Мой друг умер. Вернувшись с похорон, выхожу на балкон и как, впрочем, еще на кладбище, продолжаю в недоумении наблюдать буйное и нестерпимое цветение-звучание лета, эмалевое небо, растекшееся пролитыми из крынки густыми сливками. Телефонный звонок от моего друга, похороненного тремя часами ранее, раздается в тот момент, когда я прикуриваю вожделенную сигарету (было почему-то ужасно неловко курить во время всех этих мрачных отправлений). Телефон раздраженно подрагивает в руке и исполняет, призывая не тянуть уже резину, и немедленно ответить мертвому другу…сердце ястребом ринулось вниз, в тугую бездну…
Парадоксально устроена лимбическая система – три часа назад я видела его стеариновое лицо, успокоенные руки, слышала поминальные разговоры о том, какой он был чудесный, прекрасный и незаменимый, а теперь он звонит мне и я в шаге от того, чтобы отсечь только что произошедшие события, сказать себе, что это все чушь и нелепица, он живой и здоровый, и звонит мне в обычной, так бесившей всегда, манере, а именно - на ночь глядя. Или, например, молниеносно и безоговорочно согласиться с тем, что загробный мир существует и этот чокнутый нашел способ со мной связаться. Все что угодно, чтобы не соглашаться с фактом его смерти, с сухим знанием, что он никогда больше не позвонит.
За половину, не больше, секунды, в голове бешено прокручивается калейдоскоп – суеверный страх, перемешанное с оторопью ликование, злость на кладбищенскую раскадровку похорон; его сумеречное совиное лицо, вечно заляпанные, сползающие на нос очки, гримасу боли его матери; и наконец, тоска с оттяжкой, запаянная в жестянку холодной мысли – «этого не может быть». С того ли света, с этого ли, из ада, из рая, оседлав ли волну сансары или выглянув из нирваны на мгновение – но пусть сейчас он пробулькает глуховатое свое, заикающееся «с-старуха, п-ползи ко мне, у меня чумовой квартирник Чижа».
…Кто-то из его полоумных родственников набрал мне с его телефона что-то спросить, что-то незначительное и чудовищно глупое.