Хозяин
На севере Беларуси, на одинаковом расстоянии от России и Латвии, в воображаемом треугольнике со стороной в двадцать километров находится это место. Второе по величине озеро в Беларуси — Освейское. Озеро умирающее, когда-нибудь оно станет просто болотом, не пройдёт и века. Помимо настоящего острова, на котором сейчас построена церковь, а при коммунистах был колхоз, есть ещё один остров — мигрирующий. Это оторвавшийся кусок берега, трясина, поросшая кривыми карликовыми берёзами, мхом, да прочей болотной растительностью. Выглядит конечно внушающе. Кривые, уродливые растения торчат во все стороны. Сотни птиц кричат, кружатся над ними, остров буквально кишит ими. Этот кусок земли, птиц и растений дрейфует, становясь с каждым годом всё больше и больше. Он знак конца. Наступят дни, когда зеркало воды превратится в кочки да тину. Наступят ночи, когда ведьмы будут устраивать свой шабаш в непроходимых болотах. Этот остров — смерть озера. Местные называют его Хозяином. И я тоже. Теперь я часто бываю в этих странных краях.
Знакомство
Ранним июньским утром я ехал на север по неизведанной мной прежде дороге. Машин почти не было, дорога была хорошей и я гнал что есть мочи, держа в уме поговорку про русских и быструю езду. На горках перехватывало дыхание. Поднявшись на одну из них я увидел как за горизонтом стелются бескрайние воды. Лучи утреннего солнца красили зеркало воды в розовые тона. Лицо обдувал утренний воздух с улицы. Впереди была красота. Позади, словно шрамами на асфальте нарисованы почти три десятилетия прошлого. Так мы и познакомились с этим озером. И с этим островом. И со всей историей этого странного полугода. Такие дела.
1
Сложно сейчас начинать. Не могу понять с какого момента начать вести повествование. Не буду же я пересказывать все двадцать семь лет, которые предшествовали сегодняшнему дню. Да и сегодняшнего дня нету как такового. Наверное расскажу всё как можно кратко. Сначала пропал лучший друг, сменил работу и место жительства. Остались только телефонные звонки время от времени. Многим знакомо, наверное. Только после этого всё и начало рушиться. С родными полноценно я не общался, их в счёт не беру. Как и многие, наверное. С девушкой мы обоюдно расстались ещё за месяц до описываемых событий. Была ещё одна интересная особа, но с ней я не общался год. Игнорировал её сообщения в социальных сетях, но постоянно был рядом. Сложно? Но что поделать. Я сам бываю не в восторге от своих игр. И так получилось, что только она подпитывала мою жизнь на тот момент.
Вот теперь я начну историю, но сразу попрошу у вас прощения за её неровность. Ну вы и так уже наверняка это заметили. Эта история кривая и шероховатая, как описываемые в ней события. Эти несколько месяцев так и прожиты, урывками, нарушая все законы повествования.
One Hundred Years
А потом она пропала совсем. В сети не появлялась месяц. Общих знакомых у нас не было. Последней песней в её плейлисте была "One Hundred Years" The Cure, которая начинается строкой: "It doesn't matter if we all die..." Это меня и насторожило, ибо я знал её склонность к самокопанию. Мы были с ней одной крови (на самом деле нет). Она пропала и получилось так, что я остался совсем один. То что всегда казалось мне не такой уж потерей, на деле оказалось большой проблемой. Я растерял последнюю мотивацию что-либо делать. Единственное, что меня занимало, так это дорога. И я почти каждые выходные проделывал путь в пятьсот километров в одну сторону и столько же в другую. Я приезжал в глушь на границе Беларуси, Латвии и России. Приезжал и так же, как и в Питере ничего не делал. Спал, ел, шатался по берегу озера и гнал обратно. Всё было безнадёжно пусто. Только дорога оживляла меня. Курсируя между пунктом “А” и пунктом “Б” я хоть что-то чувствовал. Я не мог разобрать что, но за неимением другого как говорится — на безрыбье и рак рыба.
А время при этом летело молниеносно. Дни, недели, месяцы. Последние полгода были словно не мной прожиты. Сложное чувство появлялось, когда пытался анализировать это. Будто бы прочёл книгу в тысячу страниц, а после посмотрел фильм по ней. Пусть даже двухчасовой — всё урывками, провалами. Постоянно ловишь себя на мысли, что чего-то не хватает. И при этом книга не о тебе. Через все волны у разбитого корыта оказался я один.
(Не) Happy End
Остался без всякой надежды. Совершенно не понимая где её найти. Позади всё разрушено, а что делать дальше, куда ступать? Я не знал. Зато уже твёрдо знал, что в жизни не бывает так как в английских классических романах. Это там герой переживает всё, что только может выпасть на долю человека, а после возвращается к истокам, где его оказывается всю жизнь ждала принцесса с милым личиком, живущая по соседству. И конечно же старый милый друг, с каким можно сидеть вечерами у камина, предаваясь воспоминаниям о славных похождениях. Но я в свои двадцать семь знал точно, что так не бывает. Все мои соседки во всех моих городах превратились в многодетных некрасивых тёток. Все мои друзья живы лишь в скоротечных воспоминаниях. И юные, знакомые мне лица, уверен, не имеют ничего общего с настоящим временем. Все они утонули в "обычном". Пьют, смотрят телевизор, несут домой свои зарплаты и ни о чём не думают. Ни о чём таком, о чём думаю я. Поэтому читая очередной классический роман Викторианской эпохи, наподобие Диккенса, мне всегда немного грустно, когда наступает happy end. Потому что это неправда. Потому что это противоестественно. Потому что так не бывает.
О любви и смерти
И от этого ничего не делалось. Ноль мотивации. Хоть ложись, закрывай глаза, складывай руки, да умирай. Всё. И жизнь начала распадаться на глазах. Я всё это видел и понимал, но ничего поделать не мог. И тогда я попытался начать писать, чтобы хоть как-то спастись от этой беды. Это был последний вариант. Но всё было тщетно. Я знал, что когда ты любишь, ты можешь писать хоть о смерти. Но когда ты опустошён, трудно разразиться хоть строчкой. Поэтому когда тебе совсем плохо, ты не можешь об этом написать. Это чистый лист.
Волхв
Лучшее, что дала мне она, если разобраться, то это совет прочесть "Волхв" Джона Фаулза. Это и погубило наши отношения. Громко сказано, конечно. Наше общение — так будет лучше. Погубило, потому как из этой бесценной книги я стал брать советы. Один из них я и использовал против неё. В моём блокноте, на одной из первых страниц были выписаны цитаты из этого романа. Номером два стояла: "Если что-то и может причинить ей боль, так это молчание; а я хотел, чтоб ей стало больно."
Это и стало оружием в моих руках. А кто не читал эту книгу, очень вам советую. Может и вы в ней что-нибудь полезное найдёте. Или вредное.
Чудо и я
А спустя две недели она снова появилась в сети, но я не смог вздохнуть спокойно. Потому как я чудом удержался от того, что бы не написать ей. Не сдаться. А сдаваться я не хотел. Это всё мои дурацкие игры, моё самодурство. А чудом этим была семнадцатилетняя девочка, начитавшаяся моих рассказов. Умненькая, но бесконечно в своём возрасте. И она была так понятна мне. Мысль в мысль. Слово в слово. Такой же как и я, только живее в тысячу раз. Я был опустошён и её юность подпитала меня.
Я помню себя в любом возрасте и всегда я — это был я.
Улей
На работе всё было так же плохо. Я мало говорил с теми, с кем нужно было говорить. Мало делал то что нужно делать. Где-то сказал лишнего. Это всё копится и копится. Растёт как капля росы, а после падает. Рушится вниз. А потом уже поздно что-то делать. Вышло так, что я разворошил такой улей, что не смог совладать с ним. Наружу вырвалось столько подноготного, что я пребывая в оцепенении мог только хлопать глазами. И мой уютненький офис с видом на парк и Финский залив пришлось покинуть. Меня не выгнали, я ушёл сам, но это был уже только вопрос времени.
Кнопка
Вот тогда уже и полезла в голову всякая дребедень. И я подумал: допустим, если бы бог существовал и снизошёл до разговора со мной? Там, в конце пути. Вручил бы мне в руки пульт и сказал: сейчас я предложу тебе несколько вариантов, когда выберешь подходящий, нажми соответствующую кнопку. Ты готов? И так, первый вариант: нажми клавишу “1”, если хочешь, чтобы после твоей смерти ничего больше не было...
И я нажал кнопку.
Письмо Татьяне (зачёркнуто, написано другое имя)
Я вёл машину в ночь и всю дорогу сочинял ей СМС. Но так ни одно и не отправил, потому что отправить хотел только одно. Я гнал через ночь. Из динамиков лилась музыка. Лишь только проделав пятьсот километров я придумал это самое последнее СМС. Как же это поэтично! Двадцать первый век! На обочине, в свете Луны я набираю на экране телефона:
"Я скажу тебе одну вещь: представь верующего человека. Представила? Он общается с богом. Но бог ведь никогда не отвечает ему. А верующему это совсем не мешает. Так вот, так же и с людьми. Возможно когда-нибудь это понадобится тебе."
Такой вот и конец, такое и прощание. Я завёл машину и довольный собой продолжил путешествие на край ночи.
B-Sides
На самом деле весь год был дорожный. Насквозь, что называется. И если бы всё остальное было в порядке, я бы сейчас писал дорожные заметки. Аккуратные и красивые такие. Если бы вообще что-нибудь писал. А так этот текст — рваная рана, написанная от руки. Или куча осколков из которых уже не собрать китайскую вазу. B-Sides.
О ней я почти не думал. Только иногда. И так, невзначай. Лишь однажды проснулся ночью, словно с ней. И словно посреди зимы. Стал вспоминать свой сон, да так ничего и не вспомнил. Только тревога страшная. Посмотрел на часы и включил настольную лампу. Сердце бешено колотилось в груди. Щурясь нацарапал в блокноте стих.
Стих
Такая долгая зима — полгода лёд,
Так в марте хочется весны.
Мой друг, который больше не придёт
и на часах четыре двадцать три.
Тебя мне не хватало целый день
и хмурым утром вспоминал.
И в ледяную даль глядел,
и тень увидел и узнал
твои замёрзшие глаза.
Метель разбила сны.
И никогда не поздно ждать
в четыре двадцать три.
Конец света
Я сижу в темноте, обхватив руками колени. Спиной к стене, лицом к окну. Где грязные дворы девяностых годов. Где луч фонаря и кажется всё безнадёжно. Так безнадёжно, что хоть стихи пиши. Но хватит уже стихов. Белые ночи закончились и тепло ушло вместе с ними. Но впереди совсем не осень, впереди апокалипсис. Ведь на дворе август девяносто девятого. А я один и в темноте. Слушаю на кассете альбом "Чудеса" Агаты Кристи и уже готов к развязке. Уже даже не боюсь, ну может только самую малость. Так к чему это я? Ах да, наверное поэтому я ничего не понимаю в жизни. От того, что думал, что всё закончится тогда. Слишком много страшилок выпадает на смену веков, а на смену тысячелетий и подавно. Вот так я и оказался ни к чему не готовым. Сейчас две тысячи четырнадцатый. Я всё так же лежу в темноте и слушаю Агату Кристи.
Добро
Однажды, в год очередного апокалипсиса (две тысячи двенадцатый), я знал одну девушку, которая пыталась найти во мне добро, но у неё ничего не вышло. И она отправилась дальше бродить у воды. А она очень любила бродить у воды. У Финского залива. Даже меня звала, но я так и не приехал. Потому что имя этой девушки было "Добро" и потому что она ошибалась во мне. Я не стал трогать её своими грязными руками. У меня есть совесть. Хоть её я ещё не потерял. И я не хочу обижать то немногое прекрасное, что есть в этом страшном мире.
Недавно я узнал, что у неё всё хорошо. Что она как и раньше помогает бездомным детям и всё такое. И что вроде бы она счастлива. И я ни капли не пожалел о своём бегстве. Добро добру. Во веки веков. Аминь.
Побег
А потом я жил в палатке больше недели. Никаких связей с внешним миром. Просто возвращался из Беларуси в свою Питерскую квартиру, но только доехав до города свернул на кольцевую. Через магазин, в котором закупился необходимыми продуктами, отправился в своё укромное место на Ладожском озере. Приехал, собрал палатку, которую всегда вожу с собой в багажнике авто, развёл костёр и выключил телефон. А потом любовался закатами, жёг сухие еловые ветки, дышал свежим воздухом и никого не видел. Лишь иногда, когда темнело, вдалеке то тут, то там мигали чужие костры, да изредка ветер приносил голоса. А так, что бы увидеть человека — такого не было. И это было здорово. А ещё между вечером и ночью наступал такой час, когда небо и вода сливались в единое целое и я смотрел в этот безграничный цвет и ни о чём больше не думал.
Тогда мне казалось, что в город я вернусь обновлённым, готовым к новой жизни. Что отдохнув от человеческого общества мне больше захочется влиться в него. Но всё оказалось не так. И когда я вернулся в город, людей мне хотелось видеть ещё меньше, чем до уединения.
А ещё почти каждую ночь я слышал как кто-то бродил по лесу, иногда даже недалеко от моей палатки. Но мне почему-то не было страшно, ну может только в первую ночь и самую малость. А ещё там так громко шумят волны! А мой побег ничем мне не помог, потому как от себя не убежишь. Холден Колфилд вернулся домой. Такие дела.
Две тысячи четвёртый
Такой сумасшедшей Луны я не видел больше. Огромная, красная и висит ровно над дорогой, по которой я иду. Иду домой через ночь. По левое плечо лес, полный звуков. По правое журчит река. А небо чистое, кристально синее с точками звёзд. Лишь с одного его края дымчатыми облаками выложена свастика. Ровная, красивая, совершенная. В ту ночь не один я её видел. А лес наверняка был полон ведьм и леших, а река русалок. И в двадцати километрах Хозяин остров, у которого мне стоять спустя десять лет.
Мне всегда хотелось писать в жанре магического реализма, но как же это, чёрт возьми, сложно! И нет, я не научился это делать. Просто некая магия сама пришла в мою жизнь и незримо присутствует рядом. Тут и шорохи в лесу и совпадения. При помощи совпадений бог сохраняет анонимность? Нет и нет. В такое я уже не поверю. Это уже не для меня. Ведьмы и русалки... Эти края полны таких историй. Я всё детство слушал их. Но реальны ли они? Мистика — это другое. Это всё человек, это наш разум рождает волшебство. Просто мы ещё не понимаем, как это работает. Или уже не понимаем.
Сколько стоят деньги?
Только когда пришла осень, действительно стало нужно что-то менять. Тёплые дни заканчивались и деньги вместе с ними. Всё ушло на бензин и скромную еду. А нужно было и дальше что-то есть, заправлять машину и вообще разгребать завалы и разбирать баррикады. Начинать жить заново. А для этого нужны были деньги. А для этого в свою очередь нужно было работать. И я уже не был против. В какой то момент времени мне понравилось, как всё устроено. Понравились деньги. Выстраиваешь схему, а после действуешь по ней. Захотел — заработал — купил. Это было очень просто и всё объясняло. В социализме я разочаровался основательно. Ну как, просто стал старше. С высоты лет всё становится лучше видно. В конечном счёте всё начинаешь понимать по другому. И спустя десять лет мне хочется жить в обществе развитого капитализма. Гуд бай, социализм!
P.S. А ещё однажды ты понимаешь, что мечты, которые можно осуществить за деньги лучше. Всё просто — они более реальны.
Двойники
Зимой, в самом начале года друг прислал мне фотографию со мной, только это был не я. Такие дела. Фотография была связана с мракобесием перед Путинской олимпиадой. Ну когда все носились и фотографировались с горемычным олимпийским факелом, который гас сто тысяч раз. Но речь не об этом. Так вот, на фото, среди каких-то пенсионеров и школьников с треклятым факелом в руке сижу я. Сходство стопроцентное. Даже одежда моя и причёска. Ну буквально всё: нос, губы, глаза, телосложение. Всё, кроме того, что это не я. Я думаю, что друг так и не поверил, что это не я на фото. А меня эта фотография скажем так задела, взволновала. И я попытался найти автора фото, но у меня ничего не вышло. И я забыл. А вспомнил, когда в начале сентября зашёл в магазин, где за прилавком увидел свою бывшую. Её, только не её, опять же. Она была старше лет на десять, но всё остальное совпадало. Родинка на щеке, рот, карие глаза при том, что она натуральная блондинка. Да что я перечисляю, всё! Я опешил. На бейдже было написано её имя. В смысле имя моей бывшей — Ксения. Когда я пришёл в себя, я спросил:
— Ксения, а ваше отчество случайно не Викторовна?
— А откуда вы знаете? — услышал я в ответ и пулей выбежал из магазина.
Пауки
Каждую ночь мне стали сниться пауки. Поначалу я часто просыпался среди ночи в холодном поту и подолгу не мог уснуть. Но вскоре меня уже перестало это пугать. Каждую ночь они плели и плели свою паутину, выстроив из неё целый город. И кажется не замечали меня.
2
В определённые моменты мне больше всего хотелось быть писателем в Англии девятнадцатого века. А ещё иногда художником. Русским реалистом.
Всё постепенно налаживалось. Сначала появилась работа, потом какие-то знакомства, новые связи, отношения. Подобно паукам из своего сна я плёл и плёл паутину. Я обрастал новой жизнью. Вокруг появилось движение, а так как я не умею быть счастливым — и это казалось мне большим благом. Во веки веков. Аминь.
Уже в начале зимы я вернулся на озеро. Заехал, на этот раз просто проезжая мимо по рабочим делам. Мне захотелось посмотреть на зимний Хозяин остров, но как только я приехал началась метель. Непроглядная. Я вышел из машины и стоял на берегу, а вокруг царствовала снежная буря.
В определённые моменты мне больше всего хотелось быть писателем в Англии девятнадцатого века. А ещё иногда художником. Русским реалистом. В тот момент мне хотелось быть всем сразу. Внутри столкнулись вереницы слов и палитра красок. Сто оттенков белого. Слова и краски кружили словно снег. И я постояв на берегу и пряча голову в воротник пальто не увидел острова. Не увидел ничего, кроме своих белых мыслей. А лёд был тонок, чтобы отправляться на поиски острова. Тогда я вернулся в машину и продолжил свой путь.
19 ноября 2014