Богова Невеста
Катька еще только пиналась в животе, а приходилось уже получать то в бок, то в спинку... Непутёвая ее мамаша торчала в очереди в «винополке», где водку стали выдавать по талонам. Давка была такая, что даже видавшие виды пропойцы выталкивали беременную из очереди. Не столько из-за жалости к животу и ребенку, а просто, чтоб облегчить очередь на одно лицо.
Родилась Катька по весне. Нещадно дымила печка. Плакали от мороза одинарные окошки. Настрогав уже четверых детей, папаша не догадался сострогать вторые рамы, зимние. Окна слезливо распускали нюни, глядя на голытьбу на полу. Ребятня, несмотря на рыжего папку, была разномастной: то рыженькие, то черенькие. А может от мамки такие были, чернявые..Хотя понять, какая мамка была, трудновато. Чаще запитая до черноты, может, и не черная вовсе, а русенькая. Ребятня подрастала, родились другие, «послекатькины» ребятишки. Старшие нянчили младших, придумывали другу дружке имечки.. Когда мамка не пила, в доме было жарко натоплено. Семью Гурулевых жалели: часто приносили мешками одежду: сапожки, цигейковые шубки и шапки. Что-то доставали из мешков и носили, а большая часть так и валялась в мешках в кладовке - недосуг было разбираться. Школа за «трудными детьми» тоже присматривала, и выделяли то пальтецо, то войлочные сапоги.
Понятное дело, что лет с десяти-двенадцати ребятня начала приворовывать. То по мелочи в соседском огороде, то с прилавка в магазине, то просто с бельевой веревки – и к маме. Та быстро ворованное меняла на спиртное..
Так и пошло. К 14-ти Катиным годам старший, Лёшка, уже отсидел один раз. А сама она вместе с мелкими уже раза три попадалась за мелкие кражонки. Из-за возраста пока только тягали в инспекцию по делам несовершеннолетних, да на комиссию по этим же делам..Толку, правда с этого было ноль. Мамка на все эти заседания все равно не ходила. То ли от недоедания, толи от того, что в утробе еще вместо витаминов в кровь водка поступала, но хорошего росточку бог Кате не дал. Так махонькой и была к 14 годам, под полтора метра.
В 14 лет за несколько краж уже привлекли ее «по- взрослому» - с предъявлением обвинения, подпиской о невыезде и прочей взрослой атрибутикой. А суд дал два с половиной, пока условно, как осужденной впервые.
А братишки – рыжики есть хотели не условно, а по-настоящему. И Катька снова взялась за старое: суд-то оказался совсем не страшным, пожурили да отпустили. А потом села на четыре года. Второй суд оказался на расправу скор. Да и куда с условными-то? Конечно, на «малолетку».
Хорошо, следователь, который сам растил троих девчонок, пожалел Катьку, да принес ей старенький школьный ранец, до верху набитый самым необходимым для этапирования.
СИЗО, этап, «малолетка» под Иркутском, в Базое. А там было все плохо! Хотелось закрыть глаза и сбежать от наглых бывалых «зэчек», вся бывалость которых заключалась только в большем сроке пребывания. Хотелось поспать дольше, а приходилось вставать. Хотелось никого не слышать, а приходилось ходить в школу по резкому окрику воспитателя, а еще учиться шить, кроить. В общем, старенькая, но хорошо протопленная мамкина избушка рисовалась в мечтах, как какие-то сказочные хоромы.
Ночами Катька ревела, укрывшись с головой и глотая слезы, потому что пожалеть её, как в деревне, было некому. За первый год было всего одно письмо от маленького Рыжика. Тогда Катька написала сама – следовательнице, которая вела её первое дело. Направляя его тогда еще в суд, она напрямую сказала Кате: «Никто тебя сейчас не посадит по первой судимости. Но через год, а то и раньше, сядешь. Даже если ты поймешь, о чем я тебе толкую, твои не поймут, и пить вдруг не бросят. Есть шпане надо будет. А ты жалостливая».
Пожаловалась Катька ей в письме на холод, голод. Надежда была только на эту следовательницу, тоже какую-то маленькую, как Катька. Через три месяца Катьку переводили на «взросляк», а туда в её одежде было ехать равносильно самоубийству. Закоренелый бронхит через два три месяца перековался бы в туберкулез, а то и вовсе еще на пересылке закончился пневмонией.
Следовательница прислала небольшой плотный криво зашитый тючок. В нем туго скручено было и зимнее пальто, и теплые, хотя и старенькие уже сапожки. К счастью, и размер подошел. Свитер, чуть великоватый, но зато с огромным воротником, который можно было использовать как шарф или шапку, и даже старенький пуховый платок. А еще – несколько брикетов киселя, конфеты, сушки. Катька была теперь богатой невестой! И, хоть за сапоги и свитер пришлось выдержать целую войну, воспиталка не позволила это отобрать, потому что на этап Катьку нужно было отправлять тепло одетой. Воротник свитера долго, почти всю зиму источал какой-то легкий запах духов, похожих на запах сломанной черемушной веточки, который не заглушался даже опостылевшими запахами колонии. И расставаться со свитером Катьке не хотелось больше всего из-за того, что пах он не тюрьмой, а свободой ..
… Обратно в село Катька приехала в ноябре. В автобусе кашляла так, что двое соседей справа и слева сочли за лучшее пересесть от нее подальше. Прятала подбородок в коричневый воротник того самого свитера и дремала в ожидании своего села. Никто ее не встречал. Прямо с вокзала она побежала к следовательнице, которая весь «взросляк» потом писала ей письма, и еще раз отправила посылку, с едой. Она же написала, что родители умерли, а ребятня в детском доме
Следовательница, взглянув на повзрослевшую Катьку, грустно улыбнулась:
- И нисколько не выросла…А у тебя даже и дома почти не осталось, разбирают его потихоньку. Старшие твои сидят, маленькие в детдоме. Но что-нибудь придумаем.
Вместе вышли из РОВД и подошли к магазинчику. Следовательница накупила полный пакет круп, масла, пару буханок хлеба, попросив продавцов выбрать из только что завезенного с пекарни – горяченький еще.
-Там дрова-то остались, - остатки забора, а за ним – склады пилорамы. Макаронника принесешь, дома хорошенько натопи. Погоди. Давай еще до аптеки добежим.
В аптеке купила сиропа солодки да несколько листочков таблеток от кашля и, сунув все это в пакет с едой, прихлопнула ниже спины: «Дуй. Обустраивайся. Да не пей только, слышь, Кать?»
Катька пошла домой. Улыбалась, видя, что старикан выстоял, несмотря на беспризорность. Он даже не был закрыт на замок, в кухне в одной из рам выбито стекло. Одела брошенную у самого порога отцовскую потрепанную куртку. Жарко натопила печку. Из собранны в сенях куртёшек и штанов соорудила массивную пробку, которой заткнула оголенный квадратик окна, куда нагло лезла промозглая осень.
В натопленный дом возвращались запахи. И помимо запахов попоек, и прокуренных гостей, которые въелись даже в эти худые оконные переплеты, был и запах её непутевого детства, запах штанишек младших ребятишек. Штаны стирали не так часто. Больше подсушивали на широком эластичном бинте, натянутом с угла в угол у печи.
Он и сейчас был жив, этот бинт, и источал запахи тех подсушенных колготок, которые вязанками валялись в углу сеней.
.. Нагрев в цинковом ведре воды, первым делом перемыла посуду, полки. Нашла свою же открытку, разрисованную малолеткой – художницей, к 7 ноября, для мамы. Открытка была приткнута в окошечко буфета. Там же скукожилась фотография ребятишек – на ней их было четверо гурулят, на утреннике в Доме пионеров. Мамы рядом не было, обнимал их дед Мороз- клубный работник, лицо которого она толком и не помнит, так как видела его только на утренниках в обличье седого деда Мороза. От сумки из красного атласа на боку Деда Мороза одуряющее пахло шоколадками. Костюмов к утреннику мама им сроду не делала, одеты они были всё же понарядней - как казалось маме. И все равно выглядели очень затрапезно, будто Золушки на балу.. Золушки и Угольки ….
Шоколадки и печенья пахли так сладко и несбыточно, что Катя два раза аккуратненько вытаскивала из мешка что-то шуршашее и скидывали в Рыжиков капюшон. А потом, когда все еще рассказывали стихи подуставшему деду Морозу, гурулевские ребятишки, усевшись под рядами пальто в раздевалке, схомячили сворованные вафельки, печенюшки и пару мандаринок, которыми официально наградил их Дед .
.. Катькина жизнь начала раскручиваться тугой спиралькой. Все спрятанные до поры до времени желания вдруг начали вылетать из нее, будто конфетти новогодних хлопушек. Хотелось …чего только не хотелось! Хотелось конфет, хотелось персикового повидла, с черным хлебом, хотелось хорошее пальто и сапоги. Даже не вспомнишь, чего только не хотелось ей там, за высоким забором. И вот Катька дома!
Первым делом нашла всех своих Рыжиков. Трое были в детдоме, двое уже сидели. Найдя Рыжиков, Катя добилась, чтоб ей разрешили приходить к ним в гости и раз в месяц забирать домой. Директорша детдома, взглянув, как радостно повисли на Катьке смеющиеся и плачущие одновременно Рыжики, сама заутирала слезы. Катька была маленькая. Старший из рыжиков даже перерос её и Катьку было попросту жалко .Детства не видела и юность за решеткой . Вопрос о разрешении посещений был решен положительно .
..А потом, потом стали подходить по вечерам дружки из той, тюремной жизни. Катьку угощали, пообещали долю от одного дельца, если поможет. Доля эта была край как нужна. Одного Рыжика уже меньше чем через полгода отпускали из детдома, как совершеннолетнего и нужно было срочно отремонтировать дом. Чтоб потом через полтора года встретить второго.
Катька пошла дом к бывшей соседке, тете Гале. Нужно было увести ее под любым предлогом, чтоб в это время в дом к ней наведались мужички найти заначку сына-вахтовика..
Тётю Галю благополучно увела, как и просили, и продержала у себя час: просила совета, как правильно перешить отцовские брюки на братовы. Вместе раскраивали. Тетя Галя ушла домой, оставив Кате пакет квашенной капусты и пару кусочков сала, со свежей убоины .. Довольная Катька принялась готовить капусту на свежем сальце. А утром узнала, что тетю Галю убили. Домой она возвратилась, оказывается, рано. Мужики долго не могли найти деньги, и ..тети Гали не стало. Узнав об этом, Катька напилась. Выпила одна поллитру водки, после чего уткнулась в тети Галину кофту с воротником «шалькой», которую она тоже принесла в тот вечер до Кати. Катька часто бухыкала, как в трубу, когда гостила у нее. И та сняла кофту с себя: «Носи Катька! Простудишься с молодости, и будешь потом всю дорогу, как чахотошная. Мне она всё одно тесноватая. Села. А шерсть правдишная, с камвольного комбината, - приговаривала она, разглаживая по худенькой Катькиной спине широковатые просторы своей кофты ..
От кофты пахло вкусным жареным духом картошки с луком, и от этого потеря Катькина казалась еще более страшной. Это она, Катька, предала это тепло, эту шероховатость кофты, эти теплые ладошки тети Гали, гладящей её по спине.
Встретившись утром следующего дня с мужиками возле автостанции, Катька, угрюмо нахмурив свои брови, взялась «наезжать за беспредел». Мужики было заикнулись о б уговоре и доле, но распсиховавшаяся Катька уже не помня себя, орала: «Сдам я вас. Твари! Сдам! Мы за тётю Галю не договаривались!»
Старший их них, по кличке Белокрыл веско урезонил:
-Ты ж соглашалась? Сама её к себе повела? Отпустила рано, сама, значит, и в соучастницы пойдешь. Не дури. Поедем, обговорим всё по-тихому, без свидетелей.-
Вяло сопротивляющуюся Катьку усадили в «ЗИЛ», на котором возили с деляны лес на пилораму.
Дня через три ее нашли на лесной дороге с проломленным черепом. После экспертиз и сельсоветских хлопот о погребении, (хоронить–то особо некому было), похороны все-таки состоялись из дома. В домишке прибрали, подсуетились большей частью те, кто сидел или еще собирался сидеть – нынешний круг воспитателей. Собралось и несколько старух с окрестных домов, жалевших гурулевских ребятишек.
Лежала Катька в гробу укутанная, как в оренбургскую шаль, в белоснежную тюль. Ничего приличного из одежды просто не было. Тюль скрывала разруху на затылке и оттеняла лицо – девчоночье совсем, с носиком – картошкой и черными лохматыми бровями, которые придавали живой еще Катьке суровый вид, а тут были совсем чужими, из чужого взрослого мира на детском лике. И совсем уж детскими были веснушки на носу, неожиданно выступившие под солнечными лучами, которые вдруг выскочили напоследок приласкать Катьку, виноватясь перед нею за такое неласковое ее детство..
Красивая она лежала, чистая. .. «Богова невеста теперь Катюшка», - . перекрестилась у гроба какая то старушка ..