Самым увлекательным актом познания для нас, безусловно, стали беседы. Многочасовые разговоры. Он садится в кресло, вытягивает ноги, и глядит на меня - выжидательно и лукаво. Я разом бросаю все, чем бы ни занималась, и бегу варить кофе. Приношу поднос с пузатой медной туркой, в которой дыбится густая пена, и разливаю по крошечным чашкам крепчайший чернейший кофе, такой, как мы любим. Он с видимым удовольствием наблюдает, как я устраиваюсь в кресле напротив, подтягиваю колени к подбородку. Это наш ритуал. Он делает первый глоток, замирает на секунду, прислушиваясь ко вкусу, одобряет кивком мое варево, после чего обязательно прикуривает две сигареты, и одну протягивает мне.
…Появившись через много лет после моего рождения, он не оставил мне ни единого шанса на презрение и претензию. Когда он покинул мать, она долгое время вымещала на мне то, что он предпочел ей другую женщину. Много плакала и с иезуитскими подробностями рассказывала, впадая в ярость, что я ему не нужна, что он нас бросил, что он плохой человек. Я, будучи послушным ребенком, еще обожающая тогда свою мать, разрывалась между боязливой и тайной верностью этому негодяю и желанием защитить нас от его нелюбви и жестокости.
... Когда я выросла, и меня стали любить мужчины, которых я, в свою очередь, любить не могла, памятуя, что они всегда уходят, то и дело находила многочисленные подтверждения словам матери, и одновременно исступленно жаждала присутствия отца, чтобы он объяснил мне свое предательство разумной причиной или просто человеческой слабостью, чтобы я перестала искать признаки близкого побега в людях, трогающих мое сердце.
Он разыскал меня. За много тысяч километров. Я находилась в том возрасте, когда особенно резвые в прошлом девицы уже становятся бабушками. Но это не мой случай, детей у меня нет, потому что оба родителя здорово постарались для этого. И да, он оказался таким, как надо. Это был уже не совсем мой отец - скорее воплощенный и обобщенный прообраз мужчины. Мужчины, которого много лет искала с маниакальным упорством, да так и не нашла. И уже не жалела об этом.
...Мы садимся в кресла напротив. Мы нравимся друг другу. Он, конечно, рассказал о причине того давнего своего поступка. Рассказал честно и пронзительно. А я в ответ поведала ему о следствии. С жестокими для отцовского уха подробностями. Когда ему особенно страшно от моих мучительных исповедей, не частых, к слову, он пристально смотрит мне в лицо, он не прячет глаза, потому что я обвиняю его в эти моменты, и ему достает мужества не защищаться. Я жду от него запоздалого сострадания. Он дает мне возможность пережить мое невыболевшее горе вместе с ним, с его исцеляющим молчанием. Мы простили друг другу все, что натворили. Мы выздоравливаем, медленно идем на поправку. Когда он умрет, мне опять незачем станет жить. Самая большая несправедливость.