»
Каэлл закричал, но крик потонул в утробном гудении Механизма.
А Смотритель давным-давно привык затыкать уши.