ТУМАН.
ЧАСТЬ ТРЕТIЯ.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, ПУДОВАЯ.
Толмачёвский переулок встретил суетой и запахом гари. Унтер Сомов остановил пролётку, спрыгнул с козлов и проверил, крепко ли связаны арестованные мошенники, а теперь, ещё, и убивцы.
--Тихо, мне, тут! Лежите спокойно, а не то … сами понимаете, - последнее он добавил шёпотом.
--Довольно резвиться! Ступай, уж, по делу! – Так же шёпотом, однако не сказал, а прорычал штаб-ротмистр.
--Как считаете, мы не прогадали, доверившись этому Сомову?
--Думаю, что он сделает всё, как надо! Ждём событий, и последующего «безумия»!
--Хорошо, только не крутитесь так, а то все поймут, что мы не связаны.
Унтер Сомов поставил пролётку так, что обозревать почти весь Толмачёвский переулок было не сложно.
Гостиницу уже потушили, и пожарные приступили к укладыванию своих шлангов на помпу. Какой-то чин от пожарного ведомства, выставив вперёд большой живот, и заложив руки за спину, о чём-то размышлял, глядя на закопчённую стену выше окон сгоревшего нумера, да на серо-грязные потёки воды, разрисовавшие стены гостиницы причудливыми полосами, напоминавшими многоголовых змей, ползущих из окна на землю. А тем, у кого поэтическое воображение ещё спало, гостиница виделась просто грязным сараем.
Торговка орехами, в старательно повязанном платке, проворно рассыпала в загодя припасённые кулёчки подсолнечные семечки, очищенные грецкие орехи и коричневатые ядра фундука.
Люди с кулёчками, и без оных, шли от гостиницы, успев получить достаточно впечатлений для рассказа домочадцам, да и соседям.
Иные же, праздные граждане, шли глядеть уже на потушенное здание, словно глядение на него было равносильно созерцанию огненного зрелища.
Всё начинало происходить с налётом потерянной реальности – шелуха от семечек под ногами, беспрестанно перемалывающие ореховые ядра челюсти и поток людей, с пустыми глазами, жадно ищущими объект, на который их направить.
Гомон, равномерно колыхавшейся над этой «орехожующей» толпой, позволял, хоть и изредка, но вычленять кое-какие слова, никак не относящиеся ни к происшествию в гостинице, ни к процедуре опустошения кулёчков.
Поэтому не оказалось ничего удивительного и, даже странного, в том, что группа жующих зевак собралась и около пролётки, в коей, талантливо изображая связанных мошенников, Находились Кирилла Антонович и Модест Павлович.
Собравшиеся бесстыдно пялились на наших героев, и жевали. Изредка выплёвывая вместе с шелухой короткие вопросы «Кто это?» и «А чего это тута?».
Ради завершения задуманного, наши друзья могли бы и проигнорировать сих «неблагодарных зрителей». Мало ли, сколько народу за годы жизни просто так таращились на вас? Тысячи? Десятки тысяч? И ничего ведь не случилось! А тут наши герои начинали чувствовать себя экспонатами из кунсткамеры, на коих пришли поглядеть равнодушные прохожие. Да и то, пришли лишь потому, что на дворе льёт дождь и спрятаться, более, негде.
Эта пятисекундная неловкость от исполнения роли диковины сменилась на иную мысль, более разумную и взвешенную. А случись так, что в продолжение сегодняшней драматической и малоуспешной провокации, кто-то из толпы, явно готовый к тому, примется кричать, что те двое в пролётке и есть арестованные поджигатели и воры? Или, и того хуже, убивцы и насильники малолетних? Не ринется ли сия толпа, доселе равнодушно жующая, изображать благородный гнев в едином порыве самосуда?
Сопротивление толпе непременно вызовет усиленное ответное ожесточение. Тут уж ни Сомов Тимофей, запропастившийся куда-то, ни десяток жандармов с плетьми не помогут. А о конной полиции и мечтать не приходится. Такая, вот, оказия совершается, непредсказуемая и неконтролируемая. А теперь скажите, не может не прийти в голову кому-то из наших друзей, либо двоим одномоментно, такая мысль? Повторюсь – после пережитого сегодняшним днём. Не стану ждать вашего ответа и скажу сам – таковая мысль пришла.
И ещё одна малость натолкнула именно Кириллу Антоновича к подобным измышлениям. Как он не старался отогнать пришедшую в голову догадку, как он не отыскивал явные противоречия в происходящем, ему никак не удавалось отделить поведение жителей зачертного Ведищевского Лога, окружавших помещика, и требовавших от него возвернуть книгу, от такого же поведения люда в Москве его родной Земли. Никак не удавалось! О чём он не замедлил поделиться с другом.
--Я вот что думаю – не пора ли нам прекратить изображать жертв провокации? Ежели вот это столпотворение выйдет из-под контроля, которого, по сути, и нету, единственным местом, в котором мы сможем надолго затаиться, станет городской морг. Моё предложение таково – выбираться отсюда самим, при этом исправляя неудачный план Фсио. Выманим на себя тех, кто готовил нам засаду. Они должны быть где-то рядом, просто обязаны быть рядом! Вероятнее всего,- продолжил штаб-ротмистр, поднимаясь во весь рост, и расправляя руки, - они все без формы, оттого и не спешат к нам. Может, толпы побаиваются? А может и приказ не подоспел. Ну, что, дорогой друг, настал час «безумия»?
--Русские дворяне не станут приманкой для татей, поджидающих во тьме и нападающих из-за угла!
--Мы слишком много говорим! Безумие началось, или нет?
--Началось!
Друзья сошли на землю. Стоя ещё в экипаже, Кирилла Антонович определил направление, в коем им надлежало пересечь совсем не малую горстку народа, а уже полноводную толпу. (Может быть, помещик и преувеличил число собравшихся, окруживших пролётку, да прощено ему будет такое! Это, видите ли, нам хорошо в тиши, да в уютном кресле сиживать, почитывая сии строки, а им-то, в те мгновения, было, ой, как не сладко!)
Так и двинулись Кирилла Антонович, да Модест Павлович, глядя только перед собою, и не вежливо протискиваясь промеж стоящих тел.
Тут и возрос интерес толпы. Кто-то, рассчитывая на развлечение, начал подумывать о том, чтобы покинуть этот пятачок на улице. Да передумал. И эта смена заинтересованности передалась стоящим в задних рядах. Они, тут же, принялись напирать на передних, а передние, в свою очередь, не желая сопротивляться натиску зевак с галёрки, стали подходить ближе к пролётке, тем самым окружая наших героев.
И, конечно же, случилось то, что и было предопределено ходом событий – в толпе раздались голоса.
--А что, мужики, арестные, никак сбечь хотят?
--А то, известное дело! Из-под ареста любой сбечь хочет!
--Так, то ж убивцы! Сбегут, да сызнова люд губить станут! Мужики, не пущать их! Не пущать! И городового кликнуть!
Голоса раздавались всё громче, и всё увереннее. И, как определил помещик, из разных сторон толпы! «Переговариваются, и определяю местоположение друг дружки», - подумал Кирилла Антонович, а в голос сказал такое.
--Вот, скажите, дорогой друг, почему они все такие предсказуемые?
--Обсудим это позже! Вы готовы к действию?
--Разумеется, готов, - совершенно спокойным голосом ответил помещик, доставая (без единой заминки!) револьвер. – А, ну, пустоголовые, брысь отсюда!
И дважды выстрелил в воздух.
Рассказы о панике толпы никогда не впечатляют вас до той поры, пока вы, самолично, не станете очевидцем такового представления.
Сперва какая-то визгливая баба заголосила «Караул! Убива-а-ают! Всех убивают!». А после вся толпа, словно одно тело, качнулось из стороны в сторону, подумало долю секунды, и принялась разбегаться.
Люди бежали во всех направлениях сразу. Некоторые сталкивались лбами на встречных движениях, после чего уносились прочь в обратные стороны.
Метания, толкотня, крики «Спасайся!» и «У них оружие!», переплетались в диссонирующий гомон, плавно растекавшийся над головами под аккомпанемент стучащих о мостовую башмаков.
Друзья отошли на два шага назад, к пролётке. Пробираться сквозь снующую людскую толпу было тем смертельно опасным безумием, кое в корне отличается от запланированного, и продуманного.
Толпа редела всё быстрее, собирая на противуположной стороне улицы наиболее любопытных, в то время, как падкие на подчинение страху после вопля «Убивают!», попросту испарились. Всё, как сказал Кирилла Антонович, «было прогнозируемо». Даже то, что на месте жадной до зрелищ толпы, остались, словно не намеренно, три мужика. Высоких и крепких, насупленных и злоглазых, внимательных и настороженных.
Сия троица медленно, с трёх сторон, начала приближаться к друзьям, отрезая им отход, либо спасительное бегство.
--Кирилла Антонович, прошу вас, не начните сейчас разглагольствовать о том, кто из этих молодцов, чьим родственником может оказаться!
--И не думал! Нет, конечно же, думал, но вы меня опередили. Послушайте, Модест Павлович, я не из трусости спрашиваю, а из желания получить точнейшую формулировку словцу «безумие». Оно буквально означает то понимание, кое в него изначально вложено?
--Вы совершенно точно понимаете! Только кроме слов, постарайтесь оценить свой левый фланг – по нему к нам спешит тот самый попрошайка в компании ещё троих!
--Я видел их, потому и спрашивал ….
А дальше случилось то, что в превосходной степени удивило видавшего многое за всю свою военную карьеру штаб-ротмистра.
Не принимая специальной позы, и не беря револьвер по приёму «на изготовку», помещик просто поднял руку на уровень плеча и выпустил три пули, да так скоро, что звуки выстрелов почти слились в один.
Три кусочка свинца точно и аккуратно пробили жилет вокруг верхней пуговицы того, кто подступал с левой стороны к пролётке.
Удар от пули, нет, от трёх пуль, был так силён, да ещё и пришёлся в одно место, что сей разбойник (да, именно разбойник, а кто же ещё? Уж точно, что не разносчик сладостей), выбросил ноги перед собою, словно попал на скользкий лёд, и рухнул на мостовую, ударившись, со всего маху, головою, прежде остального тела. Падение было таким скорым, что его фуражка, походившая на головной убор приказчика, осталась висеть в воздухе ещё целых пол секунды! После чего свалилась на хозяина.
--…о формулировке, - совершенно, представьте себе, совершенно невозмутимо продолжил Кирилла Антонович. – Не следовало бы просто поорать на толпу, дабы она разошлась? А теперь ….
Господи, Кирилла Антонович, что же с вами происходит?! Снова нежданный выстрел, и средний член группы, некогда считавшейся троицей, упал на землю, выронив нож с кривым лезвием. Упал, и стал громко стонать, ухватившись руками за бедро.
--… мне всё более чем понятно. У меня пуст револьвер. Друг мой, не одолжите ли мне, на время, разумеется, ваш кастет?
--Да вы …. – начал было штаб-ротмистр, но не договорил.
--Стойте, стойте! Кирилла Антонович, Модест Павлович! Не доводите дело до тупика! Не убивайте их, прошу вас!
--На колени! – Рявкнул Модест Павлович третьему и правому, собравшемуся ретироваться в сторону жизни. – Стоять, собачий помёт, на колени! Вот так!
Отменным ударом, созерцанием коего настоящие ценители кулачного боя могли бы наслаждаться бесконечно долго, штаб-ротмистр уложил неудавшегося нападающего, и ещё более неудачливого беглеца, без чувств на мостовую. Носом вниз.
--Я готов безумствовать и далее, - спокойно сказал помещик, словно перед произнесением сих слов он орошал из садовой лейки огородную грядку, а не стрелял в людей. Хотя … в людей ли?
--Нас, таких, двое, - быстро ответил Модест Павлович, и выстрелил в мостовую, примерно в метре от приближающегося попрошайки и его свиты.
--Все на землю! Лицом вниз! Повторять не стану! В противном случае будет вот это, - командирским голосом распорядился штаб-ротмистр. Фраза «будет вот это» сопровождена была жестом, указывающим на разбойника с тремя пулями в груди.
Попрошайка остановился и, подняв руки на уровень талии, помахал ими, приглашая своих попутчиков строго исполнить приказ. На всякий случай, он прокомментировал свои жесты словами.
--Стоять! Ложимся! Выполнять всем!
Четвёрка, в полном составе, плюхнулась на мостовую, и замерла. Замерли и наши друзья – Кирилла Антонович с кастетом, а Модест Павлович с револьвером.
--Кирилла Антонович, Модест Павлович, опустите оружие, нам надо поговорить, - голосом, который показался очень знакомым, заговорил нищий оборванец.
--Мы знакомы?- Спросил штаб-ротмистр?
--Да, нас вчера представил господин Толмачёв. В вашем нумере.
--Так, встаньте, и покажите ваше лицо без этого грима.
--На мне нет грима, - малость печально ответствовал господин Фсио, поднимаясь на ноги, - я всегда так выгляжу. Вы запамятовали, просто запамятовали.
--Теперь … да, я вижу! Прошу прощения, но ….
--Всё, что не по делу, после обсудим! Это мои люди. Вы позволите им подняться?
--Разумеется, - вступил в разговор Кирилла Антонович, не переставая внимательно отслеживать движение каждого человека, по разным, на то, причинам, оставшихся в живых.
--Подъём! Того – взять! Раненого в лечебницу при тюрьме. К обоим – охрану! Третьего … накройте ему лицо.
Люди Андрея Андреевич Фсио, как он их представил, согласованно, и без толкотни принялись за дело, и через минуту улица была пуста от разбойников. Третий, с накрытым лицом, не в счёт. Он, как разбойник, не в счёт. И, как живой, тоже, не в счёт.
--Устал я сегодня, - проговорил господин Фсио, - давайте присядем в экипаж? А револьвер уберите, на сегодня он не понадобится.
--Ну, как ваша провокация! Удалась?- Не без сарказма в голосе, спросил штаб-ротмистр. – Всё ли шло по плану?
--У меня, господа, есть много помощников. Не армия, конечно, но много. Каждого я подбираю и проверяю лично. Иноплеменников, знаете, не держу. Исключительно славян. На любого из них я могу положиться, и доверить самое сложное задание тоже могу на любого. Так было до сегодняшнего дня. Верите ли, я полу славянин, считал, нет, не считал, а был уверен, что понимаю славянскую душу. Учтите, не разбираюсь в ней, а понимаю! Это меня и успокоило, поскольку ранее ни единожды не бывало таких … казусов, как сегодня. И что было сегодня? Одна славянская душа, помещённая в телеса Сомова Тимофея, вопреки расчёту, здравому смыслу и служебному подчинению решила, во что бы то ни стало и, что и страшно, и ценно одновременно, в ущерб себе спасти вас. Представляете? Благородно, и в высшей степени похвально! Но, спасая вас от засады, о коей вы были предупреждены, он направил вас по иному пути, где вас встретить смерть. Встретить, и более не выпустить из своих объятий. И в этом изменённом плане мы были бессильны противостоять времени. Мы не успевали никак. Мы многое не успевали. Только ваше личное мужество, я и не думал хвалить вас словом «мужество», исправило ситуацию. И в результате план наш удался! И, даже, более того! Мы готовы предоставить наши наручники для таких рук, которые надевали на себя самые позолоченные мундиры! Однако это не обязательно вам знать. Дело завершено именно благодаря вам. О чём я и доложу господину Толмачёву.
--Позволю себе два замечания. Первое – стрельба, убиенные нами, и прочие наши шалости знать нам обязательно, а остальное – нет?
--А второе замечание?
--Осветите первое.
--С этой секунды, и до последнего мига нашего общения, вы станете получать любую информацию, равно, как и ответы на любые ваши вопросы, касающиеся вас лично, ваших близких и тех, с кем вы близко соприкасаетесь по любым поводам. Это всё, что вам будет предоставлено по первому вашему требованию. Знания о людях, прямо, либо опосредственно причастных к операциям, в коих вы, вероятно, станете принимать участие, отныне для вас закрыто. Более об этом я не говорю. Второе замечание?
--Вот так категорично вы нам отсекаете понимание того, в чём мы, рискуя жизнью, участвуем?
--Ну, господа, если у вас ко мне нет более вопросов, я хочу откланяться. Меня ещё многочасовые допросы ожидают. Всего ….
--Постойте! Второе моё замечание - где унтер-офицер Сомов Тимофей? Или это знание для нас необязательно?
--Отчего же, вы имеете на него право. Унтер-офицер Сомов уже арестован по обвинению в срыве операции, и в подвергании вас необоснованной опасности. Статья сто семьдесят два уголовного уложения, пункты второй, пятый и двенадцатый. Плюс разглашение.
--И чем ему это грозит?
--Пять лет каторги. Возможно, меньше.
Друзья переглянулись. Сказать по правде, они ожидали чего угодно, но никак не каторги для этого унтера, чья вина и состояла в молодости, в малоопытности, да в том, что на него, с эдаким багажом с приставкой «мало», взвалили ответственность бОльшую, чем он готов был нести.
--Андрей Андреевич, скажите, мы не заслужили поощрения за сегодняшнюю операцию? – Молчавший до сего времени, спросил Модест Павлович.
--Во-от, как,- медленно произнёс господин Фсио, и улыбнулся. Буквально днём ранее друзья решили бы, что своими словами так сильно огорчили своего собеседника, отчего он принялся горько и безутешно рыдать. Но опыт, суть вещь, постоянно обновляемая, а посему то, что произошло на лице Андрея Андреевича, друзьями было воспринято единодушно – господин Фсио улыбнулся. И, кстати, продолжил.
--Вы, господа, не корыстны и не тщеславны, но хотите поощрения. Из чего я делаю вывод, что ваша заинтересованность судьбою Сомова Тимофея была завуалирована вашим же вопросом. Я прав?
--Вы же знаете, что правы!
--Просто лишний раз приятно это слышать. Каковы ваши предложения?
--Отпустите его. Под нашу ответственность, нам на поруки … да, как угодно! Он, почему-то, нам по душе.
--Отпустить его? Так запросто? Просто взять – и отпустить?
--Именно эту трактовку мы и использовали, поскольку она не допускает иного толкования произнесённой фразы.
Андрей Андреевич молчал. Потёр лицо, для чего-то отряхнул грязное тряпьё, надетое на него, как на попрошайку, и сказал.
--Не знаю, господа. Ранее, чем через час я ничего не смогу сделать. Мне нужно добраться до … нужно добраться, распорядиться. Не ранее, чем через час. Согласны?
--Даём вам полтора часа! – Сказал Кирилла Антонович.
--Ну, же, друг мой, где же ваше благородство? Ведь вы сегодня – победитель! Даруйте Андрею Андреевичу один час сорок минут! Не скупитесь!
--Эх, гулять, так гулять! Два часа! И ни минутой более! Поспеете?
--Поспею, весельчаки! Вот, что ещё хотел вам сказать в общих чертах. Вы по-настоящему бы ужаснулись, узнай имена тех, кто противостоял вам сегодня. И в помощниках у них не простые забияки из подворотни. Вы вышли победителями, и единственное, что вас беспокоит, а это беспокоит вас, и я это вижу, судьба простого унтера. Конечно же, я его отпущу, и без уголовного последствия, но вы, господа, есть представителями того рода, что спасут Отечество не ради себя самих! Простите за пафос, но я говорю то, что будет именно вами сделано! Благословения вам, и ангела-хранителя! Я почитаю за честь состоять с вами в знакомстве! Всего вам доброго, господа!
И ушёл. Всё-таки было в нём нечто такое, что проглядывалось в его походке, и что не смогли сокрыть лохмотья попрошайки. Благородство славянина? Может, это так и зовётся. Однако, как это не назови, оно в нём, было, было и в наших друзьях.
Теперь, в качестве отступления на основании права автора, имею желание поделиться одною мыслью, не отпускающей меня уже не один год, и коей я не делился, пока, ни с кем. Вот, скажите мне, что за глупость мы вбили себе в голову, и так прилежно проговариваем её каждый раз, когда речь заходит о самых благородных, а посему, и самых естественных чертах человека, коему даётся характеристика? Тут же, после слов «благородство славянина», либо «черта русского дворянина», мы мгновенно, словно извиняясь за бранное слово, сказанное в присутствии дам, просим прощения за пафосность произнесённого? Будто нам стыдно за свои же слова о качественном превосходстве человека перед иными людьми, многословно и неустанно порицаемых во лжи, воровстве, предательстве и лицемерии. Кто из нас, обличая оных в неблаговидных деяниях, просил прощения за таковые свои слова? Крамольную мысль, что люди со скверным поведением вызывают у характеризующих больше привычки, а, следовательно, и внутреннего их поддерживания, нежели иные люди, годящиеся нам быть примером? К моему огорчению, сие именно так! И не претендуя на лавры провидца, скажу, что говорящие так, как описано выше таковыми и становятся, впитывая в себя низменность порицаемых черт характера, изрядно опасаясь стать таковыми, о коих говорят, добавляя «извините за высокопарность и пафос». Вот и случилось, что из благородных славян мы превращаемся в бездушных и недалёких европейцев, возводящих низменное в ранг доблести, а порочность и вседозволенность в обыденную дисциплину в воспитании потомства. Да, господа и дамы, мельчаем мы. Мельчаем настолько, что скатываемся до бездушных глубин европейского обывателя. Прискорбно, и весьма!
Ну, довольно об этом. Бог с ними, с пафосом и пороком. Всё останется так, как останется, останется так, как проще жить. Предлагаю возвернуться к нашим героям.
Не успела ещё фигура Андрея Андреевича Фсио скрыться в переулке, облюбованном для провокации, как у пролётки, словно из-под мостовой, появился человек в костюме и в котелке.
Не говоря ни слова, он взобрался на козлы, подобрал поводья и, произнеся таинственное магическое и лошадиное заклинание, звучащее, как «Но-о!», тронул пролётку с места, разворачивая её в сторону приснознакомого Старомонетного переулка.
Друзья молчали, ожидая продолжения сего молчаливого появления ямщика в костюме. Да, с котелком.
Молчание, как физиологическое действо организма, имело касательство только к произнесению слов, но ни как полную бездейственность тела. Руки друзей были заняты весьма полезным – Кирилла Антонович поглаживал надетый на пальцы кастет, а Модест Павлович осторожно и негромко взвёл курок, и направил ствол револьвера в спину человека в костюме. И в котелке, разумеется.
Да, хотелось бы отметить, что подготовка друзей к бою проходила без предварительного переглядывания, и без передачи друг дружке особых намёков.
Уже постукивая копытами по мостовой Старомонетного, лошадь, через посредство вожжей, получила приказ замедлить ход, а новоиспечённый возница в костюме и в котелке (дался мне этот котелок!), повернулся в пол-оборота к друзьям, и сказал хриплым голосом.
--Оружие можно спрятать, больше непредвиденностей не ожидается. Зовите меня, скажем, Рудольф. Я доставлю вас в оговорённое место, и остаток дня буду присматривать за вами, стараясь вам не докучать. Это всё.
--А почему вы не избрали имя Эразм? Или, к примеру, Артоксекрс? – Не смог удержаться от язвительности Кирилла Антонович.
--Ежели хотите, то выберите на свой вкус из перечисленных вами имён. Я соглашусь.
--Пусть останется Рудольф. У нас пуст один револьвер.
--Я знаю.
--Знаю?! – Не с удивлением, а со злостью спросил помещик.
--А вы думали, что вас оставили бы одних против толпы?
--Именно так мы и подумали!
--Зря. Когда приедем, оружие отдадите мне, так положено. Отдадите мне всё оружие, Кирилла Антонович. Позже я вам его верну. Заряженным. Теперь пора ехать.
Рудольф снова оборотился спиною к попутчикам, и магическое лошадиное «Но-о!» заставило пролётку тронуться.
Не было ничего удивительного в том, что пропетляв по переулкам и большим улицам, экипаж остановился у ресторации «Крым».
Скорым шагом прошли в банкетную залу, где в ожидании гостей притаился сервированный стол.
На немой вопрос Модеста Павловича, Рудольф коротко ответил.
--Кушайте, отдыхайте.
--Я хотел бы знать ….
--Всему своё время. Отдыхайте! – Сказал хозяин костюма и котелка, и удалился.
--С одной стороны как-то неприятно, что тебе не отвечают на вопросы. Мало приятного и в том, что мы напоминаем прислугу, кою таскают за господами, без их, на то, согласия. Вам так не кажется? – Спросил штаб-ротмистр, присаживаясь к столу и поднимая для обозрения графин с чем-то красиво-коричневым.
--Возможно, возможно …,- неопределённо ответил помещик, и тоже присел к столу. – Я проголодался, а вы?
--Более голодного человека вы, дорогой друг, вряд ли сыщите на всём белом свете. Рюмочку?
--Разумеется!
Дегустация блюд, заполнявших всё пространство стола, плавно переросла в аппетитное поглощение оных, запиваемых отменным коньяком. Словно и не случалось треволнений полуторачасовой давности. Словно и не кружила хищная птица по имени «Погибель» над головами Кириллы Антоновича и Модеста Павловича, выклёвывая жизни, одну за другой из людей, противостоящих нашим друзьям. Словно всё, что было, случилось не с ними.
Они отдыхали и закусывали, переговаривались и шутили, сбрасывая с себя непонятность жестокой действительности, в которую они окунулись так глубоко, как никому из нас не удавалось. Может, оставим их, на какое-то время в покое, наслаждаться едой, коньяком и безопасностью, которая распахнула им свои объятия.
Конечно же, им предстоял разговор с господином Толмачёвым, предстояло узнать и некие тайны, переставшие быть таковыми после поездки в Ведищевский Лог. Им предстояло и разочарование, и пересмотр устоявшихся принципов собственного бытия. Им предстояли новые приключения. Много ещё чего им предстояло …. А пока, они наслаждаются тишиною и отдыхом. Их дальнейшая судьба заслуживает отдельного рассказа, отдельной книги, а пока … не станем им мешать.