Ещё один плод познания, часть 2, главы 24-25

- 24 –

Через считанные минуты после того как заказное такси отъехало от больницы, Винсен, попросив водителя ненадолго остановиться на бензоколонке, где был круглосуточный магазин, вышел вместе с Жюстин. Там же он увидел и банкомат; снял семьсот евро – чтобы расплатиться в конце пути и чтобы хватило на другие предстоящие расходы, - и, наконец, взял в магазине то, что хотел: дочке - шоколадный напиток с молоком, себе - чёрный кофе. Усевшись в машину опять, приоткрыл окно – шофёр разрешил курить, - и полушёпотом сказал Жюстин:
- Я думаю, доченька, этот орган - от донорского пожертвования, оставшегося когда-то не реализованным… Что почку эту планировали пересадить кому-то, кто не дожил до начала трансплантации, и, коли уж так сложилось, законсервировали на такой вот случай…
Жюстин кивнула. Было ясно, что эта почка – именно донорская, а не изъятая у кого-то погибшего; женшина говорила о предыстории, о долге, повелевшем обречь себя… Но повелевшем – кому? Неужели ей самой? Или кому-то из близких? Если так, - очень понятно, что она здесь: она захотела посмотреть на девочку, которую то донорство, может быть – дай Бог! – теперь спасёт…
- Доктор Бернуа, я предполагаю, для того-то и хотел держать нас подальше от хирургического отделения, чтобы мы не столкнулись с нею, - продолжал он – Мы бы, наверное, и не столкнулись, если бы она не вышла тогда… Это его нежелание пускать нас туда навело меня уже тогда на мысль… это ещё одна, дополнительная причина того, что я, увидев её, спустившуюся с третьего этажа – именно оттуда, - «догадался»; хотя ей-то я этого, конечно, и не сказал…
Умная женщина, думал он… и приятная, «приглядная»… Что-то ещё примечательное она сказала, вспоминалось ему… а, ну конечно, не «кроки» ли ей предложила Жюстин, то есть не ветчина ли в этих булочках… Вегетарианка? Нет, скорее – еврейка… Винсен вспомнил празднование семнадцатилетия одного из одноклассников в пиццерии: там разносили пиццы с креветками и кусочками ветчины, а Эмануэль Леви заказал себе отдельно с маслинами и грибами; и тактичная Луиза, когда заходит в гости её сотрудница и подруга Адель Клейн, убирает подальше и ветчину, и всё, что связано с морепродуктами… и одноразовые тарелочки ставит… Да, наверное, еврейка, у неё и этот беретик характерный к тому же… И, кстати, в эпиграфе к «Сказанию», которое она дала, вначале – да, он успел это заметить, - «Истреби зло из среды своей»… фраза из Пятикнижия… А откуда у неё это «Сказание»? Электронная рассылка… ну, так, наверное, либо она в литстудию ходит, либо это материал с одного из литературных порталов в сети…
И неужели она сама пожертвовала когда-то почку? По ней не видно… ну, впрочем, и не должно быть видно… Но мы не узнаем этого, мы не получим этого «лишнего» - так она выразилась, - знания…      
- Папа, - спросила Жюстин, - ты будешь сейчас читать то, что она нам дала?
- Позже немножко; понимаешь, это в любом случае о неких иных людях и чувствах, а нас захлёстывает сейчас своё… Схлынет – тогда сможем «вместить» ещё что-то…
Они переговаривались тихо, надеясь к тому же, что человек за рулём не особенно улавливает сложную речь на не родном ему языке…
- Да, - промолвила девочка, - и мне опять за Элизу очень неспокойно… Через час – позвонишь маме? Или будить жалко?..
- Да она, боюсь, не сможет заснуть, - сказал Андре, - разве что снотворного ей дадут… Ты сама поспала бы... – Он видел, что её всё-таки, несмотря на волнение, начинает клонить ко сну – и ещё бы не клонило: полудетский организм после бессонной ночи!..
- Может быть, и посплю… Папа, дедушке с бабушкой позвони, что мы едем… А ты волнуешься перед разговором с ними?
- Не то чтобы слишком. Ты мне поможешь. Ты мне очень помогла и сейчас, когда мы разговаривали с этой женщиной. Так же точно и мама поддерживала меня, если мне было… трудно… - Жюстин движением руки показала – я понимаю, и не надо ни полунамёком о ТОМ при чужом человеке, пусть и не очень знающем язык… Но папа и не собирался ничего пояснять, папа был уверен - она понимает, о чём он…
Девочка, допив своё шоколадное молоко, положила голову ему на колени, ей очень захотелось закрыть глаза и уйти сейчас пусть не в сон, но в преддверие сна, - и думать, что можно долго ещё так полулежать, и думать, как добр Бог, спасший её от операционного ножа… и доверяться… то ли Ему, то ли надежде своей, надежде на спасение этой крошечной и уже любимой будущей сестрёнке… или она уже сестрёнка мне? Ну конечно!.. И пусть этот кораблик снова привидится, и кто-то крикнет – земля! – и засияет уже вблизи чудесный город, где можно будет любить всех и быть любимой всеми, и соединить взрослое с детским…
И Винсену тоже хотелось сейчас – довериться! И этому чудесному Бернуа, и... очень хотелось ему, безмерно доверившись, с детской беспомощностью уткнуться в ту длань, которая никогда не отпустит, но и не надо, чтобы отпускала, потому что как же всё-таки восхитительно она умеет – щадить!.. Эта длань пощадила их, он это чувствовал; и ему очень хотелось и дальше быть в ней, держащей и не дающей упасть, выпасть куда-то в непроглядно чёрную пучину… От нас уже ничто не зависит сейчас… да и зависело ли раньше? Но уж сейчас-то – точно нет; это словно в университете я сдал экзамен… время истекло, у меня забрали исписанные листы, и всё! Теперь – только ждать… и так хорошо, что больше ничего делать и нельзя, и не надо!.. Он испытывал чувство благословенной беспомощности и бесконечной благодарности, и губы его, сделав очередную затяжку, беззвучно зашептали: «Слава Тебе, великий и добрый Боже, за милость, за спасение доченьки нашей, и за то, что мы с ней сейчас едем и что здесь, на моих коленях засыпает она, а не под общим наркозом... и за то, что не сгинули ни малышка, ни мы тогда, в машине, что позволил нам вытащить её, спасти живую душу и не погибнуть самим; и теперь спаси её опять, не допусти погибели; укрепи и  разум, и руки доктора Бернуа, и ассистента, и медсестёр, и санитаров, и Элизу маленькую охрани и огради от непредвиденного кровотечения, и от разрыва тканей, и от всего, что может быть губительным… Сделай так, чтобы выжила она, и пусть не отторгнется, а примется эта чудом доставленная, чудом обретённая почка… Пусть примется она… а мы удочерим Элизу, мы будем растить её и заботиться о ней – я это обещаю, Луиза и Жюстин этого хотят… Мы всё оплатим – и лекарства, сколько бы их ни понадобилось, и курсы терапии, и гемодиализ, если нужно будет, - и мы ей устроим комнатку там, где у нас компьютер сейчас… а его можно и в гостиную переместить, мы там точку сделаем… - Он опять затянулся, глянул на дочку – она неожиданно сама для себя заснула… - Боже, благодарю Тебя и славлю ещё и за то, что она, Жюстин, узнала о взятом мною на свою душу - и поняла меня!.. И сделай так, чтобы ни папе, ни маме не стало плохо, когда они услышат об этом; помоги нам с Жюстин рассказать бережно и чутко, подготовив и смягчив; вложи нам в уста нужные слова – Ты ведь вложил их мне, когда я с женщиной этой говорил… И пусть Пьер полюбит малышку Элизу!..»
Потом он позвонил родителям. Ответил отец – заспанным голосом… хорошо, что они всё-таки сумели заснуть, спали… я всполошил их, конечно, но что поделать – нежданно вломиться хуже, это иногда очень пугает… «У нас всё нормально, мы с Жюстин будем у вас через час примерно, - тихо, чтобы не разбудить дочку, сказал он… - Луиза? Она при ребёнке… Да, сейчас уже идёт операция… Папа, не волнуйся, я не веду, мы едем на такси…»
И опять – размышления. Этот вечер, эта ночь, думал он, посланы нам как знамение!.. Мы никогда не будем отпущены в ту жизнь, что была до вечера и ночи двухмесячной давности. И в этот промежуток, в эти два месяца мы тщетно пытались делать вид, что живём так же, как жили раньше!.. Но мы, может быть, будем пощажены; и спрашивается с нас, может быть, всё-таки в щадящем объёме… С нас спрашивается, но над нами всё-таки не тяготеет проклятие, нам это… возвещено…  Рука, в которой мы бьёмся, бросила нас к Элизе – спасать! А спасающие ребёнка не могут быть прокляты… как же верно сказала моя Луиза!.. И лопнул нарыв тайны, которую делил я только с нею… и с теми четырьмя… Теперь и Жюстин знает, и она – со мной!.. И родители мои сегодня узнают… а позже, наверное, и родители Луизы… Нам теперь позволено рассказать…
Да, может быть, это будет в щадящем объёме… Если, если, если маленькая Элиза выдержит - дай-то Бог, - пересадку, и откроет глаза, и почка примется… нет, она не будет полностью здоровой, с ней надо будет по врачам… Но она будет жить, пойдёт в садик, в школу… а потом у неё могут быть и любовь, и семья – это не заказано… и почему бы нет – у неё же такие глаза, как бутоны… и это тоже Луиза первая заметила! Ей не заказано счастье!.. Пересаженная почка работает в среднем лет пятнадцать-двадцать… но потом, в конце концов, можно прибегнуть к гемодиализу; и, может быть, ещё что-то придумают за это время, наука на месте не стоит… А «по врачам» - это же иногда… а так она будет играть, рисовать, смеяться… и бегать, надо надеяться, тоже!.. Ушиб бедренной кости, конечно, - не было бы хромоты... но если и будет, то лёгкая, малоощутимая...
Тогда, два месяца назад, мне казалось, что только своих спасают «любой ценой»; ну а нынче – вот на что довелось нам пойти ради спасения этой малышки, рождённой не нами... Нет, нам не будет позволено жить только ради себя... и пусть!.. Мы ведь разве не приняли её в «свои»?..
И ещё в том смысле «щадящим» будет удочерение Элизы, подумалось Винсену, что у неё поражены только почки, но не лицо, не речь, не мышление, не ручки и ножки... слава Богу... а то ведь люди растят детей и в инвалидных колясках, и, упаси Боже, умственно неполноценных... Нет не хочу об этом, не хочу, это «не с нами, не нам, не о нас...» - мысленно шарахнулся он от всплывших, колыхаясь, из глубин воображения воспоминаний о том, что доводилось порой видеть мельком... Нет, нет, этому испытанию мы не будем подвергнуты!.. Она должна пойти в обычный садик, а пока – надо нянечку... Да, и не просто нянечку, а квалифицированную, хорошо бы с образованием медсестры; это такие расходы, что... а, ладно, расходы - не самое тяжкое, хоть бы только они... А затем он подумал, вновь совестясь этой мысли, – столь же, сколь и впервые поймав себя на ней ещё в первой больнице, после разговора с уполномоченной социального отдела, - ещё об одном «щадящем» моменте: девочка не «из этих»... она белая... Он не был «злобным» расистом, но расовый барьер всё же существовал для него, ему трудно было представить, как бы принял он в свою жизнь, в круг близких своих, кого-то, чья кожа иного цвета... Но нет, никто не будет коситься на нас, дивясь «несоответствию», когда мы будем гулять с ней... Когда… ЕСЛИ, – вдруг пугающе вторглось в сознание… Господи, как же я смею сейчас о такой ерунде!.. Но избавь меня от угрызений за мысли, это слишком, это сверх того, что я способен выдержать…
Надо отвлечься… ну-ка почитаю то, что дала эта женщина; темно ещё, но фонари подсвечивают… поближе к глазам – и можно читать; а ехать ещё больше часа…
Он начал читать и был сразу захвачен этим торжественно-аристократическим, словно бы «зовущим в древность» тоном. И почему же она сказала, что мы «просто обязаны» прочесть это?.. Итак, Город, царственно-владетельный… и ночные убийцы, демонически беспощадные и бесстрашные, повергающие в ужас его жителей… и не знают люди, как защититься от них… И вот – некий воин и… что-то вроде патриция… впрочем, именуется-то он по-гречески: «Тетрарх» - да, «тетралогия» - это «в четырёх частях»; да, точно, это «начальствующий над четвертью... Он жаждет «воздвигнуться» на врага; Андре на пару секунд отвёл стопку листков… то самое слово, которое я слышал два месяца назад от Мишеля Рамбо: «Если кто грядёт по душу твою, то воздвигнись убить его»… меня это тогда и поразило, и очень поддержало… Так, ну, и что же там дальше? Маленькая дочка, лепечущая «мне страшно, папа…» Боже, именно это, буквально это сказала мне Жюстин – ещё в кондитерской… ей страшно было за нас!.. Что же он сделает, этот воин-патриций? Он тоже боится за близких… Так, теперь - разговор Тетрарха с Царём, Священником и Мудрецом… и вот – опять дом, жена… и эта дочка, и опять «мне страшно, папа»; и он думает – неужели станут они дичью для отстрела… и лучше суд, чем… чем предательство, потому что как же я взгляну им в глаза, если не попытаюсь защитить… Стоп! А ведь и о «дичи», и о таком вот «предательстве» я сам тогда ему – тому же самому Рамбо, - нечто подобное сказал, и он был в восторге – очень художественно… Винсена «пронзила» вдруг догадка – а не Рамбо ли автор?! Ведь он и в своих эссе иногда использует примерно такие же колоритно-звучные архаизмы, как здесь… Что, если это им написано? Тем более, что и женщина с этим текстом в сумке – тоже еврейка, видимо… Нет, впрочем, «тем более» - это я чересчур… что за связь, мало ли у нас евреев… Но как же тут всё словно отражает мои мысли – в тот вечер, в ту ночь… и потом!..
Он продолжал читать. Тетрарх ушёл в ночь от своих близких – отвёл в убежище, но ушёл… Что он чувствовал? А я, когда уехал от них тогда в аптеку, оставив их под защитой запертых дверей?.. Но я именно так мог защитить их; и он тоже… Что же он сделает?.. Сума с золотом, развилка дорог… и ему удаётся замысел, и лебединый пух приводит его к скале, где живёт хищное племя… И он внимательно осматривает проходы и проёмы… Андре буквально затрепетал сейчас в преддверии ещё одной ошеломляющей догадки – неужели он обрушит эту скалу?..
Но не разрешил себе глянуть дальше через страницу-две, приказал себе: «читай не пропуская!..» Он давно знал: если запрыгивать туда, где вроде бы «развязка», минуя путь к ней, впечатление может непоправимо исказиться… Так, вот Тетрарх призывает товарищей; а затем… а затем… Вот оно, увидел Винсен!.. Сума с «воспламеняющимся песком»!..
Он вновь на краткий промежуток времени отстранил пронзавшие, лихорадившие его строки «Сказания», дрожащими руками закурил и задумался… Обдумать это хоть чуточку было ему нужно сейчас, немедленно, сколь бы ни жаждал он узнать, что же там дальше... Нет, это уж слишком… Она сказала, что я обязан прочесть… что мы обязаны… Она дала именно ЭТО именно МНЕ. Что она обо мне знает?.. Да нет, ничего она не может знать, ведь не она со мной, а я сам с ней заговорил!.. Как же это получилось? Кто она? Или, - внезапно охватила Андре религиозно будоражащая идея, - это тоже «знамение», подобно всей невообразимой истекшей ночи?.. Эта мысль вызывала и восторг, и – не в меньшей мере, - страх; он ощутил себя словно бы поднесённым пред самые очи Создателя – может быть, ближе, чем были только что у его собственных глаз буковки распечатанного текста… И вдруг прозвучит сейчас обращённый к нему сверхъестественный голос!.. К нему, сейчас, в двадцать первом веке, едущему в такси, держащему сигарету!.. Я здесь, я никуда не выхвачен, успокоил он себя, насколько это было возможно… вот доченька моя спит… вот шоссе, вот мобильный телефон в кармане…
Он опять приблизил листки со «Сказанием»… Да – идут ночью к той скале… да, он взорвал её и успел отскочить!..
И рассказ об этом вручён МНЕ! И я – ОБЯЗАН прочесть! Как же это получилось? Да, Мишель Рамбо тогда говорил – кто бы это мог быть столь отчаянным, чтобы вот так бросить и отскочить сверхпрыжком?.. Если автор – он, то в этом случае хоть что-то рационально объяснимо: эта история впечатлила его… И он же, кстати, высказал идею, что это был предотвращающий удар, - потому-то и привёл ту иудейскую фразу-стих… Но он ли это? Надо будет посмотреть в журнале, в котором он печатается, - в последних двух номерах, они ведь должны были выйти после ТОЙ ночи… Купить можно; это, правда, приложение к газете, но оно, кажется, и отдельно продаётся… и может залежаться, потому что не расхватывают… не для массового читателя…
И Винсен стал читать дальше, думая, что его уже ничто здесь не удивит, – уже некий как будто иммунитет он обрёл… Да, вернувшийся Тетрарх – Избавитель, - пребывает в скорби, ибо уничтожил целый род живущих; и он обречён «на суд совести своей и на предстояние перед тайной»... И ведь нет у меня ничего общего с этим никому не подвластным воином и вождём... я и в бою ни разу не был; ничего общего, кроме того, что и у меня любимая и любящая семья, и кроме понимания, что, не поступив так, я предал бы тех, кто любит меня и доверяет мне!..
А потом проходит много лет; и страшный мор лютует в Городе, и бессильны врачеватели; и уже некоторые предлагают бежать... и это в основном те, кто ужаснулся совершённого Тетрархом... Это те, что не решились бы пойти до конца и переступить через несчётные вражьи жизни, спасая своих... и они же теперь предлагают покинуть умирающих сограждан... А он – не хочет... но не знает, что делать...  Но вот встают его дочери и дочери его товарищей... Вот оно! «Мы дочери воинов и защитников, не позволивших врагу сделать из нас поживу; и мы не оставим на растерзание мору никого, будь то господин или раб, великий или низкорожденный». Вот оно! Нас спасали до конца – и мы не оставим, не предадим!..
И именно отцу их велит Город решить; и плачет он – отважный и властный, великий и знатный, - но молвит «Да будет так!»... Винсену послышался его собственный «каменный» голос: «Мы – подпишем. Она – пойдёт». И разве не смешались слёзы мои и Луизы, подобно слезам Тетрарха и его жены?.. И нам тоже не на кого было переложить решение... И вот... эта самая младшая дочка – обняла их... но сказала – «дочери Избавителей не могут поступить иначе...» А моя... а наша Жюстин – ведь и она, обхватив наши колени, сказала то же самое – «... вы подпишете... я не могу иначе... мы не можем иначе...» А потом, а на лестнице, когда я ей рассказал ВСЁ, - напомнила мне мои же слова... что если спасаешь, - надо спасать до конца!..
И эта женщина произнесла те же слова - о решимости идти до конца, верша дело спасения... Она не могла знать о том, на что пошёл я два месяца назад; но о том, что Жюстин вызвалась лечь на донорскую операцию, эта женщина знала... И именно поэтому, наверное, сказала – вы обязаны прочесть... Да, то, что здесь о его дочерях, отчасти объясняет...
И всё-таки потрясение, которое испытывал Андре, не ослабевало. Он положил листки на сиденье, опять прикурил, вдохнул предутреннего холодка... Без двадцати шесть, через полчаса приедем... Пусть Жюстин ещё поспит, а я дочитаю, если успею... но мне надо чуть свыкнуться с тем, что уже было мною прочитано... и освоиться с тем, что ЭТО вручено НАМ... Ну, в конце концов, мне же самому очень хотелось и хочется думать, что происходящее восходит не к случайностям, а... Но страшно, когда это настолько очевидно, когда тебя столь явно схватывает эта самая... длань... Но ведь ещё вчера это было явно, когда нас туда бросило... А теперь – изволь эти строки читать... Если автор действительно Мишель Рамбо, надо будет поговорить с ним об этой вещи; и что же он сам испытал в жизни? Такое не рождается только из фантазии и каких-то, пусть даже сильных, «впечатлений»... тут что-то личное должно быть...
А что с малышкой? Позвонить Луизе? Нет, вдруг она всё-таки спит... а операция ведь сейчас ещё в начальной фазе, ещё не ясно, как будет приниматься почка; раньше чем через час нет смысла спрашивать...
Винсен стал читать дальше – о жене Тетрарха, тоже ушедшей исцелять... и о гибели одного из сыновей... и о битве с врагом, рассыпавшимся подобно кувшину под ударом камня... да, этот образ есть у Рамбо, всё больше признаков того, что автор – он... И о гибели второй дочери и жены... А потом – ещё через годы, - поход морем к этому Острову, чтобы спасти его жителей...
Он читал уже не отрываясь и успел закончить до приезда к родителям. Да, Тетрарх-Избавитель до конца верен себе... он идёт поддержать тех, кому выпало самое страшное; и он принимает смертельный удар острой скалы, чтобы не отдёрнуть копьё, за которое держится юноша... И предсмертная его речь вытекает из всего предшествующего. Смысл этого «Сказания» в том, что на почве безоглядной решимости спасать взрастает жертвенная отвага самих спасаемых...
Меня словно раскачивает над глубиной, подумал Винсен; та самая схватившая длань раскачивает... и остаётся только держаться за неё, чтобы не сорваться в эту глубину, – как держался тот юноша за конец древка... А что почувствует Жюстин, когда прочтёт? Боже, она ведь недавно ещё так по-детски резвилась в игротеке!.. Впрочем... резвилась, но смотрела же этот американский сериал, где гибнут жена и сын героя; и когда-то в прошлом разве не рассказывали детям страшные сказки... «убей Белоснежку и принеси мне её сердце...»? Просто-напросто детство обладает способностью растворять в себе очень многое... А что почувствует Луиза? Уже без пяти шесть, мы скоро подъедем... не позвонить ли ей всё-таки? Нет, не стоит, рано... Но раздался звонок – Луиза позвонила сама… «Вы уже на месте?» «Ещё нет, но недалеко, - ответил он, - спи, Луиза, почему ты не спишь? Операция меньше часа назад началась, не жди, чтобы уже сейчас что-то сказали…»
Луизу за полчаса до этого бесконечная усталость всё-таки повлекла туда, где ей отвели кровать – в преддверии сопровождающей госпитализации. Умывшись, она прилегла – не раздеваясь, закутавшись в покрывало с больничной печатью на одном из уголков… Андре и Жюстин проехали уже, наверное, около половины пути, а то и больше… хорошо, что она поехала с ним, а то – будь он один, - с него сталось бы взять машину, понадеявшись на то, что перехватит где-то чёрный кофе и не впадёт в полусонное состояние… Нет, нельзя, мы не спали всю ночь, а однообразная дорога убаюкивает… Что с Элизой сейчас? Они ещё только разрез сделали, наверное… доктор сказал, что часа четыре это продлиться может… Господи, охрани её, как доченьку нашу охранил!.. Не допусти ужаса, защити, защити… Заступись, не оставь, Sancta Mater Dei, Sancta Mater Misericordiae!..  Надо будет в церковь, надо будет обязательно в церковь, когда... - Луиза попыталась «отогнать»  крадущееся меж тропками сада её души по-шакальи подлое «если», - когда мы с нею вместе выпишемся… Мы пойдём и с ней, и с Пьером, поставим свечи, дадим щедрое пожертвование… а на исповедь нам нельзя, что уж тут поделать… Да, часам к восьми – на работу позвонить, заведующей, взять… недели полторы, наверное, по семейным обстоятельствам – надо что-то уклончивое сказать; претензий не будет, англоязычных групп нет в ближайшие дни, а там успеют попросить замену в смежном экскурсионном комплексе…
Луиза подумала о том, как будут Андре и Жюстин рассказывать дедушке с бабушкой ВСЁ. Это будет скоро… но они смогут… и ведь его родители уже что-то чувствуют, они душевно подготовлены… они уже знают, что мы рисковали жизнью, и для них очевидно – мы не те, что были!.. Это не будет громом среди ясного неба, небо уже два месяца не ясное… они выслушают, поймут и примут… Моим – вот моим маме и папе я должна буду, когда они вернутся, рассказать сама; и мы реже видимся, они меньше чувствуют перемену в нас… это будет сложнее, но у нас есть время, я продумаю, как говорить с ними.
И как же мы дальше будем жить? Будет много сложного. Хлопоты по удочерению… это же через суд – ну, впрочем, нам не откажут, мы считаемся благополучной семьёй… А потом… Хоть бы Андре и Пьер её любили… они будут её любить, не может быть иначе!.. И дай Боже, чтобы Андре это всё выдержал, - нет, дело не в деньгах… чтобы у него терпения хватило на всё – на врачей, на мотание по терапиям… И ездить долго никуда не удастся теперь – правда, это не главное… Родители наши помогут… и хоть бы они тоже её полюбили, приняли!..
И что же это за почка?.. Та, которую милосердным чудом всё же нашли и доставили, избавив доченьку нашу… Доктор не скажет, но благослови, Боже, тех, кому мы ею обязаны, - как бы ни была она получена, - и в этой жизни, и в будущей!.. И пусть будет она даром живительным малышке… нашей малышке! И пусть упокоится душа мамы её… и дай мне любви и терпения, чтобы нести подхваченную мною свечу материнства!.. И пусть живёт в мире её отец по крови, тот итальянец… он же не бросил её, он не знал и не знает о ней!..
Захотелось пить… Встану, попрошу чаю крепкого, дочерна, и без лимона лучше… и уж тогда сигарету тоже… Без пяти шесть; сначала позвоню Андре. Набрала номер… Они скоро будут на месте… Почему не сплю? Он прав, надо бы выспаться, но не прикажешь себе… и хочу пить всё-таки…
В коридоре, ещё не успела Луиза подойти к дежурной, навстречу ей поднялся сидевший поблизости от реанимационной палаты не особенно молодой, но очень видный мужчина с густой и не тусклой, а броской до искристости сединой… Она его узнала тотчас же – это комиссар! Тот самый комиссар Жозеф Менар, который приезжал к ним и с которым потом, три недели спустя, у Андре был памятный разговор…
- Здравствуйте, мадам Винсен. И первым делом – не бойтесь, - тихо добавил он вслед за приветствием. – Мой приезд сюда не имеет служебной цели – я просто хотел видеть вас… Всех троих.
Да, конечно, поняла Луиза… ему, наверное, пришёл отчёт той полицейской группы, что была на месте аварии; и они же записали наши данные…
- Андре и Жюстин поехали к его родителям, - сказала она. – Они вернутся, привезут вещи, будут здесь в гостинице… Это же надолго…
- Я знаю. Пока вы отдыхали, я успел переговорить с врачом, реаниматологом. Мне пришлось предъявить удостоверение и солгать, что вы свидетели по делу о трагедии в N… Я действительно буду вести поиск виновника - он скрылся, это тяжёлое уголовное преступление, - но ваши свидетельские показания мне не понадобятся. Я просто хотел видеть вас, - повторил комиссар, - и надо ли объяснять, почему?
Не надо, подумала Луиза. Я же сама сказала Андре, вернувшемуся из аптеки тогда, после их отъезда, - «их интересовали мы лично…» Кажется, у Достоевского следователь говорит Раскольникову - «интересуете вы меня, очень…» Но там – следственный, розыскной интерес, а здесь… он ведь отпустил нас… здесь – получается, что чисто эмоциональный, человеческий!..
- Не надо объяснять, - промолвила она и вслух тоже. – Вы хотите разобраться в нас… с нами… Но… разве это можно сделать? – выплеснулось у неё внезапно. – Мы сами не можем!..
Мы сами не можем, думалось ей... Нашей жизни, той, что была раньше, уже нет, мы сорваны с якоря, мы брошены в открытый океан, в котором мечемся между одинокими огоньками, обнадёживающими нас и освещающими нам путь. Вот сейчас добрым знаком светит нам то, что удалось обойтись без жертвы Жюстин... А дальше – путеводно теплится перед нами жизнь Элизы; и лишь бы не угаснуть ей... лишь бы не оказалось, что всё это – втуне...
- Вот я сижу здесь, - произнесла она приглушённо, стараясь «не пустить» подступающие слёзы, - а эта крошка – под ножом сейчас; и кто бы мне сказал ещё сутки назад, что жизнь её станет мне важнее своей собственной? А сейчас это так... и можно ли тут в ком-то или в чём-то разобраться?..
- Нельзя, я согласен с вами, - сказал комиссар.
В нас и с нами, - мелькнуло в её мыслях, - сейчас, наверное, разбирается Сам Бог и никто иной...
- Но я, - продолжал Жозеф Менар, - хочу сейчас и поддержать вас по возможности, и сказать вам, что моя личная дилемма в отношении вас теперь полностью разрешилась. Что я окончательно уверился теперь в двух вещах... Попейте что-нибудь, мадам Винсен, - добавил он, уловив, кажется, что она может заплакать.
- Да, я именно и хотела сейчас попросить... Секундочку... – Луиза направилась было к столику дежурной медсестры... оглянулась: - Вам тоже взять?
- Да, спасибо, от чёрного кофе не откажусь.
Они молчали, пока сестра наливала им напитки; потом Луиза достала сигарету, кивнула на веранду: - Там курить можно... а я сейчас без этого просто не выдерживаю...
Выйдя, они не стали садиться на холодные стулья. Закурив сам и дождавшись, пока она справится на ветру с пламенем зажигалки, он повторил: -  Я окончательно уверился... догадываетесь ли – в чём?
- В том, что вы думаете о нас... в том, что думали ещё тогда... вы же это высказали откровенно и развёрнуто, встретившись потом с Андре...
- Да, в этом, - ответил он очень просто, и Луиза не испугалась его слов. Не до боязни розыска и суда было ей сейчас... тем более, что она знала – их отпустили с миром. «И не впервые произносит он нечто подобное, и мне самой Натали позавчера по сути это же и сказала... Нас отпустили с миром... с Богом... Он-то теперь с нами и разбирается...»
- Во-первых – в этом, - проговорил комиссар ещё раз, - во-вторых же - тут скажу вам сам, это не в ваших устах должно звучать, – во-вторых я уверился, насколько правильно мы поступили, закрыв это дело, «обнулив» его, можно сказать, с концами. Такие узлы – не нам распутывать, - заключил он, выразительно глянув на неё.
«Не нам, а... Это другими словами то же самое!..»
- Вам кажется, что мы... искупаем?.. – промолвила она очень тихо.
- Не столько даже искупаете, сколько... подтверждаете. Тут я воспользуюсь образом, который совсем недавно подарил нам... подарил мне, - Луиза заметила, что, сделав эту поправку, Менар отвёл глаза, сильно помрачневшие, - один очень интересный человек... Вот этот образ: тот, кто возвёл себя однажды в ферзи, никогда больше не станет пешкой. Он ферзь навсегда...
Луизу эта метафора захватила до лёгкого головокружения – она пала в душу, как дождевой поток в тоскующую по влаге землю... И в то же время её встревожило это «нам», а потом «мне»... и эти глаза, в которых вдруг что-то скорбное... Надо будет спросить, не случилось ли у него что-то... Но она ждала продолжения.
- Понимаете, - продолжал комиссар, - опять же, вы не обязаны ни в чём «признаваться», но я уверен, что ваш муж решился на самосуд во спасение своей семьи. Не посчитался с законом. С законом, увы, допускающим – или, скорее, не умеющим исключить, - ситуации, в которых любой может оказаться жертвой... обрекающим подчас на эту участь именно законопослушных... Впрочем, я с ним об этом говорил очень подробно, и он вам, конечно же, рассказал. Так вот, он поставил императив – защитить близких и себя, - над законом; и не только он, но и вы, мадам Винсен, поскольку вы не только бесконечно преданная жена, но и нравственно полностью его поддерживаете. – Луиза слушала всё это, не пытаясь возразить и стараясь по возможности не показывать волнения. – Я много об этом думал, поверьте... И вы, скажем так, возложили на себя и ощутили на себе венец сверхценности; но сверхценность даром не даётся... ферзь не только ценен, от него и ожидается многое... Иными словами, это тоже «обрекает»... Обрекает на поступки, подобные тому, который совершили вы вчера вечером... и тому, который совершила ваша дочь, предложив донорство. Ведь это и детям передаётся, они многое чувствуют... Я, кстати, хотел бы познакомиться с Жюстин, взглянуть на неё – жаль, что они уехали, так что сегодня не получится...
- Так они же вернутся через несколько часов, - даже более оживлённо, чем ей самой хотелось бы, сказала Луиза: хорошо, что можно было откликнуться сейчас именно на это, а не на всё остальное; и он как будто даже специально дал мне эту возможность, подумала она... Это «остальное» всколыхнуло душу и не скоро в ней уляжется – об этом нам думать и думать… с Андре и Жюстин, втроём...
- Но я должен буду находиться через несколько часов в другом месте, - ответил комиссар, и в этих словах о «другом месте» ей послышалась печальная интонация... И почти без паузы он подытожил, возвращаясь к предшествующей теме: - Так вот, стало быть, почему я считаю, что этот вечер и эта ночь подтверждают моё видение произошедшего два месяца назад.
После нескольких секунд молчания Луиза сказала:
- Вы чем-то серьёзно опечалены, так мне... – она остановилась, не завершая фразы...
Тогда и он чуть помедлил, колеблясь, но затем кивнул и проговорил:
- Я не думал вам рассказывать, у вас и так хватает переживаний; но коли уж я чем-то невольно выдал своё настроение, то что уж тут поделать... Понимаете, позавчера погибла замечательная женщина, которую я очень любил... как друга, не поймите превратно... Натали Симоне, которую вы знаете...
У Луизы выпал из пальцев тонкий дымящийся брусочек женской сигареты... Её забила дрожь, она пошатнулась... схватилась за каменный бортик и, к счастью, не упала, а села на быстро подставленный комиссаром облезлый стул. Закрыла лицо руками...
- Натали!.. Господи, я же с ней ещё утром!.. Как же это она?!. Когда?!.
- Вот и я почти так же закричал, когда мне сообщили по телефону, - сказал он. – Это был последний день её жизни. Вечером её сбила машина почти у дома... Её убили, мадам Винсен...
Понимая, что ужас будет менее ощутим, если прозвучит что-то конкретное, он, опять без паузы, пояснил: - Ей не давала покоя трагедия «Клэр» - на самом деле её, правда звали иначе, - той, о ком она рассказала вам. Имена тех шестерых, разбивших жизнь этой девушки – тогда ещё девочки, не сделавшей никому зла, - так и остались неизвестными; Натали предприняла «личный розыск», пытаясь узнать – кто они… При том, что формально, даже и узнав, их едва ли можно было бы привлечь к ответственности: дневники на флешке – не улика… Но она хотела их найти. И, желая, чтобы они, может быть, хотя бы встревожились, хотя бы лишились комфортного ощущения гарантированной безнаказанности, - выложила на интернетном портале, предназначенном для публикаций, рассказ об этом. Выложила под «ником»; но те, кто обучен технологиям компьютерного поиска, могут «вычислить», откуда и кем что отправлено… И она посылала этот материал не из интернет-кафе, а со своего ноутбука… Если бы вы слышали тот разнос, который я ей учинил за это!.. Она не учла, каким криминальным могуществом располагает, по всей видимости, кто-то из них. И вот – её нет в живых!..
Луиза слушала, всё ещё закрывая ладонями мокрое – который уже раз за эти часы, - лицо и мысленно благодаря Жозефа Менара за то, что он сказал «Клэр», а не «женщина, убитая вашим мужем…» И не считает ли он, подумалось ей, что мы невольно причастны к гибели Натали: если бы не взрыв, не узнала бы она эту историю… Но я не имею права спрашивать его – считает ли: о таком – молчат!..
- Через несколько часов, - продолжал Менар, - похороны, на которые я допущу только тех, чья связь с ней – родственная или по работе, - очевидна и общепонятна. Потому что сейчас я в этом смысле всего боюсь! И её семью – мужа и двух дочек, - велел взять под неусыпную и сверхсекретную охрану, поручив её надёжнейшим оперативникам, в том числе Клемену, который был тогда у вас… Сейчас, минутку... - Луиза увидела – он усиленно, даже «мучительно» припоминает нечто ещё... – Да, вот оно! Я сейчас в этом смысле настолько «боюсь всего», что... когда приедет ваш муж и вы расскажете ему, он, вероятно, захочет позвонить мне по «неофициальному» номеру, который я дал в тот раз, - так вот, пусть не делает этого, я категорически запрещаю это!.. Потому что я в течение последних суток постоянно переговаривался с этого телефона со своими сотрудниками, и он, очень вероятно, уже засвечен. Буду менять в ближайшее время... 
- Но вы попытаетесь найти их – тех, кто сделал это? – заставила себя спросить Луиза, встав и зажигая ещё одну сигарету – вторую подряд… Я ли это спрашиваю, мысленно произнесла она… я ли, жена и соучастница убившего…
- Будем искать, пока не найдём, - непререкаемым тоном ответил комиссар. – Лично буду участвовать. Я начинал когда-то в качестве оперативника; и стрелять на поражение приходилось, и меня самого однажды пуля чуть в щёку не лобызнула – в сантиметре промчалась… бандиту терять было нечего… И мне – да, мне, дивизионному комиссару Жозефу Менару, - очень, представьте себе, хотелось бы... не «поймать» их и отдать под суд, как, должно быть, придётся поступить в реальности, а... уничтожить на месте… – И он, усмехнувшись, добавил: - С вами я могу позволить себе такую откровенность – сами понимаете, почему…
Потому, подумала Луиза, что, «уничтожив на месте», он совершил бы самосуд... пошёл бы по стопам Андре…
- И мне тоже хотелось бы, чтобы их уничтожили, - вслух сказала она.
«Я ли говорю это - думавшая когда-то, что не способна испытывать ненависть? Но, наверное, если умеешь любить, нельзя не уметь и ненавидеть тоже!..»
Комиссар промолчал, пристально взглянув на неё, и ей показалось – он тоже сейчас подумал нечто подобное…
Несколько мгновений он стоял, колеблясь, сделать ли что-то, - такое впечатление сложилось у Луизы. И сложилось не напрасно. В служебном портфеле Жозефа Менара лежала ксерокопия первой части «Сказания об Избавителе». И ему очень хотелось дать ей этот текст. Но Мишель Рамбо просил – не рассказывать об этой вещи специально никому. Комиссар, конечно, не знал, где находится Рамбо в эти минуты. Он не более, чем Луиза, представлял себе, откуда взялась пересаживаемая почка, - ибо доступа к медицинской информации у него было не больше, чем у любого частного лица. И он мог бы попытаться позвонить журналисту, чтобы испросить разрешения поступить вопреки той просьбе в отдельном и особом случае. И неважно было бы, что шесть утра: Рамбо явно не из тех людей, которым можно звонить только в «детское» время. Но тогда надо объяснять, в чём заключается «особый случай», а Винсен и его жена, насколько он их знает, тоже не хотят никаких «огласок» - включая раскрытие этой истории «ещё кому-то»… И потом, продолжения-то ещё нет; оно выйдет именно сегодня, Менар знал это, поскольку ждал его с азартным нетерпением… хотя сейчас – после случившегося с Натали, - ему и не до этого… Но в любом случае, подумал он, зачем им фрагмент? В конце концов, что мне мешает увидеться с ними спустя несколько недель и дать «Сказание» полностью? Если Рамбо согласится; но я поговорю с ним не впопыхах, продумаю всё заранее… скажу – не «особый случай», а «мои знакомые, склонные к размышлениям на подобные темы» - и это не будет ложью…   
- Начало седьмого, - сказал он через минуту. – Я уезжаю. И, завершая на доброй ноте, желаю вам часа через три-четыре – сколько там продлится операция? – поцеловать малышку Элизу. А потом, Бог даст, привезти домой и растить. Я уверен, что вы – сумеете…
Луиза подумала, что он хотел было спросить что-то о подробностях повреждения у малышки, о шансах на благополучный исход, - но не стал спрашивать и из деликатности, и потому, что деталей она, так или иначе, знать не может…
После его ухода она ещё долго стояла на веранде, вглядываясь в ещё тёмные контуры домов, наблюдая, как зажигается всё больше окон, и стараясь ни во что сейчас не вдумываться. Но не выходило. Ей представилось нечто приемлющее очертания то чаши, то древа, то пламени на фитиле исполинской свечи; и это нечто выхлёстывало то и дело летящие сквозь тьму заострённые на концах летящие… стрелы ли?.. кресты ли, живущим рассылаемые?.. Кому-то стрела убивающая: позавчера – Натали, такая умная, отзывчивая, красивая… вчера – мама Элизы… Женщина поёжилась и даже руку чуть приподняла, «защищаясь» от образа стрелы, поразившей два месяца назад эту «Клэр» и ещё четверых с нею… нет, это не то, они же сами готовили нам смерть… Кому-то крест пожизненный: вот и малышке этой, которая утратила маму, и пережила то, что всегда пребудет рубцом на памяти… и которая никогда не сможет жить без врачей, диет, режима… А нам? Нас – метнуло в бурю… и не сгинуть в ней можно было только решившись взять на души свои то, что вовек не расскажешь на исповеди… и, поправ закон, возложить на себя – так сказал комиссар, - венец сверхценности; но и бремя ответственности тогда под стать венцу: дерзнувшему пройти в ферзи больше не быть пешкой!.. И потому именно нам выпали этот вечер и эта ночь!

- 25 –

Мишель Рамбо сначала открыл глаза и увидел «молочно-потолочную» белизну с небольшими, но заметными – даже если глаз не особенно придирчив, - вмятинками и бугристостями… Да, так это же и есть потолок, подумал он… а вот длинные сдвоенные цилиндрические лампы… Затем он ощутил и осознал боль где-то в животе сбоку, но не страшную, довольно терпимую. Третьим, что воспринял Мишель в царстве яви, в которое он возвращался, был молодой женский голос, считывавший откуда-то череду чисел; четвёртым же – слово «пульс» - и вот тогда-то он всё и вспомнил. Сознание «открылось» - не постепенно, как занавес в театре, а мгновенным рывком; вот так же, неожиданно подумал он, я впервые пришёл в себя двадцать с лишним лет назад, после того ранения… А сейчас, значит, я очнулся от наркоза… мне сделали операцию, это позади… так, хорошо, а сколько же времени?.. Мишелю «понравилось», что он, едва очнувшись, уже стремится хоть отчасти сориентироваться: молодец, надо так и дальше, сказал он сам себе… Кстати, здесь же сейчас где-то должен быть Буссель; но пускай... он же сам сказал, что сядет где-нибудь в закутке, так что он точно не увидит и не узнает... А что я им-то всем скажу, когда вернусь на работу? По личным причинам летал за границу? Ну, допустим... а «причины» будет время выдумать...
Мишелю нравилось и то, что мысли приходят о вещах второстепенных, и тон этого мысленного разговора с самим собою – спокойно-деловой... Так, теперь о главном... Но опять подумалось почему-то о Бусселе... надо же, это ведь всего часов семь назад он появился... а если бы я за пять минут до того уехал? Но ведь я уже думал об этом!.. НЕ МОГ я уехать раньше, не случайно довелось мне узнать об этом... то же самое я и Аннет написал; не случайно!.. Нет, я «понадобился», меня «нашли» и как будто спросили – выручишь, решишься, не подкачаешь?..
Ну вот, значит, это и сделано, подумалось ему; теперь – восстанавливаться... А что там с этой малышкой... с Элизой? Ей же именно сейчас пересаживают изъятую часть моей плоти!.. Удастся ли? Спасут ли?.. Но сделанное мною, - успокоил он эгоистическую струнку своего сознания, - в любом случае не напрасно: одну фарфоровую чашечку я уже уберёг от ножа, от рубца... Тем людям, спасшим Элизу, в этом смысле тяжелее – они же ещё не знают, не втуне ли всё совершённое ими...
А что же Аннет? Знает ли она уже? Едет ли ко мне? Или приехала и ждёт моего пробуждения?..
«Вы проснулись? – услышал Мишель. - Вы чувствуете боль?» Увидел над собой молоденькую медсестру в чепчике, с немножко наивным рисунком губ. Попробовал подмигнуть... получилось «вяло» –  все мышцы словно бы «затекли», как затекает у него иногда левая нога. «Немножко» – ответил полушёпотом. «Хотите пить?..» Она поднесла ему – к правому уголку рта, прозрачную трубочку. Вода освежила его... и болит вроде бы меньше...
Знакомый голос врача – того, который его оперировал, - произнёс откуда-то сбоку:
- Здесь ваша жена, господин Рамбо. Вы хотите видеть её сейчас или сказать ей подождать ещё?
«Да, Аннет уже здесь!» Он вдруг почувствовал себя словно бы летящим бадминтонным воланчиком: его отправили в полёт, удар-запуск уже состоялся, но вот-вот его примет на свою пружинистую поверхность другая ракетка… Принять можно снизу, «подбросом», можно – с замахом, отведя ракетку вверх и назад, а можно ещё резким отбоем сбоку, извернувшись, тем движением, которое делает и он сам в настольном теннисе – когда шариком надо «выстрелить» почти горизонтально, рискуя  вмазать в сетку… но уж зато если он пройдёт поверх её, то мало кто отразит такой «выстрел»… Они с Аннет часто играли в бадминтон… да почему «играли»? - рассердился он на себя за это прошедшее время; будем ещё тысячи раз играть!.. Но сейчас – как будет она принимать его, Мишеля, резиново-сетчатым воланчиком летящего к ней на лоно её души?..
- Позовите, - откликнулся он… хотел в полный голос, но получился опять полушёпот – сил ещё мало…
Теперь… он сделал мысленную «затяжку», представил себе кружево дымных струек перед лицом. Надо собраться… Он очень волновался – что она ему скажет?.. Закрыл секунд, наверное, на десять глаза. И сам не понял, тогда ли отомкнул их, когда уже услышал её шаги, или чуть раньше… Шаги – лёгкие, «испуганные»… да, успел он подумать, она же ещё не знает, каким увидит меня… Но вот и она! Вязаный серый жакетик – тот, что его мама подарила, - волосы неприбранные, распущенные… И руки чуть выставила перед собой – это тоже у неё в моменты боязни бывает, и только ли у неё?..  А глаза - «взлетающие», как двадцать лет назад в аэропорту… Может быть, это воспоминание придало ему сил, но ей он сумел по-настоящему, подбодряюще, подмигнуть. И сказать – первый, - тихо, но уже не шёпотом, в голос: «Сердишься на меня?..» А она стремительно приблизилась, наклонилась и – прежде чем ответить что-либо, - поцеловала в щёку. И затем произнесла: «Я уже отсердилась...» Ну всё, вот воланчик и соприкоснулся с мягкой проволокой принимающей ракетки, он любовно подброшен ею и, может быть, проплывёт сейчас меж звёздно-выемчатыми кленовыми листьями… кстати, для всех остальных я ведь «в Канаду улетел», подумалось ему по ассоциации; мне же ещё надо будет где-нибудь «канадские сувениры» достать… и спросят – а что же не фотографировался… да ладно, выкручусь, главное сейчас – этот её поцелуй!..
Человек иногда удивительно многое припоминает и передумывает за краткие мгновения. Мишелю сейчас вспомнилось, когда она в первый раз поцеловала его. И Аннет выхватила из памяти в эти секунды то же самое. Это было в тот его первый приезд к ней, после русского фильма о погибших на войне пяти девушках, но ещё перед тем, как зашли они потом в кафе… У него схватило вдруг ногу, он беспомощно припал на одно колено… и, осознав, что произошло, сказал ей – виновно и в то же время немножко «резко»: «Аннет, я умолчал об этом в самолёте… но у меня это иногда бывает – это от ранения того, понимаешь, нерв задело...» И был в сказанном тон «вызова» - «примешь ли меня таким?» Тут-то она его и поцеловала - это было ответом. А когда они расставались в тот раз, – промолвила ему «компетентным» тоном без пяти минут психолога: «Свои слабости, Мишель, имеет смысл скрывать от тех, кого опасаешься, а не от тех, с кем вместе созидаешь близость».
А сейчас Аннет просто, любящим, но не «жалостливым» голосом – жалость нужна ему меньше всего, она-то знает, - спросила: «Болит?» Он сумел сделать слабое, но заметное движение головой вбок и отозвался: «Не дико, слегка…»
Она не сказала ему того, о чём думала в такси. Нет, не надо, подумала она, не надо о том, что я хочу быть «фарфоровой чашечкой». Не надо, потому что ему послышится в этом пусть невольный, но упрёк за ту давнюю вину… А упрёк разрушителен - даже кажущийся…
- Я не стал бы этого делать, Аннет, если бы… кто-то взрослый… - ну вот, отлично, у него получилась уже целая фраза… - Но ей – одиннадцать лет; и я не мог…
- Я всё понимаю, Мишель, – она подправила ему подушку. - И я видела её… и её отца, - и даже говорила с ними. 
- Ты – с ними? – Он резко – Аннет даже испугалась на миг, - подёрнулся головой к ней… - Но доктор сказал, что не пустит их на отделение…
- Он и не пустил. Но… Мишель, слушай и лежи спокойно, нельзя тебе так сильно двигаться сейчас…
Он почти физически почувствовал, что плёнка ощущаемой ещё пару минут назад «немощи» окончательно лопнула… Может быть, подумалось ему, это, если лежишь вот так, даже на пользу – чтобы взяли и взбудоражили чем-то неожиданным…
- Знаешь что, - сказал он ей - уже громче, - те же самые слова, что часов семь назад Бусселю, - садись и давай рассказывай.
Аннет охватила радостная дрожь: он на её глазах уже – и ведь считанные минуты прошли, да и минуты ли?.. - превращается в «обычного Мишеля»… Он будет таким же, каким был, у него сильный организм и сильная воля… Она послушалась, взяла белый стул, уселась и, положив ладонь – через одеяло, - на его руку, туда, где вырисовывались её очертания, - рассказала, как заметил её, идущую по входному этажу, тот человек, и почему он понял, что она связана со всей этой историей…
- Постой, - прервал Мишель, потеребив через одеяло её ладонь, - обо мне он хотя бы не узнал, Аннет?.. Ты не проговорилась, что жена?..
- Нет, об этом не волнуйся… но давай я лучше тебе всё своим чередом, ты слушай… - Ему припомнилось – это она примерно как тогда, в редакции, Буссель сказал – дескать, не забегай, дай по порядку… Ему было приятно это «примерно как тогда», символически УЖЕ как бы возвращавшее в здоровое состояние.
Он больше не останавливал Аннет, и она подробно рассказала о разговоре с человеком, подошедшим к ней. Как держалась сначала напуганно-отстранённо, но он заговорил о «вечном долге», который словно бы желал возложить на себя одного, и о «качелях», подобною которым иногда становится жизнь, - «это почти тот же образ, Мишель, тот же, что ты когда-то…» И как девочка эта с тревожно-жертвенным лицом угостила её сладким колечком и так бережно-сопереживающе смотрела на отца – боясь, что он допустит неловкость… И как дала она им, расставаясь, «Сказание об Избавителе» - «я не могла не сделать этого, Мишель… и ты ли не поймёшь, почему?..»
- Я пойму, - вздохнул он. – Ладно, сделано так сделано…
- Знаешь, мне кажется, - сказала Аннет, - что у них тоже нечто очень сложное в жизни было… и, может быть, никогда не завершится… По лицам и по речи кажется – тут тоже некое «предстояние перед тайной», как ты пишешь…
- Даже так? – Мишель удивлённо-заинтересованно приподнял веки: он очень серьёзно относился к её высказываниям о людях. И душевная тонкость, и профессия давали ей возможность улавливать происходящее в душах людей… Да хотя бы и в его душе – ещё двадцать лет назад, в аэропорту и в самолёте… - Слушай, а кто они вообще? Впрочем, они тоже, наверное, скрывают имена?..
- Скрывают от праздно любопытствующих и от прессы; но мне он – хотя я спросила, сама не назвавшись, - своё имя сказал: Андре Винсен… 
Услышав это, Мишель даже рукой под одеялом взмахнул, опять пугая её… - Что ты говоришь!.. Нет, этого быть… Андре Винсен?!.  А жена – Луиза?!. – Эта его реакция и пугала Аннет, и радовала: он очень быстро преодолевает этот послеоперационный морок беспомощности, вновь становится собою, полнокровным и импульсивным!.. Но он, получается, знает этих людей?..
- Луиза, он сказал, - кивнула она… А дочка – Жюстин… Так ты что же, знаешь их?..
- Слушай, мне только этого ещё не хватало… - Он помотал головой, словно сбрасывая некий сдавивший её незримый обруч… - Не то чтобы очень близко, но знаю… И, значит, это они ту малышку из машины… и это их дочка хотела донором!.. И они теперь прочтут «Сказание» и узнают, что ты связана со мной! Ну, Аннет, приехали!..
Она видела – его это и изумило, и порядком расстроило…
- Подожди, Мишель!.. – Она удержала его руку под одеялом – не надо ему сейчас делать такие движения, словно бы опять ракетка в руке… - Ничего они не узнают – на тексте нет твоего имени, а я сказала, что он прислан мне по электронной почте; и он будет думать, что это через один из форумов…
Да, и в самом деле, это же из файла, без «шапки», подумал Рамбо.
- Хорошо, допустим; но… слушай, Аннет, ты как думаешь – они тебя разглядели, запомнили?
Теперь была её очередь вздохнуть. – Боюсь, что да. Было темно, но фонарь светил, и… он, понимаешь, мне кажется, из тех тревожно-впечатлительных людей, которые подмечают очень многое, а подметив - не забывают. И он, и дочка… Они «схватили образ» -  тем более, что этот разговор был для них очень значимым. – Она развела руками и сконфуженно добавила: - Я же не знала, Мишель, что ты с ними знаком…
- Надо же, а?.. – он опять покрутил головой… - И надо же, что вы всё-таки столкнулись!.. И ведь ты помнишь – я тебе рассказывал мимоходом про две встречи, которые дали мне идею «Сказания»… так ведь это сначала с ним – мы в кафе пересеклись в день взрыва на речке, - а потом и с нею… я через неё передал ещё тогда книжку свою, которую ему обещал… И что же теперь, если мы с ними в кино или в ресторане увидимся, или хоть на улице? Живём-то в одном округе, Аннет!.. – Он был явно очень озадачен…
- И опять подожди, - она сделала успокаивающее движение двумя руками. – Даже если и так, - тайна донорства не раскроется: мало ли у нас может быть родственников… у нас же не станут выпытывать, Мишель!..
Да, подумал он, это верно; и доктор Бернуа сказал - они будут склоняться, будут «хотеть думать», что это орган кого-то ранее погибшего… ну, так или иначе, полученный не специально для… Да, кстати, вот почему Бусселю та нянечка сказала, что этот человек - «клинический профессор»! Не «профессор» он, а провизор клинический!..
- Ладно, сделано так сделано, - повторил он. – Аннет, этот Винсен в настольный теннис играет в моей же лиге, а его жена в одном со мной профсоюзе, они в марте на том семинаре были, мы там и сыграли, кстати, – я же кубок привёз, так это его я и одолел в финале… Ну, и разговорились несколько раз… А в кафе тогда, два месяца назад, этот самый взрыв обсуждали – что там могло быть; ты же знаешь, мне подумалось – там кто-то совершал нечто спасительно-предотвращающее… Так вот – именно он тогда вдруг очень ярко и образно высказал то самое: иногда, избрав «ненасилие», - предашь!.. А жена его, когда я с ней несколькими фразами перемолвился, сказала – как будто спрашивая, - не сотворили ли мы, дескать, кумира из безопасности и покоя?.. И тут мне пришла мысль – и я ей так и ответил, - что это не самый страшный из возможных «кумиров»… И, знаешь, вот эти-то разговоры и дали толчок к тому, что я задумал…
Аннет и радовало, что у него хватает сил столько – хотя и слабым ещё голосом, -  говорить, но отчасти тревожило, что он утомляет себя… - Мишель, я вижу, ты себя намного лучше чувствуешь… но хватит, отдохни… ты же хочешь побыстрее встать – тебе надо сил набираться!..
-  Да успею я ещё наотдыхаться… меня это очень именно всколыхнуло, в норму, можно сказать, привело… И откуда бы у них двоих эти идеи и образы? И способность броситься в машину, которая вот-вот взорвётся?.. И - одно к одному, - решимость Исцелительницы у девочки этой?..
Он замолчал на пару мгновений, подумав - меня очень поддерживает мысль о том, что моё донорство в любом случае не напрасно: ЭТУ полудетскую плоть оно избавило от ножа – так или иначе!.. Но – стоп… никаких «так или иначе», никаких «любых случаев»!.. Ты обязан, - мысленно сказал Мишель то ли доктору Бернуа, то ли Богу, - сделать так, чтобы пересадить удалось!.. Ты обязан!..
Затем, прежде чем жена успела вставить что-то, он добавил: - Они и в самом деле что-то несут на своих душах... должно быть так!.. И дело не только в них... – И замолчал, утомлённый этим своим всплеском... – Будет мне тут о чём подумать, пока лежу вот так пластом и даже курить нельзя!..
Аннет слегка повертела через ткань одеяла его рукой.
- Слушай, Мишель, уж если ты такой живчик – чему я отчаянно рада, конечно, - то ты обдумай уж сначала, как будешь потом, вернувшись, выкручиваться с этой своей «Канадой»… Что ты будешь рассказывать - где именно был, Канада-то большая!.. А на работе что скажешь, что это за «личные дела» такие?
Он улыбнулся, даже засмеялся – да, здорово, он уже и это может…
- На работе – легче лёгкого, там же знают, куда я периодически летаю: ну, свадьба там, допустим, у сына или дочери кого-то из товарищей… пригласили ещё недели две назад, но я, дескать, не удосужился заранее отпускной бланк заполнить… да я же и в самом деле вечно забываю оформиться, уж этому-то не удивятся… А маме, мальчикам и Сюзан скажи, наверное, что… что через Нью-Йорк в Монреаль; и, дескать, раньше ночи следующей не долечу. А уж завтра-то утром мне телефон вернут, и я сам со всеми уже нормально поговорю – якобы оттуда!.. А потом, когда сами звонить будут, - не забыть бы только «б-р-р-р» приговаривать – будто бы мёрзну… 
- И что там за жареные «семейно-социальные» аспекты, а, Мишель?.. – уже легонько подзадоривая его – ему в тон, - спросила Аннет. – По «позитивной дискриминации» мужчин пройтись собираешься?
- Да пока ещё не думал… - тут он стал серьёзным и секунды две поколебался. – Знаешь что… хорошо, что ты на эту тему, потому что действительно надо что-то… - Знаешь что, - повторил, прицокнув – это было у него признаком того, что он, подумав, решил, - скажи им, что я ещё сам толком не в курсе, мне пакет дали, который я должен в самолёте проштудировать. И не надо, пожалуй, ничего «семейно-социального», а лучше… там ведь этот самый Лабрадор поблизости, куда викинги эти самые когда-то приплывали; так вот – якобы археологи там раскрыли что-то новое и значимое, но ещё не совсем ясно, не фальшивка ли это… То есть «жареная культурология» - а это в самый раз, потому что по культурологическим вопросам в ЛФ много пишется… А подробности я потом, пока тут пробуду, на ноутбуке посмотрю – я об этом кое-что почитывал в своё время, Аннет, так что не беспокойся…
Она восторженно смотрела на него сейчас – да, до чего же здорово!.. Только-только, минут двадцать назад, очнувшись, он уже совершенно бодр и активен душой; а значит, и тело его, по всей видимости, несмотря на ощущаемую боль, не «изнывает», а, уверенно взяв курс на исцеление, на всех парусах стремится к нему!.. Теперь она верила – через считанные дни, а то и раньше, он почти восстановится… если бы ещё курить стал поменьше…
В палату вошли доктор, делавший ему операцию, и сестра - для послеоперационного осмотра и процедур. - Мадам, будьте любезны, подождите полчаса в фойе, - сказал врач.
- Я останусь здесь, в больнице, - сказала Аннет. – Возьму выходной. И на ближайшие дни тоже – завтра только подвезу проверенные работы…
Вот только вечерами нельзя ей будет, подумал Мишель; ей ведь тоже надо разыгрывать наш сценарий… так что по вечерам - домой… И чтобы сегодня не смела машину брать после стресса… ну, я ей скажу ещё, она же зайдёт опять; и ключи от машины ведь у доктора вместе с остальными вещами...
И как же там всё-таки сейчас эта малышка, Элиза? Что с ней? И Винсен, и его жена, и дочка – они, наверное, волнуются куда больше меня… А мне, когда встану, не очень-то можно будет по всей больнице разгуливать – ещё на них наткнусь… Ладно, здесь-то они меня не увидят, они же в детском реанимационном; и сейчас даже не «они», а только Луиза, он и дочка уехали…
И именно в это время Андре Винсен, всё ещё охваченный впечатлением от прочитанного им «Сказания», входил вместе с Жюстин в квартиру своих родителей. Дочку он разбудил только минуты за три до приезда, и она мгновенно, ничуть уже не сонная – да и возможна ли заспанность, когда такое пережито? – спросила, сколько времени и не звонил ли он маме, не узнавал ли о ходе операции… «Она сама звонила недавно, - ответил он, - сейчас десять минут седьмого, началось всего час назад, Жюстин, ещё никто не может ничего знать…»
Затем их долго не выпускали из объятий – выпустили лишь когда они попросили чая. Заглянули к Пьеру – малыш ещё спал… «Рассказывайте уже, наконец!..» Чай был с мёдом, шоколадом, вареньем, и оставшиеся сласти из кондитерской высыпались в большую поставленную на стол миску. «Мы приехали вовремя, - сказал Андре отцу, - иначе через двадцать минут ты включил бы радио, и вы были бы опять очень испуганы. Если бы мы не успели, я заранее успокоил бы вас по телефону и дал бы вам поговорить с Жюстин…» На встревоженное «В чём дело?» - ответил:
- Сейчас там оперируют маленькую Элизу, ей делают трансплантацию… ей пересаживают почку, которую, к счастью, всё-таки доставили. К счастью… подожди, мама… потому что у неё очень редкая группа крови. На все запросы в банки органов отвечали, что такого образца у них нет. – Он чувствовал, что родители, переволновавшись, ко многому сейчас подготовились; и именно сейчас – тот момент, когда им можно открыть всё; он чувствовал так и поэтому говорил очень твёрдо и даже «чеканно». И Жюстин – она в этом плане в Луизу, восхищённо подумалось ему, она удивительно умеет поддержать самым верным способом, - взяла их обоих за руки, сидя между ними… - Так вот: когда врач сообщил нам, что надежды на получение органа нет и что ребёнок, видимо, обречён, тогда, - тут он всё же сделал паузу, встретившись глазами с мамой, и она вскрикнула, опередив его:
- Боже мой! Луиза?!.
- Нет, нет, бабушка! – девочка обняла её… А папа, кажется, понял, мелькнула мысль у Андре… он на неё смотрит… я же сказал – дал бы вам поговорить с Жюстин… 
- Нет, у Луизы группа не подходит – ни у неё, ни у меня. Донорство предложила она, - промолвил он тихо и медленно, кивнув на дочку. – У неё – та самая… мы знали, и она сама знала…
Они сидели, почти застыв – оба прижимая к себе ладони внучки. – Поймите, не было выхода, - сказала она устало-будничным тоном. – Малышку было бы не спасти без почки, и я предала бы её… и мама с папой, если бы не подписали… Но всё обошлось, бабушка… дедушка… всё обошлось…
Мама молчала, обхватив Жюстин обеими руками… в лице её проступила некая «замороженность», защищавшая сейчас, наверное, от душевной бури… Отец вдруг мягко вызволил руку, поднялся… - Андре, дай-ка мне закурить… «Вот так и Луиза, - подумал Винсен-младший, - попросила сигарету ТОЙ ночью, когда я ей рассказал… а он-то ведь вообще не курит…»
- Папа, у тебя же стенокардия!..
- Одна повлиять не может… - Прикурив, отец подошёл к задёрнутому занавеской окну, отвёл в сторону ткань и, до отказа сдвинув раму, чтобы окно было настежь открыто, облокотился на подоконник… - Знаете, ребятки, нам долго надо будет свыкаться с тем, что мы узнали!.. 
«Ребятки» переглянулись… Андре бережно, но в то же время настойчиво потеребил маму за плечо. – Мама, успокойся, мы здесь… Налей-ка лучше ещё чаю, и конфет принеси, - добавил он по-мальчишески требовательно. Сейчас, подумалось ему, её лучше всего «задействовать»… И действительно, она покачала несколько раз щёку на ладони - как бы «вплывая» в реальность, в которой ей предстоит осваиваться, - а затем выпустила из объятий внучку, встала и пошла на кухню ставить электрический чайник и доставать конфеты, а заодно и глазированные сырки… «Я помогу, бабушка» - сказала Жюстин и направилась за ней… Всё, подумал Андре, одно уже рассказано… это позади; но надо будет ещё о нашей тайне двухмесячной давности, и лучше с этим не ждать, отец так или иначе спросит…
Но спросила - мама. Она вышла из кухни с пластмассовой банкой шоколадных сырков и, «хлопнув» ею об стол, схватила сына за оба запястья и проговорила тоном, знакомым ему с детства, - такой тон появлялся у неё, когда он, далеко не самый «послушный мальчик», выводил её из терпения:
- Всё! Хватит! Я хочу сейчас же, мы с папой хотим сейчас же – слышишь, Шарль, скажи ему! – чтобы ты немедленно прекратил скрывать от нас то, что с вами делается!.. Эти странности с вами… у вас… не вчера начались! И что там на самом деле с девочкой этой… и что там с Луизой… я сейчас же хочу с ней поговорить!..
Он не успел ответить – вмешался отец:
- Софи, о Луизе и о девочке они ничего не скрывают, иначе им было бы не до конфет…
- Вот именно, дедушка, - подхватила Жюстин, ставя на стол чайник и вазочку с мармеладом. – Папа, тебе лимон положить?
Он кивнул… «И всё-таки мне нужен тайм-аут…» - Слушайте, Пьер скоро проснуться должен – так он с нами поедет или нет? Понимаете, нам ведь домой заехать надо, искупаться, вещи собрать – и опять туда… мы ведь там гостиницу снимем, а Луиза при малышке будет на отделении, ей уже койку отвели…
- Не только Пьер, а мы тоже с вами, - решительно и уже как-то по деловому сказал отец. «Да, конечно, пусть едут… будем все вместе… значит, продлёночный садик у малыша летит, надо будет и туда позвонить, чтобы не беспокоились» - И вот что… «Луиза при малышке на отделении» - процитировал Винсен-старший слова сына… - Если уже и это… вы, по-моему, ещё кое-что не досказываете… Вы, я чувствую… мы это ещё до вашего приезда подумали… вы собираетесь взять её… удочерить…
- Да, - стараясь говорить спокойно, ответил Андре. – Мы не то что не досказываем, а просто не успели ещё об этом…
- Больную девочку… она никогда не сможет без врачей, без проверок, без режима… - тихо и как будто «взвешивая» каждое слово, промолвила мама. – Вы понимаете, на что решаетесь?
- Понимаем, мама, тем более что я, в конце концов, основы медицины знаю…
- А кто она вообще? - спросил отец, туша сигарету комком влажных салфеток… - В смысле – откуда, кто родители?.. – пояснил он свой вопрос тоном, в котором сквозила  некоторая неловкость… - А лицо не пострадало?.. – добавил прежде чем мог бы прозвучать ответ.
- Нет, что ты, дедушка, она очень… даже красивая, по-моему, - быстро и даже с неким воодушевлением сказала Жюстин.
- Никому не будет бросаться в глаза, что не родная дочь, - ответил Андре на то, что – он прекрасно понял, - интересовало отца… И подумал – для тебя тоже имеет значение вопрос о «тех» и «этих»… Затем добавил: - Мать растила её совершенно одна, она родила её от мимолётной связи с итальянцем, живущим где-то в Калабрии и даже не знающим о своём отцовстве…
- И всё-таки, - сказал Шарль Винсен, усаживаясь за стол и тронув сына за локоть – как бы желая повернуть его к себе, - и всё-таки не уходи от того, о чём с тобой заговорила мама и что ты обещал мне по телефону. Ты обязан открыть нам всё – понимаешь, ВСЁ. Мы уверены – у вас ещё до этой истории появилось в жизни что-то тяжёлое. В жизни или… в душе… И уверены в том, что Жюстин знает, - продолжал он, сделав успокаивающий знак рукой жене, испуганно взглянувшей на внучку… - Софи, да ты ведь тоже так думаешь, и ты сама при ней начала!..
- Да, бабушка, я знаю ВСЁ, - промолвила Жюстин, тоже акцентируя на завершающем слове. – Мне ночью рассказали… - И посмотрела на папу, словно спрашивая его – ты будешь говорить или, может быть, лучше я?.. А ему буквально и зрительно представился некий «гордиев узел», по которому отец уже основательно рубанул: узел рисовался ему из шершавых витых канатов вроде тех, которыми «пришвартовывают» суда…
- Доченька, я сам… Мама, ты тоже сядь… Да, конечно, она теперь уже знает всё – неужели от неё, сказавшей «я отдам почку»… так она сказала… мы утаили бы?
- Не надо, папа, - смущённо вставила Жюстин. – Я сказала, потому что у меня та группа, а не у вас… вы не могли…
- Подожди, - отмахнулся он… - Да, она знает всё и приняла всё… И вы сейчас узнаете; но сначала… Ты, папа, сказал – у нас что-то «в жизни или в душе»… Так вот – что вам всё-таки думается?..
- Что думается? – «эхом» откликнулся отец… - Если честно, то мне… то нам думается - «в душе» или «НА душе»… - От «гордиева узла» перед мысленным взором Винсена-сына уже осталось нечто полураспавшееся… до чего же молодец папа… - Тем более сегодня… и вчера, и сегодня, Андре: вы бросаетесь в почти загоревшуюся машину, вы… я уже не говорю о самой Жюстин, она, наверное, чувствовала ваше состояние, - вы подписываете это донорство… и хотите удочерить… Как будто «кающиеся грешники»… - Жюстин вздрогнула, и дедушка с бабушкой вроде бы заметили это, и лицо бабушки словно бы «сжалось» в преддверии чего-то, что она и желала, и страшилась услышать – как два месяца назад, ночью, Луиза… Почти рассечённые канаты «узла» обнажили свои белёсые срезы… - А позавчера, – продолжал отец, - помнишь этот разговор?.. Про «тем хуже для закона», и «пусть лучше осуждают, чем оплакивают»… Такие рассуждения на пустом месте не появляются…  - И он сделал  движение рукой, означавшее - «слово за тобой»…
- Не появляются, - согласился Андре, - и ты почти всё понял. – Лицо отца, не меньше чем мамино, выразило крайнее напряжение. – Да, я взял на душу нечто… именно я, потому что Луиза в этом не участвовала, хотя узнала тогда же и всецело поддержала меня… Так вот, - он позволил себе последнюю паузу перед тем, как полоснуть по остатку «узла», - два месяца назад нам – детям, Луизе и мне, - грозила гибель… успокойся, мама, мы живы и больше нам не угрожает ничто… - Жюстин «подтверждающе» взяла бабушкины повисшие руки в свои… - Я ненароком, находясь в лесу, там, где потом был взрыв, увидел одного из террористов, переносящего оружие в то хранилище на островке; я успел тогда скрыться, но ему и ещё четверым - звену, которое там базировалось, - нужно было, разумеется, срочно ликвидировать меня - «нечаянного свидетеля»… Подожди, папа, дай закончить, - «менторским» тоном попросил он, увидев, что отец хочет что-то сказать… - И ещё через двое суток я узнал – по счастью, узнал совершенно точно, - что они собираются «на всякий случай» убить всю нашу семью…
Посмотрел на отца; тот, очень сильно - «чуть ли не до хруста», - сцепив ладони, кивнул - «продолжай»… И он продолжил – совсем не сбивчиво, очень чётко, поскольку не раз мысленно проговаривал всё это:
- Обращаться в полицию означало бы стать «государственным свидетелем» и сделать нас всех - включая также и вас, и родителей Луизы, - дичью, пожизненно разыскиваемой для лютой мести за провал этой ячейки. Это даже если бы мы все успели куда-то бежать… Единственным выходом было – пока лишь эти пятеро знали о нас, уничтожить их самих. У меня – опять-таки, по счастью, - такая возможность была; и я сделал это.
Они – не только отец, даже мама, - восприняли это намного спокойнее, чем ожидали он и Жюстин. И сейчас Андре Винсен если не в детялях, то контурно осознал – почему был несколько преувеличен его страх довести их этой раскрытой, наконец, правдой до истерики или сердечного приступа. Его родители были «подготовлены»… Они давно видели перемену в нём и Луизе, и они уже долгие недели распутывали тот самый «гордиев узел» - неспроста он так хорошо «разрубался» только что устами отца… Они видели - сына и невестку что-то тяготит. И, конечно же, не семейный раздор: между Андре и Луизой всё те же любовь и единение – тем более, что со стороны Луизы на миллион процентов исключено что бы то ни было разрушительное для семьи, и он тоже - хоть и не «лёгкий» человек, - её очень любит. Родители чувствовали и догадывались: у сына и его жены некая общая мучительная тайна, что-то именно «на душе»; и уже вырисовывались очертания чего-то не совсем законного. И не административных мелочей или, скажем, чего-то вроде браконьерского сбора лекарственных растений без лицензии – зачем бы стал Андре это делать, он получает все нужные препараты; но если бы даже и так, на «мрачную душевную тайну» это не тянуло бы… Нет, перед родителями Винсена уже не одну неделю мелькал – пусть неясный ещё, - образ чего-то по-настоящему, по-серьёзному преступного. С другой стороны, они понимали: их сын – не «исчадие ада», он не творил садистских ужасов и не резал детей... Что же он взял на себя тогда… и ради чего, и что же его ЗАСТАВИЛО?.. И ещё настойчивее застучался образ «вынужденного преступления» в их мысли – позавчера, после его слов «тем хуже для закона» и «лучше быть осуждаемым, чем оплакиваемым»… Они «созрели» для того, чтобы узнать эту тайну, и услышали сейчас то, к чему успели «подготовиться»…      
Первой нарушила молчание мама:
- Так этот взрыв… и ты ночью, значит!.. Как же ты решился!..
- Не было выхода, - сказал он просто…
- У него лаборатория, Софи, - поясняюще отозвался отец. – Так, я понимаю… Но… ты хочешь сказать, что тебя не заподозрили?
- Нет, не хочу сказать. Был телефонный след… давайте я подробности потом, это долго… К нам приходили четверо из полиции во главе с дивизионным комиссаром; нас допросили. И более того: они уверены, что это я, но прямых улик не было, и комиссар решил, полностью засекретив материалы о нас, закрыть дело, чтобы не губить оглаской нашу семью.
Жюстин подошла, тронула его за рукав. - Про этого комиссара ты и мне ещё не досказал, папа…
- Вот оно что, - Шарль Винсен встал, прошёлся до окна и назад… - И ремонт этот, значит, выдумка, это был предлог детей увезти… Потянулся к пачке «Мальборо» – Я ещё одну... Оставь, Софи, от двух сигарет не заболевают… так вот почему, кстати, Луиза так часто курит теперь, она же раньше только чуть-чуть…
Затем положил сыну на плечо руку; а с другой стороны подошла мама, припала к руке, погладила по волосам… - Как же ты решился на это!.. – повторила она…
«Боже, неужели я действительно уже рассказал им, неужели это сделано!..»
– Я понимаю, - повторил отец и полувопросительно добавил: - И если эта малышка, Элиза, спасённая вами, выживет, выздоровеет, вы будете усматривать в этом… прощающий знак?
- Да, папа… Но пока не надо больше об этом…
- В машине всё подробно расскажешь, - папа наконец зажёг сигарету…
- Нет, не в машине, а позже… мы в такси поедем, вы тоже ночью почти не спали, куда тебе за руль?
- Ни в коем случае, - подхватили почти хором мама и Жюстин. Винсен-старший уступил легко – да, действительно лучше не водить сейчас ни ему, ни сыну…
- Андре вытащил телефон, глянул время. - Без четверти семь… Пьера будить скоро надо, и вам чемодан собирать, если поедете.
- И то верно, - сказала мама. – Я уложу вещи… Жюстин, внученька, поможешь?..
- Мы ещё и дома должны будем собраться… это тоже время займёт, - сказал Андре. Было ясно, правда, что и там укладывать вещи будут мама и Жюстин, а он побросает в чемодан чайно-кофейные и гигиенические принадлежности, усадит Пьера за мультфильмы – он любит поиграть с малышом, но сейчас не то у него состояние, - примет душ и пойдёт на балкон курить…
В его кармане зазвучал телефонный вызов; он мгновенно, лихорадочным рывком выхватил аппарат, остальные застыли… - Да, Луиза!..
- Хорошие шансы, Андре, что примется, слышишь, родной, хорошие… Жюстин скажи, всем скажи!..
- Примется!.. – Он просиял, как давно ему не случалось… - Слышите, доченька, мама, папа, слышите – примется!.. – Жюстин, радостно вскрикнув - «Ой!..» подскочила, обняла… вот и родители – тоже…
- Андре, там им ещё долго что-то корректировать и зашивать потом, но это мне уже сказали, - сквозь слёзы, - так он улавливал, - продолжала Луиза… - Она будет жить, маленькая, они знают, они напрасно не обнадёжат, ты как думаешь?.. Приезжайте, соберитесь и приезжайте… нам потом дадут увидеть её, доктор сказал, тот, что здесь, в реанимации… её ведь сюда потом перевезут!.. А вы, а что там у вас, а твои мама с папой… вы им рассказали уже?
- Да, они уже знают всё, они рядом, мы все вместе приедем, жди нас!.. – Он даже не добавил «ложись уже, наконец, спать», потому что понимал – едва ли Луиза сейчас сможет заснуть… Жюстин в машине убаюкала монотонная езда; но находясь там, и она, наверное, не сомкнула бы глаз…
Луизе только что звонили с хирургического отделения. Минут сорок миновало после отъезда комиссара, успело, подобно пламени взрыва, отпылать и опасть потрясение узнанным о Натали… И, объятая безмерной радостью за малышку, она, набирая телефон Андре, приказала себе – и сумела, - говорить с ним так, чтобы в голосе её не проступал оттенок боли… Потом, думала она, позже расскажу об этом разговоре и о прозвучавшей в ходе его скорбной вести... сейчас пусть будет у них только радость - чистая, искрящаяся, живительная!..
И он, желая ей того же, не стал обременять её в эти моменты ничем, что могло побудить к тревожно-кропотливым раздумьям, - он умолчал о встрече с той незнакомой женщиной, подарившей «Сказание»...
Именно в эту минуту, разбуженный их возгласами, выбежал из комнаты, где спал, - ещё в детской пижаме, - Пьер. Ткнувшись в живот сестре, смеясь, схватил её за локти, пытаясь «закружить», как делал иногда дома... Потом потянул отца за ремень; внезапно, увидев бинты, испугался – «Что это, папа?..» Андре поднял его, закачал на вытянутых руках. «Малыш, во-первых доброе утро... а это царапины у меня, я об стекло порезался, ничего страшного...»
- А мама где, почему не с вами?
- К ней мы сами сейчас поедем, она в другом городе докторам помогает... Садик в ближайшие дни пропустишь... Ты одевайся!..
- Докторам? Папа, но почему она, а не ты? – недоумевая, спросил мальчик. – Ведь это ты  лекарства делаешь...
- Но сейчас там одну маленькую девочку лечат... и мама... – Винсен помедлил... как же я не подумал заранее, что сказать ребёнку... за всеми волнениями упустил это... – Сынок, понимаешь, совсем маленьким детям иногда лучше, чтобы женщина была рядом... и вот мама её пожалела и осталась с ней...
- Но мы туда сейчас поедем, - повторила бабушка слова отца.
- А ту девочку... больно лечат? – Пьеру представились уколы, прививки, зубоврачебные «сверлилки»... – А мама её знает? А вы? А звать её как, Жюстин?.. – высыпал он череду следующих вопросов он, не подождав. со свойственным малышам нетерпением, ответа на первый... и обращаясь почему-то именно к сестре...
- Её зовут Элиза, - сказала Жюстин. – У неё животик нездоров...
 - Но ей укол такой сделали, чтобы не болело, - поспешил добавить Андре, - чтобы она пока спала...
- А если она спит, зачем маме там быть? – Пьер чуть недоверчиво посмотрел на папу, и тот понял: подтекст  – «почему с ней, а не со мной?..» Детская ревность. И надо же – «расследует»... И нельзя сейчас про «новую сестрёнку» - к этому надо будет постепенно...
- Она должна скоро проснуться, - осторожно ответил он, - и ей тогда будет немножко больно, Пьер. - Понимаешь, - ещё раз проговорил, тоном своим как бы призывая «слушай внимательно, это важно», - мы её не знали раньше, эту Элизу, но иногда бывает, что пройти мимо нельзя – надо помочь...
- Как Дюймовочка ласточке – помнишь в мультике? – поддержала Жюстин – В первый раз увидев её!.. – Андре бросил на неё взгляд, в котором сквозили и восхищённая радость – ты помощница из помощниц, что бы я делал без тебя, - и толика сожаления: ты едва ли сможешь вернуться в детство, и как же хочется тебе, наверное, хотя бы прикасаться к нему, припоминая эти образы, образы из мультиков, которые ты смотрела ещё дошкольницей... А ты, малыш... а тебе - легко ли будет делить наше внимание ещё с кем-то, кому понадобится неотступная забота?..
Он опять взял сына на руки, поднял, погладил по довольно длинным волосам... поставив бережно на пол, поиграл его ладошками... Надо будет, подумал он в эти недели в основном «баловать» тебя, а не «воспитывать», «поощряя самостоятельность», потому что сейчас тебе очень нужно будет ощущать себя не «большим», а именно «маленьким»... И не бойся, мы не отнимем это у тебя, ни в коем случае не отнимем... 
- Давай я помогу тебе одеться и умыться, - сказала Жюстин, словно откликаясь на эти мысли отца... взяла братишку за руку, повела в комнату... Он с удовольствием пошёл с ней. Да, девочка подумала о нём сейчас то же, что и отец; впрочем, скорее почувствовала, потому что передать эти мысли исчерпывающе точными фразами она в свои одиннадцать лет ещё, наверное, не сумела бы...
Андре, выглянув из окна, увидел: в пяти минутах ходьбы, открылся ларёк, в котором продавались газеты и журналы. «Сейчас, я на пять минут, мне надо купить кое-что» - сказал он родителям. Пересёк площадь со сквером, подошёл к ларьку. «Мне ЛФ, пожалуйста, - последний из вышедших». «Предыдущий или сегодняшний, свежий?» - спросила продавщица. Оказалось, что именно этим утром выпущен очередной номер. Он взял оба... Открыл, быстро просмотрел оглавление: да, точно, «Сказание об Избавителе» - Мишель Рамбо!.. Так… вот в предпоследнем журнале – начало, а в новом, только что напечатанном, - завершающая часть.
А у женщины, подумалось ему, ещё до публикации был весь текст, целиком… Не связана ли она, коли так, с ним лично? По возрасту и женой, кстати, может быть. Или сестрой… нет, вряд ли - у него совершенно чёрные волосы, а у неё светлые; хотя тоже – кто знает?.. И что же, тогда, получается, именно его семье мы каким-то образом обязаны этой чудом полученной почкой?!. Но каким образом – так или иначе не узнать… Впрочем, вероятнее всё же, что они оба  состоят в каком-то литкружке…   
Да, автор – Рамбо, моя догадка верна. Надо будет позвонить ему, поговорить с ним... правда, позже, сейчас не до этого... Поразительно, что он ещё тогда, в кафе, дал почти точную версию «упреждающего удара»... и мои высказывания тоже, видимо, подтолкнули к некоторым... метафорам... Но женщина дала нам «Сказание» - из-за «Исцелительниц»... из-за Жюстин... И надо же, ведь он писал ДО этой истории; знал бы он, насколько тут подтвердилась его идея... Жюстин, даже не зная ещё о ТОЙ ночи, всё же чувствовала  - она многое чувствует, - что она, если понадобится, будет защищаема безоговорочно, хоть бы и вопреки всем законам... И вот она сама – тоже не могла иначе: спасать надо – до конца... И ещё: наверное, лишь там, где ради своих делается всё, «чужие» могут быть по-настоящему, безусловно принимаемы в «свои». Как больные – для Исцелительниц... и для Тетрарха, сказавшего «Да будет так», несмотря на скорбь... Как для него, и сыновей, и сограждан – молившие о спасении и помощи жители Острова; как для него же – те двое юношей в лодке... «Вы же словно внуки мои, и дрожь сердец ваших подобна для меня трепету маленькой дочки моей...»
Вернувшись в квартиру родителей, он показал купленные журналы: «Я дам вам то, что сам успел прочесть по дороге сюда...» Жюстин возьмёт два номера, подумал он, а родители будут передавать друг другу распечатанные листки... «Только не сейчас, а когда поедем уже из нашего дома туда, в больницу...»
Ещё минут через двадцать он вызвал такси – домой, чтобы им с Жюстин принять душ и запаковаться... Был уже восьмой час, было светло. Пока ждали машину, Пьер подбежал к небольшой, в бело-синих узорах, с золотыми блёсточками, рассыпанными по гриве, гипсовой лошадке у входа в скверик. Одно её коленце было согнуто под острым углом – словно она сильно оттолкнулась только что для прыжка, - и в полую выемку на конце закинутой вверх ножки натекло воды от недавно прошедшего дождя... И Жюстин вдруг тоже устремилась за братишкой, схватила его за руки, закружила – как полчаса назад он её, - и засмеялась: «Не пей из копытца!..»
Ей вспомнился тот мультфильм-сказка о живших далеко на востоке сестре и её заколдованном маленьком братике – и вспомнился тот «добрый юноша», который, послав стрелу, уничтожил чёрную, беспощадную, обрекавшую на погибель силу. И подумалось, и почувствовалось: то зло, что кружит над нами, - тоже сгинет... мы спасёмся и спасём, мы привезём домой эту малышку и будем заботиться о ней... и я тоже ещё смогу, ещё буду сладостно окунаться в детство... несмотря на всё испытанное в этот вечер и в эту ночь, мне ещё можно туда!..