из цикла "Это было недавно"
Приезжал ко мне на завод крепко сбитый человек небольшого роста. Ему было за восемьдесят лет и все его звали: Максимыч. Он был интересен уже тем, что говорил могучим басом и курил без остановки дорогие папиросы "Три богатыря", которые на наших заводах никто отродясь не курил.
Максимыч достался мне как бы по наследству от прежнего директора. Он был снабженец. В те скучные времена для того, что бы получить с завода какую-либо продукцию, нужно было иметь выделенные заранее фонды. Но Максимыч, по-моему, даже не знал, что это такое. Он просто приезжал, куда требовалось, - и получал всё, что ему было надо. Без всяких фондов. Но, правда, с водкой и ветчиной. С неземной водкой и невероятной ветчиной, которые не продавались в обычных и даже в необычных магазинах. Это были продукты такой немыслимой вкусноты, что запомнились мне на всю жизнь.
И всё-таки водка и ветчина были не главное. Те руководители, к которым обращался за помощью Максимыч, шли на нарушение закона не за эту ерунду. Нет, конечно. Просто Максимыч обладал таким колоритом, внушал такое весомое уважение своим возрастом, басом, вальяжностью и Бог его знает, чем ещё, что отказать ему было категорически невозможно и даже бессовестно.
Итак, сижу я в своём запасном уютном кабинете за потайной дверью, пью с Максимычем правительственную водку, закусываю правительственной же ветчиной и любуюсь стариком - он умел опрокинуть стаканчик не просто так - красиво! Выучка видна и школа!
Разговор идёт не торопясь, мы друг друга не только уважаем, но и любим. Он мне как дедушка родной, ведь я своих дедов не застал, а у него внуков никогда и не было.
Тут меня вдруг осеняет! Так ведь Максимыч должен помнить революцию - ему же тогда было лет двадцать, не меньше! Я сразу, чтоб не забыть, его об этом спрашиваю и он так, без интереса:
- Ну, помню.
Я ему:
- Так расскажи!
А он опять, нехотя:
- А чего рассказывать-то?
Я опять:
- Ну кого-нибудь ты помнишь из интересных людей?
А он:
- А кого?
У меня глаза разбежались, про кого бы спросить. Мне почему-то приходит на ум Маяковский. Я говорю:
- Ну, Маяковского, например.
И я попал! Старик оживился и басит под нос:
- Как же-с, как же-с! Мы с Владим Владимычем на бильярде играли-с.
И замолчал, затягиваясь своими "богатырями", вздыхает, видно, что ему приятно вспоминать молодые-то годы. Я, конечно, гоню его:
- Ну!!!
И он так неспешно монотонно загудел, наконец, перемежая фразы затяжками табака:
- День рождения был у артиста одного. Фамилия его Блюменталь-Тамарин была. Интересный такой, никогда по счетам не платил. А все его любили. За него мать платила. Все официанты знали, где она живёт. Она чаевые давала хорошие. Заботливая была такая.
Тамарин на салфеточке напишет сколько - и достаточно. Вся Москва это знала, и Тамарина тоже уважали.
День рождения должны были отмечать в "Нарве".
Ресторан был такой на Трубной. Скажу тебе, там был хороший бильярд - один из лучших у нас в Москве.
Ну, я пришёл пораньше, сидим с Тамариным за столом накрытым, поджидаем гостей.
Тут подходит к нам Владим Владимыч и говорит Тамарину, как бы на ухо, но так, чтобы все слышали вокруг:
- Ты мне должен партию в бильярд.
Тамарин поморщился, на стол показывает:
- Ты же видишь, у меня день рождения.
Маяковский набычился, недоволен. Тамарин скандалу не хочет, меня по плечу похлопал и говорит ласково:
- Ну, ладно, ладно - давай, Ванька за меня сыграет.
- Ну, я сыграл, - Иван Максимыч насупился, как бы задремал, погрузившись в молодость...
Не каждый день пьёшь водку с человеком, который с Маяковским на бильярде резался! Я возбуждённо налил еще, мы чокнулись, выпили по гранёному стаканчику и закусили знаменитой ветчиной. Тут я вспомнил, что история должна была иметь продолжение, и сразу же закричал:
- Так кто же выиграл?
Ответ потряс меня своей ёмкостью и непосредственностью.
- Ну, он же не профессионал,- скромно так и как бы снисходительно пробасил Максимыч.
Вот это да! Максимыч, получается, был профессионалом и, следовательно, Маяковского, который профессионалом не был, обыграл без вопросов.
- Дальше!- вскричал я, - А дальше-то что?!
Старик попыхтел, помялся, в том же неспешном темпе забубнил:
- Ну, я подхожу к Тамарину, уже гости собрались, и тихо так ему говорю, мол, Маяковский проиграл, а деньги-то платить не хочет...
- Ну! - подгоняю я, чувствуя, что Максимыч вот-вот совсем уже заглохнет.
- Ну чего, ну?... Тамарин говорит: - Плюнь, Ваня, садись за стол, не связывайся ты с говном!
Во как! Я, потрясённый, рот открыл на минутку, а Максимыч воспользовался заминкой и заглох-таки намертво, он умел держать язык за зубами - школа!
Ещё как-то раз он приезжал ко мне, а потом у него случилось горе - жена умерла, а была она лет на тридцать моложе. И чугунный Максимыч этого пережить не смог - так бывает.
В тот его приезд я задал Максимычу один только вопрос, но зато он отвечал на него сходу целую минуту.
А я всего-то спросил, удивляясь его мощному здоровью, пока он своими медвежьими лапами, не торопясь, сминал пустую картонную коробку с тремя богатырями и открывал очередную пачку:
- Максимыч, а ты всю жизнь куришь? Бросать не пробовал?
Старик был немножко оскорблён моей бестактностью: он ведь не давал мне повода такое подумать про него. Поэтому разразился длинной речью:
- Всю жизнь. Даже ночью. Сколько я водки выпил, тебе и не приснится - мы пили как люди!... Я помню с Тимошенко, маршал такой был, и с братом моим - мы пили три дня за закрытыми дверьми... Адъютанты туда-сюда водку и закуску вот такими корзинами носили, - тут он руками показал, какие огромные были эти корзины.
- А сколько женщин у меня было в двадцать девятом году! У тебя за всю жизнь не было... я тогда встречался с племянницей (он назвал очень известную фамилию одного из руководителей страны).
- И ты не поверишь,- старик перешёл на глухой низкий шёпот и как-будто даже оглянулся с некоторым страхом или опаской:
- Ночью... человек пятьдесят... танцуем в зале... и все голые!
Мы чувствительно повздыхали. Тогда эта мода еще к нам не вернулась, по крайней мере в таких масштабах.
- А что брат? - поинтересовался я, почему-то догадываясь, что с братом старика связана какая-то разгадка - ведь при всём моём уважении к Максимычу, тому в правительственной элите делать было нечего.
- Что брат? - переспросил старик, помедлив и с хрипотой вздохнув. - Брат на мине подорвался по-глупому в начале войны. Молодые были, выпили генералы и прыгать начали - кто дальше. Резвились, в общем. Вот он на мину и попал. А был он членом Ставки, самым молодым. Сталин потом приказ издал, чтобы члены Ставки на передовой не появлялись.
Другого случая попытать Максимыча у меня уже не было...
Спасибо тебе, старик. Ты мог бы написать такие мемуары, что тебя бы при Сталине деловито и без всякого следствия расстреляли, а попозже - усадили бы в психушку доживать остатки дней, а ещё попозже - просто оплевали бы и вытерли об тебя ноги. Сколько таких стариков в России было, а мемуаров нет и уже не будет.
Вот такая она правительственная водочка-то с ветчиной...