Сегодняшний дождливый декабрьский день в Душанбе напомнил мне один из моих студенческих дней, вернее ночей, когда мы, несколько студенческих (параллельных и курсом младше) групп факультета «иняз», отмечали новогодний праздник за городом. Это было в сельском доме одного из наших однокурсников.
Не буду описывать, как мы наряжали ёлку, как веселились, как просто дурачились и игриво подшучивали, подкалывали друг друга. Думаю, студенческая атмосфера известна многим…
Нет нужды в этом небольшом рассказе описывать все подробности той праздничной предновогодней атмосферы… Да и сама суть рассказа не в том, как мы веселились.
Она о девушке, об одной из участниц нашей вечеринки, которая училась курсом младше. Так получилось, что наша группа и группа младше нас часто проводили время вместе.
Её звали Савриниссо. Застенчивая, молчаливая, совершенно необщительная девушка. При всём старании её едва ли можно было назвать красавицей. Скорее – некрасивая (не хочется употреблять определение «дурнушка», да простит меня Саври).
С ней никто особо не общался.
За четыре года учёбы все знали друг друга очень хорошо, знали, кто с какого района, кто с кем дружит, у кого какие причуды и «тараканы». А когда дело доходило до Савриниссо, часто спрашивали: «Кто знает, откуда Савриниссо?», или «Где она живёт в Душанбе?», или «Сегодня она вообще была на лекции?». Её почти не замечали.
…Уже было далеко за полночь. Большинство друзей после очень активного вечера с танцами и играми уже спали в полутёмной комнате. Мигала разноцветными огнями наша почти двухметровая ёлка. Я вышел во двор покурить. Моросил холодный декабрьский дождь. Было очень прохладно. Поэтому я поспешил под навес, где всё ещё тлели угольки под казаном, в котором мы готовили плов и жаркое из курицы. И тут я заметил Савриниссо, которая старалась пристроить алюминиевую кастрюлю с водой на тлеющие угольки, чтобы согреть её.
– Что тебе не спится, Саври? Иди отдохни, как и все. – Это, возможно, был мой первый разговор с ней за весь вечер.
– Да я особо и не устала. Я ведь просидела весь вечер в уголке. – равнодушно ответила она. И это было правдой. Я вспомнил, что она, как всегда, весь вечер просидела одна, почти не общаясь с нами. Мы уже привыкли к ней. Она всегда была такой – молчаливым атрибутом нашего коллектива. Отвечала лишь тогда, когда обращались к ней напрямую с вопросом. («Дашь конспект, списать лекцию?» – «Да, на, бери»; «Стипендию получила?» – «Ещё нет»; «На вечер пойдёшь»? – «Да, пойду»). Училась она хорошо. Дополнительно изучала самостоятельно японский язык.
Одета она была в синие джинсы со стразами у карманов и тёмно-синий свитер с высоким воротником, закрывавшим шею. Обута в бордовые кроссовки. И поверх всего – коричневое шерстяное расстёгнутое полупальто, отороченное белым пухом по нижнему краю и доходившее до тех самых карманов со стразами. И тут я впервые заметил, что сложения она была очень даже пропорционального: довольно длинные ноги, хорошо очерченная линия талии, красивый бюст…
Но вот лицо… Оно никак не гармонировало с красивым телосложением… Круглое лицо, густые чёрные брови, близко расположенные маленькие карие глазки… и крупноватый, немного выдвинутый вперёд подбородок… Скорее отталкивающая внешность… Может, в этом и была причина тому, что мало кто с ней общался? И, видимо, она сама, догадываясь о своей непривлекательности, примирилась с тем отношением, которое выказывали ей однокурсники…
По моим наблюдениям, красивое телосложение иногда могло компенсировать изъяны лица, но в случае с Савриниссо это был не тот случай…
– У Сайёры есть кипятильник, можно у неё спросить, чтобы согреть воду. – Сайёра была нашей однокурсницей, в доме которой мы и проводили вечер.
– Не хочу её беспокоить. Всё равно угольки ещё горячие, можно и тут согреть. Хочу посуду перемыть, пока все спят…
– Оставь, завтра все вместе и перемоете – завтра у нас нет первой пары, – лениво посоветовал я ей. Скорее всего, я сказал это просто так, чтобы хоть что-то ответить.
И тут, заметив, что я всё ещё не прикурил сигарету, она подала мне коробку спичек, подобрав её с металлической полки над казаном. Я закурил и вернул ей спички.
Напротив казана, в метре от него, лежало короткое бревно, покрытое тонким двухслойным стёганым матрацем. Я присел на бревно.
Саври указательным пальцем проверила температуру воды в кастрюле и резко отдернула руку – видимо, вода была уже достаточно горячей. Затем она молча вылила воду в большой жёлтый эмалированный таз, добавила немного холодной воды из ведра, сложила туда грязную посуду, накапала зелёной жидкости из пластиковой бутылки, вспенила воду и принялась мыть тарелки.
– А сам почему не спишь? – не глядя на меня, спросила Саври.
– Сейчас докурю и пойду спать, и тебе тоже советую.
– Твоя сигарета погасла.
И тут я заметил, что после первой затяжки я совсем позабыл о сигарете…
Я выбросил сигарету на тлеющие, уже почти погасшие угли.
Дождь усилился. Было слышно, как гулко начали стучать по металлическому навесу крупные капли дождя. Запахло холодной сыростью и тем самым сельским ароматом, который напоминает запах хвороста, огорода и мокрой земли…
Я машинально начал подкладывать сухие ветки под казан. Рядом лежала кипа старых газет, я выбрал более-менее сухую из них, поджёг и вложил меж дымящих веточек. Довольно быстро разгорелся большой костёр.
Савриниссо молча встала, достала испачканные сажей картонные бумаги и, подняв казан с остатками масла и жареного лука, переставила его на землю.
– Так будет лучше, – тихо произнесла она, как бы разговаривая сама с собой. Затем, взглянув на меня, наивно улыбнулась… В этой улыбке было нечто новое для меня. Что-то достаточно интимное… Это был взгляд, очень богатый эмоциями… И мне стало интересно, чем же живёт эта молчаливая, замкнутая, можно сказать, отвергнутая всеми личность?
В это время открылась дверь веранды, и появилась голова Сайёры с длинными распущенными волосами:
– Джура, пожалуйста, закрой ворота на засов, не хочется выбегать под дождь, – тихо прошептала она.
– Хорошо, не волнуйся, закрою.
Мы уже не в первый раз собирались в этом доме, поэтому я всё тут знал. Встал, обошёл дом, закрыл большие синие металлические ворота на засов и вернулся под навес. Конечно, немного промок. Савриниссо всё ещё продолжала мыть посуду.
Костёр в очаге почти угасал. Я подложил в слабеющий огонь более крупные ветки. Костёр разгорелся. Было очень уютно под трель холодного дождя сидеть у костра и чувствовать, как нагревшаяся от огня ткань джинсов при малейшем движении обжигала ноги.
– Ты что, решил охранять меня сегодня? Иди спи. Мне не страшно, я могу обходиться одна. Уже привыкла… за девятнадцать лет…
– Нет уж, я досижу, пока ты закончишь мыть посуду.
– Ну, как хочешь. – Она встала, взяла салфетку, висящую на бельевой верёвке под навесом, и стала сушить тарелки и аккуратно составлять их на полку. Всё это время я молча наблюдал за ней. Из-под её коричневой шапочки выбились пряди чёрных волос. Да и вся она немного раскраснелась. Затем она, поколебавшись, присела на бревно рядом со мной и начала греть порозовевшие от воды ладони, подставив их очень близко к огню.
– Иногда одиночество нужно принимать, как должное, – неожиданно произнесла она. – Я, вообще-то, считаю, что человек всегда одинок. Даже среди шумного весёлого бала люди одиноки. Родители, братья и сёстры, друзья могут быть близкими к тебе, разделять твои мысли и убеждения, но всё равно, каждый человек одинок… Когда я это осознала, мне сначала стало страшно, но потом я поняла, что это – естественное состояние для всех. Но ещё не все открыли это для себя. Теперь мне моё одиночество комфортно… – закончила она свою самую длинную речь, которую я когда-либо слышал от неё. Всё это она произнесла, грея руки над костром, переворачивая ладони то тыльной стороной, то внутренней…
…Это было немного неожиданно для меня. Я не знал, как реагировать на её откровение. И, немного помолчав, ответил:
– Но ты молодая девятнадцатилетняя девушка, неужели тебе не знакомы чувства, присущие девушкам твоего возраста?
– Ты про влюблённость, про любовь?
– Ну да…
– Ещё как знакомы… но с моей «красотой», – произнеся это, она подняла ладони и изобразила пальцами «кавычки», искренне улыбнулась и продолжила: – я не пытаюсь даже самой себе признаться в своих чувствах к кому-либо… И уже давно смирилась с этим… Человек, оказывается, ко всему привыкает, если настроиться на что-то. Настрой – великое дело. На одиночество тоже можно настроиться. Жить молча тоже можно настроиться.
– Понятно. Ты и с родителями такая молчаливая?
– Да, почти. Как раз с родителями я больше всего и молчу. Мы понимаем друг друга совершенно без слов.
Я научилась получать удовольствие от того, что для многих выгляжу чудачкой, почти ущербной, не от мира сего. И поняла, что так лучше – пусть лучше меня недооценивают, чем переоценивают, так у меня будет некая нравственная фора…
Она ещё долго рассказывала мне, то есть открывалась с совершенно неожиданной стороны для меня. Я понял, что она была глубоко тонкой личностью, научившейся скрывать и защищать свою ранимость маской одиночества…
И вдруг я поймал себя на мысли, что я перестал обращать внимание на её некрасивое лицо – наоборот, оно в тот момент стало для меня одухотворённым, излучающим некий добрый свет…
Я испытывал какое-то очищение от груза ложных оценок и представлений…
Холодный декабрьский дождь продолжал лить тугими прозрачными струями, образовывая большие лужи за пределами навеса. Мне казалось, что этот дождь намеренно усиливался, словно предлагая мне встать под его очищающие струи и смыть с себя остатки прежнего налёта надменности и спеси.
Она умолкла и взглянув на меня, тихо спросила:
– Скажи, Джура, ты нарочно решил пообщаться со мной сегодня, или это случайно получилось?
– Поверь, совершенно случайно…
Мне ещё хотелось добавить: «Прости, Саври, за прежнее моё отношение к тебе…», но вместо этого я взял её согревшиеся над костром тёплые ладони в свои и нежно их погладил.
– Саври, ты прекрасная девушка…
После той ночной беседы я уже смотрел на Савриниссо совсем другими глазами. Это не значит, что раньше я её не замечал. Раньше я видел только ракушку, но не спрятанный в ней жемчуг. Прекрасный, лучезарный, перламутровый жемчуг…
В январе лекций почти не было. Мы готовились к зачётам и экзаменам.
Савриниссо я видел лишь время от времени в коридорах факультета.
В один из холодных зимних дней, после полудня, когда факультет был почти пустым (тогда действовал комендантский час, и все старались побыстрее, до пяти часов, попасть домой), в торце коридора, окно которого выходило на улицу Рудаки, я заметил Савриниссо. Она сидела на верхней ступеньке деревянной лестницы и внимательно читала конспект.
– Зубрим? – тихо, почти шёпотом спросил я её.
Она взглянула на меня снизу вверх и серьёзным голосом ответила:
– Приходится. У Гогошидзе просто так и «двойку» не получишь.
Я присел рядом и взглянул на страницы её конспекта, где крупным почерком была обозначена тема: «Общая характеристика глаголов в английском языке. Категория вида и времени».
– Трудный предмет. В прошлом году я даже пересдавал этот экзамен. Первая попытка была на «двойку».
– Ну, если даже ты пересдавал, то мне придётся трижды пересдавать, – глядя на конспект, грустно произнесла она.
– Ну уж, не прибедняйся, Саври, ты сдашь.
Она закрыла конспект и с тревогой посмотрела в окно. Во дворе института под огромной чинарой стояли два боевика, держа в руках автоматы АК-47 с перемотанными синей изолентой тройными магазинами, и грубо допрашивали какого-то первокурсника. В те дни это было частым явлением. Страшным, противным явлением… Воздух был пропитан страхом…
Мы вместе, не сговариваясь, встали и вошли в один из пустующих классов.
– Ну когда же всё это кончится! – со вздохом, чуть ли не плача, произнесла Саври и тут же села за первую парту. – Бедный мальчик, лишь бы живой остался…
Я ничего не мог ответить. Вмешиваться в такие споры было бесполезным делом. Даже вспоминать не хочется…
Мы молча посидели в холодной аудитории.
– Саври, тебя проводить?
– Нет, я взяла книгу на кафедре, домой не дают. Нужно учить здесь и сразу же вернуть. Посижу ещё немного.
– Ты взяла у Баргигуль? У лаборантки кафедры грамматики? Я её уговорю, она отдаст тебе книгу на дом. Я в прошлом году брал аж на три дня, и никто не заметил.
Баргигуль была девушкой из Хорога, и у меня с ней были хорошие отношения. И в прошлом году она действительно на свой страх и риск позволила мне забрать единственную книгу с кафедры…
– Да, верю. С твоим авторитетом-то… и студент, и преподаёшь… известный сердцеед!
– Не вгоняй меня в краску, Саври.
– Знаешь, что мне сказала Латофат, твоя однокурсница? – серьёзным тоном спросила она.
– Что же?
– Цитирую. «Парня, который овладеет телом девушки, можно позабыть, но если он овладел сердцем, то никогда, и больно, когда это безответно…». Думаю, не стоит напоминать, кого она имела в виду…
Я, глядя в её тёмные глаза, промолчал.
Она стала развивать тему дальше. В аудитории было холодно. За окном виднелись грустные, голые, серые чинары… Саври застегнула своё пальто на все пуговицы, скрестила руки на груди, пытаясь согреться, и продолжила:
– И я с ней согласна. Сама я ещё таких чувств не испытывала, и сердцем моим ещё никто не овладел, но я догадываюсь, как должно быть больно…
– У тебя ещё всё впереди. Девятнадцать лет – это ещё, можно сказать, детство… Дай Бог, чтобы у тебя было обоюдное чувство, а не безответное! – С высоты своих лет, я мог позволить себе раздавать такие советы молоденьким девушкам.
– Но я иногда думаю, что, возможно, моя внешность есть некая защита от таких сердечных мук, – наивно улыбнулась Саври.
Я заметил, что после той ночной беседы у костра Саври стала более открытой в общении со мной.
Простое правило, вычитанное из книги Дейла Карнеги, гласящее, что во время общения с любым человеком нужно дать выговориться собеседнику – и ты будешь считаться самым лучшим собеседником, приносило свои плоды. Позже я много раз убеждался в правдивости этого простого правила. Вот и сейчас решил передать всю инициативу Саври.
Мы ещё долго говорили в холодной аудитории. Меня поразили её слова об инстинктивности девичьей любви. Она сказала:
– Знаешь что, Джура? Мне не страшно, что в меня никто не влюбится. Но мне страшно никогда не стать матерью. Не родить ребёнка. Я убеждена, что в основе любой девичьей любви лежит инстинкт материнства. Биологический инстинкт…
Меня всё больше и больше удивляли её не по годам развитый интеллект и начитанность. И всё это открывалось мне из-за маски её внешней непривлекательности, на которую я уже совершенно перестал обращать внимание. Тот интеллект и глубокие мысли, которыми она, как бы невзначай, делилась со мной, делали её лицо для меня самым прекрасным…
Я молча слушал её. Мысль о двух боевиках во дворе института не покидала меня… И, возможно, мы оба, подсознательно чувствуя висящий в воздухе страх, продолжали этот отвлекающий нас от той страшной действительности разговор. Разговор о самом важном для человека чувстве. О любви. О чувстве созидательном, благотворном, о чувстве обнадёживающем, в противовес тем разрушительным, сковывающим страхом чувствам, которые несли те два «высокоинтеллектуальных» боевика, в глазах которых, кроме жестокой агрессии и ненависти, ничего не светилось…
Я взглянул на часы, было без четверти пять.
– Дай книгу, я поговорю с Барги.
Она достала из своей сумочки книгу с обложкой цвета бирюзы.
Барги ещё была в кабинете. Я попросил у неё книгу на сутки.
– Хорошо, под твою ответственность, – с загадочной улыбкой согласилась она.
Саври ждала меня в коридоре. Мы вышли из здания факультета. Холодный и сухой январский воздух ударил в ноздри. Улицы были почти пусты. Я проводил Саври до магазина «Зиннат». Она убедила меня, что дальше она пойдёт одна.
– До завтра, – сказав это, она протянула мне на прощание руку. Я почувствовал нежное тепло её ладони. – Спасибо за книгу, – добавила она.
– До завтра.
На следующий день у расписания занятий на факультете я заметил того самого мальчика-первокурсника… Слава Богу, жив-здоров.
Холодный дождь, который шел с утра, постепенно превратился в снег, от которого земля и кроны голых чинар медленно начали белеть.
Был субботний день, и большинство иногородних студентов не хотели оставаться на третью пару. Все спешили домой на выходные.
В коридоре ко мне подошла Савриниссо.
– Джура, если ты свободен, можешь проводить меня до автовокзала? Мне страшно. Куда ни глянь – везде эти страшные боевики с автоматами.
– Хорошо. Только подожди немного, я сейчас предупрежу Татьяну Кимовну.
Татьяна Кимовна – замдекана, и мне действительно нужно было предупредить ее, что третья пара не состоится, из-за банального отсутствия студентов. В эти дни так бывало часто: шла война, и особой строгости в институте не наблюдалось.
Мы вместе с Савриниссо вышли на улицу. Земля была уже совершенно белой от снега. Направились в сторону остановки к кинотеатру «8 марта».
Транспорт ходил с перебоями. Мы, не дождавшись троллейбуса №1, пошли пешком в сторону ЦУМа. Не дойдя до магазина «Ригонда», мы услышали выстрелы. Определить, откуда доносились звуки, было трудно. По всей окрестности раздавалось эхо боя, развязавшегося где-то в городе. Савриниссо, чуть приостановившись, с тревогой взглянула на меня.
– Не волнуйся, это далеко, – попытался я подбодрить её.
– Этого мне ещё не хватало. Я позвонила домой и сказала родителям, что сегодня буду дома. Они меня ждут, – невесело ответила она.
Её тревоги оказались не напрасными. Когда мы дошли до поворота в сторону Путовского рынка, чтобы оттуда поехать на автовокзал, там уже стояло оцепление из солдат в камуфляжной форме, и никого не пускали в ту сторону. Это означало, что мы никак не сможем проехать в сторону автовокзала…
– Давай попробуем через кинотеатр «Ватан», – предложил я Саври.
– Мне всё равно, какой дорогой. Лишь бы добраться до автовокзала, – чуть не рыдала она.
Людей на улице становилось всё меньше и меньше… Большинство уже были дома, за семью замками. Редкие прохожие ускоряли шаги, чтобы тоже побыстрее оказаться в безопасности.
Снег повалил ещё гуще. По улицам начали грохотать танки и БТР’ы. Становилось очень тревожно. Транспорт полностью остановился. Гражданских лиц становилось всё меньше и меньше.
Мимо нас пробежал невысокий капитан милиции, одетый в бушлат и с автоматом наперевес, и, с удивлением посмотрев на нас, прикрикнул:
– Вы что, с ума сошли, разгуливаете тут! Укройтесь где-нибудь.
Саври инстинктивно прижалась ко мне:
– Мне страшно…
– Дай мне руку, – тихо попросил я её.
Взявшись за руки, мы побежали в сторону железнодорожного вокзала. К чести Саври, она не отставала от меня. Мы быстро добежали до моста через железную дорогу, поднялись по ней и оказались в одном из переулков улицы Титова.
– Саври, у нас нет выбора, пошли ко мне.
Я жил у старого аэропорта. По дороге нам снова встретились боевики. Один из них, высокий и без шапки, с промокшими от снега волосами, почему-то заподозрив нас в чём-то, остановил нас и попросил предъявить документы. Мы показали свои студенческие билеты. Он грубо попросил нас побыстрее убираться отсюда, сказав, что ситуация очень опасная.
Когда дошли до двора, в котором я снимал квартиру, Саври уже плакала.
От волнения я никак не мог попасть ключом в замок двери.
Только войдя во двор, Саври, уронив голову мне на плечо, начала громко всхлипывать.
– Как же теперь предупредить родителей, что я не смогу поехать домой?.. – тревожилась она.
– Не волнуйся, тут живёт мой знакомый лётчик, у которого дома есть телефон. Как-нибудь позвоним…
Войдя в холодный дом, я сразу же растопил кирпичную печку сухим орешником, затем засыпал немного угля, которого у меня было достаточно.
Даже в доме был слышен грохот орудий. Видимо, району аэропорта и железной дороги придавали особую важность…
Савриниссо присела на старый скрипучий диван и уже не стесняясь плакала навзрыд. Чем я мог её утешить? Эта война уже всем поднадоела… Нам выпало такое время… Студенчество, омрачённое войной.
Я приоткрыл тяжёлые драповые занавески, и в комнате стало светлее. Снег продолжал идти.
Через некоторое время Саври успокоилась.
– Пойдём побыстрее к твоему другу, я позвоню родителям… Не могу успокоиться, пока не поговорю с ними.
Я понимал её состояние…
Мы снова вышли на улицу. Ещё было светло. Нам нужно было всего лишь быстро пересечь улицу в сторону аэропорта. Улучив удобный момент, когда на улице стало меньше военных, мы перебежали дорогу.
Быстро поднялись на второй этаж. Мой друг детства, лётчик Саша Игнатьев, сразу же открыл дверь.
– Что случилось, Джура? – с нескрываемым волнением спросил он.
– Ничего, Саня, всё в порядке. Просто нужно срочно позвонить в Курган-Тюбе.
– Ну, это не проблема, – он сразу расслабился и с улыбкой проводил нас к телефону.
И только после этого я заметил тётю Машу, Сашину маму, стоявшую у дверей кухни. Она тепло прижала меня к себе, расцеловала. Я вырос вместе с её сыновьями…
Саври благодарно взглянула на моего друга и начала набирать номер. Не сразу удалось соединиться. Лишь после нескольких попыток она услышала голос матери и, подавив в себе волнение, спокойно сообщила, что не сможет сегодня поехать домой, потому что закрыты дороги, и чтобы её не ждали.
Тётя Маша предложила нам чаю, но мы отказались, сказав, что будет лучше, если мы как можно быстрее окажемся дома.
Она, быстро забежав на кухню, вернулась оттуда с банкой тушёнки и с небольшим пакетиком медовых пряников. Я скромно попытался отказаться, но это было бесполезно…
Тепло попрощавшись, мы снова оказались на улице. Сумерки сгущались, но было светло благодаря густо выпавшему снегу.
Мы, оглядываясь по сторонам, снова перебежали улицу и вскоре оказались дома. В комнате уже было тепло от жара печки.
После звонка матери настроение у Саври заметно улучшилось.
Усевшись на диван, она с нескрываемым смущением посмотрела на меня. В её взгляде ясно читалось, что она только теперь осознала неловкость нашего положения. Она нерешительно опустила глаза в пол…
Мне тоже было неудобно… В жизни иногда случаются неловкие ситуации, и с ними приходится мириться и искать выход.
– Саври, давай попьём чаю и спокойно оценим ситуацию. Тебе, надеюсь, ясно, что на улицу сейчас ни в коем случае нельзя выходить… И тебе придётся остаться тут. Это даже не обсуждается.
Она, не поднимая головы, кивнула и проговорила:
– Ну, тогда позволь мне немного похозяйничать тут у тебя. – С этими словами она встала, сняла пальто и подала его мне. Она была в коричневых вельветовых брюках, обтягивающих её очень стройные ноги, и в тёплом шерстяном свитере цвета баклажана. Немного поколебавшись, она сняла и бордовую вязаную шапочку с двумя белыми полосами по краям и тоже протянула её мне. Встряхнув головой, она перекинула свои волосы на грудь и, несколько раз ударив по ним ребром ладони, ловко закрутила их в узелок на затылке.
Затем Саври быстро навела порядок на столе, где хаотично валялись мои книги и конспекты. Осмотревшись, она сразу сообразила, что за этим столом нам и придётся пить чай.
– Покажи мне, где твои чайник, кружки и заварка. Остальное всё я сделаю сама.
– Саври, ты у меня в гостях… – я попытался взять инициативу в свои руки, но она прервала меня:
– Пожалуйста, позволь это сделать мне.
Пришлось с ней согласиться. Я показал ей свой скромный студенческий чайный сервиз. Она быстро ополоснула кипятком маленький белый фарфоровый чайник. Затем согрела его на огне и лишь после этого бросила туда горсть чёрного чая. Потом налила в чайник чуть-чуть кипятка, и я почувствовал приятный аромат чёрного цейлонского чая. Подержав чайник над печкой, так чтобы он согрелся, она долила кипяток почти до краёв.
Выложив только что переданные тётей Машей медовые пряники в тарелку, она пригласила меня за стол. Чай был восхитительно вкусным. То ли от волнения, то ли от пережитого страха есть нам совсем не хотелось. В комнате было уже жарко. А за окном продолжал валить густой снег. И вся эта идиллия нарушалась лишь неспокойными звуками автоматных выстрелов где-то на окраине города и грохотом танков на улицах. Эти страшные звуки то усиливались, то отдалялись… Иногда грохотало совсем рядом. Но человек, оказывается, может привыкнуть ко всему, и даже к войне…
Наша тихая беседа велась немного напряжённо. Это чувствовалось и по моему тону, и по её интонации. Что делать дальше? Всё-таки ситуация была неординарной. На вечеринках, когда нас бывало много, мы особенно этими вопросами не задавались. Парни и девушки могли завалиться все вместе в одной комнате и мирно спать… А тут нас всего двое…
Видимо, от тепла и дневных переживаний, в глазах Савриниссо появилась сонная усталость… Но она стойко боролась со своей сонливостью.
Чтобы разрядить напряженную обстановку, я перевёл разговор именно на наше неожиданно создавшееся положение…
– Саври, ситуация у нас с тобой немного смешная, согласись. И это случилось совершенно неожиданно и для тебя, и для меня… Предлагаю такой вариант. Ты спишь на диване, а я на полу. Палас тёплый. Да и в комнате довольно жарко.
– Прости меня, это из-за меня! Я могла бы с кем-нибудь из земляков или землячек отправиться на автовокзал, но почему-то мне захотелось попросить тебя – я подумала, что с тобой как-то надёжнее.
– Пожалуйста, Саври, никаких извинений. Ты всё правильно сделала. Сейчас время такое, что люди десятками пропадают без всяких следов… Если устала, то можешь прямо сейчас ложиться спать. Только предупреждаю, что диван не раскладывается, но для твоей тонкой фигуры, думаю, места на нём будет достаточно.
Она улыбнулась, встала и начала убирать со стола.
Я, открыв шкаф, достал оттуда подушки и одеяла для Саври и положил их на диван.
Себе вытащил тонкую подушку и шерстяной клетчатый плед и бросил всё это на пол.
Саври, справившись с посудой, подошла к дивану и присела на краешек. Я подошёл к двери и выключил свет. Комната на несколько секунд потемнела, но затем через просветы занавески проступил свет уличного фонаря, в жёлтых лучах которого виднелось, как снегопад превращается в метель. Я попытался задёрнуть занавеску полностью, но тут услышал тихий голос Саври:
– Оставь, так хорошо смотреть на падающий снег… Да и как-то спокойнее.
Я оставил край занавески открытой. И тоже прилёг, как был, в джинсах, но с голым торсом, прямо на пол.
Саври, немного повозившись на диване, тоже улеглась. Затем, тихо вздохнув, произнесла:
– Спокойной ночи.
– И тебе спокойной ночи.
Наступила тишина. Но через минуту я снова услышал тихий голос Саври:
– Отвернись пожалуйста, я не могу спать в брюках и в свитере. Я разденусь.
– Спи, как тебе удобно. А я могу спать и в шинели, и даже с противогазом, – с этими словами я отвернулся к окну и услышал, как Саври тихо рассмеялась, а затем, сопя, как ребёнок, разделась.
– Я укрылась, можешь поворачиваться, как тебе удобно.
На улице снова раздались выстрелы. Тяжёлые выстрелы, кажется, это были пулемётные очереди, доносились откуда-то со стороны «Мясокомбината».
Я подумал о тех людях, которые сейчас, в эту красивую снежную ночь, стреляют друг в друга. Подумал о том, какими же идеями нужно напичкать свой мозг, чтобы напрочь забыть о совершенно других ценностях, противостоящих этой лютой ненависти и агрессии… Неужели им неведомы чувства любви, сострадания и жалости, да просто человечности? А ведь они тоже учились в тех же школах, что и я, и Саври и другие не желающие воевать… Возможно, каждая автоматная очередь в эту ночь отнимала чью-то юную запутавшуюся жизнь…
В этот момент грохнул взрыв где-то совсем рядом. Возможно, и не рядом, но было ощущение, как будто на моей улице произошло землетрясение…
– Как страшно!
Я услышал в голосе Саври нотки тревоги.
В это время по улице Титова прогрохотал целый конвой – то ли танки, то ли БТР’ы. Скорее всего, это были танки, так как был слышен скрежет и лязг гусениц.
Затем послышались грубые голоса людей. Казалось, что условная «линия фронта» двигалась в нашу сторону. Послышались стуки в соседние двери по моей улице…
Становилось действительно опасно. Волна неприятного холодка пробежала по телу.
Я привстал на правый локоть, спиной к дивану, и тут почувствовал тёплое прикосновение руки Саври к моей спине. Почувствовал, как она тихо сползла с дивана и всем телом прижалась к моей спине… Почувствовал тепло её груди…
– Я боюсь… Не за себя, а за тебя, – негромко прошептала она прямо мне в ухо.
Я повернулся к ней лицом. Она была без бюстгальтера… Её небольшие, белые, красивой формы груди нежно касались моей груди чуть ниже ключиц. Мы с полминуты глядели друг другу в лицо, и, кажется, оба думали об одном и том же – о том, что в любой момент сейчас к нам могут ворваться боевики, или просто нелюди, и, не колеблясь, нажать на спусковой крючок автомата…
Я потянулся к её полуоткрытым губам, она тут же обхватила меня тонкими руками, и мы со страстью, на которую ещё минуту назад и намёка не было, прильнули друг к другу. И в этом сладостном стоне и головокружении потонули все наши страхи и тревоги. Это действительно было самой действенной защитой от страха. Даря необыкновенно нежнейшие ласки друг другу, мы не произносили ни слова. Временами мы останавливались, как бы задыхаясь от жара чувств, глядели друг другу в глаза и видели, что в них не было ни капли сожаления о происходящем между нами в эти мгновения…
Запутавшись в её длинных шелковистых волосах, пахнущих хвоей, я, наконец, замер в сладком восторге…
Она, обняв меня за плечи, уснула у меня на груди…
Когда я проснулся, Саври уже была одета и, сидя на диване, читала книгу. В комнате всё было прибрано. Заметив, что я проснулся, она приветливо улыбнулась.
– Доброе утро! Метель прошла. На улице спокойно.
И тут я, глядя на её спокойное лицо, подумал: а не сон ли мне приснился про неё? Но, встав, я заметил на шее Саври, под правым ухом, небольшое багровое пятно… Значит, всё было наяву!
Бои на улице тоже затихли.
Я взглянул ей в глаза. Её лицо мгновенно покраснело. Она стыдливо опустила глаза, затем прикрыла лицо книгой, которую читала. На обложке я прочитал: «На западном фронте без перемен». Эрих Мария Ремарк.
– Пожалуйста, Джура, ни говори ни слова. Просто молчи.
Есть поступки необъяснимые, которым просто необходимо случиться, чтобы научить нас чему-то новому.
Я промолчал...
Мне почему то вспомнились стихи Джалалуддина Руми:
Невозможно понять Любовь.
Невозможно создать Любовь.
Невозможно научиться Любви.
Можно просто перестать Ей сопротивляться
---
В тот день в институт мы не пошли.
- Савриниссо, ты посиди тут я пойду проверю что творится на улице.
- Только не задерживайся долго, мне страшно одной.
- Хорошо. Я быстро. - Дороги были заметены снегом. После ночных боёв в городе было безлюдно и была необычная тишина.
Я, осторожно оглядываясь по сторонам, направился к Анвару, студенту четвёртого курса, факультета математики нашего института, который жил в соседнем проезде. Пройдясь по свежевыпавшему снегу к калитке его двора я несильно постучался. Долго не было ответа. Затем я услышал его голос:
- Кто?
- Анвар, это я. - Он меня узнал.
Когда Анвар подошёл и открыл калитку, я заметил у него в руках рифлёную гранату "лимонка" с уже выдернутой чекой... он ступал босыми ногами по мягкому снегу..
Я вопросительно посмотрел на него... У него тряслись руки...
- Мало ли кто к тебе может постучаться, сам знаешь какое сейчас время, какая была ночь - с серьёзным видом произнёс он. - Помоги вставить чеку, - и дрожащими руками протянул мне чеку в виде невидимки для волос. Я зажал усики чеки и вставил их обратно в отверстие. Он отвернувшись от меня осторожно разжал муфту гранаты.
- Всё в порядке.
От него я узнал, что занятия в институте отменены на неопределённый срок. Мы ещё немного грустно побеседовали...
- Возьми булку хлеба с собой. Я вчера был на хлебзаводе, знакомый друг, памирец, выдал мне, чуть ли не мешок хлеба. Пригодится, сказал. Оказался прав. Не известно сколько теперь эта неразбериха будет длиться...
От хлеба я не отказался.
Вернувшись, я всё рассказал Саври. Она всплакнула, затем начала готовить чай своим фирменным способом...
Она осталась ещё на одну ночь у меня. К вечеру она молча постелила одну постель на двоих на полу и смущённо улыбнулась...
Мы жарко натопили печь, от который исходил запах дыма и угля. Приятный запах. Через неплотно закрытую дверцу печи были видны оранжевые языки пламени.
В эту ночь она говорила без умолку, что было совершенно необычным в её характере. Часто гладила мою немного заросшую щетину, смеясь теребила мои волосы.
- Знаешь, может быть очень скоро я уеду в Россию, в Ульяновск. Моя бабушка по матери татарка, она всех нас приглашает к себе на деревню.
Я заметил, в полутьме комнаты, что её глаза увлажнились. Она присела на постель в позе лотоса, и перекинув свои длинные волосы прикрыла голые груди. Затем приподняв колено уперлась в него подбородком.
Я лежал на спине и нежно гладил её белые, немного полноватые гладкие бёдра...
- Скоро, это когда?
- В любое время. Мне не хочется, но мама меня тут одну точно не оставить...
- Я бы тоже с удовольствием уехал куда ни будь... но не могу. Паспорт потерял...
Она взяла мою руку и положила себе на колено и щекой прижалась к тыльной стороне моей ладони.
- Знаешь, всё первое запоминается навсегда. Первый класс, первые поцелуи, первый мужчина... Ты вчера, наверное, сразу догадался, что я и целоваться то не умею.
- Честно говоря, я даже не обратил на это внимания... сожалеешь?
- Нет, наверное, никогда не пожалею, что это произошло именно с тобой... во всяком случае, с желанным. В наши дни могло бы быть и хуже. Хоть это и случилось неожиданно для меня самой...
Жар от печки усиливался. Кажется, положил много угля, что нам даже под одной простыней было очень жарко...
На следующий день возобновилось хождение транспорта по городу и я проводил её до автовокзала. Всю дорогу она не отпускала мою руку. Был морозный день. Она укуталась шарфом так, что были видны лишь глаза.
На вокзале автобусов не было. Ездили лишь частные машины. Мы встретили ещё несколько знакомых студенток из нашего факультета. Я договорился с седым пожилым водителем белой "Волги". В машине уже сидели женщины. Прежде чем сесть в машину, Саври, незаметно прижалась ко мне и тихо прошептала "пока".
В институт она больше так и не вернулась. После войны я старался её найти, но по прежнему адресу она уже не проживала. Кто-то из её однокурсниц сообщил мне, что она уехала в Россию, в Ульяновск.
Гораздо позже я узнал, что она там и доучилась. Говорили, что поздно вышла замуж, в двадцать девять лет… Хотя, я считаю, что это совершенно нормальный возраст для замужества. Имеет двух дочерей и сына...
27 декабря 2016
Душанбе, Таджикистан