О ТВОРЧЕСТВЕ ДРУЗЕЙ
С большим интересом читаю произведения коллег на прозе ру, начинающих и уже профессиональных, авторов своих авторских книг...
Темы, поднимаемые ими разноплановые, как и сами люди, поднимающие их. Я назову только двух авторов, с которыми я недавно познакомился и подружился.
Игорь Черных,десантник-"афганец", браток, кавалер ордена Красной Звезды, медали "За отвагу". Автор двух книг,которые читаются с большим интересом и болью: ведь они написаны очевидцем и участником тех событий. После "горячей точки" Игорь служил в МУРЕ (Московском уголовном розыске) и сейчас на прозе ру печатает "Записки мента". Удачи тебе, браток, и творческих успехов! Да чтобы пули свистели мимо: на фиг они тебе нужны...
Вета Коротецкая - пожалуй,самый необычный автор, работающий в необычном жанре - грибного детектива, точнее и научнее, микологического. Я еще не читал и не даже не слышал, что можно писать такие детские научно-популярные книжки, где героями становятся ... грибы. У них, грибов, оказывается тоже есть свои истории, веселые и не очень, все, как в жизни людской. Вета написала и издала сказочную повесть"Путешествие в царство Базидию" 25 лет назад внушительным тиражом - 50 тысяч экземпляров, махом разлетевшимся по стране, и уже ставшей библиографической редкостью. Сейчас Вета Коротецкая выпускает красочную детскую книжку"Ягодные воришки", и надеется что найдутся люди, которые смогут ее приобрести, чтобы на вырученные средства переиздать "Базидию", уже в двух книгах, исправленную, дописанную и дополненную. Творческих удач тебе, Вета!...
О Магнитогорске и его Магнит-горе писали еще в 19 веке академики Дмитрий Менделеев и Семенов-Тян-Шанский.
СКАЗАНИЯ О НЕДРАХ ГОРЫ МАГНИТНОЙ
"Здравствуйте, господин журнал», – особенно тепло говорила поэтесса Римма Дышаленкова, поглаживая глазами и ладонями изрядно потрепанный временем толстый номер начала 30-х годов.
Римме Дышаленковой я показал заветный журнал «Нового мира», любезно предоставленный Анатолием Иовиком.
Фамильное богатство – книги и журналы – стали собирать еще старшие Иовики. На драматичной судьбе этой семьи хочется остановиться особо.
Глава семейства Павел Иванович, железнодорожный диспетчер, был сослан в Магнитогорск в 1931 году по печально известному «делу промпар тии».
Младшие Иовики, Леонид и Борис, прибыли по вызову отца из далекого Ярославля-Главного с нехитрым скарбом – книгами и необходимой утварью домашнего хозяйства. Они, как и отец, связали свою судьбу с рудником горы Магнитной.
Борис, студент-заочник горного института, уже подающий большие надежды как специалист, отказавшись от законной производственной «брони», уйдет добровольцем на фронт и навсегда останется под Воронежем.
Старший Леонид пройдет все рабочие ступеньки и станет одним из руководителей комбината в 60-е годы. Внуки первого диспетчера горы Магнитной – Эдуард и Владимир – сызмальства изучили все закоулки и уступы рудника, коллекционировали уральские самоцветы.
Повзрослев, они также связали свою трудовую жизнь с историей комбината. Кстати, об щий трудовой стаж семьи Иовиков на комбинате составляет более 350 лет.
Преумножает россыпи книжных кладовых и кандидат технических наук Анатолий Иовик, особое место в библиотеке которого занимает полочка раритетов о минералах.
С его разрешения я предоставляю слово бесценным источникам почти столетней давности о сокровищницах горы Магнитной.
Пятый том «Россия. Полное географическое описание нашего Отечества» под редакцией географа и академика Семенова-Тян-Шанского петербургского издания 1914 года гласит:
«В 253 верстах от Орска и в 57 верстах от Верхнеуральска, на правом берегу Урала, на почтовом Оренбургском тракте расположена станица Магнитная, получившая свое название от лежащей близ нея горы Магнитной.
В 6 верстах к северо-востоку от станицы лежит гора Магнитная, состоящая большей частью из полевошпатового порфира и заключающая очень богатое месторождение магнитнаго железняка с 60–70 % содержанием железа...
От подошвы Магнитной горы начинается степь, ограниченная с одной стороны отрогами Уральскаго хребта; у подножья расположен небогатый киргизский кош (юрта) постоянно кочующего здесь летом киргиза.
На склонах Магнитной горы растет карликовая вишня в большом количестве.
Вид с горы Магнитной восхитительный: кругом у подножья расстилаются обширные степи.
За Уралом далеко на запад стеной толпятся горы Уральскаго хребта. Только северный отрог горы, состоящей из порфировых масс, руды не содержит.
В Дальнем руднике находятся скалы с живописно нагроможденными друг на друга глыбами сплошного магнитного железняка, достигающими до 3–4 метров в длину, 2 метров в ширину и глубину.
...Ежегодная добыча руды здесь превышает 1 миллион пудов. На землях Магнитной станицы находится 52 золотых прииска, принадлежащих разным лицам...»
Экскурсия в недра горы Магнитной
Через 20 лет другой академик, Ферсман, на страницах «Занимательной минералогии» продолжит экскурсию на рудник Магнитной.
«Давно я мечтал посмотреть на гору из Магнита и навестить наш новый металлургический гигант – Магнитогорск. Наконец, нашлось время, и я рано утром, в Свердловске, взбираюсь в кабинку маленького самолета, который в три часа должен довезти меня до аэродрома горы Магнитной.
...Летчик подзывает меня к окошечку в кабинке управления и рукою показывает на стрелку компаса – она дрожит, колеблется, нервничает. Я понимаю, в чем дело: ее покой нарушают магнитные массы железа.
– «Мы, вероятно, над горою Магнитною», – думается мне. Вокруг нас сказочная картина: мы над самыми жерлами двух магнитогорских домен; вокруг, как на плане, как на аккуратной картинке, видно все грандиозное строительство, разбросанное на 70 квадратных километрах; к западу его окаймляет блестящая змейка реки Урал; всюду железнодорожные пути, паровозы, электровозы, автомобили.
Но как это сверху выглядит игрушечно, даже для определения размеров, как нарочно, словно на точной фотографии, положена линейка на один километр – плотина большого заводского пруда.
А самолет, замедляя ход мотора, мягким виражем обходит с запада завод, потом поворачивается к востоку и летит прямо на Магнитную гору. Так вот она какая!
С самолета я немного разочарован – плоские холмики без леса, покрытые какими-то грядками, всюду пояса железных линий, дымки паровозов. Магнитная уже за нами, незаметно катится наша машина по чудной ковыльной степи.
… Решаем не терять времени и на автомобиле немедленно ехать смотреть, мы хотим все осмотреть в том порядке, какой испытывает сама руда: сначала рудник, потом дробильную и обогатительную фабрику, далее домны, выплавку чугуна и получение шлака и, наконец, строящиеся гиганты – мартены, прокатные станы, где чугун превращается в железо и сталь, а стальная болванка в мощных лапах грандиозных блюмингов – в первые зачатки изделия.
Нам ведь надо будет осмотреть грандиозную электрическую станцию, проехать на колоссальные заводы кирпича и шамота, посмотреть разработки известняка, доломита, песков, строительных камней.
И чем дальше перечисляет мне инженер-строитель все вспомогательные цехи, тем яснее мне делается, что к семи миллионам тонн ежегодной добычи руды надо прибавить столько же миллионов тонн других подсобных материалов для шихты в самой домне, для облицовки печей, для дорог, строительства.
Огромный металлургический завод пожирает, оказывается, не только один минерал – железную руду и его спутника в процессе – второй минерал – уголь, – он пожирает не меньшие количества многих десятков различных других минералов, руд марганца и хрома, магнезита, доломита и известняка, каолинов, кварцевых песков, гипса...
Вот где раздолье молодому минералогу, вот где задача хозяйственнику, вот где проблема самому комплексному хозяйству!
Но прежде всего – рудник, добраться на него на машине нельзя, десятки железнодорожных путей преграждают нам очень скоро дорогу, мы идем пешком на пологую гору Магнитную; спиралями и кольцами охвачена она рельсовыми путями, и каждый день, с момента пуска всего комбината, здесь будет перевозиться 25 электропоездами свыше 15 тысяч тонн руды.
300 рудников Урала не могут сравниться с одною горой Магнитною!
Действительно, вы входите в царство сплошного магнетита, не берите с собой часов, их тонкие стальные стрелки намагнитятся и потеряют свой правильный ход.
Кое-где полярно магнитные глыбы нанизывают гроздьями кусочки и пылинки железняка; к другим, более сильно намагниченным кускам вы сами подвешиваете гвоздики, даже ваш маленький перочинный ножик.
Сплошной сливной стальной магнетит, ослепляющий глаза, изредка в черных кристаллах, изредка с другими темными минералами – но почти ничего другого. Вы тщетно ищите те разнообразные кристаллы, которые вас поражали в знаменитых железных рудниках острова Эльбы.
Здесь чистая руда.
Но скоро вы свыкаетесь с картиною магнетита; кое-где вы с интересом следите за пестрою картиною его изменения, превращения в более кислые красные железняки, кое-где появляются синие тона гематита. Яркие глины всех цветов, местами темно-красные зерна граната, зеленый эпидот начинают раскрывать перед вами тайну образования магнитных масс.
Вы еще внимательнее присматриваетесь: кое-где местами золотистые блестки колчедана, зеленые подтеки говорят о следах меди...
Вам, однако, надо отходить: сейчас на ваших глазах произойдет отпалка нескольких сот шпуров, механически заложенных американскими перфораторами.
Тяжело дышит земля под взрывами аммонала, только кое-где вырываются некоторые камни, взлетая блестящим фейерверком на воздух.
И вот к разбитой на куски массе сверкающего магнетита подходит огромная пасть экскаватора – до 4 тонн камня поглощает она в разинувшихся щеках, чтобы потом положить мягко, спокойно в самоопрокидывающийся вагон.
Четыре таких механических лопаты – и 15 тысяч тонн руды и камня будет погружено в сутки тремя сменами восьми механиков! Мы не знаем, чему больше удивляться – могуществу природы, накопившей в одном месте такие богатства, или мощи человеческого разума, труда!..»
Строки, найденные в архивных раритетах, как и люди труда – драгоценные документы эпохи, имя которым История...
СПАСИ И СОХРАНИ
Недавно увидел свет литературно-краеведческий сборник "Лица земляков", основанный на материалах школьного музея быта посёлка Димитрова.
Он был подготовлен к печати в канун юбилея Великой Победы. Составили сборник краеведы поселковой школы и бессменный руководитель музея Владимир Лекарчук.
Вот что пишет во вступительной статье депутат Законодательного собрания Челябинской области Марина Шеметова: "Это истории жизни, вписанные в историю Великой Победы. Бесценная книга уникальных биографий - подарок жителям города и всем, кому дорога память о славных подвигах нашего народа. Истории очевидцев того времени навсегда вписаны в трудовую летопись Магнитогорска. Многие из них были мальчишками и девчонками военной поры, но их жизненный путь оставил след в душе каждого: ведь именно из таких мгновений истории и ковалась Великая Победа".
Гора Магнитная. Речка Башик. Именно здесь в 30-е годы стал возводиться первенец социалистической индустрии, но главная ценность этих мест - люди, строившие его. Воспоминания жителей и тех, кто соприкасался с удивительными посёлками Берёзки, Брусковый, Димитрова, легли в основу книги. Эти свидетельства и рассказы принадлежат современникам тех грандиозных событий. Опубликованные в прошлом веке в различных газетах и журналах, они неизвестны сегодняшнему читателю.
Краеведческий калейдоскоп реальных людей и событий тех лет, разумеется, субъективен. Разрозненные живые голоса истории из старых подшивок газет и книг объединяет искренняя любовь к большой и малой родине. В этом неповторимый аромат звучания голосов ушедшей эпохи, светлая грусть воспоминаний и прелесть рассказов устной истории.
Из воспоминаний журналиста Владимира Петренко:
"Старые улицы. В каждом городе, большом и малом, существуют они - самые первые. Улица не просто магистраль, черта облика города - она память нашего детства. Иной раз и вся жизнь связана с ней.
Старая улица идёт от начала биографии города. Одна из таких улиц Магнитки - Кирова. Начинаясь от старого вокзала, она упирается в подножие горы Карадыр, возвышающейся над Соцгородом. Улица Кирова самая длинная в городе - чуть ли не десять километров.
Не сразу её заасфальтировали. Вначале улицу протоптали лапти, ботинки и сапоги первых строителей Магнитки. Потом она немножко раздалась: свой след прокладывали подводы, груженные строительными материалами, грунтом из котлованов. В непогоду колёса телег увязали в ней по самые ступицы.
А комбинат продвигался всё дальше, пока не упёрся в пруд. Улица не отстала от него, шла рядом и постепенно приобретала опрятный вид учреждениями, клубами, магазинами, торговыми ларьками.
Трамвайная линия укрепила престиж улицы. Все главные жизненно важные центры связала она, как нитка скрепляет бусы. У истока её находились ворота города. Здесь останавливались, отсюда отправлялись пассажирские поезда. Когда город шагнул из Азии в Европу и на другом берегу заводского пруда вырос новый вокзал, на прежнем месте остался не менее важный узел - Товарная станция.
На стадион, в парк культуры и отдыха, кинотеатр "Магнит" или клубы строителей, трудовых резервов, железнодорожников, госбанк, ресторан и гастрономы можно было попасть, идя по этой улице.
Теперь многие учреждения, ранее прописанные здесь, сменили адреса, и сама улица изменила свой облик. Растёт город, другие его магистрали мы называем центральными, но улица Кирова нам дорога всегда - рабочая, заводская, индустриальная. Она вывела в люди тысячи магнитогорцев".
Из воспоминаний художника, заслуженного деятеля культуры России Владислава Аристова:
"Как ни крути, а человек существо прописное и приписанное к народу, стране, городу, улице, к дереву возле дома, виду в окне…
И, родившись, человек входит в пространство бытия, пребывает в нём свой земной срок и по смерти уходит. Что остаётся? Народ и страна, город и улица, дом и дерево. И остаётся человеком содеянное, созданное, сотворённое и память о нём. То, что вписано в эту книгу об этом человеке, осенившем пространство жизни своим сознанием, делом и словом.
Особое место в сборнике занимает экологическая тема, сохранение всего живого и вечного. Вечная и злободневная тема, когда отношения человека и природы далеко ушли от гармонии и много изменили в природе и в нас самих. Высохший родник или затопленная поляна, вырубленная рощица или испорченное выбросами озерцо - всё это малые проблемы. В наше время они стремительно перерастают в большие и становятся глобальными.
Течёт по городу маленькая речушка Башик. Запущенная и захламлённая. Многие жители попросту не замечают её. Это забвение при жизни стало болевой точкой, которая заставила задуматься о судьбе речушки родившихся у её берегов многих людей, в том числе поэта Александра Павлова и поэта-песенника Владимира Лекарчука. Тех, кто своим творчеством не один год бьёт и продолжает бить в тревожные колокола, пытаясь обратить внимание на уникальную, единственную в своем роде древнюю святыню.
Небольшая, но известная своей удивительной родниковой водой речка, которую знающие люди в старину увозили в Башкирию. Лечили желудочные и глазные инфекционные заболевания. Жители помнят, как в праздник Крещения Господня батюшка Михайло-Архангельской церкви из прорубленной в виде креста купели Башика раздавал освящённую воду… Надо прозреть, понять, что другой такой у нас уже не будет. Пора вернуть Башику ту чистоту, которую он являет в этот мир у подножия горы Магнитной. Вернуть живое живому, вернуть природе и самому человеку исчезающие островки цивилизации - долг и наше назначение"…
Даже своим названием Башик (с тюркских языков - "голова", "начало") обращается к нам за помощью: "Не губите - я начало, я - главная: пригожусь вам, вашим детям и правнукам!.."
Культурных очагов и природных памятников Магнитки, к сожалению, с каждым годом становится всё меньше.
"Спасти и сохранить" - главный лейтмотив книги "Лица земляков", деятельности школьного музея быта и его руководителя Владимира Васильевича Лекарчука.
От нас не зависит прошлое, но настоящее и будущее в наших руках. Помните это, люди.
ТРОПА К ДУШЕ ЧЕЛОВЕКА
О творчестве и личности моего друга-краеведа Владимира Лекарчука емко говорит публицист-философ Владислав Аристов: "Я подумал: он похож на объекты своего обожания - храм Покрова-на-Нерли, Аркаим. Он в свою человеческую малость пытается втиснуть неизмеримое, надвечное.
В своем неистощимом стремлении сеять добро он, вероятно, банален, излишне суетлив, как суетлив ветер, снующий в лабиринтах города, как банален дождь, окропляющий городской асфальт.
Но что притягивает к нему, так это качество его радости. Жизнь неизменно радует его и радость эта самой высокой пробы, заразительна чистотой, свободой и благодарением. Это о нем, Володе Лекарчуке".
Недавно увидела свет первая книжка рассказов Лекарчука "Земной контакт",жанр которой определить невозможно. Эти рассказы можно назвать и былями, и притчами, эссе и философскими раздумьями.
Книжка - о матушке-Природе, ее живых и неживых ликах. Впрочем, неживой природы для автора не существует. к примеру, он рассказывает о состоянии и переживаниях одного из героев, дуба-великана, изувеченного "братом старшим" - человеком и об его ответственности за неразумные поступки. И другие герои книжки, гуси, утки, автором очеловечены: каждый из них имеет свой неповторимый почерк и человеческий разноликий характер.
Эти рассказы читаются на одном дыхании. Владимир Лекарчук искренен: он выстраивает свой лад, ведет тропинку к сердцу и душе читателя. Природа готова пойти на контакт с человеком, а готов ли он к этому - проблематично.
Подумайте и вы, знакомясь с одной из глав этих размышлений.
Земной контакт
Наверное, за то, что весь год я жил, изо всех сил стараясь не нарушать Божьих заповедей, судьба преподнесла мне неожиданный подарок. Во время отпуска она забросила меня под Уфу, почти к самому сердцу красавицы Башкирии, в старинные, заповедные сказочные места.
Я люблю и умею отдыхать. Стоит мне сесть в самолет или поезд, и тысячи крепчайших нитей, связывающих меня с семьей, работой, друзьями, долгами из невыполненных обещаний, рвутся в пух и прах. Все, месяцами неразрешимые, проблемы и тупиковые жизненные ситуации, раздутые в моем воображении до космических масштабов, становятся незначительными и маленькими до смешного. в библиотеку меня не тянуло, в кино - тем более.И,"взявшись за себя", первым делом возобновил работу с дневником, стосковавшимся по доверительному мужскому разговору со мной. В него я поспешно выложил уставшую от бешеного жизненного темпа, душу, заодно и бедную мою голову, до предела перегруженную, внезапно свалившейся на нас супер-информацией различного толка и содержания.
Привезенная с собой стопка книг, от которой месяцами отворачивался, постепенно редела. И вот пришло время, когда я, успокоенный и умиротворенный, все в себе разложивший "по полочкам", ощутил, наконец, сладость душевной свободы. Мысленно издав вопль радости троекратным "ура!" я с интересом стал озираться по сторонам. Гигантские корабельные сосны, могучие, подпирающие небо, дубы. смуглые липы. Неправдоподобно, по-тропически. крупные, пьянящие запахами, травы и цветы щедро населяли эту землю.
Воздух, густой от ароматов, непривычно щекотал ноздри, кружа голову. А вот и башкирские березы - стройные, высокие, со свисающими до земли тяжелыми кудрявыми ветками. Я таких нигде никогда не встречал, оказавшись, по-нестеровски, в сказочных местах.
Освобожденная от всяких проблем. моя душа радовалась, свалившимся на нее счастьем неожиданной свободы, словно маленькое дитя, тормошила и звала меня с собой в путь на поиски неизведанного.
Глаз, избавившись от плена жизненной суеты, стал острее, зорче и мудрее. Слух очистился и начал улавливать и пускать в меня тонкие, едва уловимые, звуки-вибрации языка природы, до толь мной не слышанные и не понимаемые из=за звучания не в моем диапазоне. "В путь, путь, путь!"....
Семейка грибов-подберезовиков, словно нарочно, спряталась в домик из опавших листьев, окутавшись стебельками разнотравья. Сидят голубчики в земле, плотно прижавшись шляпками.
Крепкий и кряжистый, верно, дед, а эти - поменьше сыновья с супругами и детишками, мал-мала меньше. Самые маленькие, веселые, пузатенькие, искупанные недавним теплым дождем, конечно - внучата. Я не поленился, пересчитал их: ого - двенадцать!
Ветерок ласково теребит и треплет травку-домик,то открывая, то пряча семейство. Но я-то его приметил. Чудно!
Следующая находка еще удивительней. Огромный, с еще теплящейся жизнью, пень березы из края корневища вытолкнул на свет божий свое продолжение - правнучку, еле слышно шелестящее игрушечными маленькими листочками на слабеньком тонюсеньком тельце, существо-деревце. И оно жадно-весело тянется сквозь густую нависшую тень соседей к свету, солнышку.
Невозможно пойти мимо, не присесть с альбомом, не полюбоваться удивительно одинаковыми елочками, сестричками-двойняшками с длинными пушистыми ресничками, одного покроя игольчатыми мини-юбочками. Как хороши! Тельцами почти прижались друг к дружке - легче выстоять! Вдруг прорвавшаяся и загулявшая по территории местная корова ненароком заденет копытом, или вечером потерявший тропинку человек наткнется?! Быстрее - в альбом, пока в моей душе появилась и греет его редкая неожиданная гостья - нежность и жалость к этим чудным созданиям.
Так, изо дня в день, я медленно и верно оттаивал, прозревал, излечивая себя и душу, но главная встреча, из-за которой я, вероятно, забрел сюда, была впереди.
На этот раз я круто изменил привычный маршрут и свернул на широкую поляну, мимо которой всегда проходил стороной, не ожидая встретить там ничего путного. Выйдя на ее середину, увидел большое дерево-дуб. Подойдя ближе, различил рядом с ним необычное сооружение моего современника: кто-то, вероятно, очень скучая по прерванным спортивным тренировкам, приколотил к нему турник.
Я подошел поближе и стал рассматривать "оригинальный" спортивный снаряд. Рядом с дубом высилось, врытое в землю, бревно, сверкающее до неприличия обнаженностью. Со временем (видно, от перепадов температуры) одежка-кора отстала и,совсем отцепившись, валялась рядом. В грудь дуба, на уровне верха бревна, кто-то "присобачил" два крупных гвоздя, под углом вверх. Они когда-то поддерживали металлическую трубку турника, противоположный конец которой удачно положен в ложбинку-рогульку спиленной ветки. Там тоже надежно укрепили гвоздями. Углубление под турником от вышарканных людских ног и, отшлифованная ладонями, поверхность трубки явно говорили о частом его применении.
Вдруг я заново, другими глазами, широко раскрывшимися от удивления, впился в место крепления трубки на дубе. Видно,вытерпев боль от вбитых в тело гвоздей, дуб начал испытывать страдания от трения турника о его кожу. Ему ничего не оставалось, как принять единственно правильное решение - впустить чужеродное тело в себя. Медленно, сантиметр за сантиметром, своей плотью и кровью обволакивал он и гвозди, и конец трубки. Еле видимые шляпки гвоздей указывали на их размеры. Турник с гвоздями плотно оброс плотью дуба.
Ошеломленный открытием, еще пристальней стал изучать необыкновенное дерево. По его стволу, до самого турника - несколько аналогичных выростов-бугров плоти дуба. я догадался, что это места когда-то сброшенных, мешающих человеку, ветвей. В подтверждение хода моих мыслей, в глаза бросилась ветка, готовая к сбросу самим деревом. Ей не повезло: похоже, она мешала "крутить солнце"спортсменам. Несомненно, дуб прекратил к ней подачу питания: готовый нарост-бугор у основания ствола этой ветки кольцом охватывал ее уже безжизненную, потерявшую листву. Пройдет некоторое время, еще одно усилие дуба - и он, как клещами, перекусит ее, ставшей ненужной и опасной, мгновенно закрыв плотью образовавшуюся рану.
Озадаченный и пораженный деятельностью дерева, явно разумной, я отошел в сторону, присел и начал "набрасывать" удивительный дуб-турник в альбом, сосредоточенно размышляя о бионергетике, ауре, целительстве друидов, нашумевших "Травах" Владимира Солоухина.
В голову приходили мысли из недавно прочитанной книги, заинтересовавшей меня новизной взглядов автора на историю славян прошедших путь через несколько тысячелетий и умудрившихся не раствориться в других народах, не потеряться в бездне времени. Нас называли и венедами, и сколотами, и скифами...
Дуб у славян упоминался как древнейшее родовое дерево славян. Сам великий языческий бог Перун ваялся только из этого священного дерева. До сих пор наша геральдика не может обойтись без дубовых листочков. А сколько полезного и необходимого дает человеку это дерево!...
Я сосредоточенно трудился с карандашом в руках, пробуя зарисовать конец турника в теле дерева, не ощущая времени, себя, ничего не слыша и не видя вокруг, кроме дуба. Внезапно меня точно ударило: страх охватил меня всего. Всем своим существом я вдруг ощутил чье-то присутствие, вскочил на ноги, огляделся по сторонам, посмотрел вверх - никого и ничего! Что это? Ход моих мыслей не мог вызвать страх: не мой! Тогда чей? Мы здесь только вдвоем: я и дерево. Снова присел и стал пристально смотреть на дуб, чутко прислушиваясь к ощущениям, себе, к нему. Мне показалось, что страх исходит от дерева. И вдруг это абстрактное тревожное ощущение зашевелилось во мне, приобретая внутри непонятные мне формы, затем оно постепенно стало трансформироваться в мои мысли. Я понял: дуб страдает - он очень напуган видом своего голого соседа бревна, бывшего дерева. А вдруг человек захочет, чтобы здесь стоял только турник? Ведь раз плюнуть - влезть на дерево и спилить к чертовой матери верхнюю часть ствола с кроной над турником?! Может, человеку нравится турник из голых и чистых бревен? Ведь он не видит гигантских усилий дерева, старающегося для него.
Я осознал страх, тревогу и печаль могучего, умного, но такого беспомощного и беззащитного передо мной, человеком, дерева.
Слезы навернулись на глаза. Отбросив альбом, я сбросил кроссовки и голыми ступнями встал на выступающий у ствола из земли корень.Обняв его, плотно прижавшись телом к его шершавому, доверчивому, ставшему почему-то родным стволу, начал мысленно уговаривать его, успокаивать: "Дурачок ты мой маленький,и как это угораздило в твою могучую дубовую головушку прийти такая глупейшая мысль? Это несчастное бревнышко может и заменят другим. Тебя же ничем и никем не заменить... Ты - живой! Видишь, я тебя понял и другие, тысячи других поймут. Ведь я - это они: мы из одного племени. Прошу тебя, дорогой, за всех: прости нас!"
Откуда взялись такие мысли, слова во мне - до сих пор не знаю. И тут я ему, мысленно, напел свою песню о Башике-речушке моего детства, с судьбой не менее печальной.
Успокоившись, наконец, я вернулся к альбому, но рисовать уже не мог. Страх ушел, растаял, уступив место светлой печали-жалости, затопившей меня.
Я собрался уже уходить, но почувствовал, что что-то не отпускает меня. Снова подошел к дереву, погладил ствол, присел к противоположному от турника основанию и сразу же заметил в нем немного вертикальное отверстие, очень напоминающее человеческие уста.Я тыльной стороной ладони прикоснулся к доверчиво открывшемуся потаенному месту. И сразу отдернул руку: ладонь точно обожгло прохладным голубоватым пламенем. Снова нерешительно и виновато проел рукой по стволу, к низу дерева и снова почувствовал уже приятное, необычное дыхание дуба.Каким-то древним глубинным чутьем я уловил перемену в окружающей меня обстановке природы. Я знал: сейчас произойдет что-то важное. Огляделся - от ближайшего леса на краю поляны отделились, и стали, медленно кружа, взлетать какие-то две птицы. Я глазам не поверил: орлы! Огромные, величавые, они, подлетев, сделали надо мною почетный круг, словно для меня и дуба.
Утром у меня исчез аллергический насморк, вызванный перенасыщенным буйными ароматами трав и цветов, непривычным моему организму воздухом. и моментально зажил мой, потрескавшийся от работы, больной палец.
Перед моим самым отъездом пошел дождь, но я, прикрывшись зонтиком, добежал все-таки до края поляны. Однако не пошел дальше, рискуя промочить обувь в мокрой траве. Постоял, мысленно простился с моим дубом, точно зная, что необъяснимо крепко связан с ним новым мироощущением и миропониманием навсегда.
Не надо искать и ждать внеземных контактов. вот он земной, рядом: стоит только пошире открыть глаза души, чутче прислушаться сердцем, протянуть с добром умные руки.
Природа не таит на нас зла: она терпеливо, доверчиво и настойчиво ждет нас, своих детей.
Она готова к встрече, а мы?....
АВТОР "КАМЕННОГО ПОЯСА"
Писатель Евгений Александрович Федоров родился в селе Видзы Ковенской губернии 15 января 1897 года в семье крестьянина-бедняка.
Он детство провел на Южном Урале, в городе Троицке и станице Магнитной.
15-летним мальчуганом он начал трудовую деятельность: в 1912 году, в Петербурге,в типографии учеником и учился. Жилось тяжело: зарабатывал 15-18 рублей в месяц. Осенью следующего года Федоров уехал в Псков, где поступил в землемерное училище, в котором учился до 1917 года.
В Первую мировую войну он был раньше срока мобилизован в армию, пробыл несколько месяцев на фронте, затем получил направление в военно-топографическое училище. В октябре 1917 года Федоров с оружием в руках боролся за утверждение нового строя, командовал эскадроном в партизанской армии Блюхера. Воевал и на других фронтах.
После демобилизации сдал экстерном экзамен на звание инженера и был на руководящей работе на Урале, в Горьковской области, Ростове-на-Дону, в Ленинграде. Окончив аспирантуру при институте красной профессуры, работал в Академии Наук СССР.
Во время Великой Отечественной войны в звании майора служил в штабе войск Северо-Западного направления, в боях оборонял Дорогу жизни.
Первый рассказ "Случай с Никитой ревизором" опубликован в московском альманахе в 1912 году. Федоров говорил, что писать по-настоящему начал в 1918 году и до 1937 года литературную работу совмещал со служебной деятельностью.
в годы коллективизации он написал несколько публицистических статей исторического характера. Среди них выделяется статья "Переселение на Урал", в которой анализируются проблемы экономического, социального и политического характера переселенческого движения.
Возможно, что с этого времени к нему пришло увлечение исторической тематикой. В 1937 году в Челябинске вышла повесть "Шадринский гусь". В этом же году он был принят в члены Союза советских писателей.
Затем на протяжении двадцати лет один за другим вышли романы и повести, связанные с историей Урала: "Горная дорога", "Тайна булата", "У горы Магнитной", "Кыштымский зверь", "Ермак", и наиболее крупные произведения писателя - трехтомный "Каменный пояс".
Высокую оценку этой трилогии дал академик Сергеев-Ценский: "По мастерству сюжета Евгений Федоров, бесспорно, один из крупных мастеров нашего времени. Яркие изобразительные средства, умение живописать свой край и дать скульптурные образы героев - делают эпопею одной из любимейших читателями книг".
После Отечественной войны Федоров не раз приезжал в Магнитогорск, посещал металлургический комбинат, бывал в местах своей юности - поселке Магнитном. Итогом этих поездок и стала повесть "У горы Магнитной".
Большой и сложный мир открывался перед читателями. Картины неброской уральской природы, жизни казаков станицы, их быт переплетаются с далеким прошлым крепости Магнитной. Рассказы об образовании Оренбургского казачьего войска, штурме крепости Пугачевым, о борьбе с Дутовым и многом другом, что происходило в станице - все это находит отражение в повести.
Такова роль Федорова в летописи станицы Магнитной.
МАГНИТКА ЛИТЕРАТУРНАЯ
Художественные произведения о моем городе писали Валентин Катаев (роман "Время, вперед!"), Александр Малышкин (роман "Люди из захолустья"),ныне забытый Павел Низовой (Тупиков), фантаст Ян Ларри, Александр Авдеенко (роман "Я люблю"), Александр Лозневой (роман "Крепость Магнитная"),Евгений Воробьев ( роман "Высота").
Историческому прошлому Магнитки посвящены также повесть Евгения Федорова "У горы Магнитной", роман Владилена Машковцева "Золотой цветок-одолень".
Магнитогорск не обижен и фантастами. Здесь жили и творили Константин Нефедьев (романы Тайна алмаза" и "Могила Таме-Тунга. Владилен Машковцев написал историко-фантастический роман "Время Красного Дракона" о 30-х годах. Интересно и творчество Алексея Атеева в жанре мистических фэнтези. Самым известным его романом стали "Псы Вавилона", написанные на местном материале.
Свои краеведческие работы посвящали городу писатель-краевед Владимир Баканов, краеведы Иван Галигузов и Аркадий Дегтярев. Продолжают их дело этнографы Андрей Серов и Галина Гончарова.
К сожалению, ушли из жизни поэты известные всей стране - Борис Ручьев, Михаил Люгарин, Нина Кондратковская.
ПЕЧАТЬ КАИНА
24 октября 1973 года - печальная дата истории Магнитки: ушел из жизни ее певец, Борис Ручьев.
Утрата стала фактом, но до сих пор остаются загадкой некоторые особенности предыстории его ареста и следствия во второй половине 30-х годов.
Начало трудовой деятельности юного Бориса можно назвать "обычной биографией в необычное время".
На Магнитке он - плотник, бетонщик, журналист, член СП СССР. Однако здесь , в городе, который он воспел, появились истоки личной драмы поэта. Позже Ручьев с болью вспоминал: "На Магнитке исключен из комсомола по решению комсомольской ячейки за то, что "выбросил за окно вещмешок со статуэткой вождя пролетариата Маркса" (факт, имевший место, связан с личными обстоятельствами жизни поэта - автор).
Из города юности, отмечал Ручьев,он "уехал с разбитым сердцем", работал в газете "Челябинский комсомолец". 26 декабря 1937 года арестован в Златоусте и направлен в специальный корпус Челябинской тюрьмы.
По пункту №7 он привлекался "за подрыв промышленности,транспорта, денежного обращения и кооперации". Следующий пункт обвинял в терроре, последний - "деяние, которое готовилось организованно..."
На первом допросе 15 февраля 1938 года опальный поэт показал: "Никакой антисоветской деятельности я не вел и никогда не имел никаких связей с контрреволюционной организацией правых".
После "обработки" следователем Ручьев признался "во всех смертных грехах".
Вызывает недоумение и сомнение в искренности обвиняемого строка, явно "пришитая" НКВД: "Лично я, как оголтелый фашист, клеветнически доказывал, что партия разрушает литературный фронт, а в литературе господствует "застой" и "делячество".
Видимо, обвиняемому жизнь спасло то обстоятельство, что он был "только вовлечен", но не являлся активным участником контрреволюционной организации.Сравнительно "мягкий" приговор стал Голгофой поэта, отлученного от творчества на двадцать лет.
С началом перестройки заговорили о провокаторах, доносах, писателях, попавших в застенки, но освобожденных: значит, они кого-то выдали, оговорили...
Поэтесса Римма Дышаленкова вспоминает о последней встрече с Ручьевым:"Доносы писали рядовые люди и знакомые, друг на друга или враг на врага, - горько говорил поэт.- Ты знаешь, как звучит донос на Ручьева? Мне его достали в партийном архиве писатели Гроссман и Шмаков. "На Урале распространителем идей Бухарина является поэт Кривощеков, скрывающийся под фамилией Ручьев". Это был 37-й год, когда в Москве начались преследования Бухарина. Какой же из меня распространитель?"
По утверждению поэтессы, его незадолго до кончины навестили челябинские писатели Гроссман и Шмаков, оставившие на листке настольного календаря копию этого доноса, исковерковавшего судьбу поэта.
Изучаю календарь 1973 года, хранящийся в музее-квартире поэта, пытаюсь убедиться в факте подлого заявления. Увы, отдельных сентябрьских листков нет, и искомый документ отсутствует.
Был ли донос анонимным или под конкретной фамилией - неизвестно. Впрочем, догадываюсь, кто автор грамотного пасквиля, состоявшего из убийственного предложения.
Судить подобного индивида нам теперь уже поздно: его уже нет в живых. Но печать Каина он не смог смыть самой праведной жизнью и после кончины...
ЗА ЧТО "СДАЛИ" РУЧЬЕВА?
В социальной сети я нашел неизвестные ранее факты, касающиеся жизни и творчества магнитогорского поэта Бориса Александровича Ручьева, принадлежащие профессору кафедры новейшей литературы Литературного института имени Горького Борису Леонову.
Его перу принадлежит "История советской литературы. Воспоминания современника".
Неизвестно, все ли в этих историях правда, но дух и колорит эпохи они, безусловно, передают.
Итак, Борис Леонов рассказывает...
"Профессор Друзин предложил мне как-то навестить поэта Ручьева, остановившегося в столичной гостинице "Центральная". Нашелся предлог для знакомства с автором прекрасных поэм "Любава" и "Красное солнышко", написанных в уме и вынесенных из заключения, перелитых в строки на бумаге.
Мне было известно, что настоящая фамилия поэта - Кривощёков. Но кто-то еще в юности сказал ему, что с такой фамилией в поэзию входить неловко. И он выбрал себе звучный псевдоним.
Я знал, что юноша после окончания школы отправился на строительство Магнитогорска. Здесь Ручьев перепробовал много профессий: землекопа, плотника, бетонщика, одновременно печатаясь в городской газете..
Первая книга его стихов "Вторая родина" вышла в 1933 году и получила высокую оценку критиков..
Казалось, впереди - ясные дали, счастливая судьба стихотворца, если бы не донос, по которому он оказался в лагерях, где провел почти двадцать лет..."
Когда мы познакомились и сели за гостиничный стол хозяина номера, я сумел спросить Бориса Александровича: за что же он был наказан таким огромным сроком в лагерях. Думал, что это напоминание будет ему неприятным. Однако Ручьев охотно откликнулся на мой вопрос и даже как-то оживился:
- Чего по молодости не наделаешь?
И потом рассказал. У него в Москве вышел очередной сборник стихов с большим по тем временам гонораром.
По этому случаю решил как следует угостить друзей, молодых строителей города, увлеченных поэзией, веселых и энергичных.
Застолье продолжалось до рассвета.
Поддавшись общему пафосу пожеланий самого невозможного и несбыточного, Борис Ручьев неожиданно заявил:
- Ребята! Если бы я был председателем совнаркома, я бы Васю назначил наркомом обороны, Колю - наркомом иностранных дел, Серегу - наркомом просвещения....
И так он распределил все "портфели" в своем "кабинете"...
Тут Борис Александрович улыбнулся:
- Кому-то, видимо, не понравился "портфель": на следующую ночь за мной пришли.
Следователь, которому меня передали, сказал, что на меня поступило сообщение, вообще-то правильнее, донос, в котором говорилось: "В Магнитогорске в ночь с такого-то на такое Борис Ручьев формировал новое правительство страны".
Естественно, я ему все популярно объяснил: мол, чепуха, мальчишеская шалость, поэтическая блажь.
- Почему вы, поэт, не о женщинах, не о стихах или чем-то подобном говорили? - резонно допытывался следователь.
- Помню, ему сказал, что ответить на это вопрос не могу: блажь она и есть блажь. Она-то и стоила мне десяти лет лагерей.
- А ведь вы находились в лагере еще семь лет?!
- Да. Был еще один срок, но уже по другому оскорбительному доносу и потому не очень интересному. Словом, и смех и грех...
Борис Александрович смахнул с лица набежавшую тень и поднял рюмку:
- За нас, за дам, но не за портфели!..."
Факты, приведенные критиком Леновым, разумеется субъективны и не бесспорны: к ним нужно относиться очень осторожно.
Я позвонил поэтессе Римме Дышаленковой, познакомил с найденным материалом.
По ее мнению, донос мог быть связан с личными обстоятельствами жизни поэта.
Тогда под неугодную или неудобную личность, предназначенную для изоляции, подводился фундамент - любое голословное обвинение, которое можно было легко "повесить" на любого обвиняемого, независимо от его социального статуса.
Меня интересуют не причины низких доносов, а механизм репрессий, ставящих целью построение светлого будущего любой ценой.
И НЕКОТОРЫЕ ИНЫЕ ЦЕННОСТИ
В музее-квартире поэта Бориса Ручьева - воспоминания его друзей - поэтов - своеобразные свидетельства незабываемой эпохи 30-х годов.
Поэт Александр Лозневой вспоминал:
"В 1933 году в клубе строителей состоялся конкурс рабочих поэтов. Первую премию присудили мне. Председатель жюри торжественно вручил мне... зубную щетку - купить в то время такую вещь было негде.
Принимая премию, я сказал:
"Стихи читал я во всю глотку,
И вот, как видите, жюри
Преподнесло зубную щетку.
Ну что ж, поэт, благодари:
Почисти зубы и ... твори!
Экспромт вызвал оживление в зале, раздались аплодисменты. Особенно бурно хлопали мои друзья-землекопы. Председатель жюри попытался унять публику, но она продолжала хлопать.. тогда он, пошептавшись с членами жюри, торжественно вручил и кусок хозяйственного мыла. Купить мыло в те дни также было невозможно.
Я снова сказал:
"Как хорошо, как мило:
Мне даже дали мыло.
Но было б лучше, елки-палки.
Когда бы к мылу - да мочалку!"
В зале снова зааплодировали. Раздался смех. Громче всех смеялся председатель жюри. И потому, как он разводил руками и мотал головой, понял - мочалками жюри не запаслось".
Эти воспоминания Александра Лозневого опубликованы городской газетой летом 1991 года, когда во всей стране победившего социализма, стихов хватало, а мыла невозможно было достать. Как и товаров первой необходимости.
Сегодня, в условиях товарного и книжного изобилия, дефицита не ощущается. Исключая духовные и некоторые иные ценности..
НЕИЗВЕСТНЫЙ ПАВЕЛ НИЗОВОЙ
Порой судьба книг не менее драматична судьбы их создателей.Это в полной мере можно отнести к жизни и творчеству Павла Низового, популярного в 20-30-е годы, обойденного вниманием в более позднее время и почти забытого в настоящем.
Павел Низовой (Тупиков Павел Григорьевич) - 1882 - 1940 - писатель, уроженец Костромской губернии.
Его детство прошло в крестьянской семье. С ранних лет он стал зарабатывать на кусок хлеба: был маляром, кровельщиком, живописцем.
Занимался самообразованием, много путешествовал по России.
Дебют Низового в литературе относится к 1911 году. Это психологические зарисовки людей, обездоленных, жаждущих счастья и не знающих пути к нему( рассказы "Фиалки" 1914 и "Весеннее томление" 1916)
Его герои - неудачные музыканты, мечтательные дьячки, одинокие девушки.В более поздних произведениях ("Язычники" 1922) Низовой приходит к выводу, что радость жизни - в гармоничном слиянии человека с природой. Его персонажи погружены в интимно-лирический мир ощущений.
С этого времени тема природы становится важнейшей в творчестве Низового.
Произведения писателя группируются в географические циклы: о Черноземье ("В луговых просторах"," В тиши деревенской", роман "Черноземье"), об Алтае ("В горных ущельях", "Звериным следом"), о Севере ("Рассказ о погоде","Полярники", "Океан"), об Урале.
Автор одинаково симпатизирует двум противоположным идеям: человек - высшее создание природы, ее покоритель и преобразователь - с одной стороны, с другой - природа является хорошо организованным, внутренне противоречивым миром, в котором сосуществуют порядок и стихия, человек же - малое, подчиненное этому миру, создание.
В произведениях много больших описаний природы, детальные изображения конкретной природной жизни, где видна наблюдательность исследователя-натуралиста. Кстати, Низовой автор не только художественных произведений, но и научно-популярных книг по истории, этнографии и астрономии.
Написанные в начале 20-х годов рассказы о крестьянстве воссоздали колорит села времен НЭПа.
Центральной фигурой деревни писатель брал кулака, умело использующего новые условия. Как отмечала критика тех лет, "революционная передовая прослойка крестьян выпала из его произведений. Крестьян, побывавших в городе, в Красной Армии, он показывает лишь более культурными хозяевами, не раскрывая их политического сознания..."
Начало 30-х годов - последний период творчества писателя, когда он обращается к теме индустриализации Урала.
В московском издательстве он публикует роман "Сталь" (1932) и двумя годами позже - "Недра" о заводе-гиганте у "Казачьей горы".
К сожалению, "Недра" оказались последними и в творческой биографии Низового.
Отдельным изданием роман так и не вышел, а был опубликован только в журнале "Новый мир" №1-4 за 1934 год.
Начинающий историк Валентин Сержантов в журнале "За Магнитострой литературы" обратил особое внимание на роман о Магнитке.
С приходом Сталина к власти издание книг Низового прекратилось. он тихо и мирно что-то "писал в стол" и это исчезло после его смерти в лесной избушке на Алтае, где трудился лесником Низовой.
Есть и другая версия, что писатель скончался 10 октября 1940 года в Москве.
МЕСТО СМЕРТИ НУЖНО УТОЧНИТЬ
.. Имя Вячеслава Полонского, когда-то очень известное, до сих пор не нашло своего места в исследованиях истории Магнитогорска, хотя этот незаурядный и противоречивый человек, возможно, нашел свою смерть именно здесь.
Возможно,потому что существующие упоминания о его смерти в нескольких источниках противоречат друг другу.Меня он интересует как автор одной из первых книг о Магнитке, описывающей труд и условия жизни первых строителей города.
Личность талантливая и самоуверенная
Вячеслав Павлович Полонский (настоящая фамилия - Гусинский, 1886 - 1932) родился в петербургской семье часовщика. Студентом участвовал в революционном движении, примкнул к меньшевикам.
Вступив в РКП(б) вскоре после Октябрьской революции, начал активную литературную деятельность. Был лично знаком с Троцким, по рекомендации которого назначен руководителем литературно-издательского отдела Красной Армии, где впервые организовал выпуск агитационных плакатов.
В 1921 году он основал критико-библиографический журнал "Печать и революция", редактором которого оставался до 1929 года. В 1926 году по рекомендации Луначарского Полонский назначен по совместительству главным редактором журнала "Новый мир" и одновременно заведующим Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина, Москва)
В течение десяти лет он опубликовал в этих журналах множество статей - литературно-теоретических, публицистических, исторических, большинство из которых выпускалось в виде авторских сборников: "Уходящая Русь" (1924), "Марксизм и критика" (1927), "О современной литературе" (1928 - 1930).
Полонский был из тех людей, к которым нельзя относиться равнодушно.Его ценили и уважали как блестящего критика, исключительно владеющего пером, но многие ненавидели за ту же публицистику.
Известна неприязнь к Полонскому Владимира Маяковского, которая началась из-за различия во взглядах на роль писателя в обществе, а также нападок Полонского на литературную группу "ЛЕФ", которой руководил Маяковский.
Маяковский считал долгом писателя работать для пролетариата и только в интересах партии. Полонский - как подсказывает его внутреннее состояние и психологический мир, то есть "есенинщина". Поэт видел в противнике представителя тех, как он выражался, "новых русских греков, которые все умеют засахарить и заэстетизировать".
Но Полонский остался честен. Он после смерти своего идейного противника написал: "Его можно было любить. Его можно отвергать. К нему нельзя было лишь оставаться равнодушным. Это потому, что в поэзии его горел настоящий огонь, обжигающий и неостывающий".
После высылки Троцкого из СССР в 1929 году сгладились резкие оценки критика по отношению к литературным и политическим фигурам. Казалось, что у него произошел полный поворот к конкретным будням. "Где борьба, там - романтика", - писал он в одной из статей того времени.
Для нас наиболее интересен последний период жизни Вячеслава Полонского, неоспоримо связанный с Магниткой.
Воспользуемся заметками из его дневников 1920 - 1932 годов, опубликованными в журнале "Новый мир" (№№ 1 - 6, 2008).
На земле Магнитостроя
Запись из дневников, датированная 21 июня 1931 года: "Ездил на три недели в Челябинск и Магнитогорск - на стройку. со мной: Гладков, Малышкин, Пастернак и Сварог...
Малышкин - в вагоне, когда провезли мимо эшелон кулацких семей, зашел ко мне в купе, плакал и говорил: "Ничего не понимаю. Зачем их везут? Куда? Кому это нужно? Неужели надо, чтобы так растаскивали и губили цвет нации, здоровый и красивый народ?"
Из верхнего окна теплушки, вверху - голов десять: и грудные ребята, и девушки лет по шестнадцати, и голова деда, и паренек лет под двадцать. Его спросили: "Кто вы такие?" "Да все кулачье, - смеясь ответил он, - куда везут? Не знаем". И все без злобы. Детишки с любопытством посматривают из окна..." (из воспоминаний моего отца Виктора, раскулаченного, ему тогда было шесть лет:"Раскулачили и нас. Ехали мы в "телячьих вагонах". Я дорогой пытался выглянуть из теплушки, а красноармеец штыком пригрозил: "Заколю!")
... На стройку писатели прибыли в первых числах июля, где пробыли несколько дней.
И вот тут появляются загадки, на которые еще потребуется найти ответы.
В Москве в 1931 году в издательстве "Федерация" печатается книга Полонского "Магнитострой", датированная июнем, а в августовском номере "Нового мира" за тот же 1931 год выходит журнальный вариант этой книги.
В Магнитке писатели пробыли несколько дней, окунувшись "в лихорадку буден", основательно изучили "кухню" технологического производства, сделали сотни записей в рекордно короткое время, и практически немедленно после этого последовали вышеуказанные печатные произведения, подписанные Полонским.
Когда же и как успел это сделать Вячеслав Полонский? Сам Полонский, талантливый мастер пера и блестящий публицист, о технологических особенностях производства имел смутное представление, что видно из нескольких рукописных страниц записей Полонского, с которыми я познакомился. Анализ особенностей стиля публициста показывает, что подавляющее число страниц книги написано не Полонским, возможно, по его заданию, с использованием документов, привезенных с Магнитостроя.
Еще одна загадка публициста Полонского. Он педантичен и основателен в ведении дневниковых записей, но последняя заметка в дневнике указывает на 26 января 1932 года. На этом прерывались дневниковые записи публициста.
Согласно версии журнала "Новый мир", он "скончался в возрасте 46 лет по дороге из Магнитогорска".
Вызывает недоумение отсутствие ряда записей обязательным публицистом.
Может, это случайность? А в это время он второй, последний раз поехал в Магнитогорск...
Последняя командировка
В январе 1930 года в Магнитогорске при редакции газеты был создан литературный кружок "Буксир". Литераторы Макаров,Неверов, Завалишин и другие объединились в "рабочую ассоциацию пролетарских писателей для оказания помощи литературным кружкам и руководства ими с целью призыва рабочих ударников в пролетарскую литературу".
Сюда Свердловский обком партии, курировавший Уральскую область, включающий в то время и нынешнюю Челябинскую область, и пригласил Вячеслава Полонского прочитать ряд лекций по истории литературы. Это была его последняя командировка.
В справочных изданиях ("Большая советская энциклопедия, "Краткая литературная энциклопедия",ряде публикаций в интернете) местом смерти литератора указываются Москва и другие пункты, названы и несколько различных дат его кончины. Еще одна загадка?
Проведу самостоятельное расследование, основанное на документах и размышлениях.
Известно, что в последнюю командировку Вячеслав Полонский отбыл живым и здоровым, но 24 февраля 1932 года газета "Магнитогорский комсомолец" с прискорбием известила:
"22 февраля проездом из Москвы в Магнитогорск прибыл Вячеслав Полонский. Тов. Полонский, заболев еще в Москве (новая неувязка - автор), приехал в тяжелом бессознательном состоянии и был немедленно доставлен в больницу. Врачи констатировали сыпной тиф. 24 февраля в 17 часов Полонский скончался".
Соответственно, на другой день в столицу отправлена скорбная весть, что дало впоследствии повод датой кончины считать 25 февраля, а позже логичн появился и пункт смерти - Москва.
Планировалось отправить тело покойного самолетом, но по техническим причинам и погодным условиям это было невозможным..
В конце 80-х годов краеведами Троицкой и Гакиной сделана следующая запись со слов поэта Михаила Люгарина:
"Полонский приехал В Магнитку зимой 1932 года, где и умер. Тело покойного в Москву сопровождал я. Вагон был отдельным, прицепленным в конце поезда. Ключи находились у меня. На станциях я информировал Москву..."
Закономерны вопросы, какие компетентные органы и почему так интересовались передвижением траурного груза?
Первого марта поезд прибыл в столицу, а на следующий день, как свидетельствовал поэт Люгарин, тело кремировали и предали земле.
Отсюда разночтения в дате кончины Полонского, датированные первым весенним днем...
Поэт Корней Чуковский записал в своем дневнике первого марта:"Умер Полонский... Сегодня его сожгут - носатого, длинноволосого, коренастого, краснолицего, пылкого. У него не было высшего чутья литературы: как критик он был элементарным, теоретиком - домотканым, самоделковым, но журнальное дело было его стихией: он плавал в чужих рукописях, как в море..."
Еще один вопрос возникает при знакомстве с воспоминаниями художника Бориса Ефимова, доступными из интернета. На этот раз о цели и месте назначения последней командировки Полонского.
"Как-то он пригласил меня к себе домой. Мы сидели в его маленьком кабинете, заваленном книгами и рукописями.
Он говорил: "Вы знаете, я очень устал. Мне нужно на время куда-нибудь уехать, чтобы соскучиться по этой обстановке и снова с аппетитом взяться за работу. И я еду в Свердловск. Меня пригласили на пару дней прочесть несколько лекций по истории литературы.
И он уехал.
Через несколько дней мне позвонил приехавший из Свердловска поэт Берестянский: "Умер Вячеслав Полонский. Он где-то по дороге подхватил сыпной тиф и вот..."
Через несколько дней в Москву привезли цинковый гроб, в крышке которого сквозь маленькое стеклянное окошечко была видна голова Полонского, наголо остриженная. Это было страшно.
Смерть Полонского была безвременной. но я скажу - кто знает, может быть, такая смерть избавила его от более страшной участи - неминуемого ареста, истязаний и расстрела".
В интернете я обнаружил и дневниковые записи А. Борового:" Полонский усиленно ерзал, но его травили. И травили тем больше, чем больше он ёрзал. Напрасно он объяснял, растолковывал, увязывал, вилял. Его травили. И затравленным он умер".
Здесь можно было поставить точку на попытке разрешения ряда тайн именитого москвича и выдающегося публициста, если бы не новая загадка: есть версия, Что Вячеслав Полонский похоронен ... на земле Магнитостроя.
Кого же тогда кремировали и похоронили на столичном кладбище?
Впрочем, ответ на это требует сбора новых материалов, поиска и встреч.
МАШИНИСТ ИЗ МАГНИТКИ
"Столица", ставшая "Судьбой"
В начале тридцатых годов В Советском Союзе был объявлен так называемый призыв ударников в литературу.
Согласно лозунгу, сами рабочие -ударники сами должны были описывать свои трудовые подвиги. Из этой затеи ничего не вышло."Произведения" были плохими и малограмотными.
Среди них заметно выделился роман двадцатилетнего Александра Авдеенко, бывшего беспризорника и донецкого шахтера. В 1933 году в "Профиздате" вышел роман магнитогорского машиниста "Я люблю", впоследствии переведенный на несколько иностранных языков.
Книга была еще "теплой", а в "Литературной газете" уже появился добрый отзыв - большая статья Сергея Динамова "Рождение художника". Издательства наперебой готовили произведение к переизданию.
Обласканный вниманием Горького, после незначительных поправок пролетарского патриарха литературы и Всеволода Иванова, "Я люблю" вышел огромным для своего времени тиражом. Так начался творческий путь молодого писателя.
Позже Авдеенко вспоминал: "Я люблю" - моя первая книга. Здесь был один человек, возвращающийся назад, в прошлое. Я описывал свой быт, родственников - отца и деда".
Последующие произведения писателя были иными. В 1933 году Александр Авдеенко задумал книгу-эпопею, чтобы "показать историю первой пятилетки в художественных образах. В романе он выводил новых героев - Гитару, Бакарая, Кольку, Сторожилова.
Как отмечал позднее писатель, его Бакарай - башкирин, забитый жизнью, вечным несчастьем и горем, в романе превращается в счастливого человека. За его образом стоит рекордист Магнитостроя Галиуллин. В другом персонаже - Кольке - читатель легко мог узнать Виктора Калмыкова, секретаря комитета комсомола Коксохима.
Будущий роман Александр Остапович назвал "Столица" в "честь столицы пятилетки, столицы рабочего класса".
Рукопись получилась громадной, толщиной в два кирпича. Это объяснялось просто: в городе не нашлось обыкновенной писчей бумаги, и роман пришлось печатать на оборотной стороне географической карты Урала, забракованной и пущенной в потребительский оборот.
Рукопись первоначально оценил Горький, но потребовал определенной доработки. после корректировки она была снова направлена Горькому для вторичного прочтения.
В 1936 году роман был опубликован в Москве под названием "Судьба".
Спасибо тебе, товарищ Сталин!...
"Когда у меня родится сын, когда он научится говорить, то первое слово, которое он произнесет, будет - Сталин".
Это цитата из автобиографической повести - исповеди Александра Авдеенко "Наказание без преступления" (Москва, "Советская Россия", 1991).
Александра Авдеенко мы считаем магнитогорцем не только потому, что он проработал полтора года в Магнитогорске в самом начале истории комбината, но больше потому, что он был одним из немногих литераторов, кто отразил историю Магнитки в своих произведениях. Он, несомненно, оставил заметный отпечаток на литературной истории нашего города, но о нем самом нам известно немного.
Поэтому каждый новый факт из его жизни или комментарии мы воспринимаем с интересом.
Пожалуй, одним из самых интересных документов о писателе является его книга, цитата из которой приведена в начале. Эта книга, по сущности - попытка автора объяснить свои взаимоотношения с окружением, партийными и литературными функционерами, но воспринимается как попытка личного оправдания.
Невольно создается впечатление, что автор оправдывается именно за те слова в книге, которые вырваны из контекста его же выступления.
Приведенная цитата показывает всю глубину публичного обожествления Сталина, свойственное партийно-общественной жизни СССР в начале 30-х годов.В это обожание еще не был подмешан страх - события, толчком к которым стало убийство Кирова.
Авдеенко, молодой литератор "от станка", в неполные 26 лет получил огромную известность первым же своим романом "Я люблю". Писатель переполнен восторженными чувствами. Он хотел поделиться ими со всеми, хотел писать великие книги, у него впереди блестящее будущее. Он живет и работает в Свердловске, куда перебрался после разделения Уральской области на ряд областей.
Магнитогорск отошел к Челябинской области, и Авдеенко поддался уговорам И. Кабакова, секретаря Свердловского обкома партии, уехать и творить с другими молодыми писателями в столице Среднего Урала.
Черновик его новой повести "Столица", о том же Магнитогорске, только что одобрен Горьким. Он избран и сидит в президиуме собрания всего цвета советской интеллигенции Свердловска, перебирая в руках листки с текстом восторженной речи, с которой он выступит. Речь произнесена и напечатана в "Правде" 9 декабря 1934 года и приведена в книге "Наказание без преступления". А месяцем позже Александра Остаповича выбирают делегатом на седьмой Всесоюзный съезд Советов.
И вот он в Москве. За день до открытия съезда его вызывает Мехлис, главный редактор "Правды".
"Прекрасная у вас была речь в Свердловске. Громадный резонанс имела. Вовремя прозвучала. Почти все коммунистические газеты мира перепечатали ее. Она была бы еще лучше, если бы вы не разъединили Советскую власть и Сталина. Вы говорите: "Я счастлив, смел, дерзок, любопытен, люблю все красивое, здоровое, хорошее, правдивое - все благодаря тебе, Советская власть".
Советская власть - это прежде всего Сталин. Именно его мы должны за все благодарить. А вы об этом ничего не сказали..."
Ночью в номере гостиницы "Националь" Авдеенко пишет новый вариант выступления, заменяя в своей свердловской речи "Советскую власть" на "великий воспитатель Сталин".
Речь произнесена. Ее следует рассматривать как типичный образец публичных выступлений эпохи.
Мы разыскали ее текст в номере газеты "Магнитогорский рабочий" от 2 февраля 1935 года и приводим ее полностью. Пусть читатель сам делает выводы.
"Речь тов. А. Авдеенко на 7 Всесоюзном съезде Советов.
Сегодняшнюю свою речь я хотел бы назвать "За что я аплодировал Сталину".
Товарищи делегаты, я стану глубоким стариком, но никогда не забуду, как два дня назад мы встречали т. Сталина.
Я никогда не был счастливее, видя и испытывая великую любовь и преданность к Сталину. Я горжусь этим.Пройдут столетия, и грядущие коммунистические поколения будут нас считать самыми счастливыми людьми из всех смертных, из всех живущих на земле во все века, потому что мы видели Сталина - гениального вождя, мудрого, смеющегося, ласкового, величественно простого.
Когда Сталин вышел на трибуну, что-то неизмеримое по своей силе, грохоту, крикам, чувствам произошло в зале. Две тысячи делегатов вскочили с кресел, аплодировали, кричали "ура", улыбались ему, родному Иосифу Виссарионовичу. И мы все видели за Сталиным страну социализма, новые заводы, фабрики, самолеты, переделанный Урал, Сибирь, новых людей, бесклассовое общество, близкий социализм.
Да, так за что же я аплодировал Сталину? Начну издалека.
Я был карманщиком, взломщиком, шулером, авантюристом. Я перепробовал все профессии. Я охотился за хорошей жизнью. А люди охотились за мной. Ив ограблении, и когда я заносил нож, мною двигала, во мне вечно жила великая, неуемная ненависть, злоба.
Постепенно я стал человеком-зверем. Я был не один. Я видел тысячи похожих на меня и взломщиков, и карманщиков.
Советская власть вернула нас к жизни трудом, доверием, удивительной заботой. Каждое наше предприятие, вся наша советская система - это один большой комбинат по перевоспитанию человека.
Я - один из этих тысяч.
Я - полноправный гражданин. Я силен, гуляю на свободе, люблю свободу. Я воспитываю в себе самые лучшие человеческие чувства: любовь, преданность, честность, героизм - все благодаря тебе, великий воспитатель Сталин.
Я вечно счастлив, жизнерадостен, непоколебимо бодр.Я с большим сожалением ложусь в постель, с радостью просыпаюсь. Я буду жить сто лет, волосы мои поседеют, но я останусь вечно счастлив, радостен, - все благодаря тебе, великий воспитатель Сталин.
Я не один. Нас много. Мы - инженеры, писатели, летчики, журналисты, слесаря, монтеры,члены правительства, хозяева городов, исследователи Арктики, ученые - все благодаря тебе, великий мудрый воспитатель.
Наша любовь, преданность, сила, сердце, героизм, жизнь, - все для тебя, товарищ Сталин.
Твое имя будет на каждом заводе, на каждой машине, на каждом клочке земли, в каждом сердце человека.
Когда моя любимая девушка родит мне ребенка, первое слово, которому я его научу, будет - Сталин. (Продолжительные аплодисменты".
Документ замечательный. За него не надо оправдываться. Он был одним из тысяч подобных. По-другому было нельзя. Целиком эта речь малоизвестна, встречаются упоминания лишь последней фразы.
Его речи не отказать в своеобразной смелости и красоте. Он открывал себя всем, он публично давал обещания, а их надо сдержать. А может быть, это просто восторженная речь молодого юноши, который выступал перед самой влиятельной взрослой аудиторией и которого "понесло" под влиянием пафоса и момента?
А нас, кто интересуется историей Магнитки и известных людей, к ней причастных, ценность данного документа в том, что он расцвечивает некоторые "белые пятна" биографии Авдеенко, касающиеся его скитаний и молодости.
Этот документ существует и его надо вернуть читателю.
Искупление кровью
Пути к славе, как и судьбы книг,не всегда ровны и объяснимы.
В августе 1940 года уже известный писатель Александр Авдеенко подвергнут травле и гонениям за сценарий фильма "Закон жизни", назван "вражеским охвостьем", исключен из партии и выгнан из Союза писателей.
Книги Александра Авдеенко изъяты из обращения и уничтожены. В поисках куска хлеба бывший магнитогорский машинист, ныне донецкий шахтер, стал помощником машиниста врубовой машины на шахте папанинцев.
В первые дни войны Авдеенко закончил минометно-пулеметное училище и в звании лейтенанта участвовал в прорыве блокады Ленинграда, и по-прежнему писал корреспонденции, предназначенные фронтовой газете.
Среди материалов, присланных в редакцию, были статьи различного качества, но его упорно не печатали.
Д. Ортенберг в книге "Писатели на фронте" вспоминал, что в это время "Красной звездой" задумали очерк об офицере, разжалованном в рядовые и подвигом искупившим свою вину. Поручили выполнение этого задания известным журналистам. Талантливо выполнил поручение только Александр Авдеенко. Он так и назвал очерк "Искупление кровью".
За штрафника ходатайствовал ответственный редактор "Красной звезды" Вадимов. "Товарищ Авдеенко является лейтенантом, ведет себя на фронте мужественно и пользуется уважением бойцов и командиров. Прошу разрешения печатать его очерки в "Красной звезде".
Последовала резолюция: "Пусть печатают: Авдеенко искупил свою вину. Сталин".
Дальнейший путь Александра Авдеенко можно проследить по заголовкам очерков и корреспонденций: "На Западном Буге", "Танкисты за Вислой", "В Карелии". Был он и в Берлине, и в Праге, успел побывать и на Красной площади, увидел Парад Победы и написал о нем.
Много фронтовых событий осталось в записной книжке и дневниках ветерана-писателя, но он всегда возвращался к очерку сорок третьего года, изменившему его судьбу.
"Искупление кровью" означало его воскрешение из небытия и возвращение в писательскую семью. Авдеенко был заново принят в члены Союза писателей, а в 1944 году - в партию, но и здесь стаж - с 1937 года не восстановили.
Творческий путь Александра Авдеенко и после войны был нелегким. Многие его произведения так и остались непризнанными...
Возвращение в город юности
Многие произведения Александра Авдеенко после войны оставались непризнанными. В поисках преодоления кризиса жанра он задумывает большой роман о карпатских пограничниках. Он и не подозревал, что это новый этап в его творчестве, его "звездный час".
В 1954 году "Воениздат" опубликовал первый роман из "шпионского" цикла - "Над Тиссой", которым зачитывалось поколение шестидесятников.. Это был период "холодной войны", и подобные произведения охотно публиковались, и, конечно, моментально исчезали с прилавков.
Скоро последует и соответствующее продолжение - "Горная весна" (1955) и "Дунайские ночи" (1963). О популярности этих произведений говорит и то, что последний роман в сокращении печатала даже газета "Пионерская правда".
В 1967 году Авдеенко снова возвращается к теме Магнитки. В журнале "Юность" он публикует вторую книгу романа "Я люблю", которую читатель совершенно не заметил.
Впоследствии, посетив по приглашению секретаря Союза писателей РСФСР Татьяничевой празднование сорокалетия комбината, он напишет: "Был в разлуке с городом - и не разлучался. Не видал Магнитку - видел ее. Ее биение сердца было моим".
Результатом встреч писателя с памятными местами юности, друзьями юности стали художественные воспоминания и размышления Авдеенко "Войди в огонь, в котором я горю" и "В поте лица своего".В этих книгах читатель легко узнавал характеры легендарных героев Магнитки - А. Шатилина, С. Соседа, Г. Герасимова, Н. Садчикова - узнавал других персонажей книг.
Александр Авдеенко задумал написать и третью книгу из цикла "Я люблю", но не успел это сделать:летом 1996 года он скончался.
ПРОЩАНИЕ
Совсем недавно ушли мои друзья -поэты Александр Павлов и Римма Дышаленкова.
Памяти поэта Александра Павлова
(11 января 1950 года - 22 октября 2011 года)
Он пришел ко мне под утро, во сне, прочитать новые стихи, которые я, конечно, не запомнил, привычно сказал: "Обнимаю" и ушел в небытие.
А я вспомнил последнее интервью, которое взял у Него незадолго до Его кончины.
Я спросил, Наставника и Друга,как рождаются стихи.
"Под настроение, когда зреют чувства, прежде чем лечь в строку.Думки уже были с недельку, оформить их технически несложно. На ходу рождается два-три стихотворения. Прихожу домой - строчки уже в душе и голове выплескиваются на бумагу. Что забыл, Бог с ним,значит эти строчки людям не нужны...."
Спрашиваю, всегда ли Его печатали?
"Увы, запрет на моих стихах иногда лежал пятнадцать лет, - он невесело улыбается своей редкой улыбкой, как бы снимая ее с лица и даря собеседнику.- Мой "Новый дом" считали нежелательным "за явный призыв к свержению Советской власти" с определенными для меня неприятностями.
О публикации стихотворения "Цирк" не могло быть и речи.
"Цирк"
Везли облезлых старых петухов.
Зачем везли - уму непостижимо.
Куда таких, пощипанных и жирных,
но с гордой непреклонностью голов?
Везли за шумным цирком непременно,
хотя прошла их славная пора.
На них смотрели косо повара
и даже моськи лаяли с колена.
Среди ученых псов, котов, ослов,
с зерном, шестками, чистою водою,
везли, как будто племя молодое,
заслуженных, бывалых петухов.
Да разве же прогонишь, бросишь их,
привычных к шуму солнечной арены?
И потому везли с собой таких -
слепых, облезлых, жирных и надменных.
Я не понимаю расхожей фразы, что, мол, у России - две беды: с одной - согласен, со второй - готов поспорить. Однажды в словаре русских имен и фамилий встретил толкование: "Дурак - нецерковное распространенное русское имя, дававшееся очень почтенным людям для снятия порчи и дурного глаза до принятия христианства на Руси". Мне стало обидно, что имя собственное давным - давно стало нарицательным в нашей речи.
А Ивану-дураку, как и Иванушке-дурачку, любимым персонажам в народе, нет равных в борьбе со сказочными злодеями. Так родилось стихотворение "По долинам, лесам...", до поры до времени, положенное "в стол".
Он, без запинки, читает наизусть:
... Сколько помнят года -
ты такое выкидывал! Сдуру?
На широких ладонях
такое в глуши поднимал!
На мечи, на штыки,
на смертельную шел амбразуру,
и решительный миг
всею жизнью свое понимал.
Видно, в сказках не зря
прославлялся дурак всенародно
пресловутый Иван,
добывающий людям добро...
Да, молчание - золото,
если кому-то угодно,
и порою не грех
пораскинуть свое серебро.
Он снова улыбнулся: "Кому-то очень не понравились эти строчки: ведь "сказка - ложь да в ней намек..."
К сожалению, 22 октября 2011 года преждевременно и трагически ушел из жизни поэт Магнитки со своей горькой, так и недопетой, песней:
"Не устает историю вершить
Законов свод.
И нет печальней повести...
Пока мы будем по указам жить -
Мы никогда не будем жить по совести..."
Свой обзор магнитогорской литературы я хочу завершить стихотворением Александра Павлова "Глядень-гора".
"В моем краю магнитные ветра
и тишина нестойкая, скупая...
У каждого своя Глядень-гора,
и у меня...
Которую скопали.
Магнит-гора...
За поволокой дней
твой гордый крик все тише и тревожней,
но почему-то зорче и видней
у твоего глубокого подножья.
Твое большое сердце растеклось
по всей стране, от севера до юга,
укрыв ее продутую насквозь,
стальной непробиваемой кольчугой.
У каждого своя Глядень-гора,
трибуна жизни, вещая вершина,
откуда животворные ветра,
взлетев под солнце, падают в долины.
Магнит-гора...
Отвернутым пластом
ты падаешь в долину безымянно...
Но за тобою прячется восток,
и на ступенях дремлют ураганы".