I
Дима Рубан скрючился в позе эмбриона и настроился на последнюю попытку заснуть. Подушка из полотенца вышла не ахти какая, жесткий кожзам дивана был неприятен даже через одежду. Со стороны Киевского вокзала доносились гудки и неразборчивые команды диспетчера. "Вот интересно, хоть кто-нибудь понимает, что она говорит?!" - мысленно возмутился Дима. Выстроилась ассоциативная цепочка - он снова вспомнил чудовищный скандал с женой, когда, обессилев от многочасовой ругани, она выкрикивала отрывисто "Ты!... Ты!..."
Дима без спросу снял со счета все семейные накопления и купил двухлетнюю Гранд Витару. Ездил за ней в Липецк, будто в Москве их нет. Соврал жене про командировку. Брал у дальней родни, подешевле. Родня суетилась с оформлением, чтобы по-быстрому. В Москве выяснилось, что машина в угоне. Журналисты разводили руками - ничего не поделаешь. Жди, когда менты поймают злодея, его осудят, и тогда подашь гражданский иск. В общем, у моря погоды. А родня-то, между прочим, ее.
Будь по-иному, она бы так не орала. Защитная реакция, пройдет - рассудил Дима, а пока отправился жить на работу. Без вещей, без одеяла - с парой носков и полотенцем. Третьи сутки бомжует, а она все не звонит.
Диспетчерша продолжала монотонно командовать, тепловозы сипло гудели ей в ответ. Сон не приходил. Огромная липа, помилованная строителями бизнес-центра и теперь царствующая над комочками малолетних туй и можжевельника, которые в соответствии с модой десятилетия обступали стены каждой порядочной новостройки, требовательно лупила ветками в закрытое окно как раз над диминым диваном. Он представил, как сейчас холодно на улице. Осень наступила еще в августе, и до ее окончания - грязной, долгой, но дарящей надежду на лучшие времена года московской зимы, было еще далеко. Дима обулся и пошел в коридор, нащупывая в кармане джинсов сигареты.
Курить разрешалось только на шестом этаже, а фотослужба располагались на четвертом. Но в эту ночь Рубан был здесь хозяин. Во всяком случае, на его этаже. Он открыл окно и с ногами взобрался на подоконник. Слишком холодно для двадцать пятого сентября. Точнее, уже двадцать шестого. Дима высунул руку подальше на улицу - электронный термометр, встроенный в наручные часы (произведение китайских умельцев, подарок коллег на 35-летие) - показывали плюс два. А сами часы - ноль пятьдесят восемь.
Прикурить не успел. Шум наверху, слабый приближающийся стон. В первое мгновение Дима удивился - кто же это поет посреди ночи. Но понял, что ошибся еще до того, как в полуметре от него, едва не задев его вытянутую руку с часами, пролетел человек и с грохотом рухнул на капот припаркованного внизу фольксвагена. У немца нехарактерно завизжала сигнализация.
Рубан слетел с подоконника на пол и замер в ожидании продолжения. Фольксваген внезапно замолчал, наступила тишина. Даже Киевский вокзал не издавал ни звука. "Веры Николаевны тачка", - он сообразил, чья машина приняла удар. Прошло не меньше пяти минут. Уняв ручную тряску, Дима закурил, сидя на полу. После второй сигареты заставил себя подняться к окну и посмотреть вниз. Прожектор щедро освещал автопарковку.
Человек лежал на спине, раскинувшись - словно спал на нестираной простыне. Длинная крыша белого Пассата не вместила только ноги ниже колен. "Руки в стороны, ноги по ширине плеч" - всплыла в сознании какая-то чушь из детства. Неуместность этой мысли осталась для Рубана самым неприятным воспоминанием той ночи.
Погибшего он узнал сразу. Они знакомы сто лет. Жоржик Глушко - архивист газеты "Вся Москва".
Дима вернулся в кабинет, расчехлил свой Никон, прицепил объектив и пошел снимать труп.
Глава 1
Во сне Саша подвернула правую руку. Она сильно ныла в районе локтя, и боль похоронила последние надежды на то, что с ранним подъемом в принципе можно примириться. Особенно если мучает похмельный синдром. Вчера они с Гордеем гостили на свадьбе ее дальней подруги. Свадьбу справляли на природе. По-американски - с одноцветными подружками невесты, раздельными столами, танцами по расписанию. Заправляла свадьбой специально нанятая девица - стройная латышка с прямыми и жесткими, как бабушкины вязальные спицы, волосами, восхитившая Сашу умением носиться на шпильках, будто в кедах.
Поначалу Саша расстроилась. Ей не нравился огромный полосатый шатер - и без того на улице стояла жара, а внутри было еще хуже. Не нравились раздельные столики на шесть персон. А главное, не понравился жених. Мягкий розовый пупс с маленькими глазками совсем не подходил шустрой красавице Ксюхе и ее баскетбольным габаритам. Он сидел смирно, улыбался и почти все время молчал. Яркая невеста громко общалась с гостями, размашисто жестикулировала, то и дело врезаясь в него голым острым локтем.
Но с приближением ночи Саша стала погружаться в романтическое настроение. Музыканты отказались по десятому разу исполнять "I Will Survive" и "It's Raining Men", да и гости устали от "энергичных танцев". Обхватив друг друга, пары принялись топтаться под американские рок-баллады.
Гордей и Саша не танцевали, незнакомые соседи по столику оставили их одних. Из-за жары прически у всех пришли в негодность. Кроме Саши, при рождении вытянувшей счастливый билет по части шевелюры, невесты, которая заплатила за надежность конструкции долларов четыреста, и почти налысо обритого жениха. К вспотевшему лбу Гордея прилипли черные пряди, из-за челки он стал походить на подростка. Саша с умилением любовалась своим избранником - она только-только начала привыкать к тому, что этот изящный загорелый джентльмен, успешный, щедрый на широкие жесты, выбрал именно ее. "А имя! Как музыка, - кайфовала она, - Гордей Грибоедов!"
Они сидели склонившись друг к другу, пили вкусное красное вино бокал за бокалом. Гордей рассказывал что-то веселое и трогательное. Над его историями не хотелось смеяться - лишь молча улыбаться в ответ, а он то и дело нежно целовал ее в лоб.
В итоге они здорово напились и к ней домой на улицу Мишина попали в полвторого ночи. Не сговариваясь, но поняв друг друга с одного взгляда, решили поиграть. Чтобы как в американском кино: ворвавшись в квартиру, он с басовитым рыком бросается на нее, она подпрыгивает и обхватывает его ногами, потом они торопливо стягивают друг с друга одежду (пуговицы с треском отрываются и разлетаются по комнате), целуются, кусаются, шарахаются от стены к стене, круша все на своем пути в порыве страсти.
Каким в итоге получился секс, Саша не запомнила. Щиплющая боль в районе лопатки намекала на то, что где-то должны быть разрушения. Так и есть. Выточенная из кристалла горного хрусталя Эйфелева башня покинула свою полочку на стене и по дороге разбила клееную-переклеенную стеклянную розу, украшавшую бабушкину этажерку. Скорее всего, царапину нанес острый шпиль башни. "Хоть не разбилась - слабо порадовалась Саша, но опомнилась: - Платье!"
Батистовое платье цвета недозрелого персика погибло. Пуговиц на нем не было, и Гордей вчера тупо срывал его, как придется. Тряпичница Саша обожала этот наряд, делавший ее похожей одновременно на школьницу и куртизанку. Хоть и из батиста, платье выглядело фактурно и дорого, что бесценно в ситуации, когда надо одеться на свадьбу, а свадьба выпала на самый жаркий день года. 30 июля, плюс тридцать в тени.
Прочувствовав глубину утраты, Саша даже отказалась от мысли поцеловать сопящего Гордея, тем более, что для этого пришлось бы облокотиться на правую руку, которая все еще болела. Шаркая тапками, она отправилась по традиционному утреннему маршруту - туалет, ванная, кухня.
Ровно в семь сорок пять зазвенел мобильник и продемонстрировал незнакомый городской номер. В спешке Саша запила слишком горячим кофе недожеванный кусок сыра и сказала что-то типа "Алво!"
- Александра Козлова? - проговорил немолодой, судя по голосу, мужчина.
Саша прикинула, кто из Судебного департамента сейчас сообщит ей о переносе сегодняшней пресс-конференции на тему "Материальное обеспечение судов и судебных процессов в первом полугодии". В пресс-службе ведомства, которое еле сводило концы с концами, когда речь шла о его собственных нуждах, но распоряжалось огромными суммами "материального обеспечения судов", за гроши трудились лишь покладистые пенсионеры.
- Я должен срочно передать вам документы. Очень важное дело. Расследование!
- Постойте, кто вы? Почему звоните так рано? Приходите в редакцию.
- Нет, я не могу в редакцию, - испугался мужчина. - Я очень спешу, у меня поезд в девять пятнадцать! Умоляю вас, Александра, приезжайте срочно! Это крайне важно. Совершено преступление!
Саша взглянула на настенные часы - прадедовский трофей из фашистской Германии. Все еще ходят. Вечный двигатель.
- Я на Ярославском вокзале, буду ждать вас у выхода из метро, с Кольцевой. В девять пятнадцать! Ой, то есть, нет, - мужчина так суетился, что Саше стало его жалко. - Буду ждать до девяти пятнадцати минус три-четыре минуты. Это крайне важно, вы придете?!
- Хорошо, в девять.
- Как я вас узнаю? По голосу могу догадаться только о возрасте, - мужчина на глазах набирал уверенность.
Такая перемена ей не понравилась, но отступать было некуда.
- Красная замшевая сумка с кистями и аппликацией.
- А остальное? Сумки мало! Мне нельзя ошибиться. Что на вас будет надето?!
- Хэ-бэ, - отрезала Саша и отключилась.
- Кто звонит, малыш? Чего хотят? - раздался из комнаты голос Гордея, и шлепки босых ног по паркету.
- Хэ-зэ, - проворчал "малыш".
-----
Слово она сдержала и вышла из дома с ног до головы в хэ-бэ. Белая кепка с намеком на капитанскую фуражку, блузка-безрукавка, джинсы. Даже обувь не выбивалась - брезентовые лодочки.
Идея с экстремальной сумкой была спонтанной - наверное, потому что это подарок вчерашней невесты. Но она себя оправдала - сумка оказалась вместительной, а Сашу ждал объемный груз - отпечатанные на принтере полосы сегодняшнего номера газеты. На утренней планерке Саше предстояло "свежачить" - то есть, выступать в качестве обозревателя номера.
"Свежей головой" мог быть только рядовой журналист. Одни корреспонденты побаивались этой роли - выступать перед редколлегией, поэтому от греха подальше расточали комплименты. Другие, напротив, пользовались возможностью резануть правду в глаза начальникам. "Надменным потёмкам", как выражался замурованный в отделе общества эссеист на четверть ставки, страдающий от хронической недооцененности, Валентин Лось.
Саша Козлова относилась к третьему типу. "Свежачить" ей было не трудно, но и неинтересно. Она точно знала, что за критику "свежую голову" не накажут, за комплименты не вознаградят. Говори, что хочешь, но в пределах разумного. Это была формальность, что-то вроде условий трудового договора. Как рабочее воскресенье. Вот к данному обстоятельству ей было нелегко привыкнуть. Что поделаешь, у ежедневной газеты свои законы.
Понедельничный номер выпускался в воскресенье, подписывался рано - не в десять вечера, как в остальные дни, а в шесть. После работы Саша успела съездить домой, чтобы переодеться и накраситься к подружкиной свадьбе. Но начать знакомство с номером "свежей голове" пришлось с утра, за час до планерки. Пока ехала в метро от "Динамо" до "Комсомольской" она успела прочесть ровно половину - восемь полос, да и то по диагонали. На остальную половину оставалось тоже шесть остановок - от "Комсомольской" до "Киевской". "Вот я молодец, - уныло подшучивала над собой Саша, выбираясь из подземки на шумную, не по-утреннему жаркую площадь Трех вокзалов. - Все верно рассчитала".
Она почти ничего не запомнила из прочитанного - болела голова, спина. Хоть рука прошла.
- Александра Козлова, - утвердительно проговорил невысокий мужчина в широкой черной ветровке. Она обернулась. Небогатый. Очень сутулый. На первый взгляд не сумасшедший.
Как все газетчики Саша время от времени становилась жертвой "городских сумасшедших". Шумные, экзальтированные или, наоборот, плачущие и жалкие они осаждают проходные редакций, обрывают телефоны, чтобы поделиться своими открытиями. О соседях, которые ради квадратных метров насылают на них смертоносные лучи через стену. О киллерах, нанятых родней с той же целью. Московская специфика - квартирный вопрос вывел из равновесия некоторые неустойчивые натуры. Встречается и другой тип "сумасшедших" - с активной жизненной позицией. Они борются с режимом, который ведет Россию в пропасть при помощи всемирного интернационала гипнотизеров или, на худой конец, иудо-масонской лиги.
- У меня семь минут, - сказала Козлова, глядя на циферблат в мобильнике. - Сейчас восемь пятьдесят восемь, я должна вернуться в метро в девять ноль пять, иначе не попаду на работу к девяти тридцати.
Ее обстоятельность и строгий взгляд из-под комичной фуражки насмешили незнакомца.
- Сверим часы? - рискнул сострить он, но тотчас одумался и стал серьезным. - Я передам вам материалы в печатном виде. Это единственный носитель. То есть, отдельные документы в электронном виде, конечно, есть, в разных ведомствах. Но подобранные мной специально для вашего расследования, в комплекте - только на бумаге, в одном экземпляре. Не пугайтесь объема, уверен, что вы разберетесь, только прошу вас...
- Постойте, постойте, - перебила Саша. - Во-первых, скажите, кто вы. Во-вторых, почему обратились в отдел права. Если речь о преступлении, то этим у нас занимается отдел происшествий, а мы так, по касательной. В смысле... - Она поспешила поправиться, - Мы пишем о более глобальных вещах, чем отдельные преступления.
- Я не знаю ни про отдел права, ни про происшествия, - замотал головой незнакомец. - Я обратился к вам, как к автору статьи о детских садиках. Вы же помните.
- Да, помню, - ее недоумение росло, - Ваши материалы тоже о детских садиках?
Мужчина говорил о статье трехмесячной давности, которая была не по профилю их отдела. Но двое из четверых бойцов отдела происшествий находились в отпуске, и детсад навязали Саше.
Честно говоря, отдел права не вполне соответствовал своему названию и сохранялся в газете "Вся Москва" рудиментом от тех времен, когда самыми ценными людьми в стране считались юристы, и в речах на политические темы через слово звучало "правовое государство". Как ни странно, для детских садиков именно в этом отделе существовал специальный журналист. Еще более странно то, что этот журналист, точнее, журналистка, Ольга Игоревна, вообще не поднимала правовые темы. Ей самое место было в "обществе", под началом неразговорчивой семидесятитрехлетней Веры Костиной. Редактор отдела права Поляков жалел Ольгу Игоревну и не гнал. Но она неблагодарно отказалась делать материал о детсадовском скандале, хотя пообещала помочь с контактами для комментариев. Поляков, стерпев демарш Игоревны, поручил дело Козловой.
Рядовой детсад на Преображенке попал в прессу после жалобы бдительной бабушки воспитанника. С внуком сидеть она не желала, но за порядком в дошкольном учреждении следила строго. Во время коллективных занятий с психологом детей заставляли взбираться на пианино и падать спиной на руки однокашникам. Несколько детей получили ушибы, одна девочка разбила бровь. Выяснилось, что психолог - вовсе не психолог, в родная сестра заведующей, по профессии оператор складского учета. Занятия с психологом были платные - как и с полудюжиной других "дополнительных специалистов", которые, все без исключения, оказались родственниками заведующей и представителями далеких от детства профессий. В год семейка обирала родителей тысяч на семьдесят долларов, что в принципе немного, но для бюджетного заведения внушительно.
Приятели Ольги Игоревны из департамента образования и Восточной префектуры оказались людьми отзывчивыми. Они завалили Сашу документами, из которых та выудила массу занимательных деталей. Беседа с преступной заведующей тоже получилась удачной. Статья вышла ладная и веселая. Но по оценке автора, "ни уму, ни сердцу".
- К сожалению, нет, не о детских садиках, а гораздо более серьезных вещах, - сказал незнакомец. - Понимаете, я не читатель, я месяцами не держу в руках газет и телевизор смотрю только за завтраком. Я не знаю журналистов. Может быть, кто-то лучше... Но вы тоже справитесь.
Он заторопился.
- У нас больше нет времени, скоро мой поезд. Вот, возьмите материалы.
Он распахнул ветровку, и Саша увидела самодельный карман из синего сатина. Из кармана он извлек неровную стопку бумаг толщиной сантиметров шесть. Стопка была тяжелая, и рука незнакомца дрожала от напряжения.
- Ничего себе, - Саша расстроилась. - С таким досье не в газету надо, а в прокуратуру. Или ФСБ.
Мужчина махнул свободной рукой.
- Был уже, везде был. Знаете, я случайно столкнулся с злоупотреблениями. Моя организация тоже, к сожалению, причастна. Хотел помочь, предотвратить, но никто же не слушает! Возьмите. Теперь это ваша работа.
"Все-таки не ошиблась я с сумкой", - вздохнула Саша, укладывая "работу" так, чтобы сохранить доступ к распечаткам газетных полос. Убедившись, что его бесценные материалы не отправились в урну, незнакомец побежал к вокзальным платформам. "Странно, а со спины не выглядит сутулым", - подумала она, мысленно прощаясь с ним навсегда.
-----
Выскочив из метро "Киевская" в девять двадцать, Козлова планировала пробежаться до редакции, благо обувь позволяла. Но из-за тяжелой ноши и жары эту мысль пришлось оставить. Опаздывать она не любила и тщеславно гордилась своей пунктуальностью. "Ладно, разок можно, - решила Саша. - А то буду пыхтеть на планерке" - и умерила шаг.
Ежедневная общенациональная газета "Вся Москва" переехала на Брянскую улицу около трех лет назад. Прежде тоже "жили на вокзале", как острили журналисты - на Белорусском. Расселенный в начале 1990-х ветхий от старости дом в три этажа возле Миусской площади много лет служил пристанищем "Всей Москве". Тем временем главный акционер газеты строил для себя бизнес-центр вблизи Киевского вокзала. Офис оказался маловат, обширная компания главного акционера не помещалась в новый бизнес-центр, и сюда решили пустить арендаторов. Но после того как из-за старой проводки в здании редакции полетела вся техника на верстке и номер не вышел, акционер сделал широкий жест - остановил поиски арендаторов и бесплатно пустил газету в восьмиэтажную новостройку.
Первые три этажа заняли коллеги - издательство, выпускающее сборники сканвордов-кроссвордов, гаданий и рецептов. Персонала там мало, зачем издательству столько площадей, оставалось загадкой. Они были страшно богаты и по слухам прятали где-то в глубине здания подпольную типографию, чтобы скрывать от налогов нелегальные тиражи. Административные работники "Всей Москвы" с завистью поглядывали на соседей снизу. В отличие от королей сканвордов, они требовали в выходных данных свой газеты указывать завышенные тиражи. "И с распространением у них нет проблем, - вздыхала замдиректора Анна Яковлевна. - Вон, Киевский вокзал под боком".
Газета "Вся Москва" тоже заняла три этажа. Администрация, фотослужба и столовая разместились на четвертом. Редакционное начальство в лице главного редактора Борцова и шеф-редактора Ланского - на пятом этаже, в странной круглой конструкции, окруженной коридором. Стеклянные внешние стены сужались книзу, отчего конструкция получила название "рюмка". Внутри "рюмки" помещались два двухкомнатных кабинета, два рабочих места секретарей в две просторные приемные. На том же этаже по противоположным сторонам от "рюмки" располагались два зала площадью по триста квадратов. Один, со стороны лифта, почти всегда пустовал - там изредка проводили пресс-конференции и обще-редакционные гулянки. В другом, ближе к лестнице, обустроили отдел верстки, невысокими ширмами отгородили корректоров, художников. Со второй половины дня здесь начиналась беготня, поднимался гвалт - и так до позднего вечера. Давили дедлайны, народ нервничал. Верстальщики спорили с корреспондентами и выпускающими редакторами, корректоры вслух вычитывали полосы. Главный художник, который в старом здании сидел в лучшем кабинете и имел возможность творить почти в полной тишине, называл свое новое рабочее место "людская".
Вся пишущая братия помещалась на шестом. Это было рационально, но антигуманно - журналисты страдали от тесноты. В тридцатиметровых кабинетах (молодые журналисты именовали их ньюсрумами) работали по пять-шесть человек, коллег по отделу. Для редакторов отделов внутри "ньюсрумов" гипсокартоном выгородили закутки. Если к кому-то из корреспондентов приходил важный гость, а редактор не мог покинуть свой закуток, посетителя вели на пятый этаж в "рюмку", усаживали в одной из приемных и посылали секретаршу варить кофе. Начальство входило в положение и не возражало.
Наконец, в два верхних этажа владельцы бизнес-центра напустили фирмочек самых разных жанров - от турагентств до полулегальных стоматологических кабинетов.
"Главное, войти раньше Борцова, - надеялась Саша, приближаясь к "рюмке". Свою неподъемную сумку она поручила Екатерине, секретарю главного редактора - времени подняться в свой офис у нее не было. И с пустыми руками вошла в кабинет.
------
Все сложилось удачно - Саша опередила главного редактора как минимум на минуту. Без него планерку не начинали.
Начало вышло традиционным. Двухметровый, благоухающий после утреннего бритья Борцов распахнул дверь и талантливо изображая испуг, вскричал:
- Кто здесь, в моем кабинете?!
- Вся Москва, - проблеяли подчиненные и зашуршали свежими газетами, которые Екатерина заранее разложила на длинном столе.
"Свежая голова" Козлова тоже решила не отступать от традиций.
- Номер получился плотным, разнообразным. Достойный номер, - занудно начала она свой обзор, выбирая самые затасканные эпитеты. И все-таки не удержалась: - Но без "гвоздя".
- Я бы так не сказал, - оживился редактор отдела экономики Семен Степняк, румяный мужчина под пятьдесят с тонкими женственными руками. - "Шапку" ты не заметила? Это эксклюзив нашего отдела, так, на минуточку.
- Стоп, стоп, не перебивать. Дайте "свежей голове" высказаться. А вы потом, - сказал пузатый шеф-редактор Ланской Иван Иванович, чья простецкая внешность не вязалась с благородной фамилией, но идеально подходила имени и отчеству.
Сашин редактор Стас Поляков сидел напротив нее. Он подмигнул своей корреспондентке и шепнул "Жги!". И Козлова решила отжечь.
- В чем эксклюзив? Даже фотка не наша - агентская. Нет, против выбора темы на "шапку" я ничего не имею, сразу три банка лопнули, тема отличная, но...
- Тема не раскрыта! - с наигранной строгостью произнес главный редактор и довольно оглядел собравшихся. Он был в хорошем настроении, впрочем, как всегда.
- Я не понимаю, что за наезд? - Редактор отдела экономики не мог спустить обиду, но реплику главного проигнорировал. - Ты хоть текст читала? Там прямая речь замглавы ЦБ! Это эксклюзивный комментарий нашему корреспонденту!
- Тот же комментарий замглавы ЦБ всю пятницу на лентах висел. Слова разные, а содержание у всех одно. В чем здесь эксклюзив? - не унималась Козлова.
От негодования Степняк порозовел до ушей.
- Не всю пятницу, а с восемнадцати часов, когда было объявлено о банкротствах, - уставившись на оппонентку громко зашипел он. - Мы физически не успевали сделать в субботний номер, физически. Поэтому работали в субботу. И вчера. Этот текст - максимум, что можно сделать. Втроем писали! - он ткнул пальцем в фамилии внизу текста. - Кудрин. Малинин. Степняк. Ты что, не понимаешь? Это наезд? - опять спросил Степняк.
"Добивай!" - с улыбкой кивнула Саше редактор отдела культуры Наташа Соболь, сидевшая слева от Стаса. Она только что прочла начало злополучной "шапки".
- И в лиде у вас ошибка, - добила Козлова. - Вместо "главный фискальный орган" "главный фикальный орган". Вы вообще какое слово хотели написать?
"Б...дь", - охнул Степняк и метнулся к газете. Он хотел сказать что-то еще, но его уже не слышали - все заглушил хохот Глеба Лукьяненко, Лукашки - так смолоду звали белокудрого редактора отдела международных отношений. Самого счастливого человека в редакции, по мнению многих.
- Втроем, говоришь, соображали? - Лукашка хлопал по спине Степняка.
Развеселились все - вдохновляемые главредом Борцовым, который сгибался от хохота и еще больше напоминал Билла Клинтона, когда Ельцин при нем дирижировал оркестром.
- Ладно, ладно, смешного мало, - утихомирил коллег шеф-редактор Ланской. - Позорная ошибка, дежурный корректор будет оштрафован. Спасибо, Александра. Хотя благодарить тебя, собственно, не за что.
- На "свежую голову" не обижаться! Это закон! - вспомнил о своих обязанностях главред. Отсмеявшись, он назидательно оглядел подчиненных. - Продолжайте.
Саша оттараторила свой обзор, лучшим материалом номера предложила объявить полосное интервью с режиссером Большого театра - он умудрился скрестить в одном спектакле "Ромэо и Джульетта" оперу Гуно и балет Прокофьева. Редколлегия согласилась с предложением. Саша поспешила покинуть планерку. Ей страшно хотелось в туалет и спать.
-------
До конца планерки оставался минимум час. Пресс-конференция в Судебном департаменте начнется в тринадцать тридцать. Спешить некуда. Коллеги по отделу еще не пришли. Саша уселась в высокое кожаное кресло своего редактора и закемарила.
Ее разбудило треньканье телефона - пришло смс от Гордея. "У тебя в 8. Приготовлю ужин". Обычно она возвращалась в девять-десять вечера. "Значит сегодня не обедаю", - решила она, но на смс не ответила. Они давно договорились. Чтобы не возникали глупые обиды, посылать друг другу ответные сообщения только если что-то неясно. Пока все ясно.
Стас Поляков вошел в свой редакторский закуток почти в двенадцать - планерка затянулась. Согнав Сашу с кресла, он объявил явившемуся на работу, пока она спала, корреспонденту Леве Трусову:
- Сегодня гуляем. Полосы не будет. Оставь свои дорожно-транспортные разборки и займись проектом нового УПК. Два месяца тематическую полосу обещаем - я уже заврался. Даю тебе время до среды, Лев.
- Стасик, это сложно, - жалобно протянул Трусов.
- Ты у нас юрфак окончил? Делай. А то уволю, как Иваныч предлагал. Все, Лоботрясов, приступай.
- Подо что полосу сняли? - изображая огорчение спросила Козлова.
- Под лопнувшие банки. Три текста с инфографикой. И "фикальный орган" срочный брифинг дает о налоговых банкротствах. В общем, отдел экономики шлет тебе, Анюта, живой привет. Будь с ними ласкова.
Лева встрепенулся - сыпать цитатами из советского кино было его фишкой, а не Стаса, который больше походил на гарнизонного служаку, чем на человека творческой профессии. Другой левиной фишкой была патологическая лень. Парень начитанный, но в школе учился слабо, в юрфак приличного вуза попал по блату. Как и в газету "Вся Москва". Сначала в администрацию - в юротдел, но те взмолились об избавлении. Неведомо чья дружеская рука определила Леву "по специальности" - в отдел права корреспондентом. Здесь выяснилось, что пишет Лева неплохо. Вот только работать не может - целыми днями слоняется по коридору и кабинетам. Два текста в неделю - левин максимум.
Кличку "Лоботрясов" он получил еще в юротделе. Новые сотрудники первое время считали, что это его фамилия. Шеф-редактор Иван Иванович не раз предлагал Стасу иммобилизовать волосатую руку и выгнать Лоботрясова. Но Поляков решил потерпеть еще немного - пока Леве не исполнится двадцать семь. Все-таки было в редакторе отдела права что-то армейское.
-------
"Раз такое дело, займусь "детскими садиками" - сказала себе Саша и выложила на стол замявшуюся в ее мешковатой сумке пачку бумаг утреннего незнакомца.
Мягкие звуки шагов, слабый аромат то ли детского мыла, то ли крема - и в кабинет вошла Ольга Игоревна. Ольга Игорева - так она подписывала свои заметки - вернулась из месячного отпуска.
По имени и отчеству ее величали чуть ли ни со дня получения диплома - она настаивала и окружающие подчинялись. Взамен она ко всем обращалась на "вы", даже к школьникам. Настоящую фамилию не афишировала, да никто особо не любопытствовал - и без того было чем занять воображение при виде немногословной светловолосой женщины с острым носом и немодными жемчугами на шее.
В тридцать девять лет она родила мальчика, а через месяц потеряла мужа. Внешне похожий на нее молчаливый учитель литературы сбежал от семьи, не способный справиться с надвигающимся ужасом. Мальчик, названный Игорьком, родился с тяжелейшими генетическими отклонениями и списком сопутствующих диагнозов. Помимо проблем с внутренними органами, у Игорька отсутствовало большинство рефлексов, он не умел глотать, был слеп и глух. Его кормили внутривенно, для отсасывания слюны использовали специальный аппарат.
Шли недели, месяцы, годы, а Игорек просто лежал на спине и дышал - все, на что он был способен. Заболевания не сказались на внешности мальчика - когда он спал, казался обычным ребенком, к тому же редкой красоты. Врачи пророчили ему от силы четыре года - но Игорек уже вдвое пережил этот срок. Его видели только мать и сиделки, которые круглосуточно контролировали слюноотсос. Но в каждый день рождения сына, в конце февраля, Ольга Игоревна приносила в редакцию свежие фотографии и методично обходила с ними кабинеты, вызывая слезы у одних, шокируя других и раздражая третьих.
Работать она начала еще студенткой журфака и, говорят, была очень перспективной. Въедливая и бесстрашная, Ольга Игоревна ногой открывала двери высоких кабинетов и вынимала душу у спикеров. Она была любимицей второго главреда "Всей Москвы" - Инны Помазковой, звезды девяностых, из-за которой в редакции чуть не разразилась гражданская война. Но как только наступила эпоха Игорька, Ольга Игоревна стала другим человеком. Упорство и бесстрашие ее не покинули, но отношения с окружающим миром изменились радикально. Много месяцев после рождения сына она провела в больницах, где ее ангелоподобного младенца избавляли от врожденных пороков, оставляя на мраморном тельце послеоперационные шрамы. Когда Игорьку исполнился год, она вышла на работу с ворохом его фотографий и полудюжиной отличных тем о здравоохранении. После серии блестящих материалов и интервью с недоступными для большинства журналистов медицинскими чиновниками Ольга Игоревна обрела статус лучшего журналиста этой специализации. Ничто кроме медицины ее не интересовало. Отдел права потерял расследователя, однако сохранил его в своем штатном расписании до лучших времен.
Так продолжалось пару лет, но внезапно Ольга Игоревна утратила интерес к медицине и выстрелила тремя текстами о детских садах. Самые догадливые из коллег шептались о помешательстве журналистки. Мол, Ольга Игоревна в своих фантазиях повела Игорька в ясли, вот почему кроме дошкольного воспитания ее больше ничто не занимает. Когда Игорек, по прикидкам наблюдателей, "ходил" в среднюю группу детсада, Ольга Игоревна вдруг сделала маневр в сторону и взяла интервью у известного писателя. Интервью получилось нервным, собеседники будто ругались друг с другом - и оттого читалось на одном дыхании. Только в самом конце текста проступила истина. Супруга писателя оказалась основательницей очень нетрадиционного частного детсада, а Ольга Игоревна не одобряла ее воспитательную методику.
Со своим заданием написать про жуликоватую заведующую с Преображенки Стас сильно опоздал - к этому времени Игорьку шел уже восьмой год, и Ольга Игоревна осваивала тему младших классов. Кто как не редактор отдела должен об этом знать. Но бездетный бессемейный Поляков не видел принципиальных различий между старшей группой детского сада и младшими классами школы и проморгал новую Ольгу Игоревну. А еще он был из тех, кто прятался от нее ежегодно в последних числах февраля, и поэтому не знал, сколько лет Игорьку.
Но Поляков быстро учился. Не успела Ольга Игоревна подойти к рабочему месту, как он вызвал ее к себе.
- Из нормальной многодетной семьи изымают близнецов. Якобы жилплощадь мала. У отца старый конфликт с участковым. Поройтесь. Обобщим на милицейский произвол и вмешательство в дела семьи. Подгоним еще пару таких историй.
Ольга Игоревна вздохнула.
- При чем здесь ваши близнецы, - тоном уставшей учительницы проговорила она. - Я пишу о проблемах образования, а не про милицейский произвол.
- Как при чем? Дети второклассники. Младшие классы.
- Какая разница, во втором они классе или девятом, - наставляла Ольга Игоревна. - К проблемам школьного образования этот сюжет не имеет отношения.
- Ольга Игоревна, - Стас терял терпение. - Сейчас каникулы. До первого сентября далеко. О чем будете писать?
- Мне всегда есть, о чем писать. Интервью с Ройзманом, первым замминистра. Согласовано. Три четверти полосы, можно начинать на первой.
- О чем? Опять про ЕГЭ?
Ольга Игоревна с горечью поглядела на начальника.
- У него пятеро внуков, из них двое идут в школу. Неужели вы не знали? Человек со дня на день станет министром образования, а у него внуки-первоклассники. Сами подумайте. Да здесь сотня тем!
Дезориентированный Поляков молча проводил ее взглядом. Ему не пришло в голову ни одной темы, которую можно было бы выудить из семейного расклада будущего министра, но он не сомневался, что Ольга Игоревна справится.
Чтобы скомпенсировать поражение от вооруженной до зубов подчиненной, Поляков рявкнул в открытую дверь:
- Где Федорова?! Уже час дня!
Отвечая на его призыв, в коридоре послышались приближающие шаги и в кабинет кто-то вошел. Но не Федорова, а редактор отдела происшествий Володя Айсинов. Еще год назад этот двадцатипятилетний парень работал в городской газете Владикавказа. В столицу его вытащил Ланской, поразившись талантам молодого журналиста, и трудоустроил в самый горячий отдел своей газеты. Айсинов ходил с неприветливыми московскими полицейскими в рейды, водил на пиво потенциальных источников из низового звена, втирался в доверие к их начальству. Тексты у него выходили маскулинные, но душевные. В МВД и московском управлении Володю признали за дальнюю родню. Спустя полгода после появления Айсинова Ланской уволил за пьянство обленившегося редактора отдела происшествий и назначил на эту должность юного Володю.
Володя всегда говорил быстро, отрывисто и слегка подпрыгивал от возбуждения.
- Привет, - кивнул он Стасу, который вышел из своей каморки. - Пускай Сашка идет в ГУВД. К полвторого. У меня никого.
Это было правдой. Из троицы подчиненных Айсинова один был в отпуске, другой в командировке, третий выполнял секретное задание шеф-редактора.
- В ГУВД прессуха. Тема - туфта. Думал зайти на десять минут, отметиться.
Отмечаться на мероприятии для прессы, организованном ГУВД, нужно было обязательно. Глава полицейской пресс-службы - брюнетка с нарисованными бровями, злопамятная, как слон, держала журналистов в ежовых рукавицах.
- А в два у меня суд. Мособл. Дело адыгейцев. Ну, вы помните.
Слушатели молча кивнули.
- И что? Ты же успеваешь. Впритык, - заметил бездушный Поляков.
Володя огорченно цыкнул и по-кавказски рубанул рукой воздух снизу вверх.
- Не успеваю. В ГУВД сейчас мужик сидит. Кабинет сорок восемь, третий этаж. Послезавтра его главным по Москве назначат. С ним поболтать надо. Мы выстрелим!
- Не понял, а нынешний куда? - с радостным интересом спросил Стас.
- Он же полгода и.о. Нет доверия. Саша, беги.
- Я почти не спала, у меня похмельный синдром, не соображаю ничего, - взмолилась Саша. - Я серьезно! Не способна разговаривать!
Айсинов пару секунд вглядывался в нее, после чего повернулся на девяносто градусов.
- Лоботряс, тогда ты.
- Да я вообще не в теме! - ужаснулся Лева. - Не знаю, о чем спрашивать!
- Не надо спрашивать. Я договорился. Он сам расскажет. Потом по ходу сообразишь. Фээсбэшник. Питерский. Это фамилия.
- Никола Питерский, - просипел Лоботрясов и спохватился: - А имя-отчество как?
- Не знаю, спрошу. Пришлю смс. Диктофон возьми!
- У меня нет, я же не планировал, - к Леве вернулась надежда.
- На! - Саша протянула ему свой Сони, - Батарейки свежие, не бойся.
- Цифровой, цифровой! - обрадовался Лева, - Я на таком не умею, ничего не запишу!
Айсинов собрался быстренько научить Лоботрясова пользоваться цифровым диктофоном, но вмешалась Ольга Игоревна, которая наблюдала сцену из-за спины Полякова. Она вручила молодому коллеге старый кассетный Олимпус и зловеще добавила: "Сломаете - уничтожу".
--------
- Ну, слава богу, ушли, - выдохнул Стас, когда в офисе отдела права остались только он и Козлова. - Пойдем обедать. А это что за хоррор?
Только сейчас редактор заметил растрепанную кипу бумаг на ее столе. Саша, облокотившись на столешницу и замяв несколько листов, подпирала кулаками щеки. Цветом лица и блузки она почти сливалась с бело-бежевыми стенами.
Здесь были письма на бланках, испещренные цифрами и аббревиатурами, какие-то таблицы, отксеренные и почти нечитаемые вырезки из газет, длинный разноцветный график на десятке склеенных листов. Попадались тексты от руки, копии телеграмм...
- Как я поняла, наезд на мэрию, по строительству Мичуринского моста, - сказала Саша. - Но здесь черт ногу сломит, я даже суть не улавливаю. Сейчас заплачу.
- Отставить, - Стас положил ладонь на ее бумаги, - Не читай все подряд. Ищи отпечатанный большой текст, не на бланке. Скажем, заявление в прокуратуру или в полицию. Оно обязательно есть, по-другому не бывает. В газету приходят потом, сначала туда. Начни с него, получишь общее представление. Но сперва обедать, а то опоздаем.
------
Обедать в редакции полагалось с часа до двух. Рабочий день персонала столовой по договору занимал три часа. Время их работы можно было сдвинуть, как угодно. Главный редактор Борцов Олег Петрович предпочел наихудший вариант, закрепив его специальным приказом.
"Вся Москва" обрела нового главреда вместо с новым офисом. Прежний, Вадим Моршин, накануне переезда скончался от инфаркта прямо на рабочем месте. На следующий день в его запущенной квартире секретарь Екатерина и заместитель гендиректора Анна Яковлевна обнаружили стопки старых газет, горы нераспечатанных подарков с логотипами и многочисленные признаки обитания одинокого пьющего человека. Некогда Моршин был известнейшим журналистом страны, но главред из него вышел никакой. Тем не менее, Моршин десять лет просидел в этой должности, раздражая акционеров пренебрежительным отношением к их и своему статусу, но ценимый подчиненными за доброту, демократичность и интеллект. Ему бы в голову не пришло пойти поперек коллектива, который совершенно не хотел обедать "с утра пораньше".
Большинство газетчиков начинали рабочий день поздно, сидели в редакции до девяти. Голод настигал их часов в пять. Они брали вторые блюда с салатами, перекладывали в свои тарелки и вечером поедали холодными. Микроволновки в кабинетах категорически запрещались. Спорить с Борцовым не имело смысла - у главреда не так много полномочий в этой газете, и отдавать право назначать время обеда он не собирался.
Месть настигла Борцова через три дня после выхода "приказа по пищеблоку". То, что он слегка шепелявил, заметили еще на первой с ним встрече. Рослый респектабельный мужчина говорил немного по-детски. Вместо "эволюция" у него выходило "эволюсия", вместо "шапка" - "сяпка". Спустя пару дней после введения нового режима питания он толкнул на планерке речь в адрес редакторов отделов, которые отказывались писать заметки, ссылаясь на занятость. "У нас не дользно быть неписюсих редакторов, - провозглашал он, смягчая согласные и присвистывая на шипящих. - У нас дазе глявный редактор Борсёв писюсий!". "Главный редактор Борщёв" - шепнул соседям Лукьяненко-Лукашка.
И пошло-поехало. "Я сегодня обедал с Борщом" - негромко делился с коллегами кто-нибудь, и в ответ получал: "А на второе что было?". Один раз даже суровая Игоревна раздухарилась и, походя мимо курилки, изрекла "Борщ сегодня - в рот не возьмешь!". Стоявшие у окна мужчины с интересом покосились ей вслед. "Что-то мне Борща захотелось", "Вчерашний Борщ", "Борщ прокис" - фразочки рассыпались по коридорам трех этажей газеты и скоро докатились до ушей обладателя прозвища. Когда он услышал нечто подобное из уст своей секретарши Екатерины, сухой и строгой, как шрифт ариал, а она даже не смутилась, Олег Петрович заподозрил, что теряет авторитет в собственной газете. А ведь на прошлой работе его почтительно называли "Клинтон" за сильное сходство с американцем...
Хоть и "писюсий", но весьма слабый журналист, почти не имеющий редакторского опыта, организатор с рядовыми способностями, он сконцентрировался на представительских функциях. Благо почти всю его работу взвалил на себя Ланской - Иваныч, как называли шеф-редактора подчиненные. Тянуть каждодневную лямку главного человека ежедневной газеты он привык еще со времен Моршина.
Борщов все-таки нашел свое счастье. Он мастерски производил хорошее впечатление на нужных людей, не робел перед государственными мужами наивысшего уровня, умел дружить, был щедр на услуги и не строил из себя слишком умного. Такие люди, как его секретарша Екатерина, Ольга Игоревна, Вера Костина из отдела общества - любимцы бывшего главреда Инны Помазковой, в открытую презирали Олега Петровича. Остальные смирились и даже научились получать удовольствие от его трогательно неумелого юмора. Но только не от обедов на сытый желудок.
-------
- Я сегодня не обедаю, - отказала начальнику Саша. - Меня ужин ждет.
Вернувшись в офис отдела права спустя сорок минут, Поляков застал там двоих. Козлова заняла собственный и соседний девственно чистый стол Павла Григоряна и раскладывала свои бумаги. Она сосредоточенно бормотала и выглядела гораздо лучше.
В центре комнаты напротив телевизора на краю вращающегося стула с отломанной спинкой сидела Федорова. Она подсоединила к телевизору наушники и что-то быстро черкала в блокноте.
- Так, Любовь Александровна, а где вы были половину рабочего дня? - спросил Стас, снимая аппарат с белокурой головы Федоровой.
Она вскочила, сравнявшись по росту с Поляковым, покраснела до ушей и залепетала:
- На станции "Карачарово", Станислав Александрович, вы же сами меня посылали! Сегодня торжественное открытие с мэром. Вы же сами сказали сходить на всякий случай, если вдруг место будет! Григорян писал про аварию на строительстве, когда рабочие погибли, вы сказали следить за "Карачарово", а Григорян не приходит. Вы мне поручили! Подхода к Локтеву не было, только телевизионщиков подпустили, вот я и пишу с телевизора, вдруг он что-то важное сказал!
"Сейчас заплачет", - смутился Стас и вернул ей наушники.
- Места не будет, полосу сняли, - сказал он, удаляясь к себе. - Но ты напиши двадцать строк. Может, в колонку новостей воткнем.
- Хорошо! - Люба обрадовалась. - Полчасика!
Люба Федорова была младшей в отделе - закончила вуз два года назад. Только она называла редактора по имени-отчеству, в ответ он иногда величал ее так же. Любу вырастили мать и бабушка, при полном отсутствии мужчин. За десять лет обучения в школе и пять лет на филфаке она и пары часов не общалась с мальчиками наедине, замыкалась, даже не вникая в их намерения. Был один молодой преподаватель, оценивший необычную любину внешность и романтическую скромность. Два раза ему удалось проводить пятикурсницу до дома, но дальше этого дело не пошло. Мать и бабка внушили девушке, что она некрасива и с точки зрения брака бесперспективна. Слишком высокая, слишком худая. Белесая, безбровая. Ноги прятались под долгополую одежду, серые глаза почти все время смотрели вниз. Люба была очень дальнозорка, но очки одевала только во время работы. Болезненная скромность не помешала ей заметить, что очки сильно ее портят.
Только теперь она начала оттаивать. Подойти за комментарием к мужчине при должности оставалось выше ее сил, но поднять руку на пресс-конференции и задать вопрос - вполне. Из коллег-мужчин она предпочитала Стаса, от Трусова ждала недоброй шутки. Но Стас недолюбливал Федорову. Она была навязана ему, как и Лоботрясов. Любина мать дружила с замдиректора "Всей Москвы" Анной Яковлевной - душевной хлопотуньей, походившей скорее на помощницу по хозяйству, а не на руководителя коллектива в сто человек. Однажды Анна Яковлевна буквально за ручку привела Любу к Стасу. Отказать ей было невозможно. Собственно, единственной, кого Стас нанял в свой отдел лично, была Козлова.
Люба выдернула наушники из телевизора и убрала в сумку.
- "...программой развития города Москвы. - заорал телевизор голосом столичного мэра Ивана Егоровича Локтева. - "Карачарово" - первая станция метро, которую мы открываем в текущем году. Но это только начало. Наша цель - удовлетворение транспортных потребностей москвичей. На эти цели в трехлетнем бюджете предусмотрено двести сорок целых шестьдесят одна сотая миллиардов рублей, что составляет..."
"Ему Мировская на ухо шепчет или заставила наизусть выучить?" - подумала Саша. За спиной напудренного мэра среди мужчин в строительных касках стояла глава пресс-службы Людмила Мировская - темноволосая сорокалетняя дива. Саша считала себя немного похожей на Мировскую и симпатизировала ей. Однажды та помогла ей добраться до председателя Мосгорсуда и ничего не попросила взамен, хотя знала корреспондентку "Всей Москвы" только шапочно.
Мэр страдал косноязычием, однако поначалу пытался выступать без бумажки, как Горбачев. Это было позорное зрелище. Но потом величественная и прекрасная, подобная древней царице, Мировская что-то сделала с Локтевым - и он научился говорить гладко.
Раздраженный Стас шагнул из своей каморки и выключил телевизор.
- Закончила? - обратился он к Козловой, заметив, что у нее образовалась дюжина аккуратных бумажных стопок.
- Да. И ты был прав, - сказала она. - Такое письмо действительно есть, именно в прокуратуру. Самые информативные документы я собрала отдельно. Почитай, - она передала ему пачку бумаг в прозрачной зеленой папке.
Остальное сложила обратно в общую стопку, из которой теперь торчали уголки желтых стикеров, и сунула в нижний ящик стола.
Стас вернулся к себе, захлопнул дверь и углубился в чтение. В другой день он заставил бы ее устно изложить суть дела. Но сегодня нет полосы, и значит, срочных занятий. К тому же он устал от болтовни и шума, которые сопровождали его с утра, хотелось молчания.
-------
Любины "полчасика" растянулись вчетверо. Пока она писала свои двадцать строк, Саша успела сходить на Дорогомиловскую и выпить кофе с пресс-секретарем правового управления правительства Москвы. Это была высокая честь - управление близко не подпускало посторонних и на вес золота ценило каждое свое слово, сказанное публично. Козлова готовила статью о группе исков мэрии к подрядчикам по линии капремонта и ЖКХ. Саша понимала, что тема унылая, трудоемкая. Статья бомбой точно не станет, хорошо, если до конца дочитают. Но раз уж взялась... Тема-то общественно-значимая...
Пресс-секретарь долго изучал вопросы, на которые Саша потратила полдня на прошлой неделе. Наконец, смилостивился и пообещал прислать письменные ответы от имени руководителя управления.
Вернувшись к себе, Козлова увидела Федорову и закрытую дверь в каморку Стаса. Игоревна уже ушла. "Ровно в пять попрошусь домой, - решила она, - Делать все равно нечего. И сама приготовлю ужин к приходу Гордея". Она даже забыла, что отдала Стасу бумаги и углубилась в любовно-кулинарные фантазии.
Но ровно в пять случилось другое - дверь в офис с шумом распахнулась, Лоботрясов широким шагом вошел внутрь и плюхнулся на сломанный стул, который все еще стоял посередине.
- Есть эксклюзив на послезавтра! - с гордостью выпалил он и глянул на Федорову.
Он был немножко влюблен в Любу, стеснялся этого и забыл с ней поздороваться.
- Где гулял столько времени? - спросила Козлова. - Мы уж подумали, тебя на Лубянку замели.
- Ты начальница что-ли? - начал злиться Лева. Федорова по-прежнему не реагировала на его приход. - Разговаривал с человеком.
- Ну конечно. Будет фээсбэшник Питерский разговаривать с тобой полдня, как же.
- Да я всю кассету исписал, обе стороны! - Лоботрясов обиделся. - Устал, как собака. Завтра буду расшифровывать.
- Сегодня, - к коллегам вышел Стас. - Расшифровывать и писать. А завтра - согласовывать и верстать.
- Но Стас, - заныл Лева, - Пусть Айсинов пишет, его же тема! А я расшифрую.
- У тебя совесть есть? Человек один на отделе. Давай, работай. Саша, зайди.
- Здравствуй, Люба, я вернулся, - смиренным тоном проговорил Лева, когда Козлова и Поляков удалились. - У тебя ведь есть наушники? А то мне интервью расшифровывать надо.
-------
- Что ты об этом думаешь? - спросил Стас, возвращая Саше зеленую папку с документами.
Она по-домашнему влезла с ногами в кресло, стоявшее напротив редакторского стола, подсознательно намекая ему, что в мыслях уже не на работе.
- Интересно. И резонанс будет. Вот только стремно как-то...
- То есть, ты поверила в версию своего источника? Кстати, кто он? Если не секрет.
- Секрет, - вздохнула Саша. - В том числе для меня.
И она вкратце рассказала редактору об утренней встрече.
- Совсем хорошо, - скривился Стас. - Окей, я не возражаю. Делай. Но сначала отнеси это Степняку. Здесь слишком много экономики. Пускай он посмотрит. Может, подскажет что умное.
- Он заберет себе! - От негодования Саша выпрыгнула из кресла. - Ты что! Такая скандальная тема!
Вообще-то она робела идти к Степняку после инцидента на планерке. Но Стас был непреклонен:
- Иди. А я пока эксперта по согласованию проектов поищу. У тебя никого нет небось?
- Нет, - буркнула Саша и вышла.
Кабинет отдела экономики находился в противоположном конце коридора. "Ну вот, вместо того, чтобы готовить ужин любимому человеку, я должна приставать к этому козлу. Вряд ли он обрадуется", - мрачно размышляла Саша, плетясь по пустому коридору. Еще немного - и здесь поднимется такая беготня, что мало не покажется. Близился первый дедлайн, уже началась верстка завтрашнего номера.
"Экономисты" разве что не дымились. Четверо корреспондентов колошматили по клавишам, пятый, прижимая к уху мобильный, быстро писал в блокноте и каждые десять секунд рапортовал собеседнику: "Ага, понял". Шестой заперся с редактором в его закутке. Слов было не разобрать, но судя по интонациям, мужчины спорили или даже ругались.
- Привет, - тихо сказала Саша коллегам, но они ее даже не заметили. - "Две полосы сдают в номер, не шутка", - с сочувствуем подумала она
Саша постояла несколько минут. Наконец, собеседник Степняка вышел, за ним - разгоряченный редактор отдела экономики.
- Здравствуйте, Семен, - смиренно вымолвила Саша и нежно улыбнулась.
- А-а, здравствуйте, здравствуйте. Давно не виделись, - Семен едва на нее взглянул - так она его раздражала. - На экскурсии?
- Нет, по делу. За консультацией. Меня Стас послал, - она протянула Степняку пачку документов.
Семен отшатнулся и всплеснул изящными руками:
- О, какая удача, коллега принесла нам интересные материалы для ценной публикации! Смотрите, ребята! - Ребята оторвались от дел. - И главное, как вовремя! Черт с ним, с дедлайном по двум полосам, кстати, за вторую тебе отдельное спасибо. Немедленно ознакомлюсь! А ты располагайся поудобнее. Чаю? Кофе? Ребята! Юра, Юля, бросайте все, к нам гостья дорогая пришла!
- Ну хватит, - Саша, наконец, избавилась от робости, - Не обязательно сейчас. Можно позже. Это скандальный сюжет. Много экономики, поэтому Стас просит вас оценить. Может что подскажете.
- Ах, оказывается, можно попозже? Вот спасибо, вот спасибо! Еще целая ночь впереди, успею!
Побагровевшая от стыда и гнева Саша молча развернулась и направилась к выходу. "Ребята" тихо ржали.
- Оставь материалы-то! - Степняк шагнул за ней. - Ладно, посмотрю завтра.
Но Саша не пожелала мириться. Она захлопнула за собой дверь и направилась к курилке. Из-за нервотрепки ее потянуло на никотин. А в курилке всегда можно было стрельнуть сигаретку. Так и вышло. Прислоняясь к подоконнику, дымили два неразлучных друга, фотографы Рубан и Губин. Или Рубин и Губан. Коллеги любили морочить друг друга, комбинируя их фамилии.
Курилки как таковой на шестом этаже не было - никотинозависимым выделили трехметровый отрезок коридора, над которым в потолке установили мощную вытяжку. Она часто выходила из строя, и тогда дымили в раскрытое окно. Курильщики выкатили в коридор сломанные офисные стулья и даже раздобыли где-то банкетку - вроде тех, что стояли в советских школах. Никто не знал, как это старье попало в новый офис.
-------
Вернувшись к себе, Саша обнаружила одного лишь Леву, который мучился над расшифровкой интервью. Люба уже ушла.
Поляков и вправду добыл эксперта по согласованию проектов. Но звонить ему рано. Надо поглубже вникнуть в проблему и составить грамотные вопросы - Козлова чувствовала себя полным профаном в области строительства. Однажды, еще в начале журналистской карьеры она решила наскоком взять комментарий у модного психотерапевта. Как многие гуманитарии, она подозревала представителей этой профессии в шарлатанстве. И была уверена, что такому собеседнику только слово скажи - он на радостях наговорит с три короба, что ей и нужно. Но психотерапевт оказался немногословным и вдумчивым. Он заподозрил в Саше халтурщицу и на обидной для нее ноте свернул разговор. Еще раз пережить такой позор она не хотела. Поэтому старалась тщательно готовиться к беседам с профессионалами. Тем более по теме, которая могла оскандалить московскую мэрию и несколько федеральных министерств, включая силовые.
Она уложила папку с отобранными листами в сумку. Может быть, в метро получится еще раз проглядеть, подумала Саша и отправилась домой. Она еще успевала что-нибудь приготовить к приходу Гордея. Но сообразила - готовить ужин не надо, только что-нибудь испечь. Гордей признавал один вариант ужина - жареное мясо с зеленью. Пока размышляла над тем, из чего сделать начинку для пирога - из яблок, малины или смородины (подходящий товар легко найти в окрестностях Киевского вокзала), ее энтузиазм угас. По дороге к дому она заглянула в супермаркет и купила "тирольский пирог".
Гордей явился ровно в восемь со свежей говядиной и помидорами. Открыв дверь своим ключом, он обнаружил в квартире Сашу. Она вперилась в экран ноутбука и не услышала его.
- Ты сегодня рано. Что гуглим? - спросил он, поцеловав ее в макушку.
Саша вздрогнула от неожиданности. Обрадовалась, чмокнула его в щеку и вернулась в интернет. Гордей прошел на кухню, с интересом прочел текст на упаковке "тирольского пирога" и занялся мясом. Грязноватая от старости мебель ее крошечной кухни немного раздражала. Но он не торопился предлагать Саше переехать к нему на улицу Удальцова, где все было с иголочки. Дизайн-проект его квартиры в именном жилом комплексе Гордей получил бесплатно - в подарок от подчиненных. Они хоть не по интерьерной части, но придумали все по его вкусу. "А может, из интернета содрали", - весело размышлял Гордей, когда изучал картинки своего будущего жилья. У него тоже была "однушка", но втрое больше сашиной по площади.
Мясо хищно шипело на сковородке. Гордей выглянул в комнату. Саша в той же позе сидела перед ноутбуком. "Ну все, зависла", - разочарованно подумал он. На прошлой неделе, когда они подали заявление в загс и отмечали это событие, без лишних споров пара решила - сразу после свадьбы Саша сменит работу. Гордей найдет. Чтобы не так напряженно, как в газете, и без отвлекающих от семьи "домашних заданий". А пока лучше пожить раздельно.
- Пить будем? Я вино принес, - крикнул он из кухни.
- Ой, нет, я в завязке после вчерашнего! - мгновенно "отвисла" Саша.
Обрадовавшись столь быстрой реакции, Гордей подошел к ней и погладил по тугим волосам, слегка мерцающим в полумраке комнаты.
- "Мичуринский мост является уникальным инженерно-архитектурным сооружением", - прочел Гордей с экрана, - "Совмещение в одном тоннеле путей метро и автомобильной дороги позволит сэкономить... Российские инженеры сумели найти беспрецедентное решение транспортной проблемы Запада Москвы." Ваша статья, что ли?
- Не наша. Мы не писали, только новость давали, когда мост пустили в эксплуатацию. Но, возможно, напишем.
- А теперь в чем новость? - Гордей хотел проявить вежливость, демонстрируя своей девушке интерес к ее профессии. В конце концов он по диплому журналист, в отличие от нее.
- Пока ни в чем. Роем. Напишу - будет новость. Да еще какая!
Глава 2
Подъем в семь утра второй день подряд - Саша чувствовала себя почти героем. Но в отличие от понедельника, сегодня она трезва, крепка и совершенно здорова. Нужно идти в мэрию, на заседание московского правительства. К девяти.
Пиарщики мэра Локтева полгода носились с идеей под названием "Кодекс москвича". Журналисты и блогеры как обезумели. Одни кричали, что это "советская власть" с ее Кодексом строителя коммунизма. Другие предрекали пополнение Административного кодекса новыми карами. И все вместе еще крепче возненавидели ростовчанина Локтева, который, будучи неспособным стать "настоящим москвичом", "насаждает пошлость". Стасу было очевидно, что никакого юридического содержания в этой затее нет, но отделу права поручили "следить". Он навязал тему Козловой. Сегодня документ презентовали на заседании городского правительства.
Гордей встал еще раньше и ушел, когда Саша была в душе. Он отбывал в командировку в Сочи - его фирма выиграла тендер на разработку и дальнейшее продвижение нового имиджа города.
Оставшись одна, Саша бесстыже ходила голышом, потрошила платяной шкаф и разбрасывала вещи по кровати. Дисциплинированный Гордей был бы недоволен.
Специального дресс-кода для журналистов мэрия не диктовала - достаточно одеться прилично. Но Козлова, отправляясь на Тверскую, 13, всегда старалась выглядеть респектабельно, чтобы не ударить в грязь лицом перед изысканной Мировской, на которую тайно хотела походить. У нее такое же узкое, не по-славянски, лицо, высокий лоб, длинные темные волосы. Но точеные черты чиновницы не шли ни в какое сравнение с сашиными.
От красивой матери, воплощенной женственности в лучшие ее годы, Саше досталось лишь одно достоинство - непроизвольное движение головы, откидывающее прядь волос с лица. Жест шикарный - как-то раз Саша увидела себя в телерепортаже, она попалась оператору именно в тот момент - и была приятно поражена.
Козлова считала себя "страшненькой, но с изюминкой" - как ей, пятнадцатилетней, объявила мама. "Следи за лицом" - часто слышала она материнский шепот, когда они обе спешили к дверям, встречая гостей. От матери она узнала, что, когда не следит за лицом, оно у нее "собирается в кулек как у старухи". Мало того, она не смотрит на людей, а "пялится".
"Следить за лицом" означало слегка приподнимать подбородок и брови. Но став старше, Саша поняла, что вовсе не обязательно все время контролировать брови - достаточно не отказывать себе в желании улыбнуться. Только что казавшееся хмурым ее лицо в одно мгновение превращалось в источник света, выражение "лучезарная улыбка" относилось именно к ней. Недавно Саша получила этому прямое доказательство. Столкнувшись на улице с одноклассником, которого не видела десять лет, она принялась рассказывать новости об общих знакомых. Истории были забавные, она то и дело смеялась, сверкала белыми зубами и "пялилась" на собеседника. В какой-то момент Саша заметила - он все время отводит взгляд. "У меня на лице что-то?"- спросила она, решив, что испачкалась. Одноклассник догадался о причине ее вопроса. Закрыв ладонью глаза, он признался: "Нет. Ты слепишь".
Только красотой волос Козлова обошла Мировскую. Саше было достаточно подрезать концы раз в квартал и расчесываться по утрам. Пышные и почти прямые каштановые волосы дальше сами знали, что делать. Безупречные локоны Людмилы Мировской Саша и другие наблюдательницы подозревали в том, что они является объектом крупных инвестиций и ежедневных истязаний.
Сегодня ради Мировской она даже взобралась на десятисантиметровые шпильки - единственный недостаток изящных туфель из бежевой лакированной кожи, которые обувала на свадьбу позавчера. Светлые брюки и короткая итальянская блузка завершали туалет. Сумку, разумеется, взяла другую - без кистей.
У подъезда ее старого четырехэтажного дома стояла зеленая Корса. Машину она купила прошлой осенью, долго копила на нее деньги, но не ездила. Толком не умела и трусила. Гордею Саша призналась, что равнодушна к своей машине. И вообще к самой идее ездить. "Ты только начни. Машину надо полюбить. А чтобы полюбить, о ней надо заботиться - мыть, заправлять. Паниковать, заперта ли. Давай, не пожалеешь!" - говорил он, а она не понимала, это всерьез или шутка. Как можно любить такое беспомощное, и в то же время опасное существо.
Но сейчас стоило рискнуть - ее сильно беспокоили шпильки, на которых предстояло преодолеть немалое расстояние до метро через Петровский парк. А потом еще бегать весь рабочий день. Саша решилась доехать до "Динамо" и оставить машину на стоянке между павильонами метро.
Напсиховавшись за пять минут езды, она почти добралась до метро. Но не до стоянки - на это нервов уже не хватило. Бросила Корсу на краю Петровского парка.
- Никак Александра! - выходя из машины, услышала она знакомый голос. - Приехала откуда-то?
- Из дома! Еле добралась, прости господи!
Человек рассмеялся, и они приобнялись. Павел Григорян, коллега по отделу тоже отправился на работу - что было большой редкостью. Он жил недалеко от Козловой, на Планетной улице. Ему в голову не приходило, что от "Динамо" на "Киевскую" или еще куда-то в центр можно ездить на машине. Коллеги спустились на станцию, вместе проехали несколько остановок - и разошлись по своим адресам: он в редакцию, она в мэрию.
Григорян находился на особом положении в газете. Писал мало, являлся на работу, когда хотел, каторгой ежедневных полос не заморачивался. И никогда не бывал "свежей головой" - ни разу за восемнадцать лет работы во "Всей Москве". С главными редакторами дружбы не водил, тем не менее, претензий к нему не предъявлялось. Все понимали, что Павел одной левой может сделать то, с чем не справится целый отдел.
В начале своего правления Борцов попытался ввести что-то вроде рабочего графика - велел редакторам отделов отмечать приход-уход сотрудников и раз в неделю присылать ему отчеты. Все дружно проигнорировали указание. Тогда Борцов решил начать с самых злостных прогульщиков - здесь у Григоряна конкурентов не было. Вызвав Павла на ковер, главред приказал ему написать заявление об увольнении по собственному желанию и пообещал завизировать его, как только журналист допустит хоть одно нарушение дисциплины. Он был уверен, что тот испугается, извинится и вернется на праведный путь. А главный редактор одержит маленькую моральную победу. Григорян молча написал заявление, вышел из редакции и на четыре дня уехал рыбачить. Борцов с тех пор не здоровался с подчиненным - если не считать приветствием слабый кривой кивок.
--------
Павел Григорян явился в редакцию не с пустыми руками. Он накатал девять текстов на разворот - на тему нового УПК.
- Ты бы со мной сначала согласовал, - немного разочаровался Поляков, просматривая файлы. Когда вошел Григорян, он как раз готовился к утренней планерке. - Я бы Трусова не напрягал. Он тоже что-то пишет. Да и много - две полосы. Нам одну давали под УПК.
Григорян снисходительно смотрел на Полякова.
- А ты почитай, почитай. Тема раскрыта и закрыта. Там, блин, "вся Москва", включая председателя Верховного Суда. Это не разворот, а шедевр.
- Не обещаю, что смогу отстоять разворот, - ответил Поляков. - У меня еще интервью Игоревны, Федорова придет с прессухи в Счетной палате, Кодекс москвича Козловой, Питерского вперед заберут...
- А ты все не отдавай, накапливай, - прервал его Григорян. - Август наступил. Ньюсмейкеры в отпуска уйдут, не о чем будет писать.
Стас скорчил гримасу, которую Павел прочитал безошибочно: "Отстань, без тебя знаю". Взяв блокнот, редактор молча кивнул и отправился в "рюмку".
Вернувшись с планерки, когда на часах было одиннадцать утра, он с удивлением обнаружил Григоряна, сидевшего за своим совершенно пустым столом.
- Ты еще здесь? Задерживаетесь на работе, товарищ.
- Сашку подожду. Встретил у метро. Договоримся на вечер - поучу ее парковаться. Это ж страшное зрелище.
Стас ничего не сказал и ушел к себе. Но через пару минут смилостивился.
- Дают разворот, все окей, - крикнул он в открытую дверь. - Флешку твою уже в корректуре скачали. Питерского на "шапку" взяли. Остальное не лезет. Мы опять без полосы, второй день балду гоняем.
Павел не знал, кто такой Питерский, но ему не было любопытно. В ожидании Саши он решил прогуляться по редакции. Была у него здесь пассия - секретарь Ланского Ю-ю. Так ее звали искушенные в русской литературе сотрудники - по имени купринского котенка. Неискушенные - Юличкой.
Синеглазая Ю-ю зарделась, заулыбалась, увидев Григоряна. Ей льстил интерес самого талантливого и свободолюбивого журналиста родной газеты. Павел оперся локтями о юличкин стол, и они замурлыкали.
------
Саша вернулась из мэрии, рухнула в свое кресло и молча уставилась в монитор выключенного компьютера. Лицо собралось в "кулек", внутри которого, судя по всему, пряталось нечто ужасное. Стас заметил неладное, привел ее в свою каморку и даже запер дверь.
Про Кодекс москвича особо нечего было рассказывать - все ожидаемо. Словоблудие ценой в шесть миллионов долларов - затраты на пиарщиков, сайт, какие-то мероприятия. Москве не привыкать. На трибуну тянулась череда председателей бесчисленных общественных советов - ветеранов, многодетных матерей, отставных сотрудников правоохранительных органов, студентов и пенсионеров... Они через слово благодарили "дорогого Ивана Егоровича", "и уважаемых членов правительства Москвы" - радовались, будто полжизни ждали издания Кодекса москвича.
Поток осчастливленных начал иссякать, и Саша пошла к закрытым дверям мраморного зала заседаний, куда журналистов не пускали (они могли видеть трансляцию в помещении для прессы). Она решила поймать главу департамента рекламы, исполнителя проекта, когда он выйдет из зала по окончании заседания. Задать дежурный вопрос, получить дежурный ответ и вставить комментарий в дежурную заметку.
Заседание еще продолжалось, когда в холл вышел первый заммэра, главный строительный босс Москвы сашин однофамилец Козлов. Все знали, что он и часа не может прожить без сигареты. Пока чиновник наслаждался дымом, журналистка спешно придумывала вопрос. Это была удача - можно сказать, главный фигурант ее грандиозного расследования один и без охраны. Бери тепленького. Утренняя встреча с Григоряном, звездой их трудового коллектива, дополнительно вдохновила ее на подвиги.
- Что произошло, как ты спросила? - Перегнувшись через стол, Поляков постучал по ее руке.
- Вежливо, нормально.
Она забралась в кресло с ногами, отбросив туфли в стороны, обхватила колени и уперлась в них трясущимся от нервного озноба подбородком.
- Я спросила, Геннадий Петрович, можете ли вы подтвердить имеющуюся у меня информацию. Соответствует ли действительности то, что МЧС и ряд других структур вынесли отрицательное заключение на проект Мичуринского моста. В той части, которая касается совмещения метро и автодороги. Правда ли, что привлеченная к реализации немецкая строительная компания вышла из проекта из-за его несоответствия техническому заданию. Правда ли, что Генпрокуратура возбуждала против вас дело о превышении должностных полномочий в связи с данным проектом. И что Контрольно-счетная палата Москвы выявила хищения на четверть миллиарда долларов, но ее доклад засекретили. В нарушение положения номер...
"С устной речью у нее все в порядке, с головой только не очень", - Стас чуть не задохнулся от гнева и закричал:
- Зачем ты об этом спрашивала?! Разве ты сама не знаешь, что все это соответствует действительности? Ты же видела документы! Ты им не поверила? Какой смысл в твоем вопросе, какая цель? Что ты хотела от него услышать!
Саша опешила - за пять лет совместной работы она впервые увидела начальника в таком состоянии. Она едва сдерживалась, чтобы не зарыдать, Стас догадался и приутих.
- Что было дальше?
- Он сказал "чушь несете"... Нет, а о чем я должна была спросить?!
- Сейчас - ни о чем! - снова разбушевался Стас, - Ты девочка что-ли? Десять лет в газете! Захотела расследование написать?! У тебя ничего нет! Твои бумаги еще ничего не стоят! Сначала ты должна выпотрошить эксперта - я же дал тебе телефон. Выучить матчасть! Потом найти реальных источников, а не безымянных стариков. Пусть они знают крупицы, но они дадут фактуру. Запросы упоминаемым в деле ведомствам. И в правовое управление мэрии, о котором ты хвасталась, что подружилась. И только потом прямые вопросы главным фигурантам. На которые невозможно ответить "чушь несете"!!
Стас стукнул кулаком по столу, дешевая складная полочка для бумаг слабо звякнула и Саша, наконец, заплакала.
Его запал потух. Он долго молчал, разглядывая сгруппировавшуюся в комок фигурку.
Стас заговорил тихо, даже ласково. Казалось, он обращается к самому себе.
- Ладно, ты не виновата. Откуда тебе знать? Что ты могла здесь увидеть? Чему научиться? А главное, у кого? Мы превратились в придаток пресс-служб. Тратим время на фигню. Годы на нее ушли. Кодекс москвича... Один приличный материал в неделю, и тот от полоумной Игоревны. Отдел права, твою мать…
- Это не все, - всхлипнула Саша, спустив ноги с кресла. - Я до главного не дошла. Он сказал "несете чушь", а потом "подождите, вы получите ответ". Я думала, он отправит меня к своему пресс-секретарю Кораблеву. Мы с ним в пресс-туре были в Черногории, нормально общались...
- Я не могу больше слышать о пресс-турах и пресс-секретарях, - перебил ее Стас.
Саша поспешила пресечь еще один эмоциональный монолог.
- Он кому-то позвонил, мы стали ждать. Он вообще ничего не говорил. Подошла Мировская, и мы спустились на второй этаж, я не запомнила кабинет. Они меня там оставили и вышли. А потом Мировская вернулась.
- И что? Устроила сцену ревности? - усмехнулся Стас. Саша и ему напоминала Мировскую, только выглядела не так сногсшибательно.
- Мировская мне сказала. - Саша глубоко вздохнула, готовясь поразить его новостью. - Что я нанесла оскорбление значительному лицу, так и сказала "значительному лицу". Что я не буду аккредитована ни на одно мероприятие ни одного подразделения исполнительной власти города Москвы, а вопрос сотрудничества с нашей газетой будет решаться отдельно на самом высоком уровне. А потом сказала "пошла вон". За дверью стоял чувак с проводками, он меня вывел на улицу.
Наступила долгая пауза. Стас потянулся, словно после сна, и почесал щеку.
- Ну и черт с ней, с исполнительной властью города Москвы. Во-первых, может, рассосется. Во-вторых, тебя любит Соболь. Пойдешь к ней про балет писать?
Сашину драму он превращал в водевиль. Она даже обиделась.
- А сотрудничество с нашей газетой на самом высоком уровне? - с вызовом спросила она.
- Вот на что мне совершенно наплевать, так это на чье бы то ни было сотрудничество с нашей драгоценной газетой.
-------
Когда они вышли из редакторского закутка, чтобы пойти в столовую попить чаю (от криков у обоих пересохло в горле), их ждала немая сцена. Оказалось, сотрудники отдела, кроме Игоревны, были на месте и давно слушали их разговор. Не разбирая слов, корреспонденты оценили интонации. "Он ее увольняет" - прошептал Лоботрясов, и все согласно закивали.
По их лицам Стас обо всем догадался. Он вышел в коридор, оставив для объяснений распухшую от слез Козлову. Но она не стала удовлетворять любопытство коллег. Сказала лишь, что поссорилась кое с кем в мэрии, а Стас ее поддержал.
Сочтя тему исчерпанной, Лева поспешил привлечь внимание к себе. Сегодня его материал о Питерском шел на "шапку" номера. Такое с ним за три года работы в газете случилось впервые.
Рассказывая подробности вчерашней беседы, Лева изредка поглядывал в сторону Григоряна - не приревновал ли тот к его славе. Но Григорян сосредоточился на сашиных проблемах.
- С кем поссорилась? - приставал он, - Хочешь, помирю?
- Не лезь, - отвечала Саша, - Дай поплакать спокойно.
- О чем тебе плакать-то? Все хорошо! Даже про кодекс писать не нужно. Я уже две полосы сдал, верстают.
- Про Кодекс москвича две полосы?! - поразилась Саша.
- Про Уголовно-процессуальный, ты, лохушка, - встрял Лоботясов.
- Сейчас как дам тебе за лохушку, - градус сашиного настроение резко пошел вверх. Перебранки с Лоботрясовым были для нее проверенным способом обрести радость жизни. - Впервые увидел фээсбэшника и сразу оборзел. Брысь на место!
Лева покраснел, но решил не сдаваться. Он, наоборот, встал со своего места и подступил к Козловой.
- Ты когда в последний раз "шапку" писала?
- Когда в последний - не помню, много их было. Но помню, когда в первый. В двадцать два года, дядя! А тебе сколько скоро стукнет? Двадцать восемь?
- Двадцать семь. Мне до твоих годков еще жить да жить, теть Шур.
- Сашка, пошли домой, буду тебя автовождению обучать. Считай, Стас тебя отпустил, - остановил дискуссию Григорян. - А вы двое, - он строго оглядел Леву и молчавшую уже часа два Любу, - Не безобразничайте тут.
- Куу, - прогудел довольный Лоботрясов и присел враскоряку.
------
До обучения вождению дело не дошло. Саша все еще была слишком возбуждена и категорически отказалась садиться за руль. Григорян подвез ее до дома на нелюбимой Корсе и напросился на кофе. Она была рада - болтать с Павлом приятно, и время детское - шесть часов. Одна в пустой квартире, она неизбежно начала бы рыдать, снова переживая сегодняшнее унижение.
- Сколько у тебя тряпья, - качал головой Павел, оглядывая разбросанные по комнате наряды. - А книжек! Все прочитала?
Он разглядывал полки, которые сашин прадед сделал собственноручно из хорошей древесины. Полки почти целиком покрывали две стены снизу доверху. В углу между этими стенами Саша поставила пуфики - черный и белый - и журнальный столик. Ее первое приобретение после переезда в эту квартиру. Следующим и последним купленным ею предметом мебели, была кровать.
- Почти. За единственными исключениями.
Саша не соврала. До Гордея у нее долго не было отношений - она все надеялась вернуть назад однокурсника, нервного и прекрасного как Аполлон, поэта. Почти все ее выходные были свободны - и Саша посвятила их книгам из бабушкиной библиотеки.
- "За единственными исключениями". Так не говорят. А еще филолог, - усмехнулся Павел. - Не быть тебе редактором, Александра.
"И не надо, - довольно подумала она. - Выйду за Гордея, и к черту вашу журналистику".
- Скажи, а где ты так ездить научилась? Права купила что ли?
- Нет, сдавала. Во всяком случае не платила, - ответила Саша, разрезая на журнальном столике остатки вчерашнего тирольского пирога.
- Не верю. Значит, платил кто-то другой.
- Угадал. Гордей платил, но это было без меня.
Григорян еще раз внимательно оглядел комнату. Отметил про себя забавное сочетание старушечьей мебели и актуальной электроники.
- Кто у нас Гордей?
- Жених, - пропела Саша, заманчиво взглянув на Павла, - Он в командировке.
- Вот как, жених? Прямо так сразу? Не бойфренд, не парень, не, как там у вас в фейсбуках, в отношениях?
- Да-да-да, - продолжала напевать Саша, - И справка есть из загса.
Павлу вдруг наскучила тема загадочного Гордея.
- Послушай, милая. Не могла бы ты мне теперь, когда мы остались вдвоем..., - Он сделал паузу и смешно задвигал бровями, - ... рассказать, что произошло. Нечто серьезное, судя по ору, который извергал наш командир.
Саша медленно пила кофе. Ей почему-то пришло в голову, что случившееся нужно оставить в тайне. Хотя Стас ни о чем таком ей не сказал.
- Размышляешь, секретная ли это информация? - спросил Павел. - Правда, странно? Обычно сразу ясно, имеешь дело с тайной или с какой-нибудь ерундой.
Саша поразилась его проницательности. "Все-таки он черт, - подумала она. - Не случайно тексты у него такие лихие получаются. Видит людей".
- Знаешь, как будет? - она принялась ходить по комнате. - Я расскажу обо всем, попрошу о помощи, а ты мне откажешь. Ты не представляешь, с чем я столкнулась.
- Все так серьезно? Вопрос жизни и смерти? - Павел почесал затылок. - Ты что, нарыла инфу о готовящемся покушении на президента?
Его ироничное замечание решило дело. Саша вспомнила, кто перед ней. Легендарный Григорян. Который своими публикациями снял с должности краснодарского губернатора. Вытащил из тюрьмы человек двадцать невиновных. Довел до публичной истерики бывшего генпрокурора. Распотрошил банду, состоявшую из ментов и отставных военных. На него дважды покушались, милиция прятала его в другом регионе. Перед ней один из лучших журналистов-расследователей страны, все самые острые "гвозди" их газеты выкованы его руками.
Правда, свои подвиги Павел совершил давно. Но сейчас время другое, ведомства отгораживаются от общества, компетентные люди выставляют вместо себя пресс-службы, ненавидимые Стасом Поляковым. Столько "гвоздей" уже не будет. Но не Павел Григорян виноват в том, что прессе не доверяют. Он редкая птица - честный журналист. Александра Козлова тоже честная журналистка, но она мелочь, а он - фигура. Журналист с большой буквы... Если бы все были такими, как он...
Как она глупа со своей убогой стопкой бумаг, с мечтами о громком скандале, которого, скорее всего не случится, прочтут - и забудут. Со своими обидами на чиновников из мэрии, которые просто-напросто хамы!
Саша подошла к сидящему Павлу, обняла его за щеки и чмокнула в крупный нос - единственное оправдание его армянской фамилии. И принялась рассказывать, не скрывая мельчайших подробностей. Ей хотелось рассмешить Павла - она копировала своих собеседников, начиная с вокзального незнакомца, и заканчивая охранником в мэрии с проводком за ухом. Иногда получалось похоже. Саша острила - и сама хохотала над шутками, кривлялась, носилась по комнате, а когда на секунду присела на пуфик напротив Павла, внезапно оглохла. В следующую секунду она почувствовала боль и догадалась - Павел влепил ей пощечину.
- У тебя истерика, милая, - мягко сказал он, - Ложись и спи. Я пойду домой.
- А как же м-мой текст? - слегка заикаясь, спросила разом обессилевшая Саша. - Что посоветуешь? Браться?
- Забудь, - ответил он. - Не потянешь.
- Но ты потянешь, - сказала она и вспомнила слова незнакомца: "Я не знаю журналистов, может быть, есть кто-то лучше".
- Наверняка. Но сейчас я не хочу этим заниматься, - улыбнулся он. - В такую жару. Вот когда кончится лето и наступит нормальная погода...
Она не ответила. Павел не спеша доел кусок пирога, допил кофе, долго вытирал пальцы и губы салфеткой. Саша молча наблюдала за ним, лежа на кровати и зарывшись в разбросанную с утра одежду. Ей резко захотелось спать. Григорян подошел к ней, поцеловал в лоб, пожелал спокойной ночи и отправился домой.
-------
Было еще светло. Он медленно шел через Петровский парк в сторону Планетной. Бесстрашная белка выскочила на дорожку прямо перед ним. Избалованная горожанами, она ждала гостинца и от этого симпатичного скуластого мужчины с легкой сединой на рыжеватых висках. Григорян цыкнул на грызуна и топнул ногой - белка опрометью взобралась на липу.
В такую рань дома совершенно нечего делать. Он развернулся и пошел к метро. План действий родился с первыми шагами. До середины августа выходить на работу он не собирался. Павел проехал одну остановку и вошел в здание Белорусского вокзала. Ближайший поезд, на который еще продавались билеты, отправлялся в Гродно.
"Отличный город, - вспомнил Павел давнюю поездку, - И не дорогой". Он купил билет, в ожидании команды на посадку уселся в кресло, достал планшет и подключился к интернету. Ему предстояло проложить маршрут по тамошним достопримечательностям. Убить время и немного денег - все, чего он хотел.
Глава 3
Лето кончилось раньше, чем ожидалось. Прогноз погоды на 18 августа огорчил даже тех, кто не любил жару - плюс пятнадцать и облачно. Саша Козлова ждала погодных изменений с воодушевлением. На днях она обзавелась короткой кожаной курточкой элегантного синего цвета, о которой давно мечтала, и ей не терпелось ее "выгулять".
Последний теплый день пришелся на четверг. Козловой выпал выходной.
Взамен рабочих воскресений каждый сотрудник "Всей Москвы" получал выходной в середине недели по плавающему графику. График утверждался гендиректором газеты ежегодно в первый рабочий день января, но, начиная со второго рабочего дня, тотально нарушался. Газетчики обменивались выходными, самые предусмотрительные накапливали их, чтобы присовокупить к отпуску. Завелись ростовщики, которые отрабатывали за других, а потом взимали долг с лишком.
Дирекция бесилась. Мало того, что сотрудники редакции на работу являются в обед, они еще отпусками и выходными манипулируют, морочат голову отделу кадров. О том, что почти все они сидят на работе допоздна, в дирекции слышали, но мало в это верили - ведь персонал административных служб расходился по домам ровно в шесть.
Лишь немногие, как Стас Поляков или Иван Ланской, кому хватало единственного выходного в субботу, просто работали шесть дней в неделю.
В редакции после особенно затянувшегося прогула вновь появился Григорян. Он предложил Саше вернуться к урокам автовождения, Саша охотно согласилась. Договорились на ее выходной.
Ровно в полдень он явился к довольной, отоспавшейся Александре.
Они медленно ехали по широкой и почти пустой Верхней Масловке.
- Рулить ты умеешь, я это я понял. Будем учиться парковаться. А то все бордюры обдерешь своими колесами.
- Тебя бордюры волнуют?! - притворно негодовала Саша. - А не маленькая зеленая машинка и ее мягонькие колесики?
- Становишься сентиментальной, - констатировал Павел. - Тебе сколько лет?
- Тридцать один будет в декабре.
- Да ты пожилая уже, - недовольно протянул он.
- Что-о?! - Саша искренне возмутилась. - Ты на десять лет старше! А мне больше двадцати трех не дают!
Он, кисло морщась, нагнулся, оглядел ее снизу вверх и покачал головой:
- Дают.
- Сволочь ты, - сказала Саша и заглушила двигатель прямо посреди полосы. - Все, запарковалась. Доволен?
Одумавшись, тронулась и поехала дальше.
- Как наш жених? - сменил тему Павел.
- В командировке. Послезавтра возвращается.
- Все в той же командировке? Две недели прошло.
- Нет, в другой. - Его любопытство ее злило.
- Дорогая, он от тебя бегает! - разыгрывая беспокойство, сказал Павел.
- Дорогой, это не твое дело!
- Когда свадьба? Пригласишь?
- Седьмого октября. Нет.
- Ого, как вы долго думаете, - удивился он. - Интересно, о чем?
Саша рассмеялась. Ей надоело браниться. Они поездили пару часов и больше уже не ссорились.
Ей нравилась его компания. "Жалко, что мы раньше не дружили", - думала она, искоса поглядывая на его левую руку, которую Павел держал наготове, чтобы в случае чего схватиться за руль. Он был намного старше ее, но ей казалось, будто они студенты. Оба - в том возрасте восприимчивости и любопытства к людям, когда каждая фраза обязательно должна содержать намек, шутку или колкость, и каждое случайное пересечение взглядов что-то означает, но что именно - не понять, и это возбуждает еще больше.
С ровесником Гордеем Саша не чувствовала себя ни младше, ни старше - но лучше. Гордею хотелось нравиться - принимать красивые позы, следить за интонациями, казаться умнее, добрее, сдержаннее, чем она есть на самом деле. Саша любила смотреться в зеркало, стоя рядом с Гордеем - она казалась себе интереснее на его фоне, выглядела "дороже". Но перед Павлом манерничать немыслимо, да и желания такого не возникало. Наоборот - ей хотелось спровоцировать его, задеть, возмутить - не скрывая свои худшие черты. Чтобы, забросав друг друга едкими репликами, помириться и вместе посмеяться - пока не накатит следующая волна спора.
К концу урока Саша и вправду перестала бить колеса о бордюры. На будущее Павел пообещал ей открыть секреты движения задним ходом - этого Саша боялась, как огня.
-------
В полдесятого утра Козлову разбудил мобильный - смс от Полякова опередил будильник. "Быстро в редакцию" - прочла Саша. "Это еще что такое, - недовольно думала она, носясь по квартире, - Он же знает, что в двенадцать у меня встреча в Судебном департаменте". Сашу любили в этом ведомстве. Не смотря на ее неявку на пресс-конференцию, один из тамошних старичков организовал для Саши специальную встречу с начальством и пообещал эксклюзив. После конфликта в мэрии Москвы Поляков на всякий случай отстранил Козлову от столичных тем и перебросил на федеральные.
Саша быстро нанесла макияж, надела новую куртку и вышла из дома, не позавтракав. "Вот черт, - разочарованно думала она, пересекая Петровский парк, - Если так будет продолжаться, придется влезать в черное пальто". Кожаная курточка до пупка не годилась для таких холодов.
Шестой этаж был полон. Попадавшиеся в коридоре коллеги коротко здоровались и спешили по делам. Все были сосредоточены и молчаливы. Володя Айсинов, вместо того чтобы сидеть на планерке, уперся лбом в стену коридора и бубнил по мобильному.
Люба Федорова опять смотрела телевизор в наушниках и писала в блокноте. Поляков стоял посреди кабинета и диктовал Трусову какие-то телефоны. "Планерку перенесли", - догадалась Саша. Сразу за ней вошла Ольга Игоревна.
- Здравствуйте, девушки, - приветствовал их Стас. - Все в курсе? Пять минут на раздумья, потом я выслушаю ваши предложения и выскажу свои. Планерка в одиннадцать. Культуру и спорт снимут, с нас две или три полосы, как пойдет.
Ольга Игоревна кивнула и направилась к своему столу. Козлова в недоумении осталась на месте.
- Да что случилось-то?! Я не в курсе.
Поляков вынул штекер наушников из гнезда Самсунга и снял их с головы Федоровой. "Дежа вю", - мелькнуло у Козловой. Загремел телевизор. На экране мелькали пожарные в касках, ревели сирены, закадровый голос зачитывал сводки МЧС. Появилась студия. "Через семь минут состоится прямое включение из штаба МЧС, затем нас ждет репортаж с короткого брифинга руководителя метрополитена, - насупившись говорил ведущий. - Мы узнаем последние сведения с места трагедии. Напомню, в данный момент там работают две бригады наших корреспондентов. Оставайтесь с Первым каналом".
- Опять метро взорвали! - ахнула Саша. - Какая станция?
Она вспомнила, что, когда ехала сегодня на метро, то и дело объявляли о "технических причинах" и предлагали "воспользоваться наземным транспортом", но ее маршрута это не касалось.
- Никакая станция и не факт, что взорвали, - Поляков вернул любины наушники на место и телевизор сразу замолчал, - Пожар. Мичуринский мост.
Саша почувствовала приближение особого состояния, которое определяла, как журналистский азарт. Оно приходило к ней нечасто и напоминало раннюю стадию влюбленности. "Мне поручат текст на "шапку"! - восторженно подумала она. Изо всех сил скрывая свои чувства, она спросила:
- Пострадавшие есть?
- Есть, восемь трупов, - ответил Стас.
- Уже одиннадцать, - на секунду отвлеклась от телевизора Люба, - И около шестидесяти раненых.
------
Редколлегия началась позже намеченного из-за Айсинова, на которого свалилось больше всего забот. Володя мобилизовал все свои коммуникативные способности и договорился для коллег о десятке эксклюзивных комментариев. Одновременно он координировал работу фотографов и корреспондентов, уехавших на ЧП. Он не сел вместе со всеми за длинный стол, а пристроился на подоконнике, поближе к розетке, чтобы оставить на зарядке то и дело звонивший телефон.
"Свежую голову" от отдела культуры - пожилую русалку с волосами до попы, которая прижимала к груди сегодняшний номер, растрепанный и исчерканный зеленой ручкой, выпроводили, не извинившись, и не дав сказать ни слова. Борцов проникся драматизмом момента и уселся не во главе т-образного стола для заседаний, а на айсиновское место. Иван Иванович перебирал мятые записки, зачитывал их вслух и делал пометки в толстом ежедневнике.
- Так, репортаж отдела происшествий с места событий, подверст из штаба МЧС, прямые речи. Сколько, Володя? - крикнул он Айсинову.
- Восемь-десять, - ответил тот, отвлекшись от телефонного разговора, - Питерский на сто строк. Все вместе примерно пятьсот строк.
- Питерский это хорошо, - одобрил шеф-редактор и вернулся к своим записочкам. - Общество. Репортаж из Склифа. Блиц с главным травматологом. Что еще, Вера Николаевна?
- Страховщики. Ведь пассажиры метро считаются застрахованными. Много комментариев, - ответила сухопарая седая Костина.
Ланской с уважением посмотрел на коллегу, потом перевел взгляд на Полякова.
- Страховщики - отличная идея, вот только почему тему заявляете вы, а не отдел права? - не дождавшись ответа, он продолжил. - Экономика. Ну, тут все ясно. Ущерб и тому подобное. Вы расслабьтесь сегодня немного, готовьте плановые материалы и будьте на подхвате у Айсинова.
- Мы еще инфографику заказали художнику, - добавил Семен Степняк, - сравнительную табличку с фотками. Как бы рейтинг.
Ланской откинулся в кресле и пристально посмотрел на Степняка:
- Рейтинг чего?
- Пожаров в метро.
Коллеги зашептались, раздались смешки.
- Дружище, ты меня удивляешь в последнее время, - покачивая головой сказал Ланской, - Что вы собрались сравнивать? Количество трупов? Как-то это... К тому же по сегодняшней аварии толком ничего не известно, и до конца дня не будет. Пишите, что у вас было в планах, одним пожаром всего номера не займем, у вас своя полоса. Так, теперь "Международная панорама". Где заявки? - Ланской начал перебирать свои бумажки.
- А я устно тебе скажу, при всех, - с легким хохотком ответил Глеб Лукьяненко, - Справка по аналогичным авариям в разных странах уже готова - ставь, куда хочешь.
- Это все? Нет, так не пойдет. Ищи эксперта мирового уровня, звезду - немца, американца - и бери у него эксклюзив. Пора и тебе повкалывать, Глеб.
Крупный фигуристый Лукьяненко чуть не подпрыгнул в своем кресле, его кудри задрожали от негодования.
- Я не вкалываю?! Я тебе в одиночку каждый день полосу даю! Не так?!
Насчет полосы было чистой правдой. Выпускник еще советского МГИМО и одаренный природой полиглот Лукьяненко свободно владел четырьмя европейскими языками, еще три знал на хорошем уровне и читал все славянские. Некогда, при первом главреде "Всей Москвы" Вадиме Сидельникове, он был одним из дюжины молодых корреспондентов международного отдела. Но потом для газеты настали голодные времена - отдел распустили, договора с заграничными собкорами расторгли. Остался один лишь многоязычный Лукьяненко, да невзрачная девушка на побегушках, которая ни с кем не общалась и получила прозвище Лукашкина мышка.
С утра он штудировал сайты ведущих мировых изданий и компилировал новостные статьи, тщательно указывая источники, дабы не попасть под суд за плагиат. Его полоса версталось первой, потому что к пяти часам все его тексты обычно были готовы. В шесть вечера, когда наступал дедлайн для пишущих в номер, он уже уходил домой. Раз в квартал Лукьяненко приносил эксклюзивное интервью со спикером международного значения. Цитируемость сайта "Всей Москвы" резко взлетала, Лукашка получал премию в добавок к свой огромной, по сравнению с другим редакторами, зарплатой. Больше него зарабатывали только Ланской и Борцов.
- Даешь, даешь, - примирительно сказал Иваныч, - И сегодня дай. Сделай, что я сказал.
- Но где я тебе возьму такого эксперта? По метростроению что ли? И о чем буду спрашивать?
- Ищи где хочешь, - Ланскому надоела фамильярность подчиненного, с которым они вместе работали со дня основания газеты.
- Есть один японец. Я наткнулся недавно в Таймс. Вроде как светило. Но у них вечер почти. И по-английски японцы с таким акцентом говорят, что повеситься можно.
- Я по-английски вообще не говорю, поэтому сочувствия не жди, - поставил точку шеф-редактор, и Лукьяненко ушел в свой кабинет - искать контакты и звонить в Японию.
Редакторы догадывались, что Ланской не доволен заявками и их малым количеством, что он боится проиграть конкурентам, поэтому старались не встречаться с ним взглядом. Главный редактор решил, что спасти номер - его прямая обязанность.
- Иван Иванович, у меня идея, - волнуясь и немного краснея, как студент перед научным руководителем, проговорил Борцов. - А давайте отдадим разворот под фотографии. Или даже два разворота! Много-много фотографий, и пострашнее!
- Какой вы кровожадный, Олег Петрович, - усмехнулся Ланской, обдумывая, как бы сформулировать отказ, не задев самолюбие начальника.
В журналистских кругах еще свежа была история о главреде крупнейшей газеты, который после теракта на Кавказе поступил именно так, как предлагал Борцов, и был уволен через пару дней.
Но Наталья Соболь опередила задумавшегося Иваныча.
- Знаете ли, Олег Петрович, это корректоров за ошибки всего лишь штрафуют. А главных редакторов... - она захватила двумя пальцами прядь волос и медленно, как художник кистью, провела золотистыми кончиками по своей шее.
Борцов замер и затрепетал, сам не зная от чего - от ее дерзости или ее декольте.
Дошла очередь до заявок отдела права.
- "Интервью с руководителем следственной группы по делу о взрыве в метро 13 декабря 2001 года" - прочел Ланской. - Он и тут при делах?
- Пока нет, следственная группа еще не сформирована, - ответил Стас. - Но он толковый мужик, может провести аналогии и прояснить многие вещи.
- Хорошо, хорошо, - одобрил шеф-редактор и взял в руки следующую бумажку. - "Репортаж из школы, чьи ученики оказались в том поезде метро". Не слабо. Откуда ты знаешь про школу? Имен пострадавших еще не назвали, - удивился он.
Стас не стал раскрывать источники.
- Десятиклассники ехали в область на восстановление храма. Там учитель энтузиаст. Каждый год в конце августа вывозит детей на работы.
- Ольга Игоревна разузнала? - предположил Ланской, но Стас отрицательно качнул головой. - Ладно, - шеф-редактор отложил бумажки, - Все это очень интересно, но хочу спросить - что "шапкой" делать будем? Репортаж с места - банально, каждая вторая газета с таким выйдет, а телевизор все равно не переплюнуть. Японец - слишком далеко. Шутка. Может, школьников твоих, Стас? Кто их делает?
- Григорян, - ответил Стас. Редколлегия одобрительно загудела, а Борцов стал пристально рассматривать манжеты. - Но вряд ли он много нароет до вечера, все-таки каникулы. У меня другое предложение.
И он вкратце пересказал содержание материалов, которые видел у Саши. Редакторы оживились, зашептались, почувствовав стоящую тему. Но поскольку за оставшееся до конца рабочего дня время Козлова явно не успевала сделать полноценную статью, было решено дать ей максимум четверть полосы для беглого изложения и анонса дальнейшего расследования. "Подбить шапку" договорились айсиновскими комментариями и началом интервью японца, если оно будет. Остальные публикации по теме дня - на шесть-восемь полос, как получится.
Коллеги загремели стульями и потянулись к выходу. Главред похлопывал мужчин по спинам и желал удачного дня.
- Есть новости? - с дружелюбной улыбкой спросил он у Айсинова, спрыгнувшего с подоконника.
- Есть. Тридцать восемь погибших, - ответил Володя. И взглянув на экранчик смартфона, добавил. - Теперь сорок.
------
Любе было приказано "следить за телевизором" и в случае необходимости помогать отделу политики. Людей там было мало и они держались особняком. Все три корреспондента отдела политики состояли в пулах - в президентском, премьерском и парламентском. Они мотались по командировкам, часто спали на рабочем месте, страдая от смены географических поясов. Тексты они обычно не писали, а надиктовывали по телефону - редактору отдела молчуну Запольскому. В неформальный контакт с остальной редакцией входила лишь улыбчивая и очень богатая, судя по аксессуарам, Кристина из премьерского пула. Сувениры и мелкие подарки, которыми заваливали журналистов ее пула в поездках и к праздникам, она щедро разносила по другим отделам. ЧП было слишком крупным, чтобы верхушки трех ветвей власти промолчали, поэтому "политики" взялись за телефоны и начали добывать "прямую речь".
Лева по наводке Стаса ушел на встречу со следователем, работавшем на взрыве 2001 года. Стас поручил Ольге Игоревне дождаться от Левы расшифровок его записей и быстро сделать складный текст - Лоботрясов писал очень медленно.
Козлова торжествовала от того, что "шапка" сегодня достанется ей. Она вынула досье из ящика и, как в прошлый раз, разложила бумаги на пустом столе Павла. То и дело вскакивала со своего кресла, подбегала к григоряновском столу, выхватывала какой-нибудь лист и, перепечатав с него нужную фразу, относила обратно в стопку. Бездельничащую Ольгу Игоревну бесило это зрелище - суета Козловой казалась избыточной, процесс можно оптимизировать или по крайней мере не так греметь мебелью.
Но Саша имела причины для беготни. Создавая себе лишние проблемы, она пыталась отвлечься от стыдных мыслей. В городе случилась большая беда, погибли люди, кто-то прямо сейчас умирал на операционном столе. А ее первым и до сих пор самым сильным чувством, вызванным случившимся, было злорадство.
Она представляла ненавистное пухлое лицо заммэра Козлова, искаженные гневом черты Людмилы Мировской, когда она выговаривала свои угрозы. В тот момент она не казалась красавицей - напротив, напоминала злодеек из диснеевских мультфильмов. Саше хотелось отомстить - как может это сделать только профессиональный журналист - полнокровным резонансным расследованием. А про погибших и раненых пусть пишут Григорян с отделом общества.
- Какой ужас, он вообще рухнул! - завопила Люба, отскакивая от телевизора.
В этот момент вернулся с планерки Стас. Все четверо замерли перед Самсунгом. Они увидели, как за спиной телерепортера, (он выбрал фоном для своего стендапа набережную, уставленную пожарными машинами), плохо различимый в серо-коричневом дыму мост в форме длинной приплюснутой трубы разломился посередине, и в Москву-реку полетели его крупные бесформенные куски и автомобили. Они услышали, как люди вокруг репортера завизжали, а он, стоя к мосту спиной, еще несколько секунд не понимал, что произошло, и продолжал перечислять какие-то цифры. Потом эти кадры показали все новостные телеканалы мира, а число просмотров этого ролика в Ютубе превысило сто миллионов.
Люба громко заплакала, Игоревна стала искать для нее воду. Козлова на непослушных, будто деревянных ногах вернулась к своему компьютеру. Она почти написала статью о том, как при проектировании моста, объединяющего тоннель метро и автодорогу, не были разработаны специальные противопожарные меры, а использовались стандартные правила. О чем у нее имелось подробное письмо из МЧС и несколько жалоб.
С самого начала было известно, что огонь появился в нижнем уровне моста - в метротоннеле, где в тот момент шел поезд. Наверху дорога в направлении центра была забита - время обычной утренней пробки. Автомобильное движение по мосту было остановлено только в десять, когда внизу уже час бушевал огонь. Автомобилисты не понимали, почему они должны бросить свои машины и пешком покинуть мост. Несколько водителей грузовиков отказались подчиняться, опасаясь за товар. Полиция не справлялась. За два часа полицейским удалось увести с моста большую часть людей, но еще как минимум десять машин, в том числе подмосковная маршрутка, оставались с пассажирами.
Спасатели через узкие вертикальные тоннели, соединяющие верхний и нижний уровни, вытаскивали пассажиров метро. Дело двигалось медленно - людей в вагонах было слишком много, а часть технологических тоннелей использовалась пожарными для тушения огня. Большинство пострадавших самостоятельно выбирались наверх - по вертикальным металлическим лестницам. Их подхватывали за руки и выдергивали из задымленных тоннелей - кого в молчаливом шоке, кого в истерике. Раненых поднимали на веревках.
Автомобилисты, оставшиеся на дороге, почти ничего не видели - обзор закрывал брошенный транспорт. Они надеялись, что с минуты на минуту им позволят ехать дальше. Вайфая на Мичуринском мосту не было, они не знали о том, что творится под их ногами, а знакомые, с кем они связывались по телефону, могли рассказать лишь то, что они и так уже слышали от полицейских.
Примерно в одиннадцать тридцать раздался взрыв и огонь охватил половину поезда. Число трупов, извлеченных снизу, достигло сорока. "Скорые" не успевали увозить обгоревших и задохнувшихся, они черными тюками лежали на асфальте, дожидаясь своей очереди.
В полдень мост не выдержал силы огня и рухнул. В коричневую воду Москвы-реки полетели микроавтобусы "скорой" с ранеными на борту, пожарные машины, фуры, легковушки - как игрушечные автомобильчики с игрушечной автодороги, разрушенной пятилетним мальчишкой. Искореженный огнем длинный вагон метро, добравшись до воды, медленно, пузырясь, ушел на дно. Люди падали в реку, схватившись друг с другом, как в драке, некоторые успевали принять вертикальное положение в надежде не разбиться об воду. Уцелевшие пассажиры метро, оказавшись в воде, выбирались из вагона и, глотнув воздуха, цеплялись за все, что попадало под руку - сиденье, кусок бетона, повисший на арматуре, или труп.
В пустынные обычно Лужники съехались тысячи зевак. Они сгрудились на набережной, снимали происходящее и спешно выкладывали ролики в интернет. Группка женщин громко, криком, молилась, выпрашивая спасение несчастным. Между зеваками метались разъяренные полицейские, орали, требовали разойтись, но их не слышали.
Движение по главным дорогам Запада и Юго-Запада Москвы было перекрыто, пускали только "скорые", спецтехнику и общественный транспорт. В метро кольцевую станцию "Девичье поле", которая вела к новой линии через Мичуринский мост, поезда пролетали без остановок. Находившиеся в подземке люди, с утра наслышанные о ЧП, по московской привычке не смотрели друг другу в глаза и делали вид, что им все нипочем.
------
Теперь, когда "уникальное инженерное сооружение" рухнуло в прямом эфире, уже нельзя было обойтись заметкой про пожарную безопасность. Саша поняла, что текст придется писать заново. Она снова вчитывалась в документы. "Это тотальный компромат, - торжествовала она, предвкушая успех, - Что ни возьми, везде скандал. Нормативы нарушены, использованы какие-то экспериментальные материалы, необкатанное программное обеспечение. Деньги ушли не пойми куда!"
Козлова углубилась в работу, не замечая ничего вокруг - ни Трусова, который вернулся от следователя и тоном знатока делился впечатлениями, ни потерявшую терпение Ольгу Игоревну, когда она орала на нерасторопного Леву. Ни Стаса, который несколько раз подходил к ее столу, произносил "Извини" и заглядывал в экран ее компьютера.
В шесть вечера пришел Григорян - Саша и этого не услышала. Она не успевала сделать текст и сконцентрировалась на работе.
Павел нашел директора школы, семью учителя истории - поклонника храмового зодчества, родителей нескольких десятиклассников, пока что числившихся пропавшими без вести. Свой текст он набрал на планшете, устроившись на лавочке в сквере на Брянской улице, не доходя ста метров до редакции.
Когда через сорок минут Стас вернулся с экстренной вечерней летучки, Саша как раз пересылала статью корректорам - в условиях цейтнота начальник позволял сдавать тексты без его редакторской правки и вносил изменения уже на верстке, читая материал с экрана.
- Ффу, сдала. Ничего что сразу в корректуру? - крикнула ему Саша в открытую дверь комнатушки.
Он ответил не сразу.
- Или домой. До воскресенья.
Это было необычно - к автору "шапки" всегда есть вопросы, иногда даже от главного редактора. Сашу снова кольнула совесть - жизнерадостный тон не годился для такого дня, и Стаса это, должно быть, задело. Но она ничего не могла поделать со своим настроением.
"Завтра суббота! Едем с Гордеем на дачу к друзьям", - с нетерпением думала она, поджидая лифт. Он все не приходил, и она побежала по лестнице.
На улице ее нагнал Григорян.
- Поздравляю, - сказал он, - Сделала-таки свое расследование.
- Нет, это скорее анонс. Буду писать реальное расследование. Стас поможет.
- Не напишешь, - засомневался Григорян.
- Ну, если меня не пристрелят, напишу! - Саша почти ликовала.
Сейчас она не смогла бы точно определить, что сделает ее счастливее - уикенд с женихом или тюремная решетка для заммэра Козлова.
Глава 4
Суматошный день закончился, прадедовы часы прошуршали половину первого ночи, словно кто-то с шумом перелистнул страницу. Когда-то они издавали внушительный баритональный звон, Саша его еще застала, но с годами часы осипли.
Она собралась укладываться спать, когда пришло смс от Гордея. "Я дома", - написал он. "Я тоже" в нарушении правил ответила Саша. Вдруг он приедет - ведь завтра с утра им вместе отправляться в гости. Но от него больше ничего не последовало. "Там же черти что творится, на Юго-Западе, оттуда не выберешься, наверное", - вспомнила она.
Друзья Гордея купили дачу где-то на Дмитровке и давно обещали ее показать. Но лето выдалось хлопотливое, а когда нашлось время, внезапно наступили холода. Эта суббота была неудобна ни Саше, которая хотела поработать над своим расследованием, ни Гордею, только что вернувшемуся из очередной командировки. Но они все-таки не стали отказываться от приглашения.
К тому же Саше не терпелось познакомиться с друзьями Гордея. Войти в его круг. У нее не было никакого особого круга - коллеги по работе, несколько подруг, едва знакомых между собой. Родни мало. А Грибоедов был из тех, кто словно магнит притягивал к себе людей. В его кругу были друзья, начиная чуть ли ни с детского сада. Соседи по родительской даче, одноклассники и однокурсники, бывшие и нынешние коллеги, партнеры и заказчики и даже случайные попутчики. Благодаря ему почти все были между собой знакомы, кто-то даже поженился.
Она знала этот тип людей - таков ее отец. В детстве в их доме почти всегда кто-нибудь гостил. Совместные походы на шашлыки и концерты, многолюдные посиделки на дачах, коллективные выезды в Питер или в Крым, постоянные созвоны... Саше казалось, что всех этих симпатичных людей притягивает их семья. Но после развода родителей оказалось, что это был только отцовский круг. Оставшись без мужа, мать потеряла даже подруг - одна лишь тетя Оля с выпирающими зубами время от времени интересовалась ее здоровьем.
"А вообще странно, ведь Гордей не похож на папу, не рубаха-парень. Как он умудряется крутить эту карусель?" - впервые подумалось Саше. Ей хватило жизненного опыта, чтобы заподозрить Гордея в том, что он не просто дружит со всеми подряд, а поддерживает контакты, которые могут понадобиться в работе - коммерческого директора молодой и очень успешной рекламной компании. "Мне бы его навыки, - думала она, засыпая, - Я совершенно не умею поддерживать контакты. Для журналиста это очень плохо". Потом она вспомнила о планах проститься с профессией, потом в сознании всплыл Стас, удивлявший ее способностью будто фокусник вынимать откуда-то нужные телефоны для своих корреспондентов, и она заснула.
--------
Хозяевами дачи оказалась сорокалетняя бездетная пара. Он, тощий растрепанный художник по имени Борис, говорливый, как эстрадный комик. Его работы - кричащие и кровавые - охотно принимали многочисленные мелкие выставки из тех, о которых Наталья Соболь ставила крохотные заметки в колонку культурных новостей. Но плохо брали галереи - работы не продавались. "Мало прессы!" - восклицал Борис, косясь на Сашу. Ей делалось неловко - будто она виновата в отсутствии рецензий на его работы.
Борис уважал мягкий матерок, просторечья, называл жену Нюркой. Она, такая же тощая и патлатая, трудилась, ни много ни мало, в Мосфильме на ключевой должности. Зарабатывала хорошие деньги, благодаря чему Борис мог вязнуть в своем неоцененном творчестве годами. Она оказалась плохой хозяйкой - накрытые на холодной веранде блюда остывали, дожидаясь хлеба, водка была забыта в пакете возле включенного калорифера, который обогревал гостям ноги. Саша коченела в своей синей кожанке. Увидев ее состояние, Борис вынес ей вышитую гуцульскую безрукавку из овчины. Перебраться в дом сочли плохой идеей - за полгода владения дачей хозяева так и не привели его в порядок и заметно стеснялись.
Борис явно испытывал интерес к сашиной профессии. Когда-то он сам трудился художником в бойкой молодежной газетке. Заговорил о вчерашних новостях. Он детально изложил свои впечатления от увиденного по телевизору и обматерил власти, которые "допустили". "Нельзя все подряд валить на власть, - возразила супруга Анна, - Мы не знаем, что да как, и кто виноват". "Знаем", - не удержалась Саша, но поспешила свернуть тему. Ей страстно захотелось покинуть холодную дачу и заняться работой. Заветные двенадцать листов, которые она отобрала еще в первый день знакомства с документами вокзального незнакомца, лежали в ее сумке.
- Случайно не "Вся Москва" мост взорвала? - спросил Гордей, когда на его машине они ехали к ней домой, - Помнишь, ты читала про него и обещала бомбу.
Саша не помнила, чтобы обещала бомбу, но оценила внимательность Гордея к ее делам. Она принялась пересказывать свою статью и даже поведала об унизительном конфликте в мэрии две с половиной недели назад, нарушив данное себе слово не посвящать в секрет новых людей - Стаса и Павла достаточно. Но теперь, когда с ее помощью грязные тайны московской мэрии вот-вот выйдут на поверхность, не было смысла скрывать что-то от жениха.
Гордей молча слушал. Когда Саша похвасталась планами "накатать расследование семь на восемь", он ее прервал.
- Это никому не нужно.
Она опешила.
- Как не нужно? Это моя работа. Все должны знать правду.
- Ладно, скажу по-другому, - продолжил Гордей, сворачивая на Ленинградский проспект, - Это опасно. Сколько там, говоришь, увели? Четверть миллиарда? Пусть не долларов, но огромные деньги, согласись. Тебя просто грохнут.
- Не надо меня пугать, - Саша закусила удила, - Они не идиоты. Мои материалы видели другие люди, и теперь любой может написать текст. Всех не грохнут.
- Грохнут, - повторил Гордей, - Ты этот текст писать не будешь.
- Отсоси, - сказала Саша и пришла в ужас.
Ничего подобного она лет с пятнадцати не произносила ни вслух, ни про себя - а тут вдруг ляпнула. И не случайному хаму, а Гордею! Чтобы скрыть сжигавший ее стыд, она потребовала остановиться возле павильона метро "Динамо".
Он мгновенно послушался - встал в неположенном месте, выпустил ее из машины и тотчас уехал. Саша проводила взглядом его серебристый Прадо. Не смотря на стычку, она надеялась, что они проведут эту ночь вместе. "Нарежет пару кругов и вернется", - решила она.
Саша вдруг вспомнила, что не купила сегодняшний номер со своей "шапкой" и другими плодами ударного труда "Всей Москвы". Газетный киоск у метро еще работал. Саше достался последний экземпляр.
Главная фотография на первой полосе рвала душу. Подросток с точеными, как у восточного принца, чертами лица в ободранной и обгоревшей одежде отрешенно сидел на траве. За его спиной дымились остатки рухнувшего моста. "Они хотели спасти храм. Трагедия Мичуринского моста в одночасье осиротила московскую школу" - гласил заголовок, и Саша узнала стиль Веры Костиной. Под текстом прочла имя автора - Павел Григорян.
Свою фамилию она обнаружила только на пятой полосе в нижнем правом углу, под куцей заметкой, почти полностью состоящей из цитаты письма МЧС про нарушение правил пожарной безопасности.
-------
Гордей так и не вернулся, но в одиннадцать прислал сообщение: "Спокойной ночи. Целую".
Его пожелание не сбылось. Саша не спала, вертелась, то и дело принималась плакать от обиды. Никчемная заметушка вместо "шапки" номера - вот ее место, ее уровень, по мнению начальства. В какой-то момент она собралась позвонить Стасу, но вовремя посмотрела на часы. "Они на летучке вечером все решили, - с горечью размышляла она, - Но он ничего мне не сказал, домой отправил. Григорян тоже хорош. Не позвонил, не предупредил, а еще в друзья набивается".
Заснув под утро, она встала в ужасном настроении. Снова злилась, но теперь уже на себя. "Подумаешь, текст снесли. Сколько раз такое было. Обиделась, видишь ли. И Гордея оскорбила - за что?"
Саша хмуро жевала бутерброд с сыром и смотрела маленький кухонный телевизор. В новостях говорили исключительно о Мичуринском мосте. Черные обломки на фоне огненного заката - у каждого СМИ имелась собственная фотография с этим сюжетом, и многие каналы сделали ее фоном для выпусков новостей. Спустя двое суток после катастрофы власти отчитывались уже о ста сорока шести погибших и сотнях раненых. В МЧС объясняли огромное количество жертв трудностями доступа в метротоннель и "неблагоприятным стечением обстоятельств".
Дирекция московского метрополитена сделала широкий жест в сторону прессы - выдала машиниста. Немолодой щекастый мужчина с забинтованной "шапочкой" головой и сожженными бровями, от чего его лицо приобрело выражение детской беспомощности, находился под действием успокаивающих лекарств. Каждое предложение он начинал словами "Я посмотрел и увидел...", но ни одного не заканчивал.
"Второй день неравнодушные москвичи и гости столицы приносят цветы и записки со словами соболезнования к посольству Республики Корея", - комментировал закадровый голос. На телекартинке к ограде посольства подходили люди с цветами, многие, скорее всего - корейцы по национальности. В злополучном поезде оказалась группа южнокорейских туристов, в основном стариков. Из двадцати шести спаслись семеро.
Цветы, игрушки, конфеты несли к очаковской школе, которая "в одночасье осиротела", как выразилась прославившая ее "Вся Москва". Спасать храм отправились двадцать два десятиклассника. Ровно половина, включая всех восьмерых девочек, погибла.
Российские посольства за рубежом, представительства Москвы в других регионах - частокол оград, заваленные цветами цоколи, застывшие лица, свечи, гвоздики...
Однообразие видеоряда не надоедало - умножало скорбь, и Саша, наконец, разрыдалась. Она оплакивала неведомых корейцев, врачей "скорых", упокоившихся вместе со своими пациентами, бабушек, сопровождавших внучек в музыкальные школы, гастарбайтеров, искавших на берегах Москвы-реки лучшую долю, почти святых десятиклассников - спасателей храмов.
Саше захотелось полнее напитаться горем, и она стала перечитывать статью Григоряна. Минимум описаний, авторских эмоций, прилагательных, сравнений - приемов, с помощью которых умелый писака выдавливает из читателя слезу. Глагольный, аскетичный, мужской текст резал так больно, что Саша даже бросила чтение. "До чего талантлив! Как он это делает?!", - думала она. Неприятным контрастом к тексту был заголовок. Но его усердный драматизм не портил впечатление от статьи - лишь подчеркивал свою неуместность. Саша не удивлялась - она знала, что Павел никогда не придумывает заголовков, обычно это делает Стас или кто угодно другой.
Наплакавшись, она поспешно собралась и пошла на работу. Отошла от дома на двадцать шагов, плюнула, развернулась и побежала назад. Дома она сбросила холодную синюю кожанку - сплошное разочарование - и одела кашемировое пальто. Еще раз расчесала волосы - они послушно обняли плечи, словно шаль. Посмотрелась в зеркало. Темно-каштановые волосы лежали на черном пальто. Черные джинсы, черные мокасины. В довершение траурной гармонии - черная сумка. Саша ощутила себя тем самым заголовком - претенциозным и унылым. Она сняла с вешалки красную замшевую сумку с кистями, переложила в нее вещи и вышла из дома. Не раздумывая, отперла свою Корсу и медленно, раздражая попутных водителей, поехала на Брянскую. Впервые в жизни на своей машине она забиралась так далеко. "Вернулась, чтобы одеться потеплее, а потом села в машину, где есть печка. Что со мной не так?" - удивлялась Саша.
Выйдя из лифта на шестом этаже, она нос к носу столкнулась с Павлом.
- Пошли покурим, - опуская приветствия, выпалил он, будто знал, что лифт привезет именно ее.
- Мы не курим, - в тон ответила Саша и зашагала за ним. Не притормозив, они миновали курилку и остановились на лестнице.
Козлова, прислоняясь к перилам, лениво лупила коленом свою красную сумку. Григорян стоял напротив и вглядывался в ее лицо.
- Скажи, милая, ты ни о чем не хочешь меня спросить? - Прервал он молчание.
- К тебе у меня нет вопросов, - Саша решила сыграть обиженную. Похоже, Павел чувствовал себя виноватым.
- Очень жаль, - он почесал подбородок. - Тогда к кому у тебя есть вопросы?
- К Стасу, разумеется, - она выставила вперед ладонь, - Не о том, почему сняли мой текст, это не важно. Но почему он скрыл!
Григорян удивился:
- Тебя это волнует? Скрыл - и скрыл. Постой, хочешь сказать, ты знаешь причину, по которой снесли твою "шапку"?
- Текст не очень хороший.
- Возможно. Но не настолько он плох, чтобы устраивать бедлам после дедлайна, переверстывать пять полос, просадить сдачу номера на час и получить от типографии штраф в полмиллиона.
Изумленная Козлова захотела подробностей.
В половине восьмого вечера той трагической пятницы Павел был уже дома, когда Стас срочно вызвал его обратно в редакцию. Прибежав на верстку, Павел увидел редколлегию в полном составе и Анну Яковлевну, покрывшуюся пятнами. Редакция предупредила ее, что номер в срок сдан не будет. Она села звонить в типографию, умоляя об отсрочке, но те были непреклонны - типография обслуживала шесть ежедневных газет различного ранга, не считая еженедельников, и почти все они в этот день требовали отсрочки. Одни газеты не успевали согласовать экстренные интервью, другие вдруг потеряли корреспондентов, которые несли горячие материалы о катастрофе, у третьих полетела техника. А "Вся Москва" меняла "шапку".
Верстка держала площадь на первой полосе под компактный текст Козловой, но, когда его "снесли" и стали заливать репортаж Григоряна, оказалось, что он втрое больше и сокращениям не подлежит. "Хвост" григоряновского текста ушел на вторую полосу, оттуда на третью и четвертую переползли другие статьи. Заменялись фотографии, одно не влезало, другое оставляло "дырки". Ланской, Поляков и Костина, которая в тот день была выпускающим редактором, перебегали от одного верстальщика к другому, попутно креативили заголовки, ловили ошибки, меняли фотографии. Григоряну поручили по мере необходимости сокращать или дописывать чужие тексты - он мастерски делал это устно с экрана. Когда в десять часов с небольшим новые полосы, наконец, распечатали на принтере и все с облегчением выдохнули (задержку в десять-пятнадцать минут типография стерпела бы), обнаружилось, что страховщики Костиной сверстаны дважды, а обширный комментарий Питерского оборван на середине.
Тогда Ланской приказал самой собранной и скоростной верстальщице в одиночку сделать первые пять полос, пострадавших от переверстки. Женщина управилась за полчаса, но в типографию номер ушел лишь в одиннадцать ночи. При крупном несогласованном опоздании печатники имели право вовсе отказаться взять номер, но Анна Яковлевна упросила смилостивиться и согласилась на штраф.
Григорян попытался узнать у Стаса, что случилось с "шапкой" Козловой, почему ее минимизировали до крохотной заметки. Но тот лишь сказал "Давай потом" - и отправился домой. Поляков ходил на работу пешком - он жил в Ростовском переулке, в одной из последних коммуналок центра Москвы. Транспортной толчее он предпочитал получасовой марш-бросок.
Рассказ немножко напугал Сашу - где же она могла так напортачить. Но больше рассмешил - Павел умел красочно рассказывать.
- Можно дать тебе совет? - спросил он, наблюдая за настроением собеседницы.
- Ой, не надо, пожалуйста, - кокетливо заныла она, - У меня своих полно, не знаю куда девать.
- Что бы сегодня ни происходило, не огорчайся. Тебе очень идет улыбка.
Глава 5
Войдя в кабинет, Саша замерла, как громом пораженная. Григорян картинно рухнул на стул. Посредине комнаты стояла Федорова в позе девочки, читающей стихи со сцены - вытянувшись струной, приподняв голову и расставив кисти рук. На Любе было надето серое бархатистое платье с цветовыми красными брызгами в районе декольте, от чего грудь обрела объем, а длинная шея - благородный молочный оттенок. Открылись сухие балетные ножки. Чьи-то профессиональные руки сотворили на ее лице изящные брови, зажгли яркие серые глаза. Хвостик светло-пепельных волос превратился в безупречное каре.
Люба смущенно смеялась, но не меняла позы. А вокруг нее, скрестив ладони, словно на молитве, нарезал круги Лоботрясов. Поляков с Игоревной подпирали стену и "пялились", как сказала бы сашина мать.
- Ах боярыня, красотою лепа! Червлена губами, бровьми союзна, - лопотал Лоботрясов и старчески покачивал головой.
Люба начала менять позу, в этот момент Саша пришла в себя.
- Стой! Не двигайся! - закричала она и достала смартфон, - Сфоткаю. Распечатаешь, повесишь на зеркало как образец. И чтобы вот так отныне и навсегда!
- Раскомандовалась, - заворчал Лоботрясов, - Без тебя разберемся, да, Любочка?
Но Люба отнеслась к сашиным словам серьезно.
- Так и будет, - кивнула она старшей коллеге, - Обещаю. Это не сложно, оказывается. У меня сегодня важный день. Может быть, главный.
- Что за день? - Стаса покоробил ее пафос.
- Знакомство с родителями жениха. Мы вместе идем в театр, - смиренно ответила Люба.
- Опять жених?! - ахнул Григорян. - Да что ж такое!
- Нет, он у меня первый, - сказала Люба, - До Кости я ни с кем не встречалась.
- Ну а ты хотя бы на свадьбу позовешь? - с акцентом на слове "ты" упавшим голосом промолвил Григорян.
- Конечно! - воодушевилась Люба. - Я приглашаю весь наш отдел. И мальчиков из отдела происшествий, ведь мы с ними дружим. Станислав Александрович! Как вы думаете?
- И Лоботрясова позовешь? - взялась за любимую тему Козлова. - Не советую. Жених может не одобрить.
- Что ты, Саша, Костя сказал, всех звать И он своих коллег пригласит. Без исключения. Он работает в пресс-службе МГУ. Мы познакомились, когда я делала интервью с заместителем ректора по безопасности.
- Она же училась в этом МГУ. Не могла найти кого-нибудь не из пресс-службы? - шепнул на ухо Козловой Поляков. - Там полторы калеки. Плюс ее Костя.
- Может, он из тех полутора? - ответила ему Саша и они тихо засмеялись. - Лоботрясов! - крикнула она Леве, - Ты сегодня проводи Любу до театра. Ей в таком виде опасно по Москве ходить. Уж сделай милость, доставь ее Косте в целости и сохранности.
Но Лева опять не отреагировал на ее колкость. Он уставился в монитор своего компьютера и притих.
- "Сижу тихо-о-онько я в стороне. Кричат им "Го-орько", а горько мне" - раздалось громкое пение, и все заморгали от неожиданности.
Голос принадлежал Ольге Игоревне. Молчаливая Игоревна провалила очередную попытку сострить.
Стас словно очнулся:
- Мы работать сегодня будем или нет? Пять минут собраться с мыслями, после чего обсуждаем ваши заявки. Я на планерке пустой был.
Чтобы собраться с мыслями, Саше хватило пяти секунд. Она направилась в сторону кабинета Стаса - пришло время задать ему вопросы. Но проходя мимо Любы, в ужасе отпрянула и, тыча пальцем, завопила:
- А-а-а, что это, что это?!
- Чего разоралась, Козлова, цирк уже кончился, - устало проговорил Лева.
- Моя сумка, - зарделась Люба и убрала бесформенный портфель со стола на колени, - Я знаю, она не подходит для театра. У меня дома есть маленькая сумочка, но я же сегодня работаю, а блокнот и папки в нее не поместились...
- Возьми мою. Она хотя бы по цвету подходит. И папки твои влезут, - Саша принялась высвобождать свою красную сумку.
- Спасибо, спасибо, - захлопотала Люба, - Но как же ты без нее домой пойдешь?
Люба не допускала мысли, что Саша воспользуется ее портфелем хотя бы на час.
- Я сегодня на машине, - ответила она, - В бардачок все уложу. Только кисти отстегни.
- И стрекозу отпори, - добавил Павел.
"Ишь ты, глазастый", - с уважением глянула на него Саша. Аппликация на сумке вызывала дискуссии между ней и подругами - что же она изображает. Саша считала, стрекозу, но были и другие версии. Например, бабочку, цветок или даже шляпку.
Козлова посоветовала Любе носить сумку стрекозой к бедру. Примерили - получилось незаметно.
Поход к Полякову тоже удался.
- Я не понимаю, что тебя беспокоит, - говорил он Саше. - Ну, предупредил бы я тебя, и что? Ты бы лучше спала? Текст не устроил главреда, Иваныч сказал. Дурак Борщ или нет, но он в своем праве. Тема будет греметь еще как минимум неделю. Теперь у тебя есть возможность сделать качественный материал. Все в твоих руках, работай.
Ровно в час коллеги дружно поднялись со своих мест и пошли в столовую. Козловой, Григоряну и Игоревне хотелось похвастаться обновленной Федоровой. Трусову - полюбоваться на нее лишнюю минуту. И только Поляков просто был голоден.
-------
Нормальная работа остановилась в два часа дня, сразу после обеда. ЧП на шестом этаже скомкало планы, и газету доделывали "на коленке".
Номер отправили в типографию вовремя, в шесть часов, как полагалось по воскресеньям. "Позор моим сединам" - качал головой Иван Иванович, визируя распечатки. Анна Яковлевна отсутствовала, а кроме нее некому было напоминать об "обязательствах перед подписчиками". Восемь полос вместо положенных шестнадцати! К тому же слепили их кое-как из наскоро написанных новостей и заначек отдела культуры. Типография была шокирована, но стерпела - полумиллионный штраф за субботний номер грел душу печатникам.
Было семь вечера, но народ не расходился. Одни из солидарности, другие, как Саша, все еще ждали своей очереди. Уже весь ее отдел допросили. Начальство, соседей - происшествия и политику, и весь шестой этаж. Саша догадывалась об этом по обрывкам разговоров, которые доносились из коридора в приоткрытую дверь. Даже с четвертого этажа приходили, хотя там никто вообще ничего не знал о взрыве в отделе права.
Наконец, в начале восьмого кавказской внешности оперативник заглянул в кабинет отдела происшествий, где временно изолировали поляковскую команду. "Козлова Александра Дмитриевна", - сказал оперативник, и Саша пошла за ним.
Оглядев плохо знакомый кабинет отдела политики, где обосновались опера, она уселась в кресле и приготовилась отвечать на вопросы полицейского. Но он молчал, перебирал страницы блокнота и что-то коротко записывал. Саша не выдержала и заговорила первой.
- Почему так долго не вызывали? Это же моя сумка взорвалась.
Опер оторвался от записей и посмотрел на нее с удивлением, будто она только что перед ним материализовалась.
- Я знаю. - Он подвинул диктофон и нажал на кнопку. - Представьтесь полным именем. Дата рождения, фактический адрес, адрес по прописке, если отличается.
Саша исполнила.
- Что можете рассказать по поводу сегодняшнего происшествия. Подробно и с указанием времени. Если можно.
Она сделала глубокий вдох. Пока ждала вызова, она десять раз в уме отрепетировала свою речь.
- Мы вернулись из столовой без пяти два. Поляков, Трусов, я...
- Стоп. Пожалуйста, с утра.
- С утра? Ну ладно...
Что же было утром? Да ничего такого. Саша растерялась. Но опер стал задавать наводящие вопросы и вместе им удалось воссоздать день во всех подробностях. Саша заподозрила, что существует особая технология, которая позволяет помочь собеседнику оживить воспоминания. "Полезная вещь в журналистике", - с легкой завистью подумала она.
Опер сделал несколько пометок в своем блокноте.
- У вас с кем-нибудь сложились неприязненные отношения?
Она ждала такого вопроса - он звучит во всех детективах.
- В редакции? Вроде ни с кем... - В памяти всплыл Степняк, как он кривлялся насчет чая и кофе, и Саша улыбнулась.
- Кого-то вспомнили? - заинтересованно взглянул на нее опер.
- Нет-нет, глупости, совсем не к месту. У меня ни с кем нет неприязненных отношений. В редакции.
- Хорошо, - сказал опер и выключил диктофон. - На днях вас вызовет следователь, подпишете расшифровку.
- Это все? - разочарованно спросила Саша. - Больше нет вопросов?
- Пока нет, - ответил он, - Мы и так с вами сорок минут беседуем.
Саша поискала глазами часы - мобильники у них отобрали, а наручные часы она постоянно забывала дома. "Тридцать пять минут, - прикинула она, увидев на чьем-то столе циферблат с незнакомым логотипом. - Странно, казалось меньше".
- У меня есть версия, - Саша приступила к главному, - Я догадываюсь...
- Стоп-стоп-стоп, - перебил ее собеседник. - С вашими версиями не ко мне. К следователю, пожалуйста.
- Неужели вам не интересно?
- Почему же, мне интересны версии. Но не ваши, а следователя. Вот по ним и будем работать. Всего доброго. Можете идти домой. Раздайте коллегам, - сказал он и протянул ей пакет с пятью мобильниками и григоряновским планшетом.
Путь от "политики" к "происшествиям" шел мимо кабинета отдела права. Дверь была опечатана, у порога натоптано. "Эксперты-криминалисты", догадалась Саша. Что здесь происходило, она толком не видела - коллег по ее отделу даже в туалет выводили под конвоем, будто они арестанты.
Вначале оперативников было двое. Но незадолго до сашиного допроса один из них оделся и быстрым шагом направился к лифту - Трусов углядел этот маневр в дверную щель. "Пожрать что ли пошел?" - вслух предположил он. "Вряд ли, - возразил Стас. - Надеюсь, он едет в больницу. Если так, то это означает, что Люба пришла в себя".
------
Получив свое имущество и отмашку от оперативника, коллеги стали расходиться по домам. Ольга Игоревна спешила к своему Игорьку. Воскресными вечерами его сиделки не работали, и сегодня сделать исключение отказались. По просьбе Игоревны, которой, как и всем сотрудникам отдела права, запретили пользоваться телефонами, замену сиделке искала Вера Костина. С трудом нашла незнакомую женщину, и мать мальчика страшно волновалась.
Стас и Павел коротко попрощались с остальными и ушли вместе. Оставшись вдвоем, Саша и Лева долго молчали. Потом она обняла сидящего Леву за плечи, он с благодарностью похлопал ее по руке и заспешил домой. Как он ни старался, она все же заметила его слезы. "Бедный Левка, - удрученно думала она, - Бедная Люба". Саша распихала по карманам пальто ключи, документы и косметику, постояла еще немного напротив двери кабинета отдела права ("места происшествия" - упорно именовал его опер). И направилась на автостоянку.
"Ну просто аномальный август, - ворчала она, кутаясь в свое черное пальто, - До зимы вообще не доживем".
У шлагбаума ее ждал Павел.
- Вы же ушли, - удивилась и обрадовалась Саша.
- Я тебя провожу, - сказал он.
- Как ты себе это представляешь? - она кивнула в сторону своей машины.
- Просто. Довезешь меня до своего дома. До подъезда.
Ей пришел на память его единственный визит к ней домой. Ее истерику, головную боль наутро. А потом - как готова была прыгать до потолка от радости, предвкушая публикацию своей "шапки", когда полстраны плакали над жертвами Мичуринского моста.
Профессия для хищников, любителей опасных и грязных историй. Ей захотелось сбежать в другой - прозрачный и правильный мир, в котором нет места таким как она, Григорян или этот неприятный оперативник. Совсем недавно у нее были права на этот прекрасный мир, хотя бы на прикосновение к нему. Но она сама все испортила.
Острая тоска по Гордею охватила Сашу - у нее даже заныло в области сердца. Она почувствовала приближение рыданий и слегка задрожала, сдерживаясь изо всех сил.
- Извини, но я сегодня не готова принимать гостей.
- До подъезда, я же сказал. Отпирай машину.
Он предложил уступить ему руль, но Саша все-таки пересилила себя и села на водительское место. Как и утром, она ехала на черепашьей скорости, ловя недовольные взгляды мужчин из обгонявших автомобилей. "Позвоню. И пока он меня не простит, буду звонить снова и снова. Буду просить, умолять - и он простит. И приедет." Она шевелила губами, разговаривая сама с собой. Павел деликатно отодвинулся, боясь оскорбить ее, если вдруг она решит, что он прислушивается. Она и сама поехала бы к Гордею, прямо сейчас. Но не знала, как попадать на улицу Удальцова, не знала номер дома, квартиры - всегда за рулем был он, а на детали она не обращала внимания. И еще ей хотелось умыться и сменить одежду - эта казалась грязной, пропитанной страданиями сегодняшнего дня. "Кровь, пот и слезы", - она не помнила, откуда эта фраза, которая безостановочно крутилась в ее голове.
Подъезжая к своему дому в сумерках, Саша заметила у подъезда серебристый внедорожник и резко ударила по тормозам.
- Павел, прости, выходи здесь, - сказала она испугавшемуся пассажиру.
- Почему? Запаркуйся, я тебя до дверей провожу, - не понял он.
- Нет. Пожалуйста, здесь.
Григорян больше не настаивал и молча вышел из машины.
Саша не заехала во двор - она подвинулась к бордюру, захлопнула за собой зеленую дверцу и побежала. Гордей стоял к ней спиной, прислонившись к своему Прадо, и не замечал, что пачкает пиджак. Он едва успел взглянуть ей в лицо, когда она обняла его за шею и изо всех сил прижалась губами к смуглой коже. Его объятья словно расправили ее нервы, Саша расслабилась и заплакала.
- Прости меня, пожалуйста, - шептал Гордей, - Прости. Я был не прав.
- Нет, это ты меня прости, - мотала головой Саша, - Я никогда, никогда тебя не обижу.
- Тебе не за что просить прощенья. Сморозила глупость, с кем ни бывает, - Гордей улыбался и нежно целовал ее лицо, собирая губами соленые потоки слез.
"Есть за что", - думала Саша и продолжала рыдать. Им предстоит прожить вместе долгие годы, растить детей, радоваться, - думала она. И лгать. Потому что она никогда не сможет открыть ему важную часть своей жизни - события сегодняшнего дня и того, что за этим последует. Его предупреждение об угрозе оказалось верным. Он прав, а она нет. Но признаться невозможно. Признаться ему - означало немедленно уйти с работы и отсечь всех, кто с ней связан. Стаса, Павла, Леву. И Любу.
Полчаса назад, когда ехала от редакции, именно об этом она и мечтала - сказать правду, покаяться и покинуть журналистику прямо сейчас, не дожидаясь свадьбы. Если он вообще захочет с ней разговаривать после ее хамской выходки. Подбирала слова, которыми объявит о своем решении будущему мужу - обеты, более важные ей самой, нежели ему. Но вернув Гордея - без всяких усилий, только лишь мечтая о нем, Саша сразу поняла, что не сможет выполнить задуманное. От клятв осталось лишь детское лепетание и детская надежда на покой и безопасность.
Саша вдруг осознала, что становится центром круга - своего круга. Выйти из него - предать Любу, правдивую, доверчивую, невинную. Это означает забыть то, какой они нашли ее, вернувшись из столовой. Ее лицо, изуродованное мелкими ранами, из которых торчали окровавленные обрезки проволоки. Фиолетовый шарик размером с грецкий орех на месте глаза. Подвернутая рука с длинными пальцами, лежащая в центре чернеющей лужицы. Левин вопль "Она умерла?!" Дымящиеся ошметки красной сумки. "Никогда не смогу ему рассказать!" - говорила себе Саша, и ей становилось все горестнее.
Глава 6
Был четверг, шел к концу четвертый день после взрыва в редакции и шестой после аварии на мосту. Количество погибших достигло ста восьмидесяти. Саша так и не высказала следователю свою версию. Она была у него позавчера. Он задал те же вопросы, что и опер, казался сонным и равнодушным. Саша ушла разочарованной.
Теперь она безропотно бралась за любые поручения Стаса, даже самые никчемные. Ей хотелось занять голову текучкой, чтобы не думать о главном - о своем тексте. И о Федоровой. Следователь до сих пор не разрешал позвонить ей и уж тем более навестить - из коллег к Любе допускали лишь подругу ее матери Анну Яковлевну. Да и то потому, что она была в больнице с самого начала, приехав туда на "скорой". Анна Яковлевна подробностей не рассказывала.
О том, что на самом деле покушались не на Федорову, а на Козлову, в редакции заговорили на следующий же день, когда узнали, что взрывное устройство было заложено в сашину сумку. О причинах не догадывались или, по крайнем мере, не высказывались. Но Саша была убеждена, что все дело в ее расследовании по Мичуринскому мосту.
До конца следствия Стас запретил ей ездить по Москве по корреспондентским делам, и она целыми днями просиживала в редакции. На работу и обратно ее теперь сопровождал Григорян - они жили рядом и ему было удобно. С Козловой не советовались - Стас и Павел приняли это решение вдвоем.
Григорян писал в каждый номер - на радость своему начальнику и шеф-редактору Ланскому. Павел посмеивался и обещал, что это ненадолго. Вместе с Сашей они по утрам спешили в метро, а вечерами прогуливались по Петровскому парку. "Охраняешь? Телохранительствуешь?" - однажды спросила она с иронией. "Да", - просто ответил он. В эти дни они мало разговаривали.
Гордей собирался в очередную командировку - и Саша с нетерпением ждала его отъезда. Ей стало трудно с ним общаться. Гордей догадывался, что она скрывает нечто важное, но из деликатности не расспрашивал. А Саша не знала, куда деваться от стыда перед женихом, обретающего хроническую форму.
-------
- Слышь, Стас, дай Лоботрясова на два дня, - выпалил Айсинов, влетев в каморку Полякова. - На репортаж. За участковым походить, с Арбата. Отличный мужик, пригодится.
- Наглеешь, - ответил Стас, не отрываясь от работы.
- Он день в кабинете принимает, день по участку ходит. Два аспекта получится. ГУВД согласовали.
- Не дам. Ты знаешь, что у меня минус один.
- Конечно! Мне жаль. Как она?
- На свадьбу хотела тебя пригласить. Ладно, подожди, - сказал Стас и снял трубку. - Саша, надо добить текст Трусова. У него сто строк. И свой, разумеется. Успеешь? - получив ответ, он снова обратился к Володе: - Полтора дня. Сегодня полдня и завтра.
- Лоботряс! - Айсинов подскочил к Трусову, - Быстро собирайся, на репортаж едешь.
- Я тебе не Лоботряс, - недобро посмотрел Лева и не двинулся с места.
- Извини, Дима. Тьфу, Лева. - Айсинову не терпелось снарядить корреспондента на дело. - Стас согласен.
Володя быстро изложил суть задания, удостоверился, что диктофон у Левы при себе, и почти вытолкал его из комнаты. Когда тот был уже в коридоре, Айсинов прокричал вслед:
- Фотограф с тобой пойдет! Гуськов!
Лева в два прыжка вернулся обратно и потрясенно выпалил:
- Почему Гуськов? Опять Гуськов?!
Все покатились со смеху. Кроме Козловой, погрузившейся в работу, которой у нее только что стало вдвое больше. Трусов не собирался острить - цитата получилась непроизвольной.
- Вы же с ним сработались на фазаньей охоте, - напомнил Григорян, - Губин в командировке. Рубана на такой срок тебе не дадут. А больше и нет никого. Ты же сам понимаешь, Лева, - мягко закончил он.
Фотографа Гуськова дружно ненавидела вся редакция. Отслужив в газетах полвека, шустрый седовласый старичок Гуськов заработал репутацию самого несносного напарника. "Да он вредитель!" - объявила однажды Ольга Игоревна, вернувшись вместе с ним с задания.
Гуськов не понимал, что корреспонденты не просто так задают вопросы или, наоборот, молчат, давая возможность собеседнику высказаться. Не спешат возразить на явную чушь или ложь - а вместо этого послушно кивают и записывают. В самый неподходящий момент Гуськов встревал в разговор с героем будущей статьи, засыпал его острыми, как ему казалось, вопросами, принимался спорить и даже высмеивать. И забывал фотографировать. Собеседники журналистов терялись или злились - вся работа шла коту под хвост.
Объяснения и просьбы не действовали - старик считал себя "патриархом газетной фотожурналистики" и отказывался перевоспитываться. В конце концов Гуськова перестали посылать на пресс-конференции и интервью, журналисты не брали его на репортажи. Он снимал выставки, новые строительные объекты - то, что не предполагало общения с людьми. Последние пятнадцать лет он работал во "Всей Москве" за вдвое меньшую, чем у его коллег, зарплату. Гуськов был бессребреником - только за это его и терпели в нищающей газете.
Но пару лет назад старика все-таки отправили на репортаж. Придя на работу 2 января, редколлегия обнаружила, что половина корреспондентов "заболела". К тому же совершенно нет новостей - страна еще отмечала Новый год. Редакторы опустошили прошлогодние запасы, но хотелось чего-то свежего. И вдруг на ленте информагентства появилась новость: из зоопарка сбежал фазан. Буквально только что. Подрезанные крылья не помешали птице перевалить через ограду. Встревоженные работники зоопарка уверяли, что улететь далеко фазан не мог. "Вся Москва" загорелась идеей найти птицу. В фотоотделе сидел один лишь бодрый Гуськов. На розыски послали его и Льва Трусова.
В тот день Лева сделал два открытия. Люди и вправду ленивы и нелюбопытны. А болтливость Гуськова может приносить пользу.
Они бегали по Большой Грузинской за редкими прохожими - мамочками с колясками, нетрезвыми мужчинами - и расспрашивали о фазане. Сразу получив отрицательный ответ, Лева разворачивался. Но Гуськов не отпускал собеседника - он принимался подробно описывать внешность южной птицы, ее страдания на холодных московских улицах. И, о чудо - некоторые начинали вспоминать, что видели какую-то крупную яркую птицу, но не придали этому значения. Наверное, так и надо, раз она тут сидит.
Потом они бежали, пересекая двор на Зоологической улице - впереди мальчишка с санками, главный свидетель, за ним Лева, последним - длинноногий одышливый старик. Фазан прятался в кустах, втянув шею и закрыв глаза. Казалось, он вот-вот околеет. Гуськов принялся срывать с себя пальто, но Лева его остановил и потребовал фотографировать. Он завернул птицу в свою куртку и почти бегом донес до зоопарка. Фазан вернулся домой, а газета получила "свежак".
------
Козлова доделала свой текст и занялась трусовским. Работа была не сложной - Трусов писал историческую справку к большой статье Григоряна о реформе Генпрокуратуры. Он уже дошел до последних Романовых, и Саше оставалось выяснить, что происходило с ведомством в XX веке.
Для таких текстов у "Всей Москвы" был специальный человек - Георгий Глушко. Его должность называлась странно - архивист. Он сидел в отделе общества, точнее, не сидел, а приходил туда дважды в неделю, но сразу на сутки. В каждый субботний номер Глушко готовил "датскую" колонку - о юбилеях людей и событий. Когда он был на месте, исторические справки сваливали на него, но сегодня Глушко не работал.
Звонок по мобильному отвлек Козлову от дела. Звонила самая близкая подружка.
- Сашка, сначала пообещай, это действительно важно.
- Обещаю, - ответила Саша.
- В следующую пятницу в девятнадцать ноль ноль у меня. Нужна помощь.
- Не приеду, до восьми работаю. А ты живешь черте где.
Подруга жила в подмосковной Балашихе.
- Ты же только что пообещала! - искренне удивилась она.
- Я постараюсь, - Саша спешила закончить текст. К тому же пришел второй вызов - от Гордея. И она отключилась от подружки.
- Малыш, готовься, - бодро начал он. - Завтра вместе летим в Сочи на три дня. В пятницу у меня там переговоры, это быстро. В субботу банкет, в воскресенье ничего. У тебя в воскресенье выходной, я помню! - с гордостью заключил Гордей.
- Но пятница-то уже завтра, а я работаю, - быстро зашептала Саша. Ей не хотелось, чтобы Григорян догадался, с кем она говорит. Кроме них в кабинете никого не было.
- Отпросись. Все, жду твоей команды и беру билеты, - Гордей отключился.
"Правда что ли отпроситься?" - задумалась Саша. Не хотелось идти к Стасу с просьбами. Почему-то в последнее время она стала его побаиваться.
- Саша, зайди, - раздался его голос из каморки, и она вздрогнула. "Уже не в первый раз такое - только вспомню о нем, он тут как тут", - подумала она.
Стас решил поинтересоваться, как у нее идут дела с расследованием по Мичуринскому мосту. Намерена ли она вообще им заниматься - в свете последних событий. Саша обрадовалась тому, что этот вопрос прозвучал с явным опозданием - столько дней прошло со взрыва. Но все равно сделала вид, что оскорбилась: "Конечно, буду! Просто руки до всего не доходят". Она преувеличила степень своего энтузиазма - на самом деле старалась даже не думать об этом тексте. Но кое-что она все-таки сделала. Например, отправила несколько запросов, в том числе в Генпрокуратуру, которая шесть лет назад возбуждала дело на заммэра Козлова.
- Я не настаиваю, - сказал Стас. - Можешь бросить и забыть. Но если все-таки работаешь над материалом, тебе будет интересно.
Он протянул ей номер конкурирующего издания. Впрочем, это "Вся Москва" считала себя конкурентом крупнейшего политико-делового ежедневника - те придерживались иного мнения. Небольшая статья, написанная почти целиком со слов засекреченного под инициалами И.Г. компьютерщика, посвящалась программному обеспечению, с помощью которого рассчитывался проект Мичуринского моста. Человек говорил, что специально для этого проекта в спешке была лицензирована новая отечественная программа. Он задавался вопросом, чем заказчика не устроило проверенное американское ПО. Журналисты со своей стороны обещали найти ответ на этот вопрос в дальнейших публикациях.
Текст не дотягивал до уровня газеты. "Спешили выстрелить, пока тема горячая", - поняла Саша. Она вспомнила, что в ее досье есть документы и на эту тему - с названиями организаций, именами и должностями. Бери и пиши. А у конкурентов нет ничего, кроме измышлений некоего И.Г.
На Сашу нахлынул приступ журналистского азарта. Она схватила газету и побежала к компьютеру. Свернув окошко с левиной справкой, Саша открыла файл со своей несостоявшейся "шапкой" и полезла в стол - она помнила, что отбирала листы о программном обеспечении в отдельную стопку.
В нижнем ящике валялись фантики и батарейки. Бумаг незнакомца не было.
Она на всякий случай выдвинула остальные ящики, пошарила по настенным полкам.
Саша услышала, как бьется ее сердце.
- Их еще в воскресенье украли! Он украл и взорвал! - закричала она, сама того не замечая. Ей казалось, что она говорит про себя.
В комнату влетел Стас, на нем не было лица. Он решил, что Саша наткнулась на еще одну бомбу. Павел, грохоча, выпрыгнул из кресла. Они оба стояли над ней и тяжело дышали.
- Он приходил, чтобы выкрасть мои документы и заложить бомбу в мою сумку, - отчетливо проговорила Саша. До этого момента в ней теплилась слабая надежда. Вдруг покушались все-таки на Любу.
- Постой, постой, - Стас пришел в себя, - Ты же говоришь, отсылала запросы. Как ты не заметила, что документов нет?
- Этими я не пользовалась. Помнишь листы, которые я тебе показывала? Я только с ними работала и все время носила с собой. А в воскресенье случайно забыла их дома, когда перекладывала вещи в ту чертову сумку. Они вот, у меня! - и Саша подняла над головой изрядно замявшиеся бумаги в прозрачной зеленой папке.
- Ты бы их отксерила что ли, - заметил Павел, - Держать такие документы в единственном экземпляре... И отсканируй.
- Так, все. Отбой, - объявил Стас. - Пока не наступит ясность по тому, что у нас здесь было, тему закрывай. Поняла?
- Ага, - кивнула Саша.
Но журналистская лихорадка уже делала свое дело. Слова Павла попали в точку. Как ни клялся человек с Ярославского вокзала, что его "комплект" существует в единственном экземпляре, верить в это нельзя. Это же нелепо! Ему хватило ума собрать такое досье - а потом отдать незнакомой девице, потому что она интересно написала про детские садики?!
Этого человека надо найти во что бы то ни стало, решила Саша. Но как? Ни имени, ни адреса. Он говорил, что его поезд отправляется в девять пятнадцать. И точно с Ярославского вокзала - он бежал именно туда. Саша полезла в интернет, искать железнодорожное расписание. Есть поезда в девять ноль четыре, в девять одиннадцать, в девять двадцать две. В девять пятнадцать нет. "Он бы так не округлил, - размышляла Саша, - если в девять одиннадцать, сказал бы, что в девять десять. Если в девять двадцать две - в девять двадцать. Может, специально соврал? Не похоже..."
И тут ее осенило: электрички! Ежедневно в девять пятнадцать с Ярославского вокзала отправляется электричка в Сергиев Посад, гласило расписание. Саша восхитилась сама собой, настроение взлетело до небес. "Может, он где-то раньше выходит, - соображала она, - Но вряд ли. Тогда бы он так не старался попасть именно на эту электричку. Он какой-то технарь, я чувствую, типичный советский технарь. Сергиев Посад, Сергиев Посад, что там в Сергиевом Посаде, институт или филиал, что-нибудь инженерное, математическое..."
Саша стала просматривать предложенные поисковиком ссылки по запросу "НИИ Сергиев Посад". Она не знала, почему ее внимание привлекли эти две строки. "... Убитый пенсионер оказался коренным жителем Сергиева Посада... Полиция Сергиева Посада расследует...". Логики здесь не было, ее вела интуиция. Она открыла ссылку и попала на сайт газеты "Зеркало Посада". Прочла заметку целиком.
В воскресенье недалеко от своего дома застрелен гражданин 1939 года рождения. Орудие убийства - пистолет Макарова - обнаружен неподалеку в мусорном баке. В погибшего было выпущено три пули штатного калибра 9 миллиметров. Похороны состоятся в среду. "То есть вчера", - прикинула Саша. Ни фотографии погибшего, ни одного намека на вокзального незнакомца. Но Саша все равно решила, что это он: "Наш взрыв и его убийство произошли в один день. Не похоже на простое совпадение. Надо проверить".
- Саша, дедлайн! Сдавай справку! - прокричал Стас из своего кабинета. Сегодня он был выпускающим редактором.
Она быстро отослала ему историческую справку, оборванную на 1918 годе - Саша забыла, что не дописала материал.
- Это что?! - возвысил голос Поляков и, не дождавшись ответа застучал по клавишам.
- Стас! Отпусти меня на завтра! - крикнула она.
- Нет!
- Ну, ладно, - злорадно прошептала Саша.
Открыла на компьютере внутриредакционную папку и нашла график выходных. Потом вскочила со своего места и, стуча каблуками, побежала в дальний конец коридора - в отдел экономики.
- Денис! - накинулась она на толстяка Малинина, - Хорошо, что ты еще здесь. У тебя завтра выходной, у меня в воскресенье. Давай меняться! Два нормальных выходных получишь, как все белые люди - суббота и воскресенье!
Малинин скривился.
- Я уже поменялся. С ним - и он кивком указал на открытую дверь кабинета Степняка, такого же крохотного, как и у Полякова.
- Ну пожалуйста! - взмолилась Саша, - Попроси его! Мне очень нужно! Я вам два своих выходных за это подарю!
- Слышу, слышу! - раздался голос редактора, - И про подарочек тоже! Забирай!
- Спасибо, Семен Семеныч! - Саша подбежала к двери редактора и послала ему воздушный поцелуй.
- Я Семен Сергеевич, - поправил он, но она уже не слышала.
Вернувшись в отдел, Саша сразу направилась к Полякову.
- У меня завтра выходной. Законный. А в воскресенье работаю.
- Да что с тобой? - Стас с беспокойством всмотрелся в нее. Светло-карие глаза сверкали, сжав в кулаки руки, она радостно барабанила по собственным бедрам.
- Ничего. Пока-пока. Григорян, уходим! - скомандовала Саша своему провожатому.
- Разошлась, атаманша, - заворчал Григорян и стал одеваться.
Пока шли к лифту, зазвонил ее телефон. Это был Гордей. Она обо всем забыла! Не только о трусовской справке. Саша оставила Павла у лифта и отошла в сторонку. Гордей деликатно ее упрекал. Он уже час ждал ответного звонка. Его секретарша "сторожила" билеты в бизнес-классе - дефицитные для конца августа.
- Меня не отпустили на завтра, придется работать, - полушепотом соврала Саша.
Гордей не огорчился.
- Ну и ладно, прилетишь в субботу, на два дня. В Москве такая холодрыга, а в Сочи, представь, в море купаться будем!
- В воскресенье тоже работаю, - тихо проговорила Саша. - Заставляют. Прости, не получается. Лети один.
------
"Вот он, город контрастов", думала Козлова, шагая по разбитым тротуарам Сергиева Посада. Кучи мусора, окружающие грязные облупившиеся урны, чередовались с аккуратными сквериками. Старые мещанские особнячки с огромными плешинами от обвалившейся штукатурки, открывавшей решетку дранки, сменялись щегольскими новоделами под старину. На центральных улицах в целом было получше, но дом, в который направилась Саша, пугал "заваленным горизонтом" - казалось, он вот-вот опрокинется на левый бок. Поднимаясь по скошенной деревянной лестнице на второй этаж, она с усилием сохраняла вертикальность, но не рисковала опираться на перила, которые держались на честном слове - половина балясин отсутствовала или была сломана. Табличка на солидной железной двери свидетельствовала, что Саша добралась до редакции газеты "Зеркало Посада".
За дверью открылся нашпигованный техникой офис - свежий, с иголочки. Отдельных кабинетов она не увидела - это был настоящий ньюсрум. "Представляю, какая здесь проводка, - немного испугалась Саша. - Господи боже мой, да они же сгорят!" Словно в ответ раздался мощный перезвон колоколов из Троице-Сергиевой лавры.
За прозрачной ширмой сидела начальница. "Главный редактор Ольга Викторовна Королева", - сообразила Саша, еще вчера изучившая сайт газеты. Редакторше очень подходило слово "дамочка". Она тщательно записала имя и должность гостьи. "Чтобы не забыть при разговоре", - объяснила она, указав карандашиком на блокнот.
- Ольга Викторовна, мне нужно уточнить информацию по вашей заметке от двадцать первого августа "Три пули для пенсионера", - с почтением выговорила Саша нелепый до степени комизма заголовок.
- А что же вы не позвонили? - удивилась "дамочка". - Я бы с радостью помогла коллегам, не стоило ради этого ехать.
- Я давно планировала посмотреть ваш город, ведь это жемчужина России. Заодно зашла к вам, познакомиться, - прощебетала Саша.
Она и прежде легко врала, но не злоупотребляла этой способностью. Лишь в последнее время то и дело ловила себя на лжи.
Королева предсказуемо разулыбалась и позвала: "Наташа!". К столу подошла толстенькая малорослая девушка в очках и мужиковатых брюках. Обе - и начальница и подчиненная - недоумевали, зачем столичной газете понадобился сергиево-посадский пенсионер. Козлова напустила туману: "Есть подозрение, что он был редким специалистом в своем деле".
Наташа на память рассказала все, что знала. Чесноков Алексей Ильич, 1939 года рождения. По профессии инженер-строитель. Убит приблизительно в 11 утра в воскресенье 20 августа. Похоронен 23 августа на городском кладбище. Кроме имени и профессии, все это было в заметке. Информацию о семье Королева предложила уточнить в полиции, фотографии убитого в редакции не нашлось.
- Сожалею, Александра Дмитриевна, мы почти ничем не смогли вам помочь, - вздыхала Ольга Викторовна, провожая Сашу.
Когда та ушла, Королева вернулась на место, порылась в изящной металлической вазочке для визиток, найдя нужную, придвинула к себе стационарный телефон.
- Здравствуйте, это Королева, главный редактор "Зеркала Посада", - сказала она кому-то. - Вы просили сообщить, насчет погибшего Чеснокова... Да-да... Козлова Александра Дмитриевна, корреспондент газеты "Вся Москва"... Нет, не оставила телефон... И визитку, нет... Не знаю, наверное обратно на электричку, она через полчаса... Может и на машине, не знаю... Я вовсе не обязана, - вдруг с резкостью сказала она и положила трубку.
------
Но Саша не собиралась на электричку. Спустя полчаса она сидела в автобусе. Из пассажиров в пазике кроме нее остались пожилая женщина, которая что-то бормотала под нос, двое мальчишек и светловолосый парень невнятного возраста. Он увлеченно играл в смартфон, который издавал булькающие звуки. Автобус остановился, женщина и дети вышли. До конечной доехали лишь он и Саша.
Автобус подвез пассажиров к городскому кладбищу. Саша прошла мимо домика с двумя окошками по главному фасаду, над которыми прямо по стене черной краской было крупно выведено "Администрация". Кладбище было старым и очень живописным. Кривые тропинки затейливо огибали высоченные прямые березы, у подножия которых теснились могильные кресты и каменные памятники. Конца-краю кладбища не было видно. Саша огляделась. Справа от домика администрации она заметила невысокую стену колумбария, казалось, уходившую за горизонт. Саша поспешила туда.
Она методично просмотрела все захоронения, шепча для памяти имя. Нашла четверых Чесноковых, но ни один не годился. Впустую потратив больше часа, Саша стала беспокоиться. Следуя вдоль стены, она отошла довольно далеко от входа, но территория кладбища все еще продолжалась. Она снова внимательно вгляделась в окружающие просторы. Метрах в ста увидела молодую реденькую рощицу. Белые стволы юных берез почти сливались с затянутым хмарью небом. Саша быстрым шагом направилась туда. "Явно искусственные посадки, неспроста", - надеялась она. И не ошиблась. Роща служила границей между старым и новым кладбищами. За березками открылась большая поляна со свежими могилами.
Здесь Саша, наконец, встретила людей. Проходя мимо нее, некоторые молча кивали в знак приветствия. "В Москве с незнакомыми не здороваются. А тут, хоть и город, но все-таки деревня. Люди внимательнее друг к другу", - немножко позавидовала она.
Вытянув ноги, Саша сидела на свежевыструганной скамейке размером с крупную таксу. Скамейку работники кладбища поставили на главной дорожке. "Для таких, как я, - думала Саша, - Кто сам не знает, чего ищет". Она сильно устала. Болела поясница - пока изучая колумбарий, ей то и дело приходилось сгибаться и разгибаться, чтобы прочесть все надписи.
"Вдруг он похоронен на старом участке, с родственниками? - Саша запаниковала. - Чтобы новое кладбище обойти, мне потребуется минимум час. А на старое - все пять". Она разглядывала немногочисленных посетителей. Молодая женщина медленно шла, неся в руках пластиковую бутылку с водой. За ней семенила девочка лет шести в красном пальтишке. Она прижимала к груди гладиолусы почти с нее ростом, бледное личико выглядывало из-за темно-бордовых цветов. "Муж умер", - решила Саша, провожая их взглядом. Они прошли мимо нее, потом свернули на боковую дорожку, а Саша все смотрела на трагическую пару. Ей показалось, на уровне лица девочки мелькнуло что-то знакомое - профиль или линия затылка... Не отводя взгляда с этой точки, Саша сделала несколько шагов. Могила Чеснокова Алексея Ильича была буквально в трех метрах от лавочки.
Свежий деревянный крест с фотографией в стеклянной рамке. Под ней прямоугольная жестянка с выдавленной надписью. Черно-белое фото запечатлело Алексея Ильича в профиль, подбородок лежал на сплетенных пальцах. Человек как-бы погружен в творческие раздумья. Фотография напомнила Саше портреты советских писателей в бабушкиных книжках. Теперь она поняла, почему тогда он показался ей сутулым. Необычная посадка головы на сильно изогнутой вперед шее. Почти уродство, и этот ракурс его только подчеркивал. Саша посмотрела на даты и тихо ахнула. Он родился двадцать пятого декабря, как и она.
По сторонам от креста стояли банки со свежими астрами. На могильном холме выложен еще один крест. Чья-то рука отрывала головки астр и складывала фигуру, тщательно чередуя розовые и фиолетовые цветки. "Это могла сделать только женщина, - с грустью подумала Саша и снова посмотрела на портрет. - Наверное, она считала его красивым".
Саша сделала несколько снимков и отправилась в "Администрацию". Она точно знала, что там должны быть контакты родственников похороненных. Однажды много лет назад они вместе с отцом таким способом нашли сведения о бабушкином единоутробном брате.
Прабабка, дождавшись мужа с фронта и перебравшись с ним и с дочерью в Москву из соликамской тайги, вскорости оставила обоих, предпочтя земляка, который тоже попал в столицу - но не членом семьи бывшего врага народа, а маленьким начальником в большом геологоразведочном учреждении. Прадед вырастил дочь в одиночку, его беглая жена в новом браке родила сына. О смерти пермячки покинутая ею семья узнала спустя полгода после похорон, от дальних знакомых. Старшеклассница Саша с отцом нашли прабабкину могилу на Алексеевском кладбище, а благодаря администратору погоста и его толстой затрепанной тетради - телефон и адрес ее сына - получалось, отцовского дяди, которого тот не видел ни разу в жизни. Воссоединение родни так и не состоялось, но алгоритм ее поиска Саша запомнила.
Плотный немолодой мужчина с ежиком седых волос, в бифокальных очках и женском, заподозрила Саша, пуловере, восседал за старомодным канцелярским столом и читал газету с яркими картинками. Он не глянул на нее, когда она вошла, не ответил на приветствие. Не среагировал, даже когда она три раза постучала по столу в полуметре от его носа. Лишь дочитав последнюю страницу, он буркнул "Слушаю". Его глазки казались крошечными из-за линз.
- Новое кладбище, Чесноков Алексей Ильич, захоронение от 23 августа, - начала она.
- У нас нет нового кладбища.
- Новые участки, за рощей.
- Номер.
- Чей номер? Его?
- Номер участка.
- Не знаю, там не отмечено.
- Отмечено, смотреть надо лучше.
- Отмечать надо лучше, - огрызнулась Саша.
Он глянул на нее с неприязнью. "Вот сволочь злобная", - думала она, отвечая тем же взглядом.
- Кем приходитесь покойному?
- Коллега.
- Коллеги нас не касаются. Мы работаем только с членами семьи. Приказ номер двести восемь.
"Нет такого приказа, что за чушь!" - подумала Саша, но оспорить его утверждение было нечем. Ее осенило - ему надо сунуть! Она ни разу не давала взяток, во всяком случае из рук в руки. О расценках за подобную услугу не имела представления, да и в чем тут услуга? В кошельке нашлось всего шестьсот рублей. Оставив две сотни на обратную дорогу, она выложила на столе веером четыре купюры.
- Это... деньги?! Четыреста рублей?! - изображая ужас и негодование, воскликнул администратор. Саша не поняла, что его возмутило - факт подкупа или ничтожность суммы.
- Больше нет. Не знала, что вы проявите такое неуважение к выдающемуся ученому, - на Сашу снизошло вдохновение.
- Вы что ли ученый? - недоверчиво спросил он.
- Не я. Алексей Ильич Чесноков - выдающийся ученый. Советский. И крупный инженер. Соавтор проекта высотного здания на Котельнической набережной в Москве, шлюзовых систем канала имени Москвы, Московского цирка и Большого Краснопресненского моста, - несла околесную Саша. - Он всю жизнь служил в нашем московском институте и мне поручено увековечить его память. Генеральным директором и первым секретарем.
- Москва, Москва, достали вашей Москвой, - заворчал администратор, - Выжали человека и выпихнули сюда. А когда умер - "память". На похоронах небось одна родня была. Знаю таких, как вы. Уберите свои деньги, а то милицию позову! - вдруг закричал он.
- Вот мы и хотим исправить нашу ошибку, - залебезила Саша, запихивая купюры в карман, - Помочь семье, установить хороший памятник на вашем кладбище. И чтобы уход за ним был силами ваших сотрудников, мы все оплатим. Нам бы только с семьей связаться.
- Записывайте, - администратор достал обшарпанную тетрадь и начал листать страницы. - Чеснокова Ирина Николаевна. Вдова, - и продиктовал телефон.
------
Саша подпрыгивала на мысках, в нетерпении ожидая автобус. Во-первых, она безошибочно выбрала в интернете ссылку, которая привела ее прямо к незнакомцу. Здесь ей, конечно, повезло - он ведь мог ехать до промежуточной станции, а не в Сергиев Посад. Но потом! Имя, могилка, фотография! Все в один день! Она развела этого дурака администратора, и теперь у нее был номер телефона вдовы. А значит скоро, может быть даже сегодня, она будет держать в руках хорошо знакомую ей толстенную стопку бумаг. Второй экземпляр!
"Он обязательно есть, - уговаривала себя Саша, - Алексей Ильич Чесноков, не подведи!"
Подошел рейсовый пазик, Саша уселась в конце салона и набрала номер вдовы.
- Ирина Николаевна? Здравствуйте, Ирина Николаевна! - обрадовалась Саша, но спохватилась, - Примите мои соболезнования. Меня зовут Александра Козлова, я знакомая вашего супруга, Алексея Ильича.
- Александра Козлова, журналистка? - усталым голосом проговорила женщина.
Саша ликовала. Значит он ввел жену в курс дела. Саша на всякий случай не упомянула документы, просто напросилась зайти на пять минут. Вдова назвала адрес.
Хватаясь за поручни сидений, Саша прошла в перед салона. Автобус подскакивал на ухабах, каждый прыжок молодой чернявый водитель сопровождал словом "Упс". Она спросила, как попасть на Фестивальный проспект.
Он быстро глянул на Сашу.
- Не местная? Упс. Откуда, из Москвы? Нет у нас такого проспекта. У вас в Москве нет - и у нас нет. Зато есть Фестивальная улица - у вас и у нас. Я знаю, много в Москве отработал. Упс.
"Ошиблась женщина, - снисходительно подумала Саша, - Еще бы, мужа убили". Она набрала ее номер. Вдова не отвечала. Саша звонила снова и снова, но вдова молчала. Автобус тем временем добрался до вокзала.
Саша задумалась, что делать. Вечерело. Можно взять такси и поехать на Фестивальную улицу. Если и с номером дома промашка, придется поспрашивать соседей.
Саша набрала вдову еще раз.
- Не звоните мне, - ответила Ирина Николаевна, - И не ищите. Все равно в дом не впущу. Знаю, что вам нужно - могли бы не притворяться. А все папки лешины я сожгла.
------
Оглушенная Козлова вошла в первую попавшуюся электричку. К ее счастью, состав шел в нужном направлении. Мысли метались в поисках объяснений катастрофы. Не может такого быть, она врет! Нет, не врет, она огорчена. Зачем ей теперь "лешины папки" с непонятными таблицами, когда он лег в могилу. Или напугана? Убийцей с пистолетом Макарова?
Хотелось плакать. Ее сегодняшнее везение оказалось ни к чему. Все пустое. Лучше бы она в Сочи улетела с Гордеем. Но вместо этого опять наврала ему. И Полякову заодно, а он ее рано или поздно разоблачит, так всегда было.
Саша понуро смотрела в окно. Пасмурный день подходил к концу. В потемневших окнах отражался салон вагона, по нему перемещались люди - они казались призраками, размытые в отражении стекла. Один из "призраков" выглядел знакомым.
Саша замерла и почувствовала, как холодеют пальцы. Она осторожно обернулась. У противоположной стены вагона, чуть позади нее сидел парень из автобуса. Только теперь он не играл в смартфон, а уставился куда-то впереди себя.
Всю дорогу до Ярославского вокзала она просидела, как каменная. Скосив до боли глаза, она следила за парнем через зеркало оконного стекла. Из вагона она вышла последней. Парень растворился в толпе пассажиров, быстро покинувших платформу. Ее неровный асфальт был заляпан световыми пятнами от фонарей. На Сашу накатил ужас - и она побежала к сияющему зданию терминала.
В метро она постепенно успокоилась. Парень был тот же самый, точно. Но это могло ничего не значить. Как и Саша, он ездил в Посад, потом вернулся в Москву. Или наоборот - он живет в этом городе, а вечером отправился в Москву. Погулять - ведь впереди выходные. Он даже не глянул на нее ни разу в электричке. Хотя, она тоже не глянула - при этом не сводила с него глаз...
Пересаживаясь с кольца на Белорусской, Саша по привычке оглядела внушительную бронзовую троицу партизан, мимо которых тянулся поток пассажиров. Ей очень нравился бородатый дед - если смотреть ему в глаза, кажется, что он провожает тебя взглядом.
Саша вдруг почувствовала, что на нее смотрят. Но не бронзовый партизан. Она резко остановилась и больно получила чьей-то туфлей по ахиллесову сухожилию. "Осторожно, девушка!" - вместо извинений проворчала тетка. Саша оглянулась на грубиянку. Парень из Посада шел в метре от нее, слева.
Она не знала, что делать. Спрятаться у кого-то из друзей? Ехать к матери на "Молодежную"? Саша заставила себя хоть немного успокоиться и подумать. Медленным шагом, следя за своим дыханием, она двинулась дальше. Вошла в поезд, следовавший в сторону "Динамо". Свою станцию проехала и вышла только на "Соколе".
Отсюда она позвонила Григоряну. Он все еще был в редакции, но пообещал немедленно приехать. Уже через полчаса они вместе садились в вагон. Она категорически отказалась идти пешком через Петровский парк, и от метро до улицы Мишина они доехали на маршрутке.
Ее выбор оказался верным - Саша пришла в себя, как только увидела Павла. По дороге она шепотом, прижав губы к его уху, рассказала о поездке в Посад, о светловолосом мужчине со смартфоном. Павел серьезно слушал и молчал.
Войдя в квартиру, Саша глянула в зеркало и сразу побежала умываться: все ее лицо было покрыто каплями пота, но она этого не замечала. Наверное, взмокла из-за паники, решила она.
-------
Козлова ждала услышать от Григоряна его выводы - в первую очередь о преследователе. С него Павел и начал, когда они расположились на кухне.
- Это может быть совпадением. Вероятность очень высока. Покопайся в памяти, наверняка что-то подобное с тобой случалось. Совпадение - не более того.
Саша согласно кивнула. Со всеми случалось, и с ней тоже. Вот только накануне таких совпадений ее не пытались взорвать и не убивали ее источника.
- Это может быть злодей, не исключено, - продолжил Павел.
Он сидел на табуретке и наблюдал, как Саша хлопочет с ужином.
- Но, скорее всего, - он подвинул к себе тарелку со спагетти, - Скорее всего, это местный опер.
Саша с удивлением отложила вилку.
- Подумай сама, милая. В городе убийство. Да, похоже на заказное. Но жертва ничем не примечательна, поэтому его расследуют на местном уровне. Внезапно появляется незнакомка, которая интересуется погибшим.
- Откуда они узнали? Я же не обращалась в полицию.
- Из газеты позвонили. Обычное дело. После убийства опера обошли максимум адресов, оставили свои визитки и попросили звонить, если что. Жилконтора, соседи, родня. Врачи, у которых он лечился. Собес какой-нибудь. И СМИ, почему бы нет. Ведь ты пошла именно туда.
- Но кто вдову напугал?
- С чего ты взяла, что она напугана? Она обижена. Какая-то журналистка из Москвы вдруг заинтересовалась ее богом забытым мужем после его смерти. А если она была в курсе его мании - наказать строителей Мичуринского моста? Они со дня на день вместе ждали твой текст, а он так и не вышел. Мужа убили. Она разозлилась на тебя и спалила документы.
Саша вспомнила упреки злого администратора.
- Но почему его так быстро похоронили? - спросила она. - Ведь если это убийство, тело должны подержать подольше. Экспертизы всякие, я не знаю...
- Хороший вопрос. Спасибо, очень вкусно. - Павел кивнул в сторону своей пустой тарелки. - Возможно, ответ прост, но я его не нахожу. Именно поэтому мы не исключаем версию злодея.
По своей привычке он долго вытирал губы салфеткой. Саша смотрела, как натягивается кожа на его подбородке. Узловатые, но красивые пальцы выгибаясь в суставах, мяли белый бумажный комок. Ей надоело говорить об убийствах.
Они взяли чашки и пошли пить кофе в комнату. Павел уселся на белом пуфике и кое-как пристроил ноги под журнальным столиком. Саша пила кофе, стоя у окна. Одну ногу она поставила на черный пуфик и катала его туда-сюда.
- Стасу стукнешь на меня? За поездочку? Я же от него скрыла, - сказала она, слегка прищурившись.
Павел коротко глянул на нее. Ответил не сразу:
- Я не его стукач, хоть он и мент.
- Стас мент?!
- Да ты не бойся, он недолго был ментом. И давно. В лихие девяностые.
Она начинала догадываться. Ей давно были любопытны их отношения. Вроде не друзья, время вместе не проводят. Хотя Стас фактически живет на работе и развлекаться ему некогда. Разговаривают мало, не уединяются. Но понимают друг друга с полуслова, иногда упоминают какие-то имена и события, ничего не значащие для других. Стас по должности командует Павлом, но выглядит это так, будто он просто вслух произносит то, что Павел и сам знает.
"А ведь Григорян покровительствует ему, - осенило Сашу, - И одновременно подчиняется. Как интересно!" Невысокий, ладный Григорян с его нездешним профилем, аристократичными жестами, внимательным смеющимся взглядом... Загадочный.
- Это ты его в журналистику привел, да? Делал материал какой-нибудь, познакомились, подружились, сблизились..., - оставив на подоконнике чашку, Саша медленно подступала к Павлу.
- Да уж, - ответил он и с удовольствием выдохнул, - Нашел талант в мусорной куче.
Саша осторожно села ему на колени. Опустила голову, длинная каштановая прядь зацепилась за его рыжеватые волосы. "Красавчик. Его даже залысины не портят", - подумала она, наклоняясь все ниже.
Через секунду раздался грохот и звон разбитой посуды. Павел не удержал равновесия, пуфик выскочил из-под него и врезался в полку, откуда посыпались книжки и безделушки. Оба рухнули на пол. Давясь смехом, стали собирать осколки - падая, кто-то из них зацепил кофейную пару.
Сложили черепки на столике, поднялись. Павел кивнул на кровать:
- Она поустойчивей будет. Давай на ней кофейку попьем.
Он вертел в руке осколок чашки, пристально изучая рисунок. Саша легонько толкнула его к кровати.
------
Перевалило за полдень, а они все еще лежали в постели. У себя на животе Саша пристроила пластмассовую мисочку с клубникой. Глядя в потолок, они медленно поглощали раскормленные израильскими огородниками ягоды.
- У нас не роман, ты не думай, - сказала она.
- А что же? - удивился Павел.
- Это называется блуд.
- Ты блудничка - я блудник. Ты клубничка - я клубник, - пропел Павел, и Саша рассмеялась. - Ну, раз так, отвечай. Где твой жених?
- В командировке.
- Ты издеваешься?! - Павел резко сел, опрокинул миску с ягодами и снова рухнул на подушку. Саша покатилась со смеху.
- Правда-правда, он в Сочи. В море купается. Завтра прилетит. Меня звал.
- Но ты предпочла Сергиев Посад.
- Да, а что?
- Когда замуж выйдешь, фамилию будешь менять?
- Да, а что?
- Хорошо подумала?
- Ты забыл - я же Козлова. Не желаю всю жизнь ходить с такой фамилией.
- Проговори свое будущее имя вслух.
- Александра Грибоедова! - объявила она, как на концерте. И хлопнула ладонями. - Упс! Это ж дурацкий псевдоним получается!
Тут ее осенило. Саша медленно привстала и уставилась на Павла.
- Ты знаешь, кто мой жених?
- Конечно, знаю. Я его видел, когда провожал тебя в воскресенье. Когда ты меня высадила.
- Ты знал его фамилию! Вы знакомы с Гордеем?! - Ее недоумение продолжало расти.
- Не так чтобы... Лет десять назад пересекались.
- Не ври, - возмутилась Саша, - Он мой ровесник, десять лет назад только-только институт закончил.
- И пошел работать куда? В Федеральное агентство кино. Кем? Сотрудником пресс-службы. А я там делал что?
- Расследование какое-нибудь писал, - закончила Саша.
- Молодец, - похвалил Павел. - Они деньги украли. Сто двадцать миллионов.
- Гордей не мог украсть, он порядочный человек.
- Конечно, не мог, кто ж ему даст, сопляку.
- Но-но! - прикрикнула Саша. И стала ластиться к его плечу. - И что ты о нем скажешь? Твои впечатления?
- Кличка у него была, - с наигранным усердием вспоминал Павел, - Гарик Мутный.
Саша захотела треснуть его покрепче, но сдержалась.
- Почему же Мутный? Я не замечала.
- Тогда какой он? Опиши своими словами.
Саша мысленно посмотрела на Гордея. "Он хороший. Не злой, - перечисляла она. - Вроде добрый. Хороший человек". Стоп.
Саша поднялась на локте и вгляделась в лицо Павла.
- Григорян, а ты неистощим на сюрпризы, - сказала она.
- Я вообще неистощим, - ответил он и самодовольно погладил себя по груди.
Саша снова засмеялась и мягко щелкнула его по орлиному носу.
- Только я теперь есть хочу. - Он рывком встал с кровати и зашлепал на кухню.
- У меня больше ничего нет! - крикнула вслед ему Саша, - Мы все съели!
Он вернулся в комнату, в одной руке держа солонку, в другой - сырую курицу.
- Как нет? А это?
Он запрыгнул в постель, стал солить курицу и отрывать от нее зубами огромные куски. Саша пришла в ужас.
- Там же сальмонелла! - завопила она, натягивая на грудь одеяло и прячась в него, будто сальмонелла сейчас выскочит, схватит ее и унесет.
Павел тщательно дожевал кусок, потом осмотрел остатки курицы со всех сторон и сказал:
- Здесь никого нет, о чем ты, милая?
Саша принялась хохотать и не могла остановиться. Он понял, что сегодня переборщил с клоунадой.
Глава 7
В воскресенье в редакции они с трудом сдерживались, чтобы поменьше касаться друг друга как бы случайно, не слишком долго "пялиться" глаза в глаза. Оба решили, что их "блуд" следует скрывать. Когда из Домодедова позвонил Гордей - уточнял, дома ли она, чтобы приехать к ней на ночь, Саша гнусавя сообщила, что простужена и планирует лечиться. Реплика прозвучала очень правдоподобно, но, завершив разговор, Саша надолго замкнулась - пожалуй, Гордей оставался последним, кому ей трудно было лгать.
Стас весь день говорил с ней сквозь зубы - мстил за выходку с внезапным пятничным выходным. Но она чувствовала, что он играет, воспитывает. Девушку распирало любопытство. Григорян отказался рассказывать о милицейском прошлом Полякова и его журналистском дебюте. Расспрашивать начальника в лоб она не решалась. Нужен был повод - и он не за горами: на следующий день к девяти ей предстояло явиться на допрос к следователю.
-------
Молодой следователь Воробьев Андрей Андреевич - черноволосый, краснощекий, с длинной шеей, на которой сидела похожая на красную луковицу голова - как и в прошлый раз первым делом выпроводил из кабинета коллегу - молчаливого грузина по имени Нодари Иванович. Саша больше не хотела посвящать следователя в свою версию взрыва, но провожая взглядом послушно удалявшегося Нодари Ивановича, решила, что не станет отпираться, если Воробьев начнет задавать вопросы о работе.
Однако Воробьева производственные проблемы не интересовали - только личные взаимоотношения между коллегами.
Она чувствовала себя очень красивой сегодня. Холодное лето не тронуло ее загаром - на бледном лице манили темные брови и глаза цвета лесного ореха. Длинные локоны диагональю пересекали белый лоб, подчеркивали скулы и губы оттенка красной бронзы, которые Саша никогда не красила, считая свой рот слишком большим. Утром, уже одевшись и обувшись, она на целую минуту задержалась у зеркала, с легким прищуром любуясь собой. Очнулась лишь когда Павел сказал ей на ухо "Тебе пора в жандармерию, милая".
Воробьев снова заставил ее пересказать разговоры, которые велись в отделе в день взрыва. Уточнял слова, сопровождавшие их жесты и передвижения по кабинету. Саша догадалась, что он все-таки ищет мотив покушения именно на нее. Ее симпатии и антипатии интересовали его больше всего остального. "Не там роешь," - ворчала про себя Саша.
- Как вы охарактеризуете Льва Викторовича Трусова?
"Леву решил вывести в подозреваемые, - мысленно веселилась Саша, - Ну-ну". Она дала Лоботрясову наилучшую характеристику, на которую была способна. Но Воробьева не проведешь.
- В таком случае, как вы объясните ваши постоянные конфликты?
Саша задумалась - она не могла вспомнить ни одного стоящего конфликта с Трусовым. Воробьев решил ей помочь.
- В день происшествия вы неоднократно оскорбляли и унижали Трусова в присутствии девушки, в которую он влюблен. Зная, что она предпочла ему другого человека. В частности, вы сказали Федоровой - следователь прочел из блокнота: "Не зови Лоботрясова на свадьбу, жених не одобрит".
- И что? - пожала плечами Саша и лучезарно улыбнулась, - Это же просто шутка, мы все шутили. Любе никогда не нравился Трусов, она с ним вообще не разговаривала.
- Если бы только этот случай, - не отставал Андрей Андреевич и начал приводить другие цитаты, которые, оказавшись все вместе, и вправду создавали впечатление острой вражды между Козловой и Трусовым.
- То есть, Левка хотел меня взорвать, но случайно попалась Люба? - Козлова от возмущения пошла розовыми пятнами, и вся ее красота улетучилась. Теперь она хмуро пялилась на собеседника, собрав лицо "в кулек".
- Вот, вы сами не исключаете такую версию, - обрадовался Воробьев, - Ваши с ним отношения хорошо известны коллегам, ничего удивительного.
- Каким коллегам? Да кто вам сказал эту чушь про наши с ним отношения?! - Саша прибавила громкость.
Но Воробьев не поддался и, сохраняя спокойствие, стал медленно листать свой блокнот. Найдя нужную запись, он ответил:
- Кто сказал? Многие. Например, Швец.
- Какой еще Швец?! У нас вообще таких нет.
- Швец Ольга Игоревна - разве она не ваша коллега?
Саша выдохнула. Вот оно что. Ольга Игоревна, оказывается, Швец. Буду знать. Она не сомневалась, что Игоревна не сказала следователю больше, чем то, что было на самом деле. Остальное он додумал и сделал выводы. Или не делал никаких выводов, а просто провоцирует ее.
- Ваша версия ни к черту! - Саша решилась на дерзость. Как раз в этот момент открылась дверь и в кабинет вошел Нодари Иванович, принеся с собой запах полицейской курилки. Услышав реплику допрашиваемой, он грозно глянул на нее и даже притормозил у стола коллеги. Саша струхнула, но решила высказаться до конца.
- О том, что Люба возьмет мою сумку, слышали все, включая Трусова. В столовую мы пошли только после того, как она переложила свои вещи - мы как раз ее ждали. Так что Лева никак не мог ошибиться. Теперь вы скажете, что он хотел Федорову взорвать за отвергнутую любовь? А бомбу заранее принес? Или сделал в туалете за пять минут из подручных материалов?!
"Зачем он пытается водить меня за нос, - возмущалась Козлова, быстро шагая к метро, - Или он вправду дурак? Разве бывают следователи - дураки? Спрошу-ка у Стаса, как эксперта по правоохранительным органам". Мысль о Стасе и предстоящем интригующем разговоре ее обрадовала, и она еще сильнее заспешила в редакцию.
-------
Кабинет был пуст, и Козлова сразу направилась к Полякову. В каморке кроме хозяина сидели еще двое. Вернее, сидела одна - девушка с худым, как у легкоатлетки, лицом, вся в серебре. Помимо колец, браслетов, серег и бус, на ее животе чуть ниже талии тяжело лежал серебряный пояс. "Ну прямо дагестанская невеста", - подумала Саша. Рядом с ее креслом, положа руку на спинку, будто молодой супруг на старинных фотографиях, вытянулся румяный белокурый юноша, похожий на скульптуры херувимов в католических соборах. Оба были очень молоды.
- Знакомься, новые сотрудники нашего отдела, - представил их Поляков, - Маргарита Огородникова и Кирилл...э-э...
- Лунев, - неожиданно глубоким баритоном изрек "херувим".
- У нас только одно свободное место, - негостеприимно заметила Козлова, - Да и то ненадолго.
Поляков осуждающе глянул на Сашу. Снаружи послышались голоса и звуки передвигаемой мебели. В кабинете отдела права суетились рабочие и компьютерщики, обустраивая новичкам пространство для трудовой деятельности.
Допрос Полякова на предмет его милицейского прошлого не состоялся. Задание в номер Саша тоже от него не получила. Из-за утреннего визита к следователю ей пришлось отложить встречу с профессором-юристом, героем ее будущей статьи, поэтому в текущий номер предложить было нечего. А начальник слишком увлекся юной парочкой, вместо того чтобы нагрузить Сашу каким-нибудь делом. Она задвинула свое кресло как можно глубже в угол, чтобы свести на "нет" угрозу столкновения с мебелью и оргтехникой, которую рабочие передавали друг другу поверх столов, и решила почитать сегодняшнюю газету. Она лежала на пустом столе Григоряна. "Новенькие принесли, - догадалась Саша, - Готовились к беседе с боссом". Подобно многим журналистам, свою газету она читала только в случае крайней необходимости. Или от скуки, как сейчас.
Номер вышел "достойным, но без гвоздя". Впрочем, одна статья ее заинтересовала. Огромный, полосный репортаж с элементами интервью - о брате и сестре, потерявших на Мичуринском мосту родителей. Мальчик-студент и девочка-семиклассница. Хорошие фотографии, качественный язык. Саша дочитала до конца первой колонки, но здесь ее прервали. Едва рабочие, сделав свои дела, покинули кабинет, вошел Глеб Лукьяненко.
- Александра, тебя-то мне и надо! - обрадованно воскликнул он. - Английский знаешь?
- Фифти-фифти, - ответила Саша.
- Ровно столько, сколько нужно, чтобы с корейцами говорить. Троих из выживших туристов сегодня из Склифосовского выписывают. С Мичуринского моста - помнишь? Поговори с ними, они предупреждены. По плану материал идет в номер на послезавтра... Бонжур, мадмуазель, - слегка опешивший Лукашка заулыбался, увидев выходящую от Стаса Маргариту Огородникову. Он молча наблюдал, как она выбирает себе стол и компьютер. Она изящно опустилась в приглянувшееся кресло и только после этого подняла на него глаза.
Саша обрадовалась не меньше Лукашки. Приятное задание после бесконечной юриспруденции. Грустное, конечно, но хоть что-то человеческое. Вместе с фотографом Рубаном они поспешили в Склиф.
О том, что она не предупредила Стаса, Саша вспомнили только когда ехала в микроавтобусе с поправившимися туристами в их гостиницу. Оттуда на крыльях вдохновения сразу помчалась домой, всю дорогу в уме сочиняя текст. Ей не терпелось добраться до компьютера, дома в тишине работалось лучше, чем в редакции.
В десять вечера статья о корейцах была готова. Саша отослала ее по электронной почте Лукьяненко и через пять мину получила ответ. Редактор хвалил и благодарил. Впечатленная общением с людьми, пережившими трагедию, радуясь хорошо выполненной работе, она лежала калачиком на кровати и умиротворенно разглядывала исчезающую в темноте комнату.
В слабом желтоватом свете от уличных фонарей комната выглядела так же, как в детстве. На этажерке мерцали стеклянные безделушки, которые бабушка так любила, вечно приоткрытая дверца платяного шкафа рисовала непроницаемо черную вертикальную полосу - маленькой Саше казалось, что внутри шкафа прячутся волшебные человечки, которые исчезают, едва на них падает свет.
-------
В детстве она обожала гостить у бабушки. Могла часами перебирать прадедовы документы и фотокарточки, старые самодельные игрушки... Самого Александра Козлова, в честь которого она получила свое имя, Саша почти не помнила - прадед умер, когда ей было пять.
В 1938 году его, восемнадцатилетнего первокурсника московского Политеха, осудили по политической статье на десять лет. Александр Козлов оказался везунчиком - суд отправил его не в лагерь, а в колонию-поселение под Соликамском. В 1943 году его "простили" и послали на фронт. На войну он ушел счастливым и влюбленным - в поселковом бараке на речке Усолке его ждала невеста, коренная пермячка - худенькая, курносая, скрытная и смелая.
Первые послевоенные годы оказались самыми радостными в его жизни. Молодая семья обосновалась в отдельной комнате барака. Муж, не отдохнув после возвращения с фронта, взялся за столярное дело - днем в артели, вечерами дома. Он смастерил табуретки, стол, этажерку - благо леса кругом достаточно, а мебельные магазины отсутствовали в их поселке как вид. Из отрезов, подаренных на свадьбу (такие трофеи были чуть ли ни в каждом вещмешке фронтовиков) жена наделала занавесок, покрывал, салфеток, наволочек и обшивала их узкими кружевами собственного изготовления. Их дочь, сашина бабушка, родилась в начале 1946-го и ее, как часто тогда водилось, назвали Викторией.
Спустя несколько лет после войны прадед, "смывший вину кровью", восстановил связи с московской родней и перевез молодую семью в столицу. Здесь она и распалась по вине неверной пермячки. Оставшись с четырехлетним ребенком на руках, ни учиться, ни жениться Александр не стал - решил жить ради дочери. Квартиру на улице Мишина они получил в начале 1960-х, когда их деревянный домишко на Верхней Масловке приговорили к сносу.
То ли на роду им было написано обходиться без семейного счастья, то ли подходящие люди не попадались, но и бабушкино замужество вышло неудачным - ей, как и отцу, пришлось растить сына одиночкой. Никаких следов деда, бабушкиного мужа, Саша не находила, хоть он и прожил в этой квартире два года.
Зато отцовских следов было хоть отбавляй. Например, деревянные игрушки, которые рукастый Александр Козлов лично выпиливал для внука, а потом, сдвинув очки на кончик носа, раскрашивал, как когда-то для дочери. Тележка с колесиками на осях, с оглоблями - в нее впрягали собачку или мишку побольше и нагружали куклами-голышами. Набор самодельного домино в аккуратной фанерной коробочке со сдвигающейся крышкой - Саша обожала строить из костяшек домики для мелких пупсов. Отец рассказывал, что делал то же самое - но не домики для кукол, а гаражи для машинок.
Саше было восемь лет, когда она упросила родителей забрать у бабушки отцовские игрушки прадедовой работы. Родители послушались - и теперь Саша горько об этом жалела. После ухода ее отца оскорбленная мать вынесла игрушки на помойку. Саше было семнадцать, она готовилась к выпускному - ни игрушки, ни личная жизнь родителей ее не интересовали. Она заметила пропажу слишком поздно. И сегодня в бабушкиной квартире один лишь деревянный Буратино, почти полностью облинявший, напоминал об отцовском детстве, которое прошло в этих стенах.
Саша вгляделась в игрушку. Старая кукла сохранила все суставы и конечности. Свесив ноги, она сидела на полке возле словарей, словно на краю пропасти, и зло улыбалась правой половинкой рта.
Звонок в дверь разрушил покой - явился Павел. "Гордей никогда не приходит без разрешения", - укоризненно подумала Саша. Но впустила гостя. Казалось, их настроение совпало - Павел почти не говорил, тихо улыбался и вздыхал, как влюбленный старшеклассник.
Глава 8
Миновали вторник, среда, четверг, наступила пятница, а статья про корейцев все не выходила. Саше было неловко, но она все же решилась спросить у Лукьяненко, что не так. Он тоже не имел привычки систематически читать собственную газету и удивился не меньше нее.
- Ума не приложу. Иваныч сказал, тема в плане стоит, и куда все подевалось? - он вышагивал по своему пустому кабинету и ворошил кудри на затылке, - Узнай у Гринберг, кажется, она курирует.
"Что курирует, почему она курирует?", - ломала голову Саша, спускаясь по лестнице на четвертый этаж, где располагался кабинет руководителя рекламной службы Риммы Гринберг.
Саша заподозрила неладное. Лукьяненко ее надул, это была заказуха! Время от времени на полосах появлялись статьи, которые не анонсировались на планерках, порой подписывались вымышленными именами, их никогда не обсуждали "свежие головы". Обязательная для оплаченных публикаций пометка "На правах рекламы" отсутствовала, но опытный взгляд сразу отличал редакционный материал от рекламного, не смотря на маскировку. Такие тексты называли заказухой. Она была неизбежна в условиях финансового дефицита, от которого много лет страдала газета.
Чаще всего заказная статья громила какого-нибудь коммерсанта - по заказу конкурента. Но бывало и по-другому - при помощи заказухи бизнесмены и чиновники хвастались своими достижениями. В изданиях, специализирующиеся, скажем, на поп-индустрии, больше половины статей были оплачены "звездами" - Саша была в этом убеждена. Ее подруга Ксюха возглавляла один из таких журналов, страшно популярных у пассажиров электричек.
Порой из рекламной службы на верстку приходили уже готовые тексты, но чаще заказуху поручали написать штатным корреспондентам из узкого круга - за нее неплохо платили. Однако всегда сохранялась опасность, что журналиста могут использовать в темную - подсунуть заказуху под видом обычного редакционного задания. И не заплатить. Саша решила, что сейчас именно такой случай.
Накрашенная как для фотосессии, в неизменной юбке-карандаше, подчеркивающей завидную для пятидесятилетней женщины стройность, Римма Гринберг порылась в своих записях и уверенно замотала головой:
- У меня все вышло, ничего не потерялось. О чем вы говорите статья, о корейцах? - она полезла в компьютер, чтобы свериться с еще одним источником.
Саша прямо спросила:
- Это заказуха?
Как многие рекламщики в СМИ, Римма Гринберг не комплексовала насчет этого жанра журналистики. Она работала честно, все публикации проводились строго по договорам, Римма лишь получала свои законные проценты.
- У нас нет заказухи по Мичуринскому мосту. У нас есть блокировка от мэрии. На месяц с правом продления.
Саша еще больше запуталась. Какой может быть блок - то есть, запрет на публикации, если она своими глазами читала, пусть и не дочитала, статью об осиротевших детях? Если член редколлегии Глеб Лукьяненко лично дал ей задание написать о корейцах? Еще один член редколлегии - Стас Поляков - спрашивал про ее расследование. Она видела и другие заметки о катастрофе Мичуринского моста. Не может быть такого блока. Самая горячая тема сезона, не остывает вторую неделю. Об этом все пишут, по телевизору в новостях показывают. И "Вся Москва" не молчит...
- Блок на самостоятельные публикации, такое бывает, - С видимым удовольствием рекламщица посвящала Сашу в секреты своего ремесла. - Он стоит дешевле, чем жесткий блок. То есть, мы пишем - но только на темы, предложенные заказчиком. Совместно с заказчиком мы составили план-график выхода статей. Но никаких корейцев в моем плане нет.
Козловой был чужд корпоративный фанатизм, но она уважала свою газету - без этого невозможно уважать себя. Блоки, заказухи - к этому Саша привыкла, газета должна как-то выживать. Но этот, как выразилась Гринберг, "мягкий блок", когда выходят только те публикации, которые отмывают главных виновников - ни что иное как соучастие в преступлении! В том, кто именно повинен в аварии, Саша не сомневалась. Это не просто прогиб под богатую и всесильную мэрию. Это убийство темы Мичуринского моста, подлость по отношению к жертвам аварии. Лучше вовсе молчать, но не имитировать газетную работу.
- Если хотите, я у Ланского спрошу, он следит за темой Мичуринского моста, - Римма искренне хотела помочь.
"Что значит "следит"? Он же шеф-редактор, он за всеми темами следит, - подумала Саша, - И почему Гринберг, которая составляла договор с мэрией и этот план-график, не знает о корейцах, а Ланской может знать?".
Она ощутила холодок в кончиках пальцев. Нет, здесь не блок, не реклама, здесь кое-что похуже. Саша поняла, что через несколько минут получит подтверждение своей догадки. "Ваша жизнь никогда не будет прежней" - вспомнился мем из соцсетей. Она всегда считала его эталоном безвкусицы, но теперь он оказался к месту.
- У вас есть подшивка? - спросила она, и усевшись на стул, начала перечитывать номера за последние две недели, от корки до корки.
Гринберг уважала пишущих коллег, ей было приятно, что одна из них, симпатичная Саша Козлова, задержалась в ее кабинете. Римма ласково прикоснулась к сашиному локтю и пересадила ее в низкое кресло, чтобы той удобнее было листать подшивки, разложенные на стеклянном журнальном столике - почти таком же, как у Саши дома.
-------
Через час она сидела напротив Ю-ю в приемной шеф-редактора. Ю-ю не меньше Риммы Гринберг почитала журналистов, и за то время, что гостья ждала, она уже трижды предлагала ей кофе. Но та отказывалась. А босса задерживали посетители. "У Ивана Ивановича переговоры", - с извиняющейся улыбкой остановила она Сашу, когда та хотела войти в его кабинет.
Саша сидела в кремовом кожаном кресле, не шевелясь и выпрямив спину. Она положила ногу на ногу и сцепила руки на груди, почувствовав, что в такой позе сможет лучше подготовиться к разговору с Ланским. Благодаря Гринберг, она, насколько это было возможно, "изучила матчасть" и теперь продумывала вопросы - такие, чтобы он не мог ответить "какая чушь".
Ланской гонит джинсу, это очевидно. Ставит платные статьи в обход отдела рекламы. Крайняя степень падения. За такое из редакций вышвыривают с волчьим билетом. Но чтобы шеф-редактор... Да еще с приличной репутацией...
Вопросы были не только к Ланскому - ко всем коллегам, которым хватает совести писать о трагедии за деньги. Например, к Григоряну. Дочитав статью о брате и сестре, она поняла, что ее автор - Павел. Текст был слегка поэтичен, что не свойственно стилю Павла, но все же это его рука. В номере за прошлую пятницу она обнаружила еще одну григоряновскую статью - о ходе расследования катастрофы. Стиль уже другой - чересчур сухой даже для Павла, но это снова он. В статье рассматривалась версия теракта. С массой оговорок, самоопровержений, но осадочек у читателя оставался - а вдруг и вправду теракт.
Обе статьи подписаны вымышленными именами, причем женскими, от чего Саше стало особенно противно. "Маскируется, как сифилитичная проститутка", - бесилась она. Ее лихорадило от отвращения к Павлу и к себе.
"Ольга Игорева" значилось под текстом о семье, потерявшей единственную дочь, юное дарование, будущую балерину. Еще две статьи от других отделов повествовали о жертвах. Был текст о технической экспертизе моста - она только началась в рамках следствия, но уже кое-что сливали в прессу. Саша прочла интервью с инженером, привлеченным к расследованию. На фоне документов из досье Чеснокова все, что говорит этот человек - никчемные пустяки.
Козлову не слишком волновал моральный облик Ланского. И совсем не волновали интересы акционера. В конце концов, он не у нее крадет, а у своих хозяев. Но ей было обидно. "Вся Москва" плотно следит за темой. Вот только ее туристов почему-то забраковали. "Лохушка", - вспомнила она слова Левы и больно сжала плечи побелевшими пальцами.
Двери кабинета тихо раскрылись - Ланской в неизменной безрукавке с карманами, немного скрадывающей его объемный живот, выпустил гостей. Их было двое. Мужчина - от прически до кончиков туфель воплощенный дресс-код банка средней руки, но с претензиями. Саша видела его пару раз в мэрии, но кто он и что там делает, не знала. На расстоянии он казался моложе, почти юношей. Увидев его вблизи, Саша отметила, что мужчине не меньше сорока. Молодила его худоба, даже хрупкость, и выдающийся кадык на непропорционально длинной и тонкой шее.
За ним шла Людмила Мировская. Жемчужно-розовый костюм, крохотные бриллианты в ушах, безупречные черты лица под осветляющей пудрой... Саша смотрела ей прямо в глаза и не шевелилась. "У них же договор, блок, - зло думала она, - Чему тут удивляться. План-график составляют. Или право продления реализуют."
Вид любимца корреспондентов, справедливого, надежного Иваныча рядом с Мировской, которая в мэрии напугала ее до полусмерти молниеносным превращением из прекрасной королевы в фурию, будто сковал Сашу. Она почувствовала себя в опасном окружении. Даже Ю-ю на какое-то мгновение показалась зубастым хищником в маске котенка.
Саша понимала, что она должна встать, сидеть сейчас не вежливо, но это нужно было сделать сразу, а теперь момент упущен. Проходя мимо нее, Мировская наклонилась и широко улыбнувшись, прошипела прямо в лицо: "Даже не здороваешься? Не ожидала тебя здесь встретить." Со стороны могло показаться, что одна женщина сделала другой комплимент. "Тычет, как прислуге", - думала Саша и молчала, глядя Мировской прямо в глаза. Она успела заметить, что Мировская пользуется контурным карандашом для губ и что ее верхние передние зубы искусственные.
Как только гости закрыли за собой стеклянную дверь "рюмки", к Саше вернулась отвага. Она встала со своего кресла и направилась к Ланскому, который задержался возле Ю-ю.
- Иван Иванович, по заданию Лукьяненко я сделала материал о корейских туристах, пострадавших на Мичуринском мосту. Сдала еще в понедельник, но статья не выходит, и Лукьяненко не знает причину.
Ланской посмотрел на нее из-под густых седеющих бровей.
- В чем вопрос? - после неприятно долгой паузы спросил он.
- Почему не вышел мой текст.
- Почему вы не считаете нужным здороваться?
Саша вспомнила, что и с ним не поздоровалась. Ей стало стыдно, но уходить от главной темы она не хотела.
- Извините, здравствуйте, что с моей статьей?
- Спасибо за честь, - ответил Ланской - и удалился в кабинет, закрыв за собой дверь.
Саша растерянно смотрела то на дверь, то на Ю-ю, удивленную не меньше нее. И шагнула в кабинет.
Ланской этого ждал.
- Тема была поручена Лукьяненко, как задание главного редактора. Я разберусь с редактором международного отдела, по какой причине он свалил на вас свои обязанности.
- Что вы, я с удовольствием, - заторопилась Саша. Она обрадовалась тому, что шеф-редактор все-таки с ней разговаривает, - Мне просто жалко, если текст не подошел. Такие приятные люди, эти пострадавшие корейцы. Хотелось бы понять, в чем недостатки моего материала.
Придуманный в кресле сценарий рассыпался. Она совершенно не собиралась просить и жаловаться. Тем более унижаться, заранее соглашаясь, что сама во всем виновата.
Похоже, Иван Иванович не очень хорошо умел врать и в неудобной ситуации предпочитал закрывать тему, чем забалтывать ее.
- Мне больше нечего вам сказать, - объявил он и, не глядя на Козлову, пренебрежительным движением пальцев указал на дверь.
Саша почувствовала, как подступают слезы. Она ждала от Иваныча чего угодно. Трусливого панибратства - мол, ты же сама все понимаешь, продавили такие-сякие. Или начальственного разноса за слабые, никуда не годные статьи. Но только не этого. Ее бесцеремонно вычеркивают из сюжета, в котором она чувствовала себя главной. Эту роль дал ей Алексей Ильич Чесноков - собравший досье и убитый за него, в чем Саша ни секунды не сомневалась. Она держала в руках настоящую большую историю - из тех, о которых американские журналисты в последствии пишут книги. Это история Александры Козловой. Но ее гонят прочь.
Саша дошла до лестницы, но развернулась обратно.
- Тогда, сразу после катастрофы на Мичуринском мосту, вы сняли мою "шапку" потому что мэрия потребовала? - выкрикнула она Ланскому, снова ворвавшись в его кабинет.
Он молчал и смотрел в монитор.
- Мэрия не хочет, чтобы я писала тексты о катастрофе из-за того, что им известно о моем расследовании? Это Мировская потребовала не подпускать меня к теме? Даже к рекламным статьям, под псевдонимом? - нападала Саша. Она почувствовала, что права, и наслаждалась приступом бесстрашия. - Вам, Иван Иванович, известно, что из-за моего расследования уже убили одного человека в Сергиевом Посаде? А меня попытались взорвать прямо в здании возглавляемой вами редакции?
"Уволит - и черт с ним", - азартно думала Саша.
- Ответите? Или струсите?!
Но Ланской по-прежнему молчал.
Адреналин бушевал. Не в силах стоять и ждать, она выскочила из кабинета и побежала наверх - на свой шестой этаж.
Ей захотелось избить Григоряна. Она представила, с каким звуком от удара ее кулака треснет его тонкий горбатый нос. Честный журналист. Он уже писал свои продажные заметки, когда трахал ее и жрал сырую курицу. Но испугался признаться. И посмел говорить гадости о Гордее! "Сам ты мутный, подлец. Предатель", - шептала Саша, задыхаясь на подъеме.
------
В кабинете отдела права стоял приятный рабочий шум. Стас в своей каморке беседовал с кем-то по телефону, новенькая Рита и Трусов стучали по клавишам. Кирилл (в редакции его теперь называли исключительно Кирюшей за миловидную мордашку и робость) неловко ставя пальцы на клавиатуру, перепечатывал что-то из своей тетради. Игоревна отгуливала выходной. Григорян все еще не пришел. Саша решила его дождаться.
Оставаться в комнате было невыносимо, и она пошла в курилку.
На низкой банкетке в одиночестве сидела сухопарая Вера Костина и курила короткую и тонкую, как зубочистка, сигарету. Саша устроилась напротив. Она почему-то сразу успокоилась. Вера Николаевна молча протянула ей пачку, Саша отказалась. "Совсем старуха, за семьдесят, а ноги оголила", - разглядывала она свою соседку. Юбка вполне приличной длины задралась на бедрах сидящей Костиной из-за того, что была слишком узкой. Ее жилистые голени напомнили Козловой Любу - как она демонстрировала свои стройные ножки из-под серого платья.
Саша не могла понять, куда смотрит Костина - неровная, по моде, седая челка делала ее взгляд непроницаемым. Старая женщина сидела неподвижно, подобно сфинксу, и только ее правая рука ритмично повторяла одно и то же движение, поднося сигарету к губам. Саша залюбовалась.
Ей расхотелось выяснять отношения с Павлом. Не попрощавшись с коллегами, нарушая запрет Стаса на одиночные передвижения, она поехала домой.
-------
Трофейные часы прохрипели семь раз. На покрытом природными узорами письменном столе, который прадед смастерил бабушке, когда она пошла в первый класс, Саша разложила потрепанные бумаги - всего несколько документов из досье Алексея Ильича, не доставшихся вору-взрывнику, пристроила странички официальных ответов на ее запросы. "Отписки" - так обычно называют обиженные граждане подобные документы. Но Саша знала цену и "отпискам". Спасибо Стасу - научил, как их правильно читать.
Загрузила ноутбук, создала файл - и надолго задумалась, не сводя глаз с голубоватого экранного листа. Наконец, напечатала первое слово. Постепенно повышая скорость, она набрала несколько абзацев. "Есть начало", - сказала самой себе Саша. Она удовлетворенно вздохнула и закрыла файл, не сохранив его.
Умная программа, рассчитанная на забывчивых пользователей, вынесла на рабочий стол компьютера новую иконку с названием "Текст".
II
Глава 9
Кирюша бродил по пятому этажу и разглядывал фотографии на стенах, представляя, будто кроме него в редакции никого нет, и он один на один с "отцами-основателями". Снимки, преимущественно черно-белые, сохранили самые важные моменты первых лет жизни "Всей Москвы".
Здесь, слева от "рюмки", со стороны лифта и владений главреда, всегда было спокойнее, чем на "половине" Ланского - сотрудники газеты обычно перемещались по своим трем этажам с помощью лестницы, то и дело бегали на верстку мимо офиса Иваныча. Но скоро все станет наоборот - "половина" Борцова, мимо которой лежал самый короткий путь в огромный зал пресс-центра, станет самой шумной точкой всего здания. Приближалось 22 сентября, день рождения газеты, появившейся накануне распада СССР. Выездных корпоративов здесь не признавали, и этот праздник всегда отмечали в стенах редакции, в последние годы - в пресс-центре.
Год был не юбилейный, поэтому статусных гостей решили не звать - к радости журналистов, которые предвкушали веселую пьянку, не скованную присутствием випов. Исключение сделали для акционеров и нескольких бывших сотрудников из руководства, включая экс-главреда Инну Помазкову - получалось всего восемь человек посторонних.
Борцов велел своему секретарю написать приглашения от руки, что поставило Екатерину в тупик: ее почерк не годился для эпистолярного искусства. Она стала искать замену среди журналистов, но те отмахивались. Кто-то лгал в глаза, описывая изъяны своего почерка, кто-то просто отказывался помочь без объяснений. Екатерина, отзывчивая, хоть и сдержанная дама лет сорока пяти, поймала себя на мысли, что начинает ненавидеть журналистов. Она сделала им немало добра, а в ответ, когда впервые ей что-то понадобилось от них, а не наоборот, они ее просто посылают. Честь профессии спас Кирилл Лунев - парень признался, что обладает красивым почерком.
Вместо благодарности коварная Екатерина отомстила в его лице всем журналистам - она сказала Кириллу, что и текст приглашения он должен придумать сам.
Молодой человек решил не искать легких путей. Вместо того, чтобы составить стандартное письмо, он задумал сотворить нечто особенное - одновременное душевное и торжественное, почтительное и свойское. Он час ломал голову над заданием, но хорошие идеи не приходили. Тогда Кирюша отправился на пятый этаж, где на стенах вокруг "рюмки" были развешены исторические фотографии, как он надеялся, способные пробудить в нем вдохновение.
Крайним от лифта висел цветной снимок - кадр из культовой перестроечной телепередачи. В прямом эфире четверка популярных молодых журналистов на глазах миллионов зрителей обсуждала концепцию газеты и придумывала ей имя. Газетчики, сев в кружок, распределяли обязанности, решали, кому из них стать главным редактором.
Ничего подобного советский зритель не видывал, поэтому за эфиром следил, не отрываясь. Через много лет запись попала на Ютуб, и Кирюша не раз ее просматривал, мечтая, что когда-то люди, подобные героям легендарной телепередачи, станут его коллегами.
С концепцией определились быстро - газета должна быть московской. Городские сюжеты, интересные каждому москвичу от школьника до пенсионера, и никакой провинции. Но о названии отцы-основатели долго и ярко дискутировали.
Малорослый, изящный, как бронзовый солдатик, Вадим Сидельников настаивал на простом решении - "Первая независимая". "Это же чистая правда, нам не дадут соврать!", - каламбурил он. Похожие, словно братья, увальни Вадим Моршин и Иван Ланской отмахивались от чересчур корректного Сидельникова, перебивали друг друга, спорили, хохоча и заражая смехом студию, а за ней всех зрителей у телеэкранов. "Лобное место!" Народ любит массовые казни!" - кричал раскрасневшийся Моршин. "Скажи еще "Ежедневный проскрипционный листок", - язвил черноволосый и чернобровый Ланской, - Надо быть ближе к народу. "Ходынка Дейли"! Чтобы из рук рвали!". "Плебейское название. Где твое самоуважение? "Царь-газета"!" - Моршин взметнул правую кисть, будто собрался перекрестить собеседников.
"Безвкусица! - встряла стриженая под мальчика, тоненькая Инна Помазкова, - Хватит достопримечательности перебирать. Мы хотим, чтобы нас читали и внутри Садового кольца, и на окраинах, правда? Тогда так и назовем - "Вся Москва"!" Ее реплика выбивалась из общей картины. Казалось, Помазкова произносит ее для телезрителей.
Снимок запечатлел момент, когда на этих словах Помазкова вскочила с кресла. Ланской, откинув голову, хохотал - предложенное название он счел до смешного убогим. Моршин удивленно раскрыл рот. Сидельников, скрестив руки на груди, снисходительно смотрел на кипящую энтузиазмом Инну.
О том, что "первая независимая" - не более чем ребрендинг старого деградировавшего издания, принадлежавшего профсоюзам, отнятого у них кулуарным решением Президиума Верховного Совета СССР и переданного под негласное руководство некоему прогрессистскому подразделению ЦК КПСС, телезрителю не сообщали. Народ был убежден, что газету создают давние друзья-журналисты. Им было невдомек, что прославленная четверка - всего лишь любимцы босса из ЦК, который загорелся поэкспериментировать со свободой слова, и отобрал их специально для этого проекта.
Впрочем, ребрендинг вышел тотальным. Руководство было заменено полностью. Корреспондентов зачистили на семьдесят процентов, открыв в газете сотню вакансий. Избранного в прямом эфире главным редактором Вадима Сидельникова осаждали лучшие перья страны. Навалившиеся хлопоты отодвинули в сторону проблему, которой основатели, кроме Помазковой, планировали заняться как можно скорее, а именно: придумать для газеты нормальное название. Но успех первых месяцев и популярность у читателей были так велики, что "Вся Москва" быстро стала брендом.
Со временем московская тематика перестала быть фишкой нового издания - редакции надоело бить себя по рукам, отказываясь от ярких, но совершенно немосковских сюжетов. Однако выход на всероссийский уровень, изменив лицо газеты, не излечил ее от главной болезни. Когда в первые рыночные годы другие газеты учились конкурировать друг с другом и бороться за читателя, редакция "Всей Москвы" благодаря телевидению получила свою аудиторию на блюдечке. Фора была велика, но не бесконечна. Издание расслабленно плыло по течению, а конкуренты набирали скорость и наращивали мышцы. К своему десятилетнему юбилею "Вся Москва" превратилась в "федералку" среднего уровня, хоть и с прекрасным прошлым.
Перемены, произошедшие с газетой на рубеже веков, не нашли отражения в фотогалерее. Последняя фотография датировалась 1995 годом. "Президент Б.Н. Ельцин передает М.М. Сидельниквой Орден мужества", - прочел Кирюша подпись. На фото рослый Ельцин, почтительно наклонившись, пожимает руку женщине, укутанной в длинную шаль.
Понять, что все это означает, мог лишь тот, кто знал историю газеты. А Кирюша знал. Он читал о подвиге Вадима Сидельникова. В разгар Первой чеченской войны Сидельников случайно оказался в прикаспийском городке в тот самый момент, когда боевики взяли в заложники людей, отдыхавших в санатории. В городок слетелись журналисты со всей страны. Кто-то из них предложил террористам свою кандидатуру в качестве заложника в обмен на детей и женщин. Еще одиннадцать журналистов, включая главреда "Всей Москвы", присоединились к смелой просьбе. Боевики отпустили всех пленников, кроме шестерых мужчин, и вместе с журналистами у них оказалось восемнадцать человек. После трех суток переговоров семнадцать заложников живыми и невредимыми вернулись на волю. А Сидельникова бандиты застрелили. Без видимой причины. Как говорили свидетели, "чтобы крутость показать". Почему они выбрали именно его - спокойного тщедушного парня, которому не было и сорока, осталось загадкой. Может быть, из-за должности - Сидельников оказался самым высокопоставленным среди заложников. Спустя несколько месяцев президент посмертно вручил крохотной, под стать мужу, вдове его государственную награду.
До этого трагического события знаменитую четверку часто называли мушкетерами. Потеряв мудрого и сдержанного "Атоса", "три мушкетера" распались на "двое против д'Артаньяна". В роли последнего выступала неугомонная Помазкова. Она приняла газету на пике ее славы, оплаченной жизнью Сидельникова. Новый главред, что называется, не вылезала из телевизора, в политических дискуссиях ее слово всегда было последним, едкие, на грани хамства реплики Помазковой расходились на цитаты. Россияне ее обожали.
Наступила странная эпоха. Любимая в народе газета переживала тяжелейший период в своей истории. Скрытые от посторонних внутренние конфликты делали работу во "Всей Москве" невыносимой для рядовых журналистов.
В редакции сложилось что-то вроде культа личности Помазковой. Вера Костина и ее отдел общества, Ольга Игоревна, весь тогдашний состав отдела культуры - гвардия главреда, ее любимцы и защитники. Они не терпели нападок со стороны коллег не только на обожаемую Инну Львовну, но и на себя, чуть что - бежали к патронессе делиться подозрениями о заговоре. "Помазковцы" и "антипомазковцы" почти не разговаривали друг с другом, сохранять нейтралитет удавалось единицам.
Помазкова была слишком крупной звездой, чтобы все свое время посвящать основной работе. Без сомнений, она стала самым влиятельным главредом в России, хоть и возглавляла не самую влиятельную газету. Текучка свалилась на заместителя - Вадима Моршина. Но он никак не мог выпутаться из сети браков и разводов и все чаще выпадал из рабочего режима из-за тяги к выпивке. Поэтому вопреки штатному расписанию еще с конца 1990-х газетой фактически руководил Иван Ланской, служивший редактором отдела политики.
В те времена, когда пулы и пресс-службы, связавшие вольные перья по рукам и ногам, еще не вошли в силу, отдел политики был ключевым в любой газете. Во "Всей Москве" под началом Ланского работали одиннадцать человек, чуть ли ни каждый второй текст в номере был написан ими. Остальные статьи присутствовали в качестве гарнира, и Ланской единовластно решал, что подойдет к блюдам, которые он приготовил, а что нет. Когда Помазкова заметила, что она не вполне хозяйка в своей газете, было уже поздно - механизм издания оказался заточен под Ланского, под его видение приоритетов и под его вкус. Ее заместитель и шеф-редактор Моршин - всего лишь техническая фигура, легализующая управленческие решения редактора отдела политики. "Помазковцы" негодовали, но ничего не могли поделать. Их материалы, сколь хороши они ни были, печатались на последних страницах по остаточному принципу.
Однажды на утренней планерке Инна Помазкова со свойственной ей язвительностью придралась к какому-то пустяку и обрушилась на Ланского, перейдя на крик. Тот, собрав все свое красноречие, высмеял ее. Диалог затягивался и набирал обороты. Зрелище было настолько тяжелым, что несколько человек - как поклонников, так и противников Помазковой, извинившись, покинули заседание редколлегии. Прежде журналисты "Всей Москвы" полагали, что Ланской и Моршин подсиживают Помазкову - обычное дело для многих коллективов. Но теперь стало ясно, что они имеют дело с чем-то большим, чем производственный конфликт - это была открытая вражда. Родился и быстро набрал популярность слух о прошлом романе между Помазковой и Ланским, как истинной причине этих страстей.
Слух был совершенно безоснователен. Ланской не интересовался тощими крикливыми женщинами - он предпочитал ласковых "кошечек". А Помазкова не интересовалась мужчинами. Всю жизнь старательно скрывая свое естество, она имитировала привязанность к некоторым подчиненным мужского пола из отдела общества, ярым "помазковцам". Главным претендентом на свое сердце она назначила Валентина Лося - главред отдавала ему полосу в неделю под многословные и эмоциональные очерки о нравах, очень популярные среди читателей старшего поколения. На второе место она определила Георгия Глушко - одного из самых слабых журналистов газеты, но писаного красавца с повадками сердцееда из немого кино. Глушко смолоду звали Жоржиком - на французский лад, отдавая должное его способности воплощать стереотипы о бонвиванах.
В какой-то момент весы конфликта качнулись в сторону Инны Помазковой, когда корреспондент Ланского допустил серьезный ляп, не проверив информацию и приписав министру возмутительные поступки, о которых тот был ни сном, ни духом. Возникла угроза всероссийского скандала и проигрышного судебного иска. Главный редактор умела дружить с акционерами, ей ничего не стоило убедить их в том, что как минимум одного "отца-основателя" пора уволить. Ланской уже прикидывал в уме, куда податься после "Всей Москвы".
Но внезапно ситуация развернулась на сто восемьдесят градусов. Мрачным февральским утром главный редактор вошла в свой кабинет, где ее ждали собравшиеся на планерку подчиненные. Вадим Моршин на правах шеф-редактора предложил "свежей голове" приступить к своим обязанностям, но Инна Львовна остановила корреспондента. Им, кстати, был Станислав Поляков - новобранец отдела происшествий. Массируя пальцы нервными и быстрыми движениями, словно пытаясь согреться, Помазкова объявила о переходе на другую работу. "Ищите меня на первой кнопке!" - не без гордости заявила она. "Помазковцы" зашумели, послышались возмущенные возгласы, кто-то протяжно хныкнул. "Инна, не шути так!" - воскликнула Вера Николаевна Костина - ей, как самой старшей даме в редакции, единственной было позволено обращаться к главреду на "ты" публично.
Стремительное увольнение Помазковой стало неожиданностью для всех, включая акционеров. Решая кадровый вопрос, владельцы газеты пошли самым коротким путем - посадили в кресло главного редактора того, кто вчера был заместителем - Вадима Моршина.
"Антипомазковцы" злорадно ждали мести "помазковцам" со стороны Ланского, однако им предстояло пережить разочарование. Моршину и Ланскому не пришлось уволить ни одного человека - все лишние ушли сами. Отдел культуры в полном составе покинул газету вслед за своим кумиром - некоторых бывших коллег журналисты "Всей Москвы" потом не раз видели "на первой кнопке". "Культура" уходила с гордо поднятой головой. На прощанье редактор Ольга Каламадзе предрекла "Всей Москве" скорую гибель. "Мы забрали у вас душу, без нас вы пустой сосуд!" - высоко подняв руку с зажатой между пальцами сигаретой, изрекала она на всю курилку. (В здании на Миусской курильщикам была отведена просторная комната с разломанным камином.) Новички, не заставшие самых острых моментов схватки в верхах, с почтительным ужасом внимали черноглазой пророчице.
Лишившаяся покровительства Вера Костина оказалась способной на вероломство. Чтобы доказать свою лояльность бывшим недругам, она подставила под удар подчиненных - мужчин, столько лет изображавших особые отношения с женофилкой Помазковой. Лось и Глушко сохранили работу, но потеряли половину зарплаты, Лось даже больше половины. Вместо полосы в неделю теперь у него едва набиралась полоса в месяц. Он роптал, но не увольнялся. А Глушко нашел в своей новой должности архивиста некое обаяние и вскорости искренне расположился к руководству.
Ланской стал шеф-редактором и оставил на отделе политики своего зама Костю Запольского - дисциплинированного и молчаливого, как часовой. Стас Поляков внезапно оказался редактором отдела права, наполовину опустевшего, поскольку из семерых сотрудников лишь Павел Григорян не числился "помазковцем", а рьяная адептка культа личности Ольга Игоревна будто в одночасье забыла о существовании Инны Львовны. Ланской упросил Григоряна поддержать перевод Полякова в отдел права и назначение его редактором. Павел был так поражен кадровым решением Иваныча, что не смог сопротивляться. За три месяца до этого он привел в газету, как он думал, перспективного корреспондента по милицейской тематике. А вместо этого получил начальника на свою голову.
Григорян оказал "Всей Москве" еще одну услугу - сманил из другой газеты сработавшийся отдел культуры в полном составе во главе с Натальей Соболь. Сделав таким образом Ланского и Моршина своими вечными должниками, он обеспечил себе право писать столько, сколько хочется, и когда хочется, не считая еще нескольких эксклюзивных привилегий.
Через пару месяцев работа "Всей Москвы" вошла в нормальное русло. Газета вступила в самое мирное свое десятилетие.
Но, начавшись с триумфа, десятилетие Вадима Моршина завершилось упадком, и выйти из этого состояния газета так и не смогла. Слабеющий, нездоровый главред чернел и худел - к концу жизни он совсем не был похож на крепкого упитанного Ланского - а ведь в молодости их даже путали.
"Худела" и газета. Падали тиражи, уходили читатели, замораживались зарплаты, дирекция потихоньку сокращала кадры. От мощного, выпестованного Ланским отдела политики через десять лет осталось четыре человека, включая редактора Запольского, их работа свелась к публикации "официоза", который не читал никто, кроме кураторов из Кремля, Белого дома и с Охотного ряда. Многолюдный и многоязыкий международный отдел фактически прекратил существование. В штате отдела не значилось ни одного корреспондента - только редактор, Глеб Лукьяненко, и помощница редактора. Отдел происшествий, чьи статьи годами держали в тонусе силовые ведомства, разучился находить эксклюзив, работа его корреспондентов свелась к выпрашиванию у источников хоть каких-нибудь деталей событий, о которых все уже и так прочли в интернете.
Бесконечные "заказухи" и "блоки", которые добывала рекламная служба, позволяли платить зарплату журналистам, но лишали их маневра и затыкали им рты. В поисках тем газетчики то и дело натыкались на интересы рекламодателей - и всегда отступали.
О кризисе печатных СМИ не рассуждал только ленивый, "Вся Москва" существовала внутри этого печального тренда. Моршин и Ланской все понимали, но ничего не могли поделать.
Собственно, Моршин и не хотел ничего делать, он словно чувствовал, что доживает свой век. Главный редактор выбрал для себя политику малых добрых дел. Когда кому-то из подчиненных требовалась помощь, он подключал свои связи и влияние. Недвижимый сынок Ольги Игоревны вряд ли прожил бы так долго без участия в его судьбе Вадима Моршина, который добился того, чтобы безнадежно больному ребенку сделали высокотехнологичные операции бесплатно и вне очереди. Юра Кудрин из отдела экономики, облапошенный ловкачкой-женой, с помощью знакомых юристов Моршина сохранил свою квартиру. Несменяемая со времен Помазковой секретарь Екатерина благодаря Моршину спасла сына-подростка от тюрьмы. Главный редактор выбивал у владельцев газеты средства на текущий ремонт кабинетов в их здании-развалюхе - и тут же бесстрашно обманывал их, раздавая деньги нуждающимся подчиненным в качестве матпомощи.
Ланской уважал поступки друга. Но чувствовал, будто он в одиночку тянет воз, а тот ни с места. Ставка Ланского была слишком высока. Ни жен, ни детей, ни друзей, если не считать Вадима Моршина, ни увлечений для души - газета вытеснила из его жизни иные интересы. А теперь эта ставка вот-вот будет бита - без команды, без поддержки Ланской проиграет. Но, как оказалось, всем, даже главному редактору, которому по должности положено печься о газете, на нее наплевать. Вадим Моршин мог несколько дней подряд не являться на работу и даже не принимать звонки. Это полбеды - Иваныч был готов смириться с девиантностью пьющего человека. Беда в том, что, когда главный все-таки приходил на работу, его совершенно не интересовало происходящее в редакции. "Ты лучше меня все знаешь" - обычно отвечал он Ланскому, когда тот просил совета.
Однажды на верстке, уже после дедлайна, когда в распоряжении газетчиков остаются считанные минуты на то, чтобы не попасть под санкции типографии, обнаружилось, что главная фотография номера с браком. Снимок запечатлел момент пуска космического корабля - первого совместного проекта с американцами после долгих лет пассивного сотрудничества. На переднем плане на фоне взлетающего корабля в профиль стояли российский премьер и американский посол. Фотографу удалось поймать момент, когда мимика и жестикуляция обоих были настолько красноречивы, что от них невозможно было оторвать взгляд.
Однако изрядный кусок ракеты на фото оказался испорчен невесть откуда взявшимся пятном. За ним угадывались какие-то детали конструкции, несколько линий. Перед бригадой, работающей на выпуске, было два пути. Подтереть брак с помощью фотошопа. Но точно восстановить стертые детали газетный художник не сумел бы, а самодеятельность невозможно скрыть от глаз сведущего читателя. Второй вариант - поставить другой снимок. Но выбранная фотография безупречно "играла" с заголовком, и у Ланского рука не поднималась ее изъять.
Он пошел к Моршину. "Иван, решай сам, брат", - привычно ответил главный, едва взглянув на фото, которое так впечатлило Ланского. Тот молча вышел, вернулся на верстку, ткнул пальцем в первый попавшийся запасной снимок, и ушел домой. На следующий день с утра Ланской направился в отдел кадров, где выяснил, что у него накопилось девять недель отпуска. Написал заявление на весь срок и, не дожидаясь резолюции, поспешил на Белорусский вокзал. В кассе купил билет до Туапсе - Ланской был родом из приморского города, в котором у него остались друзья детства, кое-какие родственники, и где он не показывался лет двадцать. В тот же день, никого не предупредив, он уехал.
Через два месяца загоревший, помолодевший и слегка влюбленный в туапсинскую певичку с нежным голоском, как ему нравится, шеф-редактор вернулся в прямом смысле слова на пепелище.
Здание на Миусской площади смотрело на него пустыми окнами. Железная входная дверь снята, возле дверного проема в кучу свалены старые папки с надписью "Дело №", бумажный мусор, обломки офисной мебели. На уровне второго этажа виднелись черные следы пожара. Ланской включил телефон - впервые после отпуска. С утра он зарядил аппарат, но до этого момента без усилий воздерживался от того, чтобы посмотреть, какие звонки и сообщения приходили ему за время отсутствия.
Новости были сокрушительными. Вадим Моршин уже две недели лежал в могиле. А Ланского ждали огромный кабинет в только что отстроенном бизнес-центре и новый главный редактор Олег Петрович Борцов.
------
Кирюша вернулся к началу фотогалереи. Он почувствовал, что вот-вот нащупает идею для своих неординарных приглашений. Его внимание привлекла фотография, выбивающаяся из общего ряда - она не имела привязки в какому-либо событию и не была подписана.
Четверка основателей расположилась на носу небольшого судна, возможно, речного трамвайчика. Мизансцена выглядела излишне продуманной, как на рекламной фотографии. Два Вадима стояли боком к фотографу и лицом друг к другу. Оба белозубо улыбались. Моршин согнулся и облокотился о поручень, чтобы Сидельникову, который едва доставал до его плеча, не пришлось слишком сильно задирать голову. За спиной Сидельникова стоял Ланской и серьезно смотрел в объектив. В центре композиции на складном стульчике сидела Помазкова, положив ногу на ногу и сцепив руки на колене. Ее рот слегка кривился в улыбке. Все были одеты в светлое, как курортники 1920-х. "Долгое плавание, и корабль плывет, Москва - порт пяти морей, в одну реку дважды..." - Кирюша перебирал в уме штампы, связанные с водоплаванием, и что-то быстро записывал в маленький блокнот с розовой лошадкой на обложке, какие любят пятиклассницы.
Поднявшись к себе, Кирюша вырвал листок с записями и положил блокнот на стол Риты. Та кивнула, не глядя на него, и снова застучала клавишами. Ему захотелось поделиться с ней мыслями о приглашениях. Как бывало прежде, когда в ответ на его речи она молчала, но по ее взгляду он понимал, интересная идея его посетила или не очень.
Их странный симбиоз - деликатный, чувствительный, начитанный мальчик и девочка с катастрофически скудным кругозором и простыми, как у собаки, эмоциями - сложился еще на первом курсе и оказался полезным для обоих. Рита благодаря своему другу научилась комфортно чувствовать себя в компании интеллектуалов средней руки, а робкий Кирилл освоился в кругу самостоятельных и уверенных в себе девушек.
Рита с трудом получила диплом журфака. Сколь бы старательной и ответственной она ни была, этого не хватало для нормальной учебы. Рита выросла в совершенно не читающей семье классического жлобья - потребителей самых убогих сериалов и самой убогой попсы. Повзрослев, Рита часто ловила себя на мысли, что ее родители сошли с телеэкрана - настолько они походили на персонажей, которых пародировали артисты. Задумав пойти на журфак МГУ, где не попадаются люди ее круга, Рита предчувствовала встречу с такими, как Кирилл. И не ошиблась. Она не знала, как отцу удалось пристроить ее в университет, и на всякий случай не задавала вопросов, прекрасно понимая, что честным путем вход туда ей был заказан.
Кирилла устраивала ее комическая дремучесть, простодушие, способное шокировать неподготовленного человека. Единственное, что коробило в ней - эмоциональная слепота. Иногда Рита казалась жестокой, хотя вовсе не была такой - она могла походя, бездумно ранить. Сейчас именно это и произошло.
- Пойдем, поболтаем, - шепнул ей Кирилл, которому не терпелось обсудить свои идеи.
Рита знала, какое задание получил ее друг. Поначалу, как и он, она опасалась фиаско, но потом забыла обо всем. Сейчас она была увлечена более важными вещами - Рита налаживала личную жизнь.
- И охота тебе париться из-за этих козлов? Лучше о себе подумай, - ответила она громко, не стесняясь Трусова - кроме них троих в кабинете никого не было.
Кирюша не "парился" - просто он не умел по-другому, да и задание Екатерины ему нравилось. Но Рита была права - ему стоило беспокоиться о себе. Месяц испытательного срока, отведенный им обоим, подходил к концу. Иван Иванович сразу предупредил, что в редакции оставят только одного из них. И теперь стало ясно, кого именно. Рита спала с Лукашкой, очень важным человеком в газете. Роман начался в ее первый же рабочий день.
Не все в коллективе одобрили новую пару. Женщины неприязненно оглядывали Риту, сумевшую заполучить такого классного, веселого, состоятельного бойфренда. И осуждали Лукьяненко, которому хватило совести уложить в постель девчонку, вдвое младше себя.
Глава 10
Саша Козлова решила исполнить обещание, которое дала подруге три недели назад - приехать к ней в Балашиху.
Прежде, договариваясь о встрече, подруга старалась подстроиться под сашино расписание - журналистка имела меньше свободного времени, чем администратор салона красоты на полставки. Но теперь Саша прогуливала по три-четыре дня подряд. Она и Григорян, который начал исправно ходить на работу, как бы поменялись ролями.
Но в отличие от Григоряна она не преподносила своему редактору качественные тексты - она просто ничего не делала, даже почти не заходила в интернет. Похоже, ее девятилетний роман с журналистикой подошел к концу. Впервые за карьеру в ее руки попал стоящий материал, который поднял бы Александру Козлову и "Всю Москву" на вершину, с которой газета скатилась много лет назад. Но грязные руки тех, кого она раньше так уважала, столкнули ее вниз - в болото, в котором она барахталась прежде, считая его нормальной работой, обычной газетной текучкой. И теперь сама мысль о том, что ей придется внимать высокопоставленным болванам на прессухах, писать про очередной "кодекс москвича", хлопотать на верстке, радостно кивать в знак приветствия коллегам и почтительно здороваться с Ланским, стала невыносима.
Однажды в час дня позвонил Стас Поляков по домашнему телефону. Саша еще лежала в постели. "Ты почему не на работе?!" - он рассердился, застав ее дома в такое время. "Ноги не идут", - честно ответила Саша и положила трубку.
Стас что-то слышал о профессиональном выгорании, хотя сам не испытывал ничего подобного, и решил, что с Сашей приключилось именно это. Он задумал предложить ей отпуск, но в отделе кадров его разочаровали - Козлова отгуляла две недели в мае, еще две недели для нее забронировали в октябре - после свадьбы. То, что она может уволиться, Полякову в голову не приходило.
Утром, возвращаясь с планерки, он печально оглядывал кабинет своих подчиненных. Бумажный хлам, сломанные ручки, мятые визитки на столе Левы Трусова - притихшего и посерьезневшего в последнее время. Горка серебряных браслетов и гламурные блокнотики Риты Огородниковой. Аккуратные стопки на рабочем месте Лунева. Голубая вязаная кофта на спинке стула Игоревны. Григорян постепенно обрастал канцелярским имуществом, его стол больше не пустовал. От казенного компьютера он по-прежнему отказывался - приходил и уходил со своим планшетом. Но теперь на его столе появилась деревянная полочка для бумаг - довольно изысканная, явно не из оптовых закупок Анны Яковлевны.
Предметы на столе Козловой покрылись пылью. Уборщицам строго-настрого запрещалось прикасаться к вещам журналистов, даже если они выглядели как мусор. Сашин стол стоял крайним справа от входа, об его угол то и дело бились сотрудники отдела. Если их раздеть, у каждого на правом бедре на одной и той же высоте можно было бы увидеть синяк, как тавро их общего хозяина.
Поляков тосковал по Козловой, подчиненные это видели и при редакторе старались не упоминать о его любимице. Григорян вкалывал за двоих - за себя и за Сашу, словно расплачиваясь за тайну их романа.
------
Квартиру в балашихинской новостройке сашина подружка унаследовала от третьего мужа, который два года назад погиб в ДТП. Он сдавал ее в аренду шумному азербайджанскому семейству за триста долларов и скрывал доход от жены. Если бы не внезапная гибель мужа, молодая женщина, возможно, никогда бы не узнала о существовании этой квартиры, и продолжала бы тесниться вместе с ее родителями в малогабаритной "трешке" на Ярцевской улице. Овдовев, она выселила азербайджанцев, перебралась в Балашиху и приступила к поискам нового мужа.
Они с Сашей дружили с младенчества. Росли в одном дворе, учились в одной школе, с первого класса сидели за одной партой. Даже их имена были одинаковые, а фамилии смешно сочетались - Саша Волкова и Саша Козлова. В пятом классе с легкой руки учительницы истории их прозвали Александра Первая и Александра Вторая. Звучало знакомо, девочкам понравилось, они казались себе царевнами.
Александрой Первой, конечно, была Волкова. Остроносенькая, хорошенькая, она влюбляла в себя всех подряд мальчиков. С двенадцати лет не расставалась с зеркальцами и косметичками даже на уроках, усилиями матери наряжалась, как кукла, всегда следила, чтобы ее жесты были плавными, а ракурс на фотографиях выигрышным. Александра Вторая, смешливая вертлявая обезьянка, которая могла явиться в школу, не расчесав волос после сна, не шла ни в какое сравнение со своей подругой. Козлова и сама считала себя "второй" - до тех пор, пока обеим не исполнилось шестнадцать, и она закрутила первый и единственный в их классе полноценный школьный роман. Ее статус резко взлетел вверх.
К тому времени девочки узнали, что Александр Второй плохо кончил, они запретили одноклассникам обращаться к ним по прозвищам. Те не возражали - авторитет сашиного возлюбленного не оставлял им вариантов. Саша Козлова до сих пор с ужасом и стыдом вспоминала свои "отношения" с грубым, изображавшим бандита одноклассником, который по неведомым причинам оказался ее первой любовью. Когда ей, уже студентке университета, кто-то сказал, что ее Вова искалечен в драке, и вот почему он прекратил звонить и подстерегать ее у метро, Саша радостно заулыбалась.
Став взрослыми, девушки окончательно поменялись ролями. Для Козловой Волкова осталась всего лишь подружкой, но для Волковой Козлова стала авторитетом по всем вопросам, без ее совета девушка не принимала важных решений. Козлова ушла в чужой, манящий мир, а Волкова будто топталась на месте. Козлова закончила филфак МГУ, могла беседовать с такими людьми, к которым Волкова стеснялась и близко подойти. Сама она пошла учиться в невнятный институт поближе к дому, и, получив свой бухгалтерский диплом, ни дня не работала по специальности, металась между сетевыми продажами, колл-центрами и приемными парикмахерских салонов. А Козлова стала журналисткой в знаменитой газете, брала интервью у министров и депутатов Госдумы, ее иногда даже показывали по телевизору. Козлова с двадцати лет жила одна, в собственной квартире. А Волкова до тридцати кочевала по мужьям и папикам, а то и вовсе ютилась с родителями, как при последнем муже.
Саша Волкова коллекционировала ухажеров, трижды побывала замужем, но понимала, что, гоняясь за количеством, проигрывает в качестве. У Козловой кавалеров было мало, но Волкова относила их к элите, исключая полубандита Вову: сначала однокурсник-поэт, потом прибалт с телевидения, теперь Гордей - бизнесмен, холеный, как иностранец...
У нее вошло в привычку обсуждать с Сашей Козловой каждое свое новое увлечение - для этого она, собственно, и пыталась заманить ее в гости три недели назад. Но в последние годы Козлова уже не советовала, а поддакивала, уныло разглядывая интерьер кафе, в которых они встречались. Или, как сейчас, обстановку балашихинской кухни.
Александра Первая влюбилась - и впервые безответно. Во всяком случае ее избранник не проявлял к ней видимого интереса. Новой пассией оказался сосед снизу, компьютерщик-надомник. Девушки должны вместе к нему спуститься, чтобы попросить какой-нибудь инструмент - и тогда авторитетная гостья сможет составить о нем мнение. Таков был план Волковой. Вот почему встреча подруг обязательно должна состояться здесь, в Балашихе, а не в центре Москвы, как обычно.
Саша Волкова изложила свой замысел и побежала в ванную обновлять макияж.
План был глупейший. Что ей подсказать? В своих бы делах разобраться... Александра Вторая с тоской посмотрела в окно. Тот же сентябрьский пейзаж, что и за ее окном. Природа безропотно умирала, так и не подарив городу бабьего лета. И впереди ничего хорошего. Тяжелая неловкая одежда, ненавистная работа, ненужные люди вокруг... Саша вздрогнула - она забыла о свадьбе и устыдилась самой себя.
Здесь, в чужой только что отремонтированной квартире, которая ей не понравилась серо-белой монохромностью, избытком стекла и металла, она впервые почувствовала, что находится в тупике. Это было неприятное ощущение, прежде не знакомое. Сашу осенило: она ни разу в жизни не просила совета у ближайшей подруги. Она, кажется, вообще не искала советов, если не считать бытовых или профессиональных дел. "Возможно, сейчас тот самый случай. Мне нужен хороший совет, - решила она, - Надо попробовать".
Оживленная, подкрасившаяся Волкова вернулась на кухню и кивком позвала Козлову на выход. Саша не пошевелилась - глядя на подругу в упор, она собиралась с мыслями. Хозяйка достаточно долго знала свою гостью, чтобы считывать ее мимику. Она села напротив и приготовилась слушать.
Саша Козлова рассказала о событиях последних недель конспективно - без деталей и подчеркивая важное. С того самого утра, когда ей позвонил Чесноков, и до вчерашнего дня, когда она в очередной раз прогуляла работу.
Александра Первая выкурила уже четвертую сигарету. Она была сражена.
- Ты изменяешь Гордею?! Ты ненормальная? В голове не укладывается, - вымолвила она.
- Так вот, - не услышав ее, завершила свое повествование Саша, - Я не знаю, что мне делать. Уйти с работы? Унизительно. Воевать с ними? Но каким оружием?
Подруга тоже уже не слушала.
- Как ты можешь спать с другим? Зачем?! - Саша Волкова хоть и была любвеобильна, но мужьям и любовникам не изменяла, строго чередуя одного за другим.
- Затем, - начала злиться Саша, - Мне с ним интересно.
- Спать интересно?!
- И спать тоже.
- А с Гордеем не интересно?!
- Что ты заладила - спать, спать, - Сашу бесило, - Не в этом дело. Об меня ноги вытерли, ты не понимаешь? Меня изнасиловали, морально. Все они - и твой Гордей в том числе. Ему наплевать на то, что для меня важно. И Григоряну наплевать. И тебе!
Она вскочила со стула и попыталась откинуть волосы со лба - движением, унаследованным от матери. Но ничего не вышло - прядь зацепилась за веко, кончики волос больно укололи глаз.
Александра Первая затушила сигарету.
- Сядь. Ты совершаешь страшную ошибку. Все это фигня - твои тексты и редакторы. Не ломай себе жизнь. Оставь того парня, выходи за Гордея и забудь про остальное. Вот мой тебе совет. Зачем челку остригла? Ни глаз, ни бровей не видно. Тебе не идет, и не модно. Это второй совет.
Козлова начала что-то говорить, но Волкова ее перебила.
- И садись за руль. Купила машину, а не ездишь. Она же дешевеет...
- Все, хватит советов, - Саша снова встала. Ей захотелось сказать что-нибудь обидное. Правду об умственных способностях подруги. Она была разочарована в своей затее пооткровенничать, да и чего от нее ждать, от пустышки...
Казавшийся неизбежным разрыв многолетней дружбы предотвратил сигнал сашиного телефона. Поляков прислал сообщение. "Завтра будь на месте в 11.30", - прочла она.
- Зовут на важную встречу по работе, прямо сейчас, - солгала она.
Коротко простившись, Саша поспешила домой. Она вспомнила, что назавтра вызвана к следователю Воробьеву к одиннадцати. Выполнять приказание редактора она не собиралась. "Ничего ему не скажу и явлюсь после обеда", - размышляла она, воображая конфуз Полякова, когда в ответ на его выговор она подсунет ему проштампованную повестку.
Саша поймала себя на мысли, что злится на Стаса, но по какой причине, не знала. По дороге домой, стоя в тесном вагоне метро, она представляла худого плечистого Стаса, как он, часами не меняя позы, барабанит по клавиатуре, редактируя тексты или переписываясь с коллегами. Его аскетичный кабинет, стол с дешевой пластмассовой канцеляркой, бежевые жалюзи и роскошное черное кресло, в котором она любит сидеть, когда редактор на летучке... Саше стало немножко стыдно. На что она злится, в чем он виноват? "В том, что не заступается за меня", - ответила она себе.
Но все-таки, уже на "Динамо", поднимаясь вверх по эскалатору, она написала редактору сообщение о своих планах на завтрашнее утро - о том, что вызвана к следователю. "В 14.00" - ответ от него пришел через пять минут. Саше захотелось подерзить. "Нет. Послезавтра" - получил от нее редактор. "Послезавтра в 11.30" - прочла Саша.
------
- Что же ты без звонка? А если бы не застала? - от неожиданности мать забыла поздороваться с Сашей.
- Я в поликлинику позвонила. Ты сегодня с восьми до часу, - дочь пристроила сапоги в углу прихожей и приступила к выбору тапочек.
Мать донашивала дырявые и мягкие, как носки-самовязки, тапочки с давно отпоровшимся кантом и стертыми под пятками подошвами. Но для гостей в родительском доме с незапамятных времен держали две полки тапочек разных размеров. Дамские - жесткие, на каблучке, мужские - удлиненные, кожаные. Скорее, туфли, а не тапочки - чтобы не омрачить наряд гостя. Визитеров этот дом, во всяком случае, в большом количестве, давно не видел, но традиция осталась.
Однажды, уже взрослой, Саша сообщила матери, что в приличных домах не принято переобувать гостей - она только что вычитала об этом в журнале. "Это европейский этикет, мама!", - заявила она. "А у нас свой, московский этикет, соответствующий климату", - возразила та. Крыть было нечем, и Саша, только что перебравшаяся в бабушкину квартиру, тоже завела обычай держать для гостей элегантные тапочки, но не в столь избыточном ассортименте.
Саша не видела мать с мая. Они и созванивались не каждый месяц.
Отчуждение росло постепенно. Развод родителей почти день в день совпал с сашиным выпускным. Потом вступительные экзамены, студенчество, изнурительная учеба... Филфак МГУ всегда умел тянуть семь жил из студентов. Саша допоздна занималась в библиотеке, пропадала в общаге с однокурсниками - реже на тусовках, чаще, работая над совместными заданиями. Ночевала дома через раз. Мать по старой привычке иногда интересовалась ее делами, но дочь чувствовала, что та все еще погружена в свою трагедию, их настроения не совпадают, они не поймут друг друга.
Когда на третьем курсе у Саши начался роман со златокудрым однокурсником, она решила, что эту новость следует скрыть от родителей. Вообще-то она предприняла попытку поделиться с отцом. На выходной день назначила ему встречу на Гоголевском бульваре - именно там родилась ее любовь к великому, как ей тогда казалось, поэту. Но отец категорически отказался тащиться из Одинцова на Арбат и пригласил ее к себе. Точнее, к своей новой жене. Саша оскорбилась за мать и не поехала.
Завидный муж и идеальный папа, папа-праздник, предстал в иной роли - хитроумного изменника. Ровно половину из двадцати лет совместной жизни с первой женой он скрывал роман с Розой - так звали его тайную любовь. Жена и дочь ни на секунду не сомневались в его словах, когда он по двое-трое суток подряд "дежурил" в своей больнице. Сколь ни был обширен круг их друзей, Роза никогда в нем не появлялась. Доктор Дмитрий Козлов хранил в тайне не только Розу, но и сыновей-близнецов, сашиных сводных братьев, младше ее на тринадцать лет. Его мать Виктория так и умерла в убеждении, что вырастила идеального семьянина.
Дождавшись окончания дочерью школы, отец открыл правду жене и в тот же день навсегда отбыл в Одинцово. Саша помнила, как ароматным июньским вечером они сидели на кухне, и некурящая мать, поднося к губам фильтр сигареты, не затягивалась, а лишь пускала дым, в котором скрывала дрожащее лицо. С наигранным хладнокровием пересказывала разговор с мужем, обещала, что отец с ней встретится и сам все объяснит.
Саша помнила, как в их доме внезапно наступила тишина - для девочки она стала символом распада ее семьи. Дмитрию Козлову сюда не больше звонили каждые полчаса, он не вышагивал по коридору с телефонной трубкой в руке, не смеялся красивым баритоном. Больше никто не включал по утрам музыку, не кричал в другую комнату свое обычное шутливое "Александра, я тебя ангажирую на пару минут!"
С дочкой он так и не поговорил. Но на восемнадцатилетие сделал подарок - переоформил на нее опустевшую квартиру своей матери. Это был щедрый поступок - новая семья отца вчетвером теснилась в типовой "двушке" в подмосковном городе. В двадцать лет переехав в бабушкину квартиру на улицу Мишина и наслаждаясь вольной жизнью, Саша сумела оценить отцовскую широту и захотела с ним сблизиться. Они стали видеться на нейтральной территории.
Розу она представляла крашеной толстухой, братьев - мордастыми хулиганами, вроде ее школьного возлюбленного Вовы. Позже, когда они все-таки познакомились, Саша была разочарована. Роза оказалась похожей на ее мать - белокурая, манящая. А братья - на нее в детстве, такие же юркие и смешливые. Их звали Ваня и Вася. Саша заподозрила, что не все так однозначно, что у отца могла быть причина увлечься другой женщиной, и причина эта - его жена. Ведь не зря он нашел на первый взгляд точно такую же. Но другую, а в чем разница, Саша не хотела разбираться. Это была чужая личная жизнь. И Саша решила держаться подальше от отца с матерью, сведя свой дочерний долг к формальностям. Она любила обоих родителей, но устала о них думать.
Свою мать Саша навещала чаще, чем отца, но встречи были короткими и немногословными - Саша боялась ненароком ее ранить. Она видела, насколько разрушительным для матери стал разрыв с мужем, ей было больно смотреть, как еще молодая женщина погружается в одиночество, дурнеет и даже тупеет на глазах. Последнее обстоятельство удручало - ее настоящая мать, яркая, острая на язык - словно исчезла, а ее личину натянула на себя какая-то глупая тетка. Саша считала, что ничем не может ей помочь и тактично, но неуклонно отдалялась.
------
- Тебе повезло, что застала меня днем, - мать разогревала в микроволновке котлеты и резала салат на старой, с вмятиной посередине, деревянной доске, - Мне заведующая на прошлой неделе говорит: "Ирина Владиславовна, вы у нас единственный невропатолог остались, возьмите еще полставки".
- И ты согласилась? - Саша смахнула рукой пыль с покоричневевших газет, сложенных на подоконнике, и брезгливо поджав губы, стерла грязь с пальцев.
- Пока думаю. Если до середины октября никого не найдут, наверное, возьму.
- Какая связь? Почему именно до октября?
Ирина Владиславовна повернулась к дочери. Саша засмеялась - мать стояла, широко расставив ноги, под грудью над крупным животом топорщились завязки халата, а в руке сверкал двадцатисантиметровый нож. "Мадам Бармалей", - придумала Саша.
- Твоя свадьба, вот какая связь! Столько хлопот, надо вам помочь. Осталось три недели. Вы с Гордеем что-то подготовили или пустили на самотек?
"Наитупейший трюизм - "пустили на самотек", - хотела ответить Саша, но осеклась.
- Честно говоря, так и есть, - сказала она, - Гордей что-то предпринимает, но я почти не участвую.
- Платье хоть купила? - Мать с недовольным выражением на круглом лице вернулась к салату.
- Заказала по каталогу. Гордей оплатит.
- А ресторан? Или в его хоромах будете отмечать?
Ирина Владиславовна не доверяла будущему зятю.
- У него не хоромы, мама. Просто квартира в хорошем доме. Ресторан выбирает пока.
- Да вы что! - Мать снова отвлеклась от салата. - Выбирает он! Ресторан надо за полтора месяца заказывать, минимум! На улице останетесь со своими гостями! Невеста без места.
Саша вскипела:
- Это раньше надо было за полтора месяца заказывать, когда вы женились, а сейчас ресторанов полно!
Мать надолго замолчала. Саша заподозрила, что задела ее за живое, и тоже затихла, смутившись.
- Мы на даче отмечали, у дяди Юры покойного, в Голицыно. Большая дача. И Москва близко, гостям удобно. Июль - тепло, хорошо. Речка. Меня один раз в фате окунули. Кто-то ночевал на воздухе. Мы там три дня прожили.
Мать говорила тихо, будто выдыхала слова. Легкий звон посуды окрашивал ее монотонную речь. Саша исподлобья смотрела на материнской профиль, сохранивший нежность линий, на прядь подкрашенных желтоватых волос.
- Твой отец все время бегал за выпивкой в поселковый магазин. Водка была в дефиците, но ему, как жениху, продавщицы откуда-то доставали. Он тогда половину дядиюриной клумбы разорил - дарил продавщицам цветы, в благодарность.
Саша еще в детстве много раз слышала рассказы про их свадьбу. Но только сейчас представила жаркий июль, живописную дачу возле речки, ослепительной красоты невесту, слегка пьяного сияющего жениха с букетом вырванных из клумбы цветов...
Саша зарыдала. Острая жалость - к былому, которое осталось в воспоминаниях увядшей никому не интересной женщины, к чужой неповторимой молодости. Мать поспешно поставила на стол тарелку с котлетами и зеленым салатом, подошла к дочери, обняла ее голову и прислонила к своему животу. Халат на этом месте намок от брызг, когда женщина мыла в раковине овощи. Саша прижималась к сыроватому теплу и словно детскую шапку в мороз, натягивала на уши мягкие большие руки матери.
-------
Стемнело, но свет в комнате они не зажгли. Женщины лежали на кровати лицом друг к другу, на боку, подогнув ноги, в одинаковых позах. Одна - с длинными, несообразно возрасту, светлыми, потерявшими красоту волосами, обрамляющими грузные подбородок и плечи, другая - темноволосая, с жестким профилем и высоким лбом.
За приступ сентиментальности предстояло расплачиваться. Рассказать матери все, как есть, чтобы повторить неудачный опыт разговора с Александрой Первой, Саша и помыслить не могла, но поделиться хоть чем-нибудь из своей жизни, обязана. Саша нашла подходящее объяснение своим слезам - история со взрывом, следствие и утренний допрос у Воробьева. Саша сразу уверила мать, что кто-то покушался на Любовь Федорову, а она оказалась замешанной из-за своей сумки. Мать молча слушала, иногда ахала и кивала.
- Сначала он решил, что Трусов хотел убить меня, потому что мы с ним ссорились. Но Лева же видел, что сумку я отдала Любе! Потом додумался до того, что Трусов планировал убить Любу из-за неразделенной любви. Но это абсурд! Трусов буквально перед взрывом узнал, что у Любы есть другой. Он не успел бы ничего сделать. А сегодня говорит: "Никто никого вообще не хотел убивать. Только напугать. От такого взрыва вы лишь повредили бы себе пальцы. Вас бы вывели из строя на пару недель". Это я цитирую.
- Вы? Он про тебя сказал? Все-таки тебя хотели убить?! - Ирина Владиславовна прервала свое молчание и даже села на кровати.
- Нет-нет, это обезличенное, просто о человеке, - Саша поспешила уложить мать обратно и продолжила. - Ну вот, он снова достает из сейфа пакет с моей сумкой, такие рваные лоскуточки. И говорит: "Одного не пойму! Она что, зубами сумку открывала? Почему кроме руки у нее пострадало лицо?" Вопрос-то хороший. Но он идиот. Об этом можно было сразу спросить. Я говорю, с язычка на молнии мы сняли кисть. Обычно я за кисть держалась, когда расстегивала молнию, потому что язычок очень маленький. Люба стала искать, за что взяться, чтобы расстегнуть молнию. У нее очень сильная дальнозоркость, и она наклонилась к сумке. То есть, ее лицо было возле язычка. Она дернула - и взорвалось. А он говорит: "Вы так хорошо все продумали про дальнозоркость. Это ведь вы предложили отстегнуть кисти с сумки?"
Саша в полумраке присмотрелась к матери. Та мягко улыбалась, заинтересованно подняв брови.
- Мама, ты что, не поняла? Он же меня обвиняет в покушении! Я все продумала! Имела время и возможность подготовить преступление, он так прямо и сказал!
Мать продолжала улыбаться, но теперь слегка растерянно. Она не была уверена, что поспевает за логикой дочери. Саша подождала ее реакции пару секунд. Не дождавшись, продолжила.
- Я вообще не испугалась. Только разозлилась. Говорю: время и возможность имела, допустим. Но мотив! Какой у меня мотив взрывать Любу? А он: вас ни в чем не обвиняют. Пока что! Я ему: не запугивайте, лучше ищите преступника за стенами нашей редакции, а не внутри.
Мать согласно закивала. Саша сообразила, что дальше рассказывать нельзя. Дальше следовал сюжет про Мичуринский мост и убитого инженера Чеснокова. А также про угрозы из мэрии, про продажного Иваныча и предателя Григоряна. И любовника Григоряна. Хотя... Она подумала, что о последнем обстоятельстве следовало бы рассказать.
Планы на свадьбу с Гордеем становились все более эфемерными. Про себя Саша уже несколько раз побеседовала с женихом, уговаривая его отложить свадьбу хотя бы до весны. Беседы в ее фантазиях проходили удачно - все понимающий Гордей уступал. Их чувство вспыхивало с новой силой... Но только в фантазиях. Решиться на это в реальности она не могла. Может быть, потренироваться на матери? Саша мысленно усмехнулась своему цинизму и открыла рот, чтобы начать признание, но ее опередили.
- У-воль-няй-ся! - По слогам произнесла мать. - На что тебе такая работа? Вкалываешь на них, не отдыхаешь совсем, а тебя же еще и обвиняют! И не вступайся за эту девчонку, ты ее не знаешь. Мало ли кто хотел ей навредить! Пускай Гордей тебя содержит, раз он такой богатый, а ты дома посиди. Тебе скоро четвертый десяток, рожать давно пора!
Саша откинулась на спину. Ей почему-то остро захотелось на работу, увидеть всех своих. Поругаться, покричать. И, напитавшись энергией, которую излучает любая, даже самая маленькая и жалкая редакция, дописать, наконец, текст о трагедии Мичуринского моста. Она уже неделю к нему не притрагивалась.
Саша сказала: "Хорошо, мама, я подумаю" и поспешила домой.
Глава 11
В девять утра Саша сидела на полу, сложив ноги по-турецки, и красила глаза, пристально глядя в зеркало, которое пристроила на журнальном столике. Завершив дело, она взяла телефон.
- Доброе утро, Станислав Александрович! Какое для меня задание на сегодня? - улыбаясь своему отражению, задорно выпалила она.
- У тебя уже есть задание, - Стас демонстрировал противоположное настроение, - Когда вернусь с планерки, хочу, чтобы ты...
Саша отключилась, не дослушав. "Увольнять будут. За прогулы" - подумала беспечно. Ее сильно тянуло в редакцию, и повод, даже такой, не огорчал.
Она бросила взгляд на вешалку с одеждой, которую вчера перед сном извлекла из вечно приоткрытого шкафа. Серый брючный костюм она купила в феврале этого года и весной носила почти ежедневно, меняя блузки - до того он был хорош на ней. Но раз ее увольняют и ей грозит позор, слишком официальный наряд не годится. "Нахамлю им на прощанье", - Саша хищно прищурилась и нырнула в шкаф.
Ровно в половине двенадцатого на пороге кабинета отдела права появилась девушка, обутая в круглоносые замшевые ботинки (покупались для пресс-тура в Приэльбрусье, но не пригодились), в джинсах и синем худи с гербом Йельского университета на спине - кто-то подарил его Гордею, но вещь оказалась маломеркой и досталась Саше. Худи был таким толстым, что ни куртки, ни пальто на него не налезали, а на улице стоял адский холод. Поэтому Саша решила принять последний совет своей одноклассницы и приехала на машине.
- На картошку собралась? - не одобрил Лев Трусов.
Саша занялась своим компьютером. Увидев ее со спины, Лева подбежал, вцепился в худи и стал водить пальцем по надписи на эмблеме.
- О, да тут по-еврейски... - с уважением бормотал он, - Ов... ав...
От его прикосновений Саше стало щекотно - она захихикала, и они начали в шутку драться. Кирилл и Рита, свидетели сцены, прыскали и переглядывались.
Веселье прервалось внезапно, как только в кабинет вошел Стас.
- Козлова, отставить. Иди за мной.
Чтобы привлечь к себе внимание, Поляков даже стукнул по Сашиному столу. Она молча поправила одежду и вышла.
- Шнелле, шнелле, - дразнился вдогонку Трусов, - Эсесовец. Юдофоб.
-------
Саша молча следовала за Стасом. Спустились на пятый этаж. Они направлялись в "рюмку". "Ну, точно, увольняют, - размышляла Саша. Приближаясь к кабинету Ланского, она внутренне напряглась. Скандал, который она устроила шеф-редактору несколько недель назад, не мог остаться без последствий. - Решил высказаться на прощанье, в отместку".
Ю-ю услужливо вскочила со своего места и открыла гостям дверь в кабинет босса.
Иван Иванович сидел за обширным письменным столом. Было видно, что он ждал этих посетителей. Едва они успели сделать шаг внутрь кабинета, как он произнес:
- Станислав в курсе того, что я хочу сказать, поэтому давайте сразу его отпустим. Вы не против, Александра?
Саша согласно кивнула. Стас вышел, не проронив ни слова. Хозяин указал гостье на низкое коричневое кресло слева от своего стола. Кожаное кресло оказалось таким комфортным, что несколько мгновений Саша наслаждалась физическими ощущениями и не обращала внимания на Ланского.
Иваныч, как и Стас, словно тренировался держать паузу. Саша решила не отставать, она молчала и демонстративно оглядывалась. Ей было страшновато, но уютный худи, как одело, укрывал ее от внешних опасностей.
До этого она бывала в кабинете шеф-редактора три или четыре раза и не обращала внимания на обстановку. Похоже, Ланской и вправду жил на работе, как о нем говорили. На подоконнике между цветочными горшками стояли электрочайник и крохотный кофейный аппарат. В приемной у секретарши тоже имелась электро-кофеварка, но большая, как в баре. Несколько обувных коробок одна на другой сложены в углу у книжного шкафа. Пепельницы - чистые и испачканные - числом не меньше пяти. Стены увешаны фотографиями, дипломами. Флажки, сувениры, какие-то свертки на книжных полках. Живописное полотно размером А3 в простоватой рамке, изображающее летний лес и речку, нависало над головой хозяина.
На рабочем столе - огромном, как бильярдный - царил хаос. Саше этот стол напомнил левин - только бумажек и ручек на нем валялось еще больше. Плюс то, от чего трусовское рабочее место свободно - какие-то игрушки, статуэтки, часы, минералы. Несколько настольных календарей, чугунная ключница в форме дерева. На самом краю матрешками выстроились по росту гильзы разных калибров. Они стояли на уровне сашиных глаз. Она поглядывала на Иваныча сквозь них, как из-за тюремной решетки.
Возле двери Саша увидела напольную вазу - с виду настоящая китайская. А за ней, в углу, сейф, выкрашенный молотковой краской под бронзу.
"Лучшее, что здесь есть, это мое кресло", - решила Саша, уютно ерзая. Она закинула ногу на ногу, мысок ботинка высоко задрался. Толстый худи надулся пузырем. Поза получилась хулиганская. Саша поняла, что не промахнулась с нарядом - она казалась уверенной и независимой. Пофигисткой, как выразилась бы Рита Огородникова.
- Увольняете? - не выдержала Саша.
Получилось с вызовом, почти хамство. Она этого не хотела, но слово - не воробей. Игру в молчанку она проиграла.
- Думаем оформить это иначе, - недобро глядя на нее сказал Ланской. - Переводом на другую должность.
- Младшим помощником архивиста Жоржика? - Саша рискнула остаться в роли нахалки.
Ланской шумно вздохнул. "Сейчас заорет", - оробела Саша.
Но он сдержался.
- Сначала выслушайте. Я вас вызвал не загадки загадывать.
Саша покраснела. Ей стало жарко в ее уличной одежке.
- Мы ценим своих журналистов. Стараемся найти с ними общий язык, не смотря на обстоятельства. И по возможности помогаем расти. С ноября "Вся Москва" запускает еженедельное приложение о Подмосковье. Восемь полос. Название уже есть - "Ближний круг". Как вы догадываетесь, оно будет посвящено районам, прилегающим к Москве. Тематика широкая. Экономика с акцентом на недвижимости, культура, социальная проблематика. Краеведение.
- Вы предлагаете мне уйти в это ваше Подмосковье? - снова перебила Саша, - То есть, в "Ближний круг". Подальше от Тверской, 13.
Саша решила отказаться от предложения. Из ежедневки в еженедельник - меньше нагрузка, а значит и зарплата. Да и вообще, унизительно - это они совершили подлость, а не она. Не уволят же ее по статье, в конце концов.
Ланской надолго замолчал. Саша почувствовала, как ему трудно с ней разговаривать. Каких усилий ему стоит сохранять хотя бы видимость доброжелательности. Пожалуй, впервые в жизни Саша встретила настолько мощную антипатию к себе.
Он взял в руку карандаш, что-то почеркал на первом попавшемся под руку листке. Отложил карандаш и потянулся к левому краю стола, приподнимаясь с места. Саше показалось, что рука шеф-редактора направляется к ее лицу. Она замерла.
Рука остановилась - Ланской взял двумя пальцами маленькую гильзу, из последних в шеренге.
- Вам предлагается должность редактора приложения, - с ровной интонацией произнес он, - С повышением зарплаты на двадцать процентов. Одного корреспондента можете взять из своего отдела по согласованию с редактором. Еще двоих назначу я. Это все, что мы готовы для вас сделать, других вариантов не будет. Ответ дадите, скажем, послезавтра, в пятницу. Нет, - Иван Иванович передумал, - В пятницу торжество. В понедельник утром, до планерки. Все ясно?
Повышение в должности, повышение в зарплате! От возбуждения у нее заколотилось сердце. Но короткая неприятная мысль кольнула, как иголка.
- Кто будет моим непосредственным начальником?
- Я. И главный редактор, - Ланскому не терпелось закончить разговор.
- А если я захочу остаться в отделе права? Ведь я могу отказаться? Извините, я забыла поблагодарить...
Ланской стукнул ладонью по столу, чтобы она замолчала. "Второй раз за день на меня начальство стучит", - мелькнуло у Саши неуклюжее наблюдение, и в ожидании ответа она напряженно уставилась на Ланского, насупив брови.
Он оглядел ее и усмехнулся.
- Не делайте вид, что вас не заинтересовала финансовая сторона, не поверю, - сказал он. - Повторяю, других вариантов нет. Не нравится - можете быть свободны.
- Меня интересуют не деньги, а возможность нормально работать, - Саша почувствовала себя оскорбленной, - Возможность публиковать честные, качественные тексты. И чтобы их не заворачивали по политическим причинам. Тем более, по коммерческим.
Козлова гордилась собой. Это профессиональный ответ, думала она, пусть и не прямой, намеками, но он все понял.
Ланской снова глубоко вздохнул. Он повертел в руке маленькую гильзу и поднес ее к глазам, рассматривая, будто впервые.
- Упрямство. Мания величия, - сказал он, обращаясь к гильзе, - Комплекс превосходства. Мессианство ничтожества. Вот, что ты видишь сейчас. Как и тогда.
"Девять миллиметров", - ужаснулась своей догадке Саша. Страх тяжелой льдиной ударил в грудь. Ланской едва шевельнулся - а она вздрогнула всем телом. Он прицелился и метко бросил гильзу в китайскую вазу. Кусочек металла гулко звякнул по дну.
Саша неловко выбралась из кресла. У нее скрутило живот.
- В понедельник утром! - сказал Ланской ей вслед.
-------
Вернувшись в свой кабинет, Козлова почти бесшумно собрала сумку-рюкзак. Она хотела стать невидимкой. Рита, Кирилл и Лева молча наблюдали за ней - им не терпелось услышать, куда ее вызывали и что произошло, но вопросов они не задавали, боясь не угадать с интонацией. Тишину нарушил Стас, вернувшийся из столовой.
- Ну, как? Договорилась с Ланским? - с улыбкой обратился он к Саше.
Его утреннюю холодность как рукой сняло. Она стояла бледная, смешная в своем бесформенном худи и прижимала к груди рюкзак.
- Пойдем ко мне, - привычно сказал он и направился в свой закуток.
Саша не двигалась. Немного испуганный Лева заглядывал ей в глаза, как это делают девочки-подружки.
Стас подошел к ней и легонько потянул за руку.
- Ну? Расскажи.
Саша словно очнулась. Она резко выдернула руку и отступила назад.
- Почему ты меня не защищаешь?! - закричала она Стасу, - Никогда! Ты опять меня подставил!
Саша заплакала, но почти сразу остановилась и вытерла слезы. Она смотрела на него, взглядом требуя ответа. Коллеги едва дышали. В кабинет кто-то заглянул и сразу скрылся.
Поляков был ошарашен. Не сказав ни слова, он ушел к себе.
- Сбегаешь, как всегда! Сколько раз я уже это видела! Чертов молчун!
Саша плюхнулась в свое кресло и замерла, склонив голову. Долгую тишину прервал мелодичный перезвон - Рита шла к Саше, посверкивая серебряными украшениями.
- Он не просто так сбегает, не понимаешь? - громким шепотом, чтобы всем в комнате было слышно, сказала она, - Он тебя боится.
- С ума сошла? - Саша уставилась на коллегу.
- Боится-боится. Знаешь почему? Он влюбился! Я сразу заметила.
- А правда, Сашка, Стас к тебе неравнодушен, - присоединился Лева. - Но ты же замуж собралась - вот он и переживает. Слушай, на фиг тебе твой бизнесмен, выходи за Стаса.
- Ты что?! - Рита с возмущением ткнула Леву кулаком в плечо, - Кто за таких выходит? У него один пиджак!
- И две водолазки - летняя и зимняя, - возразил тот. - И еще, кажется, рубашки есть. А, кстати, куда он деньги девает? Живет один, пьет мало, зарабатывает много. Не знаешь, Саш?
Она не слышала вопроса, задумавшись о своем. Покачав головой, выключила компьютер и направилась к выходу.
- Нет, он в меня не влюбился, - со вздохом сказала Саша, оглянувшись, - К сожалению.
Эта неожиданная дискуссия ее успокоила. И сильно заинтриговала. Погруженная в раздумья, Саша почти дошла до метро, когда вспомнила, что приехала в редакцию на машине. Она развернулась и отправилась на стоянку.
Серо-голубое здание бизнес-центра, окруженное вечнозеленой растительностью, поблескивало дымчатыми окнами. По замыслу архитекторов оно было призвано украсить окружающую застройку. Но этого не произошло. Башня выглядела как расфуфыренная в люрекс гостья, явившаяся в уставшую после трудового дня семью. Саша нашла глазами пятый этаж.
- Иваныч грозится меня убить, как Чеснокова, - пробормотала она. - Это невероятно. Но факт.
У нее оставалось пять дней на раздумья - до понедельника, как приказал Ланской. О том, чтобы согласиться на "Ближний круг", речи не шло. Уйти от Стаса к Иванычу? Тут и думать нечего. Саша видела два пути - навсегда распрощаться со "Всей Москвой" или проигнорировать предложение, работать дальше в отделе права и постараться не дать начальству ни одного повода для увольнения. Это означало продолжение конфликта. Прислушавшись к себе, Саша пришла к выводу, что готова еще немножко повоевать.
У шлагбаума ее догнал Григорян.
- Поздновато на работу приходите, Павел Владимирович, - сказала Саша, едва взглянув на него.
Прошло уже столько времени с тех пор, как она узнала о роли Григоряна в истории с заказными публикациями, но так и не поговорила с ним. Избегала встреч, не отвечала на звонки, а один раз даже притворилась, будто ее нет дома, когда он по своей бесцеремонной привычке нарисовался на ее пороге в одиннадцать вечера. Павел намек понял и отстал.
Она не трусила. Это была трезвая оценка бойцовских качеств противника. Григорян слишком крут в словесных баталиях. Ссориться с кипящим ненавистью Ланским проще, чем с мягким и немножко влюбленным Павлом. Саша представляла, как она будет его отчитывать, бросать в лицо обвинения. А в ответ он ее переубедит, рассмешит или, еще хуже, соблазнит. Получится мыльная опера.
- Вторая смена, Александра Дмитриевна, вторая смена, - Григорян шагал за ней по парковке. - Раз уж мы здесь, давай научу тебя движению задним ходом.
- Спасибо, не надо. Через ворота выеду, - и Саша поспешила забраться в свою Корсу.
Заезжать на парковку полагалось под шлагбаум. Он всегда был поднят, видимо, не работал, но отпугивал посторонних водителей фактом своего существования, и они здесь не парковались. На противоположном конце парковки имелись обычные ворота, они вели в неудобный переулок с давно не латанным асфальтом - туда Саша и направилась.
- Тебе идет новая прическа! - крикнул вдогонку Павел, - Молодит!
Глава 12
Это была самая беспокойная пятница в году. Чтобы пораньше управиться с номером и начать большую редакционную гулянку ровно в шесть, как значилось в выстраданных Кирюшей приглашениях, планерку назначили на восемь утра. Доклад "свежей головы" отменили, чтобы не терять время. Не выспавшиеся, но возбужденные предвкушением торжества члены редколлегии быстро зачитали свои заявки и разбежались по отделам. Одни - срочно работать, другие - выпить по маленькой, чтобы поднять настроение на весь день.
Именины "Всей Москвы" совпали еще с двумя событиями, по традиции сопровождаемыми выпивкой. Фотограф Дима Рубан ночью пригнал новую машину из Липецка. Сегодня он планировал "обмыть" Гранд Витару, а назавтра, субботним утром, поставить на учет в ГИБДД. Четвертый этаж гулял - в офис фотослужбы то и дело заглядывали безымянные девушки из дирекции и их начальники - чиновного вида мужчины в костюмах-тройках. Они опрокидывали стопки и желали Диме "ни гвоздя, ни жезла".
Центром притяжения шестого этажа стал кабинет отдела права. Кирилл Лунев давал отвальную - это был его последний рабочий день. Парень настолько щедро проставился, что весть о двух ящиках разнообразных бутылок скоро разнеслась по кабинетам. Выпивохи поскромнее придумывали поводы, чтобы заглянуть в епархию Стаса Полякова, где их предсказуемо ожидало приглашение выпить "на добрую дорожку нашему Кирюше". Так Козлова узнала, что Денис Малинин из отдела экономики - кирюшин "земляк", потому что оба родились в Московской области. В противоположных ее концах - но и такое землячество требовало братаний и тостов. А неразлучного с Малининым Юру Кудрина непреодолимо тянуло к гитаре, которую Кирюша принес на работу. Юра осторожно ставил тонкие пальцы на гриф, дергал струну, потом в отчаянии взмахивал рукой и говорил: "Эх, не умею! Выпью с горя".
Но таких было меньшинство. В основном коллеги запросто вваливались в отдел, сами наливали, не дожидаясь приглашения. С возгласом "За тебя, Кирюха!" заглатывали дозу алкоголя и спешили по своим делам. Поглядев на это разграбление, совестливый сосед Володя Айсинов сгонял в магазин и принес в качестве компенсации четыре бутылки водки, что только усугубило ситуацию.
В результате к часу дня отдел права за исключением Игоревны, которая была на интервью, и куда-то запропастившегося Григоряна, напился почти до нетрудоспособного состояния. Поляков вышел из каморки, провел смотр своего подразделения, выбрал самого трезвого бойца - Риту Огородникову - и отправил ее на срочное задание: опрашивать пассажиров Киевского вокзала.
Концентрируясь из последних сил, Саша Козлова и Лева Трусов складывали непослушные слова в предложения. В воскресенье Лева узнает, что написал свой лучший текст - о новом законодательстве касательно бездомных животных. Этот опыт сослужит ему плохую службу - привычка пить и писать одновременно способна открыть автору неведомые в трезвом состоянии глубины творчества, но почти гарантированно закрывает ему карьерные возможности.
Стас Поляков не считал, что занимается творчеством, поэтому то и дело отпивал виски из бутылки, которую предусмотрительно умыкнул в самом начале пьянки. При этом не переставал колошматить по клавиатуре, приводя в порядок писанину Козловой. Редактор нервничал. Его отвлекал ее звонкий, с эротичными постанываниями смех - она была такой пьяной, что боялась встать со своего места, чтобы выйти в туалет, и гулкий баритон Лунева - кто-то в десятый раз умолял его "сбацать" на гитаре, тот обещал, но позже. Когда спустя час Огородникова вернулась, Поляков успокоился и стал ждать от нее текст.
Но спокойствие продлилось недолго. Редактора отдела экономики Семена Степняка, который сегодня по графику значился выпускающим, внезапно сразил грипп, и он уехал домой. Это грозило катастрофой, поскольку на "экономистах" держалось пол-номера, а двое из них - Кудрин с Малининым - быстро теряли форму. На беду днем раньше заболел редактор отдела политики Костя Запольский. В обычный день обязанности обоих легко взял бы на себя Ланской, но они с Борцовым с утра увязли в светских делах. В итоге как-то само собой вышло, что главным по номеру оказался Лукьяненко - то ли малопьющий, то ли не пьянеющий. Он попросил Полякова подежурить на верстке, где в тот момент совершенно точно не было спиртного, а сам взялся за тексты, которыми "экономисты" и "политики" загружали редакционный каталог.
------
Придя на работу в четыре часа, Павел Григорян застал редакцию на пике безалаберности и веселья, хотя до сдачи номера и начала основного торжества было еще далеко. По коридорам носились дамы из отдела общества - они раздавали фетровые подушечки в форме звезды. Павел недоумевал, зачем всем суют игольницы, при чем они здесь, но на самом деле это были броши. Рукодельницы из "общества" специально к празднику сотворили кривобокие украшения, символизирующие рубиновые кремлевские звезды с логотипа "Всей Москвы". К каждой подушечке была пришита липучка, способная цепляться к чему угодно мало-мальски шершавому.
Больше всего шума доносилось из кабинета отдела права. Столы, включая григоряновский и исключая ритин (она продолжала набирать текст, вжавшись в стену) были сдвинуты. На бумаге, украденной из лотка принтера, высились горки мясной нарезки. Не меньше дюжины человек галдели и чокались. Войдя в кабинет, Павел задорно поприветствовал коллег, потер руки, как бы в предвкушении застолья, и, перекрывая шум, сказал:
- Ребята, давайте через часок? Дела добьем - и продолжим.
Гости послушно согласились, побросали пластиковые стаканчики и ушли.
В наступившей тишине было слышно лишь как позвякивает серебро на пальцах Огородниковой.
- Как хорошо! - проговорила Саша.
Она, наконец, собралась с силами, чтобы выйти в туалет.
- Готово! - воскликнула Рита, - Только подскажите мне какую-нибудь английскую фамилию на букву "х". Мне англичанин попался на вокзале, я его опрашивала. Имя Питер, а фамилию не разобрала, что-то на "х".
- Харрасмент, - серьезно ответил Григорян.
- Отлично, спасибо! - Рита начала печатать, но остановилась. - А это точно английская фамилия? Слово-то знакомое...
Аудитория, выпучив глаза, почти не дышала.
- Конечно, английская, - авторитетно сказал Григорян, укладывая на хлеб кусок колбасы. - Про Битлз слыхала? - Рита согласно закивала. - Джон Леннон, Пол Маккартни, Ринго Стар и Джордж...
- Харрасмент! - подхватила Рита и закончила текст. - Кому отсылать? Стаса ведь нет.
- Лукьяненко, - не глядя на нее ответил Трусов, - Сегодня он у нас командир.
Козлова, давясь бесшумным смехом, сползла со стула. Через минуту шестой этаж сотряс громоподобный хохот Лукашки.
-------
В этот день ему больше не довелось посмеяться. Чем ближе к дедлайну, тем хуже шли дела. Не все сотрудники редакции сориентировались в перестановках в верхах. Одни носились в поисках провалившегося сквозь землю Иваныча и отмахивались от Лукашки, который ни с того ни с сего взялся командовать. Другие, отчаявшись понять, кто сегодня главный, засылали сразу на верстку некондиционные тексты. Поляков как мог их отлавливал, правил с экрана, его дергали верстальщики, корректоры, фотографы. То и дело звонил Лукьяненко, орал, переходя на мат, Поляков отключался - через минуту все повторялось сначала.
Отдел экономики пошел на открытый бунт. Догадавшись, что заявленных с утра текстов Малинина и Кудрина не будет, Лукьяненко отправился на поиски недисциплинированной парочки и обнаружил их в офисе фотослужбы с рюмками в руках, в окружении солидных мужчин из дирекции. Орать при них Лукьяненко не решился. Весь нерастраченный гнев он обрушил на дееспособных сотрудников отдела экономики, которые вкалывали и за себя, и за двоих предателей. Оскорбленные несправедливостью, "экономисты" слаженно и отчетливо произнесли "Идите на х...". Лукьяненко не стал возражать. Он вернулся к себе, шуганул в сердцах свою "мышку", отдышался и вновь принялся руководить газетой. Ему было обидно до слез.
Положение спасла Вера Костина. Устав от гвалта, который прорывался в ее уютный кабинет, она выбралась наружу и методично обошла все отделы. Собрав информацию о степени готовности материалов, спокойно ответив на вопросы коллег, Вера Николаевна на ходу скорректировала план номера и исключила из него то, что журналисты явно не успевали сделать. Освободившиеся газетные площади она заполнила готовыми статьями из запасников отдела культуры (они поистине были неисчерпаемы), приказала Стасу растянуть несколько фотографий и удлинить заголовки. В восемнадцать ноль ноль номер "Всей Москвы" был сверстан без дыр и хвостов. Впоследствии его "гвоздем" редколлегия признала заметку Льва Трусова про бродячих собак.
-------
Козлова немного пришла в себя. Простояв полчаса у распахнутого окна курилки, она надышалась смесью свежего воздуха и чужого сигаретного дыма, продрогла и относительно твердой походкой спустилась на пятый этаж.
Освобожденный от стульев пресс-центр был полон. Толпа из сотни сотрудников газеты стояла в каре вдоль стен перед накрытыми столами. Женщины, похорошевшие, не смотря на адский рабочий день, расслабленно улыбались фотографу Гуськову, который спешил запечатлеть каждого в этот праздничный момент.
Фетровые звездочки бабочками расселись на самых разных частях женских тел. Одни соорудили из них браслеты, другие - кулоны, третьи, кто посмелее, серьги. Красавица Кристина из отдела политики раздобыла черную ленту и пристроила звездочку на шею в качестве бархотки. Мужчины не особенно оригинальничали, а кто-то вовсе пришел без звездочки. Жоржик Глушко, сверкающий иссиня-черными, только что покрашенными волосами, приделал звездочку к пряжке ремня и стал походить на состарившегося порноактера. Саша вспомнила, что забыла свою брошку в ящике стола. Но возвращаться не хотелось.
Коллеги слушали главного редактора и генерального директора - лысого, длинноносого и черноусого мужчину. Они перебивали друг друга и поддакивали - получалось по-семейному мило. Совместный тост затягивался. Видимо, Ланской это понял - он что-то шепнул на ухо своему начальнику, все отчетливо услышали ответ: "Сейчас, сейчас".
Иван Иванович ради праздника сменил джинсовую безрукавку с карманами на безрукавку шерстяную, без карманов. На левой стороне его груди сияла красная звезда. Точно в том же месте свои звезды прикрепили вип-гости, включая мелкую, как тринадцатилетняя, увядшую пассионарию Инну Помазкову и статную Анну Яковлевну. Они стояли шеренгой за спиной двух говорящих.
- Орденоносцы, б...дь, - услышала Саша шепот. Оглянулась - Валентин Лось припозднился, как и она. Не дотянувшись до столов с выпивкой, он с удовлетворением нашел повод позлиться.
- И сегодня я ответственно могу сказать: мы сработались! - Вещал гендиректор, - Мы отличная команда!
- Лучшая, - раздался чей-то одинокий голос.
- Вот это, я считаю, правильный настрой! - подхватил Борцов. - За это мы и выпьем - за лучшую команду!
- Ура-а, - Публика ответила дружнее, уже несколькими голосами.
Когда торжественная часть завершилась, и випы потянулись в народ, маленькую Помазкову облепили поклонники и поклонницы. Ее белая головка мгновенно утонула в грудях и плечах фанатов.
- Меня-то пустите! - прорывался в центр круга Ланской.
Ольга Игоревна недоверчиво глянула на главного врага "помазковцев", но сделала шаг в сторону и даже слегка подвинула рукой стоящих рядом.
- Здравствуй, Ваня! - Помазкова двумя руками пожала огромную ладонь Ланского, - Как ты?
- Пойдем, выпьем? - Ответил тот и, приобняв ее, вывел из окружения фанатов.
- Все правильно, что им теперь делить? - Лось все еще стоял возле Козловой, к ней он и обращался, - Бабки попилены, грехи замолены.
"Ну, до этого еще далеко", - подумала она, провожая взглядом ненавистную громоздкую фигуру.
-------
Поначалу веселье захватывало зал целиком, но постепенно распалось на несколько очагов. Рубан, обычно стеснительный парень, артистично рассказывал о покупке машины, о дорожных приключениях.
- Город маленький, но я-то его не знаю! - Он размахивал стаканом, расплескивал напиток, но не успевал сделать глоток, чтобы не нарушить повествование, - Ну нет разворота, и все! Километр проехал, наверное. И вдруг смотрю - прерывистая для въезда в подземную парковку, а выезд как раз на ту сторону. Я и заехал. Талончик пробил и выехал!
- Заплатил что ли?!
- Ну да, пришлось. Пятьдесят рублей за разворот!
Слушатели захохотали, зазвенели бокалами. Непьющий ни грамма старик Гуськов, смеясь, утирал ладонью "усы" от густого апельсинового сока. Кажется, он успел сфотографировать всех присутствующих и теперь охотился за интересными групповыми снимками. В противоположном углу зала происходило как раз то, что нужно. Коллеги пытались качать на руках главного художника. Гуськов рванул туда.
- Гаврилыч, поздравляем! - кричали девушки из отдела верстки, - Качай его!
- Рано, через шесть месяцев! - отбивался Гаврилыч, пьяно хватаясь за их руки.
- А что случилось-то? - приставал Гуськов.
- Дочь беременна, дедом буду! - успел ответить главный художник перед тем, как его все-таки уронили.
Гуськов спохватился, вцепился в аппарат, но поздно - момент ушел.
Заиграла музыка, немного приглушили свет.
- Танцы! Танцы! - завопили верстальщицы и потащили своего любимого Гаврилыча в центр зала.
Вместе с музыкой в зал вошли несколько випов во главе с Борцовым - они "догонялись" в его кабинете в узком кругу. Главный редактор заинтересованно огляделся. Две девушки - Саша Козлова и Наташа Соболь беседовали, отпивая из бокалов. Борцов заговорщицки кивнул випам, призывая последовать его примеру, и направился к девушкам - пригласить на танец редактора отдела культуры.
Оставшись в одиночестве, Саша заторопилась найти другую компанию, чтобы ненароком не оказаться в паре с каким-нибудь незнакомым начальником - ей не хотелось разговаривать с чужими. В нее врезался Гаврилыч - главного художника снова пытались качать, и он снова упал. Ему на помощь поспешили женщины - мелькая пристроенными там и сям звездочками, они пытались поднять его и сами валились с ног.
- Октябрята, - Стас возник возле левого сашиного плеча и кивнул на кутерьму.
Она усмехнулась. Шутка Полякова понравилась ей больше, чем Лося.
Один из приглашенных - пожилой увалень ростом с нее - шел прямо на Сашу.
- Давай танцевать, - шепнула она Стасу и, не дожидаясь ответа, выдернула его поближе к середине зала.
Они начали медленно двигаться в танце. Саша заметила, что Стаса слегка шатает. "Он пьянее меня", - отметила она и подняла голову. Ее взгляд остановился на черных, коротко постриженных волосах на затылке. Смуглая худая шея пряталась в воротнике водолазки. Саша уловила слабый запах парфюма и тихо ахнула - тот же, что у Гордея, очень дорогая марка. "Так вот куда он деньги тратит", - она улыбнулась, вспомнив недавний разговор в отделе.
Наступила пауза, но Стас и Саша так и остались стоять, держась друг за друга. Заиграла новая композиция - они продолжили танцевать. Саша почувствовала, что он хочет что-то сказать. Ну наконец-то! Она повернула к нему голову и неожиданно они соприкоснулись лицами: в тот момент он наклонился к ее уху, но из-за случайного прикосновения замер - и промолчал.
"Вау, как с тобой сложно!" - с досадой подумала Саша, представив себя матерой соблазнительницей. Через мгновение она будто потеряла сознание. Она ощущала лишь его губы, мягко затягивающие ее в воронку головокружения и даже не заметила, что музыка смолкла, выключился свет, что они стоят, замерев и вцепившись друг в друга.
Свет и музыка вернулись, пара прервала поцелуй и продолжила танец. "Вот это прелюдия! Супер, просто супер!" - ошеломленная Саша пыталась восстановить дыхание. Такое с ней произошло впервые. Она и не думала, что может "забалдеть" от поцелуя. Саша не пугалась грубости своих мыслей, она подсознательно понимала, что высокий стиль в этот момент прозвучит пошлостью.
-------
Вечеринка набирала обороты, но непочатых бутылок меньше не становилось - будто кто-то специально позаботился о том, чтобы коллектив газеты этим вечером продемонстрировал все, на что способен.
Опьянение главного редактора достигло той стадии, когда ходить он уже не мог, но говорил относительно гладко. Олег Петрович Борцов восседал на стуле в центре большой компании. Он сорвал с лацкана звезду, сорвал даже галстук и обращался к гостям и подчиненным снизу вверх.
- Вот вы подсмеиваетесь надо мной, подшучиваете, я зна-аю! - потрясал он указательным пальцем, - Журналисты! Думаете, я шепеляля... шепелюю? - Прозвучало "сепелюю". - Это вологодский акцент! Наше северное русское произношение! - Он произнес "аксент" и "произносение". - Лей давай!
Главред протянул бокал, кто-то наполнил его водкой. Борцов залпом выпил, сморщился, но от закуски отказался.
- "Борщов"! Кстати, это слово я произношу правильно, как вам нравится. Неуважение! Вот что я вам скажу. А я вас уважаю. Всех! И вас, - обращаясь к статному блондину, представителю главного акционера, Борцов попытался сделать поклон. Но потеряв равновесие, завалился на бок - его едва успели поймать.
- Борщу не наливать, - шепнул стоящий здесь же Лукьяненко.
Он все еще был не в духе, не принимал участия в веселье, но держался вблизи начальства на всякий случай - как дежурный редактор волею судьбы.
Сколь ни был пьян главред, но реплику он расслышал и ее источник вычислил. Шумно сопя и не сводя глаз с наглеца, он попытался встать на ноги, но тут же грохнулся мимо стула, больно ударившись бедром. Випы с независимым видом поспешили покинуть конфузное место.
Лукьяненко с легкой обидой осознал, насколько эти люди не уважают главреда его газеты. Кольнула жалость к нелепому в своей должности и в общем-то безобидному Борцову. Вместе с Гуськовым и подоспевшим Поляковым они подхватили начальника под руки и поволокли в его кабинет. Уложив Борцова на диван, Лукьяненко приказал вбежавшей за ними Екатерине проверять его каждые полчаса.
Когда Стас вернулся в зал пресс-центра, Саши там уже не было. Стянув со стола мандарин, он отправился на шестой этаж.
Зато Глеб Лукьяненко увидел тех, кого хотел. Злой на себя, на безответственных коллег и перепивших начальников, на весь этот нелепый день, который обещал быть таким увлекательным, он решил, что источник сегодняшних бед - пропойцы Юрий Кудрин и Денис Малинин. Парни обрели второе дыхание и, весьма крепко держась на ногах, чокались в кружке сотоварищей по отделу. Лукьяненко большим белым облаком надвигался на них со спины. Но произошло непредвиденное: кто-то сделал шаг и ненароком закрыл собой рослого крепыша Малинина. Размашистый удар открытой ладонью, который Денис ощутил бы как шлепок, обрушился на щуплого Юру - и он растянулся на столе, пачкая в салатах рубашку. Коллеги ахнули.
Глеб смутился - он не ожидал такого эффекта. Опасаясь развития конфликта, трезвый Лукьяненко поспешил домой.
Кудрина почистили, налили ему утешительную рюмку. Он сделал вид, что успокоился, но на самом деле придумывал план мести. План не рождался. Заручившись поддержкой друга, он повел его на шестой этаж - взламывать кабинет врага, чтобы уже там, на месте родить остроумную идею. Дверь оказалась не заперта. Парни вошли и огляделись.
- Богато живет, - сказал Малинин, рассматривая красивые безделушки со всех концов света. - Может, комп ему разбить?
- Комп казенный, новый выдадут, - отказался Кудрин.
Он подошел к огромному напольному глобусу и постучал по нему, прислушиваясь к звуку. Затем дотянулся до металлической штуковины на полке - это была имитация статуэтки Оскара, тяжелая, как оригинал, но вдвое крупней. Повертев в руке фигурку, Юра с размаху одним ударом разбил глобус. Обломок пластмассы от острова Ньюфаундленд до Пиренеев провалился в чрево земного шара. Туда же отправился и Оскар.
Юра заглянул в отверстие. Расстегнул штаны и начал справлять малую нужду внутрь глобуса. Денис поспешил присоединиться. Приятели долго с наслаждением журчали - обоим давно хотелось в туалет, но им трудно было оторваться от выпивки.
------
Взволнованная, сияющая Саша стрельнула сигарету и курила на лестнице. Она тихо смеялась сама с собой, снова и снова вспоминая ощущения, которые испытала со Стасом. "Он совсем другой! Не вмешивается, не давит. Павел тоже не давит, но он манипулятор, действует на меня, как удав на кролика, - размышляла Саша и млела от предвкушения. - Но Стас... И где я была столько лет? А главное, химия! Холодные серые глаза, внешняя непроницаемость и огонь внутри!"
Она представляла себе развитие эпизода со Стасом. В том, что продолжение последует, она не сомневалась.
Саша почувствовала острый приступ счастья. В последний раз такое с ней было на свадьбе подруги, когда они с Гордеем пили вино и целовались. Но в тот вечер она как бы любовалась со стороны нарядной, красивой парой, в которой она - равноправная половинка умопомрачительного Гордея. Сейчас чувство было другим, оно шло со дна души, из темного омута смутных предвкушений, в который никто не заглянет, чтобы полюбоваться "красивой парой". В ней рождалось нечто неизведанное, настоящее, что не способны увидеть посторонние. Еще секунды, может быть, минуты - и ее жизнь изменится, появится новая сущность - она и Стас. Одновременно холодный и горячий, околдовывающий...
Саша побежала в зал, чтобы срочно зажевать табачный перегар.
------
У одного из столов она увидела столпотворение, центром которого был Трусов. Оттирая локтями соседей, он ловко набрасывал праздничную снедь в раздобытую где-то огромную тарелку.
- Лоботрясов, не наглей, это не тебе одному! - кричали на него другие, кто не располагал большой тарелкой, но цель имел ту же - натаскать еды для посиделок в узком кругу.
Крупная женщина из администрации толкнула Леву под руку - из тарелки на пол выпрыгнул маринованный шампиньон. Лева распрямил спину.
- Вы не понимаете?! - закричал он женщине, - Мы все здесь боремся за место под солнцем!
Саша заспешила подстраховать товарища, но обернулась на шум. Громко разговаривая и хохоча, в зал ввалились трое. Ланской обнимал за плечи Помазкову, которая еле переставляла ноги. С другого бока ее поддерживал незнакомый разухабистый тип из приглашенных.
- Кто с нами выпьет за вечное процветание "Всей Москвы"? - взревел "отец-основатель", оглядывая аудиторию и приседая на нетвердых ногах.
Люди растерялись. В таком состоянии сдержанного Иваныча видели впервые. Энтузиастов не нашлось.
Он уперся взглядом в Козлову, которая стояла посередине зала, не успев дойти до места левиной битвы.
- Минуточку! - Ланской отпустил Помазкову и начал хлопать себя по животу. Не обнаружив на привычных местах карманов, он полез в карман брюк. Вынул руку и шатаясь направился к Козловой. Та отступила на пару шагов. Ей снова, как тогда в кабинете, показалось, что Ланской хочет ее ударить.
- Н-на! - Ланской резко выбросил вперед руку и разжал кулак прямо у ее лица. Посыпались скомканные бумажки.
- Баксы... - прошептал кто-то, но хорошая акустика зала добавила громкости.
Саше захотелось умереть, всерьез. Прямо здесь, посередине зала, на глазах десятков людей. Она зажмурилась и боялась открыть глаза - вдруг зеленые комочки все еще падают на нее.
Ланской, пьяно топчась, медленно развернулся на сто восемьдесят градусов, подхватил Помазкову и вышел. Воспользовавшись моментом, Лева Трусов выскочил за ними, прижимая к животу свою тарелку.
- Сегодня наше руководство превзошло само себя, - после долгой тишины проговорила Вера Костина и осторожно притронулась к сашиному плечу.
Та стояла, белее мела. Но от прикосновения теплой человеческой руки ее чувства внезапно переменились. Больше не было обиды и стыда. Только холодная спокойная злость.
Из оцепенения ее вывел голос Григоряна, прибежавшего по трусовскому зову.
- Пойдем отсюда, милая, - тихо сказал он ей. - Лева грибов насобирал. Пора побыть с Кириллом.
------
Саша пристроилась в самом углу, на своем рабочем месте, которое теперь стало частью общего стола, и размеренно напивалась. Григорян подкладывал ей колбасу, но она лишь откусывала от дольки кисловатого яблока. В отделе права было уютно. Все свои. Зашедшая на огонек Ю-ю рассказывала о планах на отпуск, но ее не слушали. Стас стоял у стены, сложив руки на груди. Ольга Игоревна аккуратно кушала и тихо беседовала с подругой из отдела общества. Айсинов с двумя своими репортерами в три голоса шепотом соблазняли Леву перейти к ним в отдел - со стороны казалось, что они беззвучно поют для него хором. Рита сидела возле Кирюши, положив голову ему на плечо. Всем было хорошо и спокойно. Самое шумное место на этаже, каким оно было с утра, погрузилось в умиротворенный полусон.
Но ненадолго. Кирилл мягко высвободил плечо и взял гитару. Коллеги уже привыкли к необычному сочетанию его детского лица и глубокого мужского баритона. Но их ждал еще один сюрприз. Кирилл запел по-английски, с брутальной хрипотцой, свободно модулируя. Голосом и гитарой он владел безупречно.
Он исполнял что-то минорное, мрачное и невероятно красивое. Саша перестала пить. Она вслушивалась в слова, разбирая отдельные фразы. Потом бросила это и погрузилась в музыку, не оставившую места никаким другим звукам - ни в кабинете, ни рядом на этаже. Скоро кабинет набился зрителями, в дверях столпились те, кому внутри не хватило места.
Кирилл делал секундные паузы между песнями, не давая зрителям прийти в себя, уложить эмоции. У некоторых девушек выступили слезы. А он все повышал и повышал градус напряжения.
Наконец, Кирилл устал и налил себе минералки. Зрители, как заколдованные, молча следили за движением его рук.
- Спой Whistler, - раздался женский голос. Он принадлежал Кристине из премьерского пула. Девушка прижималась щекой к косяку двери. Звездочка алела на ее шее. Похоже, Кристина оказалась единственной, кто был знаком с этой музыкой.
"Предатель", - перевела в уме Саша и насторожилась.
Напившись воды, Кирилл снова запел. С невероятным надрывом, доводя до наивысшей точки драматизм, заключенный в песне.
- Don't go downtown! Don't go downtown! - рычал он, форсируя звучание басовых струн, отчего у самых восприимчивых слушателей разрывалась душа.
Саша почувствовала, будто ее тело наливается силой. Оно требовало действия. Ей хотелось закричать. Пьяная иллюзия охватила ее. Она выдвинула нижний ящик, взяла свою звездочку и, перелезая через чьи-то ноги, задевая руками головы, поспешила наружу. Задыхаясь, едва справляясь с головокружением, она спустилась на пятый этаж и на ходу прилепила звездочку к волосам.
Половина Ланского в стеклянной "рюмке" была пуста, дверь в его кабинет не заперта. Саша страшно обрадовалась. Она вошла в кабинет, уверенно схватила китайскую вазу и с наслаждением грохнула ее об пол. Ваза с визгом разбилась, среди осколков мелькнула гильза. Саша сгребла со стола остальные гильзы вместе с рюмками, ручками и безделушками и швырнула их на кучу расписных черепков. И только сейчас увидела открытую дверцу сейфа.
Саша присела на корточки и заглянула внутрь. Нераспечатанные пачки стодолларовых купюр лежали горкой. Много пачек, она не стала считать. Рядом помятый лист, вырванный из ежедневника. На листе она увидела рукописную табличку. Несколько фамилий и столбцы чисел напротив каждой. "Григорян", - прочла она верхнюю фамилию. Остальные тоже были хорошо ей знакомы. "Костина, Лукьяненко, Швец...".
- Шлюхи! - громко выругалась она. - Порядочных из себя разыгрываете, дешевые журналюги!
К ножке стола прислонились пакеты с сувенирной полиграфией, которую газета заказывала для подарков нужным людям. Календари, записные книжки... Все с логотипом газеты. На пакетах тоже краснела фирменная эмблема. Саша выпотрошила один пакет, смахнула в него содержимое сейфа и быстрым шагом покинула кабинет.
Вернувшись к себе, она оделась и, уже не слушая Кирилла, пошла прочь, на ходу запихивая пакет с деньгами в большую черную сумку.
- Don't go downtown, - бормотала она, сбегая вниз по лестнице.
------
Концерт в отделе права прервали громкие крики снаружи. Первой на них обратила внимание Рита Огородникова. Она положила руку на струны, останавливая песню. Кричал Лукьяненко - ругался, грозился и проклинал. Уже добравшись до дома, он заподозрил, что не запер кабинет. Глеб высоко ценил свою приватность и решил вернуться.
Привлеченные криком газетчики сгрудились в дверях международного отдела. Войти внутрь не решались, потому что рядом с Лукашкой стояли генеральный директор и его заместительница. Он разыскал их на четвертом этаже и привел к себе, требуя расправы. Абсолютная трезвенница, Анна Яковлевна обходила пьяных за три метра, покинула зал сразу после первого тоста, весь вечер провела за работой, но к финалу пьянки оказалась в самой горячей точке.
- Это дикари! - задыхался хозяин кабинета, потрясая кудрями, - Найдите их! Вызывайте полицию!
Все трое смотрели на разбитый глобус и торчащую из него макушку Оскара. Лукьяненко потянул статуэтку к себе, глобус качнулся, раздался всплеск.
- Я говорил Борцову, не нужно столько спиртного, - пробурчал гендиректор.
Анна Яковлевна толкнула глобус - звук повторился. Она окунула указательный палец в глобус. Потом понюхала палец, протянула своему руководителю и с осуждением произнесла:
- Вино!
Глава 13
Саша не верила в загробную жизнь. Но на следующее утро, одевшись потеплее, она завела машину и отправилась в Сергиев Посад, уповая на авто-навигатор. Повидаться с Алексеем Ильичом. Она понимала абсурдность затеи, но ничего не могла с собой поделать. Нужно было выговориться. Среди живых кандидатов в собеседники не было - потому что она никогда, не при каких обстоятельствах, никому не расскажет о своем вопиющем поступке.
Дефицита в самооправданиях она не испытывала. Десяток уважительных причин сходу рождались в голове. Вопрос был в том, что делать. Не только с деньгами, с работой, и даже со всей этой мичуринской историей. Как жить дальше, после того, как она выяснила, на что оказалась способна.
Знакомое кладбище было, как и в прошлый раз, почти безлюдно. Саша уверенно направилась в сторону молодых посадок. Свернула с главной тропинки, огляделась. Деревянного креста не видно. Она принялась изучать все могилы подряд. Наконец, нашла. Место креста заняло типовое надгробие из прессованной крошки "под мрамор". Надписи золотой краской. Портрет другой - с документа. На нем инженер Чесноков легонько улыбался тонкими губами. Теперь он был похож не на писателя, а на отцовского Буратино.
Саша в упор уставилась на портрет, словно ждала от него приветствия.
- Деньги я, конечно, верну, - громко произнесла она и испуганно оглянулась. Ее никто не слышал. Разве что Чесноков... - Сто семьдесят тысяч долларов! И это остатки. Судя по датам в табличке, больше половины уже потрачено.
Саша прислушалась. Вдалеке гаркнула ворона.
- Но судя по суммам, Ланской и еще кто с ним, не знаю, просто натырил этих денег себе! - горячо продолжила она. - Журналистам платил по две тысячи за текст максимум. А где остальное?!
Ответом на ее возмущение снова стал вороний крик. Саша заподозрила, что птица вступила с ней в перекличку.
- Столько людей пострадало! Раненым по пятьдесят тысяч рублей сунули в зубы. Разве это деньги? А на гребаный пиар такие суммы! За погибших заплатили по миллиону. Вот это щедро. За всех, кроме вас, - она замолчала и прислушалась.
Есть. Ворона каркнула.
- Может быть, раздать пострадавшим, анонимно? - задумчиво сказала Саша. - Узнать, кто больше всех нуждается. Или все-таки вернуть?
Кар-кар.
- Завтра же верну, придумаю, как это сделать. Нет, не завтра. Пусть помучается недельку. Мировская ему устроит. Интересно, она поверит, что не он украл эти деньги?
Она наклонилась к фотографии.
- Алексей Ильич, я порядочный человек?
Девушка всматривалась в лицо умершего. Разглядела за слабой улыбкой скрытый холод, недовольство.
- Простите меня, Алексей Ильич.
Саша выпрямилась.
- Клянусь, я допишу текст. Осталось чуть-чуть.
Она ушла, не оглядываясь.
Заводя машину, рассмеялась. Ей понравилась поездка. Ее и вправду отпустило.
------
Мировская поверила Ланскому, хотя от этого ему было не легче. Не пресс-секретарь мэра стала главной проблемой шеф-редактора.
Буря в его кабинете поднялась в воскресенье с самого утра. Но подчиненные о ней не догадывались. Для тех, кто постыдился прогулять, а таковых оказалось не много, рабочий день прошел спокойно. На этажах "Всей Москвы" было малолюдно, тихо - словно сами стены редакции все еще отсыпались после пятничного загула.
Редакция "проснулась" в понедельник. Волны невероятных, скандальных слухов захватили коллектив. Взбудораженные газетчики урывками выполняли свои обязанности, толпились на лестнице, в курилке, обсуждая потрясающие новости.
Во-первых, Рубана кинули с Витарой. Обильно "обмытая" в пятницу машина оказалась краденой. За это жена выгнала Диму из дома. Он божился, что ушел сам, как только она успокоится, он вернется. Но ему не верили - человек вторую ночь провел на работе, вряд ли по собственному желанию.
Во-вторых, в разгар гулянки в кабинете Лукьяненко кто-то спьяну сделал кучу. То ли на столе, то ли в кресле. Или в обоих местах. Никто ее не видел, но логика подсказывала, что она точно была. Иначе зачем он за свои деньги нанял клининговую бригаду, которая драит там каждый сантиметр. Кстати, украли его знаменитый глобус.
В-третьих, и это главная новость, Ланской домогается Козлову. На днях он вызывал ее к себе, они заперлись, а потом Козлова вернулась от него, вся не своя. Эту преамбулу всем желающим излагала Огородникова, со ссылкой на Юличку. "Харрасмент!" - с видом знатока изрекала Рита, смакуя английское слово, значение которого вчера узнала от Лукашки. Сюда же она приплетала Стаса. Его роль в драме была неясной, но обязательной.
Что случилось позже, на празднике, все видели. После того, как Козлова снова ему отказала, Ланской напился и швырнул в нее деньги. Тогда Козлова пожаловалась в полицию (у нее там связи благодаря делу о взрыве), теперь следователи пришли к Ланскому и допрашивают его в кабинете.
Поймав в коридоре Огородникову, излагавшую сюжет очередной группе слушателей, Саша больно схватила ее за руку и затащила в кабинет.
- Тебе не кажется, что ты слишком увлеклась моей личной жизнью? - прошипела она, поглядывая на закрытую дверь стасовой каморки.
- Чего? - Рита не уловила, о чьей личной жизни идет речь.
- Хватит трепаться, вот чего! Ты понимаешь, что все это вранье?
- Чего? - Снова спросила Рита, но уже с вызовом. - Он с тобой запирался, разве нет? И деньги в тебя кинул.
Саша задумалась.
- Не запирался... Ладно, кинул. Но Стас здесь причем? - она снова перешла на шепот.
Рита осмелела и освободила руку.
- Сама знаешь, причем здесь Стас, - громко сказала она, - Я говорила, как он к тебе относится, уже забыла?
- Не ори! - И Саша в ужасе зажала рот самой себе. Стас несомненно услышал последнюю фразу Риты.
- Ну извини! - Рита с видом победительницы вернулась в коридор.
------
Рита ошибалась в ведомственной принадлежности посетителей Ланского. Эти люди были не из полиции, а из мэрии - посланцы Людмилы Мировской.
В воскресенье, увидев разоренный сейф, Ланской с ужасом вспомнил, что не запер его, когда пользовался хранилищем в последний раз. От Анны Яковлевны он узнал о беде, постигшей Лукьяненко, и счел, что в его кабинете орудовал тот же преступник.
Иван Иванович планировал аккуратно собрать сведения, очертить круг подозреваемых и самостоятельно выйти на след злоумышленника, не ставя в известность общественность. Но его планы нарушила уборщица, которая ранним субботним утром первой обнаружила распахнутый сейф и, следуя наказу своих работодателей о том, как поступать в необычных ситуациях, немедленно позвонила секретарю генерального директора газеты "Вся Москва".
Прежде чем говорить с Ланским, усатый гендиректор обратился к Борщову. Главред знал, что в сейфе у шеф-редактора хранятся какие-то рекламные деньги, о чем он простодушно сообщил коллеге. В воскресенье, в свой законный выходной, проницательный директор примчался на работу, запер Иваныча в его кабинете и устроил жесточайший допрос.
Иваныч понимал, с кем имеет дело, чьи интересы представляет этот человек. В конце концов он признал, что брал деньги мэрии и размещал публикации втайне от рекламной службы. Гендиректор немедленно связался со своими знакомыми в мэрии. Те были не причастны к афере, но придерживались правил корпоративной солидарности: насчет денег разбирайтесь сами, раз наши люди со своей стороны все условия выполнили.
Директор вообразил, что начнется, если история дойдет до ушей главного акционера газеты, который знается с людьми повыше московского градоначальника. А она непременно дойдет. Руководитель "Всей Москвы" хорошо представлял ход мыслей великого и ужасного, как бог-олимпиец, владельца. Какой-то шеф-редактор, даже не главный, в обход бухгалтерии торговал печатными площадями в его (!) газете. Вступил в сговор с московской мэрией, которая не имеет отношения к газете, но находится в непростых отношениях с ним самим. Брал деньги "черным налом"...
Гендиректор принял решение пресечь злоупотребление на корню - больше никакой заказухи от мэрии. Если от этого пострадают Ланской и его друзья с их чемоданами нелегальных купюр, значит, так тому и быть.
Утром в понедельник Ланской сидел в своем кресле, черный от переживаний, и молча выслушивал отповедь худого длинношеего мужчины из мэрии, с которым Мировская познакомила его некоторое время назад. Когда гость закончил монолог (он говорил тихо, внятно и почти не интонируя, отчего слушателю становилось не по себе), Ланской сделал ему предложение. Иваныч прикинул, что за несколько дней сможет собрать украденную сумму и вернуть деньги подельникам с Тверской, 13.
Вариант собеседника не устроил. Ссылаясь на Мировскую, он настаивал на соблюдении прежних договоренностей. Деньги уплачены, статьи о деле Мичуринского моста должны выходить в соответствии с ранее утвержденным планом.
Ланскому было очевидно, что это требование неисполнимо. Гендиректор газеты наложил прямой запрет на публикации. Шеф-редактор не может его нарушить.
- Ищите выход. Ждем от вас известий до конца недели. А пока будем часто созваниваться. - Мужчина встал и протянул Ланскому руку на прощание.
Второй гость, сидевший в коричневом кресле, которое так впечатлило Козлову, за все время разговора не проронил ни слова. Пожимать хозяину руку он не стал. Только кивнул.
Оставшись в одиночестве, Иваныч долго молчал. Потом нажал кнопку на телефоне и приказал:
- Юля, водки!
Он не понимал, как докатился до такого - до джинсы. Зачем ему? Денег не хватало? Пришли, показали чемодан с долларами и купили, как мальчишку? Нет, дело в другом, размышлял Иваныч. Хотя бы себе самому он может доказать, кто настоящий хозяин газеты? Кто складывал ее по кирпичику двадцать лет? Если всем остальным это до сих пор не понятно? Она украла у него жизнь, треклятая газетенка. Что он видел? Безликое стадо равнодушных журналистов, которым все равно, где работать - сегодня здесь, завтра там. Череду владельцев, закрученных, как поросячьи хвосты, себе на уме, лживых, неумных. В этой редакции Иваныч пережил, пересидел своих друзей, и теперь горько завидовал им. Даже Вадику Сидельникову, погибшему молодым. Даже Вадику Моршину, спившемуся, беспомощному - но он вкусно пожил, любил женщин, плодил детей. Даже Инне-дурочке, чья сила в злом языке и наглости, а больше и нет ничего. Но ее обожали, за нее готовы были рвать на части. За нее - не за него. Но разве не он самый талантливый из них, самый профессиональный, работоспособный? Теперь Ланской хотел лишь одного. Пусть его просто уволят. Оставят в покое, забудут. И не звонят. "Часто".
------
Понедельник подходил к концу, а Саша так и не исполнила приказ Ланского сообщить о своем решении насчет "Ближнего круга". Ни до планерки, не после. Вечер на носу, а она все медлит. Наконец, собравшись с духом, она встала из-за стола.
Звякнул мобильник. Это была Волкова. Козлова вышла в коридор.
- Привет, Сашок! Мы с твоим Гордеем договорились завтра пообщаться, ты не против? Совсем забросила мужика, - Волкова посмеялась, - Выпьем кофейку, поболтаем. А потом я все тебе расскажу.
"Вот и конец, - подумала Саша. - Очень просто. Без меня меня женили. То есть, развели".
Ей было немножко больно.
Она "считывала" подругу, понимала Александру Первую лучше ее самой. И могло ли быть иначе, если они неразлучны с ясельного возраста? Волкова не планирует предательства - это выйдет само собой. Убедившись, что невеста не держится за жениха, она посмотрит на него другими глазами - свободной, умелой в любовных делах женщины. Очень привлекательной, кстати. Работа в салонах красоты делала свое дело. Волкова начнет страдать, разрываясь между верностью дружбе и тягой к мужчине. "Такая влюбчивая, как она столько времени не реагировала на Гордея?" - впервые подумалось Саше.
Возможно, когда-нибудь они будут дружить семьями. Или незамужняя старая карга Козлова станет их общей подружкой. Как бы то ни было, запретить ей встречу с Гордеем она не могла. А последствия такого свидания очевидны...
- Всего-то не рассказывай, - ответила Козлова. - Оставь что-нибудь для себя. А захочешь, - Сашу охватил приступ благородства, - И его себе оставь. Я не против. Только попроси, чтобы больше мне не звонил.
- Сашка, попридержи коней! - Волкова была возмущена и обижена, - Между нами ничего нет и быть не может. Не ревнуй! Я хочу только настроение ему поднять. Как тебе тогда, у меня.
"Вот же дура! Оказывается, она поднимала мне настроение!" - Козлова в который раз поразилась ограниченности подруги.
- Даю совет. Брось курить - он этого не одобряет. И сделай что-нибудь с твоей квартирой. Гордей не выносит китч, - сказала Саша и прервала разговор.
Это была тонкая месть. Подарив подруге жениха, Козлова ввергла ее в смятение.
Когда Волкова получила мужнину квартиру, она вдумчиво отнеслась к ремонту. Проштудировала гору журналов, специализирующихся на дизайне интерьеров. Выбрала лучший, по ее мнению, интерьер - лаконичный и бесполый, рассудив, что в его обрамлении ее женский шарм станет выразительнее. Эффект контраста.
"Где же у меня китч? Может, люстру на кухне заменить? Или горшки попрятать..." - огорченно соображала она.
Светильник в виде трех винных бутылок был точно тем же, что на журнальном снимке. Плоские емкости из стекла, в которых росла остроконечная травка, тоже строго соответствовали изображению. Она с ног сбилась в поисках таких горшков и этой травы... Ценность экспертного мнения Козловой сомнению не подлежала - ни о вкусах Гордея, ни об интерьерах. Того, что сама Козлова обитала в окружении старой разномастной мебели, Волкова почтительно не замечала.
------
Козловой не было в кабинете несколько минут. Она вернулась расстроенной и чем-то испуганной. Это совпало с выражением лиц Григоряна, Трусова и Огородниковой, которые молча смотрели на Полякова, переваривая только что услышанное.
Стас обернулся на вошедшую Сашу.
- Позвонила Ольга Игоревна. Умер Игорек. Послезавтра похороны, - повторил он для нее.
Саша прошла на свое место.
- Значит, скоро мы получим классного специалиста по ритуальным услугам, - холодно произнесла она.
Не взглянув на нее, Стас молча вернулся в каморку.
Предложения не складывались. Мысли не рождались. Саша с огромным трудом закончила заметку. Достала из сумки круассан, который утром купила по дороге в редакцию. Разорвала жесткую упаковку, морщась от резкого неприятного звука. Начала жевать. Нужно заглушить голод. В номер на послезавтра она напишет большую статью о новациях Административного кодекса. С ней будет много возни. Можно начать работу уже сегодня и посидеть в редакции допоздна.
-------
Вторник снова выдался суматошным. Георгия Глушко угораздило выпасть из окна курилки. Опять полиция, криминалисты с рулетками, допросы... Не такие продолжительные, как после взрыва в отделе права, но работать мешали. Диму Рубана, свидетеля, увезли, прихватив его пакет с носками и бритвой.
Едва полиция удалилась, газетчики с шестого этажа высыпали в общий коридор.
- Да что ж такое, чего все мрут-то? - хлопал глазами Саша Губин, стряхивая пепел мимо старой кофейной банки.
Только вчера редакцию огорошили известием о кончине легендарного сына Игоревны, и вот теперь Глушко... Фотограф переживал за своего приятеля Рубана. Сначала купил краденую машину, теперь загремел в свидетели смерти Жоржика...
- Допрыгался, старый фавн, - сказала Соболь, которая не курила и пришла пообщаться.
Валентин Лось тоже не курил, но ради такого случая выбрался из-за своего шкафа, которым женщины отдела общества отгородились от старого зануды.
- Не смейте! - Лось зыркнул на Наталью. - Георгий Рюрикович не "прыгал", а работал по ночам, будто не знаете.
- Он еще и Рюрикович, - не отступала Соболь.
- Ладно, ладно, - Айсинов поспешил загасить неуместный конфликт, - О мертвых или хорошо, или ничего.
- ... кроме правды! - подхватил Лось, - А правда в том, что это не несчастный случай. Это самоубийство! Творческий человек, писатель... Вы знали об этом?! Талант, так и не нашедший признания.
- Фу, какая банальность. Литературщина, - скривилась Соболь. - Он квасил по ночам, не только работал. "Вы знали об этом?!" - передразнила она старика, - А после той вакханалии не мог остановиться. Вышел покурить, потерял равновесие. Немудрено. Царствие ему небесное.
Коллеги закивали, забормотали, повторяя ее последнюю фразу. Соболь развернулась, чтобы уйти, и тотчас врезалась в грудь главного редактора, который уже несколько секунд стоял за ее спиной.
Борцов изумленно молчал. С одиннадцати утра действовал его запрет на курение в помещениях редакции. Строжайший. С детально расписанными карами. Приказ был разослан каждому сотруднику по внутренней почте.
------
Работа над номером шла туго. Полицейские отняли уйму времени. Четкого плана номера на летучке не составили, надо было что-то решать... Не добившись толку от Ланского, дежурный выпускающий - опять Лукьяненко, но теперь уже по графику - отправился к Борцову. Тот обрадовался редкому шансу - в кои-то веки он сможет возглавить творческий процесс. Дал ряд указаний по номеру, озадачивших Лукашку, и покинул кабинет, чтобы совершить традиционный обход редакции.
На верстке и в целом на пятом этаже все было более-менее в порядке. Борцов обогнул "рюмку", вышел на лестницу и только здесь почуял неладное. "Неладное" шибало в нос. Завидев главреда, несколько фигур побросали сигареты и шмыгнули вверх - в табачном дыму идентифицировать их личности не представлялось возможным. Олег Петрович сиганул за ними, перемахивая сразу через три ступеньки своими длинными ногами.
Коридор шестого этажа был забит народом. Имевшая лишь условные границы курилка де факто захватила половину этажа. Роковое окно распахнуто. В толпе Борцов со спины узнал Наталью Соболь, которую уважал и побаивался. "Она тоже курит" - обреченно думал главный редактор.
Он стоял и молчал, а его подчиненные продолжали затягиваться и выпускать дым. Некоторые делали это, глядя ему в лицо.
- Борщом запахло. Обедать пойдем? - расслышал он.
Его горло сковала боль, подступили слезы. "Они журналисты, - думал Борцов, оглядывая лица своих подчиненных, словно прощаясь с ними, - Настоящие журналисты. Бескомпромиссные".
Олег Петрович сломался.
Глава 14
Октябрь порадовал москвичей. Серая хмарь, которая полтора месяца висела над городом, истончилась и растаяла, открыв искрящееся ночное небо. Листва не торопилась желтеть - так бывает после холодного лета. Люди радовались ясной погоде, любовались обилием зелени и веселыми клумбами. Разноцветные кустики астр вдоль проспекта Вернадского вздрагивали от воздушных волн, которые поднимали автомобили.
Саша узнавала дорогу. Где-то здесь Гордей сворачивал в сторону своего дома, когда привозил ее к себе. Но сейчас она ехала дальше. Опасно перестраивалась, поздновато тормозила, забывала поглядывать в зеркало заднего вида - она считала, что боковых достаточно.
Справа увидела большой ресторан и свободную гостевую стоянку. Для застолий было слишком рано, но ресторанный парковщик строго следил, чтобы ее не занимал кто попало - только клиенты. Саша припарковалась боком, захватив сразу два места.
- Девушка, вы на разметку заехали, - подбежал к ней немолодой тощий мужчина, - Хотите, я переставлю?
- Нет, - сказала она и пошла прочь от ресторана в сторону подземного перехода.
- Девушка, немедленно уберите машину! Это частная территория! Девушка, я вызываю эвакуатор!
Она не оглянулась.
На другой стороне проспекта стояло двухэтажное блочное здание советской постройки. Блоки были декорированы мелкой синей плиткой, заляпанной цементом. Саша глянула на вывеску с номером дома. Убедившись, что пришла по адресу, она достала телефон, позвонила кому-то и уселась на лавочку перед входом. Спустя минуту из здания вышла рослая девушка, запахивая на ходу бежевое пальто.
Они обнялись. Люба Федорова не изменила своему слову, которое когда-то дала Козловой - всегда быть красивой. Элегантная одежда, свежая стрижка, подкрашенные коричневым карандашом брови. Она чуть-чуть поправилась. Ушла излишняя подростковая худоба, фигура обрела безупречную форму. Девушки разглядывали друг друга. Сашины глаза были на уровне любиного подбородка. От левого уголка ее рта к скуле поднималась неровная веточка шрама, замаскированного косметикой. "Почти не заметно, только если смотреть вблизи", - думала Саша и с усилием гнала нахлынувший испуг. Она рассчитывала увидеть крохотный шрамик. Или вообще ничего. Хотя действительно, на расстоянии дефект не заметен.
Но когда Люба начала говорить, Саша перестала сдерживать эмоции. Она достала платок, извинилась и стала утирать слезы, которые непослушно, одна за другой побежали из глаз.
Воспитанная Люба тактично не замечала ее реакцию.
- Я звонила Станиславу Александровичу, но у него автоответчик, и он не перезванивает. Вы мои главные авторитеты, Саша. Ты и он.
Что-то нарушилась в ее мимике. Рот с искалеченной стороны кривился, нижняя губа запаздывала за верхней. На речи это не сказывалось, но вид был ужасным.
Люба подождала, когда Саша успокоится, и продолжила.
- Я думаю вернуться в журналистику. Все-таки два года стажа. Работа в колл-центре не плохая, но не требует квалификации. Мы обзваниваем по заказу различных организаций...
- Понимаю, понимаю, - Саша перебила девушку, чтобы она не гримасничала лишнее, проговаривая то, что Саша и так знает. Боже, какая журналистика, на нее же нельзя смотреть без боли.
- Стас увольняется. Я тоже ухожу.
Люба ахнула:
- Как? Вы оба? Вместе?
- Нет, мы не вместе, - поспешила с опровержением Саша, хотя Люба имела в виду совсем другое, - И я не знаю, почему он уходит. Никто не знает. Он вообще неразговорчив, если помнишь.
- Ой, я забыла, ты же вышла замуж! Поздравляю! - Люба потянулась своим пугающим ртом к сашиной щеке.
Та мягко отстранилась. Провалы в своей личной жизни она обсуждать не собиралась. Саше наскучило ходить вокруг да около.
- Что с твоим лицом? Почему не исправили? - прямо спросила она.
Федорова стала подробно рассказывать о своих злоключениях. О том, как взрывом ей повредило мышцу, а когда ее зашивали, задели нерв, при повторной операции случайно порезали другой нерв. Как мама назанимала денег и за двадцать тысяч долларов косметолог закамуфлировал ее шрам, а раньше был вообще кошмар. Это всего лишь внешний дефект, он не сказывается на трудоспособности, и новых операций по системе бесплатного медицинского страхования ей не положено. Анна Яковлевна, мамина подруга, отослала любины медицинские документы в Германию и в Швейцарию по электронной почте, из обеих клиник написали, что проблема решаемая и выставили примерный счет. На этом все закончилось, потому что таких денег, больше ста тысяч евро, в их семье нет и никогда не будет. Это только на операцию, но еще дорога, проживание...
Саша заволновалась так сильно, что у нее задрожали руки. Едва простившись с недоумевающей Любой, она побежала в подземный переход. Парковщик поджидал ее возле Корсы, по-хозяйски положив руку на зеленую крышу. Саша резко оттолкнула его и умчалась в сторону МКАД.
Через полтора часа девушки снова стояли возле блочной двухэтажки. Кожаный рюкзак болтался у их ног. Люба покраснела до бордового цвета, от чего сероватый шрам стал отчетливо виден на ее левой щеке. Она мотала головой и много раз повторяла одну и ту же фразу: "Я никогда не смогу отдать такую сумму, никогда, никогда...".
- Отдашь, когда выйдешь за миллионера, - отрезала Саша. - А ты выйдешь. Ты же красотка, Федорова. И никому не говори, откуда деньги. Меня не выдавай даже под пыткой, поняла?
Люба согласно закивала, но вслух продолжала отказываться.
- Скажешь, от анонимных доброжелателей. Собирают же люди на операции! Вот и ты собрала. Поняла? - строго повторила Саша.
Она с опаской взглянула на искаженное лицо девушки, повторявшей слова благодарности, и направилась к машине.
------
Это был, пожалуй, первый хороший ее день за все время после редакционной гулянки. Саша даже сходила в магазин и купила еды - а еще вчера не вставала с постели.
Когда-то родные, стены ее кабинета, звуки шагов по коридору, голоса коллег остались вдалеке, будто Саша ушла из того мира много лет назад. На самом деле она прогуливала всего лишь вторую неделю.
Григорян названивал с утра до вечера, писал в месседжерах, но она не реагировала. Поляков не звонил - о его грядущем увольнении Саша узнала из смс Трусова. Однажды, увидев в телефоне сигнал от Левы, она ответила. Лева рассказал последнюю новость - Стас все-таки ушел. По-английски, без отвальной. "Куда, зачем, никто не знает, - Лева вздыхал, как старичок, - Теперь Григорян отделением командует. Ты скоро выздоровеешь? А то он меня уже достал". "Оказывается, я заболела. Простудилась типа, - усмехнулась про себя Саша, - Хитрый черт, Григорян. Думает, я опять от родной матери бюллетень принесу."
Известие об уходе Стаса ее не огорчило. Их совместная работа в любом случае кончилась. Болело другое. Почему он даже не позвонил? Эту обидную мысль она вертела в голове так и эдак, возбуждая в себе яркое чувство, которое обрушилось на нее после поцелуя. Но эмоция выходила скудная.
После встречи с Любой, когда она так удачно пристроила похищенные деньги, Саша слегка повеселела, стала изредка отвечать и на другие на звонки. Сначала матери - та требовала объяснений о причинах отмены свадьбы и призывала кары на голову жениха. Потом отца - он ни о чем не спрашивал, просто пытался ее подбодрить. Саша убеждала его в том, что не расстроена из-за свадьбы, наоборот, они расстались по ее инициативе. Отец не слишком верил.
Звонил Гордей. В первые мгновения Саше показалось, что говорит кто-то другой - у Гордея изменился голос. Появились нотки спортивного телекомментатора. Наигранное воодушевление, звонкость. Раньше он говорил иначе - более мужественно что-ли... Они непременно должны стать хорошими друзьями, а не заурядными "бывшими", настаивал Гордей. Напрашивался в гости на ее день рождения, хотя до 25 декабря было еще очень далеко, пообещал "скорректировать планы на этот день". Саше стало неприятно из-за его чрезмерной деловитости.
"Знаешь, малыш, я рад, что ты не написала ту статью, про мост. Помнишь, мы говорили? - сказал он, - Извини, что напугал. Никто, конечно, тебя бы не грохнул, но сама подумай - тебе это надо? Кому вообще это надо? Кто будет в сто первый раз читать, как кто-то украл, подмахнул подписи на документах, прикрыл уголовное дело? Подобных статей полно. Но никто их не читает. Никому не интересно".
"Кое-кому все-таки интересно, - думала Саша, - Был такой человек в Сергиевом Посаде".
После Грибоедова стали звонить его друзья, с которыми Саша успела познакомиться. Она заподозрила, что ее втягивают в гордеевский круг, и немного испугалась. Она покидает журналистское сообщество не для того, чтобы попасть в разношерстную компанию нужных людей Гордея Грибоедова.
Ясным субботним днем, обреченно вздохнув, Саша приняла звонок Григоряна.
Глава 15
Павел бродил по аллеям Петровского парка, которые знал наизусть. На ходу расталкивал ногой упавшие листья, стараясь освободить от них дорожки. Некоторые листья не поддавались, топорщились и пачкали его замшевые ботинки. Смысла в этом не было никакого. Павел понял, что серьезно нервничает и заставил себя оставить листву в покое.
Он пришел на встречу раньше времени. Это было хорошо - можно еще раз обдумать то, что он собирался сказать Саше.
В его плане имелось слабое место. Она наверняка заговорит о заказухе про Мичуринский мост. Иваныч давным-давно предупредил его, что Козлова в курсе и даже приходила к нему скандалить. Судя по тому, что пьяный Ланской устроил ей на празднике, приходила она не раз. И довела-таки человека.
Григорян ждал ее вопросов целый месяц, но она молчала. Даже не смотрела в его сторону. Это настораживало - Павел привык, что Саша с ним откровенна и уж точно не отказывает себе в удовольствии лишний раз на него "наехать". Но она все молчала и молчала. Он начал надеяться, что она его не подозревает. Или не придает значения его участию в этой истории. Но нет, последнее слишком маловероятно. Если эта правдолюбка Иваныча не побоялась, то Григорян подавно от нее бы не ушел.
Она начнет расспрашивать сейчас - когда же еще, если она со дня на день уволится. Возможно, ради такого разговора она и согласилась на встречу - после стольких дней игнорирования.
Но именно сейчас он меньше, чем в другое время, готов ей ответить. Что он скажет? Что в его статьях нет ни слова лжи - заказные они или нет? Подписаны они его именем или псевдонимом. Оплачены через бухгалтерию безналом или пахучими долларами из сейфа Ланского. Его работа - писать статьи, ничего другого он не умеет.
А как еще она представляет себе журналистику? Павел мысленно заспорил с Сашей и разволновался еще сильнее. Святых вообще нет. Тем более, в профессиях, связанных с публичностью. Григорян вспомнил жену, с которой они давно расстались. Такая же идеалистка, застрявшая в детстве. По молодости он был откровенен, рассказывал ей все без утайки. Вспомнил ее негодование, вскинутые брови, сжатые кулаки, когда она прочла его расследование и не нашла в нем одного из фигурантов. Павлу приказали убрать его из текста - и он убрал. Но ведь остальные остались!
Ему стало немного стыдно. Как ни крути, выходил "жалкий лепет оправданья". А он к этому не привык. Григорян привык блистать - особенно в глазах Козловой. Единственный раз он уступил ей сцену - с этого и началось то, что он про себя называл "страстишки по Александре". Он вспомнил, как мучился на ее неудобном пуфике, а она летала вокруг, обжигала взглядом, ослепляла улыбкой, вспомнил ее резкий, волнующий хохот, от которого у него екало в груди. Хорошо, что он распознал зарождающуюся у нее истерику. Каких трудов стоило ограничиться поцелуем в лоб...
Итак, что ей ответить? "Ты даже не представляешь, насколько велика моя лояльность - к работодателям, к людям, к жизни вообще? И к тебе?"
Козлова в черном пальто, замотанная до ушей в длинный белый шарф, приближалась медленной походкой, как на одинокой прогулке.
Они сели на лавочку, привалившись к спинке, вольно раскинув ноги в похожих джинсах, и не смотрели друг на друга. Со стороны казались утомленной, умиротворенной парочкой. Саша прятала лицо в шарф. Она не понимала, зачем он пригласил ее на это "свидание" - но Павел молчал.
Как всегда, Саша не выдержала первой.
- Звал? - лениво спросила она.
Свою первую и самую главную в предстоящем разговоре реплику Павел обдумывал несколько дней. Искал оптимальную формулировку - чтобы одновременно спровоцировать ее и не обидеть. Но сейчас все вылетело из головы. Остался только смысл.
- Милая, это ты грохнула Жоржика?
Саша медленно отодвинула от лица горячий шарф. Ей стало жарко. Они повернули головы и посмотрели друг другу в глаза. Саша кивнула.
------
В тот понедельник, ее последний день в редакции, сосватав собственного жениха Александре Первой, она направилась, куда планировала - к Ланскому. Послать "Ближний круг" подальше и объявить о решении остаться в отделе права. И будь что будет. Саше подумалось, что напряженный разговор с подругой оказался неплохой тренировкой перед схваткой с шеф-редактором. Не глядя по сторонам, она энергично шла к лестнице.
- Ваша вещь, красавица? - услышала она обращенный к себе вопрос.
В курилке у окна стоял Глушко и протягивал ей какой-то красный комок. Это была ее звездочка - точно ее, один лучик кривой и маленький. Глушко отделился от группки курящих и вплотную подошел к Козловой.
- Гляжу, грудь вздымается, глаза блестят, в волосах цветок - натуральная Кармэн! - Он даже щелкнул языком.
- Не моя, вы ошиблись, - Саша отступила. Она успела одернуть руку и сообразить, что признаваться не следует. Но почему, не успела.
- Нет не ошибся, - Глушко настаивал, - Я видел, как вы ее обронили, и сразу поднял. Забирайте. Мне чужого не нужно. Но и своего не отдам! - Жоржик хохотнул ей вслед.
Саша вышла на лестницу. Не смотря на все перипетии последних месяцев, только сейчас она прочувствовала, что такое настоящий страх. Ее колотило, в ушах появился гул, как от приближающегося поезда, подступила тошнота. Психика не подвела - устояла в шаге от паники.
Она помнила, что прицепила к волосам звездочку, когда подходила к "рюмке" - это точно, она еще мельком глянула на свое отражение в стекле, закрывавшем фотографию "отцов-основателей" - ту, где они плыли по речке. Так же отчетливо она вспомнила, что, сбегая по лестнице с деньгами в сумке, машинально достала щетку для волос. Многолетняя привычка перед выходом на улицу. Если бы звездочка все еще была в волосах, расчесываясь, Саша бы это заметила. Значит она слетела раньше. То есть, прямо в "рюмке". Где Глушко ее увидел с пакетом, полным денег.
"Катастрофа, - подумала Саша и стала нервно хлопать себя ладонью по губам. - А может, и нет!"
Рано делать выводы. Она могла обронить звездочку на шестом этаже, когда возвращалась в свой кабинет за пальто. Или на подходе к "рюмке". Мало ли кто куда идет. И старый ловелас просто заигрывает. А даже если он увидел ее выходящей от Ланского с пакетом, это ничего не доказывает. Пакеты с логотипом "Всей Москвы" есть у каждого в редакции, а пластик не прозрачный. Мало ли кто что несет! И главное! Саша чуть подпрыгнула. Глушко не знал про деньги в сейфе! Никто не знал. Даже о том, что их украли, в редакции не было разговоров. Эти дураки обсуждали, что полиция прессует Ланского за харрасмент! Да здравствует Огородникова!
- Тьфу! - торжествующе воскликнула Саша и засмеялась.
Редактор фотослужбы Дмитрий Мельник, степенный мужчина с манерами вельможи, шествовал со своего четвертого этажа наверх.
- Здравствуйте, - он поклонился Козловой, делая вид, что не заметил ее странного поведения.
У нее упало сердце. Взгляд на Мельника запустил цепочку ассоциаций: Мельник, фотографии, картинки... В памяти четко возникло изображение вырванного из ежедневника листка со списком журналистов, привлеченных к заказухе. В конце списка значилась фамилия "Глушко".
"Он же платил им наличными, - обреченно подумала Саша, - Возможно, прямо в своем кабинете".
И все же паниковать не стоило. Нужно найти способ выведать, что он знает. Если Глушко на работе, значит он задержится до утра, как всегда. Саша возьмется за материал про Административный кодекс, засидится допоздна. А когда все уйдут, она сможет поговорить с ним без помех.
------
Корреспонденты отдела права расходились по домам. Поляков время от времени выглядывал из каморки, провожая подчиненных одного за другим. Когда кроме Козловой никого не осталось, он подошел к ней. Не отрывая взгляда от экрана, она стучала по клавишам.
Стас придвинул кресло и сел рядом. Саша покосилась на его колено в черных брюках. Она не знала, как реагировать. Вспомнила свои жестокие слова об Ольге Игоревне, потерявшей ребенка, стыд обжег ее. Он продолжал молча сидеть - так близко, что она чувствовала его тепло. Это было невыносимо.
- Поцелуй меня! - не выдержав, сказала Саша.
Стас сильно смутился. Можно подумать, они не целовались за три дня до этого.
- Поехали к тебе! - Саша забыла о своих планах на Глушко. - Или ко мне. Сейчас же. Поехали!
- Ты вроде как невеста, - с сомнением проговорил Стас. - Чужая. Я должен извиниться...
- Тогда зачем ты сел возле меня?! - Саша закричала.
Она теряла голову от постоянного диссонанса, сопровождающего их отношения. Их притягивало друг к другу, как магнитом, но в то же время она абсолютно его не понимала. Ее недоумение росло вместе с желанием схватить этот ходячий ребус, издающий знакомый волшебный запах, и искусать.
Стас притянул ее голову к себе и нежно, едва касаясь губами, поцеловал в лоб. Саша сразу вспомнила, как Григорян целовал ее в лоб, Грибоедов то и дело метил куда-то в темя. "Как покойницу, - чуть ни плакала Саша, - Ну что за мужики!"
- Я больше не невеста. Между нами все кончено, - сказала она с гордостью.
- Вот как? Давно?
- Часа три.
Стас не поверил. Счел ее ответ шуткой, и весьма плоской. Она столько раз врала, и он всегда ее разоблачал. Обычно проглатывал, молчал... Саша угадала его мысли. Но ведь сейчас она сказала правду...
Стас одел пальто и, не прощаясь, вышел из кабинета.
Саша забросила свой Административный кодекс, выключила компьютер, тупо уставилась на стену и замерла. Значит все-таки придется ждать Глушко.
------
Из коридора послышались звуки одиноких шагов. Саша вздохнула, посмотрелась в зеркальце пудреницы, поправила челку и вышла.
Она не ошиблась. Жоржик Глушко стоял в курилке, наслаждаясь тишиной и безлюдьем. Увидев Сашу, он обрадовался и мужественным жестом поправил лацканы пиджака, который, как он знал, визуально укрупняет его тщедушное тело.
- Александра... как по отчеству? Тоже решили остаться в ночную смену? Лучшее время для интеллектуального труда, уж поверьте.
- Дмитриевна, - ответила Саша.
Оба замолчали, ожидая друг от друга продолжения. На этот раз Саша победила - ее визави заговорил первым. Или противник оказался слабоват...
- Так как насчет вашего украшения? Заберете? Или кому-нибудь другому отдать? - сказал Глушко, щурясь в улыбке.
- Это не мое, - упорствовала Саша, - Мое в кабинете. На полке. Показать?
- Покажите! - потребовал Глушко. Он больше не улыбался.
Саша почувствовала приближение того особого страха, настигшего ее сегодня на лестнице. Собрав остатки самообладания, она пренебрежительно махнула рукой.
- И чего ты ко мне прицепился, Жоржик? - она сочла, что немного хамства с ее стороны ускорит процесс. Он разозлится и расколется.
Глушко загасил окурок и достал следующую сигарету. Окно было заперто, дым растекался по коридору. Он открыл окно и уставился на улицу.
Город не спал. Диспетчер с Киевского вокзала командовала отрывистыми нечленораздельными фразами. Поезда отвечали печальными гудками.
Саша увидела, как от волнения дрожат его руки. Она все поняла.
- О! На четвертом окно открыли, прямо под нами. Это Димка Рубан, его жена выгнала. Слыхали? Анекдот. Что решим, Александра Дмитриевна? - Глушко кивнул вниз. - Деньги на троих делить будем или между собой разберемся? Мне чужого не надо.
Глушко хотел припугнуть Сашу - сделать вид, что зовет Рубана. Он высунулся в окно и поднялся на цыпочки. Саша прыжком подлетела к нему, схватила за лодыжки и как сухую доску толкнула наружу. Она услышала, как Глушко что-то промычал, и бросилась в свой кабинет.
Через минуту она была на парковке. Пулей пролетела мимо фольксвагена Веры Костиной, который верещал, как милицейский свисток. Боковым зрением увидела свисающую с автомобильной крыши руку в синем пиджаке. Если Рубан уже вызвал полицию, она приедет минут через десять, не раньше, соображала Козлова. Охрана, скорее всего, спит. А вот сам Рубан явится быстрее. В ее распоряжении секунды, чтобы покинуть парковку.
-------
Павел поднял с земли тонкую ветку и методично отламывал от нее по сантиметру. Саше показалось, что этим движением он ее гипнотизирует, и заставила себя не смотреть на его руки.
Ей не хотелось каяться. Хотелось, чтобы ее пожалели.
- Ты знаешь, что Ланской грозился меня убить? Что он убил инженера Чеснокова? Может, не убил, но причастен.
- Какая чушь, - сказал Павел и отбросил ветку.
Саша почувствовала себя оскорбленной. Торопясь, нескладно она пересказала ему разговор с Ланским, когда он держал гильзу. Намеки шеф-редактора на то, что он знает об убийстве инженера Чеснокова.
- Прекрати, - Павел ее остановил. - Судя по тому, что твой инженер Чесноков сгрузил свои бумаги первой попавшейся журналистке, он был тот еще трепач. Под стать тебе и Полякову. Вы же с самого начала трезвонили про этого человека и его материалы. От кого Ланской узнал о твоем источнике? Случайно не от вас?
Саша занервничала и часто задышала. Пока что все логично. Кроме одного - молчун Стас, оказывается, трепач. Допустим, он что-то сказал Ланскому. Но ведь по долгу службы. Может быть, и она упоминала Чеснокова в разговоре с Ланским, она не помнила. Как бы то ни было, в ее рассуждениях тоже есть логика. Григорян не заморочит ей голову.
- Мэрия давила на Ланского, ты давила на Ланского, - продолжал Григорян, - Ему надо было выбирать, кого слушаться а кого заткнуть. Разумеется, он решил заткнуть тебя. Ты нашла Чеснокова - и он нашел. Иваныч не дурак, уж поверь. Сложил два и два. Понял, чего ты боишься. Да, наверное, он тебе пригрозил. Но почему ты не Иваныча грохнула, а старого клоуна?
Саша растерялась. Она пропустила мимо ушей его вопрос. Григорян явно пытается разрушить ее стройную версию, которая то и дело находила подтверждения, разве не так?
- Допустим, Ланской не при чем, и угрожая мне, он просто блефовал, - рассудительно сказала она, - Но кто пытался меня взорвать? Кто выкрал досье из моего стола? Кто убил Чеснокова?
- У меня спрашиваешь? - пожал плечами Григорян, - Ты изучала документы, я их в руки не брал. По твоим словам, там с десяток заинтересованных лиц. Заказать Чеснокова мог любой из них. Сколько контор он обошел, прежде чем явиться к тебе? Твоего источника пасли. Наверняка, давно. Тебя слежкой зацепили, решили припугнуть. Ты же понимаешь, этот взрыв не тянет на покушение.
Вот и следователь Воробьев так же говорит - хотели припугнуть. Саша с неприязнью смотрела на Павла, он как топором рубил стену ее страхов, к которой она привыкла и даже начала чувствовать себя уютно.
Павла осенило. Он засмеялся своему озарению.
- Постой, ты решила, что его мэрия убрала? Мэр Локтев и этот, как его, зам по строительству Козлов послали к нему киллера, а к тебе взрывника?
Саше было не до смеха. Она ждала этих слов и торжествующе посмотрела на Павла. Последний бастион.
- Ты все забыл. Козлов и Мировская мне угрожали.
Григорян продолжал веселиться.
- Чем они тебе угрожали? Тем, что в мэрию не позовут на пресс-конференцию? Да они просто хамы. Это стиль общения такой - быковать с плебсом. Тебя что, феи воспитывали на облаке?
Павел закинул ногу на ногу, развернулся к Саше и стал с интересом ее разглядывать.
- Милая, как ты себе это представляешь? Мэрия одной рукой засылает к тебе взрывника, а другой рукой - деньги в отдел рекламы?
"Молодец, не колется, - думала Саша, глядя на него, - Контролирует себя. Я бы так не смогла". В пылу дискуссии он мог бы сказать не "в отдел рекламы", а "в сейф Ланскому". Она не сомневалась в том, что Григорян знал о джинсе, санкционированной шеф-редактором. Если не знал, то догадался. Он же хитрец. Вот Лукьяненко не знал - судя по его оплошности, когда он отправил Сашу к Римме Гринберг. С чего и начались ее открытия о нечистоплотности коллег, о предательстве Григоряна. Первый шаг к ее чудовищным поступкам...
У нее на глазах выступили слезы. Павел почувствовал вину - он упустил время, нужно было корректировать ее рефлексию. Догадаться, насколько она напугана, раз дошла до убийства. Павел подвинулся поближе и положил руку на ее плечо.
"Закон Григоряна" начал действовать. Когда он рядом, в ней поднимался злой задор.
- Полегче, с убийцей разговариваешь, - сказала она.
- Заявить на тебя что ли... - как бы вслух задумался Павел.
- Не докажешь. Несчастный случай. Следствие окончено, забудьте.
- Но записи-то с камер можно посмотреть. Во сколько ты тогда с работы ушла?
Вопрос попал в цель. После убийства Саша не сомневалась, что ее уличат именно благодаря камерам в холле бизнес-центра. Но ей везло: следователь спешил закрыть дело, по всем признакам попадающее в разряд несчастных случаев, и не подумал посмотреть записи. А послезавтра их уничтожат. Служба охраны хранит файлы две недели.
- Ты видел записи? - предположила Саша. Павел отрицательно покачал головой. - Тогда как догадался?
- Ну что ты, я не такой умный. Это Поляков. Тряхнул стариной.
Саша резко отодвинулась и оцепенела. Ее бойкость как рукой сняло.
- Не только мы с тобой знаем, что ты боишься ездить задним ходом, - сказал Павел, - Полицейские прибыли ночью, позвонили кое-кому из начальства. Поляков живет ближе всех. Он примчался первым и увидел твою машину, которая уперлась носом в ворота.
- Ну и...? - прошептала Саша.
- Это означало, что ты покинула редакцию после половины первого. Ворота запирают в полпервого, ты не знала? Время происшествия благодаря Рубану известно с точностью до минуты. Ноль пятьдесят восемь. Ты выбежала из здания, села в машину и как обычно поехала к воротам. Они заперты. Развернуться там негде. Надо двигаться задом к шлагбауму, но ты побоялась. Бросила машину и поехала... на такси?
- На такси, - повторила она.
- Стас поднял меня в пять утра и поделился своими соображениями, - продолжил Павел, - Я с ним согласился. Машина на парковке - не доказательство, как и твое исчезновение на следующий день. Но мы тебя заподозрили. Хотели поговорить. А ты так и не вышла на работу, стала прятаться. Подозрения росли, Поляков нервничал, даже со мной перестал разговаривать.
- Он мне не звонил, вообще ни разу с того дня.
- Да? А я голову ломал, из-за чего он уволился. Что же ты ему сказала. Теперь и ты уходишь, как я догадываюсь? Не грусти. Может, он еще позвонит.
Саша встала со скамейки. Ее бил озноб. Павел тоже замерз - тонкий нос побелел, руки спрятались в карманах куртки.
- Не позвонит. И ты не звони. Прощай, - она пошла в сторону дома, но на секунду остановилась. - Я не убийца. Это был аффект. Понимаешь? Отдел права?
- Сашка, а мотив-то, мотив? - Павел прокричал ей вслед. - Может, расскажешь?
Не отвечая, она спешила прочь.
- Буду звонить, готовься! - крикнул он чуть ли ни на весь парк.
Глава 16
Анна Яковлевна стояла в центре огромного кабинета главного редактора красная от волнения, расставив локти и сцепив в замок руки чуть ниже груди, как оперная певица. Выступать перед большой аудиторией - не ее жанр, в одиночку возглавлять дирекцию газеты - тоже не ее, но после ухода гендиректора Анна Яковлевна неизбежно стала и.о. Ее начальника срочно перевели на другую работу - в Казахстан. Она не разобрала, что это - повышение или ссылка.
Рабочий стол главреда сдвинули в угол, чтобы вместить побольше стульев. На планерку пригласили всех желающих - с полусотни журналистов и других сотрудников воспользовались приглашением и расселись на стульях. Это был зрительный зал. Роль сцены исполнял длинный стол для заседаний, вокруг которого издавна заведенным порядком сидели члены редколлегии.
Анна Яковлевна отрекомендовала нового главреда и, торопливо цокая каблучками, отступила к дверям.
Новый главный редактор газеты "Вся Москва" Михаил Михайлович Попов предложил членам редколлегии представиться по очереди. Просьба бессмысленная - все присутствующие давно друг друга знали, новичков в кабинете, кроме самого главреда, не было. Да и он как минимум по фото знал своих непосредственных подчиненных. Тем не менее, редакторы отделов послушно исполнили просьбу.
Попов умело скрывал любопытство - он лишь изредка поворачивал голову на непропорционально длинной шее и щурился, вглядываясь в какое-нибудь заинтересовавшее его лицо.
Но на днях, когда ему было велено в ближайший понедельник приступить к руководству газетой, он среагировал иначе: онемел и нелепо вылупился на своего босса.
Карьера Михаила Михайловича выстраивалась без шума, в тени. Он не занимал громких должностей, на свое рабочее место в здании на Тверской, 13 являлся строго в восемь. Но вскоре покидал его, чтобы выполнять поручения босса - конфиденциальные, непростые, требующие дипломатичности и жесткости одновременно. С боссом он виделся не чаще раза в неделю, для связи с ним Михаил Михайлович имел специальный мобильник.
Иногда босс как бы сдавал его в аренду. Попова знали в высочайших кругах, его ценили за ум и исполнительность.
Попов уважал мэра Локтева - градоначальнику хватало такта делать вид, что он ничего не замечает. Уважал руководителя городского департамента, которому формально подчинялся - за то, что тот ни разу не попытался воспользоваться своими полномочиями и принудить его выполнять предусмотренные должностью жалкие, глупые обязанности. Кого он не уважал - это Людмилу Мировскую, с которой его познакомил босс, чтобы они, как выразился тот, "поддерживали друг друга в трудных ситуациях". Она тоже его креатура, но, в отличие от поповской, ее карьерная лестница была залита огнями. Мировская не сразу поняла, кто из них двоих на самом деле главный. Она держалась высокомерно, принимала поспешные решения и даже ссорилась с людьми - последнее, по мнению Попова, является верхом неквалифицированности.
Когда Михаил Михайлович рассказал боссу о пропавших в редакции "Всей Москвы" рекламных деньгах, а он курировал Мировскую в этой сделке и чувствовал свою вину, босс счел эту историю пустяком. Он велел "поддержать Людмилу" и занялся более значимыми делами. Тем временем Людмила страшно перепугалась, повела себя неадекватно, по оценке Попова, и все свалила на шеф-редактора Ланского. И тогда Попов убил сразу двух зайцев. Он повторил боссу слова Мировской о Ланском, целиком и полностью согласившись с ее мнением, и довольно метко охарактеризовал состояние самой Мировской, представив ее человеком ненадежным и непредсказуемым.
Максимум, на что рассчитывал Михаил Михайлович, это избавиться от Мировской и посадить в кресло шеф-редактора "Всей Москвы" своего человека - известного журналиста из другого издания. Попову не было дела до "Всей Москвы", но свой человек в верхушке влиятельной газеты мог когда-нибудь пригодиться боссу.
Но такого эффекта Попов не ожидал. Его выводили на свет. Он становился публичной фигурой. Начальником - с просторным кабинетом и сотней подчиненных. Беготня по тайным поручениям оставалась в прошлом - он будет заниматься тем, за что ему платят, и что написано в его трудовой книжке. Его карьера больше не черная лестница.
Попов наслаждался парадоксом: должность главного редактора такой газеты для большинства людей была бы венцом карьеры, бриллиантом в короне жизненного успеха. А для него это старт. Отсюда он начнет свой полет. Решая проблемы босса, Попов встречал людей, которые годами трудились не пойми где, вроде его департамента на Тверской, а потом вдруг становились гендиректорами заметных госпредприятий, замминистрами или мэрами, и уже оттуда взмывали на самый верх.
Конечно, он знал, что его босс имеет возможность воздействовать на главного акционера газеты "Вся Москва" и на некоторые другие СМИ. Но чтобы навязать своего главреда - это очень смело даже для такого выдающегося человека. Попов не удивился, когда босс запретил ему как минимум полгода увольнять подчиненных, расчищая место своим. Только внутренние перестановки, а прием новичков - по инициативе персонала. "Не лезь в кадры сразу, - сказал босс, - Сначала наживи друзей, а враги сами подтянутся".
Накануне вступления в должность способный Попов появился на четвертом этаже, не привлекая внимания сотрудников, тем более, что его здесь уже видели пару раз. Разместившись в кабинете Анны Яковлевны, которую акционеры посвятили в тайну грядущего назначения, он за день вник в ситуацию, провел две-три конфиденциальные встречи и главное - решил проблему с Ланским.
Попов великодушно предложил ему навсегда забыть о пропавших деньгах, взять неделю отпуска, чтобы "отдохнуть от московских холодов", а с первого ноября заняться новым проектом - приложением "Ближний круг". Правда, приложение ужималось до вкладки в четыре полосы и не раз в неделю, а дважды в месяц. Проект запускался на год - до районных выборов в Подмосковье. Полосы со всеми текстами и фотографиями полностью формировал заказчик - пиарщики от Московской области, поэтому корреспондентов не требовалось, достаточно редакторской правки и верстки. Зато деньги пойдут в белую, через бухгалтерию.
Выслушав Попова, Иваныч чуть не задохнулся от унижения, у него даже прихватило сердце. Но он быстро одумался. На смену места работы нет сил. До пенсии еще несколько лет. Он теряет в зарплате, но и заработанного в прежние времена девать некуда с его ничтожными потребностями. Ланской обменялся с Поповым рукопожатиями и отправился в турагентство на седьмом этаже - покупать горящую путевку в Грецию.
------
Михаил Михайлович раскрыл блокнот - он набросал повестку. Пункт первый - приветственная речь. Не слишком формальная, дружелюбная, но без панибратства.
- Я всегда с большим интересом следил публикациями "Всей Москвы". Это крепкая, качественная газета.
- Лучшая, - послышалось с галерки. В зале захихикали.
Главный редактор не глянул в ту сторону и стал говорить тише.
- ...Всем нам известны достоинства нашей газеты, известны и недостатки. Необходимо прибавить оперативности, динамизма...
Его голос звучал монотонно, но притягательно, и аудитория напряженно вслушивалась. Первый ряд зрительного зала по чьему-то примеру подвинул стулья ближе, задние - за ним. Дождавшись тишины, Попов заговорил снова, снизив громкость еще на один тон.
- ...Я встречаю статьи, по которым заметно, что они написаны давно, залежались. Это неприемлемо. С потерявшими актуальность статьями придется расставаться. То же относится к фотографиям.
После этих слов раздался грохот. Дмитрий Мельник взялся за спинку своего кресла и покатил его вперед, к главному редактору. Руководитель фотоотдела сидел у противоположного от главреда конца стола, под гудящим кондиционером, и почти ничего не слышал. Его безупречное воспитание уступило профессиональному любопытству - он разобрал слово "фотографии". Мельник притормозил кресло за плечом Попова, извинился и представился еще раз.
Не успел Попов отреагировать, как над сидящими в зале поднялся фотограф Гуськов.
- Вы сами кто по образованию? В каких изданиях работали? Кем? - и Гуськов нацелил на главного редактора объектив. Кто-то дернул его за руку, усаживая на место. Кадр не получился.
- Ваш человек? - обернулся к Мельнику главный редактор, вытянув длинную шею.
- Мой, - трагическим тоном ответил тот.
Аудитория затаила дыхание, готовясь встретить грозу.
- Сочувствую, - сказал Попов.
Аудитория выдохнула. Попов продолжил.
- В связи с уменьшением рекламы мы сокращаем объем. С ноября "Вся Москва" переходит с шестнадцати полос на двенадцать. Постоянные полосы будут иметь отделы политики, экономики, культуры, спорта и общества. Остальные наполняют рубрику "новости".
Члены редколлегии принялись переглядываться и перешептываться. Вера Костина не смогла сдержать радостной улыбки - ежедневные полосы ее отдел не видел уже лет восемь.
Григорян, сидевший бок о бок с главредом, глазами поискал кого-то за длинным столом, а найдя - вытянул вперед руку и сложил из пальцев латинскую "v". Попов тактично сделал вид, что не заметил выходки. Из-за Семена Степняка выглянула Александра Козлова и ответила Павлу тем же жестом.
------
Попов говорил уже минут пять, его больше не прерывали, если не считать смартфона Глеба Лукьяненко. Аппарат дважды тренькал, Лукьяненко поспешно нажимал "отбой" и извинялся одними губами. Но вдруг встрепенулся и пробасил:
- Моя полоса "Мир" присутствовала в каждом номере "Всей Москвы" с самого начала. Что за газета без международных новостей? Читатели нас не поймут. Может быть, стоит подумать об этом еще раз?
Всем стало неловко. Главред уже перешел к следующему вопросу своей повестки, а этот вдруг проснулся.
- Если бы вы не отвлекались на посторонние занятия, вы бы усвоили мои аргументы, - Попов кивнул на смартфон.
Его тихий голос зазвучал зловеще. Он отчитывал Лукьяненко, но каждому казалось, что его.
- Вот чудак. Нашел о чем жалеть - полосу у него забирают, - прошептала соседям редактор отдела культуры Наталья Соболь, - Другие вон радуются, - и она подмигнула Козловой.
- В редакции нет международного отдела, - говорил Попов.
- Я и один нормально справляюсь, - перебивал Лукьяненко.
- А в газете нет международных новостей, - игнорируя его, продолжал главный редактор. - Я вижу сплошные перепечатки. В одной из ваших статей я насчитал одиннадцать ссылок на посторонние СМИ. Вам не стыдно подписываться своей фамилией?
- Это тоже труд, - не унимался Лукьяненко.
Все испугались за Лукашку. Он старожил газеты, к нему привыкли. Но сейчас его вышвырнут с позором.
- Это халтура, - главный редактор бледнел, - Рекомендую вам пересмотреть...
В этот момент снова звякнул смартфон Лукьяненко. Козлова вгляделась в появившуюся на экранчике фотографию, но лица не распознала. Зато идентифицировала серебряное монисто. "Скажу Григоряну, чтобы уволил эту дуру", - решила она.
Попов не стал заканчивать фразу. Не глядя на Лукьяненко, он объявил:
- А теперь самое главное. Принято решение с нового года выпускать газету под другим названием. Меняются времена, а с ними вкусы, стандарты. Для такой газеты, как наша, "Вся Москва" звучит несколько..., - главред подбирал слово.
- По-идиотски? - невинно подняв брови, подсказал Григорян.
- Да, что-то в этом духе, - заулыбался Попов.
Ему нравился этот парень. Нагловатый, но покладистый. Ровесник - они наверняка найдут общий язык. Хорошо, что Ланской порекомендовал на свое место именно его.
- Мы приглашаем всех желающих на творческий конкурс, - Михаил Михайлович окинул взором "зрительный зал". - Новое название должен придумать коллектив - это традиция нашей газеты. Делитесь своими идеями. Безусловно, "Вся Москва" - известный бренд. Но и с новым именем она заслужит добрую славу.
Пораженная аудитория молчала. Безмолвие затягивалось. Попов тоже выжидал - будто идеи нового названия должны посыпаться прямо сейчас.
Попов заглянул в свой блокнот - повестка исчерпана. Он предложил задавать вопросы. И тут словно плотину прорвало - сразу с десяток человек подскочили и, не дожидаясь приглашения говорить, загалдели про столовую.
- Я в курсе, в курсе, - поспешил ответить Попов, - Обеденное время передвигается на два часа вперед.
Поднялся гул одобрения. Журналисты зашумели стульями. Похоже, вопросов больше не было.
Гуськов дисциплинированно поднял руку. Попов дал старику слово. Те, кто успел выдвинуться к выходу, вернулись обратно. Фотограф встал.
- Михал Михалыч, меня зовут Гуськов. Мы с вами тезки по имени-отчеству, приветствую вас. Я полвека бегаю вот с этим агрегатом по редакциям, - Гуськов потряс камерой, - Повидал много таких собраний. Вот вы все правильно говорите - фотографии ставим старые. Действительно, я сам видел. Лето - а на на фотографии деревья голые. Скажете, фотограф не досмотрел? Не-ет. Фотограф снял, сдал и забыл. А где был фоторедактор? Где был выпускающий? Где был главный редактор, в конце концов? Все виноваты, а расплачивается один фотограф. Вы видели нашу материальную базу? На чем мы работаем? У меня объектив клееный! Ему десять лет! Это же стыдно рассказывать, спасибо, мы здесь все свои. Или вот с названием. Хотите знать мое мнение? Коней на переправе не меняют! Потому что потонем все, вместе с конями! А вы говорите "бренд". Я точно не знаю, что это такое. Скажете, отстал от жизни, старый. Но я помню, как другие газеты меняли коней, тьфу, названия. Был "Вестник комсомола" - стали "Факт и аналитика". Как клички у болонок, прости, господи. Или еще. Была газета "Демократ". Коротко и ясно. Стала "Информированный наблюдатель". Язык сломаешь. Где, кого наблюдатель? Что за вуй... вай... варьеризм? Теперь сюда докатилось. Была "Вся Москва"...
- ... да вся вышла! - раздался громкий женский голос.
Зал загоготал. Ольге Игоревне удалось пошутить.
-----
Зрители разошлись, началась планерка по номеру. Козлова представила всего две заявки от отдела права, вопросов они не вызвали. Она погрузилась в раздумья. С кем работать? Трусов не сегодня-завтра сбежит. Пока шло открытое собрание, она смотрела на него. Бойцы Айсинова окружили его с трех сторон. Она догадывалась, что Трусов сопротивляется, потому что не хочет работать в мужском коллективе. Но разве это проблема? Выйди из кабинета - девок полный коридор. Так что Лева - отрезанный ломоть. Огородникову она больше не могла ни видеть, ни слышать. Оставалась одна Игоревна.
Саша покосилась на Семена Степняка. Ожидалось большое ограбление отдела экономики. В нем работало восемь человек, не считая редактора. Двоим как минимум предложат перейти в другие отделы, а то и троим. В первую очередь - к Запольскому: у "политиков" ежедневная полоса, а рук не хватает. Лукьяненко, если его не выгонят, тоже серьезный претендент на кадры Степняка. "Может, и мне перепадет? - тоскливо думала Козлова, - Взяла бы какую-нибудь девочку, у Степняка их три штуки. И будет у меня девочковый отдел права..."
Планерка отняла минут пятнадцать - рекорд скорости. Саша не спеша выбиралась из своего кресла, поджидая, когда главный отпустит Григоряна. Она перехватила освободившегося Павла и трагически прошептала:
- Надо поговорить.
Он молча взял ее под локоток и повел в обход "рюмки" на половину шеф-редактора.
На пороге приемной их встретила сияющая Ю-ю. Вместо хлеба-соли на ее вытянутых руках стояла коробка с мусором - секретарша наводила порядок в кабинете начальника.
Саша вошла в кабинет и не узнала его. Тысяча мелочей, которыми Ланской оброс за годы своего правления, как старый кашалот ракушками, отправилась в утиль. Иваныч забрал на свое новое рабочее место пару безделушек, остальное приказал выкинуть. Настенные полки, еще недавно топорщившиеся папками, стопками мятых газет, какими-то рулонами, дипломами в рамках, были пусты, если не считать нескольких энциклопедий. Подоконник сверкал чистотой - цветы, выпестованные Иванычем, Павел подарил отделу верстки. На углу опустевшего просторного стола Саша увидела лишь монитор и небольшую коробку с имуществом Павла, которую он еще не успел разобрать.
- Не знаю, куда девать, - Павел показал на огромное коричневое кресло, которым в свое время наслаждалась Саша, - Упал один раз, как в сугроб, еле выбрался.
Они прыжком уселись на стол и стали болтать ногами.
- Есть просьба, - начала Саша, - Можно я завтра на работу не приду? У меня выходной, законный.
- Тогда в чем проблема? Не приходи.
- Все-таки новый главред, мало ли...
- Чепуха. У тебя больше нет полосы, забыла? Не приходи, я прикрою.
- Спасибо, - Саша галантно поклонилась, - Еще просьба. Уволь, пожалуйста, Огородникову. Немедленно. А взамен дай кого-нибудь из отдела экономики.
Она заметила, что Павел напрягся. Ничего себе - "взамен". В редакции кадровый голод. Огородникова - не худший корреспондент.
- Ладно, - он решил не выяснять причину. Во всяком случае сейчас.
- И эту свою тоже уволь. С января, - сказала она шепотом.
- Кого? Ю-ю? - Павел кивнул в сторону приоткрытой двери. - Зачем мне ее увольнять?
Козлова перегибала палку. Григорян терялся, не зная, как себя вести. Она не привыкла получать от него отказы. Сам избаловал, всегда являлся по первому требованию. И ни одной претензии, чего бы она ни вытворяла.
- Я тебе другую секретаршу приведу - лучше прежней. Высокая блондинка, скандинавский стиль. Очень актуально.
- Не в моем вкусе, - закапризничал Павел.
- Она тебе понравится. Да ты ее знаешь - Люба Федорова.
Павел оживился:
- Тогда другое дело. Постой... Я слышал, у нее, - он прикоснулся к правой щеке.
- Вот здесь, - Саша потянулась к его лицу и легонько поцеловала в левую щеку. - Не боись. К январю будет, как новенькая.
- А эту куда девать? - Павел снова показал на дверь.
- Сосватай кому-нибудь в дирекции. Она же секретарша. Ей все равно, где сидеть. И последняя просьба, - Саша напустила серьезности - Возьми еще одного художника. В газетах он работал, Гаврилыч его знает. Хороший мужик. Звать Борис.
- Жених?! - грозно спросил Павел.
Саша рассмеялась.
- Еще чего! Он нюркин муж. Только она его выгнала.
Нужно выяснить, кто такая Нюрка, и зачем Саше понадобился этот Борис. Но позже. Сегодня он Санта Клаус.
- Предупреди своего Бориса, что в редакции теперь ночевать запрещено. В целях безопасности.
Григорян осекся и осторожно посмотрел на Козлову. Но она не отреагировала и продолжала улыбаться. Потом спрыгнула со стола и встала напротив.
- Павел, почему ты меня поддерживаешь? Прикрываешь? Исполняешь все желания?
- У меня карт бланш по кадрам, - быстро сказал он и закашлялся. Ответ вышел элегантным, но интонация фальшивой, и Павел испугался, что Саша его раскусит.
Но она ничего не заметила и громко вздохнула:
- А у меня с кадрами сплошной карт нуар.
Юличка, которая все это время таилась за дверью и безуспешно вслушивалась в разговор, разобрала последние слова. Она бросилась к кофейному аппарату, чтобы порадовать редакторов. В ее душе пели птички. Отныне вместо противного Иваныча ею станет руководить красавчик Григорян! Они будут вместе, рядом целыми днями! А с Сашей Козловой, такой интересной, стильной, станут подружками.
Девушка давно обратила внимание на свое сходство с Козловой и подражала ей. Даже выстригла челку. А сегодня она приметила, что Козлова изменила форму челки - сделала ее короче, ровнее, отчего открылись лоб и брови, черты лица стали четче. Юличка решила поступить точно также, чтобы все увидели, как они похожи, при этом Ю-ю, конечно, гораздо моложе и красивее.
Глава 17
На следующий день Саша проснулась по будильнику ровно в девять. Она наметила важное дело. Не спешила. Плотно позавтракала, будто готовилась к тяжелому физическому труду, оделась, как на работу, и включила ноутбук. Терпеливо дождавшись загрузки, открыла файл "Текст".
Расследование о строительстве Мичуринского моста было написано. Нужно вычитать статью, кое-что переделать - довести до ума. Саша работала, ни на что не отвлекаясь. Прадедовы часы пробили половину второго. Несколько раз тренькнул скайп - она его проигнорировала. Наконец, статья была готова. Она вышла огромной - сорок четыре тысячи знаков. "Разворот с тремя фотками", - прикинула Саша и откинулась на спинку стула.
Она бросила взгляд на значок скайпа - и выругалась. Саша забыла, что сегодня день рождения близнецов. Позавчера звонил отец, просил ее поздравить братьев. Чтобы о родне не забывали. Перехватить после школы - таскаются с друзьями, даже в день рождения их не поймать. Саша нажала "вызов". На экране возникли близнецы - значит отцу все-таки удалось усадить их перед монитором и заставить дожидаться сестру.
Мальчикам исполнялось семнадцать. Маленькими они были совершенно неразличимы. Но становясь старше, накапливали индивидуальность. Оба лобастые, чернобровые, улыбчивые. Но Ваня держался строже, не размахивал руками, как другие подростки, говорил с интригующими паузами. У него более узкое лицо, тоньше нос, глуше голос. А в Васе проступало материнское. Черты чуть мягче, улыбка нежнее. Такой же говорун и непоседа, как в детстве.
Братья выслушивали сашины пожелания, отвечали на ее вопросы, но заметно ерзали. "Спешат зависнуть с одноклассниками в каком-нибудь одинцовском фаст-фуде", - предположила Саша. Сжалившись, закончила разговор. Братья рванули прочь от компьютера. На их месте тотчас оказался отец.
Несколько секунд он строго разглядывал лицо дочери. Пялился. Они не виделись почти год. Саша удивилась тому, как сильно он поседел за это время - почти белый. А брови черные. На заднем плане показалась Роза. Она наклонилась к монитору, улыбнулась и помахала Саше рукой. Отец повернулся в ее сторону, дождался, когда она покинет комнату. Саша вдруг поняла, что он вызванивал ее не ради близнецов и их дня рождения.
- Александра, я хочу сделать то, что должен был много лет назад, - начал говорить отец, то опуская глаза вниз, то вскидывая на нее взгляд. - Рассказать тебе, почему я вас бросил. Я не сделал этого раньше, потому что не хотел объясняться с ребенком. Говорить банальности вроде "Я очень любил твою маму, мы все равно семья..." и всякую такую чушь. Разумеется, любил, в двадцать два года жениться без любви противоестественно. Я хотел говорить с ровней. Сказать правду, все, как есть, без адаптаций. Но не понимал, взрослая ты или нет. А сейчас, когда моим сыновьям исполнилось столько же, сколько было тебе тогда, я осознал, что прошло страшно много лет. И ты давно взрослая. Возможно, я просто трусил.
Саша едва дышала. Она была уверена, что тема родительского развода больше ее не интересует - далекая, чужая драма. Но сейчас она ловила каждое слово.
- Ты помнишь свое детство сплошным праздником. Гости, развлечения... Но нет, Саша. Мы с твоей матерью жили плохо. Пусто. Она меня раздражала, я прятался за людьми. Знаешь, чем раздражала? Тотальной фальшью. Я будто не сходил со сцены. Шут. Она видела меня глазами других, собственного зрения ее лишил Господь Бог. Помню, при посторонних она все время тайком стучала мне по спине, чтобы держал осанку. Шептала на ухо: "Не сутулься, это тебя простит". Простит! Мы же аристократы! "У нас открытый дом" - так и говорила. Можно подумать, я женился ради того, чтобы получить "открытый дом"… Я до сих пор не избавился от этого ее шепота "Не сутулься".
"Знакомая история", - подумала Саша, не сводя с него глаз.
- Но едва гости уходили, проблема осанки испарялась. Появись у меня горб - она бы не заметила. Она вообще на меня не смотрела. Я превращался в выключенный телевизор. Часто подзывал тебя, якобы проверить уроки или еще за какой-нибудь ерундой. Чтобы не оставаться один на один с твоей матерью. Саша, последние десять лет нашего брака я ее ненавидел, признаюсь в этом.
Саша вспомнила, как отец часто таскал ее с собой в свои выходные. То на футбол, к которому был равнодушен, то на рынки. На кладбище ездили искать прабабкину могилу...
Ей стало обидно за мать. Нет-нет, он сгущает краски. И откуда такая горячность? Они давно разошлись, можно бы и поутихнуть.
- Встретив Розу, я совершил открытие. Оказывается, можно жить по-другому. Проводить вечера вдвоем, гулять по парку вдвоем, ездить в отпуск вдвоем! Розу беспокоила моя осанка только потому, что это именно моя осанка, моя спина. Она пекла пироги не ради гостей, которые внезапно нагрянут, а мы не должны ударить в грязь лицом. Она хотела кормить меня. Наряжалась, красилась - ради меня. Садилась на диету - ради меня. Мне было тридцать семь лет, когда я вдруг узнал - вот что такое любовь, отказывается! И да, я стал жить двойной жизнью, родил детей...
- Мама тоже тебя любила, - вступилась Саша, - Она не вышла замуж, даже ни с кем не встречалась, хоть была молодая и красивая.
Отец поморщился. Он больше не хотел обсуждать первую жену.
- Значит, ей не повезло. Не встретила. Между Розой и твоей матерью - существенная разница. В природе Розы есть качество, которое полностью отсутствует у Иры.
Саша даже вздрогнула, услышав ее имя из его уст. Отец продолжил.
- Роза - мужняя жена. Такова ее суть. Мужняя жена, понимаешь? И этот муж - я. Как выяснилось, это все, что мне нужно. Я эгоист.
Он замолчал. Видимо, ему нечего больше сказать. Саша стала искать повод попрощаться. Но отец не был удовлетворен разговором, он чувствовал, что дочь не до конца его понимает. Умом, наверное, да. Но ему нужно, чтобы она хоть на секунду почувствовала то же, что и он. Ради этого он и откладывал разговор столько лет.
- Бывало и хорошее, конечно. Особенно вначале. Когда мы встречались, потом поженились, потом родилась ты..., - он заговорил мягче. - Я помню об этом. Но, как ни странно или, может быть, обидно прозвучит, я вспоминаю ту свою жизнь не как жизнь, а как книжку. Пока читал, погружался в нее, не видя ничего вокруг. А потом перевернул последнюю страницу, захлопнул и убрал на полку. И начал жить.
Саша почувствовала приближение слез. Отец добился своей цели - она поняла его сердцем.
- Я тоже хочу дочитать свою книжку, захлопнуть... А потом спустить в мусоропровод, - сказала Саша, тихонько всхлипывая. - Она... очень неприятная. Отвратительная.
Отец насторожился:
- Из-за Гордея? Из-за вашего разрыва?
Саша замотала головой.
- Ты встретила другого мужчину?
- Нет, мужчины здесь не при чем. Они информированные наблюдатели, - Саша слабо улыбнулась.
Отец снова разглядывал ее, как в первую минуту их разговора.
- Александра, ты знаешь, что у тебя плохая генетика по диагнозу "одиночество"? Ты должна сопротивляться.
- Хорошо, папа, я буду сопротивляться, - согласилась Саша и вытерла слезы.
-----
И все же она обиделась на него за то, что он столько времени тянул со своими объяснениями. Услышь она это раньше, быть может, ее жизнь пошла бы по-другому. Без дурацких фантазий. Не куталась бы в детские воспоминания, в эту квартиру - фамильный храм одиночества.
Случившееся заставило ее полностью переоценить себя. А отцовский рассказ завершил процесс. Саша привыкла считать себя человеком трезвомыслящим, даже циничным. Но оказалось, что она настоящая идеалистка. У нее мозги, как у неуравновешенного подростка. И психопатка - Саша неприязненно вспомнила, что в последние месяцы ее бросало то в плач, то в хохот. А еще воровка и убийца.
На этой мысли она остановилась. Оба чудовищных поступка она совершила, не думая, поддавшись импульсу. Она же психопатка. Но будь у нее больше ума и крепче нервы, все обернулось бы еще хуже. И то, и другое она сделала бы рационально. Взвешивая "за" и "против", заметая следы, подставляя невиновных...
Сразу после гибели Глушко Саша решила, что в ней изначально заложен преступный потенциал. Ситуация и жертвы могли быть другими, но итог неизбежен. Она понимала, что какой-нибудь умник вроде Григоряна наверняка ее переубедит. Но Саша дала себе слово ни с кем не обсуждать эту тему. Ей чуть-чуть легче от мысли, что она такой родилась. Врожденный дефект, ничего не поделаешь. С этим осознанием предстоит жить. Его не выбросишь в мусоропровод.
Есть анонимные алкоголики. Они все про себя понимают, но удерживают свой порок под контролем. Она будет делать то же самое. Анонимный уголовник.
Саша тихо засмеялась. Ну вот, снова резкая смена настроения. Она вспомнила, как Олег Петрович Борцов вызвал ее к себе в свой последний рабочий день. К тому моменту ей задним числом оформили отпуск, чтобы оправдать длительный прогул. Борцова уведомили о том, что его снимают, но он думал, что Козлова, как и все в редакции, этого не знает. Напустил солидности, внушал, как важен отдел права для газеты, говорил о своем доверии к новому редактору Александре Козловой. Бедный жалкий Борщ...
Она с почтением кивала и еле сдерживала смех. Потому что буквально за полчаса до этого имела беседу с Ланским, все еще изображавшим из себя шеф-редактора. Ланской агитировал ее занять кресло Стаса, обещал райскую жизнь при новом главреде. "Внутреннее очищение в редакции позволит газете впредь избегать ситуаций, подобных той, которая вас расстроила". Бесстыжий мошенник спихивал свои грехи на ни в чем не повинного Борцова.
Избавившись от страха перед Иванычем, Саша еще крепче его возненавидела и поклялась себе добиться его увольнения. Уход Ланского должен быть унизительным. Она позже придумает сценарий. Он еще вспомнит добрым словом помазковские времена - Саша их не застала, но была наслышана. Ради этой цели она готова сделать для набравшего небывалую силу Григоряна все, что угодно. Не увольняться, взять на себя отдел? Без проблем. Спать с ним? Сколько угодно. Ей самой нравится этот блондинчик. Писать заказуху - пожалуйста. Чем такая работа хуже другой? Труд должен быть оплачен.
------
Саша порылась в столе, нашла маленькую флешку в металлическом корпусе и на длинной цепочке. Экран "заснул" - она "разбудила" его движением "мышки". В углу экрана увидела значок электронной почты, сигнализирующий о трех непрочитанных сообщениях. Первые два оказались обычным рекламным спамом. В теме третьего сообщения было написано: "Здравствуйте, Саша! Это Кирилл Лунев".
"К сожалению, мы не успели попрощаться и поговорить, - писал Кирюша, - В тот день Вы так быстро убежали. Я знаю, что Вы были расстроены из-за инцидента на празднике. Простите, что напоминаю. Надеюсь, сейчас с Вами все в порядке? На всякий случай я пишу, а не звоню. Вдруг Вы из-за чего-нибудь переживаете и не захотите разговаривать.
Саша! Я хотел Вам сказать, что Вы мой идеал. В журналистике и как человек. Большое Вам спасибо, я многому у Вас научился. Вы и Станислав Александрович стали моими учителями.
Обо мне не беспокойтесь. Станислав Александрович помог мне найти новую интересную работу. Мы снова работаем вместе, но в разных подразделениях. Это очень хорошее издание, но не такое знаменитое, как газета "Вся Москва". Наверное, Вы о нем и не слышали. Я не могу открыть его название, чтобы не сглазить. Я пока что на испытательном сроке.
Саша! Давайте общаться. По почте, по телефону или в соцсетях. У вас есть аккаунты? Шлю Вам ссылки на свои аккаунты и все свои контакты.
С уважением, Кирилл".
Так. Завтра же она попросит Григоряна не увольнять Огородникову. Он разозлится, но виду не подаст. Как обычно. Ну и ладно. Еще не хватало упасть в глазах Кирюши - этого поющего ангела. К тому же Стас, как призрак отца Гамлета, маячит где-то за его спиной...
Она собралась писать ответ, но задумалась. Мысль, которая родилась у нее секунду назад, требовала больше времени. Такое важное решение нельзя принимать сразу. Но стоит ли изменять привычкам? Желание поступить так, как ей только что пришло в голову, слишком сильное. Есть риск непредсказуемых последствий. Или наоборот - полного отсутствия последствий. Что, конечно, к лучшему, но немножко обидно. И все же, черт возьми, заманчиво, заманчиво... Она поняла, что это цитата из советского фильма, но из какого, не могла вспомнить.
"Здравствуй, Кирилл! - начала писать Саша, инстинктивно попадая в его стиль.
- Спасибо за письмо. Мне было приятно его получить. Я очень рада, что ты нашел работу. У меня тоже все хорошо, только я сейчас занята. Позже мы обязательно будем общаться.
А пока что я хочу передать тебе статью и сканы документов. Делай с ними, что хочешь. Можешь выбросить.
С уважением, Александра".
Саша прикрепила несколько файлов и отправила сообщение. Потом вставила флешку и скачала на нее те же файлы. Убедившись, что сообщение дошло до почты Кирюши, она зашла в папку "Исходящие" и удалила свое письмо. Один за другим она отправила в электронную корзину файл "Текст", затем изображения документов. Убедившись, что в компьютере не осталось и следов ее работы над темой Мичуринского моста, она сунула флешку в карман пальто и вышла из дома.
Не обязательно было возиться с флешкой. Отправила текст в корзину - и конец. Но эти файлы не мусор, чтобы так позорно окончить свое существование. Саше хотелось долгого, красивого прощания.
------
Подъезжая к Лужникам, она себя проклинала. Зачем отступила от первоначального плана? Это тщеславие, с трудом заглушенное, но в самый неподходящий момент проснувшееся. Дешевая журналистская спесь - наказать, проявить силу, посмеяться над посрамленными злодеями. Она утратила на это право. Но чертов Кирюша своими детскими комплиментами затуманил ей голову - а вдруг текст где-нибудь выскочит? И она восторжествует.
- Надеюсь, у него хватит ума... Или у Стаса хватит ума удалить его, забыть о нем, - бормотала Саша, - Какая же я дура.
Жертвы Мичуринского моста никогда не будут отомщены, убеждала себя Саша. Полиция не нашла убийцу Чеснокова, не нашла того, кто на глазах десятков людей пробрался в отдел права со своей бомбой, гибель Глушко списала на дурацкий несчастный случай. Чего уж говорить о таком сложном преступлении. Виновников катастрофы Мичуринского моста слишком много – десятки. Они были очевидны седовласому правдоискателю Чеснокову, они стали очевидны ей, когда она дописала свое расследование, они будут очевидны всем, кто его прочтет. Но этот текст не дождется читателя.
Ее план безупречен. Красив, как финал трагедии. Грибоедов прав. Никому не нужен ее текст. Одни пренебрегают им, другие боятся. Лишь Алексей Ильич Чесноков его ждал - только для него она и писала. Инженер Чесноков ушел в небытие - значит, туда же, к нему, и должен отправиться ее текст. Это произойдет в проклятом месте. На глазах ста восьмидесяти девяти душ, которые, если и вправду существует загробный мир, прибудут туда, увидят ее и простят.
У нее появилась потребность ломать саму себя через колено. Изощренный мистицизм замысла настолько противоречил ее натуре, что она сразу в него вцепилась. К такому нельзя относиться всерьез, но разве актеры, которые исполняют, скажем, оперу "Волшебная флейта", относятся всерьез к сюжету? Тем не менее, они на короткое время сотворяют свой невозможный мир и живут в нем, и втягивают в него зрителей. Она жаждала сыграть роль, утонуть в ней, как в Москве-реке, оплакать - погибших людей, свои иллюзии, чистое и глупое прошлое. Но дурацкая выходка с Кирюшей угрожала разрушить мрачное волшебство, отравить его мелочными чувствами...
------
Саша приткнула машину и вошла в парк. Загибаясь из тоннеля под Хамовническим валом, над Малой Ареной, парком, аллеей выростал Мичуринский мост. Его опоры - арочные, с претензией на готику - набирали в росте по мере приближения к Москве-реке. Изуродовавшая Лужники громадина после катастрофы пугала людей, хотя все понимали, что надземная часть сооружения абсолютно безопасна. В этом краю парка народ больше не гулял - редкие пешеходы пробегали по своим делам. Саша быстро шла по аллее, не встречая никого на пути.
У воды мост внезапно обрывался. Над рекой не осталось ничего - ни обломков, ни сохранившихся участков моста, никаких следов опор, уходивших под воду.
Основание ближайшей к реке опоры было огорожено забором, увешанным красными фонарями и предупреждающими табличками. Включая "Приносим свои извинения за временные неудобства". Прочтя ее, Саша усмехнулась.
- Да уж, неудобно получилось, ребята, - сказала она табличке.
Нужное настроение не приходило. Какая уж тут мистика... Две вороны, ловя последние минуты перед сумерками, тыкались клювами в грунт. Зелень уничтожена - молодые деревца, высаженные здесь несколько лет назад, так и не дожили до зрелости. Когда разбирали разрушенную надводную часть моста, вся растительность, как и покрытие набережной с велодорожками, погибли под колесами самосвалов. Обломки вывозили круглосуточно, не жалея ландшафта. Саша видела фотографии этого места - каким оно стало спустя месяц после трагедии. То, что когда-то было набережной, люди завалили цветами - а вокруг будто пашня. Совсем недавно продлили асфальтовую аллею - она уперлась в парапет и никуда не вела. Точно так же, как и мост, упершийся в реку.
Цветов уже не было. Но слева поодаль Саша увидела белую часовню. Может, она настроит на нужный лад? Но нет, часовенка напомнила ярмарочные павильоны, которые расставляли по площадям к Рождеству. Тогда ей в голову пришла идея найти место, на котором сидел мальчик с фотографии к самому первому григоряновскому тексту про мост - выживший десятиклассник, спасатель храмов. Она прикинула масштаб зданий на другом берегу, за спиной мальчика на снимке. Найти ориентир на этом берегу невозможно - слишком все изменилось.
Она топталась на двухметровом пятачке земли несколько минут, но одна гипотетическая точка, на которой мог находиться герой фотографии, была ничем не лучше другой. Саша широко шагнула в сторону - ее каблук ушел в грязь. Откуда она взялась, не понятно - Москва с сентября не видела дождя.
- Вот зараза! - ругнулась Саша и выпрыгнула на сухое место. - Ну все, хватит.
Она вернулась на асфальт аллеи и зашагала к парапету. На ходу вынула из кармана флешку, бросила ее в реку и заспешила назад, в своей зеленой Корсе.
Но флешка не долетела до воды - она зацепилась за торчащий из гранитной стены берега крюк толщиной в детскую руку. Такие крюки держали леса, которые возвели строители во время разборки моста. Этот сел слишком прочно, и его оставили. Одна из ворон проследила за Сашиным движением и спикировала вниз - на ослепительно блестящий предмет.
В микросхеме ее инстинктов произошел сбой. До сезона гнезд, птенцов, сражений за пищу и стройматериалы еще далеко. Ворона могла ни о чем не беспокоиться и наслаждаться свободой. Но она не устояла против красоты. Цепочка флешки свисала с ее клюва, посверкивая в лучах заходящего солнца. Ворона крепко держала вещицу, поднимаясь все выше.