МЯСО ПО-ГРЕЧЕСКИ
Кого только не видел наш парк? Пестрый, многоязычный, парк Тельмана… На его аллеях одновременно можно было услышать «украинську мову», идиш, темпераментную армянскую речь, гортанный хорезмский язык, неповторимые «одесские» обороты… А в годы войны, но это время я знаю только по рассказам, наверняка в парке звучала польская речь гордых офицеров из армии генерала Андерса, и, может быть, в парк приходили японские военнопленные, которые строили театр Навои по проекту великого архитектора Щусева и тихо говорили по-своему.
Ташкент стал приютом для многих людей. Кого-то сюда сослали насильно, – корейцев – с Дальнего Востока, турок - месхетинцев и чеченцев с Кавказа, крымских татар из благословенного Крыма. Сотни тысяч русских, украинцев, евреев были эвакуированы в «хлебный» город в лихолетье войны.
Поэтому-то так многоязычен, так многообразен был наш парк.
Но один раз в году под сенью старых дубов и кленов парка Тельмана, звучал преимущественно греческий язык.
Греки появились в Ташкенте, спасая свои жизни от пришедшего в их стране жесточайшего режима. Говорят, их отправляли из Греции тайно, в трюмах грузовых кораблей и даже в ёмкостях нефтеналивных танкеров. Многие не выдержали страшной дороги, погибли от истощения, обезвоживания и от осколков бомб. И на долгие годы Ташкент стал для них родным домом. Греки славились, как отличные парикмахеры, сапожники и портные. Они привнесли в жизнь города особый, «европейский» лоск. Вместо дубовых «полубоксов» на головах ташкентцев появились модные прически с изящными «коками» впереди. Многие сменили грубые полуботинки фабрики «Скороход» на греческие кожаные «лодочки». Брюки, сшитые греками, всегда отлично сидели на фигуре. Но больше всего греки славились как прекрасные строители. Большинство греков уже давно уехали на свою Родину, но до сих пор в такси можно услышать: «Мне до «греческого городка». И таксист безошибочно довезет до нужного места. Хотя в Ташкенте несколько «греческих городков».
Греки облюбовали наш парк для проведения своего национального праздника. Готовились они к нему основательно, с большим подъемом и энтузиазмом. Они пытались хоть на один день восстановить частицу своей любимой Греции здесь, на территории нашего парка. Ностальгия, тоска по Родине сопровождала греков постоянно. За день до праздника они любовно оформляли парк – развешивали над аллеями голубые и красные транспаранты с серпами и молотами и непонятными надписями, хотя буквы были похожи на русские, протягивали среди деревьев гирлянды из разноцветных лампочек, развешивали флаги и портреты каких-то своих героев…
Уже с утра на эстраде репетировал детский танцевальный ансамбль. Девочки мальчики в юбочках и фесках слаженно танцевали под аккордеон сиртаки, пожилая гречанка пела проникновенные песни и на глазах мужественных греков выступали слезы.
За летним кинотеатром, на траве среди деревьев устанавливались огромные вертела из арматуры. С мясокомбината привозили туши баранов, и греки особым образом прикрепляли их к осям вертелов. Кто-то рубил дрова, кто-то таскал в мешках уголь.
Мы с Витькой Волыновым, моим закадычным другом и одноклассником, уже второй раз были на этом празднике и не как зеваки, а как полноправные участники. Прошлым летом наш знакомый грек, Тасис, добрый каменщик с густыми усами и бровями, пригласил нас помочь крутить вертела. «Помогите, пасаны, нам гуляй надо… А потом попробуйте наша мяса…- с акцентом предложил он нам и мы согласились. И совсем не пожалели об этом.
В этот раз мы пришли загодя, побродили по преобразившемуся парку, потом нашли Тасиса. На правой руке у него красовалась красная повязка с тремя буквами – «ДНД», что означало «Добровольная народная дружина». Он направил нас к седому греку, который заведовал приготовлением мяса. Он что-то сказал, показывая на нас. «Это дядя Манолис» - представил он нам человека. Улыбающийся Манолис повел нас к вертелам, за которыми нам надо было следить, показал, где лежит уголь и дрова. Потом он пошел между рядами вертелов с большой кастрюлей и стал мазать широкой кисточкой бока бараньих туш каким-то соусом. От него исходил запах чеснока, райхона, который грек называл «базиликом» и ещё чем-то неуловимым. Уголь, как и прошлом году, был хорошим, блестящим и крепким. Он трудно разгорался, но потом горел ровным голубым пламенем и давал отличный жар.
Постепенно парк наполнялся. Греки со всего города, старые хромые ветераны, молодые красавицы, веселые дети, скромные женщины в платках, юноши и мужчины неторопливо спускались по лестнице, о чем-то переговаривались, останавливались у транспарантов, разглядывали портреты.
По случаю праздника все были нарядно одеты – брюки отглажены, туфли вычищены, волосы набриоллинены. От женщин пахло хорошими духами. Трудно было узнать в этих степенных людях штукатуров и маляров, плотников и швей. Из динамиков уже звучала греческая музыка, необыкновенно печальная и одновременно светлая. Я в тот год прочитал адаптированную книгу «Мифы Древней Греции» и, вглядываясь в лица, представлял, как бы мог выглядеть отважный Одиссей или его верная жена Пенелопа…
…Уголь постепенно разгорался, черные его бока покрывались белым горячим пеплом. Сквозь листву нам была видна раковина эстрады. Какой-то человек говорил что-то резкое, размахивал рукой со сжатым кулаком. Время от времени зрители горячо хлопали в ладоши, поддерживая выступающего. До нас доносились слова, которые нам были понятны – «Фашизмос, империализмос»… Потом стоя пели хором гимн Греции и «Интернационал».
Витек размахивал картонкой, раздувая пламя. От дыма глаза его слезились. «Ух, как жрать-то хочется…». В доме Витька редко видели мясо. Мать варила и жарила картошку, делала икру из баклажан и умела сварганить вкуснейший макаронный суп только на поджаренном луке. Они и так жили бедно и почти все деньги уходили на водку для отца Вити, дяде Сереже. Он был контужен на войне и когда выпивал третью стопку, страшно заикался. На груди у него была татуировка в виде голой женщины, но как Витек достиг семилетнего возраста, мать заставила мужа вытатуировать ей лифчик и трусы.
Подошел седой Манолис, глянул на наш уголь, удовлетворенно кивнув, показал на часы: «Через польчас ставить охонь». Он снова смазал мясо своим соусом и пошел проверять остальные вертела.
А праздник был уже в самом разгаре. Отовсюду слышалась музыка, смех, возгласы. На освещенной эстраде высоко поднимали колени дети, танцуя сиртаки.
Небо ещё было светлым, но под деревьями, где мы разжигали угли, было уже темно и через пепел светилось пламя.
Рядом, по аллее, не замечая нас, шла пара влюбленных. Мужчина что-то шептал девушке на ушко, и она звонко смеялась и отводила его руку, которой он пытался обнять её за талию. Девушка что-то сказала по-гречески и я, не зная языка, понял, что она сказала ему шутливо: «Дурачок!»
Среди деревьев загорелись разноцветные гирлянды. Ветер качал листву и на их лицах мелькали необыкновенные отблески.
«Умеют же отдыхать люди, блин!» - грустно вздохнул Витек и закурил папироску, «стыренную» у отца.
А на сцене, сменив детский танцевальный ансамбль, уже пел, аккомпанирую себе на гитаре, молодой певец.
Мы разложили под своими вертелами уголь. Опыт у нас уже был и соседи, такие же пацаны, как мы, с уважением посматривали на нас. Огонь надо было разложить равномерно и на определенном расстоянии от туш. И, главное, надо было вертеть ручку вертела беспрерывно и медленно. Это была непростая задача – спинка барана была тяжелее распоротого живота и все время тянула вниз. К тому же приходилось все время стоять на коленях, а жар от углей обжигал руки и лица. Но всё скрашивалось невероятным запахом, исходившим от жарившегося мяса. Туша, обмазанная соусом, постепенно покрывалась золотистой корочкой. В парке всегда стоял дым от шашлыков. Его готовили в трех местах. Но тот был привычный, наш, шашлычный дым. А этот был совсем другим. Или нам это только казалось?
Подошел Тасис. Он уже был чуть пьян и веселей чем обычно. Он подмигнул нам и вытащил из кармана бутылку. «Вот, пейте за нашу Грецию!» - торжественно сказал он и откупорил бутылку. Его кто-то окликнул и он ушел. Витек понюхал, с некоторым разочарованием произнес: «А, сухое, кислятина!». Но тут же сбегал куда-то и принес мутный граненый стакан. Мы выпили по глотку терпкого красного вина, но потом решили, что остальное допьем, когда мясо будет готово.
Через некоторое время проявился Манолис. Он протыкал туши длинным острым ножом, принюхивался, качал головой, мол, ещё не готово. Витек сглотнул подступившую слюну. «А я бы попробовал…» Грек строго посмотрел на него, погрозил ему толстым пальцем и пошел проверять готовность остальных туш.
В тени деревьев и кустов, где мы со скрипом крутили свои вертела, стало совсем темно. На аллее послышался шум. «Отец» - тихо сказал Витек. Я оглянулся. Дядя Сережа, которого под руки вел милиционер, заикаясь, говорил громким голосом: «Т-ты…С-с-сержант…Д-д-да ты з-з-знаешь, с кем дело им-м-меешь? Я – к-к-капитан артил-л-лерис-с-ст! А ты кто т-такой? У-у-убери р-р-руки! Где х-х-хочу там и-и-и гуляю! Тож-же, понаехали тут г-греки всякие!» Тут он заматерился, называя всех подряд фашистами. К ним подошел Тасис с друзьями. «Вам надо дом, спать». – Вежливо сказал Тасис. Отец Вити вырвал руку и замахнулся, пытаясь его ударить. Но он был сильно пьян, да и Тасис занимался борьбой. Вместо удара дядя Сережа неловко повалился наземь. Все вокруг засмеялись.
Витек выбежал на аллею. «Пап, пошли домой!» - поднимая отца с земли, отчаянно крикнул Витя. Он безмерно любил отца, гордился им, но страшно стеснялся, когда тот в пьяном угаре выделывал очередные фортели. И хоть было темно, я точно знал, что лицо Витька горит от стыда и горечи за отца. «Отпустите его…» - не поднимая глаз, попросил он милиционера. «Я его домой отведу… Ну, прошу вас, пожалуйста…». «В вытрезвителе ему место…» - сержант крепко взял дядю Сережу под локоток, почти вывернул руку. Витя оглянулся и посмотрел на Тасиса блестящими от слез глазами. «Тасис…» - умоляюще произнес Витек. Грек смутился от его голоса.
Я смотрел из темноты, сквозь листву кустов. Витек вел покачивающегося отца по ярко освещенной аллее к выходу из парка. Вокруг смеялись и танцевали веселые люди, говорили на непонятном языке. А дядя Сережа пытался всё это перекричать и пел военные песни: «Там где пехота не пройдет и бронепоезд не промчится…».
…Угли почти догорели. Манолис попробовал мясо, облизал пальцы, сказал довольно: «Молодси! А где твоя друг?». Я хотел, было что-то сказать, но грек уверенным движением отрезал на спине два отменных куска горячего мяса. «Это тебе, а это – твоя другу. За хороший работ…». Он положил мясо и два куска хлеба на обрывок оберточной бумаги и пошел к другим вертелам. «Отнесу Витьке домой» - подумал я и откусил свой кусок. Какое блаженство! Сочное, невероятно ароматное, нежное мясо…
«Вкусно?». Я вздрогнул и оглянулся. Из-за кустов на меня смотрели глаза Юли. Я не сразу узнал её. Прошел почти год, как я не видел её. Юля жила в соседнем дворе с матерью. Она была на три года старше нас. Все ребята на нашей улице были тайно влюблены в неё. Не миновала эта участь и меня. Она была очень красивая и очень свободная. Как сплетничали соседки, прополаскивая в тазах белье у водопроводной колонки, она была «слишком распущенной». Но какое нам было дело до женской болтовни? В самом деле, Юля смеялась очень громко, но при этом на щеках у неё появлялись удивительно симпатичные ямочки, а веселые глаза всегда блестели. Она первая на нашей улице отрезала себе косы, первая надела туфли на высоких каблуках. Она всегда могла постоять за себя, и справедливость была у неё на первом месте. Пару раз она участвовала в мальчишеских разборках, всегда защищая слабых. Конечно, у неё было много поклонников. Почти полгода на нашу улицу с обязательным букетом цветов приходил курсант из военного училища. Говорили, что мать поколачивала дочь, пытаясь нагнать пробелы в воспитании. А ещё болтали, что всё это следствие «безотцовщины» и что Юля плохо кончит. А потом появился бородатый геолог, который бренчал на гитаре, пел песни собственного сочинения, читал стихи, мог часами рассказывать романтические истории. И Юля, бросив все, уехала с ним…
…Она стояла передо мной и блики от раскрашенных лампочек гирлянд играли на её лице. Она почти не изменилась. Только похудела немного. Губы были ярко накрашены помадой и выщипанные дугой брови были не её. И в глазах, всё таких же огромных и блестящих, словно поселилась грусть. Но она улыбалась.
«Я тебя сразу узнала. Ты, кажется…». И она назвала не мое имя. Но я промолчал. В правду, какое дело уличной красавице до соседского пацана, который младше аж на целых три года.
Она вышла из-за кустов. «Дай откусить!» - полушутливо сказала она. «Дай откусить» - это был своеобразный пароль того времени. Если кто-то, выйдя во двор с куском хлеба с маслом, да ещё присыпанным сахаром-песком, не давал дворовым откусить, он навсегда опрокидывался в позорный стан жмотов и жадин-говядин.
«Конечно!» - излишне торопливо произнес я и протянул ей Витькин кусок мяса. Она присела рядом, и я почувствовал прикосновение её тела. Год назад было венцом мечтаний и мальчишеских грез просто постоять рядом с ней.
Юля стала есть. Она старалась есть неторопливо, но у неё это не получалось. Она была очень голодна. Я отвернулся, чтобы не смущать её. «Какая вкуснятина!» - говорила она, словно оправдываясь.
Я вспомнил о бутылке вина, которую принес нам Тасис.
«Вот, вино… Хочешь?» - спросил я, наливая в стакан сухое вино.
«Ух, ты! Да у тебя здесь настоящий ресторан!» - засмеялась она, с удовольствием выпила и снова принялась за остатки мяса. Мой недоеденный кусок оставался лежать на бумаге в траве. Она доела и, уже не спрашивая, налила себе вина. Выпила, налила остатки в стакан. Протянула мне. Я отглотнул и поставил стакан. «Вот, если не брезгуешь, съешь и мой кусок… И вино тут ещё…» сказал я, испытывая пленительное ощущение, когда ты хочешь и, главное, можешь чем-то одарить любимого тебе человека. Даже если этот человек и не подозревает о том, что он любим…
Юля съела всё, до последней крошки хлеба и выпила остатки вина. Мы сидели рядом и смотрели, как в раковине эстрады поет пожилая певица.
«Даже не знаю, как тебя отблагодарить…» - негромко произнесла Юля и стала подниматься.
Греческая песня была под стать моему настроению – мне хотелось плакать. Юля посмотрела на меня, неожиданно присела и, обняв, поцеловала. Крепко и благодарно. На мгновение мне показалось, что я теряю сознание.
Юля встала, поправила платье. «Спасибо тебе за всё!» - она тепло улыбнулась и, пошла было, но в следующее мгновение оглянулась. «Ты меня не видел, понял?» - сказала она строго.
Оглушенный, растерянный и счастливый, я шел на ватных ногах по аллее парка в сторону ворот. Праздник продолжался.
…Когда в ресторане официант раскрывает передо мной меню, я с улыбкой нахожу среди названий мясных блюд – «мясо по-французски», «мясо по-гречески». Я знаю, что это простые поварские уловки. Просто в одно блюдо добавляют шампиньоны, а в другое побольше тертого сыра, а в принципе, это один и тот же кусок обычного ординарного мяса.
До сих пор не знаю, похожи ли современные греки на своих героических предков из древних мифов… Но точно знаю, какой вкус у мяса, который ел Одиссей. Оно у меня до сих пор на губах. Мясо по-гречески...
Июль 2007 года