- Холодает, - сказала старуха, возвратившись со двора с охапкой дров. - а не затворить ли мне колобков?
- Какие тебе еще колобки, - заворчал дед, латавший валенки. - Муки мало, мала нет, яиц тоже нет - курицы уж давно не несутся. Ну, затворишь ты нынче колобка, а завтра без хлеба останемся.
- Ну тебя! - махнула рукой старуха, взяла решето и принялась просеивать муку. Потом, как водится, по амбарам поскребла и нашла последнюю крынку топленого масла и пару яиц. Также щепотку соли, полчашки сахару, ну и все. А больше-то ничего для колобка и не надо. Тесто настоялось, надышалось, разрослось во всю квашню, знай себе ходит, играет. И напевает что-то. Еле слышно напевает. Бабка глуховата - не разбирает, дед еще глуше - и подавно не слышит. Одна мышка за печкой ушки навострила и хихикает: квашня-то поет - "Я от бабушки уйду, я от дедушки уйду".
Ну, допустим, квашня уйти не успела: бабка ее хозяйской рукой примяла, колобков налепила, да в печь и посадила. И колобки не все уйти смогли. Только один, самый шустрый, хотел было соскочить с окна - ан, куда! на улице-то зима и окна плотно закрыты, да еще и паклей законопачены.
В общем съели колобков. Лежат дед с бабкой на полатях, а из животов у них бурчание доносится: "Я от дедушки уйду, я от бабушки уйду!" И точно, следующим же утром и ушло. Только нам этого добра не надобно. Пусть себе уходит.
А если вы боитесь, что дед с бабкой назавтра без хлеба остались, то не бойтесь. Это ближние амбар да сарай у них пустые были. А те, что подальше во дворе стояли, полным-полны. Всем хватит, даже ушастой мышке.