Кунгуряк Кирилл Тимофеевич Хлебников /1784-1838/ известен как летописец Русской Америки. Его записки об американских колониях России цитируются во многих научно-исследовательских работах и монографиях. Сведений же о себе Хлебников оставил немного. Я собрал их по крупицам и предлагаю рассказ о том, с какими мыслями и настроениями путешествовал Хлебников, как осмысливал и оценивал собственную жизнь. В основе этих научно-художественных очерков - архивные изыскания, журналистский и научный поиск, результаты которого частично озвучены в последнее десятилетие на «Грибушинских чтениях» в Кунгуре.
Путешествие первое – сибирское
28 декабря 1800 года 16-летний «мещанский сын» Кирилл Хлебников выехал из Кунгура и остановился на окраине при выезде на Сибирский тракт, чтобы бросить прощальный взгляд на родные места. В такие минуты расстаешься не с отчим домом, а с прошлым. До будущего - всего шаг.
В попутчиках у Хлебникова было трое: Столбов, Кротов и сопровождающий их комиссионер Российско-американской компании /РАК/ Горновский.
До городской окраины Кирилла провожал старший брат 27-летний Алексей. Он заменил 6-летнему Кириллу отца. Помнил ли, как выстругал карманную указку, чтобы младший водил ей от буквы к букве, осваивая азбуку? Старшая сестра Анна рано вышла замуж и жила своей жизнью. В семье Хлебниковых значились родившиеся до Кирилла Иван и Олимпиада, а также две младшенькие после него - Александра и Ольга. Для маменьки Марии Ивановны, урождённой Чекиной, и Алексея, обраставшего собственной семьёй, отъезд смышлёного и воцерковленного – а значит надёжного в самостоятельной жизни - Кирилла был решением проблемы.
Получалось, что семья, отправляя младшего брата в дальний путь, освобождалась от лишнего рта. «Ты, Кирило, не медаль у нас на шее висеть. Иди в люди!», - это благословление родных всё же не прозвучало. Кирилл был финансовым вложением семьи в общее будущее. От него ждали отдачи с процентами.
Ему предстоял путь длиною почти в год, и семья фактически оплатила ему этот период жизни заранее, снабдив деньгами, едой, одеждой, другими вещами до мифической пока зарплаты. На это средства нашлись. Будь их больше, вектор движения развернулся бы в противоположную сторону, туда, где столицы и университеты.
Но и сибирский путь был хорошим вариантом. «Нужда делает решительным», - скажет Кирилл и добавит: «Нужда изменяет законы». Купеческая стезя выруливала не на мелкие бизнесриски, а под длань торгово-промысловой «корпорации», где одна шкурка добытого там калана равнялась годовому заработку здесь. Старт с должности приказчика уже сулил пареньку из Кунгура хороший барыш. Должность комиссионера позволяла иметь свой процент с торговых сделок. А когда Кирилл приобщится к делам компании, выгода встанет в полный рост. До трети прибыли РАК идёт на содержание администрации. А это значит, что не в обиде весь руководящий состав: приказчики, комиссионеры, правители контор и директора.
Социальный статус Хлебникова тоже уже сейчас работал на сытое будущее. Не в пример посадскому человеку или крестьянину его паспорт не предполагал ограничений по трёхлетнему сроку и по месту пребывания. О своём последующем статусе Кирилл и не подозревал. Опросные листы, составленные для капитанов иностранных судов в Ново-Архангельске на английском языке, он будет подписывать так: «Губернатор Хлебников».
А пока на том конце пути, на Камчатке, его ждёт влиятельный человек, правитель Иркутской и Охотской контор РАК Алексей Евсеевич Полевой. После череды махинаций с «черной кассой» компании, воровства, подлогов и предательства он избежал суда, «скормив» конкурентам своего влиятельного дядю, и остался у кормушки. В Иркутске у него жительствовал четырёхлетний сынишка Николка. Вот у кого вектор движения за счёт родительского капитала будет прямее – сразу в Москву, Петербург, в университет, в журналистику и писательство. Ему на полтора столетия суждено стать единственным биографом Хлебникова. Его и сейчас растаскивают на цитаты.
Остановка в самом начале пути произошла на небольшом спуске, по правой стороне которого почти версты на две Сибирский тракт подпирался травянистым склоном с известняковыми наростами. С голой вершины открывался вид на излучину Ирени, жилище ветров и глубоких сугробов, на огоньки Новой Деревни и Неволина. Кирилл часто бывал у кромки долины с братом Иваном, которому именно здесь виделось вознесение Господне. В 1827 году брат станет хлопотать /составит прошение, соберёт подписи/ о строительстве здесь Вознесенской церкви.
Сам Сибирский тракт был обозначен пятнистой чередой берёзок, худых елей и осинника. Но кое-где под Кунгуром встречались и раскидистые сосенки – любимое дерево Кирилла. Они уже раскидали шишки по обочинам. Зелёные метёлочки выглядывали и в сугробах на склоне. Если дело так дальше пойдёт – быть здесь сосновому бору лет через сто, лет на триста.
Время для путешествия выпало удачное. Зима. Когда выбираешь в союзники сибирские морозы, то именно они в условиях чересполосицы широких рек, бездорожья выравнивают зимник по льду, надёжный наст из высоких сугробов по лесным завалам.
Сибирский маршрут Хлебникова выстраивался по Ирбиту, Тюмени, Тобольску, Томску, Красноярску, Нижнеудинску. Ему казалось, что это направление сверху Некто отслеживает по огонькам, дорожным ниточкам, другим следам человеческой жизнедеятельности. А спустись на грешную землю и обыщешься этих примет. И через сотни-сотни лет Сибирь всё та же: тайга, буреломы и болота. Но её размах не размах, когда в природу вплетается человек. Позднее Хлебников сделал запись: «Где только рассеяны люди, там природа производит и всё нужное для их существования, - древесной коры довольно, [чтобы] прикрыть наготу жителю жаркого пояса, а в суровых климатах нужна тёплая одежда, и для того водятся там звери, шкуры коих доставляют выгоднейшую одежду».
Он записал: «С первых шагов в Сибирь приветствую Ермака». В Кунгуре жили легенды о грозном первопроходце. Популярной была одна: как атаман заплутал с дружиной на Сылве и после зимовки оставил в память о себе городище на кунгурской земле. Кирилл верил. Разве осмотренные в детстве пушечки Ермаковы и пищали в цейхгаузе на городской площади Кунгура не подтверждение?
Конечно, Кунгуру с Тобольском не тягаться. Вот где Ермаковы следы, всюду – в городище, в единственном на всю Сибирь каменном кремле, в говоре людском. Даже в Софийском соборе среди свечей и лампад колышется святой лик. Но по началу не до Ермака было. Въезд в Тобольскую губернию памятен для всех путешественников: «Дорога с последней станции отвратительная, кругом лес весь в болоте, и через болото проведена отвратительная дорога: гать насыпана невысоко, навален крупный зернистый песок, а в тонких местах сделана гать из брёвен». Людям интеллигентным они напоминали пианинные клавиши.
Караван Горновского - с двумя-тремя санями, возками и возом, в тарантасной упряжке из двух или трех лошадок - трудно добирался до Иркутска. Были ночёвки и столование на станциях, долгое ожидание смены лошадей и бессонница в дороге на безлюдье.
Когда подъёхали 30 марта 1801 года к Ангаре, увидели на противоположном берегу город: белеющий дом генерал-губернатора, церковь, монастырские строения, деревянные домики. Чудно, а туда добираются на самолёте. Так в те времена назывался паром, плывущий по течению.
Весь апрель и первую неделю мая 1801 года Хлебников провёл в Иркутске: «Здесь в конторе Американской компании обязался на год с проездом в Охотск и обратно».
На Камчатку добирался два месяца, равные прошедшему году по трудностям пути. Хлебников писал: «Беды и напасти, постигающие людей, более и скорее научают познавать благость Бога, чем непрерывное счастье и безмятежность покоя. Сквозь мрак своих понятий они чувствуют и видят высшую силу, неожиданно изводящую их из бездны зол, в которой по разумению человеческому, кажется, надлежало бы погибнуть. Побыв в школе бедствий, научаются осторожнее и действовать основательнее».
Направление на Камчатку через Алдан и Якутию ямщики ещё не освоили. Туда люди добирались вместе с торговыми караванами. РАК сама формировала такие «поезда». С лошадей на оленей перевьючивали кожаные кули со сливочным маслом, ящики с сухарями, другими дефицитными продуктами и товарами. И люди, и животные вязли в болотах, страдали от мошкары, прятались от ветров в ржавом редколесье и по чавкающему под ногами мшанику продолжали движение. Люди по существу на руках к морю выносили поклажу и тягловую силу – оленей.
После этих передряг Хлебников определил жизненное кредо: «Для людей постоянных в своей твёрдости есть общая аксиома: чем хуже, тем лучше! А для деятельного, быстрого ума без трудов нет удовольствия!».
Процент от дорожных потерь был велик. Неслучайно главное правление РАК задумалось о смене маршрута. Решение проблемы нашли в идее кругосветных путешествий.
Путешествие второе – камчатское
Лето 1805 года на Камчатке в зените. В Петропавловскую гавань входит корабль «Надежда» под командой Ивана Крузенштерна. Год назад моряки пополнили здесь запасы и в августе ушли к берегам Японии. А сейчас «Надежде» опять выходить в океан курсом на Кронштадт. Это первая русская кругосветная экспедиция. Она – знаковое событие для России, праздник для Камчатки, для Охотской конторы Российско-американской компании /РАК/.
На берегу – её 20-летний приказчик Кирилл Хлебников. 12 августа он приехал из Нижнекамчатска в порт Св. Петра и Павла с губернатором, преодолев 700 вёрст. Хлебникову, Господи, благостно ощутить, что Камчатка – гавань великих дел, а её люди причастны к славе флота Российского.
Парню поручили снабдить моряков всем необходимым. Им многое надо для дальнего пути. Расторопный, толковый приказчик справляется с этим поручением правления РАК. Солонина, сухари и далее по списку попадают с телег в трюмы «Надежды». Хлебникова похвалил Крузенштерн. Хлебников завязывает знакомства с морскими офицерами. Он доверяет чувству, что и эти не известные досель имена когда-нибудь будут вписаны в историю России: Коцебу, Ратманов, Беллинсгаузен.
Хлебникова подводят к «партикулярным» участникам «кругосветки». Среди них – головы первой величины: ботаник, астроном, три доктора медицины, живописец. Живостью светится доктор медицины Геттингенского университета Георг Генрих Лангсдорф. Наши кличут его Григорием Ивановичем. Ему всё интересно. Правление Охотской конторы немцу в провожатые назначает Кирилла. Они лазают по окрестностям Охотска. Хлебникову интересно, как учёный работает, где и что осмотрит, что подберёт. Лет через двадцать Хлебников в «Записках о колониях Америки» поместит список из гербария Лангсдорфа – 50 названий растений на латыни. Это не самый сильный отголосок их непростого камчатского общения.
В манере держаться у Хлебникова нет подобострастия. Он – само достоинство. Ему в диковинку и приятно вести умные разговоры с иноземцами. Но как же они всё усложняют!
Вот, к примеру, относительно каменного угля. «Не могло ли быть, что слои оных составились во чреве земли от механических содействий из разрушенных дерев? – говорит Хлебников. – Естествоиспытатели приписывают рождение каменного угля образовательным действиям воды с пособием химических осадков». И возникает здоровое сомнение: «Но сия гипотеза относится ли ко всем родам и отличиям оного?»
А в гавани между тем смутное затишье. Руководитель «кругосветки» камергер Николай Резанов сошёл на берег. Он, понятно, ещё и главный правитель компании. Вот на днях ругательски ругался, что ружья на продажу в лавке хранятся в беспорядке. Он, говорят, «диких» опасается и аляскинские острова готовит к отпору от индейцев. А почему морские офицеры по каютам, сторонятся начальства?
Хитрый немец тоже задумчив. Не о листве его забота. Взглянул оценивающе на Кирилла и завёл разговор о коренном населении. Откуда они – алеуты, кадьяки, эскимосы? Господин Хлебников ведь местный, должен знать.
«Обитатели составляют среднее положение между монголо-татарами и североамериканцами, - говорит Лангсдорф. – Мужчины имеют маленькую бороду, которую стараются выдёргивать с корнем, коль скоро покажется».
У Хлебникова такое решение этой задачки: «Из тех замечаний г. Лангсдорфа, кажется, самое приличное для быстрого наблюдения сие последнее, что алеуты составляют середину между азиатцами и американцами, и заключение самое справедливое по положению островов между двумя материками». Но в верной книге Хлебников находит и другое мнение, главы английской «кругосветки»: «Кук по доказательствам находит их сходство с гренландцами». «Но г. Лангсдорф, чтобы не ошибиться в происхождении, поместил в середину», - таков вывод для себя, для общего развития.
Невинная тема раззадоривает немца. Он, оказывается, озабочен сокращением народонаселения на одном из островов. Причина, считает, в вывозе алеутов на другие острова, где добыча зверя прибыльнее. А также из-за «угнетения, в каком иначе находятся», «и перемена образа жизни также содействовали в уменьшении населения».
Что за фантазии? У немца мало наблюдений, поверхностно судит. «Все эти замечания основаны на слухах, догадках и в скорое пребывание, - не даёт себя в обиду Хлебников. – Главнейшее уменьшение последовало не от ввоза, а от болезней, как между европейцами будучи обыкновенны, у новооткрытых народов были гибельны».
Немец тоже упорствует. Его запас критики не истрачен. Он против того политеса, коего придерживается Российско-американская компания. Всё мужское население сгоняют в байдарки на добычу каланов. Аборигены работают за пищу и одежду. А их жён, детей, стариков и больных гонят на сбор ягод, кореньев, на ловлю рыбы и тем расплачиваются за их труды. У них, бесправных, рабский и безубыточный для компании труд.
Не сдержан и Хлебников. На счёт «диких» он не обольщается: «Избирают тоенов или старшин по уважению обширной связи в родстве и по проворству, но не оказывают им послушания и повиновения. Многие по своевольству ведут развратную жизнь: переходят с одного места на другое, меняют жён и после равнодушно покидают их вместе с детьми, не оказывая жалости и сострадания».
«Леность – врождённый и господствующий порок – требует исправление внимательным надзором», - убеждён Хлебников.
И поясняет: «Меры сии нужны для того, что не радящие о хозяйстве или развращённые люди в состоянии промотать всё своё и чужое для удовлетворения своих склонностей».
Немец оглядывает спутника. Каков! Это жёсткий чиновник, волевой хозяйственник и верный радетель корпоративных интересов. У обоих, впрочем, одинаковое чувство. Они оба подустали от праздничной суеты и околонаучных споров.
Кстати, на корабле, тоже не лады. Все переругались. Государь опрометчиво назначил камергера руководителем двух кораблей - «Надежды» и «Невы» - в кругосветном плавании. По флотским традициям, у корабля один командир – капитан. Поэтому Крузенштерн и отбывший к берегам Аляски Лисянский все его указания встретили в штыки. Конфликт усугубила ругань из-за политики РАК, которую проводит Резанов. Возмущением кипели Крузенштерн и Ратманов. Клеймили рабство в Русской Америке. Последний говорил, что за проступки местные работники набираются «из тех, кои не умеют промышлять рыбу неводами». «Между ими хромые и безрукие, которые также употребляются для компанейских дел, - возмущался он. – Словом сказать, только покойники имеют тут отдохновение». Ратматов выматерил канцлера прилюдно.
Хлебникову «горько слышать сии слова поносные». Рабство! Он сам раб божий. И тоже в договорной кабале. Каждый год подписью скрепляет связь с компанией, чтобы вести заготовку и обмен пушнины, припасов, участвовать в торговых операциях, присматривать за товаром в пути, снабжать территории всем потребным. До брани ли ему?
В первый год его треплет морская буря при переходе из Охотска в Гижигинск – пункт его жительства. На северо-востоке Камчатки он объезжает на оленях и собаках тундру. Его видят в тунгусских и корякских селениях. Три года назад бедствовал «от противных ветров в море», без капли пресной воды. Потом – зимовка в селении Ямск, при впадении речки Ямы в Охотское море, севернее Охотска. Здесь весной шёл на лыжах по льду и чуть не погиб. А в эту зиму пробирался через Коряцкий хребет. Обморозил руки и ноги.
Каких ещё испытаний ждать? Шлюпка в устье реки Камчатки /не дай, Господи!/ перевернётся летом или назначено купание в полынье там же в нежданную оттепель? Судно ли столкнётся с заснувшим китом?
На Камчатке Хлебников увидит следы одного из кораблекрушений и так опишет их: «Там находили на речке Вилюя разнесённыя проливом на разстояние более 3 верст мёртвых тела или искажённые члены оных, заметанныя песком и окутанные морскими поростами; иных видели зацеплённых за деревья; но всего ужаснее было зрелище поднятых и выброшенных волнами на утёсы и зацепившихся рукою или ногою в ущелице, вися всем телом на воздухе. 9 трупов найдены и погребены. Выкинутые товары кусками и лоскутьями валялись по берегам моря и речки».
Все мы, Господин, рабы обстоятельств, с очень скромной ролью, под тенью исторических личностей. Но нас, в отличие от нехристей диких, есть, кому сберечь.
На счету Кирилла Хлебникова будет 11 вояжей через всю Камчатку. Без научной цели. По делам компании
Под занавес означенных событий офицеры трезвеют и извиняются перед Резановым. Он отходчив. У него большое сердце и добрый нрав. Ему начертаны долгая дорога, прагматичная любовь и скорая смерть. И слава на Таганке в «Юноне и «Авось».
А у Хлебникова впереди – ещё десять лет трудов на Камчатке. По его мнению, «один несчастный случай не может и не должен отнять доброе имя от человека, ревностного к службе». Неудачные торговые договора, порча и пропажа товара поставят его на край долговой ямы. Для Российско-американской компании это - удачное по банальности обстоятельство. Не первый комиссионер попадает в чётко сработавшую ловушку. Есть повод перезаключить договор о найме и отправить его на Аляску. Проблема в том, что пока не транспортабелен. Очень сильно болен. Компания на себя берёт лечение Хлебникова, подорвавшего здоровье.
Путешествие третье – иркутское
На исходе 1813 год. В квартирах Российско-американской компании /РАК/ в Иркутске объявляется новый жилец. По паспорту, без особых примет, среднего телосложение. Рост тоже средний – один метр 70 см. Его скрючивает радикулит и выматывает кашель. Это 29-летний комиссионер РАК Кирилл Хлебников. Позади камчатские метели и дожди с изморозью, собачьи упряжки, ночёвки в сугробах под санями, вынужденные купания в полынье. Тяжелобольной чиновник прибыл на вынужденный отдых. Он проживёт в Иркутске весь 1814 год, до начала следующего.
Жильём его обеспечил правитель Иркутской конторы РАК Фёдор Шемелин. С ним Хлебников познакомился на Камчатке, куда тот прибыл по первой «кругосветке» с Крузенштерном и в 1808 году получил должность в Иркутске.
Хлебников мало гуляет, борется с застарелой простудой. Ему при сильном недуге и постельном режиме пока скучен Иркутск.
До осени 1800 года статус города был очень высок. Здесь квартировало главное правление компании. Под неусыпным оком Иркутска находились Восточная Сибирь, Камчатка, Сахалин, Курильская гряда и северо-западные острова Америки. Этот статус столицы края и определял деловую, торгово-хозяйственную и культурную атмосферу города, столичный ритм жизни. Мчались тройки с курьерами и пассажирами, шли обозы и торговые караваны. Шумели ярмарки, ломились торговые ряды. Шла борьба за ямщиков. А в извоз подчищали всех – крестьян, посадских, купцов.
Впрочем, перемен к худшему не произошло. У Иркутска с Санкт-Петербургом, где и справил новоселье директорат компании, остались обширные связи. Сохранилась и роль города как перевалочной базы для последнего рывка на Камчатку, в Охотск. Поэтому сюда стекаются богатства края: пушнина, руда, минералы, лес, кожа, хлеб, мёд, рыба, морские деликатесы.
И люди в Иркутске не случайные. Каждый из командировочных сгодится для верного дела – камергер, толстосум, учёный, военный, художник. Они оказывают влияние на генерал-губернаторство, администрацию колоний и на культурную среду региона в целом. Благодаря им, Иркутск как чёрная дыра во вселенной. Городом поглощается и разносится по округе всё – лучшие специалисты, финансы, европейские и колониальные товары, дорогие книги, свежие столичные издания и новости. Поэтому шумят в Иркутске балы, обеды и ужины, приемы по случаю. Отдельный прейскурант событий для салютации в честь «грозы 12-го года», заграничных походов Русской армии, Рождества, Масленицы и других православных праздников.
Наблюдая из окна за жизнью горожан, Хлебников невольно сравнивает его с Кунгуром. Иркутчане берут морозы, ветра и снег в союзники, заставляют работать зиму на досуг и развлечения. Все - детвора и взрослые – на лыжах, санках, коньках, на собачьих упряжках. По льду и насту снежной целины ходят под парусами сани. С боем берутся снежные крепости и городки. Кипит полушалками, кожушками, овчиной снежная горка. Особый, денежный народец обливается французским шампанским на медвежьих шкурах в тройках. Хлебников осуждающе качает головой. Конягу беречь надо. На просторах Сибири эта божья тварь расстояния сокращает.
Сравнивая оба города, Хлебников припоминал, что и Кунгур был когда-то столицей Урала. Взял скипетр у Соликамска и удерживал не один десяток лет, пока Егошиинский завод не стал Пермью, а горнорудная промышленность Урала не пришла на поклон к Екатеринбургу. И что осталось от той славы? Все дома в Кунгуре деревянные. По крупным брёвнам из строевой сосны примечаются купеческие хоромы. А каменное здание одно, перед спуском к Сылве. В семье Хлебниковых мечтали заложить кирпичный дом. Хорошо бы от церквей на площади к низине торгового спуска. Но сдюжит ли семейная казна без участия «камчадала» – вот вопрос. Подвёл он родню. На казённом коште в постели пробавляется. Потерял удачливый заработок.
С собой у затворника немного книг. Если не раздирает кашель, затеплит свечу и присядет к конторке шуршать пером. Он работает над «Письмами о Камчатке», переписывает из тех книг /«повестей верных»/ и списков, что привёз с собой, мало добавляя своего. Это своего рода литературное ученичество, которое вряд ли заинтересует столичное издание. Новизны в хлебниковской рукописи нет, повторы.
Он сам это признаёт: «Свободное иногда время, одинаковость и новизна предметов родили во мне желание иметь в памяти места и их обстоятельства; а потому, извлекая оные, с натуры и повестей верных записывал, и где нужны точности, занимал из знаменитых путешественников».
Он досадует, что почерк его испорчен скорописью в конторских книгах. Большие хвосты и лихие завитушки от высоких букв, конечно, с некоторой претензией на шик, но они же, сбивая строки, иногда затрудняют прочтение текста. Будущий литератор надеется, что найдёт средства на писаря и переплётчика.
Однажды зимним утром он отогревался отваром из таёжных трав. Встревожили, как в горячечном бреду, всплески света с улицы по шторам, стенам, потолку. Деревянный Иркутск горел регулярно. Если пожар не коснётся тебя, то, как мыслит обыватель, это знатное зрелище. Хлебников ошибся. Шёл рыбный обоз.
Возчики и обозные подсвечивали движение факелами. Лошадки бились в сугробах на поворотах. Под плетёными из бересты и лыка рогожками выглядывали крупные рыбьи головы, елозили хвосты, а в корзинах и коробах, как под сетью в проруби, вздрагивала и, похоже, дребезжала намороженная мелочь. Пока лошадка брала с понуканием и щелчками снежную горку из тех, что намело и облизало ледком за ночь, тяжелые рыбины норовили сползти с саней. Их бока поблёскивали в факельном свете, и возчики ловили «бегдых» на ходу. Кучера и обозные не напрасно подбадривали себя криком. Вдоль оград, с прискоком по крыльцу, кустам и сугроба сновал бедный люд. Что упало, то пропало. Никому не хотелось упускать крупную поживу. И ведь упускали те и другие. В какую оттепель из осевшего сугроба на перекрёстке вынырнет рыбина?
Это, по существу ночное, движение всколыхнуло Хлебникова, выплеснуло с мороза и снега в душу свет и тепло. По-доброму, ностальгически вспомнились работа, оставленные заботы и всё то привычное, которым будет жить ещё долгие годы. Иногда именно такого эмоционального всплеска достаточно, чтобы стронуть скрытые силы и повести решительное наступление на хворь. А может быть, весна дала на подходе знать о себе?
С этого дня пошло – он чувствовал – выздоровление, пристрастился встречать и провожать взглядом санные поезда, торговые караваны, обозы. В бабье лето телеги, доверху нагруженные картошкой, репой, морковью, мешками с зерном или мукой, поднимали сильную пыль. Горожане прикрывали окна и форточки, плотнее притворяли ставни и двери. Пыль проникала в жилище, оседала на занавесках, подушках, накидках и скатертях. Хлебников, до скрипа пыли на зубах, следил неотступно, сопереживал удачливой бедноте. Караваны на узкой иркутской улочке были честной поживой. Извлечь из дорожной пыли упавшую морковку, сгрести с обочины кучку клубней – вот и поедуха на день. Более зрелищным было появление возов дождливой осенью. Они вязли в грязи и опрокидывались в глубоких колеях. Страстей и поживы было больше.
С острым взглядом к мелочам и деталям Хлебников вдруг, словно пристяжной в тройке, клонил голову в задумчивости и машинально, по профессиональной привычке угадывал, кто с товаром, каков объём и какова выручка с воза и обоза. Он испытывал странное чувство тоски, сожаления и чего-то ещё. Скучал по работе? Но разве торговые и организационные заботы комиссионера удовлетворяли полностью? В жизни много всего.
Уже в Иркутске это «что-то ещё» оформилось в подлинную страсть к науке и литературе. Как ни странно, переход на новый интеллектуальный уровень подтолкнули запахи. Пропылённый или, наоборот, намёрзшийся, он возвращался в свою келью. Отогревался и в доме Полевых, своего камчатского начальника. Хлебникова принимал купеческий сын,18-летний Николай Полевой, очень развитый и целеустремлённый парень. Он много читал. Хлебников много видел и пережил. Оба сдружились на этой почве. В их беседах переплетались знания и опыт. А ещё - мечта о публичности, славном имени.
Предполагал ли Хлебников, что Николай Полевой выучится и обоснуется в столицах, Москве и Санкт-Петербурге, станет известным издателем, журналистом, писателем, драматургом и автором многотомной истории Российского государства, будет определять литературную моду на два-три десятилетия вперед? Предполагал ли, как отблагодарит за душевные беседы старшего товарища после его ухода из жизни? Напишет биографический очерк в виде журнального некролога, который, по крайней мере, на два столетия стал для учёных и краеведов основным, растащенным на цитаты источником о летописце Русской Америки. Во всяком случае, масштаб и потенциал личности того и другого они остро чувствовали.
В доме Полевых Хлебников впервые почувствовал, как по-особому пахнут дорогие книги. С детства Хлебникова окружали запахи мучной пыли, солёной рыбы, разделанных туш. На Камчатке дышал китовой и тюленьей ворванью. Но, несмотря на специфический парфюм, что сопровождает русское купечество от рождения до смерти, Хлебников всегда приветствовал разнообразный запах выделанной кожи. Он был переходным в его чувствах от брезгливости к восхищению.
Кожей пахли книги в отцовской лавке: «Псалтырь», «Апостол», а также «Четьи-Минеи» - сборники житий святых, составленные по месяцам. Хлебников отдавал для переплёта в кожу книги из личной библиотеки. Кожаный переплёт служил исправно и его рукописям. У книг из домашней библиотеки Полевых дорогая бумага - мерило современной финской - и типографская краска перебивали запах кожи. Особенно тонко и призывно пахли фолианты с линогравюрами. Запах дразнил и создавал особое настроение для чтения и творчества. Он вёл в то будущее, что, без сомнения, в тысячу раз лучше настоящего.
Хлебников наконец-то закончил «Письма о Камчатке» и переписал. Они содержали банальные сведения о географии, природе, этнографии, хозяйственной и промысловой жизни. Автор чувствовал несовершенство первой работы. Ему было с чем сравнивать.
Иркутск выписывал чудесный журнал «Сын Отечества». Он возник в 1812 году на подъёме патриотического движения. Воззвания, письма, песни, рассказы о подвигах русских воинов пробуждали национальный героизм и ненависть к врагам. Хлебников прочёл здесь басни Крылова «Волк на псарне», «Ворона и курица», публицистические статьи, документальные свидетельства о борьбе испанцев с Наполеоном. Это был хороший уровень журналистики и беллетристики, до которого ещё тянуться-тянуться. Перед отъездом из Иркутска Хлебников нашёл у Полевых свежие номера. Журнал в 1814 году переживал реорганизацию и становился по преимуществу литературным. «Сын Отечества» стал для Хлебникова-литератора выбором на всю жизнь.
Он уезжал из Иркутска зимой. Забираясь под меховую накидку, наверно, обронил горестное замечание Николаю Полевому: «Извечно с санного пути начинаю дальнюю дорогу». Но время ли унывать? Хлебникова ждали Санкт-Петербург и Кронштадт. Предстояла подготовка к кругосветному путешествию на Аляску. Путь этот лежал через Кунгур.
Путешествие четвёртое – кунгурское
7 февраля 1815 года со стороны Сибирского тракта в Кунгур въехала кибитка со всеми признаками дальнего пути по казённой надобности. Не резкая рысца исхудалой тройки с колокольчиком под дугой. В снежной пудре ямщик и дорожные чемоданы и сундучки. Ямщик, зафрахтованный не иначе, как в Екатеринбурге, уверенно повёл лошадей по узким и заснеженным улочкам приуральского городка. Проводник у него был надёжный – комиссионер Российско-американской компании /РАК/ 31-летний Кирилл Хлебников. После 14 лет и 40 дней странствий он вернулся в родной город. Дней на пять, потому что проездом.
Он выехал 17 января из Иркутска «на парах» с нежинским купцом Андреем Алексеевичем Березиным. Тот с 1808 года был помощником правителя Иркутской конторы РАК московского купца Фёдора Шемелина и, как и Хлебников, следовал сейчас в Санкт-Петербург за новым назначением. Позади были Красноярск, Томск, Каинск, Тюмень и Екатеринбург. Зимняя дорога, укатанная лихими тройками, сносная погода, свежие лошади, расторопные станционные смотрители и катастрофический дефицит сна в домашних условиях – вот слагаемые быстрой езды. До Кунгура, в самом деле, добрались по тем транспортным возможностям мгновенно.
Их ждала Пермь с одним днём остановки 11 февраля. А далее – сплошной калейдоскоп городов: Казань, Нижний Новгород, Муром, Владимир. Конечно же, Москва, где пробудут с 21 по 25 февраля, не иначе как у шемелинской родни с наказами и подарками от иркутского «правителя» Фёдора Михайловича. Березин вёз в Санкт-Петербург его рукопись под названием «Журнал» о первой русской «кругосветке». Записки Шемелина о плавании с Крузенштерном на шлюпе «Надежда» будут опубликованы в 1816-1818 годах. После Москвы - Тверь, Вышний Волочек, Крестцы. В столице путешественники появятся 2 марта. Хлебников ещё не знал, что Санкт-Петербург одарит его званием титулярного советника и выстроит надёжную карьеру из должностей заместителя главного правителя Русской Америки и правителя Новоархангельской конторы. РАК на долгие 17 лет.
Хлебников привел гостя в родительский дом. Сколько сопереживания и радостных слёз у матери Марии Ивановны! Наверно, нашлась «скупая мужская» и у братьев Алексея и Ивана. Ну и шум и суета от сестёр Олимпиады, Александры и Ольги. Не обошлось и без визита к старшей замужней Анне.
Братья вели собственное дело. Алексей обзавёлся мельницей при устье реки Шаквы. Благодаря мукомольному делу оброс выгодными связями. Правда, влез в долги, но Кирилла не напрягал. Сам наделся справиться с трудностями. А если не он, так сын Василий поможет, когда в возраст войдёт. В начале 30-х по протекции дяди Кирилла, покидавшего Русскую Америку, он станет управляющим калифорнийского ранчо у русского селения Росс, но так и не развяжется с отцовскими долгами. Это финансовое бремя Кирилл Тимофеевич возьмёт на себя, заплатит «считающийся за ним долг по московской компанейской конторе около тысячи рублей». Алексей всегда держал младшего брата в курсе семейных дел, писал письма. Кириллу нравились его грамотное письмо и красивый почерк.
Брат Иван считался зачинателем гидротехнического строительства в округе. Он руководил работами по рытью канала от озера Кадошниково до Сылвы. Иван после смерти Алексея ещё при жизни Кирилла возьмёт заботы о ближних на себя. Придёт время, и станет первым попечителем Хлебниковской библиотеки
А пока до семейных расспросов и разговоров под сытную еду была банька с дороги. К слову пришёлся интерес Алексея к первому попутчику Кирилла по сибирскому путешествию Кротову. Их фамилии были на слуху у кунгуряков со времён Пугачёвского бунта, которому противодействовал Кунгурский провинциальный магистрат. Его президентом был Иван Хлебников, а бургомистром - Филипп Кротов. Их обоих знали в городе ещё и как владельцев бань. Кирилл расстался со своим попутчиком в Сибири и его судьбу не отслеживал.
Он интересовался родственниками Чекинами по материнской линии. По работе в РАК имел дело с двумя, надо думать, однофамильцами. Мичман Павел Чекин побывал в Ново-Архангельске во время «кругосветки» на шлюпе «Предприятие», а Николай Чекин – русский промышленник /рабочий/, креол по происхождению, - привлекался на сельхозработах в калифорнийском селении Росс, служил матросом на компанейских судах.
Говорили о новостях и кунгурских событиях последнего времени. Горожане широко отметили победу русского оружия в 1812 году, масленицу 1813 года. Кунгуряки катались на тройках вдоль берега Сылвы. Некоторые возили с собой самовары, разливали чай на ходу, перебрасывались сладостями, орехами. Прохожих веселили компании ряженых.
Не забывал Кунгур и о работе. Из купцов крепко поднялись в последнее время Семовские. Они ещё с прошлого века были мастёрые на кожевенное дело. В прошлом, 1814-м году Евдоким, ну, тот, который внук Косьмы Васильевича, основал собственный кожевенный завод. Похоже, что его сыновья Дмитрий и Степан по тому же делу пойдут. В начале XIX века в Кунгуре, по городской отчетности, числилось 90 кожевенных заводов, 12 мыловаренных и 3 кирпичных. О масштабе завода судили по нежилой пристройке при домовладении по типу амбара или сарая.
Интерес Кирилла к Кунгурской ледяной пещере братья подкрепили известием прошлогодней давности. В 1814 году пещеру посетил смотритель Кунгурских уездных училищ И.Л. Суворов. По поручению Казанского университета он «при больших трудностях» расчистил вход в пещеру и описал 24 грота. Особенно его заинтересовал третий грот, где свод «облеплен тонкой прозрачною кружевниной, несколько обледенелою подобно выкрахмаленным манжетам». Он назвал его Манжетным.
В патриархальном Кунгуре было нешумно, скучновато, однообразно. Облик города не изменился за 14 лет. Из каменных строений – неизменно несколько церквей да так называемый воеводский дом на взгорье в начале спуска к Сылве. Абсолютно все жилые постройки деревянные. Потребность в жилье заметная. Есть нужда в отведении земельных участков под строительство. Стоят бревенчатые срубы, среди них – обветшалые. У владельцев не хватило средств, чтобы довершить начатое. Раньше не бросалось в глаза, а сейчас Хлебников отметил, что в Кунгуре, как в глухом сибирском городке, много татар и, прости, Господи, за соседствующее слово, собак.
В Кунгуре у Хлебникова проживает многочисленная родня – дяди, тёти, племянники по разной – двоюродной, троюродной и даже внучатной - линии. Встреча с ними посодействовала составлению генеалогического древа Хлебниковых. Кирилл посвятит ему несколько страниц в тетради с дневниковыми записями. А чем он-то посодействует им в налаживании жилья, во влиянии на местную власть? У него опыт в другой сфере, в торгово-промысловой, в снабженческой. На Камчатке многие житейские, бытовые вопросы решаются иначе. Там губернатор идет на поклон к правлению РАК, которое – и царь, и Бог, и воинский начальник.
А здесь отведением участков ведает не родственный Хлебниковым магистрат, а городничий, полицейская власть. Окончательное решение по домоустроительству принимает канцелярия пермского губернатора. С прошлого года главой Кунгура стал хороший знакомый Хлебниковых 52-летний Егор Павлович Кузнецов. У него кожевенные промыслы и три деревянных дома по Успенской улице. Из трех сыновей Павел - сверстник Кирилла. В 1836 году Кузнецов, уже не в статусе городничего, вместе с Иваном Хлебниковым будет участвовать в составлении плана кунгурских земель.
Вот Егор Павлович точно знает, что произошло в Кунгуре за годы отсутствия младшего из Хлебниковых, обладает нужными документами. Цифры Кирилл любил и охотно интересовался ими. По статистическому описанию города за 1800 год, улицы узкие, строения по преимуществу ветхие, новостроек несколько. Числились 1042 деревянных дома. При двух из них – два каменных флигеля. Около трёх тысяч жителей, из них купцов – 241, мещан 2466 и немного крестьян. Через 10 лет изменений немного. 35 домов числятся ветхими, 476 перестроены, 13 – в стадии строительства. Ещё через 10 лет жилищный фонд уменьшится до 990 домов. Шесть из них будут каменные. «Добросовестный» городской канцелярист позаимствует из отчёта двадцатилетней давности всё те же цифры по купцам и мещанам при тогдашнем росте населении до 5 тысяч 74 жителей.
Кирилл отблагодарит Кузнецова за общение, подарит ему свою книгу о первом главном правителе Русской Америке Александре Баранове. Посылка придет из столицы в Кунгур в 1836 году.
Пребывание Хлебникова в родном городе будет коротким. 10 февраля соберётся в дальний путь к берегам Невы. Эти первые зимние «каникулы» ему подарило случайное стечение обстоятельств. Дом был по пути.
На переломе 1833-1834 годов он, прожив в Санкт-Петербурге после кругосветного возвращения из Русской Америки, около трёх месяцев, сам устроит себе трёхнедельные зимние «каникулы» в Кунгуре. Сядет 23 декабря в тарантас к московскому купцу, директору РАК Ивану Прокофьеву, который выручил сослуживца деньгами после «кругосветки». Новогоднюю неделю Хлебников погостит у него в Москве. Рождество проведёт в пути. Такая возникнет дикая тяга к родным местам. 15 января появится в Кунгуре – конечном пункте путешествия.
Отдых среди родных до 7 февраля, возвращение в столицу 27 февраля и получение 6 марта 1834 года должности правителя канцелярии Главного правления РАК создадут в его душе иллюзию благополучия. Родные живы. Дела идут в гору. Самообман обнаружится, когда мама умрёт через полтора года без него, а брат и сёстры тоже без него после смерти старшего брата будут биться с житейскими невзгодами. Ему, холостому, денежному, удачливому, разве мило одиночество в седом от сырости Петербурге, в казённой квартире у Синего моста? Неужели нужно жизнь положить, чтобы понять, что работа, профессиональные увлечения создают в душе нечто другое, а душевное тепло, душевное равновесие обретаются в семейной близости?
Но не об этом думы в 1815-1816 годах, когда у Хлебникова закипают новые планы и назревает грандиозное событие – кругосветное путешествие к берегам Русской Америки.
Путешествие пятое – кругосветное
7 сентября 1816 года из Кронштадта к берегам Аляски в Ново-Архангельск отправился российский корабль «Кутузов» с грузом для русских колоний в Америке. Два важных человека было на корабле: капитан-лейтенант Леонтий Андреянович Гагемейстер и комиссионер Кирилл Хлебников. Один отвечал за корабль, экипаж и маршрут, другой – за груз, состоявший из продуктовых и промышленных запасов.
Хлебников отъезжал с таким настроем: «Со временем, когда России, шествующей исполинскими шагами на пути просвещения, всё устремится на то, что приносит благосостояние и обогащение Империи; распространится и процветёт главная ветвь народнаго богатства: купеческое мореплавание, и мы, следуя другим торговым народам, пройдём по далёким морям на своих судах, своими купцами и людьми построенных ими же управляемых, тогда только узнают цену тех мест, на которыя ныне столь мало обращают внимания, и потомки наши, статься может, назовут нас недальновидными».
Гагемейстер же считал, что роль купечества в истории Русской Америки закончилась. И он был прав. У купцов дело застопорилось после освоения южной части аляскинских островов. Продвижение на север и материк, как решили в Главном правлении Российско-американской компании /РАК/ в Санкт-Петербурге, могли обеспечить морские офицеры. Поэтому оба главных лица знали, что их ждёт в конце пути. Прибалтийский немец-дворянин заменит престарелого купца Баранова и станет главным правителем русских колоний в Америке. Кунгурский мещанин Хлебников будет его заместителем и правителем Новоархангельской конторы.
Вопреки контрасту социальных статусов, разногласий в их отношениях не было. Они познакомились на Камчатке, у берегов которой в 1808-1809 годах швартовался шлюп «Нева» лейтенанта Гагемейстера. Комиссионер Хлебников обеспечивал его припасами и снаряжением. В дисциплине, верности слову и целеустремлённости Хлебников, пожалуй, мог потягаться с лучшими морскими офицерами. О надёжности, честности и других личностных качествах кунгуряка не раз высказывались руководители русских «кругосветок» Крузенштерн, Головнин, Коцебу, Литке. Добрая слава шла впереди Хлебникова. У Гагемейстера не было и тени сомнения в выборе заместителя.
У обоих год перед выходом в море был заполнен челночными поездками в столицу, Кронштадт, Петергоф. Подготовка к плаванию заняла всё время.
Но вот и Кронштадт позади. Сто лет назад волны Балтики здесь бились о деревянные сваи. «Кутузов» же отчалил от гранитного пирса. Вслед путешественникам смотрели жерла трёхсот орудий-единорогов запасной батареи. Как писал современник, «далеко по прекрасным берегам военной и купеческой гавани, обделанным диким камнем, видно множество судов, коих мачты издали подобны дремучему лесу».
Воображение и надежды обещают Хлебникову «много лестного и приятного». Из 42 миллионов, населяющих Россию, на него пал жребий ехать в Америку.
Позади остров Готланд. Возле него моряки бросают медную монетку, чтобы задобрить морского духа. Пропустит ли мимо без бурь? На траверсе Ельзенер. От него, если взять четвёрку датской фуры, до Копенгагена рукой подать: шесть датских миль - около 40 наших вёрст. Этот город посещения Хлебников отметил в дневнике. Но что там приметил, не записал. Город пять лет назад подвергся английским бомбардировкам и хранил следы разрушений. Целый квартал в руинах. Отметины бомб на кафедральном соборе.
Из скольких «отметин» и видов сложился этот год! Годы спустя, обосновавшись в Санкт-Петербурге, Хлебников будут заполнять вечера в кругу друзей красочными рассказами о дорожных впечатлениях. И очень немного «видов» попадёт в дневник, записки и статьи. Сейчас от литераторских порывов его удерживала временная, в рамках плавания, должность под названием «суперкарго» – это помощник капитана корабля по грузовой части. Хлебников ведает приёмом и сдачей груза, его погрузкой. Следит за состоянием груза в трюме. Рассчитывается с поставщиками за товар.
Из-за ежедневной занятости и записи в его дневнике как пунктирная линия. За Норвегией, игнорируя десятки морских подробностей, сразу же встают острова Зелёного мыса, а потом, как снег на голову, – Рио-де-Жанейро. В Бразилии «Кутузов» останется на Новый год, более чем на месяц, до 7 января 1817 года. Следующий месяц жизни в Рио будет весенним. Хлебников посетит эти края во второй «кругосветке» по возвращению на родину в апреле-мае 1833 года. Эти впечатления выплеснутся через пять лет в последнюю прижизненную журнальную статью «Отрывок из записок русского путешественника /К.Х./ в Бразилии в 1833 г.».
И всё же значительно раньше критическая масса впечатлений от швартовок, закачки пресной воды, встреч и других событий преодолеет пунктир дорожных записок и выльется на бумагу, в подробности, в полноценные записки.
Ему любопытно, как корабль разрезает воду, образует струи и пену. Брызги от них в солнечных лучах падают на палубу в виде огненного дождя. След от руля кажется извивающимся огненным змеем, который преследует корабль.
Хлебников увидит мыс Горн. Стоянка в порту Кальяо обернётся поездкой в Лиму. Этот перуанский вояж растянется на 48 дней счастливой «забывчивости» путешественника о цели плавания. Удачной будет стоянка и в устье реки Тумбес у берегов Эквадора: восемь дней под июльским солнцем.
Хлебников посчитает, что время отсчёта для подробностей наступит 20 сентября 1817 года, когда «поехали в крепость Росс в трёхлючных байдарках». Для неподготовленного человека такое средство передвижения по морю из области шоковой терапии. После этого стресса Хлебников будет уважать статус правителя и не опустится ниже байдары – многовесельной открытой лодки из кожи вместимостью в 40 человек. Он скажет: «Это послужит доказательством, как ненадёжны и опасны сообщения между островами в кожаных челноках, и как дорого и невозвратно время, потерянное для распоряжений».
Весь октябрь будет посвящён Сан-Франциско. Хлебников расскажет о нём скупо: «Корабль «Кутузов» под начальством капитана Гагемейстера, следуя в Ситху, заходил в крепость Росс в сентябре 1817 г. и по совету с Кусковым [правителем Новоархангельской конторы] Гагемейстер перешёл в порт С.Франциско, чтобы согласить губернатора о выдаче задержанных испанцами из разных промысловых партий алеут и испросить позволение на торговлю. Г/-н/ Де Сола не приезжал сам в порт, но во уважения требования прислал двух алеут, отзываясь о прочих, что далеко отосланы, и позволил выменять припасов». Хлебников уточнит, что в Сан-Франциско «куплено для колоний значительное число разных съестных припасов», груз состоял «из богатаго запаса товаров и корабельных материалов, всего вообще суммою около полумиллиона рублей».
Год назад здесь с испанцами в переговорах отстаивал право русских на колонизацию Калифорнии давний приятель наших путешественников лейтенант Отто Коцебу. Гагемейстер и Хлебников усилили нажим на испанцев. Это позволило продержаться русской крепости Росс среди испанского окружения ещё четверть века. Испанцы будут захватывать наших «браконьеров»-алеутов, а РАК – добиваться их освобождения.
Хлебниковская «кругосветка» закончится 20 ноября в заливе Ситха. По словам Хлебникова, «дело склонялось к осени, начинали дуть крепкие восточные ветры». Он запишет: «Для облегчения слабой памяти я вёл записки как по отношениям обязанности моей в службе в компании в Америке, - с тем предположением, чтоб знать, как были прежде и как есть в настоящем состоянии колонии, - так некоторые и для любопытства. Продолжительное прожитое мое в Ситхе /с ноября 1817/ даёт право многим спрашивать меня о подробностях, но при слабой памяти я не был бы в состоянии прилично ответствовать. Вот намерение, с коим собраны записки в особую тетрадь».
Итоговой записью станет сообщение, что «груз, привезённый на оном корабле, уже был сдан в расположение г. Баранова». А главной записью будет безличная констатация о том, что 11 января 1818 года 37-летний Гагемейстер со ссылкой на решение Совета при Главном правлении РАК «назначил комиссионера своего корабля правителем конторы и, препровождая предписание совета в оную, дал предложение обвестить о смене г. Баранова всех чиновников и должностных людей».
Так в 33 года Хлебников оказался в начале славных дел и нового пути, который открывался ему из столицы Русской Америки Ново-Архангельска, в первую очередь на острова Северо-Запада Аляски.
Путешествие шестое – новоархангельское
В столице Русской Америки крепости Ново-Архангельск, что на острове Ситха рядом с Аляской, раннее утро. На календаре конец лета 1822 года. Едва рассвело. С первыми лучами солнца идёт отсчёт нового дня и начала людского движения в крепости. Первым на ногах правитель Новоархангельской конторы Российско-американской компании /РАК/ 28-летний Кирилл Хлебников, с 4 утра по пушечному сигналу караульных.
В его дом заглядывает один из стражников, из ночного караула, так называемый обходной. Он совмещает обязанности начальника караула и разводящего. Хлебников не устаёт повторять, что «крепость крепка караулом; все полагаются на караул, следовательно, чтобы обходные и часовые всегда смотрели бдительно».
У крыльца появление правителя ждут ещё трое обходных. Его разговор с ними короток. По существу это блиц-опрос, сколько «природных жителей» на острове, в самой крепости и за её стенами. Обстановка не радует. Индейцы прибывают с соседних островов.
Ещё недавно они считали остров Ситха своим. Русские обосновались здесь с 1790 года, построив крепость. Индейцы посчитали, что их земли заняты незаконно, и двадцать лет назад восстали, захватили Ново-Архангельск, убили русских, рабочих-алеутов и остановившихся на ночлег американских моряков. Первому главному правителю американских колоний Александру Баранову пришлось с боем возвращать остров. С тех пор заново отстроенная крепость всё время настороже.
«Природные жители – колоши после поражения их при вторичном занятии здесь места остались всегдашними для нас врагами, - говорит Хлебников. – Меры кротости, снисхождения и одолжения, ныне со стороны колониального начальства в обращении с ними употребляемые, воздерживают их от явной вражды; но сердце их, наполненное мщением, жаждет открыть только удобный к тому случай».
«Колониальное начальство» - это одногодок Хлебникова, главный правитель русских колоний в Америке капитан-лейтенант Матвей Муравьев. С утра в его огород камешек. Хлебников не разделяет начальственных мер доверия к индейцам, которым разрешено селиться у крепости.
Охрана вместе с Хлебниковым идёт в дом главного правителя. Каждое утро обходные подают Муравьёву «записки о числе больных в крепости и о числе колош, ночевавших при оной». Хлебников всегда требует, чтобы в этой статистике указывались отдельно мужчины, женщины и индейские вожди – тоены.
Тревога Хлебникова передаётся и неизменно уравновешенному Муравьёву. С учётом прибывших утром индейцев «подле крепости» около 600 человек «обоего пола». Столько участвовало в нападении на Ново-Архангельск в1802 году.
Муравьёв считает, что бить тревогу преждевременно. На постах и так все силы – свыше двухсот человек. Больше взять неоткуда. Хлебников нехотя разделяет его мнение. В крепости и в гавани, где до пяти наших кораблей, приняты традиционные меры предосторожности, «стража исправная». Муравьёв напоминает, что «на каждом судне по два, а на главнейших по три часовых, сменяющихся повахтенно». «В крепости на шести постах по два человека», - дополняет Хлебников. Как поступим с обходными? Решили для надзора за часовыми выделить на сутки двух обходных. Не маловато? Муравьёв соглашается выделить на ночь в помощь «по одному человеку из поваров». Сигналы от часовых остаются прежними. «Зорю бьют», то есть «пускают сигналы», «по шести в час» от четырёх утра.
Муравьёв распоряжается не препятствовать проходу индейцев в крепость. Их ружья временно изымать при входе.
Беспокойный Хлебников наскоро обходит посты, отмечая общий состав караульных. В верхней крепости 29 человек с ружьями и 27 при пушках, в каждой из трёх крепостных будок находятся 11-12 стражников, в двух будках ограды – по трое, у северных и полуденных ворот – тоже по трое. В гавани на бригах, как правило, с десяток и больше караульных на каждом корабле.
Хлебников вспоминает, как в начале службы обновлялась крепость. В 1818 году построили двухэтажную восьмиугольную будку. Сейчас в ней восемь орудий. На следующий год возвели аналогичное строение с тем же вооружением. И ветряную мельницу построили. Возводили из местного леса.
«Изобилие прекрасных строевых лесов составляет одну из главнейших выгод, - это замечание Хлебникова есть в его «Записках о колониях в Америке». Запасов, по его оценкам, хватит лет на сто. Сейчас лесоматериал идёт на строительство домов и кораблей, а также на вырубку дров и жжение углей. Эту работу Хлебников считает «беспрерывной и затруднительной». По его словам, «один почтенный посетитель колоний остроумно заметил, что здесь только и работы, что делать топоры и рубить лес для уголья, а уголья употреблять для делания топоров».
Но сегодня не до шуток. Поход в леса за дровами и углём отменяется из-за наплыва «диких».
Хлебников заходит к кузнецам. Сейчас все три кузнеца при горнах. Один, как видно, «занимается особенно деланием топоров или исправлением старых – и сии есть главнейшая и беспрерывная работа». Для двух других Хлебников находит несрочное дело. «Если дозволяет время, то пусть делают для калифорнской торговли сошники на их манер и копорули [мотыги] для возделывания земли», - говорит он мастеру и добавляет: «Их можно продавать с выгодой до 200 процентов».
Хлебников обходит две слесарные мастерские. В одной исправляются и чистятся арсенальные ружья. В другой мастерской тоже новизны в работе не видно. Слесари заняты починкой инструментов, замков, металлической оснастки судов.
Медники работают в трёх мастерских. Хлебников, чтобы не забыть, делает запись в рабочую тетрадь: «В двух занимаются деланием новых из меди и жести котлов, кубов, чайников, кофейников, ливеров, воронок и прочей посуды, из коей часть употребляется для торговли в Калифорнии и с дикими по Северной Америке, также и для снабжения других колоний, ибо посуды нисколько не выписывается из России; и в одной мастерской особенно – судовыми мелочными работами, сверх коих иногда отливаются крюки и петли рулевые для судов и колокола, не более, однако ж, пяти пуд.; мелкие колокола употребляются для судов, большие – для торгу в Калифорнии». /«Нечасто ли о ней сегодня? Не накликать бы вояж»/.
Утренний обход затягивается до обеда. В поле зрения правителя попадают другие мастеровые. Купора /бондари, кадочники/, занятые исправлением водяных бочек. Токари за расточкой блоков и шкивов. Иже с ними шлюпочные мастера, прядильщики, свечники, маляры, каменщики.
Заглядывает в магазины. В один стекаются пушные товары из окрестных мест. Другой принимает товары из России и от иностранцев. Третий - железно-скобяной, для оснастки судов, обновления такелажа.
А вот в четвёртом всегда столпотворение. Компания рассчитывается с рабочими-алеутами. Платёж за промысел ведётся выделанными шкурами, называемыми лавтакими. Подтягиваются и индейцы. Их интерес – выменять пушнину на ткани, металлические изделия, заморскую домашнюю утварь. Но желающих немного. Выбор товаров скудный
Хлебников заходит ещё в одно место, где чувствует себя свободнее. Это – «торговая лавка, в которую отпускают из пакгауза помесячно гуртом товары и припасы и от которой продаётся в розницу за деньги всем чиновникам, служителям и алеутам». Зарплата у Хлебникова вторая по значимости в колониях. Главный правитель получает 25 тыс. руб. в год, Хлебников – 12 тыс. Для сравнения: жалование морского офицера -5-7 тыс., чиновников компании - от 1 до 4,5 тыс., рабочих разных категорий от 25 до 600 руб. В бесплатном пользовании у Хлебникова - казённая квартира, дрова, свечи, рыба, прислуга. Товары и припасы в лавке хотя и отпускаются за деньги, но «смотря по количеству содержащихся в магазинах», «иногда ограниченно, но без недостатка». Счастливый покупательский случай, как правило, связан с заходом в порт торговых судов.
В этом году в Ново-Архангельск заходила из Охотска шхуна «Чириков», доставила 50 рабочих и грузы. Ожидается ещё бриг «Рюрик» с поступившими на службу в РАК семью чиновниками и тридцатью казёнными матросами. Будет и товар.
Напоследок Хлебников обходит две пекарни, расположенные в порте. Там пекут сухари на зиму. Узнаёт, что муки маловато.
С крепостной башни раздаются холостые выстрелы орудий. Кого-то приветствуют. Со стороны залива доносятся ответные выстрелы. В гавань заходят два судна под американским флагом. Вот ещё пара торговых точек образовалась. Индейцы как чувствовали, удостоверились в их прибытии.
У Хлебникова есть ещё одно дело – встреча с индейским вождём для составления словаря. О ней он запишет так: «Приглашал к себе лучшего и более других сведущего из ситхинских тоенов Кухкана и толмача Каллистрата. Сей последний, будучи природный колош, знал свой язык хорошо, но худо выговаривал по-русски, и потому я брал ещё в посредники толмачку Соколову, также природную колошенку, хорошо знающую русский язык. Я задавал слово русское, толмач сообщал оное Кухкану, а тот говорил оное по-колошенски выразительно и явственно, толмач повторял; я, принимая, твердил и, когда получал общее одобрение в выговоре, тогда записывал и потом ещё произносил оное [слово] пред ними. Нередко затрудняли буквы «ш» и «с», которые иногда смешиваются в произношении и в европейских языках, а иногда по свойству органа каждого человека произносятся мягче или грубее, но здесь я старался следовать выговору Кухкана. Занимаясь с ними по несколько дней, я собрал с небольшим 200 слов».
На исходе ещё один день в американских колониях России. В дом главного правителя заходят обходные. Муравьёву выслушивает их устный рапорт о числе индейцев. Многие разъехались по островам. Когда американцы уладят с русскими таможенные формальности по осмотру судов и грузов, глядишь, через день-два индейцы вернутся и торговля будет бойкой. С подачи Хлебникова Муравьёв объявляет дежурным стражникам пароль: «Слава Новороссии». В девять вечера раздаются «закатные» сигналы караульных пушек.
А у правителя Новоархангельской конторы новые хлопоты. Надо сплавать к берегам Калифорнии в наш хлебный форт Росс на бриге «Булдаков». Выход в плавание запланирован на первую половину сентября. У наших колонистов на аляскинских островах пшеница на исходе.
Путешествие седьмое – калифорнийское
В июне 1824 года в залив Бодего вошёл бриг «Байкал». Он отправился в мае из Ново-Архангельска в плавание и через месяц пришвартовался к родному, русскому берегу в Калифорнии. В России и Российско-американской компании /РАК/ этот берег считали своим с 30 августа 1812 года, когда над селением Росс и крепостью с двумя двухэтажными бастионами взвился российский флаг.
Он хорошо просматривался и сейчас с небольшой бухточки, красуясь на врытой по центру крепости специальной мачте со стеньгой. Главным пассажиром брига был правитель Новоархангельской конторы Кирилл Хлебников. На наших землях его встречал правитель колонии Росс, уроженец Финляндии Карл Юхан Шмидт. На должность он был назначен в 1820 году.
Это был памятный для обоих год. Хлебников впервые после двух с лишним лет безвыездного жительства на наших американских островах отправился в первое самостоятельное путешествие в Калифорнию. Он доверился нашему бригу «Ильмена» и его капитану американцу Кристоферу Стивенсу, находившемуся на службе в РАК с 1819 года. Шмидт знал английский язык и был переводчиком в общении между ними.
Родословная брига, называвшегося раньше «Лидией», была героической. А конец не очень. Экипаж не раз выручал американских и русских моряков, отбивал нападение индейцев, участвовал в миссии по выкупу наших пленников у индейцев. В 1813 году бриг у американцев купили русские за 20 тысяч шкур котиков. Овчинка стоила выделки. Корабль был из качественной древесины. В Калифорнии наши суда строились из сыроватого дуба и служили по причине быстрого гниения мало, несколько лет. Через два года после покупки «Ильмена» подала недобрый знак, дала течь. И при первом калифорнийском плавании подвела Хлебникова.
19 июня 1820 года у мыса Барро-де-Арена произошло кораблекрушение по штурманскому недосмотру капитана. Хлебников писал: «Но что могут ничтожные силы человека противу ужасных, всемогущих сил природы? Одна неисповедимая благость Творца может спасти».
«Во время бурной и мрачной ночи сильные волны, набегая одна на другую, рассыпались по палубе; люки были сорваны, и судно медленно наполнялось водою, - рассказывал Хлебников. – Посреди такого разрушения ничего не оставалось более, как спасать людей. Поутру с отливом моря поспешно выгружали на берег, что можно, а с приливом должны были кончить работу».
Люди и груз спаслись. «Несчастия уравнивают состояние людей», - заключил Хлебников и вместе со Стивенсом, Шмидтом и всеми остальными пересел на маломерное судёнышко - байдару, которое доставило их к берегу. Так они добрались до крепости Росс, после чего Хлебников позже продолжил плавание на более удачливом корабле «Булдаков». Шмидт остался в крепости, а Стивенса уволили.
Через год испанские власти наконец-то открыли в этом регионе порты для иностранных торговцев. Тогда же Шмидт принял должность правителя калифорнийской колонии и начальника крепости Росс у её основателя Ивана Кускова. Таким образом, образовался хороший повод посетить Хлебникову в очередной раз эти края.
Кусков не жаловал своего приемника ещё при первой встрече. Молод, неопытен. Хлебников не придал его словам особого значения. Всё-таки со Шмидтом побывал в рискованной морской передряге, и тот вёл себя достойно. Правда, до этого финн работал по заданию Главного правления на одном из гавайских островов без успеха, не смог восстановить там русское поселение и факторию.
Хлебников посетил в крепости Росс новоиспечённого начальника, которого подчинённые называли Карлом Ивановичем, и на этот раз взглянул на него по-новому. Перед ним предстал 22-летний паренёк, очень смешливый, жизнерадостный и подвижный, как ртуть. Пристало ли быть таким калифорнийскому правителю, под началом которого находилось несколько десятков человек и разветвлённое сельское хозяйство? Правда, на флоте исповедовали традицию иметь перед командиром «вид лихой и придурковатый, дабы умом своим не оскорблять начальственное чувство». Хлебников придерживался противоположного принципа.
А в ходе инспекторской поездки 1824 года удивление возросло, когда Хлебников ознакомился с отчётными бумагами Шмидта. Что за язык? Какая безграмотность! В те времена письменная и разговорная русская речь существовала в параллельных мирах и представляла серьёзную трудность для иноземцев. «Я без ошибок писать не могу, я много раз пытался писать черновых, но ничего не вышла, - извинялся финн. – И кто етот вздор выдумал писать, не как говоришь». Звуковые возможности родного языка Хлебников ставил выше английского: «Русский язык гораздо изобильнее первоначальными звуками».
В отличие от Шмидта 40-летний Хлебников в совершенстве владел канцелярским слогом, нюансами деловой переписки. Но эти чиновничьи достоинства сковывали его слог литературный, становились оковами в попытке стать творчески раскованным литератором. Во времена Пушкина стилистическое новаторство льнуло всё же к стихии разговорного языка. Поэтому то, что в виде архаизмов выходило из-под пера чиновника-литератора, сразу же смывалось безвременьем, не дотянув даже до запятой. Не в этом ли «письменном» стиле, который интуитивно не принимал молодой финн, кроется причина того, что многие работы летописца Русской Америки не востребованы у массового читателя? Не переиздаются ныне? И вот итог - кунгуряки не знают текстов своего земляка.
Удивление Хлебникова вызвали и другие свойства беспокойного характера Шмидта. Его предприимчивость распространялась на поиски «дорогого», то есть золотоносного песка, на сватовство к дочке испанского коменданта, на увлечение частной коммерцией.
Этой весной Шмидт начал благое дело, строительство часовни во имя Святителя Николая, и отличился, как всегда, экстравагантностью, организовал подписку денег среди экипажей кораблей «Аполлон», «Ладога» и «Крейсер». За отсутствие такта получил нагоняй от Хлебникова.
Присматриваясь сейчас к тому, каким стал форт Росс при новом правителе, Кирилл Тимофеевич испытывал двойственное чувство. Хозяйственные улучшения налицо, а чего-то не хватает
Самое южное русское поселение в Северной Америке расширялось, обрастало инфраструктурой, пахотными участками, жилыми и хозяйственными постройками. И кузница, и амбар, и мыловарня пришлись ко двору, приносят доход. Появлялись новые рабочие места, и местные индейцы тянулись к тем «русским», которыми считались рабочие из России, алеуты, индейцы с Аляски и креолы из смешанных браков.
Местные индейцы хвалили Шмидта. Он привлекал их к сезонным сельхозработам и оплачивал труд товарами. Впрочем, «дикий» разве авторитет в начальственных оценках? В «Записках о Калифорнии» Хлебников брезгливо отмечал: «Мужчины прокалывают ноздри и носят в них украшения; вышивают тело и пятнают, чтоб вдыхать страх в своих неприятелей».
В торговых делах выгода всё же брала вверх над неприязнью Хлебникова. Он советовал правителю крепости закупать ткань под названием «миткаль» для расчетов с индейцами, отмечая: «В крепости Росс миткалем платятся индейцам за обрабатывание земель и уборку хлеба; которым [т.е. миткалем] индейцы обёртываются вместо покрывала». Также по распоряжению Хлебникова «в Россе для индейцев платёж за пособие [т.е. за помощь] их при местных работах» шёл холстом. Поощрял «делиться» и тиком: «В Калифорнии сей товар ввёден в общее употребление для индейцев по причине его прочности и всегда весьма охотно покупается в миссии и обитателями [индейцами]». А в итоге те из «диких», кто жил рядом с фортом Росс и работал на русских, хотя и имел штаны и куртку, но не носил, а проигрывал или обменивал их на какую-нибудь мелочь.
Сельскохозяйственная выгода от индейцев была. Не по разу в год Хлебников наезжал сюда. В инструкции от одногодка Хлебникова, главного правителя Матвея Муравьёва была прописана главная забота: везти пшеницу из Калифорнии.
Форту Росс не под силу прокормить Аляску, но кое-какой сельскохозяйственный толк от южной колонии был. А вот промыслового не было никакого. Индейцы не умели добывать морского котика и калана. Калифорния не давала пушнину. Именно на неё делал ставку Хлебников тоже с благословения Главного правления РАК. Шмидт же увлёкся сельским хозяйством. Профессионалов-промысловиков алеутов, завезённых с Аляски в Калифорнию, он использовал не по назначению. Они работали в поле, ухаживали за скотиной. Хлебников же стоял на позиции, что «огромные капиталы Компанейские, пересланные в Россию, заключались в промысловых пушных товарах». В вину Шмидту ставилось бегство из колонии в декабре 1821 года шестерых русских промышленников /рабочих/.
Инспекционная поездка в крепость Росс развеяла его давние сомнения. Оргвыводы чиновника из Ново-Архангельска были неумолимы: такой правитель компании не нужен. В 1824 году Хлебников заранее взял в попутчики на замену финну Павла Шелихова. С подачи Хлебникова Карл Иванович Шмидт был смещён с поста. В декабре 1824 года Хлебников, возвращаясь с пшеницей из Санта-Крус и Монтереи в форт Росс, получил документы о смешении Шмидта по причине его «самонадеянности и ветрености».
По мнению Хлебникова, «в таком случае нужно измерять цель средствами и выводы покажут, что это необходимо должно было делать, или терпеть то необычное правило, что со стороны казалось злоупотреблением».
Вскоре обострились и другие проблемы Калифорнии - дипломатические. Испанские власти настаивали на выдаче беглых индейцев, которых укрывал Шмидт. Хлебникову опять назначена командировка в крепость Росс. Он встречается с индейскими вождями, но не рискует взять их под защиту РАК. Хлебников рекомендует очередному правителю калифорнийской колонии Павлу Шелихову выдавать беглых испанцам.
«Хозяйственная» поездка 1824 года проходила под знаком поиска «прибытка». Тогда считалось, что скорая прибыль от сельского хозяйства и местных ремёсел пока сомнительна, хотя, наверно, если взяться рьяно, как Шмидт, то дело имеет перспективу.
Хлебников в конечном итоге пришёл к идее рачительного финна. Русская Аляска нуждалась в продовольствии. На северо-западных островах сельхозкультуры не вызревали. Позднее крепость Росс благодаря стараниям Хлебникова станет хлебными воротами Русской Америки.
Он писал: «В продолжение 14 лет, то есть с тех пор, как компания приняла обязанность довольствовать промышленных, а потом и других служащих хлебною провизиею, пшеница для муки и другие припасы преимущественно получались из Калифорнии, где иногда были очень выгодные урожаи, иногда скудные, но достаточные для снабжения колоний припасами, хотя в разных чертах и с потерею лишнего месяца времени сопряжённые».
Не за горами время, когда эти заботы Хлебникова перейдут в разряд воспоминаний, которые пригодятся ему в написании книги.
Путешествие восьмое – литературное
20 ноября 1832 года из порта Ново-Архангельск в Кронштадт вышел морской транспорт «Америка» под командованием капитан-лейтенанта Василия Степановича Хромченко. Воздух, и без того влажный, насыщался мелким дождём с сильными порывами ветра. Какой бы ни была здесь, у берегов Аляски погода, русские неизменно называли её «беспрестанной мрачностью». Однако как бы ни лютовала стихия, её сил, чтобы испортить настроение капитану, было маловато.
Настроение тихой радости и щемящего удовольствия от грусти разделял с капитаном чиновник Российско-американской компании /РАК/ Кирилл Хлебников. Они оба навсегда прощались с островом Ситха, Аляской, Русской Америкой, но не расставались со службой в компании. Санкт-Петербург скучать не позволит.
Хромченко был на восемь лет младше 48-летнего Хлебникова, но его ветеранский стаж пребывания в американских колониях России перевешивал на два года. С 1815 года на Алеутских островах. Обоим было что вспомнить. Вместе ходили в Калифорнию с 15 сентября 1823 года по 6 февраля 1824 года на бриге «Рюрик», где командовал Хромченко. Хлебников в научных изысканиях использовал словарь «колошенского языка», составленный офицером.
Но сейчас Хлебникову, во второй в своей жизни «кругосветке», было не до разговоров. И виной тому – оставшийся на Ситхе главный правитель колоний Фердинанд Врангель и его милейшая супруга Елизавета Васильевна. Они заронили в душе Хлебникова идею «составить» во время плавания «Жизнеописание» первого главного правителя Русской Америки Александра Андреевича Баранова.
Кирилл Тимофеевич отказывался. «Я не готовился быть писателем и чувствую сам слабость своих познаний для описания дел и подвигов первого Главного Правителя колоний Российско-Американской Компании, в продолжение 28 лет им совершенных; они достойны пера лучшего, чем моё», - говорил он.
Чета Врангелей напомнила ему о его страсти вести с ранней юности «Дневник жизни», путевые записи и отдельные записки о колониях. Личный архив Хлебникова и впрямь был огромный. Его личные записи дополнялись рукописями и письмами мореплавателей, чиновников и священнослужителей РАК, выписками из книг, подлинниками и копиями документов компании, включая инструкции и финансовые отчёты.
Кроме того, Хлебников обладал приличным опытом научной и литераторской работы. Пробные «Письма о Камчатке» не в счёт. В его морском багаже лежала пухлая рукопись - научный труд «Записки о колониях в Америке». Хлебников считал «Записки…» главным делом жизни. Основной вариант рукописи был готов к 1827 году. Врангель, оставивший после себя две крупные научные работы о Русской Америки, подарил Хлебникову в качестве дополнения к его труду до 15 своих статей объёмом в солидную брошюру.
Плюс к тому - Хлебников обладал опытом сотрудничества с периодическими изданиями. Его «Записки о Калифорнии» вышли в журнале «Сын Отечества» в 1829 году. В столе лежала написанная недавно, в 1831 году, статья «Первоначальное поселение русских в Америке» с посвящением Елизавете Врангель. Публикация появится в ревельском журнале «Радуга» сразу после возвращения из «кругосветки». На подходе была статья о поездке в Бразилию.
Раздумья о писательстве подтачивались и личными воспоминаниями о Баранове. Казалось бы, Хлебников очень плотно общался с ним в течение целого года «робинзонады» на Ситхе, с 20 ноября 1817 года по 27 ноября 1818 года, до отъезда престарелого хозяина колоний на Родину.
Хлебников вспоминал первую встречу с «почтенным старцем» после своего прибытия на корабле «Кутузов» из Калифорнии: «Баранов был доволен покупкою и доставлением съестных припасов из Калифорнии и присылкою вещей и товаров; но весьма досадовал и открыто роптал, что Американская Компания, не внимая всегдашним просьбам, не хочет его уволить и принуждает пасть под бременем тягостной его службы».
Хлебников рассказывал о себе в третьем лице: «Комиссионеру корабля «Кутузов» приказано быть правителем конторы и принимать капиталы от г. Баранова. Сей почтенный старец не имел тогда при себе ни одного человека, которому смог поручить богатые магазины и потому для сдачи посылал вместо себя служителей; но важнейшие меховые товары сдавал лично. Приём товаров и других вещей от г. Баранова и составление счетов продлились до сентября». То есть 10 месяцев прожиты «в одной упряжке». Хлебников скажет: «Я видел его уже за 70 лет, но и тогда в глазах его отражались живость и проницательность».
И вспомнит: «Тут я в первый раз узнал его лично и сдавал привезённый груз и после принимал от него капитал Кампании, виделся с ним ежедневно». Он отмечал «печать угрюмости и нелюдимости» Баранова, его «неразговорчивость» при знакомстве и то, что «не рассыпался в приветствиях». При знакомстве в тех обстоятельствах общения душа в душу и быть не могло – вот в чём проблема разгадки личности.
Но не всё было так плохо. В пользу шага, новаторского для литераторской судьбы Хлебникова, склоняло обладание архивом Баранова: «У меня были собственноручные письма Баранова к разным лицам и официальная переписка с местами и лицами, которым он был подчинён по службе».
Хлебников в конце концов решился на писательство, как будто год болтанки в океанах мог предложить лучший вариант занятий, и заперся в каюте. Хромченко его не тревожил. Литературное дело ему было знакомо. За свою жизнь он трижды обогнул земной шар и оставил записки о путешествиях. За третью «кругосветку» 1832-1833 годов он получит орден Св. Анны 2-й степени.
Нашёлся другой беспокойный попутчик, тоже одержимый видом белого листа. Это был помощник начальника Камчатки капитан 2-го ранга 34-летний Павел Фёдорович Кузмищев. Он сдружился с Хромченко во время их совместной «кругосветки» в 1828-1830 годах. Тогда, как и сейчас, их морской статус не изменился. Один – командир корабля, другой – его пассажир. Около двух лет до очередного плавания Кузмищев начальствовал в Тигельской крепости. После однообразного «заточения» его деятельная натура зажглась мыслью о будущем дальних рубежей России. Морской офицер загорелся желанием послужить Отечеству более достойно, чем караульная служба и отражение вылазок индейцев. В пути он занялся составлением проекта о передаче Российско-американской компании управления Камчаткой. Санкт-Петербург идею не поддержал. Проект не был реализован.
Соседство двух пишущих скорее было на руку Кузмищеву, чем Хлебникову, в котором тот нашёл внимательного и умного собеседника. На корабле царила атмосфера творчества и соревнования. Как сказал бы капитан парусника, Хлебников поймал ветер. Рукопись была готова через 85 дней плавания. Её ожидала счастливая судьба. «Жизнеописание Александра Андреевича Баранова, Главного Правителя Российских Колоний в Америке» издали в Морской типографии Санкт-Петербурга в 1835 году. 8 мая в Цензурный Комитет цензору Петру Корсакову Хлебников предоставил три экземпляра книги. Цензура одобрила издание. Как литератор Хлебников состоялся.
С первой минуты затворничества в каюте Хлебников столкнулся с этически спорным моментом писательства: всю ли правду излагать? Баранов был личностью контрастной и противоречивой, властной и буйной. Он уходил в длительные запои и не изменял им даже в преклонном возрасте, накануне сдачи полномочий. Понятно, что мнение общества о нём, в том числе морского офицерства, было неоднозначным. Но его славные дела, его заслуги в расширении территорий государства, авторитет руководителя, организатора и военачальника, как среди сослуживцев, так и среди индейцев, был непререкаем. Потому негатив пришлось исключить.
Хлебников всё же сделал реверанс в сторону правды, отметил в «Предуведомлении»: «Нельзя не заметить, что Баранов при жизни своей был подвержен общей всем известным людям участи: нескромная молва, а, может быт, и зависть порицали поступки и дела его, но время и последствия оправдали оные».
Учёл автор и «протокольную» часть творчества. Заказ на работу исходил из Главного правления РАК. Хлебников посвятил книгу «Его сиятельству адмиралу члену Государственного Совета, всех российских орденов кавалеру, графу Николаю Семёновичу Мордвинову». Это далеко не полный перечень его регалий. Учитывалось, что Мордвинов был активным акционером РАК, наступательно отстаивал интересы компании в правительственных кругах. Истоки авторитета вельможи уходили в екатерининские времена. Он слыл оппозиционером во времена Александра I. Рылеев посвятил Мордвинову оду «Гражданское мужество». Декабристы пророчили его в верховные правители.
Повествование Хлебникова было скроено из прерывистой биографической канвы Баранова, монолога главного героя, хроники освоения территорий в Русской Америке, описания военных столкновений с индейцами, из их характеристики, личных воспоминаний и оценок автора. Возможно, Хлебников перегрузил книгу лишними событийными деталями, не очень сюжетно выстроил материал, завяз в канцеляризмах и славянизмах.
Но была и удача. «Жизнеописание» потребовало самодисциплины, творческой раскованности, присутствия авторского «Я». Идею задуманного Хлебников выразил чётко: «Были и есть достойные уважения люди, которые говорили: какая выгода для России в занятии берега Северо-Западной Америки, когда удержание оного сопряжено с значительными издержками? Им смело можно отвечать: есть и должна быть выгода только условно: с умением оною пользоваться, при трудолюбии и деятельности, без которых ничего и никогда быть не может».
13 сентября 1833 года морской трёхмачтовый парусник «Америка» прибудет в Кронштадт. За мелким дождём и порывами ветра скрывались отнюдь не еловые леса и буреломы. Они остались на Ситхе. Навстречу Хлебникову шагнут огни, гранит и шпили Кронштадта. Попутчики Хромченко и Кузмищев затеряются на берегах Балтики и Невы. Хлебников внесёт их фамилии в список адресатов после издания книги. По инициативе автора 233 экземпляра «Жизнеописания» получит город на Неве, 101 – регионы, в том числе 20 – Русская Америка и пять - Кунгур. Один экземпляр ждёт сейчас читателей в библиотеке кунгурского музея.
29 сентября 1833 году Хлебников появится в Санкт-Петербурге в директорате РАК. Жизнь столичная предложит ему новые пути и открытия.
Путешествие девятое – петербургское
1 августа 1835 года директор Российско-американской компании /РАК/ Кирилл Хлебников приехал в Кронштадт из Санкт-Петербурга и зашёл в трактир. Его называли «Американским». Здесь пережидали время провожающие рядом с пирсом.
Выпивку Хлебников и теперь, в 51 год отроду, не жаловал, а от чая с бубликами не отказывался. Нынешний досуг заполнил чтением газет. В трактире их подавали наравне с блюдами. Газеты сообщали об отправке в Русскую Америку очередного корабля. На его проводы и прибыл Хлебников. В дальний путь отправлялся корабль «Елена».
Год назад из Кронштадта в Ново-Архангельск уходил знакомый ему по второй «кругосветке» парусник «Америка» под командованием капитан-лейтенанта Ивана Ивановича Шанца. Это событие растревожило Хлебникову душу.
Целый год после возвращения с островов он не находил себе места, безуспешно пытался привыкнуть к северной столице. Всё было чуждо – прямой Невский, каналы, мосты, нагловатые ваньки на облучках, великосветская публика, живущая праздной ночной жизнью. Только одиночество не пугало и не огорчало. Он привык без семьи. Семьёй и домом была компания – Российско-американская. Она нового ничего не предложила, кроме квартиры в доме у Синего моста.
Настроение Хлебникова было созвучно тому, что некогда выразил его начальник, один из директоров РАК Кондратий Рылеев: «В Пальмире Северной прекрасной Брожу как сирота несчастный, Питая мрачный дух тоской!».
Единственной отдушиной была литература. Хлебникова терзали воспоминания. Он пытался писать о людях, которых знал. Понимал, что они уйдут, как ушёл в 1819 году Баранов, в 1831 - вице-адмирал Головнин и в 1834 – участник первой русской «кругосветки» полковник Берх. Уйдут такими, какими знал их. Этого допустить не мог. Важно сохранить добрую память о них.
Периодика игнорировала его темы. В сознании петербурских властей дом у Синего моста был как красная тряпка для быка. Именно здесь в РАК работал Кондратий Рылеев и собирались заговорщики. В «Алфавите декабристов» одно время числился и Хлебников из-за письма к нему декабриста Дмитрия Завалишина, дожившему после 13 лет каторги до 90-летия. Хлебникова за бездоказательностью обвинения из списка бунтовщиков вычеркнули, а осадок у властей остался.
Поэтому Шанц, «Америка», «кругосветка» - хороший шанс проветриться и применить прежние навыки. Хлебников писал 22 апреля 1834 года своему бывшему начальнику барону Врангелю в Ново-Архангельск: «Иван Иванович располагается в передний путь идти мимо мыса Доброй Надежды и Новой Голландии [Австралии] и посетить оба эти места. Меня подстрекает любопытство побывать там, и хочу проситься в качестве суперкарго [помощника капитана по грузам], только не знаю, отпустят ли гг. директоры; а охота смертельная и, вероятно, за смертью».
И вдруг всё изменилось. Заболел один из чиновников компании. 6 марта 1834 года Хлебников «по болезни г. Боковикова занял должность правителя канцелярии Главного правления РАК». Платон Боковиков дослужился до этой должности, не покидая Петербург. В Главном правлении начинал бухгалтером после 1810 года, потом - главным бухгалтером. Место Хлебникову досталось тихое и тёплое. Поездка на острова отпала.
Весна 1835 года принесла бывшему правителю Новоархангельской конторы радужные перемены. Акционеры компании вскоре вызнали, какого деятельного и перспективно мыслящего чиновника «пригрели». 7 марта «выбран в директора в Общем собрании акционеров». «Мещанский сын» из Кунгура, начинав службу в заштатном Гижигинске приказчиком Охотской конторы, через 34 года достиг максимума карьеры, стал директором Российско-американской компании.
Он не собирался останавливаться. Новые надежды сулила литераторская стезя. В мае Морская типография извещает Хлебникова: отпечатана его книга о первом главном правителе Русской Америки Баранове. Автор спешит отослать на острова 20 экземпляров. Поэтому он в Кронштадте.
Компанейским корветом «Елена» командовал 33-летний лейтенант Михаил Тебеньков. Хлебников с ним был знаком по службе на островах, где офицер производил два года опись залива Нортон и архипелага Александра I. В 1831 году обосновался в колонии. Хлебников отмечал его в табеле о жаловании. Морским офицерам полагалось 5 тыс. руб. в год. Тебеньков также попал в хлебниковскую ведомость о сборе картофеля с частных огородов. Еды не хватало. Морские офицеры были брошены на огородный «фронт». Тибеньков собрал в 1833 году приличный урожай – почти полторы тонны картошки.
Тогда Хлебников не понимал резких настроений лейтенанта. Неужели плохо с лопатой наперевес после командования разными бригами у берегов Русской Америки и в Тихом океане? Попав в непривычную столичную среду, Хлебников сам проникся сочувствием. У кого характер и чёткие жизненные ориентиры, душа рвётся, на самом деле, ввысь. Хлебников, помня о трудностях своего сибирского путешествия, одобрил рывок Тебенькова из Камчатки в Петербург через Сибирь ради нового назначения. Поэтому перед отправкой пообщались от души. Хлебников передал книги, но не дождался отхода судна. «Елена» выходила в море через четыре дня, 5 августа.
Жизнь показала, что случайных знакомств у Хлебникова и случайных офицеров в колониях не было. Тебеньков дослужился до вице-адмирала и, будучи главным правителем русских владений в Америке, организовал ряд экспедиций по описи берегов и составил атлас.
Изданная после двух лет ожидания книга о Баранове послужила ключиком, открывшим дверь в новую жизнь. Начались визиты, дружеские и протокольные. После поездки в Кронштадт Хлебников навестил старого знакомого, российского мореплавателя Фёдора Петровича Литке. Это была важная встреча для обоих.
Год назад, в феврале, они встречались на необычной территории. Литке пригласил Хлебникова в Зимний дворец. Морской офицер служил при дворе воспитателем великого князя Константина Николаевича, которому суждено сыграть главную предательскую роль в продаже Аляски. Тогда даже намёка на подобное не угадывалось. Друзья говорили не о наследнике. Литке готовил к изданию мемуары, и по существу за спиной Хлебникова использовал его материал о природных условиях Русской Америки, истории открытия ряда островов.
Ещё в октябре 1830 года Литке писал Фердинанду Врангелю, новоархангельскому «шефу» Хлебникова: «Прекрасные записки лежат под спудом под тем предлогом, что без автора издать их неловко. А посмотришь, приедет автор, то ему даже попрепятствуют». Так и случилось. Рукопись Хлебников «Записки о колониях в Америке» лежала без движения. Главное правление увидело в ней неудобную критику. Клеймо декабриста также мешало дать ход изданию книги.
«Записки…» попали к Литке через прежнего главного правителя колоний капитана 2-го ранга Петра Чистякова, сдавшего «пост» Врангелю. Мемуарист прочитал их, кое-что переписал и воспользовался ими для работы над книгой. Эту щекотливую ситуацию урегулировали через Врангеля. Хлебников пошёл на компромисс с наукой. Дал добро на использование текста. Морские мемуары Литке «Путешествие вокруг света, совершённое по велению имп. Николая I на военном шлюпе «Сенявин» в 1826,1827,1828 и 1829 годах» издавались в Петербурге с 1834 по 1836 годы по частям.
Нынешняя встреча была отдушиной для обоих. Хлебников подарил книгу о Баранове Литке показал, где в его сочинении о путешествии на «Синявине» есть сноска на использование труда Хлебникова. Его авторство таким образом подтверждалось публично. Разве сие не открывает добрые отношения с журналами?
Потом состоялся визит к акционеру РАК графу Николаю Мордвинову. Книга о Баранове вышла с посвящением на титульном листе «Его сиятельству». Граф решал многие вопросы РАК на уровне правительства и для акционеров, директоров компании был нужным человеком. Он «составил протекцию» первой и единственной книге Хлебникова, при случае и дальше мог «замолвить словечко». Этот принцип Хлебников сформулировал по-своему: «Не получивший коммерческих интересов на капитал за время, которое капитал на руках, теряет выгоды».
Так налаживалась петербургская жизнь. Она же засасывала рутиной. Директора РАК Хлебникова ждали новые визиты, обязательные и иногда полезные. Он встретился с Александром Гельмерсеном, братом геолога, академика Григория Гельмерсена. Нужно было оценить и пристроить личную коллекцию минералов, собранную на островах, в которой по описи были камни «ископаемые, охрусталованные и другие, сырые и шлифованные, без оправы».
В «Записках…» Хлебников так и не открылся, где собраны геологические сокровища. Указал лишь на остров Ситха, где «в заливах Льтуа и Якутате» «во многих местах – слои кварцевые, рогового камня, роговой бленды, хлорита, серпентина и диалаша». По его словам, «в гнейсе и слюдяном сланце находятся крупные гранаты», «редко попадаются чистые, а вообще с трещинами». «Там же находят белый и серый мрамор, известковый шпат и иногда сердолики и халкидоны в кругляках», - отмечал Хлебников. «Много камений кремнистой породы» «чрезвычайно красивого вида, с нежными, разных цветов жилками» найдено на острове Св.Матвея. Коллекцию пристроить не удалось. Хлебников завещал её барону Врангелю. Следы её затерялись. Поиск никто не вёл.
Много поездок было по столичной губернии: Царское село, Выборг, Павловск, Гельсинфорс. Туда ездил в гости к сослуживцам по Русской Америки. Когда вернулся из далёкого края Фердинанд Врангель, Хлебников был неразлучен с ним. Семейно, уговорив супругу Врангеля Елизавету Васильеву и вдову адмирала Головнина Авдотью Степановну, прокатились на «чугунке». Железная дорога тогда была в диковинку. Неоднократно ездил в Кронштадт. Хлебников встречал «родной» транспорт «Америка», провожал корабль «Николай I».
Необходимость в визитах, встречах, поездках диктовалась во многом и службой. Он опасался потерять в этой суете главный ориентир: служение печатному слову. Поэтому торопился писать. Из-под его пера вышло несколько статей о Русской Америке и её людях. Жизнь вокруг книги и внутри неё определила его завет землякам. Завещание было составлено накануне смерти.
Путешествие десятое – книжное
1 апреля 1838 года директор Российско-американской компании /РАК/ Кирилл Тимофеевич Хлебников рано затеплил свечу. В этом не был необходимости. Белые ночи в Санкт-Петербурге уже оглушали неоновым светом. Но сказалась привычка до дневной суеты взглянуть на белый лист и проложить на нём световую дорожку чёрному кончику гусиного пера.
Что на этот раз волновало 54-летнего Хлебникова? Что оставит утренняя запись потомкам?
Он в это светлое утро думал о том, что всегда навевало светлые мысли и светлое настроение. О книгах. В его личной библиотеке насчитывалось 1051 книга на русском языке. Под стать им, такие же массивные и толстые, были журналы – 135 томов.
Имелось 116 книг на иностранных языках, из них 80 – на английском,10 – на испанском языках, которые Хлебников освоил самоучкой. Бывали в Русской Америке дни, когда он говорил только по-иноземному с бостонскими купцами в Ново-Архангельске и торговыми поставщиками и испанскими властями в Калифорнии. Французский язык представляли в библиотеке семь книг и одна рукопись в виде военных записок. Книги на немецком, итальянском, латинском и других языках насчитывали по одному-два богато иллюстрированных экземпляра. Хлебников ценил их за выразительные линогравюры. Ценностью библиотеки он считал рукописный «список» комедии Грибоедова «Горе от ума» и 44 географических карты. Приблизительная стоимость библиотеки составляла почти две трети его годового жалования.
Это была не единственная библиотека, которой Хлебников пользовался. Через его руки прошло много книг. А точнее - много библиотек. И рождению собственной он обязан неудовлетворённостью теми, которыми пользовался, - общественными и частными. Хлебников осваивал чтение в Кунгуре, где отцовский дом, храмы, родственники и знакомые ограничивались чаще всего сундучком с церковными изданиями. Наслаждался чтением в Иркутске, где частная библиотека была на выбор. Книга согревала на Камчатке – в Гижигинске и Нижнекамчатске с сиротскими связками случайных изданий и в Охотске, где их поболе будет. А также в Русской Америке – в книжном царстве Ново-Архангельска, от щедрот которого перепадало конторам, селениям, крепостям и редутам на Алеутских островах. Лоснились кожаной отделкой книги в Калифорнии – в форте Росс и в Сан-Франциско. Манили в странах и городах, когда попадали «под горячую руку» Хлебникова-книжника на маршрутах двух «кругосветок». И, наконец, книга создавала семейный уют в российской Мекке библиофилов, в Санкт-Петербурге, где он жил сейчас в доме у Синего моста.
В этом мелькании параллелей и меридианов Камчатка и Русская Америка были в жизни Хлебникова главными поставщиками книжной мудрости. Библиотеку РАК в Ново-Архангельске он по праву считал личной. Именно Хлебников приложил руку к её формированию.
Для него всё началось с письма главного правителя колоний Александра Баранова в Охотск. Купец просил прислать книг на острова. Хотя основной книжный багаж сформировал Петербург, «любитель просвещения» приказчик Хлебников тоже откликнулся, собрал посылку. В книге о Баранове себя, как всегда, оставляет «за кадром»: «Он читал много книг, и в колониях были почти все историческия и литературныя произведения Русской Словесности за 1803 год, в которой они были отправлены любителями просвещения на корабле «Надежда».
Новоархангельскую библиотеку Хлебников знал хорошо: «Библиотека в Ситхе состоит [из] более тысячи двухсот номеров книг, которые считаются в 7,5 тыс. руб. В числе коих более 600 на русском, до 300 на французком,130 на немецком, 35 на английском, 30 на латинском и остальные на шведском, голландском, испанском итальянском языках. Основание сего собрания началось в С.Петербурге, когда изготавливалась первая экспедиция кругом света».
В Ново-Архангельске Хлебников читал письма дарителей книг. Русский поэт и баснописец Иван Дмитриев сообщал, что «М.М. Херасков уже послал два тома эпических творений – Кадма и Гармонию и Полидора». По его словам, «Карамзин также хотел послать». А сам «тяжёлой почтой» «решился отправить» басни и сказки. Послал книгу и сообщил об этом граф и сенатор Павел Строганов. «Посылаю труды Вольного экономического общества», - извещал граф Николай Румянцев. В новоархангельском библиотечном списке Хлебникова – книги от президента Петербургской Академии наук Николая Новосильцева, учёного-палеографа Алексея Оленина, сенатора Ивана Захарова, митрополита Амвросия, от министров и адмиралов.
Эти и другие имена откроют ящик Пандоры, книжных «бедствий» Хлебникова. Ему ли не знать, что книга - самая тяжёлая вещь в дороге? Дорог в его жизни было достаточно. Книг всегда не хватало. Он будет покупать академические издания. Поставит на свою книжную полку «Полное собрание учёных путешествий по России, издаваемое Императорской Академией Наук по предложению президента, описание Камчатки» 1818 года выпуска.
Запомнится Хлебникову в Ново-Архангельске письмо историка Егора Фукса, считавшего что «полёт просвещения» в России начался «от творческого вдохновения Петра Великого». С его подачи в личной библиотеке Хлебникова появятся санкт-петербургские издания «История Петра Великого» /типография Конрада Вингебера/ и «Собрание писем Императора Петра I к разным лицам с советами на оныя» /Морская типография/. «Увидев Петербург и Кронштадт, я представляю великого их зиждителя», - это слова Хлебникова о Петре Великом.
Хлебников присмотрится к книгам, изданным ведомственными типографиями – департамента Внешней торговли и Народного просвещения, Штаба Отдельного корпуса Внутренней стражи, Императорского воспитательного дома. В последней приобретёт «Начертания статистики Российского государства» 1818 года и «Рассуждения о пользе могущих последовать от учреждения частных по губернии банков Адмирала Мордвинова» 1829 года.
Интерес к книгам частных типографий будет связан с издательскими планами. Занявшее место на книжной полке сочинение Р.Валоше «Путешествие по Турции из Константинополя в Англию через Вену», изданное в 1829 года «Типографий вдовы Плюшара», приведёт Хлебникова к издателю Адольфу Александровичу Плюшару. Типография и словолитня Плюшаров считались тогда лучшими в Петербурге. Для его «Энциклопедического лексикона», начавшего жизнь в 1834 году, Хлебников напишет ряд статей по вопросам географии и этнографии. Эта работа продолжится и в 1838 году. Издание «Лексикона» растянется на долгие годы. К 1841 году будет издано 17 томов из 40. Подписчики к нему охладеют.
.Хлебников считал книги своими детьми, чувствовал, что силы уходят. Дети нуждались в присмотре. До его преждевременной кончины оставалось две недели. Сейчас в утренний час Хлебников писал завещание.
Библиотеку завещал Кунгуру. Он не знал, что одним росчерком пера обрекал своё сокровище на медленное и неизбежное умирание. Кому завещал мудрёные, богато изданные книги? Пропахшим карточной игрой дворянам, впитавшим запах выделанной кожи купцам, лоснящимся от чайной испарины мещанам и босоногим кухаркиным детям, Повседневная жизнь подталкивала этих людей к поиску прибыли и куска хлеба, но не книги. Они изредка листали засаленную библию, разглядывали лубочные картинки, не признавали иностранные языки и не знали, с какой стороны подойти к географической карте. Позднее, получив хлебниковские книги в пользование, они доказали это.
Кунгур принял дарёную книгу, объявил в 1840 году об открытии в городе Хлебниковской библиотеки. Брат Хлебникова Иван ненадолго и нехотя стал её попечителем. У него не лежала душа ни к книге, ни к общественной нагрузке, которая требовала расходов из своего кармана. Попечители менялись с калейдоскопической скоростью. Было ясно, что хлебниковская книга не востребована у населения приуральского городка. До тех духовных запросов, что удовлетворяла дарственная книга, ему ещё расти и расти. Книги, не разобранные со времени новоселья, богато иллюстрированные, грудами пылились в углу. Домочадцы попечителей подходили, копались, выбирали фолианты и дома вырезали картинки. Так вслед за линогравюрой пропадала и книга.
Разграбление продолжилось бы, если бы хлебниковская книга не поменяла статус. Она стала экспонатом музея. В этом последнем пристанище сберегли то, что осталось от Хлебникова, – 87 книг. Среди них – книги его друзей-путешественников Крузенштерна, Берха, Лисянского. Скромная, прореженная временем книжная полка Хлебникова хранит память о тех, кто помогал ему примером, силой духа выстоять в житейских невзгодах. Книги из его библиотеки ещё в силах поведать о легендарных правителях Русской Америки Александре Баранове и Григории Шелихове.
Столетия сохраняют для нас лучших из лучших, превращая их в легенды. Легендой стал и летописец Русской Америки Кирилл Тимофеевич Хлебников. Рождённый в Кунгуре, он совершил большое путешествие длиною в жизнь и завещал нам ту историю государства Российского, к которой прикоснулся сам.