Пара гнедых

"Почти у порога шумят камыши.
И в них неизвестное,
Тайное,
Нечто..."

Виктор Белов.

...

 МАЛЕНЬКАЯ МАСОНСКАЯ РАПСОДИЯ

По делам редакционным в один из советских праздников побывал я в Ливенвенской средней школе. Согласно протоколу текло мероприятие, а я уже поглядывал на часы: не опоздать бы к авто­бусу. На сцене тешил публику местный балагур, а я отправился в коридор и пошел вдоль выставки школьных поделок и редких вещей из сельской старины. И тут под стопкой старых «Огоньков» заметил обложку совсем уж старого журнала. Осторжно извлек его на свет Божий и с удивлением прочел название «Вечерняя заря»... неужели мне наконец-то повезло, и я держу в руках тот са­мый масонский журнал, запрещенный самой Ека­териной Великой?

Теперь уже с нетерпением распахиваю страни­цы, и взгляд упирается в лиловую печать с витиеватым текстом: «Московская ложа Гармония. Мастер Стула князь Николай Трубецкий».
     Стоп!Так не бывает, чтобы прямо из XVIII века да сразу в руки. Мне нужен рассказчик, который увел бы теперь во время оно, когда вершителями судеб выступали монархи и титулованная знать, когда арестовывали людей и журналы, словом, даешь Золотой век Екатерины. Век расцвета на­уки и искусств, время Ломоносова и Сумарокова, Трубецких и Шешковского.

Мне нужен рассказчик.

Спустя полчаса завуч под честное слово «от­пустил» со мной «Вечернюю Зарю», и уже в ав­тобусе я наспех перелистывал плотные желтые страницы. Перед глазами покачивались крупные литеры ручного набора. «Предуведомление... Пер­вый Адам блистал полдневным светом разума. Свет же нашего разума едва ли можно уподобить вечернему свету, так слаб наш разум... «Так из­датель Шварц объяснял современникам, а теперь и мне еще, название своего журнала.

По страницам— чернильные пятна и помарки, а между семнадцатой и шестнадцатой, словно ка­ндалы, выпечатаны два граненых штампа, отра­зившие один другого. «Изъято из обращения Дня 7 ноября года 1791 от P. X. Ливенский уездный капитан-исправник». И подпись красной тушью: Карташов.

И враз задышало, задвигалось, заныло былое, и тени коллежских регистраторов, полицмейсте­ров, громоздкие пятна шестерок, запряженных цугом и луковицы куполов, словно стали расцве­тать красками, обретая плоть и пытаясь вырвать­ся за оболочку старинного издания.

Мне очень нужен рассказчик.               

I

Он пришел ветренной осенней ночью, пропустив вперед себя укутанную в широкое пальто девуш­ку, почти девочку, которая зябко дышала на свои ледяные ладошки и непонимающе глядела на свет моей настольной лампы. Мужчина столкнул на спину башлык, потом отстегнул саблю и поставил ее у ног, присев на подлокотник кресла. Он, су­дя по мелкой дрожи, тоже изрядно прозяб и те­перь несколько минут, прижав к себе девочку, на слаждался комнатным теплом. Я отложил в сто­рону ручку и вопросительно посмотрел на мужчи­ну. Он, словно очнувшись от сна, приподнялся над креслом и коротко представился, чуть покашливая в пышные свои усы:

— Почтмейстер города Лнвенска тутилярный со­ветник Порфирий Абрамович Альбом, с вашего по­зволения. А это,—подтолкнул он вперед свою спут­ницу,— дочка моя, Елизавета Порфирьевна. Вы уж извините нас за столь позднее посещение, но вам нужен рассказчик, насколько я понял. Так вот, я самый настоящий современник событий, о которых вы изволите теперь пытаться писать. И журнал «Вечерняя Заря» приходил к опальному князю Трубецкому в Никитовку через мою конто­ру. Сейчас мне скоро на пенсию, а во времена Екатерины Алексеевны я только еще начинал слу­жбу. Вот тогда-то и познакомился с Николаем Ни­китичем Трубецким... Нельзя ли чашечку чаю для меня и моей дочери? Спасибо... Вы хлопочите, а я пока приступлю к рассказу.

Порфирий Абрамович Альбом размотал с шеи белый шарф, помог дочери снять ее неуклюжее пальто. Я включил чайник в розетку, следя за не­торопливой речью гостя.

- В те поры, — продолжил он, — году в 1787, за­вел я себе в лесу, недалеко от города, грибовар­ню. Оно, знаете ли, чиновничье жалованье скуд­но, я еще только начинал подниматься по Табели о рангах, и лишний доход почитал за большое благо. В компаньонах у меня значился охотничий егерь-горбун Фома Поцелуев. Он с домочадцами сам собирал грибы, частью скупал их по округе, а я же взял обязательство варить, сушить их и поставлять в Воронеж к губернаторской кухне. Де­ло у нас спорилось, а особенно полюбились ла­комкам мясистые печерицы, или шампиньоны, по- нучному.



 ...Чайник протяжно засвистел, я неторопливо размочил заварку и скоро все втроем мы уже от­хлебывали душистую жидкость. Девушка, впрочем, пока так и не произнесла ни слова.

—     Да, — продолжил гость. — Помню в августе подготовил я к отправке партию сушеного белого гриба. — На гирлянду в несколько десятков аршин уже нанизывали грибы, как вдруг егерь Поцелуев огорошил:

—      Князь Трубецкой прибыл в Никитовку. Его приказчик просил продать грибов по любой це­не. Я обещал. Да, кстати, князь в субботу будет охотиться в нашем лесу, так что у вас, господин Альбом, есть счастливая возможность познако­миться с сим замечательным человеком.

Мой рассказчик и его дочка уже окончательно согрелись, хотя Лиза с опаской глядела на тем­ное окно в каплях ноябрьского ненастья. Видно, ей не хотелось возвращаться ни на улицу, ни в свой минувший век. Почтмейстер же раскрыл рас­писную табакерку и положил под язык щепотку жевательного табака.

—    Не желаете? — спросил меня. — Ну, я про­должу. В субботу ко мне на грибоварню пожало­вали гости.

2



В стране Сервантеса Николаи Никитич Трубец­кой впервые почувствовал приближение старости. Некогда гвардейский красавец, он теперь с горе­чью заметил, что вслед ему перестали оборачива­ться дамы. «Вот гут и хлопочи о смысле жизни»— подумал вельможа, пыля дорогами Европы в Рос­сию. По делам масонского братства побывал он у шведских коллег, у шотланских,  - в Испанию и Францию заглянул. И теперь возникло у него глу­хое подозрение, что у европейских масонов нет тайны высшей истины. За их обрядовостью, скры­тностью от чужих глаз усматривалось лишь жела­ние не высказать своей несостоятельности в аб­солютном познании бытия. «Пора России выделя­ться в отдельную масонскую провинцию и уж са­мим искать света разума» — окончательно решил Николай Никитич, и с таким докладом предстал на собрании московской масонской ложи «Гармо­ния». И сразу вслед за этим братья выбрали его Мастером Стула этой ложи.

—Мы должны теперь, — говорил при этом Тру­бецкой,—распространять идеи нашего братства. Только на этом пути можно найти спасение души.

С тем и отбыл на отдых в отцовскую вотчину Никитовку, прихватив с собой книги дюжины на­званий.

За две недели на отдыхе успел побывать в Ва луйках. Там он уговорил к вступлению в свою мо­сковскую ложу бригадира Кирпилева, и теперь во­енный всюду следовал со своим высоким покро­вителем. И в ливенский лес на охоту князь вые­хал с пышной свитой, в которой ярким пятном вы­делялся мундир бригадира.

Кавалькадой в восемь всадников, со сворой гон­чих с длинными умными мордами, подъехали к продолговатому односкатному сараю грибоварни. Плавал по округе противный тошный запах от ва­рева, у порога в кацавейке и ботвортах вежливо встретил князя с его людьми высокий пышноуса- тый человек.

—  Коллежский регистратор Порфирий Альбом, ваше сиятельство, — представился он, нолуклонившись.

—     Из иудеев? — подозрительно спросил князь.

Никак нет, я немец, — чиновник осторожно

 прикрыл за собой двери и предложил: — Просле­дуете дальше, тут в полверсте у меня избушка для Отдыха, там не услышите сего запаха.

По дороге князь выпытал у чиновника, что тот годом назад назначен в Ливеиск почтмейстером, не женат, образование получил в Бонне.

— Вот вы то мне и нужны,— обрадовался князь. —Я попрошу вас завтра же побывать у меня в Никитовке, и я передам вам книги и журналы для распространения. Надеюсь, умные и грамот­ные люди здесь есть?

- Как не быть, ваше сиятельство! В уезде че­тыре школы для подлого народа, два училища — мирское и церковное. А дворяне по поместьям— все отставные офицеры со своими благородными родителями подчас... Однако интересуюсь — на какой предмет вам эта бесплатная раздача книг?

Князь гикнул на заозоровавшпх собак и отве­тил:

—    Вот в Никитовке все и объясню. И резко вскинул к плечу свою испытанную тульскую крем­невку. Полыхнул выстрел, в кустах затрещали вет­ки, и гончие резко метнулись на этот треск.

3

Девочка с трудом поднимала веки, сон оконча­тельно сморил ее, и мы перевели Лизу на диван, укрыв теплым пледом. Порфирий Абрамович по­тарахтел ложечкой в чашке и вернулся к своему рассказу.

—    В воскресенье па почтовых отправился я с визитом к князю. Прежде не бывал в Никитовке, но по ароматному запаху свежей тушеной свини­ны— готовили вчерашнего вепря, охотничью уда­чу князя — сразу направили кучера к одноэтаж­ному дому с колоннами и молодым садом вокруг. По широкой аллее проводил меня важный ма­жордом. Я мельком отметил, что хоромина плохо обжита, шпалеры пора бы менять, да и картины по стенам тусклы, и зеркала туманны. Хозяин встретил в турецком халате, и это меня немного покоробило. Но Николай Никитич предложил мне трубку, извинился за свой вид и вывалил передо мной на стол сотни две книг и журналов.



—  Тут, — указал он, —вековая человеческая му­дрость. В издательстве Новикова печатаем мы эти книжки но разным областям науки, искусства и богословия. Бы слышали о масонском братстве? Так вот я —масон. Весь мир, вся природа кричит о том, что Бог есть, но вы, скудоумные, его не ви­дите.

—   Но масоны — тайная организация?—'Спросил я.— Тогда вы иротивузаконные, а значит, подле­жите наказанию. Не навлечет ли па меня гнева начальства распространение сих книг?

Трубецкой усмехнулся и хлопнул в ладоши. По­явился знакомый мажордом. «Платье мне! — Ко­ротко бросил ему князь, и пока потом одевался, внушительно, словно выговаривая, поучал меня:

—   Похож ли на заговорщика я, один из глав­ных вельмож и столпов Империи? Мой отец слу­жил президентом военной коллегии, а все предки даже далее седьмого колена известны на Руси за верных слуг и помощников государей. Да знаете ли вы, господин Альбом, что в мою московскую ложу входят люди с такими фамилиями, что от одного перечня которых у вас перехватит дыха­ние! Мы что —враги престола? Нет, мы его опо­ра и это лишь по первому впечатлению можно принять масонов за всемирную секту. Да, в мас­штабах мира мы признаем равенство всех перед Богом. Но в границах империи мы стоим за то, чтобы раскрыть божественный смысл во благо От­чизны. Да вот, чтобы долго не убеждать, озна­комьтесь хотя бы с одним из этих журналов.

Трубецкой наугад поднял со стола брошюру и протянул мне. «О вольнодумных и неверующих. Сочинение архимандрида Троицкого Колязинского монастыря преподобного Феоктиста».

—   Как, — переспросил я, — и духовой пастырь — масон?

—  Я вас уже полчаса убеждаю в том, что мы и сильны людьми, которые составляют славу Рос­сии. И уж коль и вам предлагаю вступить в на­ше братство, то знаю, что вы, при своем ничтож­ном звании, должны принять это за чветь.

Вельможа окончательно облачился в кафтап и пристегнул к поясу дворянскую шпагу.

- Считаю, что мы договорились. В феврале жду вас в братство со степенью ученика... Кстати, вы не забыли привезти ко мне на кухню грибы, что я купил у вас давеча?

4

Полно-те, уж не сон ли это, не галерея ожив­ших портретов? Сиятельные братья графы Пани­ны, князь Куракин, герцог Александр Виртемберг- скпй, граф Станислав Костка-Потоцкий, граф Алек­сандр Остерман-Толстой, генерал-майор Бороздин, Карл'Осипович О-де-Сион, Александр Болашов и прочие, и прочие, как говорится. Признаться, валуйский бригадир Леонтий Кирпилев ожидал уви­деть в масонской ложе екатериниских вельмож, но не столько же!.. На высоком, вроде трона, соору­жении, восседал Николай Никитич Трубецкой.

Их, семерых соискателей звания ученика, при­нимали сегодня в ложу. Стоял рядом с ливенскнм почтмейстером Порфирием Альбомом, бригадир чувствовал непривычную для себя отропь от та­инственной обстановки посвящения. Даже забыл, что получасом тому Порфирий в приемной шепо­том попросил руки дочери бригадира —Ксении. До таких ли мелочей тут, когда скоро станешь посвященным — причастным к великим тайнам!

На троне замер Мастер. Первый и Второй над­зиратели подвели бригадира к ковру с магичес­кими знаками и распластали на нем липом квер­ху. Оратор начал в полной тишине представлять вступающего, речитативом выдавая в нем пример­ного христианина и гражданина. Секретарь все записывал на длинный лист, а Брат-Страж зорко следил за тем, чтобы с глаз испытуемого не спол­зла белая повязка.

Потом Кирпилева подняли с копра, распустили повязку на лице. Мастер Стула громко спросил;

—   Поклянешься ли ты на святом Евангелии ни­когда не открывать масонских тайн, быть послуш ным воле братства? Тогда опусти руку на Писа­ние и повторяй за мной.

И бригадир, совсем уж ничего не соображая, начал повторять за Трубецким почти непонятные ему речи. И лишь когда Казначей подошел к не­му с ларцом за первым взносом, Кирпилев вдруг невпопад подумал: «А хоть бы и за коллежского регистратора. Он молод, к карьере горазд, непло­хой парой сыграет Ксении».

И отсыпал в шкатулку пядьдесят рублей сереб­ром — двухгодичное свое жалованье.

5

«И впрямь - старею» — огорчился Николай Ни­китич, заметив, как равнодушно скользнула по не­му взглядом императрица. Но причина тому ока­залась другой.

—    Князь, — холодно начала аудиенцию Екате­рина,— я пригласила вас, чтобы высказать свое крайнее неудовольствие. Вы, оказывается, у нас— записной вольнодумец. Не перечьте!.. Иначе как объяснить ваше участие в богопротивном общест­ве масонов? Теперь я распорядилась учредить ко­миссию по расследованию поведения ваших лож. А главного смутьяна Николая Новикова — за его запретную типографию уже заточила в Пет­ропавловскую крепость. Пущай его поумничает в каземате. Вы же отправляйтесь к себе в Москву и ждите высочайшего указа о своей судьбе. А де­ятельность масонов по всей России от сего числа я запрещаю... Ступайте.

И, не дав поцеловать руки, удалилась из каби­нета. И уже в приемной князь почувствовал к се­бе холод. Пальто пришлось надевать без чужой помощи, никто не подал ему шляпы, не пожелал доброго пути.

«Я-то еще выкручусь, — по дороге в Москву раз­мышлял Мастер Ложи. — А вот как быть простым ученикам и товарищам?.. Непременно надо упре­дить о беде моих .ливенских да валуйских одно- думцев. Хоть бы успели бумаги пожечь».

И в Москве переменилось отношение к князю. Кончились визиты к нему других вельмож. Его переставали узнавать на улицах даже должники, а жена Варвара Александровна предложила:

—    Давай уедем в имение под Саратов или в Никитовку. Авось переживет тревожную пору.

Не успели. Морозной январской норой приска­кал к главнокомандующему Москвы фельдъегерь о двуконь с указом царицы. И в тот же день за­читаны Мастеру Ложи «Гармония» Николаю Тру­бецкому параграфы. «Дабы искоренить преступное вольнодумство и покарать его носителей повеле­ваю отправить в опалу князя Николая Трубецкого с супругой в его отчину Никитовку, Ливенского уезда в оставлении в дворянском сословии, чтоб чувствовал наш гнев, к месту ссылки сопровож­дать его в двухконном экипаже при полицейской охране с обнаженными клинками».

6

—    Да-с, сударь мой, — Прокофий Альбом при­слушался к удару часов в коридоре и встревожил­ся.— Через час нам с Лизой надо удалиться, по­сему позвольте еще чашечку чаю, а я постараюсь закончить.

Так вот. Когда я вернулся из Москвы уже масоном, то скоро почувствовал неприязнь со сторо­ны капитана-исправника Карташова. Он беспри­чинно задержал мое производство в следующий чин, велел доставлять ему к досмотру всю адре­сованную лично мне почту, а однажды прямо ска­зал:

—      Извольте снять с форменного сюртука сию мерзость,—и брезгливо пальцем в перчатке ткнул в масонский мой знак — серебряный ромбик с че­ловеческим глазом, тиснутым внутри. На время от гонений спасла моя женитьба на дочери валуй- ского бригадира Кирпилева. Но как только исп­равнику стало ведомо, что и тесть мой — из сою­за вольных каменщиков — то напрочь запретил мне поездки в Валуйки даже по казенной надобности.

Как-то в конце зимы девяносто второго года Карташов вызвал меня в уираву и, не поднима­ясь из-за стола, прочел указ государыни о запре­щении масонских обществ. Потом сам обмакнул в бронзовую чернильницу гусиное перо и протянул мне.

—   Извольте немедля написать отречение от сво­их еретических убеждений, иначе я возьму вас тут же под стражу. Кстати, тесть ваш за то же самое отделался пока тоже легким испугом — его лишь отправили в отставку. И всю вашу масонскую ли­тературу я арестовал.

—   Что мне оставалось делать? — Альбом вновь запустил пальцы в табакерку.— Я написал отре­чение. А еще через неделю вместе с Карташовым и уездными чиновниками встречали мы опального князя. Когда на крутой дороге со стороны Бирю­ча показалась простая карета, запряженная парой худых гнедых кляч, некоторые даже прослезились.

Карета остановилась рядом, полицейский офи­цер передал Карташову пакет:

—   Извольте принять под гласный надзор госу­дарственного преступника князя Трубецкого! Кста­ти, где тут у вас приличный трактир? Мои люди промерзли до мозга костей, ©ткинув дверцу, на снег ступил сам князь. Размяв суставы, он бро­сил нам полупоклон и сказал, обращаясь к Кар­ташову:

—   Надеюсь, вы не будете мне слишком досаж­дать своим надзором, за что буду вам особо бла­годарен.

Коротко бросил мне: «Добрый день, сударь», под локоть отвел меня в сторону и сказал:

—    У меня под Саратовом, рядом с вашей не­мецкой колонией — имение. Уходите немедля со службы и уезжайте от греха. Времена скоро пере­менятся, я вас тотчас и вызову. И истомленные гнедые повлачили лыжную карету в Никитовку.

Альбом помолчал. Он встрепенулся лишь, кода часы ударили еще получас.

—   Да-с! — вновь начал он. — К радости Карташова, я уже через неделю увез супругу под Са­ратов. Там скромно и жили мы до восшествия на престол наследника Павла Петровича. Сей Импе­ратор в первый же день царствования в числе прочих крупных масонов помиловал узника Пет­ропавловской крепости Новикова и принял их во дворце, Он вернул им звания, а Николая Никито- ча Трубецкого сделал даже сенатором. И не муд­рено — ведь сам Павел Петрович вступил в ма­соны еще в бытность свою наследником. Ну, а уже князь Трубецкой скоренько оживил москов­скую ложу, а меня вернул с повышением в чине к прежней должности — почтмейстера. Только те­перь уже по упразднении Ливенского — в Бирюченский уезд. Вернул князь из служебного за­бвения и моего тестя. Леонтий Леонтьевич Кирпиилев вошел в военно-походную ложи и даже слу­жил в Отечественную войну при лейб-гвардейском конном полку ложи Военной верности. Господин Альбом тут усмехнулся:

—   Чтоб не позабыть. В год кончины одного из самых крупных массонов России — сиятельного князя фельдмаршала Михаила Илларионовича Голенишева-Кутузова, уже в Пруссии в кавалерий­ском наскоке сшибли из седла, а потом францу­зы в числе убитых едва не метнули его в моги­лу. Да заметили известный знак на груди — и призадержались. Оказалось — и среди неприяте­ля в бранном деле масоны встречались, они-то и спасли лейб-гвардейца как соратника по убежде­ниям.

 ...Часы пробили три. Почтмейстер поднялся, при­стегнул саблю, завернулся в шарф:

—    Увы, нам пора, — сказал он, опуская на го­лову башлык. Но тут я не выдержал:

—   Простите, Порфирий Абрамович, — осторож­но заговорил я, принимая от него плед с дивана. Ведь вы неспроста привели ко мне девочку. Она имеет отношение к вашему рассказу?

—    Самое непосредственное, — согласился со­ветник, — из-за нее-то мы и отправляемся сей­час в ночь. Вчера в городскую управу пришел Указ Александра I о запрещении масонства. Нам опять предстоят гонения. Четыре часа назад я получил цедулку от князя Евгения Николаевича Трубецкого, гостившего в Никитовке. Он уже семь лет, как обручен с Лизонькой. Помните, я вам о грибоварне говорил. Вот там теперь и ждет нас князь, чтобы вновь отправить в немецкую коло­нию... Чу! бубенцы. — Лизонька, отставь чашку, теперь не время. Порфирий вновь укутал дочь в неказистое пальто:

Фома Поцелуев ждет у крыльца. Простите, сударь, за беспокойство.

И они исчезли за порогом, хотя никаких бубен- нов я не слышал.

 * * *

Вот так и посетил меня Рассказчик. Пусть вы­мышленный, зато узнал я от него о Делах настоящих, о людях замечательных и не очень. О масо­нах, вольных каменщиках — людях таинственных —и не очень.

И еще я уверовал в реальность рассказа Порфирия Абрамовича, когда в старых полицейских архивах губернского жандармского управления натолкнулся на документ, предназначенный для Воронежского губернатора. Вот он весь. «Доношу до сведения Вашего превосходительства; что поручик, князь Евгений Трубецкой после известного смятения в Петербурге 14 декабря прошлого 1825 года обнаружен, наконец, в своем имении Ни­китовке, препровожден к месту совершения прес­тупления и осужден на четыре года поселений в Тобольскую губернию. С ним изъявила желание отбыть супруга княгиня Елизавета Порфирьевна Трубецкая, урожденная Альбом».