Вдох. Выдох. И тут же снова резкий вдох. Ступеньки грязными лезвиями мелькают под ногами. Один пролет. Еще один. Солнечный свет яркими вспышками обжигает глаза на каждом повороте. Неровный облезлый поручень местами лишенный пластиковой обивки больно царапает ладонь.
«Ну и пусть.»
Воздух. Спертый, пыльный, невыветриваемый и раскаленный солнцем. Душная топка, ведущая из ада в ад.
- Оля, подожди! Оля, стой!
Нога срывается со ступеньки, неловко подворачивается, и тело, двигающееся по инерции, увлекаемое силой притяжения, заваливается вперед, норовя встретить следующий пролет на четвереньках.
- Оля! Да постой же ты!
С губ срывается не то вскрик, не то стон. Руки, вскинутые в момент падения, больно бьются о поручень, и с огромным усилием все же останавливают движение вперед, заставляя тело замерить в полуподвешенном состоянии. Правую стопу, зацепившуюся носком за край ступеньки, режет как будто ножом. Больно, противно.
- Черт!
- Оля!
- Да пошел ты! – Зло шепчут губы. – Тварь!
Хромая. Всем телом опираясь на поручень, все равно, все равно спускаюсь вниз. Прочь отсюда, из этого свинарника, помойки, от этого предательства.
Яркие пролеты кончаются. Темный коридор, в котором, из-за ослепившего до этого солнца, не видно ничего ровным счетом. По памяти. Пару метров вперед. Справа чья-то детская коляска. Одна дверь. Небольшой холл и маленькая, еле заметно мигающая красная кнопка. Бью ладонью по ней, не надеясь попасть пальцами. Одновременно раздаются пиликанье домофона и щелчок размыкающегося магнитного замка.
Душная темнота подъезда сменяется ослепительной жарой улицы. Хочется вдохнуть свежего воздуха. Заполнить им всю грудь. Но горячий, обжигающий ветер, наполненный колючей пылью, заставляет на полувдохе остановиться, резко отвернуться и закашляться от тонких, но невероятно ярких ноток гниющих на жаре мусорных баков, брошенных этим же ветром в лицо вместе с пылью улицы.
Дверь за спиной громко захлопывается, лязгая железом об железо.
«Куда теперь? Что дальше?»
«Вперед. Не важно. Прочь отсюда.»
Внутри все горит. Грудь от недостатка кислорода и ядовитой обиды. Глаза от скопившихся в них слез и пыли. Голова от отказа принимать и понимать увиденное. Руки и ноги жгут царапины и ссадины от неудачно и быстрого спуска из квартиры. Из храма двух душ (как в это верилось ранее), который разрушали, уничтожили, предали, цинично бросив на его алтарь одну из этих душ.
«Скотина! Тварь!»
Мысли в голове мечутся как сумасшедшие, сумасшедшие и до хрипоты и пены на губах загнанные лошади, которым жить лишь до момента остановки, а там или сами издохнут, или пристрелят, одновременно и проклиная за слабость, и благодаря за службу.
«Урод!»
Слезы горячими линиями обжигают лицо, и тут же, высыхая под палящим солнцем и душным ветром, стягивают кожу, покрывая ее невидимой, но вполне ощутимой пленкой. Руки, мельтешащие из стороны в сторону, неожиданно не находят себе места, сбиваются с ритма и, сжимая сначала пустой воздух, судорожно сгибаются в локтях, чтобы в следующий миг вцепиться в и так взлохмаченные волосы, закрыть уши и с силой сжать голову.
Крик, стон, плачь. Я не слышу. Или из-за того что сама себе закрыла уши, или потому что все делаю беззвучно. Словно выкинутая безжалостной рукой на берег рыба, задыхающаяся на воздухе и глухо хлопающая ртом, из которого вместе с мясом выдрали стальной крюк, обещающий жизнь, но подаривший смерть.
Плачу. Реву. Задыхаюсь на ходу, почти на бегу и реву.
«Боги! Если вы есть. Зачем??!! Почему??!! Ведь не должно же было быть так. Не должно. Ведь я его люблю!»
На ходу кручусь вокруг себя, отмахиваясь от ненужного, лишнего слова, пустого и обжигающего, как клеймо на теле раба.
«Люблю??? Нет. Любила!!! Нельзя и невозможно любить того, кто предал!!! Невозможно думать о нем. И не думать тоже невозможно.»
Люди мелькают словно маски. Картинки. Некоторые смотрят с участием, словно желают помочь. Сочувствуют моему горю, не зная о нем ничего. И проходят мимо, так и оставив свое сочувствие при себе.
«Правильно. Жалеть надо самого себя! Лишь себя! Иначе никто не пожалеет. А растратишь все жалость на других, так и себе не останется. На черный день.»
Улыбаюсь какой-то старухе, вроде как с пониманием смотрящей на меня. Но делаю это коряво и, видимо, страшно. Еще бы ревущая, изодранная, вся взлохмаченная, в черных разводах туши на лице. Улыбающаяся истеричка. Бабка отшатнувшись и что-то запричитав, спешно проходит мимо.
«Боги!!! Вы есть??? Да если вы есть, то где ваша справедливость?! Где кара небесная на головы нечистых и нечестных??!! Которые молятся вам, бьют поклоны, в момент молитвы искренне веруют, а в момент празднества плюют на уставы и заповеди. Плюют в лица и души верящим им!!! БОГИ!!! Или в этом и есть ваша сила и ваше бессилие! Способность сделать и при этом не делать!!! Так дай те же мне эту силу! Я сама сделаю, покараю, накажу изменника и вашей веры, да и моей веры тоже!!! Ведь я же ему верила!!!»
Спотыкаюсь в который раз. Проклинаю себя и этот город, пронизанный цинизмом и вероломством. Проклинаю маски и роли, как навязанные, так и самолично выбранные, натянутые на лица, тела, а самое страшное: натянутые на души.
«А может быть это и к лучшему? Ведь если маска это сосуд, в котором держится все то дурно пахнущее содержимое, чем являемся мы. То лучше этот сосуд снимать очень редко, иначе мир утонет в грязи наших душ!»
Сбавляю темп. Злюсь. Сильно. Так, что даже мир вокруг меня приобретает красные, кровавые оттенки, а периферия стирается, оставляя взору лишь фрагмент улицы четко передо мной. Плачу. Как я хочу уничтожить этот город! Стереть его с лица Земли, оставив лишь черную проплешину на его месте.
Улыбаюсь, зло и искренне, потом с сарказмом.
«Хорошо, что люди не всесильны. Хорошо, что боги, если они и существуют, не слушают просьбы и мольбы людей. А то так бы весь мир бы исчез по прихоти одной лишь истерички!»
- Оля, да постой же ты!
«Все же догнал. Сука.»
- Оля!!!
- Что??!! – Разворачиваясь, ору ему в лицо. – Что ты хочешь от меня??!!
Люди опасливо косятся на меня и обходят стороной, словно боясь подцепить мою ненависть и злость, боясь заразиться ими.
- Оля, послушай меня!
Его голос звенит, но напряженная речь мягким прикосновением касается моего слуха. Проваливается в душу, вниз, глубоко. Именно проваливается, потому что душа моя уже там. Голос просачивается, как вода в трюмы терпящего бедствие корабля. И я чувствую, насколько эта вода холодная, как она обжигает своей стужей, как сковывает движения. И тело, за миг до этого способное двигаться, говорить, мыслить, замирает, не в силах пошевелить даже пальцем.
- Послушай??!! – Вновь ору я. – Ты хочешь, что бы я это еще и услышала??!! Тебе мало того, что я это видела??!!
- Оля! – Голос из вкрадчивого становиться грубым и жестким. – Я виноват, но дай мне объясниться! – Последнее слово он тоже почти кричит.
Стою на месте, замерев, как мертвая. А может, я такая и есть, теперь. Даже не дышу. Смотрю ему в глаза, пытаясь испепелить его своим взглядом. Но он огнеупорный, как шкаф для хранения старых, дорогих и по факту ненужных документов.
- Объясняй. – Соглашаюсь я. – Как ты это объяснишь? – Улыбаюсь придурковатой улыбкой и вместо него даю ответ. – Ты шел домой, неожиданно споткнулся на ступеньке и случайно трахнул ту сучку у нас на постели?
По его лицу пробегает волна злости. Мне кажется, что я слышу, как он скрежещет зубами. Потом выдыхает и говорит.
- Оля. Успокойся хоть немножко. Это так. Я виноват. Я трахнул ее. Но этому есть объяснение. – И с неуверенностью добавляет. – Наверное.
- Ага. Я же только что его тебе сказала.
- Это была моя бывшая. – Выпаливает он на одном дыхании. – Она приехала забрать какие-то мелкие вещи. Начала перебирать комод. – Он нервно жестикулирует руками, подгоняя бешеный темп своей речи еще больше. - Нашла маленький фотоальбом. Наш с ней, старый. – Неожиданно заминается, подбирая слова. – Не знаю. Это как наваждение. Мы разговорились. Прошлое нахлынуло. – Пауза. - Это вышло само собой. Но это лишь отголосок прошлого. Это ошибка, которой больше не будет. Слабость под действием сентиментальных воспоминаний. – И почти умоляя, заканчивает. - Оля, я не хотел.
- Не хотел, чтобы я пришла домой несколько раньше обычного?
Смотрю на него жестко и отрешенно. Мое лицо не выражает ничего. Пустое, измазанное тушью, слезами вперемежку с пылью. Я смотрю на него и не вижу того с кем хотела связать свою жизнь, к кому стала потихоньку прикипать и телом и душой. Вижу слизняка, вонючего, бесформенного гада, в сосуде-маске, который я когда-то считала человеком.
- Ты знаешь. – Тихо говорю я. – Это к лучшему. – Грустно поджимаю губы. – Лучше сразу так, пока еще не поздно. А то дальше было бы еще больнее.
Отворачиваюсь, хочу уйти. Когда-то нежные, а теперь жесткие пальцы обжигают мое запястье, вплавляются в него, что бы в следующий миг дернуть на себя и, разорвав контакт, обжечь еще больше. По инерции разворачиваюсь. Молча, смотрю на него ненавидящим взглядом. Ни звука.
- Оля не надо так. – Он зол, он винит себя, ее, меня тоже. – Оля, я тебя люблю. Хочешь. – Он падает на колени. – Ударь, убей. Не уходи. Не надо.
Бью его. Сильно. Звонкий щелчок пощечины радостно срывается с моей ладони, которая сразу воспламеняется. На его щеке тут же проступает ожог.
«Может, он все-таки сгорит?»
Нет. Он так же стоит на коленях, опустив голову вниз. Разворачиваюсь и ухожу. Слышу шорох его тела за спиной. На этот раз его руки хватают меня за плечи. Пытается притянуть меня к себе. Выкручиваюсь из его душащих объятий. Вновь останавливаюсь в шаге от него.
- Не подходи ко мне больше! Не звони! Не пиши! Забудь меня! Живи, как хочешь. Сегодняшним, завтрашним, вчерашним! Как сам того хочешь! Но без меня! Не впутывай меня в свои нелады с тестостероном и дурной башкой! Трахай кого хочешь и где хочешь! Хоть бывших, хоть будущих, хоть вымышленных! Но не меня! Понял??!!
Теперь молчит он. Глаза то загораются, то тут же остывают. Он видимо хочет еще что-то сказать, но слова не находят выхода, они гниют и распадаются тленом даже не добравшись до языка.
- А ты права. – Это яд капает из него. – Ты права. Я так и поступлю. А ты сама ко мне придешь. – Усмехается. – Приползешь той же дорогой что и убегала! – Зло улыбается, видимо понимая, что пути назад уже нет и не будет, и из-за этого хочет выплеснуть на меня весь свой гнилой яд, который с каждым словом просачивается из него все больше. – Кто ты такая??!! – Пауза. – Да таких, как ты, девочек - целочек, романтичных дурочек, через одну в городе.
Он говорит какую-то гадость, вновь жестикулирует, распаляясь все больше, пытается подобрать слова пообиднее и пожестче, пытаясь зацепить меня, заставить чувствовать себя униженной и раздавленной, но куда уж больше. И так ниже плинтуса запинал. Улыбаюсь. Чисто, искренне. Даже смеюсь. Мне и вправду смешно. Видя, мою реакцию он замолкает, и смотрит, как на сумасшедшую.
- Зачем ты это говоришь? – Смеюсь я, а на глазах вновь выступают слезы. – Я не нападаю, я ухожу, так что не защищайся. Зачем столько грязи? Переполнило? Выплеснуть некуда? Но на меня зачем? – Размазываю грязными руками по грязным щекам саму себя, ту девочку, которая верила в добро и справедливость. Которой больше нет. – Я ухожу. Не говори больше ничего. Не надо. – Вновь улыбаюсь. – Я тебя уже не виню. Только так жить нельзя. Я не смогу. – Кладу руку ему на плечо. Глажу его. – Все, прощай.
За спиной тишина. Он не пошел дальше. Остался позади, в прошлом, подернутом сединой и туманом, которое будет долго жечь меня, пока я не забуду его. Но забуду ли?
Время тянется, как расплавленная, блестящая черным на солнце смола: горячая, липкая, едко пахнущая. Вляпайся в нее, и будешь очень долго отмываться. Если только не выжжешь пятно растворителем, сухим, и пахнущим далеко не лучше самой смолы.
Сколько я здесь. Час. Два. Пять. Солнце уже клонится к закату. Еще немного и коснется земли. Огненный, раскаленный шар воспламенит горизонт, окрасит воздух красным, неотвратимо угасающим заревом, что бы потом исчезнуть вовсе, выпустив в ночное небо далеких призраков, мерцающих, зажигающихся, гаснущих и так красиво умирающих.
Я сижу на скамейке в парке. Аллея, не смотря на будничный день, наполнена прогуливающимися людьми. Кто-то спасается от пекла каменных склепов, в которых мы заживо хороним себя еще до смерти, обставляя свою прижизненную усыпальницу дорогими и ненужными предметами интерьера. Кто-то гуляет с весело смеющимися и постоянно мамкающими карапузами, нелепо косолапящими и держащимися всей пятерней за пальцы своих родителей. А кто-то, голодный и не в меру веселый охотится на представителей противоположного пола, обещая жертвам тепло и уют домашнего очага, а на самом деле давая лишь короткую, и глупо и больно заканчивающуюся интрижку.
Чувствую усталость. Кое-как привожу себя в порядок пачкой влажных салфеток и складным зеркальцем из сумки. Думаю о работе. Думать о жизни не хочется. Но завтра выходной, который надо чем-то занять. И, похоже, что занять его придется диваном с многоканальным телевидением. А может просто не вылезать из собственной кровати, горячей от летней жары и холодной от пустого одиночества.
- Девушка с вами все хорошо?
«Неужто хищники подоспели?! Не думала, что мой внешний вид может привлечь даже падальщиков.»
- Спасибо. – Отвечаю я грустно. – Все нормально. – Смотрю в сторону, давая всем видом понять, что не настроена на общение.
- Вы меня может быть неправильно поняли. – Зачем-то оправдывается он. – Просто я проходил здесь часа два назад, а вы все так же сидели здесь и плакали. Я тогда подумал, мало ли что случилось у человека. А сейчас возвращаю, а вы все на этом же месте. Правда, черноты и слез на лице стало меньше.
Не спрашивая разрешения, присаживается рядом на скамейку.
- Зато в душе стало больше.
Зачем я это говорю. Не знаю.
- Держите.
В непонимании перевожу взгляд на него. Он протягивает мне маленькую бутылку воды. Запечатанную и немного влажную от выступившей на ней росы. Он спокоен, не улыбается, смотрит так, как будто бы был свидетелем всей сегодняшней сцены, начиная от квартиры, где об стену, над головами влажно хлюпающих и жарко стонущих животных, я размозжила вазу с цветами, и заканчивая скандалом на улице.
- Если вы здесь так все время и просидели, то наверняка хотите пить.
В его взгляде нет сочувствия. Только понимание. Будто он даже не видел это все со стороны, а наблюдал за всем моими глазами, был мной.
Трясу головой от нечаянного наваждения.
«Бред.»
Но бутылку все же принимаю. Та выскальзывает у меня из руки и, глухо падая на асфальт, закатывается под лавку.
«Твою же мать. Криворукая курица.»
Ругаю саму себя. Но прежде чем успеваю встать, что бы поднять бутылку, он делает это за меня. Бутылка теперь вся грязная. Песок с землей облепили ее влажные бока. Его это не смущает. Он лишь заминается в выборе, решая протянуть мне ее такой, или чем-нибудь вытереть.
- Простите. – Несколько резко говорю я и тут же мягче. – Руки у меня совсем кривые.
- Не беда. – Улыбается он. Придирчиво смотрит на мои руки. – А руки нормальные, просто бутылка влажная. Вытереть бы чем.
- У меня салфетки тут. Сейчас.
Ковыряюсь в сумочке. Достаю и влажные и сухие, протягиваю обе упаковки. Нервно отдергиваю руку с салфетками, запоздало понимая, что ему будет неудобно раскрыть упаковки одной чистой рукой. Со второй попытки подцепляю край липкой ленты и достаю пару влажный салфеток. Передаю ему. Проделываю тоже самое с сухими. Он вытирает руки, бутылку и вновь протягивает ее мне.
- Держите. Теперь не выскользнет. – Улыбается.
- Простите. – Еще раз извиняюсь, улыбаясь ему в ответ, и принимаю бутылку.
- Только не спешите.
- Что? – Не понимаю я, а сама откручиваю крышку бутылки.
Взболтавшаяся при падении минералка выстреливает из-под крышки бутылки, обдавая меня, да и его тоже веером холодных и шипящих брызг. Закрываю бутылку обратно. Слезы вновь прочерчивают линии на моих щеках.
«Дура криворукая.»
- Не переживайте. – Теперь он протягивает мне сухие салфетки, пачка которых так и лежит между нами на скамейке. – Это ерунда.
- Спасибо вам. – Проглатывая слезы, шепотом произношу я. – Сегодня явно не мой день. Поскорей бы он закончился.
Улыбается. Добродушно, с пониманием.
- Вы знаете. – Он задумчиво смотрит на темнеющее небо. – Этот день не так уж и плох, каким бы плохим он не казался вам сейчас, и что бы вас сегодня в нем не огорчило. Он пройдет скоро. Из него со временем выветрится обида, злость, слезы. Даже лица со временем выветрятся. Останется только отправная точка, или маяк – это уже как вы сами решите. Ведь за этим плохим и несчастным днем обязательно настанет новое утро, день, вечер. И пускай не буквально завтра, но обязательно в скором времени жизнь принесет вам куда как больше радости, чем отобрал этот день. А вы, вспоминая свои слезы и обиды, скорее всего, просто улыбнетесь этому дню, потому что на его фоне ваше счастье будет просто безмерным. – Он делает паузу. – Знаете, это, как говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло.
- Спасибо. – В который раз говорю я. – Я вам признательна за ваши слова, за воду.
- Вы хотите меня прогнать? – Спрашивает он.
- Нет. Просто, в самом деле, день был тяжелый. Да и темнеет уже. Пора бы по домам.
- Тогда. Не то что бы прошу у вас разрешения проводить вас до дома, но прошу права хоть на некоторое время составить вам компанию.
Устало улыбаюсь. Он милый. Конечно, хочется побыть одной, но желание отвлечься от своих мыслей перебарывает тягу к одиночеству.
- Хорошо. – Соглашаюсь я. - Если только вас это не затруднит.
Он встает напротив меня. Строго и галантно кивает головой, на манер мушкетеров или гардемаринов, а затем, легко улыбнувшись, протягивает мне свою руку.
- Тогда позвольте мне помочь вам встать. – Улыбаясь, смеется он. – Простите за следующие слова. Но вы так давно здесь сидите, что должно быть не сможете подняться сами. Может вы приклеились?
Вновь смеется. Легко, звонко, необидно. Улыбаюсь ему. Хоть слова немного и наглые, но произнесены достаточно весело и безобидно. Мгновение думаю, стоит ли протягивать ему руку в ответ. И через мгновенье, касаюсь его ладони своими пальцами. Теплая, немного грубая, она осторожно и нежно принимает мою руку и легким движением помогает мне подняться со скамейки.
Он был прав. За время, которое я здесь просидела, мышцы занемели. Видимо кровоток в них, незаметно для меня, стал очень слабым. Пытаясь не подавать вида, что все тело обмякло и его сводит судорога, и, пресекая дикое желание потянуться, благодарственно улыбаюсь ему и вынимаю свою ладонь из его теплой руки.
Некоторое время идем молча. Аллею уже освещают тусклые фонари, окаймленные мельтешащей в своей неудержимой любви к свету мошкарой, готовой сгореть лишь за одно прикосновение к желаемому и недостижимому счастью. Дневная жара отступила, приведя себе на смену вечернюю прохладу. И дышать тут же стало легко. Еле заметный ветерок нежно ласкает измученную за этот день кожу. Складывается ощущение, что голове тоже становиться гораздо легче. Горечь обиды замирает, отступив с основного плана назад, и смотрит оттуда, не решаясь приблизиться вновь.
Вместо положенного маршрута домой, делаем круг по парку. Потом еще один. В основном говорит он. Интересно, и постоянно улыбаясь. Хочется смотреть на эту улыбку и, не сводя с нее взгляд, улыбаться в ответ. Он видит мой смех.
- Вы знаете. – Он смотрит мне в глаза. – Вам идет улыбка. Вы так очень красивы.
«Ну вот.» - Разочарованно вздыхаю я. – «Подкаты вступают в дело.»
Не то что бы мне эти слова были не приятны. Но я их не хочу слышать сейчас.
- Я что-то не то сказал? – Тут же реагирует он, видя как мое лицо, только что озарившееся вновь тускнеет.
- Да нет. – Вру я. И тут же искренно добавляю – Давайте не будем говорить друг другу комплименты. Я знаю, что выгляжу плохо. Может вечерняя темнота и скрыла какие-то нюансы, но, в целом, этот день не придал мне никаких позитивных красок.
- Зря вы так. Вы прекрасно выглядите. – И видя, раздражение на моем лице, спешно говорит. – Все. Молчу, молчу. Без комплиментов. – Улыбается. – Вы страшная и не красивая. Так лучше? Только не обижайтесь. Это в противовес сказанному мной ранее, что бы вы вновь улыбнулись.
Не выдерживаю и смеюсь.
- Ладно. Пусть будут лучше комплименты, чем оскорбления.
- Ну и хорошо. Скажу так: улыбка вам идет больше, чем печаль.
- Спасибо.
Фонари над головой мешают увидеть звезды на небе. И мешают в нужный момент заметить, что этих звезд и не видно-то вовсе, из-за надвигающейся на город тучи.
Дождь бьет сразу. Ливень в секунду накрывает нас с головой. Прохладные капли воды струями текут по моему телу. Это страшно и приятно. Неожиданная бодрость и какой-то детский восторг подхлестывают мое сознание. Подставляю лицо прохудившемуся небу и чувствую прикосновение дождя у себя на лице. Освещающее и исцеляющее.
- Скорее. Бежим. – Он хватает меня за руку и тянет прочь из-под дождя, увлекая под кроны ближайших деревьев.
Мокрые с голову до ног стоим под раскидистым дубом и, чуть ли не прижимаясь к его стволу, еле-еле касаемся руками. Сначала это незаметно, а когда волна возбуждения от неожиданного дождя начала стихать, и это прикосновение обнаруживает себя, то отстраняться становится как-то неудобно. Его рука намного теплее моей, уже покрывающейся мелкими, холодными мурашками.
- Дождь это хорошо. – Говорит он. – Это к обновлению и переменам.
- Было бы не плохо.
- Боже мой. – Он видимо только что сам замечает наше прикосновение. – Да вы вовсе замерзли.
Он, как будто так оно и должно быть, уверенным движением обнимает мои плечи. Хочу сначала отстраниться, но и вправду чувствую, как в его руках становиться теплее.
Дуб над головой тоже начинает промокать. Но капли, срывающиеся с его веток и листьев, в отличие от льющей с небес воды, большие и холодные.
- Вы далеко живете? – Он стоит все в той же позе, слегка обнимая меня.
Уютно. Тепло. Хорошо.
- Да. – Шепчу, я слегка дрожащим голосом.
- Тогда пойдемте ко мне. Не дело мокнуть под дождем. Каким бы прекрасным он нам не казался. А от меня вызовем вам такси.
Хочу отказаться, но сил на это вранье нет.
Он живет и впрямь близко. Пока идем, он все держит меня за плечи. Как будто мы с ним очень давно друг друга знаем. Как будто мы с ним не он и я, а Мы. Ругаю саму себя за такие мысли. Кажущимися кощунственными и неуместными в этот день, но все равно Мы идем дальше.
Дождь все льет. Я словно под душем. Мокну, отмываюсь от всего произошедшего сегодня.
- Мыла не хватает. – Говорю я.
- Что? – Не понимает он.
- Говорю, мыла не хватает. А то помылился и смыл с себя всю грязь и пот.
Улыбаюсь. Он тоже.
Утро наступает рано. Лежа на кровати, смотрю в окно, за которым уже вовсю сияет солнце. Ветерок колышет занавеску. Светло-фиолетовую. Не мою.
«Вот я дура!»
Такси вчера мы так и не вызвали.
«Дура!»
Ругаю себя, злюсь. Вспоминаю бывшего.
«Как так-то? Я что не лучше его? Такая же примитивная, живущая инстинктами и желаниями?» - Больно прикусываю себе губу. - «Это он получается даже лучше меня. Он хотя бы переспал со своей бывшей. А я, вообще, с незнакомым мне человеком, которого первый раз вчера видела. Дура! Что я там ему говорила? Тестостерон. Бывшие, прошлые. А сама?»
Чувствую на языке соль.
«Неужто до крови?» - Промакиваю губу пальцем. Показалось.
«Ну и что ты сделала? Дура! Повелась на инстинкты и наигранную нежность, или просто отомстила? Низко и некрасиво.»
Да же думать об этом было противно.
Легкое щебетание за окном отвлекает меня от самобичевания и угрызения совести.
«В конце концов. Я человек? Или нет? Я тоже хочу счастья. Пусть мимолетного, но хотя бы такого. Или было бы лучше, если я проревела все ночь в подушку?» - Корю себя. – «Это отговорки. Ты просто слабая девчонка. Такая же, как и он. Ты просто человек. Животное, мнящее себя царем вселенной, но по факту не владеющее даже своими гормонами. Дура! Животное!»
Бок, на котором я лежу, уже затек. Не выдерживая нарастающей в нем боли, переворачиваюсь на другой. Он лежит напротив и смотрит на меня, мне в глаза. Слегка улыбается. Чистый, свежий.
«Интересно. Давно он так на меня смотрит? Или нет?»
Он протягивает ко мне свою руку и аккуратно гладит меня по волосам.
- Ты, в самом деле, очень красивая. – Улыбается искренне, нежно. – Доброе утро.
В душе что-то соскальзывает, исчезая во вчерашней темноте. Из головы в одну секунду выветриваются все мысли терзающие меня до этого. Я, робко, но с надеждой улыбаюсь ему в ответ.
«А может это и вправду Доброе Утро?»