Илья познакомился с Ермиловым во времена, когда казалось, что страна, вопреки помпезным «реляциям» вороватых «младореформаторов», неумолимо неслась в пропасть. Социалистические завоевания, не преодолев порога среднестатистической продолжительности человеческой жизни, были отброшены, как ненужный хлам, в угоду рыночной экономике и западным ценностям, а народ, не то, чтобы «безмолвствовал», а так, вяло рефлектировал, пытаясь по мере своих сил вписаться в новые реалии, где «кто смел, тот и съел».
Сказать, что Илья был ко всему этому абсолютно не готов, всё равно, что назвать двустороннюю пневмонию лёгким недомоганием. Он ощущал себя глубоководной рыбой, чей-то злой волей вырванной из привычной среды, и агонизирующей под убийственными лучами неведомого огненного светила. Двадцать лет Илья чувствовал себя на суше гостем, относительно продолжительное время пребывая на берегу только в качестве праздного отпускника, сорящего деньгами. И вот, подобно напуганной до икоты Золушке, после полночного боя дворцовых часов, он оказался не на сказочном балу, а в гуще проблем, по сравнению с которыми потеря туфельки и «подстава» с транспортным средством, оказавшимся овощем, виделись лёгким недоразумением.
Пароходство, на судах которого он исполнял обязанности старшего помощника, трещало по швам, раздираемое на части мелкими частными судоходными компаниями. Поработав год практически без оплаты, и проторчав с месяц под арестом в иностранном порту за то, что новые хозяева сухогруза не удосужились перевести деньги за услуги портовых служб, Илья решил, что флотской романтики с него хватит, тем более, что привилегия привозить дефицитные товары из-за рубежа обнулилась, в связи с хлынувшим в страну потоком импорта.
Дома оказалось не лучше. Жена, за которой он и раньше замечал некий мер-кантилизм, возвращению его нисколько не обрадовалась, а через месяц вообще заявила, что их брак был «слишком затянувшимся по времени недоразумением», и потребовала развода и раздела оставленной ему дядей в наследство квартиры. Дочь приняла сторону матери, обвинив Илью в «потерянном детстве» и «душевной чёрствости». Сын же был далёк от семейных неурядиц в прямом и переносном смысле. Он готовился к карьере флотского офицера, обучаясь в Нахимовском военно-морском училище, в Питере. Уже немолодые родители Ильи, зная характер невестки, также самоустранились от дележа недвижимости, оберегая подорванное перестройкой и стихийным рынком здоровье.
В итоге, в недавнем прошлом старший помощник капитана бросил якорь в мелкой гавани однокомнатной квартиры в ближнем Подмосковье.
«Вы крепко сели на мель, капитан Сильвер, и не скоро сойдете с нее…», - по-сетовал себе Илья, оглядывая своё новое жилище.
В его активе осталась ничтожная, после дефолта девяносто восьмого года, сумма на счету и старый «праворукий» «ровер», которым побрезговала даже бывшая супруга.
Сделав ремонт и приобретя кое-какую мебель, холодильник и телевизор, Илья понял, что мечты о беззаботной жизни на берегу даже не осели на мели, они вдребезги разбились о прибрежные рифы расколовшегося на части материка, некогда носившего имя СССР. Найти достойную работу с дипломом, в котором профессия обозначалась, как «инженер-судоводитель», было не легче, чем выпускникам филфака, или балетной школы. Выручил сосед, «сосватав» Илью на должность начальника ОТК на одну из мебельных фабрик, которые тогда развелись в Подмосковье в обескураживающем количестве, словно головастики в придорожной канаве.
- Да ты не бойся, - увещевал сомневающегося Илью сосед, распивая с ним водку на свежеотремонтированной кухне, - я раньше в КБ на оборонном предприятии работал, ядерный щит страны ковал, а теперь вот, мать их, пуфики, кушетки и канапе ваяю. И ничего. И ты привыкнешь. В наше время только балаболы от политики по специальности работают.
На неделе они с соседом поехали на фабрику. Тот привёл Илью в стильно обставленную приёмную.
- У себя? - скорее удостоверился, чем спросил сосед.
Секретарша, отрепетированным кивком, выверенности которого позавидовала бы сама английская королева, подтвердила его предположение.
Сосед приоткрыл обитую дорогим дермантином дверь, и просочился внутрь, жестом пригласив Илью следовать за собой.
Они оказались в просторном, строго, по-деловому, обустроенном кабинете.
Во главе Т-образного стола, в кожаном вертящимся кресле, сидел плотного сложения, заметно лысеющий, очень коротко постриженный мужчина, с глубоко посаженными, неопределённого цвета глазами и короткими, выше губы усами. Илье он напомнил наркома тридцатых годов прошлого века, не хватало только френча полувоенного покроя и орденов Боевого и Трудового Красного Знамени на груди.
- Вот, привёл, - мотнул головой в сторону Ильи сосед.
- Присаживайтесь, - мужчина сделал приглашающий жест пухлой холёной рукой, - вы, значит, у нас моряк?
Илья хотел, было, возразить, что он моряк вовсе не у «них», но вместо этого ответил почти по-военному:
- Точно так.
- Интересно. Ну, и как там? – мужчина прямо-таки искрился неподдельными интересом и расположением.
- Где?
- На море.
- На каком?
- Простите…
- Какое из них вы имеете в виду? – уточнил Илья.
«Нарком» в некотором замешательстве пожевал губами:
- Не с того мы начали. Я Сергей Анатольевич Ермилов. Генеральный директор и соучредитель этой фабрики.
- Краснов Илья Борисович. В недавнем прошлом старший помощник капитана, - отрекомендовался в свою очередь Илья.
- Вот теперь всё верно. Наша фабрика…
Илья, изобразив внимание, выслушал проникновенную и пространную, минут на сорок, лекцию о предприятии, о мебели и о замечательных людях, которые заняты на её производстве.
«Мебель! Любите ли вы мебель так, как я люблю её, то есть всеми силами души вашей…», - мысленно перефразировал Белинского Илья. Его уже порядком утомила велеречивость директора. «Ему бы в драмкружке выступать!», - досадливо подумал он, пытаясь справиться с зевотой.
- Виталий Андреевич, - введите м… Илью Борисовича в курс дела, и покажите ему его кабинет, по-деловому закончил свой «спич» директор.
- Привыкай, - посоветовал сосед, когда они вышли от Ермилова.
- Он всё время такой му…звон? – поморщился Илья.
- Это не худший из его недостатков, - многообещающе хмыкнул Виталий.
- Может ну, её… - засомневался Краснов.
- Не дури. Думаешь охранником в супермаркете лучше?
- Почему именно охранником?
- А куда ты со своим образованием ещё устроишься? Или тебе в Министерстве транспорта тёплое местечко приготовили? – недовольно покосился на Илью сосед.
- Ладно, показывай свой храм Гефеста.
- Причём здесь храм Гефеста?
- Да высокопарный «штиль» твоего Ермилова навеял, - вздохнул Илья, и с надрывом в голосе продекламировал: «Муза, Гефеста воспой, знаменитого разумом хитрым! Вместе с Афиною он светлоликою славным ремёслам смертных людей на земле обучил…».
- Впечатлил, - уважительно покачал головой Валентин, - зацепило.
А вот сам Илья производством не впечатлился. Вкупе с директорским «Олимпом», цеха и складские помещения напомнили ему перевязь Портоса – показная роскошь, вопиюще контрастировала с убожеством скрытого под плащом (в данном случае, за воротами проходной). Предоставленная Илье коморка, почему-то позиционируемая Ермиловым, как кабинет, не удовлетворила бы даже скромные запросы папы Карло и его деревянного отпрыска.
- Ну, ты устраивайся пока, где меня найти знаешь, - сосед ободряюще похлопал Илью по плечу, и ушёл.
Краснов шагами измерил кабинет. ««Один я здесь, как царь воздушный, Страданья в сердце стеснены…», а тело моё зажато стенами каземата два на три метра. Хорошо, хоть решётки на оконце нет», - он опустился на видавший виды стул, и брезгливо скривившись, провёл кончиками пальцев по пыльной столешнице.
Неделю Илья приводил в порядок свою коморку. Валентин сделал кое-какие замеры, и в столярном цеху изготовили вполне приличный шкаф для одежды и несколько полок. Начальник отдела снабжения привёз целую коробку всевозможной «канцелярии». Вместо холста, с нарисованным на нём очагом, Илья утвердил на стене большой яркий календарь на текущий год, и приступил к своим обязанностям.
Работа была несложной. Работники фабрики действительно ответственно относились к делу, и Илье оставалось только комплектовать готовую продукцию сертификатами качества, гарантийными талонами и ставить штамп ОТК на изделия, делая соответствующие записи в толстой общей тетради.
Имея богатый опыт общения с людьми, Краснов, не скатываясь до панибратства, наладил с коллективом фабрики ровные, доброжелательные отношения, а с Валентином они вообще подружились, и тот частенько, улучшив минутку, заглядывал на кофеёк в его кабинет. Илья в шутку стал называть товарища Джузеппе, по аналогии с дружком папы Карло. Валентин не обижался. Единст-венно, с кем не удалось поладить Илье, так это с начальником производства. Таких типов в последнее время расплодилось великое множество. Будто растиражированные с помощью ротапринта, они как братья близнецы, походили друг на друга. Как правило, вялые, обросшие рыхлым жирком молодые «гомункулусы» считали, что созданы не иначе, как для руководства людьми. Уверенные в этом своём праве, они сохраняли пренебрежительно-надменное выражение на откормленных лицах, отдавая подчинённым часто безграмотные, а порой и на удивление глупые распоряжения.
У Краснова, почти полжизни отдавшего серьёзной работе, где от профессионализма начальника нередко зависела жизнь людей, скулы сводило при виде подобных специалистов.
Начальник производства был типичным представителем руководителей «нового формата». Он сразу же, не ожидая отпора, начал цедить через губу, что именно он будет требовать от Ильи, и какие именно неприятности того ждут, если качество работы покажется ему неудовлетворительным.
Илья внимательно его выслушал, взял с полки папку с документами, и выбрав нужный, вслух зачитал некоторые пункты из положения об отделе технического контроля.
- Если вам чего-то непонятно, то я разрешу вам взять этот документ с собой, и проштудировать его на досуге. Это к вопросу о том, кто, с кого, и что будет требовать, - Краснов положил папку на стол, и приблизился к несколько опешившему начальнику. – А теперь несколько слов о форме нашего с вами дальнейшего общения... Если ты, щенок, ещё раз на меня хвост посмеешь задрать, то я скормлю тебе твои же собственные тестикулы. Пошёл вон отсюда!
- Чего это Пингвин от тебя, как ошпаренный выскочил? – заглянул в кабинет Валентин.
- Кто?
- Начальник производства. Мы его пингвином зовём.
- Не знаю, - пожал плечами Илья, - мы обсуждали с ним вопросы конструктивного взаимодействия.
- Ну, и как?
- Время покажет.
С тех пор начальник производства тихо изнемогал от бессильной ненависти к Краснову, а вот с генеральным директором у Ильи со временем сложились довольно странные отношения.
Он уже год трудился на фабрике, и будучи человеком ответственным, в силу специфики своей прежней профессии, сумел поднять работу своего отдела на должный уровень. У него, прежде в гордом одиночестве несущего бремя неусыпного контроля за качеством продукции, производимой фабрикой, появились подчинённые. Две профессиональные работницы, которые некогда, своей дотошностью и требовательностью доводили до нервного срыва производственников оборонного предприятия. Илье было чему у них поучиться. С появлением на фабрике компьютеров, он освоил складскую программу, поставив на полку, теперь уже раритетную, «амбарную книгу» с учётными записями. В «механичке» для отдела изготовили всевозможные кондукторы, с помощью которых энергичные дамы проверяли соосность отверстий в каркасах модулей, присадку для механизмов трансформации и прочее. Краснов убедил директора организовать на фабрике отдел рекламаций и гарантийного ремонта. Нововведение сразу же оценили покупатели.
Службы под руководством Ильи работали, как хорошо отлаженный механизм, и Краснов от избытка свободного времени заскучал.
Ермилов, трепетно отслеживающий загруженность работой своего персонала, пребывал в состоянии некоего уныния. Он без зазрения совести уволил бы начальника ОТК по сокращению штата, но как опытный администратор понимал, без такого руководителя отдел скатится до уровня прочих подразделений, работа которых оставляла желать лучшего. Видимо, поэтому он и «приблизил» Краснова к своей персоне, делясь с ним не всегда характеризующими его с положительной стороны планами, некоторыми секретами и даже в жилетку ему не стеснялся поплакаться. Держа Илью на «коротком поводке», он тем самым примирял себя с необходимостью платить тому зарплату.
«Люблю Краснова я, но странною любовью…», - на свой лад процитировал Лермонтова Илья, когда понял, что Ермилов выбрал его себе в доверенное лицо.
Краснова такое положение не то, чтобы радовало, но давало хоть какие-то надежды на некоторые преференции. Впрочем, какие преференции? Он и прибавку к зарплате-то так и не сумел выбить из прижимистого бизнесмена.
Илья не раз вспомнил ухмылочку Валентина, когда тот намекнул, что склонность к словесной диарее не самый из худших недостатков Ермилова.
Стоило Краснову только заикнуться о повышении оклада, как Сергей Анатольевич, будто вспомнив о чём-то очень важном, перебивал его с неизменным: «Кстати! Я вот о чём хотел с вами посоветоваться…», и погружал Илью в омут своих безудержных фантазий касательно будущего фабрики.
«Нью-Васюки…», - мысленно констатировал Краснов, машинально поддакивая патрону.
Нельзя сказать, что Ермилов был патологически жаден. На своё детище, фабрику, он денег не жалел, правда, часто за счёт работников предприятия. Зарплаты выдавались по остаточному принципу. Сначала всё для производства, а уж потом и о людях можно вспомнить.
При всём притом себя, любимого, Сергей Анатольевич не обижал. Убедившись, что систематическая задержка зарплаты ни разу не привела к лицезрению «русского бунта, бессмысленного и беспощадного», он сделал эту практику нормой.
За год, что Илья работал на фабрике, директор пересел из «пассата» в новё-хонький, прямо из салона, тюнингованный «нисан мурано».
Регулярно общаясь с Ермиловым, Илья подметил за обычно неглупым и предприимчивым бизнесменом одно удивительное качество. Тот одномоментно, без каких-либо усилий мог по желанию превращаться в слепого и глухого недоумка, к тому же страдающего вялотекущей шизофренией и болезнью Альцгеймера. Директор только что слюну не пускал и в штаны не мочился. Подобная метаморфоза происходила с ним всякий раз, когда кто-то заговаривал о задолженности по зарплате, прибавке к жалованию, или просил отгулы за сверхурочную работу. Ермилов тогда замирал, словно прислушивался к чему-то в глубине себя, беззвучно шевелил губами, и морщил лоб, изображая натужный мыслительный процесс. Вся эта пантомима длилась не менее минуты. Потом он светлел лицом, доставал из кармана портмоне, стоимостью в месячный оклад любой из работниц Краснова, театральным жестом открывал его, демонстрируя пустые отделения, и с обезоруживающей искренностью и извиняющимися нотками в голосе врал:
- Свои бы отдал, веришь? Ну, нет сейчас денег. Сегодня буду звонить. Решать вопрос.
В такие моменты Краснову хотелось заехать своему «благодетелю» по физиономии. Он точно знал, что Ермилов держит наличность в заднем кармане брюк.
Илью поражала способность Сергея Анатольевича органично совмещать в себе качества серьёзного бизнесмена и мелкого мошенника на доверии. «Такой не только коня с трепетной ланью в одну телегу запрячь сможет, он ещё и прокатится на них с ветерком», - поражался Краснов разносторонним, вплоть до криминальных, способностям шефа.
У Ермилова была ещё одна замечательная особенность. Нанятых им лично работников он называл замечательными и исключительными. Он не уставал нахваливать их деловые и личные качества, раздражался, если кто-то начинал сомневаться, и не пел с ним в унисон дифирамбы его протеже. Он без малого костьми не ложился, отстаивая их реноме даже в тех случаях, когда над некомпетентностью его наймитов не потешались разве что таджики разнорабочие. Но стоило специалисту выказать какое-нибудь неудовольствие условиями работы, и уволиться по собственному желанию, как Сергей Анатольевич вслед ему незамедлительно выплёскивал ушат помоев, и заявлял, что он «лично! Лично уволил этого проходимца, отрицательно влиявшего на здоровую атмосферу в коллективе фабрики, и своими неквалифицированными действиями едва не сорвавшего чётко налаженный производственный процесс».
Ермилову, по доброте душевной, прощали его лицемерие и неблаговидные поступки до тех пор, пока его действия не стали всерьёз влиять на благосостояние его работников. Задолженность по заработной плате росла, как несущийся с горы снежный ком, рискуя превратиться в лавину, и погрести под собой предприятие. В этом случае о невыплаченных деньгах можно было забыть. Прописанная в трудовых договорах сумма оплаты труда не вызывала гомерический хохот только у адвокатов, к которым начали обращаться наиболее прозорливые рабочие и служащие фабрики. Именно эти деньги Ермилов и выплачивал людям в течение последнего года.
Зная, что по закону ему нечего предъявить, Сергей Анатольевич сохранял присутствие духа, и продолжал кормить коллектив пустыми обещаниями.
Долго так продолжаться не могло. Взрыв мог произойти в любой момент. Каждый день в приёмной директора толпились рабочие в надежде выдавить из работодателя хоть что-то. На многих висели кредиты, которые люди не могли погасить. В конце концов, дело закончилось «стачкой». Помитинговав, люди, оставаясь на рабочих местах, прекратили работу.
Илья, как «особа, приближённая к императору», знал истинное положение вещей и подсчитав понесённые убытки, написал заявление об уходе.
Узнав об этом, Валентин попытался его отговорить:
- Ты хоть понимаешь, что если сейчас уволишься, то ничего не получишь?
- А ты надеешься, что Ермилов проникнется чаяниями народа, продаст квартиру, дачу, машину, и расплатится по долгам? Может, ты ещё веришь, что на конце радуги зарыт горшок с золотом? В таком случае ты прямо сейчас можешь сесть на розового пони, и отправляться на поиски клада. Шансов добиться успеха в данном предприятии будет неизмеримо больше, чем в попытке выдавить из этого жучилы хоть копейку, - Илья не скрывал раздражения, - ты в курсе, что наша фабрика «ООО»?
- Что о-о-о?
- Общество с ограниченной ответственностью.
- А-а… Ну и?
- Ермилов подаст заявление о признании предприятия банкротом. В уставе написано, что уставный фонд предприятия составляет десять тысяч рублей. Вот им Ермилов и ответит. Перед поставщиками и банком у него задолженности нет, насколько мне известно, здесь он себе ж… прикрыл. Остаёмся мы, сирые и убогие. Пока суть, да дело, он нам ничего не заплатит, а когда люди начнут на него в суд подавать, он предъявит копии трудовых договоров, в которых чёрным по белому указан оговоренный заработок, который он и выплачивал сотрудникам в течение года. Валя, включай мозги! Нас развели, как последних лохов. Ты как хочешь, а я в этом Марлезонском балете больше не участвую, - Краснов достал сигареты, и закурил.
- Оштрафует, если увидит, - Валентин разогнал ладонью сизое облако.
- Может вычесть из тех денег, которые мне задолжал, - пожал плечами Илья.
- И что теперь делать? – погрустнел Валентин.
- С паршивой овцы, хоть шерсти клок. Я кожаный угловой диван с креслами взял в счёт задолженности. Хотел два, да Ермилов упёрся, ещё и к совести моей воззвал, начал пургу гнать, какой он бедный и несчастный.
- Он три года не был в бане, и его девушки не любят, - подхватил Валентин.
На следующей неделе он тоже подал заявление об уходе, правда, диван ему выпросить так и не удалось.
Как и предполагал Илья, фабрику признали банкротом. Денег с Ермилова сотрудники так и не получили.
Через три месяца после увольнения Краснов, совершенно без задней мысли, проезжал мимо «родной» мебельной фабрики. Рабочие меняли вывеску с прежним названием фирмы на новую. На стоянке у офиса стоял «нисан мурано» со знакомыми номерами.
- Вот ведь… - Илья даже выматерился в голос.
По радио, будто нарочно, ведущий взахлёб доказывал необходимость государственной поддержки малого и среднего бизнеса, снижения налогового бремени для предпринимателей, предоставления им дополнительных льгот, а так же…
- Да заткнись ты! – Краснов выключил приёмник, и прибавил газу.