Светлая седмица, как и предшествующая Великая, была занята службами, процессиями, торжественными приемами. Евдокия участвовала лишь в некоторых из них, августа решила, что у нее очень утомленный вид, и милостиво соизволила дать ей отдых. Но наставительные беседы продолжались — теперь Пульхерия проводила их сама. Она строго объясняла и строго спрашивала, вопросы, которые пыталась было задавать Евдокия, по большей части казались ей неуместными, и Евдокия постепенно задавала их все меньше. Чувство горящей внутри свечи не покидало ее, и какое-то чутье подсказывало, что со временем на все вопросы ответы найдутся сами собой.
После одной из таких бесед, поведав Евдокии о четырех всадниках Апокалипсиса, Пульхерия вдруг спросила:
— Кстати, ты умеешь ездить верхом?
— Нет… матушка… — Евдокия удивилась такому повороту мысли и даже немного испугалась.
Пульхерия, угадав причину ее испуга, потрепала девушку по щеке и засмеялась:
— Не бойся, дурочка! Тебе предстоит сыграть роль всадника на белом коне. Победоносного и вышедшего, чтобы победить.
— Почему?
— Ну… видишь ли… Обычно помолвка проходит тихо, а перед свадьбой жених с венками и подарками едет забирать невесту из родительского дома. Но ты живешь во дворце и забирать тебя неоткуда. А народу нужен праздник. Поэтому я решила так: ты сама приедешь на коне. Не обязательно следовать старым обычаям. Их можно создавать, не правда ли?
— Я готова, — с улыбкой ответила девушка.
В тот же день Пульхерия, Феодосий и Евдокия с небольшой свитой отправились на конюшню, расположенную на территории Палатия, возле ипподрома.
Они остановились перед длинными рядами стойл, на посыпанном песком и опилками кругу для выездки. Запах лошадиного навоза пощипывал ноздри. Комит священный конюшни Урсикий, старик лет шестидесяти, выслужившийся из солдат, седой, как снег, но с бодрой военной выправкой, приветствовал всех, августе же обрадовался, как родной:
— Ах, гостья дорогая, царевна Пульхерия, милости прошу! — он широко улыбался, обнажая поредевшие зубы. — Нечасто ты нас посещаешь. А то ведь такая амазонка была!
Евдокию удивили искренность и прямота, столь непохожие на обычно подобострастное обращение придворных, и простонародный выговор комита, и она с любопытством ждала, одобрит ли такой тон Пульхерия.
—Приветствую тебя, Урсикий, — добродушно усмехнулась та. — Уже не по чину мне скакать как амазонке! Да и потяжелее я стала. Как там моя Эфра поживает?
— Ждет тебя, госпожа.
— Состарилась небось?
— Да пятнадцатый год пошел. Но это еще не такая уж старость.
— Вот, привела к тебе новую ученицу. Для нее, думаю Эфра как раз сгодится. Знакомься: Евдокия, невеста моего брата.
— Слыхал, как не слыхать? — Комит повернулся к Евдокии. — И заприметил во время процессий. Не зря его милость так долго выбирал невесту. Такую красавицу отыскал!
Феодосий расплылся в улыбке, полный гордости за свою избранницу.
— Нужно научить ее держаться в седле. Не по-амазонски, конечно, а так, как полагается на церемониях.
— Понял, понял, — закивал старик и сам отправился за лошадью.
Пока его ждали, Пульхерия принялась рассказывать Евдокии, как они с Феодосием в детстве учились ездить верхом.
— Каждый шаг таким боем давался! — смеялась она. — Мне было тринадцать лет, ему одиннадцать. Я ничего не боялась, быстро научилась вспрыгивать на коня, сначала на деревянного, потом на живого. А он… Каждый раз: не хочу, не буду! На деревянного еще с горем пополам научился влезать. А как к живому подвели, тут вообще чуть не в слезы. А я уже верхом, кричу ему: не сядешь, сама тебя конем затопчу.
Сопровождавшие их придворные натянуто улыбнулись, поглядывая то на нее, то на василевса и явно не зная, кому подыграть.
— Смешно ей! — полушутливо полусерьезно процедил Феодосий. — Изверг, а не сестра!
— Если бы не изверг-сестра, так и сделался бы посмешищем всего города, — Пульхерия поджала губы и пренебрежительно смерила брата взглядом. — А как потом в седле сидел! Весь зажмется, откинется, руки поднимет: “Она меня сбросит! Она меня сбросит!” Уж лошадей выбирали самых смирных. Хуже девчонки, честное слово! Ну да ладно, дело прошлое… Учителя занимались самые лучшие, чему-то научить сумели. Сейчас посмотрим, как у Евдокии будет получаться, а потом покажешь ей, на что способен.
— Скажи, зачем тебе это надо? — спросил Феодосий, с горечью взглянув на сестру.
Та только молча усмехнулась.
Привели лошадь. Она была необыкновенно красива: небольшая, серебристая, почти белая, с сухой головкой на лебединой шее, с огромными черными глазами, с тонкими ногами и вся очень изящная, — от обычной лошади она отличалась как лебедь от гуся. Евдокия никогда таких не видела. Ей объяснили, что это аравийская лошадь, одна из самых ценных пород. Пульхерия подошла к ней, как к старой знакомой, обняла за шею, стала гладить и хлопать по щекам, и животное признало свою бывшую хозяйку, ответив на ее ласку нескрываемой радостью. Пульхерия велела и Евдокии для начала похлопать лошадь по шее и по щекам.
Эфра была уже взнуздана и оседлана, седло необычной формы напоминало подушку. Евдокии объяснили, как держать узду, а потом Урсикий поднял ее в седло, усадив боком, не так, как изображают амазонок на вазах, а как сидит на лошади конская богиня Эпона — Евдокии когда-то показывали ее статуэтки. Было непривычно-высоко, но Евдокия, следуя советам комита и Пульхерии, отыскала удобную для себя позу, слегка подогнув одну ногу, и когда Урсикий повел Эфру под уздцы, чувствовала себя вполне уверенно.
— Ты просто умница! — торжествующе воскликнула Пульхерия. — Для первого раза прекрасно держишься в седле! Вот, Феодосий, с кого тебе надо брать пример! И не испугалась, и какое чувство равновесия!
Когда Евдокию поставили на землю, Пульхерия все-таки заставила Феодосия показать невесте и всем остальным, как он садится на коня. Коня вывели неоседланного и невзнузданного. Феодосий с обреченным видом подошел к нему, встал слева, положил руки на спину коня, подпрыгнул и на несколько мгновений завис, лежа поперек лошади на животе. Евдокия испугалась, что у него что-то не получается и мысленно взмолилась Христу, чтобы Он избавил ее жениха от позора и упреков сестры. Молитва ли была услышана, или все шло, как надо, но Феодосий немного неловко перекинул ногу через спину коня, уселся и, счастливый, что не осрамился перед невестой, проскакал несколько кругов по загону. Когда он спрыгнул с коня, Евдокии хотелось броситься ему на шею, но она знала, что такие изъявления чувств во дворце строго запрещены, и ограничилась словесным восторгом:
— Прекрасно! Замечательно! Ты настоящий всадник на белом коне! Необорный и вышедший, чтобы победить!
Пульхерия смерила ее насмешливым взглядом, и, в свою очередь, снисходительно похвалила брата.
— Ничего, не так уж плохо. По крайней мере, спасти свою жизнь в случае надобности ты сможешь. Ну, а для торжественных церемоний у нас есть помощники.
И, бросив взор на сияющего василевса, добавила:
— А вот осклабляться до зубов тебе совершенно ни к чему. Твои зубы далеко не так хороши, как у Евдокии.
Церемонию выхода тоже решили отработать заранее, ради чего дворцовая охрана закрыла для народа Августеон. Распорядители объяснили жениху и невесте, а также всем прочим участникам, откуда начинать движение, где останавливаться и что говорить.
Репетиция уже началась, когда явилась Пульхерия. Она посмотрела, как двигается Феодосий, и во всеуслышание возгласила:
— Что это за походка? Ты почему загребаешь левой ногой? Неужели нельзя ста шагов пройти ровно? Сколько раз я тебе повторяла, что, когда идешь по ступеням, надо приподнимать одежды, а не затаптывать подол!
Феодосий густо покраснел. Евдокия взглянула него с сочувствием и решила вступиться:
— Твоя милость… матушка… прошу тебя, не будь слишком строга к своему брату… У него совсем неплохо получается…
— Молчи, Евдокия! — резко повернулась к ней царевна. — К тебе никаких замечаний нет. Ты, по-видимому, еще не изжила в себе плебейское правило всегда восхвалять царствующих особ. Но я предпочитаю говорить брату только правду.
Евдокию как будто укололи в самое сердце.
— Мне никто не внушал таких правил… — прошептала она, бледнея. — Я никому никогда не льстила. Я говорю то, что думаю!
— Да простит тебе Господь твое детское недомыслие! — снисходительно процедила Пульхерия. — И не возражай мне. Не забывай, что теперь я тебе как мать.
— Пульхерия, я, правда, не нарочно! – примирительным тоном начал Феодосий. — Ну что мне делать, не умею я ходить красиво!
— Что делать? — гневно переспросила его сестра. — Отрабатывать походку и все движения!
— Но что же теперь, каждый день перекрывать площадь?
— Совершенно необязательно. Будешь учиться во дворце. Мне абсолютно не нравится, как ты двигаешься.
— Но до сих пор ты мне ничего не говорила!
— Только потому, что во время общих процессий я иду рядом с тобой и не вижу тебя со стороны, — отрезала царевна.
Феодосий вздохнул и покорно кивнул. Евдокия бросила на Пульхерию вызывающий взгляд, но ничего не сказала.
И вот наступил день помолвки. По ромейскому календарю это были майские иды, пятнадцатый день месяца. Солнце светило по-весеннему торжествующе, с Воспора дул свежий ветер, форумы и улицы ромейской столицы, ее портики и колонны, ограды и ворота, двери и окна домов украшала свежая зелень плюща, лавра и мирта.
Евдокия, в белоснежных, расшитых серебром и жемчугом парчевых одеяниях, уже вполне уверенно сидя верхом на утонченной серебристой Эфре в золоченой сбруе, от мильного столба, знаменующего начало всех путей государства ромеев, въехала на обрамленную портиками площадь Августеон, посреди которой на высокой порфировой колонне словно парила в вышине серебряная статуя благочестивой царицы Елены. Площадь вся была заполнена одетыми в белое патрикиями и — где осталось место — пестрой массой простонародья. При виде невесты василевса восторженный гул, подобный шуму моря, прокатился по толпе, и Евдокия, несмотря на волнение, впервые в жизни почувствовала, что ей нравится быть центром притяжения для столь огромного количества людей, ощутила радость оттого, что вызывает всеобщее восхищение. Звон кимвалов, рев органов и труб повис над дворцом.
— Прекрасен приход твой, раба благочестия! — громко воскликнул глашатай-кракт.
И вся площадь единым мощным гласом подхватила:
— Прекрасен приход твой!
И другой глашатай воспел:
— Прекрасен приход твой, провозвестница милосердия!
И вслед за ним народ повторил четыре раза:
— Прекрасен приход твой!
А потом толпа расступилась и Феодосий, в царском венце и в пурпурном плаще-палюдаменте с нашитым золотым ромбом — тавлионом, вышел навстречу невесте, бережно снял ее с лошади, и они вместе медленно и торжественно направились к базилике Софии по дорожке, усыпанной, по обычаю, опилками ценной буксовой древесины и от этого бледно-золотистой, как слоновая кость, и под ноги им бросали розовые лепестки, а вокруг гремело пение:
— Собрала я цветы в поле и поспешила в свадебный чертог… пусть они видят розы и красоту, подобную розам. Пусть радость сияет над золотой четой!
Слова этих песнопений не отпускали Евдокию всю ночь, эхом отзываясь в ее снах и наполняя душу радостным предвкушением небывалого счастья.
Свадьба была назначена на седьмой день месяца июния, по македонскому календарю — десия.
Жениху и невесте по-прежнему не позволялось оставаться наедине, что немало тяготило их обоих. Они чувствовали сильное взаимное притяжение и ничего так не желали, как быть вместе. Когда Пульхерия сочла свой долг крестной матери исполненным, ее беседы с Евдокией прекратились. Тогда Феодосий решил продолжить их сам и почитать с невестой Священное Писание. Пульхерия после некоторых колебаний согласилась, заметив, однако, что присутствие кого-то третьего совершенно необходимо. Феодосий предложил в качестве такого третьего своего друга Павлина, Пульхерия, скептически прищурившись, сказала, что одного Павлина будет недостаточно, но, если брату так угодно, может присутствовать и он, и, в свою очередь, попросила быть наблюдательницей престарелую диакониссу Филарету.
Чтение было решено проводить в библиотеке.
На следующее утро после молитв и завтрака, жених и невеста в обществе Павлина и старушки Филареты расположились за круглым дубовым столом, который был выдвинут в самый центр помещения. Феодосий сам достал с полки роскошный кодекс, охватывающий оба священных Завета.
— Вот смотри: я собственноручно переписал, — сказал он, передавая книгу Евдокии. — Эту книгу я тебе еще не показывал, потому что она не была закончена. Только три дня назад завершил.
Евдокия бережно приняла кодекс из его рук и разогнула пергаменные страницы. Текст был написан пурпурными чернилами, ровным, стройным почерком, без единой помарки, искусно вычерченные золотые инициалы и цветные заставки, выраставшие в целые картины, украшали страницы.
— Невероятно! — восхищенно воскликнула девушка, — Поразительно, какая твердая у тебя рука! И ты, оказывается, еще и художник! Сколько же времени ты работал над ней?
— На эту книгу я потратил два года, — со скромной гордостью ответил Феодосий. — Покамест это лучшая моя работа.
— Я даже не представляю, как можно добиться такой четкости линий! Я пишу плохо. Сама иногда не могу разобрать, что написала.
— Ну, видишь, кое-чем и меня одарил Господь! — засмеялся Феодосий. — Хотя моя сестра и тут нашла, что поругать.
Евдокия поморщилась, затем взглянула на старушку-Филарету, уже дремавшую и клевавшую носом, и ничего не сказала. Потом перевела взор на Павлина, который, явно скучая, рассматривал резной потолок.
— А ты, господин Павлин, не увлекаешься переписыванием книг? — поинтересовалась она.
Павлин усмехнулся снисходительной усмещкой эллинского атлета:
— Честно говоря, я предпочитаю охоту и верховую езду.
— И тем не менее, мы настоящие друзья! — Феодосий положил руку на плечо сидящего рядом друга, слегка обняв его. — Павлин очень помогает мне во всем, в чем я не силен.
— Но ведь и ты, твоя милость, не раз выручал меня с науками, — возразил Павлин, в свою очередь, кладя руку на плечо василевса, как будто они были равны по положению.
— Да, насколько вы друзья, я уже имела случай заметить, — Евдокия многозначительно посмотрела сначала на одного, потом на другого. — Но я бы сказала, что это была небезопасная игра…
Она вновь кинула взор на Филарету, и только убедившись, что старушка похрапывает, выпуская воздух через неплотно сомкнутые губы, продолжила:
— К счастью, моя приязнь сразу оказалась отдана моему жениху, хоть я и не знала, кто он на самом деле. Однако…
Павлин выжидательно заглянул ей в глаза, но она быстро опустила их и не договорила.
— Еще раз прошу прощения, что солгал, — Феодосий прижал руку к груди. — Но я растерялся. И ты была так напугана. В тот миг тебе не хватало только узнать, что случайным прохожим в криптопортике Палатия оказался сам автократор.
—Да, пожалуй! — Евдокия поежилась. Она вдруг почувствовала: ей не хочется возвращаться воспоминаниями к их первой встрече, потому что страшно было подумать, что бы с ней могло случиться, если бы эта встреча не состоялась.
— Ну так, может быть, приступим к тому, ради чего собрались? — спросила она.
— Да, конечно! — спохватился Феодосий. — Я полагаю, что нам будет вполне уместно почитать то, что в Писании сказано о браке души со Христом. Ведь тот земной брак, в который мы готовимся вступить, есть всего лишь прообразование небесного союза. Тебе что-нибудь говорили об этом?
— Немного, — неуверенно ответила Евдокия.
— Это таинственная тема, Писание лишь отчасти касается ее. Вот, смотри, в Откровении Иоанна Богослова есть такие слова…
Он взял у Евдокии кодекс и, немного полистав, отыскал нужное место:
«И пришел ко мне один из семи Ангелов, у которых было семь чаш, наполненных семью последними язвами, и сказал мне: пойди, я покажу тебе жену, невесту Агнца. И вознес меня в духе на великую и высокую гору, и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога. Он имеет славу Божию. Светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному. Стена города имеет двенадцать оснований, и на них имена двенадцати Апостолов Агнца».
Евдокия слушала жениха зачарованно. Читать у него получалось отлично, как и петь. Слова Священного Писания до этого казались ей совсем простыми и будничными, но сейчас она чувствовала, что в них скрыта особая тонкая поэзия.
— Иерусалим… — тихо повторила она. — Как бы мне хотелось его увидеть своими глазами! Тем более что меня теперь зовут так же, как его по-латыни: Элия.
— Да, правда! — подхватил Феодосий. — Есть некая связь! Но здесь говорится не о земном Иерусалиме, а о небесном.
— Однако, я думаю, не случайно именно этот город выбран в качестве прообраза нашей небесной родины.
— Я уверен, что когда-нибудь ты сможешь там побывать! — улыбнулся Феодосий. — Все будет! Ты увидишь и земной Иерусалим, и небесный… когда-нибудь.
— Скажи, Феодосий, ты правда слышишь голос Бога? — спросила Евдокия, вспомнив давний разговор с Пульхерией.
Феодосий смутился:
— Нет, ну не прямо же… Разумеется, я молюсь и сердце подсказывает мне наилучшее решение. Это я и называю голосом Христа. Почему ты спросила?
— Твоя сестра утверждает, что ты и она слышите Бога.
— Ну это она имела в виду идеал христианского правителя, которому соответствовал Константин Великий. Да, ему явилось на небе знамение креста. Историк Евсевий Кесарийский об этом пишет. И нашему деду, Феодосию, были подобные видения. Но я пока таких откровений не сподобился.
— Зато ты сподобился правдивости и смирения, — Евдокия с нежностью взглянула на жениха. — Я верю тебе и верю в тебя. Все твои откровения еще впереди! А пока объясни мне еще про невесту Агнца. Из того, что мне объясняли, я поняла: это Церковь.
— В разных местах есть указания. Вот, например, во Второзаконии…
Феодосий быстро и осторожно перелистал страницы книги к ее началу и, найдя глазами нужные строки, прочитал: «когда выйдешь на войну против врагов твоих, и Господь Бог твой предаст их в руки твои, и возьмешь их в плен, и увидишь между пленными женщину, красивую видом, и полюбишь ее, и захочешь взять ее себе в жену, то приведи ее в дом свой, и пусть она острижет голову свою и обрежет ногти свои, и снимет с себя пленническую одежду свою, и живет в доме твоем, и оплакивает отца своего и матерь свою в продолжение месяца; и после того ты можешь войти к ней и сделаться ее мужем, и она будет твоею женою...»
— Это почти что про нас с тобой! — воскликнула Евдокия. — Только головы я не остригала. А что дальше?
— Дальше уж точно не про нас: «если же она после не понравится тебе, то отпусти ее, куда она захочет, но не продавай ее за серебро и не обращай ее в рабство, потому что ты смирил ее».
Евдокия подперла подбородок рукой, устремила взор куда-то вдаль и задумчиво произнесла:
— Обещай, что, если я перестану тебе нравиться, ты отпустишь меня в Иерусалим…
— Евдокия! — с испугом взглянул на нее Феодосий. — Как ты можешь думать, что перестанешь мне нравиться! Это немыслимо!
Евдокия улыбнулась:
— Тогда обещай, что отпустишь просто так! Ненадолго, только посмотреть.
— Я надеюсь, когда-нибудь мы вместе сможем его посетить. Однако… в Священном Писании есть еще одна книга, где прообразуется брак Церкви и Христа. Но говорится об этом иносказательно.
— Целая книга? — удивилась Евдокия. — Мне почему-то о ней не говорили. Так почитай же ее!
Феодосий смутился.
— Это прекрасная книга. Ее написал царь Соломон, мудрейший из всех живущих. Но читать ее вслух…
— Что же в ней такого? — Евдокия смотрела на него с недоумением. — Сколько я уже прослушала и прочитала священных книг, в них нет ничего, что могло бы вызвать смущение…
— Ее можно неправильно понять. Там речь идет именно о браке Церкви и Христа, ни о чем другом. Но… — Феодосий замялся и опустил глаза.
— А я бы, твоя милость, именно с нее и начинал, — вставил Павлин. И, бросив взгляд на уснувшую Филарету, шепнул. — Случай благоприятствует!
Феодосий нашел нужную книгу и вновь замер в нерешительности.
— Ну давай я сама прочту, — Евдокия выхватила у него кодекс и начала читать с инициала: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина…»
Прочитав, она изумленно раскрыла глаза. Щеки ее мгновенно расцвели легким румянцем:
— Вот это да! Но это же… чудесно! «От благовония мастей твоих как миро излиянное имя твое; поэтому девицы любят тебя. Влеки меня, мы побежим за тобою; царь ввел меня в чертоги свои, будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино; достойно любят тебя!... Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих?...» А дальше… должен читать ты!
Феодосий взглянул на нее, отрицательно покачал головой, но потом подвинул книгу к себе и прочитал:
— «Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себе по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских. Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя. Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях; золотые подвески мы сделаем тебе с серебряными блестками…»
— Ох, что-то вы такое говорите, господа мои? — вдруг закряхтела Филарета, пытаясь сбросить с себя оковы дремоты и тяжело дыша…
— Мы читаем Священное Писание, госпожа Филарета! — Феодосий быстро перевернул страницы, заговорщически подмигивая Евдокии.
— Нет, твоя милость, — с напускной серьезностью включился в разговор Павлин, —Мне кажется, это не здесь, а в книге Притчей Соломоновых…