Впервые за четыре месяца проживания в столице я заболела.
Разумеется, рано или поздно это должно было произойти, несмотря на явный положительный эффект от местного климата для меня лично. Но фактически заболела я все-таки не в Москве, а в столице совсем другой страны. Варшава хоть и обладает типично московской высоткой, климат имеет практически петербургский. Влажность, даже сырость, низкое небо, туманы - организм среагировал моментально. Я вернулась в Москву с кашлем, насморком и повышенной температурой, и, конечно, по мановению волшебной палочки здесь это все не исчезло. Ситуацию усугубило и то, что за четыре месяца новой жизни я разучилась болеть и не приняла меры вовремя. Что поделать, мы все слишком быстро привыкаем к хорошему.
В более сухом московском воздухе кашель моментально уступил место тяжелому насморку. Болезнь отправилась развиваться своим чередом, по своим суровым законам, согласно которым если ее лечить, пройдет за семь дней, а если нет - за неделю. Плавающая температура, колеблющаяся от 37 до 37.3, которую нельзя и бессмысленно сбивать, и потому она выматывает бренное тело абсолютно, полное отсутствие аппетита, дурнота, сердце, которое придавливает от каждого резкого движения, пересохшие губы от постоянно забитой носоглотки - словом, идеальные условия, чтобы наглотаться лекарств, завернуться в одеяло и не вылезать из него несколько дней, особенно при условии, что на неделе не нужно ни по каким делам.
Все бы хорошо, если бы не одно "но" - лекарства нужно купить. Встать ножками, одеться, сползти вниз до круглосуточной аптеки, попросить что-нибудь, что поставит на ноги за 3-5 дней, оплатить и вернуться.
Собственно, именно так я и сделала, но, как водится, забыла, что "любимый" раскладывающий спрей для носа заканчивается. За ним пришлось топать на следующее утро, когда помимо перечисленных "радостей жизни" я проснулась с убийственной невралгией в спине.
"Ничего, детка, ты это сможешь", - сказала я, глядя в зеркало. "Детка" с сальными волосами, красными аллергическими пятнами на лице (аллергия тоже моментально напомнила о себе в сыром Варшавском климате), слезящимися глазами за толстыми очками и растрескавшимися губами, как мне показалось, недоверчиво хмыкнула, но деваться некуда.
Через десять минут мы были дома с искусственно разложенным носом и ожидаемо подскочившей температурой после вылазки на белый свет, в котором погода отличалась от родного болота только отсутствием дождя. И на том спасибо.
Когда-то давно, будучи примерно в моем возрасте за вычетом пары лет, моя мама, жившая одна в городе Пушкине, ныне являющимся отдаленным районом Санкт-Петербурга, заболела гриппом. Чувствовала она себя примерно так же, как я, только температура была выше на два градуса. Мы знаем, что спасение утопающих - дело рук самих утопающих, поэтому мама, конечно, собрала остатки сил в кулак и проделала путь до аптеки и обратно. После этого, приняв лекарство и провалившись в тяжелый, липкий температурный сон, она очнулась с отчаянным, острым и совершенно непоколебимым желанием больше никогда не жить одной.
Эту историю я слышала неоднократно. Конечно, мама освежила ее в моей памяти и сегодня, услышав по телефону мой насквозь больной голос, поведавший историю о походе в аптеку в состоянии бычка, который пошатывался на доске у Агнии Барто.
"Знаешь, а у меня наоборот. Я еле доползла туда и обратно, мне сейчас очень паршиво, но... Я испытываю такую гордость, что могу позаботиться о себе сама. Что могу рассчитывать только на себя. Что никому ничего не должна за то, что мне принесут спрей. Что меня здесь никто не видит. Господи, мама, я, видимо, на всю голову двинута? Мне даже в таком состоянии так радостно жить совсем-совсем одной. Я вчера целый день не могла поесть, потому что не было сил себе что-то разогреть и тем более приготовить. Но я все равно радовалась, что никто не прилетит кормить меня с ложечки".
Я думала, мама начнет причитать, расстраиваться, говорить что-либо о том, как ее девочка пострадала, что даже в мыслях не допускает к себе никакой заботы, что это все временно, это пройдет и выровняется... Но мама все-таки Моя мама, и поэтому она очень искренне рассмеялась со словами: "Господи, как же мы все тебя достали за столько лет своей опекой! Нам с папой надо было тебя еще в восемнадцать отпустить. Ты ведь хотела".
Хотела, хотела всегда. Я, домашний, почти ничего не видящий со своим минус десять ребенок, который всегда только учился и был практически не приспособлен ни к чему бытовому - отчаянно мечтала жить одной при первой возможности. Именно одной, не замуж, даже не с бойфрендом. Жить одной, в своем собственном небольшом мире, куда никто не может зайти и внедриться без моего разрешения, без спроса и предупреждения. Жить одной, ходить одной, думать одной, чувствовать одной, читать, творить, учиться, завтракать, обедать, ужинать, смотреть фильмы - и, конечно, регулярно ездить к родителям на любимые воскресные обеды. Рассказывать им то, что сочту существенными событиями ушедшей недели, слушать их, шутить, смеяться, привозить с собой что-нибудь вкусненькое и обязательно уезжать в свою норку-крепость, в которой будет тихо и спокойно лично для меня.
Разумеется, периодически - но всегда чаще, чем нужно - приезжала бы мама. Она бы закатывала глаза, величая мою норку вовсе не норкой, а холостяцкой берлогой без малейших признаков уюта, и непременно начинала бы носиться по квартире, как шустрый веник, переставляя все с места на место, навешивая на стены какие-то картиночки, невесть откуда извлекая цветочные горшки, скатерти и прочие рюшечки, до которых мне никогда не было и не будет дела. Поменяв положение двух каких-нибудь вещиц, она бы довольно и победоносно демонстрировала мне проделанную работу с неизменным вопросом: "Ну вот видишь! Так же лучше?" А я бы улыбалась, изо всех сил пытаясь припомнить, что это, где это было пять минут назад, как вообще было раньше - зная, что не запомню и нынешнее положение до следующего маминого появления в моих стенах.
Довольно тяжело, будучи женщиной с потрясающим врожденным чувством стиля, любопытством и, что называется, креативностью, иметь единственную дочь, совершенно этого лишенную на таком же генетическом уровне. Проявилось это с самого начала.
"Каришечка, что ты хочешь надеть в детский сад/на школьный праздник?"
"Мамочка, выбери то, что тебе нравится - а я надену".
А уж по части оформления жилого пространства - и подавно. Мне не то, чтобы было абсолютно все равно - мне нравилось то, что делают родители.
Свои желания появились позже и выразились они в одной простой мысли: жить отдельно. Вся моя семья, да и я сама отчасти, думали, что наедине с собой я познаю дзен уюта для себя лично, но мы все ошиблись. Что не дано, то не дано, и будь московская квартира не съемной, а моей лично, в ней бы ничего существенным образом не изменилось по моей инициативе. Я бы так и не захотела ни украшать ее, ни вылизывать каждый угол до блеска, ни вешать на стены картинки, фото в рамках и прочие рюшечки. Евроремонт, новая мебель да полы с подогревом - мой максимум. И это бы ни за что не ушло далеко от офиса - неспроста же я, имея работу, радостно засиживаюсь там чуть ли не до десяти вечера вне зависимости оттого, ждет ли меня кто-то дома. Но опыт показал, что в пустую, спокойную квартиру без других людей приходить гораздо приятнее, даже для того, чтобы принять душ и упасть в кровать.
Мне нравится жить в своей "норке". Мне даже нравится в ней болеть. Она неприступна, недосягаема, потому что все, кто мог бы примчаться ко мне, односторонне решив, что я нуждаюсь в заботе, находятся в Городе-на-Болотах.
"Мама, а как думаешь, я еще когда-нибудь захочу по доброй воле с кем-нибудь жить?"
"Ну, я же захотела. Хотя жила одна с семнадцати лет, тебе, наверно, тоже нужно время".
"Никогда ты не жила одна! Вначале студенческое общежитие, потом в Пушкине - соседка по коммуналке. Это совсем другое. Это ни разу не жизнь совсем одной, особенно с твоей общительностью".
"А ведь и правда. Я не жила. Твой отец жил один. Четыре года между браками и был в откровенном восторге. Работа, прогулка домой с размышлениями, философией, осмыслением жизни, книги, песни под гитару. Встречи с друзьями, которые потом уходили. Изредка к родителям на обед, когда он в настроении. Тайные отношения с женщинами, которые тоже не оставались на ночь, о которых никто не знал. Он был в этом счастлив и не искал ничего другого. Так что, девочка моя, кого-то это все сильно напоминает".
"Слушай, а ведь точно! Помню, помню эти рассказы. Что же с ним потом случилось... "
"Меня встретил".
В очередной раз высморкав нос и влив в себя чашку чая с лимоном, я подумала о том, что в Петербурге мое добровольное, радостное проживание в полном одиночестве было бы невозможным. Невозможным априори - и в силу близости родителей, и в силу того, что Город-на-Болотах в сравнении с Москвой куда ближе к классическим периферийным идеалам, согласно которым все должны быть в парах, жить не в одиночестве и уж точно не работать в офисе с раннего утра до закрытия метрополитена по собственной доброй воле. В Петербурге убежденные сингл-трудоголики, да ещё и женского пола - довольно инородные тела, тогда как Москва живет, бурлит и кипит стараниями и энергией именно таких людей, с удовольствием отдающих себя в эти жернова во имя самих себя, во имя жизни, движения, смелости и бесстрашия.
Москва большая и разная, в ней находится место для всех. В том числе, для приезжих с самыми разными стартовыми, живущими в разных условиях, имеющими разные приоритеты, кроме одного - прижиться, обосноваться, остаться в столице, врасти в нее корнями, закрепиться. Я никогда не смогу понять людей, которым ни разу в жизни не хотелось жить одним, которым скучно наедине с собой, которые постоянно жаждут заполнения каждой свободной секунды хлебом и зрелищами, даже если "сырьем" для такового выступают другие человеческие индивидуумы. Не пойму и тех, кто боится настоящей жизни во всех ее проявлениях, большинство из которых далеки от розового цвета, тех, кто предпочитает иметь мнение, основываясь не на своем, а чужом опыте, только наблюдая со стороны. А меня, в свою очередь, никогда не поймут те, кто никогда не имел жгучего желания покинуть родительское гнездо, пробовать, взлетать, падать, ошибаться, но все равно пробовать, доверять людям, тянуться к ним, отдавая себя без остатка, получая в ответ зачастую боль и разочарование - и все равно не закрываться, все равно не меняться, оставаться собой из года в год и упорно двигаться к своим целям, даже если они выглядят обреченными на провал в силу своей утопичности.
Но Москва безусловно принимает и понимает нас всех. Даже простуженных.
2016