Под салютом всех вождей

ДЕТСТВО ВТОРОЕ

Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять…
                О. Мандельштам

…И вот снова пришло Время продолжить свои наивные, глупые, грустные и весёлые истории. А называться они будут не совсем понятно для моих внуков, потому что эта книга с моими новыми историями будет называться «Под салютом всех вождей».
Почему такое название – я объясню: это слова клятвы, которую мы давали в моём детстве, когда хотели, чтобы нам поверили. Потому что, когда мы говорили: «Честное слово!», – в ответ было: «Честное слово врать готово».
Почему так? Не знаю… говорить: «Ей Богу», – как-то не получалось. Ведь нам в школе и дома говорили, что Бога нет.
Правда, моя баба Надя и моя тётя Дуня всё время говорили мне, что он есть, есть Бог на небе. А им нужно верить? Конечно. Ведь они – взрослые. А папа говорит, что нет Бога. И – кому верить? Не знаю…
Та девочка из первого детства, из повести «Адвокат Горшочек» (Кстати, прочитайте, эту повесть. Или – перечитайте. А потом уж – и за эту…), немного подросла. Вернее, ей теперь уже не пять, и даже не шесть лет.
Эта девочка – я, я, я…
В самом начале детства второго ей (мне) целых семь лет, а в конце (книги и детства) – уже восемнадцать.
И вот я подступаю тихонько и очень несмело к написанию. И всё боюсь. Я боюсь, что не то напишу и не так. Вдруг не то или не о том вспомню, а особенно боюсь, если вдруг вспомню что-то о ком-то, и захочу об этом написать, а этот человек вдруг обидится… если прочитает.
Но литературный жанр (ведь эта моя книга – продолжение первой повести «Адвокат Горшочек») требует от меня правды, правды и только правды, и ничего кроме правды!
Вот только, конечно, если фантазии прибавить чуть-чуть или даже чуть больше – это совсем не помешает.… Не правда ли?
И ещё. Грустно мне. А я не хочу грусти. Время расставило на свои места все свои запятые, точки и тире.
Время, ведь оно такое доброе, когда возвращаешься в прошлое, и такое безжалостное, когда думаешь о потерях.
Оно увело меня от моей улицы, моего дома, от моих мамы и папы, от моих подруг-девочек, от моих учителей на расстояние почти шести десятков лет. Поэтому с ним нужно обращаться бережно и нежно, как только можно!
Я ничего и никого не боялась, когда писала о детстве первом. Поэтому там было всё ярким, голубым, розовым, алым. Там были радужные краски.
А здесь уже – полутона, потому что  разные мысли в голову лезут: заставляют то сделать паузу, то о чём-то вспомнить, то где-то сфантазировать, переставить действующих лиц, предложить им играть – по-моему.
А как же?
Ведь вспоминать ВРЕМЯ – это вам не точное «время действия»… Но и не – театр ведь. Потому что, если кто-то вдруг скажет: «Не верю!..», – я отвернусь, но предложу: «А сыграй-ка ты в СВОЁ время и напиши так, чтобы тебе поверили».
И только что-то, что очень сильно заставляет биться моё бедное сердце – от радости, от горя, от несправедливости, ото лжи – это опять будет цветным и, конечно же, – правдивым. Обещаю вам. Под салютом всех вождей!
…Решила я не отступать от стиля своей первой повести.  Там были лирические отступления.
А здесь – тоже они – только это будет машина времени. Она, я думаю, нам не помешает.
Прямо сейчас – и сиюминутно – мы  с вами садимся в неё и летим, летим на полстолетия и даже больше – назад. А что? Слабо? Да нисколько.
Я здесь ещё – а вы – уже там, в моём детстве втором.

МАШИНА ВРЕМЕНИ

…Я открываю перед вами невидимую дверцу. Проходите, пожалуйста. Будьте, как дома.
Раньше я бы я села за страницы большой тетради. И взяла бы в руку гусиное перо.
В прошлом веке – за пишущую машинку.
А теперь – за клавиши компьютера, как – за клавиатуру рояля. Авось, авось и как всегда, может быть, – что-то получиться. Так иногда бывает.
И вот – наплывут воспоминания (э… банально!), нахлынут слова (снова – банальность…) и потекут мысли (стоп, стоп – это уже чересчур!!!).
Я сама себя редактирую ежедневно и ежеминутно, боюсь шаблонов и версификации…
И поэтому так редко возвращаюсь к моему рабочему столу для продолжения этой моей повести. Ничего не поделаешь: так я себя приучила. Если что-то делать, то по-настоящему.
ИТАК…


ПЕРВЫЙ КЛАСС

В первый погожий сентябрьский денёк
Робко вхожу я под школьные своды

…Ох, какая ты неспокойная, ночь! Часы стучат «тик-так, тик-так»!..
Мне страшно, что опоздаю в школу. Два раза вставала посмотреть – не увял ли букет из огромных белых и фиолетовых астр. Один раз проверяла, всё ли правильно лежит в портфеле. Заодно проверила, не сломались ли случайно карандаши, и понюхала свой новенький деревянный пенал. Ах, как он пахнет свежими деревянными стружками и лаком!   
Ещё один раз вставала и подходила к часам «Павел Буре» в зале, – а там стрелки всё время никуда не спешат. Большая на двенадцати, а маленькая на трёх… Всего только три часа. Вот они как раз и пробомкали: «Бом-м, бом-м, бом-м-м»! Уже чуть-чуть рассвело. Уже видна улица и дорога за окном. Солнце такое яркое, что, кажется, все мы сегодня навсегда опоздали!..
Я проверила свою форму. Её только позавчера дошила тётя Лида с соседней улицы. Если б вы знали, какая же красивая эта моя форма! Моя форма – это коричневое платье из репса в глубокую складку (что такое репс, я не знаю, но только знаю, что это материя такая) и ещё белый фартук, такой же, как у Зоеньки, девочки, что живёт напротив (это для праздников), – этот фартук мне сшила её тётя Лёля. И ещё к форме – чёрный фартук с перелиной, как у Зоеньки (это на каждый день). И ещё к форме у меня белый воротничок и манжеты, их мне связала из белой катушечной нитки наша с Леной бабушка Муся, она очень красиво вяжет всякие кружева…
Бабушка Муся приехала к нам из города специально на несколько недель, чтобы начало учебного года прошло без конфликтов, как говорит мой папа. Она недовольно подняла голову с подушки и спросила громким шёпотом:
– Ну, чего не спишь? Слышу – уже три раза вставала, я уж подумала, что живот у тебя болит. Спи, спи... Я разбужу, как рассветёт.
– Бабушка Муся, а я не опоздаю?
– Да не бойся, мама же с тобой пойдёт. С ней не опоздаешь.
Я быстренько сняла спальную рубашку, осталась только в трусиках и надела свои новые белые носочки с узенькой розовой каёмкой, –  это чтобы не возиться утром.
Я опять укладываюсь, но сон никак не идёт ко мне, всё ворочаюсь. И... крепко-накрепко заснула.
Вскочила, когда услышала, что мама готовит завтрак. За окном уже яркое солнце. Стукнуло сердце: опоздала, уже не утро,  уже настоящий день!.. Опоздала!..
Я стала быстро надевать свою школьную форму и вдруг ничего не поняла… Форма  вдруг сделалась совершенно другой. Вчера, когда я её мерила, она застёгивалась спереди, а теперь почему-то – сзади… А я никак сзади застегнуть не могу, рук не хватает… И я с рёвом к маме, – она на кухне:
– Мам, ну никак не застегнуть! 
– Проснулась… Ну, молодец, дорогая моя первоклассница! Доброе утро.
– Доброе утро, мамочка. А когда пойдём? Застегни мне форму, пожалуйста!
– Да ещё только полседьмого. А пойдём в восемь. Посмотри на часы.
На часах действительно ещё только полседьмого.
А тут бабушка Муся:
– Да ты форму свою перверни. Перверни, говорю. Задом наперёд нацепила…
Ох, действительно, ошиблась я. Оказывается, форму я перевернула. Я с трудом повернула её правильно и белый фартук надела правильно, потому что неделю тренировалась его правильно надевать, а вот где один носок? Я уже и под кроватью искала, и под стулом. Опять я в рёв. Тут уже слышу голос папы из спальни:
– Товарищи женщины! Да обратите же, наконец, на первоклассницу внимание. Что-то она у вас потеряла.
Мама и бабушка Муся – общая тётя моей мамы и её сестёр, она младшая сестра нашего дедушки Михаила Дорофеевича, которого мы знаем только по фотографии – начали искать носок, перевернули всю мою постель, а потом увидели, что я надела оба носка на одну ногу. Но смеяться надо мной не стали. Знали, что я волнуюсь и опять разревусь. Что-то я последнее время за это утро какой-то рёвой-коровой стала.
Валерик оделся быстро-быстро, как самый настоящий солдат. Ну, так он же уже пионер! У него такой красивый красный галстук и значок пионерский! Как я ему завидую…
На часах уже семь часов!.. Праздничная линейка начнётся в восемь. Занятия – в полдевятого. До школы идти от силы пятнадцать минут. Но я тороплю маму.
А они все совершенно не спешат.
Во-первых, косы мои ещё не заплетены. А мама сама причёсывается. У мамы длинные-длинные красивые, волнистые каштановые волосы. Она заплетает их в две косы и укладывает косы в корону. Ох, какая красивая у меня мама!
А бабушка Муся не умеет плести косы. А может быть, не хочет? Она занимается с моей младшей сестрёнкой Леной, кормит её манной кашей и сказку рассказывает.
Во-вторых, папа говорит: 
– Сегодня тебя мама причешет, а сегодня вечером начнёшь сама тренироваться. Поэтому маму не торопи, она всё сделает быстро и красиво. Потом сама всё будешь делать, ты поняла? Сама. Поняла?
– Да, папочка! Поняла.
Мама заплела мои косы, и все стали любоваться мной. Папа поставил меня на стул, мама поднесла большое зеркало, и я увидела себя всю от головы до туфель. Я увидела в зеркале себя совсем не такой, какой привыкла себя видеть. Я стала немножко чужой. Но мне понравилось видеть себя школьницей. Особенно мне понравился белый фартук, только вот почему-то одно плечико фартука всё время, вот уже три раза, сползало с правого плеча. Бабушка Муся хотела приколоть его булавкой к плечу формы. Но я, решительно поправив плечико, сказала: – Подумаешь, плечико! Я буду поправлять. Некогда ведь. Скорее пойдём!
Папа крепко-крепко притянул меня к себе: – Ну, дочка, поздравляю тебя с первым учебным днём. Я сейчас пойду поздравлять своих старшеклассников, может быть, успею и к вам.
Бабушка Муся обняла меня и заплакала:
– Вот и детство твоё кончилося. Теперь школа да школа… Продыхнуть некогда будет...
На что папа почти строго сказал ей:
– Ну что Вы, Дорофеевна, ещё столько детства у неё впереди, не добежать!..
И мама тоже засмеялась и сказала мне, что детства у меня будет до самой свадьбы… До какой только свадьбы?

МОЯ НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА

Мы все вышли за калитку, бабушка Муся держала Лену за руку и махала нам вслед в разные стороны, налево и направо. Потому что мы пошли с мамой налево, а папа с Валерием – направо.
Бабушка Муся у нас – проводник дальнего следования. Она работает в поезде «Харьков – Владивосток». А то, что она говорит чуть-чуть неправильно, ничего не поделаешь. Это привычка её с детства. Как она готовит! Просто заглядение и  объедение! Её фирменный пирог с капустой, пирожки с повидлом, тефтели, поджарка – всё это из меню вагона-ресторана в её поезде. Главный шеф-повар частенько берёт её к себе на кухню – помощницей. Сегодня будет у нас праздничный обед! А потом бабушка уедет. У неё – отпуск.
…Наша школа разделена на два здания, они на разных улицах: начальная школа и средняя. Начальная на улице Первомайской, а средняя – моя очень знакомая школа – на нашей бывшей родной улице, улице Ленина.
И все эти школы работают в две смены. Потому что учеников очень много. Особенно много в эти годы старшеклассников. Они учатся даже в вечернюю смену.
Мы идём с мамой, а с нами здороваются и здороваются встречные люди и школьники. И с каждым мама тоже здоровается, с кем-то говорит, кого-то поздравляет.
Хлопают калитки, и в сторону начальной школы выбегают ученики: девочки в коричневых формах и белых фартуках и мальчики в серых костюмах-гимнастёрках и в фуражках с кокардами. Но не у всех такие костюмы. Многие мальчики идут просто в тёмных брюках, белых рубашках, пиджаках и в кепках.
Мама всё хочет взять у меня из рук букет, но я не даю. Несу сама. Я несу его в левой руке, а в правой у меня – новенький, самый прекрасный на свете, синий портфель. Он немножко тяжёлый, потому что я всё-таки положила в него все свои будущие учебники и «Конька-Горбунка», свою самую любимую книжку.
Но вот из углового дома через дорогу, где недавно поселился начальник милиции товарищ Зиновьев с семьёй, вышел мальчик с совершенно лысой причёской, один только рыжий чубчик виден под форменной фуражкой с кокардой. Это его сын Вовка. И у него!.. Точно такой же синий дерматиновый портфель!.. А я думала, что только у меня такой. Ведь у всех чёрные или коричневые.
И букет у Вовки – прямо сказочный. У него в букете – волшебные цветы гладиолусы: и белые, и розовые, и тёмно-красные с белой каймой. Этот букет несёт его мама, тётя Нина. Они идут с мамой впереди нас и говорят о чём-то – нам с Вовкой неинтересном.
И я начала дразнить Вовку слабаком за то, что тётя Нина за него несёт цветы… А Вовка сказал, что у меня в руках не букет, а веник. Вот этого-то я терпеть не стала. Я как хлопнула Вовку портфелем по башке! А он как дёрнул меня за косу, и мой красивый бант перекосился в сторону!
Когда наши мамы обернулись на наши пыхтения, то они остолбенели. Я вся растрёпанная. Плечико моего прекрасного белого фартука слезло прямо на ручку портфеля. Вовка с грязной щекой. И фуражка его в пыли.
Нас остановили и начали ругать и воспитывать. Мама заново меня причесала и переплела косы. Тётя Нина послюнявила платочек и стала тереть Вовкину щёку. Теперь у него щека стала красная, как помидор. Ну, ничего, придём из школы, я ему покажу веник… Хорошо, что пораньше вышли…
Солнце ярко сияет. Небо синее-синее. И веет тихий ветерок. День сегодня прямо, как Первое мая. Даже ещё лучше!
Школьный двор нашей Первомайской начальной школы чистый-чистый, гладкий-гладкий, он покрыт ровным асфальтом. Во дворе много детей и взрослых. Я увидела много своих знакомых девочек. Старшие девочки разговаривают друг с другом и весело смеются. Мальчишки стоят группками и тоже хохочут.
На высокое крыльцо школы вышла очень красивая тётенька в белой блузке и тёмной юбке и почему-то в красном пионерском галстуке. Как пионерка! И я слышу шёпот девочек: – Зоя Павловна, Зоя Павловна!.. Пионервожатая!
Зоя Павловна в рупор громко сказала, чтобы классы построились. И тут началось движение. Не успела я и глазом моргнуть, как дети построились в линейку. Они стали ровно перед белой полосой.
И остались только мы, первоклассники с мамами, бабушками и дедушками.
На крыльцо вышли учителя. Иван Кириллович, учитель музыки, с баяном стал перед крыльцом. И тут я увидела папу! Ура! Вот это сюрприз!..
Папа громко и совсем без всякого рупора скомандовал:
– Вторые-четвёртые классы, по три в шеренгу – подравняться! Учителя первых классов, подойти к своим детям. Пожалуйста, Анна Тимофеевна, Вера Фёдоровна.
И тут к нам подошли две тётеньки-учительницы, у них очень добрые глаза. Это, наверное, наши учительницы. Кто она – моя первая учительница?
Вот – одна учительница седая, полная, в очках, в тёмно-сером платье. Другая, молодая с серыми глазами, с русыми волосами, уложенными сзади в  пышный пучок, – в синем платье.
Кто же моя учительница?
Я вчера нечаянно услышала, как папа маме вчера вечером сказал, что у меня учительницей будет Вера Фёдоровна. Наверное, это вон та, седая… Я стала присматриваться к ней.
Но вот седая учительница, её, оказывается, зовут Анна Тимофеевна, громко называет детей по фамилиям и именам и просит подойти к ней. Я внимательно слушаю и вижу, как к ней подходят дети, меня же она не называет.
А вторая учительница стала громко читать по списку фамилии и имена. И я слышу, как она называет меня!.. Значит, это Вера Фёдоровна!
Ой, какая же она красивая!.. Она лучше всех!.. Теперь я знаю, что мой первый класс «А», я услышала, что Вера Фёдоровна зовёт нас за собой. Мы пошли к крыльцу. Нас поставили по росту и по парам. В паре со мной стал… тот самый Вовка. Мы оказались с ним самыми маленькими, и нас поставили прямо впереди всего класса.
Мой папа – завуч нашей средней школы. Он и учителя стояли на крыльце школы, а мы, первоклассники, стояли перед другими учениками и смотрели, как несут пионерский красный флаг, слушали, как стучит барабан «тра-та-та-та, тра-та-та-та», как дудит в горн красивый и высокий пионер.
Я присмотрелась и узнала в нём своего старшего троюродного брата Володю. Ах, как же он хорошо дудит  на своём горне!..
А потом Иван Кириллович заиграл на баяне, а все пионеры запели очень красивую пионерскую песню, – а я её тоже знаю, потому что этот гимн часто поют по радио и ещё его поют мои девочки-подруги с улицы: Тамара, Зоя, Тоня. Это пионерский гимн:
Взвейтесь кострами синие ночи,
Мы пионеры – дети рабочих…
Зоя Павловна поздравила нас с первым днём учёбы, а красивая старшая девочка Алла запела звонко песню:

Тропинка первая моя
Лети от школьного порога.
Пройди все земли и моря
И стань счастливою дорогой.
Мой папа сказал хорошие слова и про школу, и про Родину. Он поздравлял всех учеников, а не только нас, первоклассников.
Потом, конечно же, и нас – тоже. Он пожелал нам учиться на «хорошо» и «отлично», – это значит, на «четвёрки» и «пятёрки». Я очень гордилась, как мой папа говорил о Родине.
А потом прозвенел звонок-колокольчик, и нас повели в классы!

ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

Я уже сто раз бывала в школе, но не в этой, начальной, а в той, где работают мама и папа. Я была даже в старших классах. Я не раз сидела там за разными партами. И когда я садилась, то ноги мои болтались и не доставали до пола. А здесь!.. Вот это да! Парты были такие же чёрные, но такие маленькие и удобные, что как раз пришлись по нашему росту.
Парты в классе стоят в три ряда по пять.
Вера Фёдоровна стала рассаживать нас так: мальчик с девочкой, девочка с мальчиком. Правда, не всем хватило пары. Девочек было больше. И оказалось нас даже  очень много. Вот ещё для двух девочек принесли парту и поставили в самый конец класса.
И опять у меня сегодня огорчение! Меня Вера Фёдоровна посадила за первую парту на втором ряду, прямо перед своим столом, с тем же самым рыжим Вовкой. Это потому что мы самые маленькие по росту.
Вера Фёдоровна стала с нами знакомиться и спрашивать, умеем ли мы читать и считать. Многие дети читать не могли. Некоторые говорили, что знают буквы. Вера Фёдоровна их проверяла. Дети показывали буквы на плакате и считали – кто до десяти, кто до двадцати.
Я не знала, что же мне говорить. Я ведь давно читаю. И не детские даже книжки, и считаю до скольких угодно. И когда Вера Фёдоровна спросила меня, что же я знаю, я сказала, что умею читать, что я прочитала «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого… Что я считаю даже до тысячи. Вера Фёдоровна внимательно посмотрела на маня и покачала головой… Потом Вера Фёдоровна попросила меня посчитать, я начала считать. Считала, считала, сама даже уморилась.
– А сколько будет дважды два?
– Четыре.
– А пятью пять?
– Двадцать пять. Это мой брат Валерий так говорит.
– А шестью восемь? А семью семь?
– Не знаю…
– Да, недоработочка… Нужно было бы с ней таблицу выучить… И прямо – во второй бы, – тихонько сказала сама себе Вера Фёдоровна.
Но вот раздался звонок. Это переменка, я уж знаю.
Оказывается, некоторые девочки и мальчики давно были знакомы друг с другом. Они вместе ходили в детский сад. А я в детский сад никогда не ходила. Я была «домашней».
После переменки начался второй урок. Вера Фёдоровна сказала нам, чтобы мы достали пеналы и тетрадки. Стало очень шумно. И Вера Фёдоровна стала учить нас тишине. Это мне понравилось.
Я ведь знаю игру про облезлую кошку, там нужно говорить: «Тишина, тишина, баба лезет с кувшина, кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест, кто засмеётся, тот кошачьей крови напьётся». Но Вера Фёдоровна, наверное, такого не знает, а то бы все сразу затихли бы. Надо бы ей рассказать эту приговорку как-нибудь и научить её…
А как правильно сидеть за партами? Нам Вера Фёдоровна  показала на плакат, где была нарисована девочка в коричневой форме и в белом фартучке, совсем как первоклассница. Она сидела прямо за партой, не горбилась. А руки у неё были сложены перед собой на крышке парты одна на другую.
Потом мы учились правильно поднимать руку. Это, если ты хочешь что-то спросить или хочешь ответить на вопрос. Нужно поставить одну руку на локоть и ждать, когда тебя спросят. А вверх всю руку поднимать неправильно. Так нас учила Вера Фёдоровна.
Вот мы достали тетради и карандаши. Тетради были расчерчены в косую линейку. И Вера Фёдоровна показала нам, как писать палочки по линейкам. Это, конечно, интересно. Хотя мне хочется всё-таки писать пёрышком и чернилами, как мой брат Валерик, но, видимо ещё нельзя. Это, наверное, завтра будем…
Потом Вера Фёдоровна нас снова построила по парам, – как мы сидим за партами, и сказала нам, чтобы мы запомнили, с кем сидим. Ну, уж я-то Вовку запомнила!..
Вера Фёдоровна приказала нам идти на школьный двор. Там с нами Зоя Павловна стала играть в «гуси-лебеди» и в «ручеёк», а потом она сказала, чтобы  девочки завтра уже не приходили в белых фартучках, а надели чёрные. А белые фартучки – это парадная форма.
И ещё нам сказала красивая Зоя Павловна, чтобы мы сказали своим мамам, что нужно сшить чёрные нарукавники, это чтобы не протирать рукава. Это нужно сделать не только девочкам, но и мальчикам.
Во дворе кроме нас были и старшие ребята. И Зоя Павловна сказала  пионерам, которые живут на улицах там же, где и первоклассники, развести их по домам.
Это было пионерское поручение. Вот как! Когда же и я буду пионеркой? Когда и мне будут давать эти самые пионерские поручения?
Вовка шёл впереди с другими старшими мальчиками. Те что-то рассказывали, оборачивались на нас, девочек, и смеялись. Дураки какие-то…

ПРАВДА ОБ УЧЕНИИ

…Хотите, я скажу вам самую настоящую правду?
Мне было скучно учиться. На уроке чтения дети учили буквы по букварю, а я сидела, молчала, как мышь, но мне хотелось что-то делать. И я смотрела и смотрела на плакатную девочку и представляла, что она живая. И… вот она вдруг зашевелилась, наклонила голову. Сейчас она что-то скажет, наверное, мне…
И в это самое время меня окликнула Вера Фёдоровна. Она сказала, чтобы я читала по слогам. «Ма-ма мо-ет раму». Я быстро сказала: «Мама моет раму». Вера Фёдоровна сказала, чтобы я это всё прочитала по слогам. А я сказала, что так читать неинтересно. И Вера Фёдоровна меня наказала. Она приказала мне не садиться, а стоять за партой. Она сказала, что нельзя не выполнять её приказания. И сказала, что я хвастунья. И дети начали меня дразнить хвастуньей. И мне стало очень обидно.
Но потом Вера Фёдоровна разрешила мне сесть и сказала детям, чтобы они перестали меня обзывать хвастуньей, потому что, – так Вера Фёдоровна сказала, что я и правда умею читать, как взрослые школьники. И ещё она всем сказала, что я должна буду помогать другим – правильно читать. А правильно – это всё-таки по слогам…
Вера Фёдоровна – теперь для меня главный авторитет. «Вера Фёдоровна так сказала, Вера Фёдоровна меня похвалила, Вера Фёдоровна разрешила», – теперь всё время звучит у нас в доме. И мама и папа очень этим довольны, я так думаю…
На уроке арифметики дети складывают единицу с единицей или двойку с тройкой. Мы принесли в класс палочки. Их нужно было принести по десять  штук. Папа мне нарезал этих палочек даже больше, целых двадцать. А мне было опять скучно. Я складывала эти палочки, перекладывала, строила из них на парте колодцы. За этим занятием застала меня Вера Фёдоровна. И опять она наказала меня. Я стояла за партой и скучала.
На уроке письма я быстренько написала эти противные карандашные палочки-заборчики целых два ряда, и опять мне делать было нечего. Вера Фёдоровна подошла ко мне и сказала, чтобы я написала этих палочек пять рядов. Я и это быстро выполнила. Какая скука!
Я понимаю, что Вера Фёдоровна учила меня усидчивости и терпению. Да ещё и закон был тогда, пока все дети в классе не научатся писать хорошо карандашом, все начнут писать чернилами попозже.
И тут вдруг Вера Фёдоровна сказала, чтобы я завтра принесла чернильницу и пёрышки со звёздочкой. И ещё трём другим девочкам и двум мальчикам тоже сказала.
Ура! Да здравствуют чернила и чернильница! Наконец-то!..Наконец-то!

ЧЕРНИЛЬНИЦА-НЕПРОЛИВАЙКА

– Ага! Ага!.. – сказала я Валерику, – Ага! – а мне Вера Фёдоровна сказала завтра принести чернильницу.
– Ну и что? Чего хвастаешь?!
– Я не хвастаю…
– А чего ж ты?
– А у тебя вторая чернильница есть?
– Есть!
– Покажи…
– Вот. Уже и чернила есть.
– А это мне?
– Тебе.
Вот какой у меня старший братик! Добрый-предобрый… Он специально для меня держал в запасе чернильницу. Он же – пионер!
Теперь мешочек нужно сшить для моей непроливайки. Или мне попросить тётю Лёлю связать мне кружевной мешочек, как у Зоеньки?
Я иду к Зое и рассказываю ей, что мне разрешила Вера Фёдоровна чернилами писать. И тётя Лёля мне вручила вязаную из белой нитки красивую сумочку для чернильницы, как у Зои.
– Ты только аккуратнее ходи с чернильницей, – говорит тётя Лёля.
И я утром шла тихо-тихо в школу.
Да! Я шла очень тихо. Но по дороге мне опять встретился этот противный Вовка. Он начал дразниться.
– Чучело-чебучело! Чего хвастаешь?
– Уйди, Вовка! Как дам!
– Чернильница-дурильница!..
– А ты – карандашик-дурашик!
– Ах ты – гадина-говядина!
Этого я уже терпеть не смогла. Я замахнулась на него портфелем. О, ужас! Ведь к ручке портфеля была привязана сумочка с чернильницей.
И… на моём портфеле появилось фиолетовое пятно, и сумочка стала наполовину фиолетовой. Вот тебе – и непроливайка!..
– Ага, Вовка! Я Вере Фёдоровне скажу, что ты дразнишься.
– А я своему отцу скажу, он тебя в МГБ посадит.
А ведь Вовкин отец – начальник милиции… Что теперь будет?
Я шла в школу и ревела навзрыд. Мне жалко было портфель, мне жалко было красивую кружевную сумочку, мне страшно было этого слова МГБ.
А Вовка шёл сначала впереди меня и оглядывался. Показывал мне язык. А потом вдруг остановился и уже почти у порога школы тихо сказал.
– Я больше не буду. Не ябедай Вере Фёдоровне. А то папка отлупит меня.
Я посмотрела на его бледное в мелких веснушках лицо и поняла, что мне ничего говорить Вере Фёдоровне не надо.
Мне Вовку стало жалко. Вовку папа его очень сильно бил ремнём.
…Ах, белая чернильница-непроливайка с голубой каёмочкой... (Гм-гм!.. Это вам не напоминает кого-нибудь и что-нибудь?..).
Девочки и мальчики с моей новой улицы носили их в маленьких мешочках на верёвочках, привязанных к ручке портфеля. Правда, нужно было ходить с этим мешочком очень-очень осторожно. Хотя и непроливайка, но часто всё-таки мешочки эти были все в чернилах… и портфели тоже. Потому что, когда идёшь быстро, мешочек дрожит в такт шагам, чернила выплёскиваются, хоть и до конца не проливаются. Вот потому и – «непроливайка», наверное…
А ещё нужно срочно сшить из тряпочек перочистку. Она сшивается так: берутся несколько лоскутиков, штук пять или шесть, и лучше, если эти лоскутики из байки или из пальтовых материалов. Вырезаешь из них кружочки, для этого нужно поставить ту же чернильницу на лоскутик, обвести мелом по окружности, вырезать ещё несколько, и вот вам почти готовая перочистка. А почему она ещё не готова? Да потому что нужно в центре всех кружочков пришить пуговицу, то есть сшить все лоскутики пуговицей. Девочки старались пришить какую-нибудь, но самую красивую. А у мальчиков пуговицы самые обыкновенные – пальтовые.
Для чего, вы спросите, нужна эта самая перочистка? Да для того, чтобы чистить и протирать от лишней грязи пёрышко «звёздочку».
А грязь бывает разная. Иногда даже в чернильницы попадают мухи.
А как они попадают? Да это мальчишки ловят и бросают их в чернильницу. Я тоже это умею делать, потому что — тренировалась...
И вот, представьте себе, вытаскиваешь пёрышко из чернильницы, стараешься, даже язык высовываешь, потому что сосредоточенно думаешь о нажиме и волосной линиях, а тут тебе «плюх!..» – клякса… Огромная, безобразная, похожая на паука…
…А ещё иногда — в чернильницу вбрасываются кусочки промокательной бумаги. Кусочек промокашки нужно тщательно прожевать, чтобы сделать из неё маленький-маленький тугой шарик.
Потом этот шарик вбрасывается потихоньку кому-нибудь в чернильницу…
Кому? Кто тебе чем-то неприятен. Кем? Тс-с-с…
НЕ-ИЗ-ВЕСТ-НО…
Каюсь. Однажды я сама сунула такую бумажку, совсем м-а-а-ленький кусочек, противному Вовке, чтобы не хвастался, что у него есть карандаш с разноцветной, как радуга, шкуркой, Этот карандаш ему подарил его отец.
И вот у Вовки хлопнулась в тетрадь клякса, такая огромная и безобразная клякса!..
И у него теперь будет двойка. У Вовки слезинки поползли по щекам. Теперь Вовку отец будет бить ремнём.
Что же это я наделала? Сказать об этом моём поступке Вере Фёдоровне? Она ругать же меня будет…
А Вовку ведь отец будет бить больно… Ну что же, ну что же мне делать? Просить у Вовки прощения?Сказать обо всём Вере Фёдоровне?
И то, и это страшно…
Но Вовку же отец бить будет!..
И я говорю громко:
 – Вера Фёдоровна! Это в моей чернильнице сидела клякса, а Вовка вмакнул в мою чернильницу. Он не виноват совсем.
– Не вмакнул, а обмакнул. В твою?
– Да. В мою...
– А почему ты не сказала ему, что у тебя там клякса будет?
– Я забыла…
– Ну, вот что, Володя,  давай сюда свою тетрадку.
И Вера Фёдоровна что-то делает с тетрадкой Вовки. Она вытаскивает из неё два листика и вставляет в неё новые тоже два. Я смотрю на руки Веры Фёдоровны, и она мне кажется волшебницей очень-очень доброй. А Вовке я потихоньку протянула новое пёрышко для ручки.
Вовка вытер ладошкой щёку и смотрит на меня, а потом он показал мне язык. Ну, и я ему – тоже. В общем, мы помирились…

ИСТОРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
О ПРОМОКАШКЕ

А что такое промокательная бумага, вы спросите?.. И для чего? Сейчас я вам объясню. Чернила ведь жидкие. А когда нужно перевернуть страницу тетрадки, нужно долго ждать, пока просохнут буквы.
У папы на столе – есть ещё самая расчудесная вещь. Она называется пресс-папье.
Как же вам описать её? Она похожа на лодку или на качели для малышей, на кресло-качалку, которую я видела у одной старенькой учительницы, к которой мы с мамой иногда ходим… А наверху, на гладкой гранитной доске – красивый извилистый узор. А посередине – круглая ручка-грибок. Нажмёшь на одну сторону «качелей», приподнимается другая.
Я сажаю своего пупсика на одну сторону, на другую – маленького пластмассового медвежонка и качаю их на замечательных качелях.
Но, к сожалению, это опять то, что брать нельзя.
Во-первых, она очень тяжёлая, потому что сделана из камня гранита.
Во-вторых, – и самое главное, как говорит мама, – «это тебе не игрушка, в конце концов»…
В-третьих, если нечаянно выпачкается промокательная бумага на основе, а папе или маме вдруг нужно будет что-то промокнуть в их нужных бумагах, то можно выпачкать эти самые нужные бумаги…
Признаюсь, – было, было, было…
А заправляется пресс-папье так: нужно взять эти «качели», и закрепить на них промокательную бумагу не тетрадочную, а специальную – длинную и шириной точь-в-точь как ширина пресс-папье. Эту «взрослую» промокашку закрепляет папа…
И, как говорится, промокай себе, сколько хочешь.
Ну, в общем, так: пресс-папье – это такие качели для промокания написанного чернилами. Вот!

НАШИ С ПАПОЙ И МАМОЙ РАЗГОВОРЫ

*   *   *

Сейчас я немного отвлекусь и расскажу, как мы с Леночкой познавали мир слов. И вообще – мир.
Леночка  спрашивает у мамы:
– Мама, вот у дедушки Ивана Михайловича бабушка – Евдокия Ивановна… А почему же  наш папа – Иван Яковлевич, а ты не Елизавета Ивановна, а Михайловна?
– Ох, Ленок, ну и вопросы ты задаёшь! Просто у бабушки Дуси отца звали тоже, как и Ивана Михайловича – Иваном. А Ивановна – это отчество. Вот и у вас с Таней и Валериком отчества – Ивановичи. По папиному имени. Поняла?
– Да.


*   *   *

…Я познакомилась с девочкой Валей, которая совсем недавно поселилась с папой и мамой на самом краю нашей улицы. Она опять старше меня. На целых два года. Ну, просто обидно! Только мальчишки на нашей улице – мои одноклассники.
У неё фамилия – Наркевич. Папа её работает в нарсуде. (Это такое здание на улице Ленина под зелёной крышей, с вывеской над дверью, там написано большими буквами – районный НАРСУД). 
Папа Валин – ад-во-кат. Это она так сказала. А кто такой ад-во-кат, я не знаю. Пойду, спрошу у папы.
– Папа, вот скажи мне… Я не совсем понимаю. Что такое нарсуд?
– Это значит – народный суд. Нар – это сокращение – народный. А суд – тебе понятно, что это?
– Суд – значит судят.
– Да.
– А кевич, значит, – народный адвокат, так что ли?
– Почему это?
– Но ведь Валин папа работает ад-во-ка-том. А его все называют – Наркевич.
– Таня! Это фамилия у него такая…
– А почему – нар? В сокращении  – народный?
– Да нет совсем… Как тебе объяснить? Нар – это начало фамилии…
– А кто такой ад-во-кат?
– Адвокат – это значит – защитник.
– Ух, ты!.. Вот это да! А у Людочки со Слободки дядя тоже работает в нарсуде, а фамилия его очень похожая на Наркевич, он – Шмулевич. Это тоже что-то значит? Он тоже что-то делает в суде?
– Да. Как ни странно, он работает он там. Бухгалтером.
– А это – кем?
– Деньги выдаёт в зарплату работникам суда.
– А откуда у него деньги?
– Ох! Ну и вопросики же у тебя!..

*   *   *

…Вспомнила, как Леночка спрашивала у папы:
– Папа, бабушка Евдокия Ивановна жена Ивана Михайловича. А он кто ей – жён? И мама – твоя жена. А ты ей тоже – жён?
Слышу, как папа заливисто смеётся и говорит.
– Ну и словесные же игры с тобой! Хоть книгу пиши…
– Какую?
– Это, как у Корнея Чуковского, – «От двух до пяти».

ЗОЕНЬКА

…Я учусь в первом классе. Зоя – моя старшая подруга, она – пионерка, член совета пионерской дружины нашей школы, –  в третьем. Но мы дружим. Нам с ней вдвоём интересно. Мы читаем одни и те же книжки. Мы хитрые: ходим вместе в детскую библиотеку, договариваемся, какие книги будем брать, обмениваемся ими, потому что читаем запоем.
Мне выдают книги «не по возрасту», потому что я читаю с четырёх лет, и все детские книги, которые читают мои ровесники, уже мною прочитаны до школы. А она берёт те, о которых договариваемся заранее. У нас сейчас Майн Рид. У меня первый том, а у Зои – второй.
Но мы ещё и рисуем. Я индейца из книги, а Зоя красавицу из своей книги.   
На столе в узенькой – в одно окно – комнатке Зои горит керосиновая лампа. С нами вместе сидит тётя Лёля и вяжет свои нескончаемые кружева. Это я так называю: тётя Лёля. А Зоя зовёт её просто – Лёля. И других своих тёть она зовёт: Шура и Нюра. Так она и они привыкли…
За окном чёрный ноябрь. Только вчера был снег, а сейчас моросит дождь со снегом. На улице неуютно. Домой идти через дорогу, я вижу освещённые окна своего дома и всё  посматриваю на часы, потому что в восемь часов уже нужно уходить. А от книги оторваться невозможно. Но вот уже без пяти восемь, и Лёля говорит Шуре: – Пора. Шура, одевай девочку.
Я возражаю, говорю, что сама умею. Но Шура всё равно по-своему завязывает мне платок, да ещё свой сверху повязывает.
– Нет, меня не обманешь – не обдуришь (Так всегда почему-то любила приговаривать тётя Шура), там ветер и холодюка.
– Зоя, я завтра приду. Давай будем в театр играть?
– Хорошо. И рисовать будем.
– У меня карандаши не починенные.
– Не непочиненные, а незаточенные, – поправляет меня Зоя.
– Я заточу, – отзывается тихо тётя Лёля, – приноси все.
Выходим с тётей Шурой на улицу. А там и, правда, – ветер, холодно, мокро!.. Она подводит меня к крыльцу, стоит, пока мне откроют на стук.
– До свиданья, деточка, приходи к нам опять завтра. Я блинчиков напеку. Будете есть с Зоенькой. Ей без тебя скучно, меня не обманешь – не обдуришь, ты хорошая девочка, не то что другие… Приходи, приходи обязательно.
Мама открывает дверь и просит Шуру зайти.
– Нет, нет, – быстро говорит Шура, – побегу я, а то дома дел много-много.
– А Зинаида что, ещё не пришла?
Нет, ещё в конторе. Работает, работает всё. А можно я платочек заберу?
Мама снимает с моей головы её тёплый клетчатый платок, а Шуре всё не хочется уходить, поговорить, наверное, хочется.
– Хорошая у вас девочка. Они так дружат с Зоенькой!
– Ну и хорошо, – говорит мама, – она тоже хорошая у вас.
– Они и читают, и рисуют, а ваша даже лучше рисует – меня не обдуришь – не обманешь.
Но мама уже замёрзла у двери. А неудобно дверь закрыть перед тётей Шурой.
Я говорю маме:
– Мам, пойдём скорее, я покажу, как я нарисовала натюр-мотр.
– Не натюр-мотр, а натюр-морт.
Тётя Шура ещё разок погладила меня по голове и быстренько, как она всегда говорит, сказала:
– Ну ладно, до свиданьица, я побежала…
– Пока, тётя Шура
– Не пока, а до свиданьица… До свиданьица.
Я захожу в дом, где все мы живём. Кот Генка – полосатый, хитрый и ласковый кот, любящий есть всё: рыбу, сметану, солёные огурцы, сырую картошку – сразу прыгнул мне на плечо.
Моя младшая сестричка Лена тянет мне книжку –  почитать. А я терпеть не могу читать вслух. У меня во рту «каша». У меня мысли бегут впереди слов.
Вот с этой «кашей» борются мама и папа этим самым моим чтением книг вслух. Ну, не люблю я читать этих мойдодыров всяких…

ПОЧТИ ВДНХ

Опять я с вами, мои дорогие читатели, в другом времени.
Мы всей семьёй идём на выставку, которую папа назвал: «Почти ВДНХ!..».  Чтоб вам было понятно  – Выставка Достижений Народного Хозяйства.
ВДНХ – в Москве, а у нас, в каждом районе, тоже каждую осень проходят выставки народного хозяйства. Строятся павильоны для каждого колхоза, украшаются снопами пшеницы, яркими лентами, цветами, шарами, гремит музыка из репродукторов… Выставки-ярмарки – очень весёлые и праздничные.
Кто видел фильм «Кубанские казаки»? Так у нас почти всё – по фильму: и физкультурные соревнования, и лазания на высокий столб за призами, и песни, и пляски!.. Только на конях не скачут.
На прилавках перед каждым павильоном – яблоки, груши, овощи разные, корзины, поделки из соломки, свистульки…
Правда, фильм этот – самая обыкновенная весёлая сказка о жизни кубанских казаков. Фильм-ярмарка, фильм-ВДНХ…
Ну, и наше сегодняшняя районная выставка-ярмарка – это не каждодневный тяжёлый труд колхозников. Сегодня – праздник, как говорят в репродукторе весёлые голоса, – это праздник труда.
...И вот мы идём к павильонам. Леночка разглядывает внимательно прилавки и говорит маме:
– Мамочка! Купи, пожалуйста, мне вон ту свистульку-коника.
– И ты что? Свистеть будешь? А если все вдруг возьмут и начнут свистеть? Что это будет? Свист на всю ивановскую!..
– Я дома буду свистеть…
Мама, конечно же, покупает нам с ней по свистульке: Лене – коника, а мне – птичку, то ли гуся, то ли павлина…
Конечно же, очень хочется посвистеть, но – мама строго на нас смотрит. И мы прячем свистульки в карманы.
– Папа, а почему на том столе лежит поросёнок?
– Это уже не поросёнок, а – еда. Он жареный.
– Его что – едят?
– Конечно!
– А можно его попробовать? Купите.
– Ну, всего его покупать мы не будем. Попросим отрезать кусок.
Немного в стороне от павильонов – столы, за которыми сидят разные люди: почти одни дяди; многие из них в гимнастёрках, и редко кто – и в пиджаках... На столах – разная еда, и я вижу – перед ними поросёнок жареный. Он, как будто из шоколада, его бока блестят, а во рту у него почему-то засунут пучок петрушки. 
Эти дяди выпивают вино и разрезают на куски этого самого поросёнка. У одного из них баян, он начинает играть, и они громко поют разные военные и невоенные песни: «Майскими короткими ночами…», «Раскинулось море широко...», «Давай закурим, товарищ по одной…».
Я все эти песни знаю. А потом слышу ту песню, от которой у меня раньше по коже мурашки бегали. Это песня про одинокую гармонь. В своём раннем детстве я её прямо-таки боялась: как же это – гармонь одинокая бродит?.. «То пойдёт за поля, за ворота…». Ужас какой!..
И мне почему-то расхотелось есть этого – жареного с блестящей корочкой на боках – бедного поросёночка под звуки этой песни.
– Пойдём отсюда, мама! Вон там – видишь? – Книжки продают. Давай посмотрим.
Мы подходим к столу с книжками. Продавщица здоровается с нами. Она знает и маму, и папу, её сынок учится в нашей школе.
Наши с Леной глаза разбегаются от чудес: мы видим всякие разные прекрасные книги! Здесь и «Тимур и его команда», и сказки Корнея Чуковского, и сказки Маршака, и книга, которая называется «О вкусной и здоровой пище». И – много-много всяких разных книг!..
Мама покупает красивую, большую, размером в энциклопедию, книгу о пище в твёрдом зелёном переплёте, мне покупает «Тимура», Леночке – сказки Чуковского и Маршака, Валерику – «Записки следователя» – это то, что он любит, эта книга, как мы говорим, про милицию. Это мы с ним обязательно прочитаем всю-всю – мы с ним очень любим такие интересные книжки про злых преступников и смелых милиционеров и следователей.
Папа покупает ещё Валерику набор поплавков и крючков для его удочки. Наш старший брат – великий рыболов.

ПАПИНА СИЛА ВОЛИ

О, вот об этом мне очень хочется рассказать всем! Я на всю жизнь  запомнила этот день. Я учусь ещё в первом классе. Второе полугодие учебного года. Этот день – первое февраля.
Папа очень много курит. Как он говорит, усмехаясь, – с самого детства, чуть ли не с десяти лет, за что был не раз отстёган дедушкиным ремешком – в папином  детстве, естественно….
И я всегда помнила, что на столе у папы всегда лежат папиросы. Коробки «Казбека», «Герцеговина флор» – сталинских, как их называли приходящие к папе его коллеги, «Беломорканал» (Однажды папа назвал эти папиросы «Беломор доконал», а мама почему-то сказала ему: – Ты что? Вдруг кто услышит? Это я о том, дорогие мои, что после войны страна отстраивала разрушенные города и сёла, фабрики и заводы, и построенный до войны и разрушенный войной Беломор-канал. А восстанавливали его наши заключённые люди...) лежали на столе, на подоконнике, на полке этажерки и на лежанке печки.
С самого раннего утра, как только начиналось собирание мамы и папы на работу, слышался папин кашель, мамино ворчание, потом чирканье спички и – начинало пахнуть в доме папиным дымком.
И вот наступил интересный день, о котором я хочу рассказать. Я запомнила, что это был выходной – первое февраля. Папа, как всегда курит, читает газету, чиркает по ней карандашом, как будто сердится. Видит, что мы с Леной зашли к нему в комнату и говорит ей: – Так, Елена прекрасная, посчитай-ка, сколько у меня сейчас в коробке папирос.
Лена считает:
– Пять.
Папа хмурится:
– Так-так… Значит, пять… Хор-ро-шо, – растягивает он. – Как спалось? Что снилось? – Об этом он всегда спрашивает и всегда слушает, что же снилось нам.
И мы наперебой начинаем рассказывать, что нам снилось. Но я всегда как-то нескладно рассказываю. Только говорю, кто снился. Ну, не умею я рассказывать. Вот молча, как говорят, «про себя», у меня всё-всё получается. Всякое-превсякое. Даже не сны, а разные придумки. А вот пересказывать я всё это не умею. Получается какая-то каша из слов. Только я почти каждый сон летаю. Ну, раз рассказала, что летаю, ну два…. Ну не буду же я снова повторяться, хотя полёты совершенно разные. И над Томаровкой нашей, и над дремучим лесом, и в ночном небе, и звёзды очень яркие, и даже не только Луна в моих снах, а самые разные планеты. Говорю: – Опять летала.
– Высоко? – Это папа спрашивает.
– Высоко, – отвечаю.
– Так-так. А ты, Леночка, что тебе снилось?
Ах, Лена! Вот уж кто умеет рассказывать! Это просто заслушаешься. Ей всего-то четыре года, а как она умеет рассказывать!.. Подробно. Интересно. Я слушаю её, открыв рот. Как будто радио у микрофона. И сны у неё такие интересные! Там и я, и девочки с улицы, и страшные тётки-ведьмы, и всякое разное.
Папа нас слушает очень внимательно. Особенно Леночку. И хвалит её. Потом берёт свои тетради, красный карандаш и просит нас пойти погулять. Ему нужно работать – проверять школьные сочинения. Хотя и воскресенье. Слышу, как папа тихонько напевает:
– Ни дня, ни отдыха измученной душе…
Это я знаю. Это ария князя Игоря… По радио часто эту арию передавали.
Мама на кухне варит борщ. Она кричит мне вслед:
– Таня, недолго только. Скоро обедать будем.
На улице много ребятни. Мы стали кататься на санках с горки. Пришёл Серёжа Ленин друг, и Нина Ленина подружка прибежала с санками. Я их катаю на санках, связанных поездом. А потом они втроём – меня на наших санках. Получается настоящая тройка. Весело.
Потом мы слышим, как мама  зовёт нас. Её голос слышен даже в конце улицы. И слышим, как зовут Вовку, Нину, Надю их мамы. Серёжу я беру за руку и веду к нам. Он весь в снегу. И шаровары совсем мокрые от налипшего снега. Я знаю, что тётя Надя его хоть и будет ждать, но всё равно, раз он пошёл к Лене, она знает, что мы его не отпустим.
А когда Лена играет с Серёжей около их хаты, мы тоже знаем, что тётя Надя заберёт Лену к себе, как она говорит, «снидать, шо Бог послал».
Приходим, садимся все за наш большой стол на кухне, все помещаемся. Все едят с аппетитом. Особенно Серёжка. Папа его за это очень хвалит и всегда ставит его нам с Леной в пример.
После обеда мы идём играть во что-нибудь. Уже темнеет. День сегодня серый и хмурый. Вечер пришёл скоро.
А папа вдруг зовёт нас к себе в комнату.
– А ну-ка, Ленок, сколько у меня сейчас папирос в пачке?
Лена широко открывает глаза.
– Восемь. Папа, а ведь было пять. Почему восемь?
Папа усмехается хитро.
– Отгадайте.
Я тоже в недоумении. Как это? Было пять, а стало восемь… И тут мне на глаза попадается пустая пачка от «Беломорканала», чуть смятая и пустая. И я понимаю, что папа начал вторую пачку.
– Папа, – говорю, – тебе же вредно, Иван Сергеевич говорил. Я слышала.
– Да, да. Вот именно. Вредно. Вот я с ними и борюсь по мере сил…
– Как это?
– Уничтожаю папиросы …
– Но ты же сколько их уже сегодня выкурил?
– А я их уничтожаю, куря… А посчитай, сколько? Это тебе задача на сложение и вычитание.
– Оставалось пять. А теперь восемь. Значит, пять прибавить двенадцать – это значит, ты выкурил целых семнадцать!.. Ого!
Лена и Серёжа смотрят на нас и слушают. Им становится скучно слушать наши задачи. Они идут играть. У них своя «игровая». Стол накрыт тяжёлой голубой льняной скатертью. Это их хатка.
…А вот, что произошло завтра – ВТОРОГО ФЕВРАЛЯ – вот об этом-то я и захотела здесь вам рассказать. А теперь я, в общем-то, понимаю, что вы все уже обо всём догадались.
Папа, хоть и куря, «уничтожил» оставшиеся в запасе все папиросы во второй пачке и бросил курить. Насовсем. Вот это сила воли!!! (Эх, мне бы такую силу воли!!!).

ПЕРВЫЕ КАНИКУЛЫ

Здравствуй, улица моя, широкая дорога! Здравствуй, мой дом, на двери которого нет замка. Дверь закрывается на палочку.
А как это, спросите вы, мои дорогие читатели из двадцать первого века… Объясняю: в двери просверлена дырочка толщиной в толстый карандаш, внутри на двери – щеколда, а дырочка служит только для того, чтобы изнутри, как только всунута будет палочка, щепочка, большой гвоздь – нужно нажать это любое «приспособление», и дверь и откроется, потому что щеколда будет поднята. Вот так. И это не только в нашем доме. Так мы все жили на нашей улице или почти все…
По-над домами растёт прекрасная трава, которую здесь называют «шпорыш», хотя правильно называть её по-научному спорышом (эта трава – густая и мягкая, как ковёр; я частенько сейчас думаю, почему модные сейчас в каждом городе газоны засаживают импортной травой?.. Ведь наша родная трава – намного красивей и гуще, и мягче, чем импортная). Этот зелёный и густой ковёр растёт и во дворе нашего дома. Как прекрасно сидеть и валяться на нём!
Дорога покрыта мелким-мелким, серым, как пепел или зола, песком… Он такой мелкий, как пудра. В нём купаются воробьи и прочая мелочь. Воробьи зарываются в горячий сухой песок и кувыркаются в нём. По крайней мере, так мне кажется.
Я закончила свой первый класс. И называюсь – отличница. У меня только одни пятёрки в ведомости об окончании первого класса. И у меня первые каникулы.
Я сижу на ступеньках крыльца, и у меня две задачи: смотреть за малышнёй – это мне поручила мама, когда уходила в магазин, но у меня в руках книжка «Всадник без головы» Майн Рида… Я её читаю взахлёб, видимо, мне придётся выполнять сразу два дела: читать и следить или следить и читать…
Ох, хорошо, что я вспомнила!.. Я ведь ещё должна выполнить папино поручение, которое я выполняю всегда с удовольствием. Сейчас лето. У папы белые матерчатые туфли. Я должна взять мятный зубной порошок, долить в него немного тёплой воды, размешать, чтобы получилась мятная сметанка. Старенькой зубной щёткой нужно намазать туфли, чтобы они стали, как новенькие, и повесить их на колышки штакетника во дворе – сохнуть.
Высохнут, и папа наденет их, а ещё он наденет свои белые холстинковые брюки и красивую белую рубашку с вышивкой мелким-мелким крестом по вороту и планкой спереди. И станет таким красивым, даже совсем, как артист... 
Хорошо, что вспомнила. Вот придёт мама, и я за это дело примусь...
Я отрываюсь периодически от книжки и посматриваю на Лену и Серёжу. Они сидят на травке перед домом. Ну и пусть себе сидят. Тут ведь не страшно, а интересно видеть не травку эту самую, а прерии, и всадника, несущегося прямо на меня, а у него совсем нет головы!.. Что же будет дальше?!
А дальше что? Моя сестра Лена со своим верным другом Серёжей сидят уже не на травке, а посереди дороги, сеют-веют дорожную пыль и посыпают себя тёплым, почти горячими струями. Они смешные и серые с головы до ног, как воробышки. По дороге никто не едет. Так только – дребезжит тележка с хлебом нашего соседа Ивана Михайловича, который три раза в день возит из пекарни к магазину хлеб, да изредка на велосипеде проедет кто-нибудь. Но велосипедисты по дороге не ездят, всё по-над домами ездят.
Иван Михайлович останавливает лошадку возле малышей и нарочно сердито говорит им:
– Серё-жа, Ле-на, та шо ж вы, як поросята, на самой дорози робытэ! От щас я вас – хворстынкою!..
– Н-н-ни, д-диду, м-м-мы домой пидэмо, – заикается испуганно Серёжа и чуть не плачет. 
– Иван Михайлович, не надо нас хворостиной. Детей бить нельзя, это не пе-да-го-гично, – это моя Лена. Она знает, что Иван Михайлович добрый и никакой хворостинки у него нет…
– Ото ж, грамотна яка! А то скажу твоему папе, а? Идить до дому!
И бегут Серёжа с Леной к нам во двор, потому что, во-первых, наш дом близко. Во-вторых, они и так целыми днями то у нас играют, то у Серёжи в маленькой хате, почти такой же, как была у нас на моей первой улице Белянской.
…Едет Иван Михайлович и улыбается в свою обширную бороду. Он наш общий уличный дед. На улице много бабушек. А дедушек очень мало. И они не очень-то общаются с детьми. А Михайлович всегда, проходя мимо какого-то малыша, достаёт из своих глубочайших карманов то карамельку, то пряник и даёт её удивлённому мальчику или девочке. А они по его просьбе поют ему или рассказывают стишок.
Он очень похож на самого настоящего Деда Мороза. Один раз я даже слышала, как мой папа уговаривал его придти в школу на Новый год и побыть для детей Дедом Морозом. Но Михайлович отказался.
– Та Вы шо, Иван Яковлевич!  Я ж там вид страху язык проглочу. Та ще дразныть стануть Дидом Морозом. Ни! Нэ хочу…
Это я опять отступила от того, что происходит. Извините…
Только я слышу, оторвавшись от Майн Рида:
– Таня!
Это мама заходит на крыльцо и говорит мне сердито: 
– Ты что, не видела, как эти чертенята на дороге сидели? Грязные, даже зубы в пыли… Я их в корыто посадила во дворе. Иди, последи, чтоб не опрокинулись. Я поводу схожу. Бочку надо налить. Ты же, Таня,  старшая! Ты следить за детьми должна! А у тебя опять книжка в зубах! И ничего не видишь и не слышишь. Никакого сладу с тобой нет!
– Мам, да на дороге ведь никого не было. Только Иван Михайлович проехал, а он же, ты сама знаешь, медленно ездит. И он их прогнал и поругал. Я сейчас к ним пойду, посмотрю, что делают.
А чертенятки сидят в нашем цинковом корыте, что стоит специально на самом солнцепёке двора. Вода в корыте нагрелась. Они в корыте брызгают друг друга водичкой, пищат, смеются и купают целлулоидного утёнка и продырявленный мячик. В мячик Серёжка набирает воду, а потом тонкой струйкой из него поливает Лену, А потом она его. Весело им.
Я смотрю на них, мне самой тоже хочется так же брызгаться, я сначала брызгаю их, потом сама лезу к ним одной ногой в корыто… Лена с Серёжей пищат, они недовольны, что я им мешаю. Но мне же тоже хочется поболтаться в воде…
И… корыто опрокидывается... Дети плачут, и мои ноги и сандалики тоже в грязи. И понимаю, что мне сейчас уж влетит, так влетит. Недаром мне мама говорит, что не умею я играть с малышами.
Я хватаю их за руки, а они вырываются от меня, я им кричу, что вытираться нужно, а они плачут, дурачки такие…
Но всё-таки я затаскиваю их в дом. Вытираю их полотенцем, как могу. Они, недовольные, ревут благим матом.
Мама пришла, увидела лужу во дворе, перевёрнутое корыто, грязную и мокрую рубашонку Серёжи и платьице Лены, что комком валяются возле корыта на траве.
– Эх, Таня, Таня!..
Мама быстренько простирала рубашонку и платьице и повесила их на верёвку.
А эти уже  смеются о чём-то, сидят под столом, накрытым длинной голубой скатертью. Это их домик. Там их куклы.
Смешно? Но Серёжа очень любит играть с Леной в куклы. Он её слушается во всём. Хороший мальчик этот Серёжка. У него очень красивое смуглое личико, огромные чёрные глаза и бровки вразлёт. Очень похож на свою красавицу маму.
Серёжка очень сильно заикается. Может быть, он, как и я в детстве был чем-то напуган? И потому он чаще всего молчит, стесняется. И только с Леной, когда не видит никого вокруг, и говорит, и хохочет, и не заикается.
...А я снова вспомнила о папином поручении и пошла искать на столике перед умывальником мятный зубной порошок.

МЕДОВЫЙ ДОМИК

Живёт Серёжа с тётей Надей, с тётинадиным сыном Славкой и дедушкой. Мама у него живёт в городе. Она там работает учительницей. Приезжает она редко. У неё своя жизнь, как говорит тётя Надя. А мама при этом качает головой, – так она качает головой, когда очень недовольна чем-то.
А Серёжка очень любит свою тётю Надю и своего старенького деда. Он тоже вместе с ними живёт в хате, почти в такой же, как недавно жили и мы. Зимой целыми днями Серёжин дедушка что-то пилит, стучит молотком: делает новые домики для пчёл и рамки для мёда.
А с весны он уезжает на колхозную пасеку. И там живёт до самой осени. В сенях на сундуке их хаты стоят рамки для ульев, и от них в хате всегда пахнет воском и мёдом. Я часто там бываю, потому что прихожу за Леной, когда она там заиграется. Тётя Надя меня всегда угощает хлебом с мёдом. Зимой мёд твёрдый, его намазывают на хлеб, а летом, когда наездами бывает дедушка, мы макаем хлеб в тягучий прозрачный гречишный мёд и запиваем водой. Иногда – молоком. Только не всегда у них молоко есть.
Мама покупает у них мёд. Завести своих пчёл папу уговорил учитель-пенсионер Михаил Терентьевич, говорил, что от этого и мёд будет, и деньги. И теперь наши  два улья стоят у него на пасеке.
Он уже один раз привозил нам мёд в большом железном бидоне. Я помню, что наш мёд не пахнет, как у Серёжиного дедушки, и цвет у него не такой коричневый, а жёлтый и не такой тягучий, а жидкий какой-то. Дедушка Серёжин как-то попробовал наш мёд и покачал головой. И ничего не сказал…
Но всё равно и наш мёд сладкий. Хотя вот уже два года от пчёл наших ни мёда, ни денег всё нет и нет. Об этом я слышу иногда разговор мамы с папой.
Но папа частенько говаривал теперь:
– Вот когда пойду на пенсию, буду сам пчёл разводить и мемуары писать.
Что такое пчёлы и пасека я знаю, бывала я на пасеке у Сережиного дедушки. А что такое мемуары? Надо спросить у папы. Только бы не забыть.
– Папа, а что такое ме-му-а-ры?
– Ну-ка, учись пользоваться словарём!.. Повтори мне алфавит. Молодец! А теперь ищи том, –  на какую букву?
– На «м».
– Правильно. Слово мемуары пишутся через «е» Значит, следующая буква в слове будет «е». Ищи. Читай.
И я читаю в шестом томе «Словаря современного литературного языка»: (МЕМУАРЫ – литературное произведение, повествующее в форме записок от лица автора о прошлых событиях, участником или свидетелем которых он был).
– Ну вот, поняла теперь, что такое мемуары?
– Да, это, наверное, рассказ о своей жизни? Написанный.
– Молодец. Поняла правильно.
– А если просто рассказывать?
– Г-мм!.. Рассказывать? Ну, тогда это будут устные мемуары или просто рассказ.
– А если думать про то, что случилось?
– Если думать про то, что случилось сейчас, не мемуары. Это просто думы.
– А если думать про то, что давно случилось?
– Ну, тогда, наверное, это будут воспоминания.
– Папа, а ты о чём будешь писать в своих мемуарах?
– О своей жизни, о детстве, о школе, об институте.
– А про войну будешь?
– И про войну… тоже…
Вот так-то, друзья и дорогие внуки мои. Вероятно и то, что вы сейчас читаете, тоже есть мемуары. Дожила и я до них.
Я ведь, заметьте, уже на пенсии. Хотя пасеки так и не завела... И дома у меня своего нет. Вот почему и грустно.

МОИ ПЕЧАЛЬНЫЕ МЕМУАРЫ

Вот я сегодня решила, когда ложилась спать, вспоминать о своей жизни. Я стала  вспоминать, как мы жили на улице Белянской (теперь, не забыть бы, –  она называется – улица Ленина).
Я вспомнила нашего пса Джульбарса. Это грустные воспоминания. Но я должна об этом рассказать.
Так звали пограничного пса из любимого нами фильма. А наш Джульбарс очень похож был на того, что из кинофильма. И порода у него тоже, как и у того – овчарка. Наш Джульбарс очень умный.
Мой брат Валерик играл с ним, подавал ему команды. Валерик бросал палку, и Джульбарс бежал за ней и приносил её. Он выполнял команды: «сидеть, стоять, лежать», – в общем, всё, чему учили его папа и Валерик. Он охранял  нашу хату, чтобы к нам не зашли во двор какие-нибудь чужие нехорошие люди.
По вечерам Джульбарса выпускали гулять.
И вот однажды летом он не пришёл утром. Пришёл только через три дня. И вдруг мы услышали, как мама плачет, а папа громко возмущается своими самыми сердитыми словами: «местным идиотизмом».
Мы с Валериком вышли из своей комнаты. И увидели нашего прекрасного Джульбарса всего в смоле. Он жалобно и горько скулил и плакал. У него текли слёзы из глаз. Что случилось? Почему наш умница попал  в смолу, – было непонятно. Это потом мы узнали, что его загнали в яму с полуостывшей смолой какие-то дядьки на стройке.
Самое страшное, – он наглотался этой смолы. Яма была глубокая. И он боролся, как мог. Он выкарабкался. Пришёл домой. Мама заливала ему в рот воду и какое-то лекарство. Он покорно принимал всё, что делали мама и папа. Но ничего не помогло.
Два дня он промучился и умер. Папа с Валериком выкопали яму в садике, и мы похоронили нашего славного пса.
Мне было тогда шесть лет. Я плакала над ним, и мама плакала, и Валерка, и папа тоже, наверное. Он всё отворачивался от нас. И говорил тихо: «Подлецы! Какие подлецы!..»
Вот такие грустные воспоминания пришли ко мне однажды вечером, когда я ещё не спала. Почему-то мне пришло в голову, что воспоминания бывают всегда грустные. Я вспомнила бабушку Фросю. Я её ведь никогда не забываю…
Тогда мне было года три. Я вспомнила, как она вязала мне длинные-длинные чулки из ниток своей распущенной тёмно-красной кофты. Я вспомнила свой неудобный полотняный лифчик с пятью пуговицами на животе и двумя широкими резинками с застёжками спереди. Нужно захватить конец чулка вверху и всунуть в нижнюю загогулину застёжки, вытянуть кончик чулка в петлю, а верхней – закрепить всё это сооружение… Мне никак не застегнуть эти противные застёжки.
Бабушка всё учит и учит правильно застёгивать их. И повторяет:
– Не торопись, не спеши, девочка должна быть аккуратненькой. А то люди засмеют. Скажут: неряха.  А я бабушке Фросе говорю:
– Нет, я ряха, ряха!.. И все вокруг смеются. И бабушка Фрося тоже…
А когда бабушка Фрося сама мне застёгивает застёжки, то чулки долго держатся. Но всё равно в чулках ходить неудобно. Застёжки то переворачиваются, то расстёгиваются в самое неподходящее время. И мне неуютно от этого. Да ещё сзади, за штанишками – голая часть ноги. И ногам холодно. И бабушка пришивает мне застёжки и сзади на лифчик. Это ещё хуже. Теперь я с теми, что сзади, совсем не справляюсь. Вот беда!
И Валерка смеётся:
– Ряха-неряха! Ряха-неряха…
Ему бы такое надеть! Но ему хорошо, он в штанах ходит!.. Девочки в моё время носили только чулки, а поверх чулок – противные рейтузы. Зимой, правда, девочек одевали в шаровары. Но мне хочется, как у Валерки штаны – брюки…
Это теперь носят колготки. (Я увидела колготки на каком-то чужом ребёнке, когда была уже в старших классах. А в моё время были только чулки, носки и рейтузы, которые всегда выглядывали из-под платья).
Ещё я думаю, что всё-таки мальчишкам лучше живётся!.. Они носят штаны. И не нужно косы каждый раз расчёсывать. Бабушка и мама расчёсывают мне их не больно. А сама когда расчёсываю, волосы путаются, и расчёска больно дерёт волосы. Да ещё ведь косы заплетать надо, и ленты вплетать. Одна морока с этими косами.
…Но бабушки Фроси уже нет. Она умерла. В этом доме и в этой жизни я скучаю по ней.
Что-то я опять вспомнила про грустное.
Пусть уж будут дальше мемуары повеселее!

ШУРА-НЮРА И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ

А теперь, дорогие мои читатели, я, вероятно, насмешу вас. И таких историй у меня будет в повести немало. Потому что это всё происходило не только со мной. Это происходило на моих глазах. И не рассказать об этом я просто не могу.
– Тань, Тань, скорее выходи!.. Бежим скорее к бабе Терезе…
Почему Тереза, спросите меня? А вот почему: в эти годы по радио частенько пели на иностранном языке такую песню, где припевом были такие слов: «Тереза, Тереза…».
Воспроизвести мелодию здесь я, конечно, не смогу… Но на нашей улице пели переделанный вариант:
Тереза, Тереза, два зуба, четыре протеза…
Откровенно говоря, я этой песни немного побаивалась, хотя уже была вроде бы взрослой, всё же – восемь лет... Я представляла женщину Терезу с четырьмя протезами, как у моего папы. Как же это? И руки, и ноги – это всё у неё ножные протезы?.. Я не понимала, что поют это про зубные протезы.
Да, а баба Грипа, что жила в домике как раз по соседству с хатой Зои, очень почему-то не любила своего имени… И всегда умиленно слушала эту иностранную песню. А теперь всех девчонок с улицы просила называть её Терезой. Так мы все и звали её…
Ну, так вот: соседская девочка Тамара стучит в дверь и зовёт меня.
– Танька, Танька, да скорее же! А то не увидишь…
– Да что там такое, Тома?
– Ой, скорее, скорее иди, там Шура-Нюра дерутся…
Мы побежали к Терезе, а там уже и Тоня, Тамарина сестра, и Надя, и Валя, и Людочка, и сама Зоенька…
За тыном (Вы спросите, что такое тын? Это забор из жердей и хвороста. А у Терезы он ещё и оплетён диким виноградом) мы слышим шум и гам...
Там, за тыном, во дворе Зоиного дома, творится что-то странное и смешное.
Шура сидит на толстой ветке клёна с детским ведёрком, а Нюра, вся почему-то чёрная и грязная, смешно подпрыгивает, бегает вокруг дерева и машет граблями, старается достать Шуру. А та бросает в Нюру мелкой картошкой. Вот сейчас ка-а-ак кинула и попала Нюре в лоб. Нюра уже начинает трясти дерево. И всё они делают молча. Ни та, ни другая не кричат ничего.
А по двору бегает Лёля, охает, ахает, трясёт руками и кричит на них:
– Шура, Нюра…Медам… Как же вам не стыдно? Что опять что-то не поделили?
– А она меня дурой обзывает.
– А то не дура? Картошкой кидается…
– О, мон дьё!
И тут уже баба Тереза про себя, но слышно:
– Ох ты, натеньки… А ещё грамотная!!! Ругается, как мужик…
И мы:
– Баба Тереза! А как это она ругается?
– Да никак, вам это не положено знать…
…И опять смотрим и слушаем. Мы – зрители. А там, во дворе за заборчиком из буйно разросшегося винограда, как говорит баба Тереза, – тиятр…. Сидим на корточках и подсматриваем в щёлочки между листьями и жердями... Только слышен наш шёпот и смешки.
– Зой, а чего это они?
– Да они, как мамы нет дома, это часто затевают. Кто их знает? Лёля говорит, что они хулиганки…
– А ты хоть знаешь, из-за чего они?
– Нюра рубила дрова, Шура носила уголь в сарайчик. А тут щепка отлетела и ударила Шуру по спине. А та сразу же на Нюру уголь из ведёрки вывалила. Та за ней погналась, а Шура, видите вот, на дерево залезла с картошкой…
Мы опять смотрим тиятр.
Вот Нюра бежит в сенцы, она несёт ведёрко с водой и кружку. Она плещет в Шуру водой, а та верещит, смеётся… Нюра от воды и угольной пыли грязная, мокрая в полосочку. На Шуру почти ничего не попало, а та опять картошкой пуляет.
Лёля громко и строго кричит им: – Сейчас Зина придёт. Попадёт же вам, барышни! Умываться, мириться, привести себя в порядок…
На что Нюра отвечает: – Шурка, слезай, не буду. Не бросайся. Хватит…
Шура вечное своё: – Не обдуришь – не обманешь?
– Слезай… Не буду. Не обдурю.
– И я не буду.
Лёля им кричит с крыльца: – И двор в порядок приведите. Безобразие развели. Стыдно.
Потом вдруг поворачивается и идёт к заборчику: – Ну что, девочки? Смешно было? Посмотрели театр? Зоя, сейчас же домой!
Значит, она почему-то знала, что мы смотрим «тиятр»…

ЗОИНА СЕМЬЯ

Я по прошествии времени частенько вспоминаю эту женскую семью. И сейчас расскажу вам о ней.
…Маленькая низкая хатка в три окошка под солому, а потом уже – попозже – и под черепицу… Всегда у них чисто и уютно.
Комната в два маленьких окна с белыми занавесками-ришелье с видом на улицу (Ришелье – это такое украшение для занавесок, платьев, салфеток, скатертей – и выполнялось это руками рукодельниц. В данном случае – тётей Лёлей),  и ещё одно окно во двор – это комната Зоиной мамы, тёти Зины.
Её комната самая светлая изо всех комнат, потому что два окна смотрят на улицу, а ещё одно окно – во двор.
У стены – узкая кровать, застеленная, на моей памяти, всегда одним и тем же покрывалом, которое, это я знаю, сшила тётя Лёля. Это покрывало из коричневых, тёмно-серых, голубых в мелкий цветочек и белых квадратов. Под окнами  – письменный стол, на столе – счёты и пишущая машинка, у стола очень красивый стул с мягкой вишнёвой обивкой, у стены в самом углу – высокая этажерка с книгами и рядом с ней – гардероб с узким зеркалом от пола до верха, у окошка, что во двор, – очень красивый маленький столик. Он такой, каких я не видела ни у кого.
На деревянной  светло-коричневой столешнице узоры из переливающихся то розовым, то голубым, то очень ярким белым цветом – пластинок. «Это – перламутр»,  – так мне сказала Зоенька. Мы иногда, конечно же, когда нет тёти Зины дома, подходим к нему и любуемся этой красотой. Правда, на одном из углов столика – длинная трещина и некрасивая ямка.
– Почему это?
– Это, деточка, – слышу я у себя за спиной тихий голос тёти Лёли, – война наделала. Это от пули.
Я частенько слышу, как тётя Лёля говорит: «Роскошь нищеты – чистота».
Что такое роскошь, я не знаю, но мне кажется, что это – красота.
Нищета – это бедность, я это тоже знаю. Но не знаю: причём тут слова тёти Лёли… Здесь ведь так красиво!!!
Комнатка в одно окошко  – Зоина. Под окном – стол, в углу этажерка с книгами, её кровать, впрочем, это не кровать даже, – а сундук, на котором лежит матрац, перинка, и покрыто всё это очень весёлым покрывалом из разноцветных треугольных лоскутков. Такого весёлого покрывала я ни у кого из моих знакомых подружек в их домах не видала никогда.
Когда я захожу к ним в дом, то, чтобы пройти в комнату к Зое, нужно пройти мимо – до самого потолка – интересной стенки, которая складывается, как книжка для очень маленьких детей (Эти книжки в моё время назывались «раскладушками»), она сделана из фанеры, обшитой  тёмно-синим сатином в мелкий цветочек. «Это – ширма», – говорит мне Зоя.
За ширмой живёт тётя Лёля. У неё такое же узкое пространство, как и у Зои: у неё тоже – одно окно – с видом на огород. На окне ещё – тяжёлые шторы из тёмно-серого полотна и очень красивая кружевная занавеска. Эта занавеска называется – тюль. Занавеску связала сама тётя Лёля. На подоконнике два горшка с цветами, которые цветут и зимой и летом. Как называются эти цветы, я не знаю.
У стены швейная ножная машинка «SINGER». Эта машинка тоже очень красивая, почти, как тётизинын маленький столик. Правда, на ней нет ин-кру-ста-ций из пер-ла-мут-ра, но на ней золотыми и красными блестящими красками нарисованы красивые вен-зе-ля, так сказала  тётя Лёля, и замечательные цветы с листьями. Я такие очень хочу научиться рисовать.
Ширма не всегда закрыта. Частенько – заходишь, – и свет в окошко. И я вижу кровать тёти Лёли, над кроватью – коврик, который она сама смастерила: на нём – озеро, над озером голубое небо, в озере – камыши, а из-за вертикальных камышиных стволов  выглядывает – самая настоящая – Русалка. А камыши как будто самые настоящие: шершавые, пушистые – как это она сделала – не знаю я и до сих пор. Я иногда просила тётю Лёлю разрешить мне потрогать их. Она разрешала всегда.
Ещё одна комната. Это – кухня. Там два окошка. В углу – грубка-печка (Это, если не знают нынешние жители нашей страны, – отопительная система, которая не только греет дом, но и на ней готовят еду), около грубки – кухонный маленький стол. Это тётишурино пространство.
Тётя Шура варит, жарит, тушит, печёт, на базар ходит и в магазин…
Тётя Нюра  со всей своей мощью – колет дрова, носит уголь, ходит поводу, по утрам через крупное решето просевает прогорелый уголь, находит в нём угольки, которые ещё могут на следующий день давать пламя, весной занимается огородом.

ОЧЕНЬ НУЖНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Кстати, это отступление предназначено… ну, хотя бы для моих внуков и будущих правнуков.
Каждое утро этим же занимается моя дорогая мамочка: она и варит, она и уголь просеивает на следующее утро после остывшей печки, и на базар ходит, и стирает, и поводу –  к колодцу с двумя вёдрами и коромыслом,–  и планы в тетради пишет до глубокой ночи, и с нами, детьми, занимается, и всегда – самая замечательная мама и учительница.
А папа всегда сам колет дрова и складывает их сначала – для просушки – в поляницы.  Это, друзья мои и внуки –  колодцы из поленышек.
…Складывали вы хоть раз из – хотя бы спичек или из каких-то палочек колодцы? Сначала две спички параллельные, потом сверху, ещё две параллельных, но наоборот, а потом на них – тоже две, потом – ещё, и так далее…И получается – колодец.
Потом мы все, кто не занят, носим дрова в сарай – и дрова эти всегда сухие, а в печи – жаркие. Папа говорил, что колоть дрова – это его обязанность.

ПРОДОЛЖЕНИЕ (ЗОИНА СЕМЬЯ)

…В этом доме я проводила многие вечера. И я не могу забыть их, дорогих мне до сих пор: тётю Зину, тётю Лёлю, тётю Шуру, тётю Нюру. Кто они были – я до сих пор не могу понять.
Тётя Зина работала в сельпо бухгалтером, тётя Лёля вязала свои нескончаемые кружева из очень тонких ниток №10 для себя и на продажу. (В то время очень модными были так называемые «думки» – кружевные, лёгкие покрывала на подушки. На каждой кровати в уважаемых домах были кровати, а на них по три-четыре подушки одна на другой, одна другой меньше. На них – обязательно – кружевная накидка, сплетённая тонким крючком тёти Лёли. И в каждом доме – разные).
Мы играли с Зоей пустыми катушками от этих ниток. Катушкам Зоя давала имена. Это были – наши пионеры. Они строились в отряды и с нашей помощью двигались по столу, как оловянные солдатики.
Тётя Шура вечно у плиты. Вкусные блинчики у неё всегда то с малинкой, то с мёдом, то с крыжовенным вареньем.
Тётя Нюра – всегда в работе по дому и огороду, у неё всегда были помидоры – лучшие, огурцы – отменные, картошка – всем на диво и раньше всех…
Во дворе их дома-хатки – никогда ни соринки: Шура и Нюра смешивали мелкую жужелку (Это отходы от сгоревшего напрочь угля) с глиной и песком. И двор их был, как будто пол в моём прежнем доме на улице Белянской, – гладкий, чистый, – ни пылинки не найдёшь…). У них были куры, много кур, (Питаться-то надо!..), – но ни одна из них никогда нигде «не нагадила» (Это слово из тётилёлиного лексикона) во дворе. Шура и Нюра очень за этим следили: Нюра даже сделала пристройку к сарайчику из плетня и металлической сетки, чтобы они паслись и не мешали людЯм, как говорила своим утробным басом (Так мой папа про её бас говорил) тётя Нюра…
А где же спят Шура и Нюра, спросите вы?
Да тут же, – на кухне. У них в сенцах стоят  – козлы. Это приспособление из деревянных плашек из брезента. Это вроде нынешних раскладушек для спанья. Они приносили их к концу каждого дня и открывали Зоин сундук, в котором были матрацы и одеяла для них и для Зои. Свои вещи они забирали и стелили свои козлы, а Зоеньке они расстилали на её сундуке матрац и перинку. Утром – всё снова собиралось в этот сундук.
Такая была мирная и дружная жизнь в этом доме-хатке.

ГОЛОЛЁД

…Наступил декабрь. Несколько дней было кисло от дождя и грязи. Но вчера было почти тепло. Я даже и пальто не застёгивала, когда шла из школы домой. Мне было почему-то жарко.
А тут ещё и Лиля-Кука повстречала меня, сняла с моей головы шапку, поправила мне косы, повязала по-своему мой платок, что под шапкой, поправила воротник на кофте, сняла с меня пальто, потрясла его со словами:
– Пылюку выбью, а то пылюка в пальте...
Снова переодела меня и повела домой.
Мне весело с Лилей. Она всё время смеётся. Вот воробей прыгает по дорожке. А Лиля снова смеётся: «Горобэць, горобэць… Дэвэсь, дывысь, якый горобэць!..». Это она так воробья называет, как, впрочем, и все у нас в посёлке.
Лиле четырнадцать лет, а она, как маленькая девочка, глупенькая.
Это всё война наделала. Когда упала бомба, Лиля и её мама с братьями сидели в погребе, но взрывом их отбросило далеко. Прошло с войны в наших краях двенадцать лет. И вот Лиля стала такой. Говорит, как маленькая девочка. Её сознание осталось таким, как тогда, во время взрыва. Братики её погибли. Остались Лиля со своей мамой вдвоём.
Лиля-кука очень любит маленьких детей, поэтому встречает их, когда они идут из школы мимо её хаты, и старается их переодеть по-своему. Некоторые дети от неё убегают. А я её не боюсь. Я с ней разговариваю обо всём. Она приходит к нам на улицу играть. Мы с ней играем летом в прятки. Но она всё равно хоть и спрячется, кричит во всё горло: «Ку-ку, ку-ку!». Прямо, как маленькая… Мы всё-таки смеёмся над ней. А она ещё больше хохочет.
А Кукой её ещё дразнят, потому что Лиля носит с собой маленькую куколку-пупса, всем показывает и говорит: «Ось яка у Лили кука!.. Ось! Дывысь…».
Её дразнят дурные мальчишки, они кричат ей: «Лиля-кука без штанов!». Она плачет, поднимает юбку и показывает, что у неё есть штаны. А мальчишки смеются. Нам с девочками жалко её. Мы всегда за неё заступаемся. 
Вот и вчера она меня переодела. Вчера было холодно.
...И сегодня ночью вдруг ударил мороз. На деревьях висят маленькие сосульки. Они свешиваются веером с каждой ветки. И от этого деревья стали сказочными. Мне кажется, что эти прозрачные сосульки тихонько звенят под ветерком, как маленькие колокольчики. 
Утреннее небо синее-синее, солнце светит ярко. А снега совсем даже нет. Скучно без него.
Вся дорога стала стеклянной. Мы собрались идти в школу. Я стою у ворот и жду, чтобы вышли из своей калитки соседские девочки Тоня и Тамара. Мне с Тамарой по пути, она учится в третьем классе.
Тамара вышла, и мы стали ждать Зою. Её всегда у калитки провожают Шура и Нюра, её тёти.
Но вот из Зоиной калитки выходят сначала Шура, потом Нюра с Зоей. Шура из калитки вывозит зоины санки со спинкой.
– Шура, ты уж не забудь, отдай эти бумаги в учительскую. Подождёшь, – пусть там распишутся. – Это тётя Лёля в накинутой на плечи тёплой шали громко говорит тёте Шуре.
– Не забуду, не забуду… Что я – дура какая? Меня не обдуришь – не обманешь…
Шура берёт верёвку от санок в одну руку, а в другую Зоин портфель. Мы с Тамарой наблюдаем, а потом догоняем Зою, которая едет, как барыня.
Потом Тамара догнала каких-то девочек и пошла-заскользила вместе с ними. Шура быстро-быстро перебирает ногами, обутыми в самодельные бурки, и не скользит. Я уже два раза поскользнулась. Я бегу за санками. А у Зои в руках две палки с гвоздями на нижних концах. Она отталкивается ими от гололёда и подталкивает Шуру в ноги. «Эй! Шура, – кричит Зоя, – беги быстрее!» Как будто Тётя Шура – это лошадка…
Вот уже и Первомайская улица. Вот церковь. Я вижу, как Шура быстро-быстро крестится и оглядывается на нас с Зоей. А мы кричим ей нарочно громко: «Ага! Ага!.. Бога нет!». Это я подражаю Зое.
Мне не хочется так говорить, но противное и гадкое чувство, что и я тоже, как Зоя, большая, и мне всё можно, – руководит мною.
Я знаю, что так делать плохо. Ведь Шура очень добрая. Она безобидная. Все у них в доме так и погоняют её.
Всё время, когда я у Зои в доме, я только и слышу: «Шура, подай, Шура, принеси, Шура, отнеси, Шура, сходи…». А она безропотно подаёт, приносит, куда-то ходит.
Шура маленькая и худая. Она одевается всегда во что-то серое и поэтому похожа на мышку. На руках у неё никогда я не видела рукавичек. Если руки у неё мёрзнут, она прячет их подмышки.
Я догоняю санки, цепляюсь рукой за спинку и тоже кричу: «Эй, быстрее!..».
И вижу, как Шура посмотрела на меня. Она молчит, она никогда никому не делает замечаний, как все остальные взрослые.
Но мне становится стыдно и за себя и за Зою, но моё упрямство – что ли, или ещё какое-то гадкое качество? – не даёт мне отцепиться от санок.
Вот мы уже подъехали к школе. Зоя встаёт, я отцепляюсь, и мы входим в школьный коридор. Зоя идёт в свой класс, а я в свой...
В классе уже много детей. Я вешаю пальтишко и шапку на классную вешалку около печки.
В печке горят дрова, что принесла техничка тётя Валя. Огонь светится из поддувала красными искрами.  Я грею руки, но мне почему-то холодно. Грею их, грею, и никак не могу их согреть...

ВОСПАЛЕНИЕ ЛЁГКИХ

…Прозвенел звонок на урок. Вера Фёдоровна сегодня в красивом тёмно-красном платье с белым кружевным воротничком. Сейчас урок чтения.
Отвечает очень добрая и справедливая девочка Валя. Она никогда не кричит на переменках. И никогда не врёт. Она всегда очень тихо говорит! Она всего и всех стесняется и краснеет. А когда она краснеет, то и лицо и уши у неё становятся красными, на глазах слёзы. Мне жалко её, когда она отвечает урок. Она всё говорит правильно, но очень-очень тихо. Вера Фёдоровна вызвала меня, чтобы я поправила Валин ответ, а я её плохо слышу. В ушах у меня какой-то непонятный шум и звон. Мне холодно и хочется спать.
Вера Фёдоровна подходит ко мне и кладёт мне на лоб ледяную руку. Я вздрагиваю. И опять хочу спать. Ничего не пойму – в голове: «бу-бу-бу», «шу-шу-шу…»
И тут я вижу сквозь этот шум и туман, что в класс входит другая учительница Варвара Тимофеевна и спрашивает меня строго: – Что это с тобой, Татьяна? Опять заболела?..
А я ей ничего не отвечаю, мне ничего не хочется говорить. Я хочу спать.
Потом я вижу, как Вера Фёдоровна и – почему-то – тётя Шура одевают меня.
Я вижу, как проплывают надо мной чёрные с весёлыми колокольчиками из сосулек деревья, как идут взрослые люди мимо, как подпрыгивают маленькие кусочки льда из-под полозьев санок. Это добрая и безропотная Шура везёт меня к моему дому на тех же санках, что везла свою Зою-Зоеньку…
Потом я вижу себя в кровати. Надо мной склонился врач Иван Сергеевич. У него розовое круглое лицо. Седые усы шевелятся, как живые белые мышки. От Ивана Сергеевича пахнет такими знакомыми мне лекарствами.
«Крупозное воспаление лёгких», – слышу я и проваливаюсь в свой долгий и страшный сон про всадника без головы, про его голову, которая катится мне навстречу и гремит, как барабан, шипит, как змея.
Когда мне снятся пчёлы, что гудят над головой, это ничего, это простуда, а если голова, как сейчас, или арбуз, что приснился в том году, который летел мне прямо в лицо, – то это болезнь надолго.
Меня приходили проведывать Зоя с Шурой и Нюрой. Шура положила мне на одеяло большой коржик и сказала:  «Кушай, деточка, кушай. Поправляйся скорее! А то скоро ёлка будет, нужно игрушки делать. Лёля уже бумагу цветную приготовила…». А Нюра смотрит на меня своими большими совиными глазами, моргает, вздыхает, и слёзы катятся у неё по широким щекам. А потом говорит своим густым басом: «Я там вам горку залила. Кататься будете, Нюру вспомните…».
А я вспомнила про Зоины санки, вспомнила, как я прицепилась к ним и кричала Шуре: «Эй, быстрее!..» – и мне снова стало стыдно.
Зоя принесла мне яблоко и третий том Майн Рида.
…Мама и папа целыми днями в школе. Лена сидит за столом и раскрашивает свои раскраски. У неё это получается очень хорошо. Она, хоть и маленькая, но не малюет, как другие. Все картинки у неё раскрашены ровненько. Она, как и я, тоже, чтобы картинка получилась ярче, слюнявит кончик карандаша, и картинки от этого становятся веселее и ярче.
Мама прибегает к нам из школы раза два, даёт мне лекарства, ставит градусник, кормит нас и снова убегает. Папа приходит уже к вечеру. Мы с ним говорим о всяких разностях. Про болезнь мы с ним не говорим. Что о ней разговаривать? Он нам рассказывает весёлые истории из своего детства. Он сказал, что расскажет нам снова свою весёлую сказку про Ивана-дурака. Вот только бы скорее воскресенье пришло.
Я лежу в постели, читаю про приключения майн-ридовских ковбоев и смелых людях.
По радио передают детскую передачу «Угадайку». Леночка сразу же всё угадывает. А когда по радио объявили, что сейчас будет передача «Театр у микрофона», мы бросаем всё.
Нам очень нравится эта передача. Сегодня радио-пьеса «Свадьба с приданым». Хоть и не видно ничего, а всё равно перед глазами я вижу, как входит, в дом к красивой девушке Ольге весёлый парень Николай с другом гармонистом и поёт:
Хвастать, милая, не стану,
Знаю сам, что говорю,
С неба звёздочку достану,
И на память подарю…
Очень смешная эта пьеса. Там ещё тётенька какая-то поёт тоненьким голоском, что «хороша она, хороша, да плохо одета, что никто замуж не берёт девушку за это»…
Сколько дней я проболела, не знаю. Только когда я поднялась с постели и подошла к окну, на улице была самая настоящая зима.
…Но мой совсем уж нехороший поступок – я это уже поняла и тогда – врезался мне в душу и в память.
Прости меня, тётя Шура.

БУДЬ ГОТОВ! ВСЕГДА ГОТОВ!

За окнами пасмурно. Метёт позёмка. Ветки деревьев качаются под ветром, кланяются почти до самой земли.
Сегодня двадцать третье февраля.
Я учусь во втором классе. В то время в пионеры принимали с этого возраста. И я это знала.
Поэтому я с трепетом дожидалась своего дня рождения на Новый 1957 год.
Мне очень хотелось стать пионеркой. Ведь мой брат Валерик, девочки на улице – Зоенька, Тамара, Тоня, в школе – красивый школьный трубач Володя – были пионерами. И все они были в пионерском отряде. У них на шеях были алые галстуки.  Я тоже хотела быть в пионерском отряде!..
Правда, был у меня один не совсем приятный эпизод в жизни…
Я уже один день носила на шее пионерский галстук, –  и это была неправда какая-то и самый настоящий обман… Но я была в этом совсем не виновата.
…Было лето. Вернее, конец его. В доме раздался телефонный звонок, и мама сказала, чтобы я позвала девочек с нашей улицы и чтобы все вместе мы быстренько должны пойти в райком комсомола. Что такое? Почему? И мы собрались и побежали на мою прежнюю улицу в старое здание с деревянным крыльцом и самое главное – на второй этаж! Ух, ты!..
Мы зашли в большую комнату, а там – школьная пионервожатая Зоя Павловна. Она нам сказала, что мы должны отрепетировать пионерское приветствие для августовского собрания учителей района. Она раздала нам маленькие записочки, отпечатанные на машинке. И мы стали репетировать. Кроме нас в райком пришли и другие девчонки и мальчишки с других улиц. И собралось нас много. Мальчишки вели себя, в общем-то, хорошо. Только всем-всем очень хотелось подойти к окну посмотреть на улицу со второго этажа. И не только им. Нам тоже хотелось. Но Зоя Павловна строго говорила нам, что дисциплина – это самое главное. Мы должны показать себя. Как это – показать? Да ладно, наверное, старшие зналют, как это – показывать…
…Что такое пионерское приветствие?
Это короткие стишки про школу, пионеров, учителей, учеников, пионерская звонкая песня и маршировка под  звуки горна и барабана. Эти стишки мы должны были говорить по очереди и главное  – ВЫРАЗИТЕЛЬНО И ГРОМКО! – и чтобы когда надо, люди смеялись, а если надо – задумались. И началась репетиция… Мне попались такие строчки:
Лёшенька, Лёшенька, сделай одолжение.
Выучи, Алёшенька, таблицу умножения!
А Володя, который в начале моего учения шёл перед нашим строем с золотым горном и красиво в него дудел, должен был мне отвечать, кажется так:
Вы меня не трогайте, вы просите пуще:
Я ведь несознательный, я же отстающий!
И мы репетировали. Я должна была очччень жалобно и главное – ГРОМКО! – просить его о таблице умножения, а он должен был капризно так отвечать…
У других девочек были строчки и про школу, и про партию, и про комсомол, и про пионеров… А у нас с ним вот такие.
Мы репетировали несколько дней по несколько часов. И маршировали по двору райкома, но без горна и барабана, а под чёткий счёт Зои Павловны: раз-два, раз-два, левой, левой, левой…
И вот завтра – совещание. Сегодня мы в пустом клубе уже репетируем, какой будет наш вход из двери зала и уже со знаменем, с горном и барабаном. И вдруг, когда Зоя Павловна говорит нам, чтобы на нас был белый верх, чёрный низ (я не совсем поняла, что это такое) и чтобы галстуки были отглажены, я поняла, что я ведь совсем и не пионерка. Я заплакала и сказала, что у меня не галстука.
– Как это нет?
– Я же ещё не пионерка! Мне ещё нет девяти лет…
Зоя Павловна посмотрела строго на меня и сказала, что это ничего, что галстук мне повяжут. Она достала из ящика стола пионерский алый галстук, положила его себе в сумочку.
– Завтра я тебе его повяжу на время приветствия. А сегодня готовься, повторяй, чтобы не сбиться. Не забудь: приходи в белой кофте, в чёрной юбке.
...Ну, что это за конференция? Она и в Африке конференция. Собрались учителя со всего района и разговаривают, как нас учить, учеников, правильно. Доклады там всякие читают, делятся опытом, – это мне папа объяснил…
Нам подали команду, и мы вошли под барабанный бой и сигнал горна в клубный зал. Мы промаршировали красивым строем и встали перед трибуной в два ряда.
И приветствие прошло как нельзя лучше. Учителя и внимательно слушали нас и смеялись, когда мы с Володей читали свои стишки.
Потом и очень важный дядька со сцены, где сидели тоже учителя перед очень длинным, покрытым красной скатертью столом, сказал громко: «Юные пионеры! К борьбе за дело Ленина и Сталина, за дело Коммунистической партии, будьте готовы!» И мы отдалит салют и хором громко ответили: «Всегда готовы!» И я тоже ответила и отдала салют…
И ушли мы под барабанный бой.
Вот так я побывала полчаса ненастоящей пионеркой.
…А теперь я готовлюсь по-настоящему, по-правде, стать – настоящей.
Я ещё несколько дней назад красивым почерком – как в прописи – написала в альбомном листе:

ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОБЕЩАНИЕ
ЮНОГО ПИОНЕРА

 «Я, юный пионер Советского Союза, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, торжественно клянусь: горячо любить и беречь свою Родину, жить, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия, как требуют Законы пионеров Советского Союза». «Будь готов!» «Всегда готов!»

Я выучила это обещание наизусть, в чём вам и клянусь. Под салютом всех вождей.
До сих пор помню его. И ещё я помню законы юных пионеров.
Пионер предан Родине, партии, коммунизму.
Пионер готовится стать комсомольцем.
Пионер равняется на героев борьбы и труда.
Пионер чтит память погибших борцов и готовится стать защитником Отечества.
Пионер лучший в учебе, труде и спорте.
Пионер  –  честный и верный товарищ, всегда смело стоящий за правду.
Пионер  –  товарищ и вожатый октябрят.
Пионер  –  друг пионерам и детям трудящихся всех стран.
Завтра – 23 февраля, – день Советской Армии. В этот день меня будут принимать в пионеры!
В нашем втором «А» всего пять человек в классе, кому уже исполнилось девять лет, а во втором «Б» –  две девочки и четыре мальчика…
И вот этот день настал. Мы – белый верх, тёмный низ – стоим в школьном коридоре перед всеми. На сгибе левой руки – красный галстук.
Из пионерской комнаты выносят красное знамя, его несёт очень красивый мальчик Козлов Володя. Горнист другой мальчик – мой троюродный брат Володя Глушков. Кто барабанщик?  Уже не помню, кто…
У знамени – председатель пионерской дружины школы – моя Зоенька. Они все движутся к нам – ещё не принятым. Пионервожатая Зоя Павловна подаёт команду:
– К выносу пионерского знамени приготовиться.
Все замерли. 
– Тра-та-тата,тра-та-тата… Ту-ту-туту-ту, ту-ту-ту-ту…
Вот они идут. Красиво, чётко. Проходят мимо нас и останавливаются в конце нашего строя.
Зоя Павловна говорит, а мы повторяем:
– Я, юный пионер Советского Союза
– Я, юный пионер Советского Союза
– вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина
– вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина
– торжественно клянусь
– торжественно клянусь
– горячо любить и беречь свою Родину
– горячо любить и беречь свою Родину
– жить, как завещал великий Ленин
– жить, как завещал великий Ленин
– как учит коммунистическая партия
– как учит коммунистическая партия
– как требуют Законы пионеров Советского Союза.
– как требуют Законы пионеров Советского Союза.
Старшие пионеры – подходят к нам и повязывают нам каждому галстуки,
Потом Зоя Павловна громко говорит: – Юные пионеры, в борьбе за дело Коммунистической партии, будьте готовы!
И мы все отдаём салют и громко, и чётко говорим: «Всегда готовы!»
Я – пионерка!

ПЕРВОЕ ПИОНЕРСКОЕ ПОРУЧЕНИЕ

...Прямо через дорогу от нашего дома, рядом с Зоенькиным, – маленький домик, в котором живёт ещё один Вовка, тоже мой одноклассник. Он – лентяй и двоечник. Это не рыжий Вовка, этот Вовка – смуглый и чернявый, как говорит Иван Михайлович, и дразнят его почему-то Христей – это, наверное, по его созвучной фамилии...
Во втором полугодии второго класса мне дали первое пионерское поручение. Мне поручили заниматься с ним: он должен приходить ко мне и учить вместе со мной уроки. Ох, что это было за мучение!
Я должна была следить, чтобы он писал в тетради правильно и чисто. И чтобы знал наизусть таблицу умножения… Он старался изо всех сил.
В самом конце учебного года всех оставшихся учеников класса (всем уже исполнилось по девять лет) должны принять в пионеры. Но принимать не будут двоечников и лентяев.
И в тетради по арифметике у него стали появляться сначала тройки, потом даже и четвёрки. Таблицу умножения он должен был мне каждый раз рассказывать наизусть. Правда, он всегда перед этим показывал мне кулак и язык высовывал. Но я терпела, а он – начинал бубнить:
– Шестью восемь – сорок восемь, шестью девять – ой ты, забыл! – кажется, пятьдесят четыре, шестью десять – шестьдесят! Ну, правильно?
– Правильно!
И примеры у него стали получаться, и задачки – тоже. А вот по письму – ну никак! Правила по грамматике он никак не мог понять. Он писал, как слышал. И с этим вот я и должна бороться. Мне же поручили…
Правила я тоже не любила – честно…  Я писала, не задумываясь, а получалось правильно. Скучно мне было повторять: «жи» и «ши» пишутся с буквой «и», «чу» и «щу» пишутся с буквой «у». А ему и подавно скучно… Но он терпеливо их учил. А я его всё спрашивала и спрашивала, и добивалась, чтобы он правильно писал. Он очень старается, ему тоже хочется быть пионером.
Вот сидим мы с ним за столом в кухне, вечер, пишем в своих тетрадках.
Лена ещё у Серёжи. Дома никого. Мама и папа мои в школе – у них третья (вечерняя) смена.
Я смотрю в его тетрадку, слежу за почерком. В тетрадях по чистописанию (были такие уроки в наше время) нужно красиво написать буквы и слова.  Он сопит, но старается. И у него получается, хоть и не совсем красиво, но чисто. А это и есть – чистописание.
И вдруг раздался стук в окно. Я испуганно обернулась, а в окне – рожи моих соседских девчонок: «Ага! Ага! Жених и невеста по колено тесто!»
Так бы – при маме и папе – девчонки, конечно же, не посмели это делать. Мы выскочили на крыльцо. Вовка погнался за ними. А они убежали. Мне стало обидно. А Вовка сказал: «Ну, ничого, ничого! Я их усих поотлупляю».
Не знаю, не знаю, лупил ли он кого, но вот что произошла через несколько дней…

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

…Моя соседка Тамара начала мне частенько теперь намекать, что Вовка в общем-то – хороший мальчишка, что он перестал хулиганить, и что его мама теперь хвалится соседям, что уже и двоек у него почти нет… И что он всё время рассказывает, сколько у нас в доме книг, что радиола с пластинками есть, что я его чаем пою с печеньем. К чему бы это?
А вот к чему.
В самом конце учебного года, я обнаружила в своём учебнике по арифметике записку: «Ты мне нравышся… Приходь в суботу  на речку. В 5 часов. В.» В записке, конечно, есть слова с ошибками. Но…
У меня замерло сердце. Как это – нравишься? Что я – и, правда, – «тили-тили тесто»? И я начала думать про Вовку. И действительно ведь – он перестал дразниться… И в классе стал лучше себя вести… Вера Фёдоровна стала его даже хвалить… И меня в пример ставит, что я помогла выправить оценки своему товарищу по классу.
А тут ещё и зарплату мама с папой получили. И нам с Леной мама купила очень красивые туфельки светло коричневые, кофе с молоком, да ещё и с красными ремешками и красивыми пряжками.
И я решила пойти на речку, то есть – на свидание…
Пришла к речке, а Вовки на берегу нет. Что же это? Где он? Вдруг вижу, что он стоит на другом берегу – в ивняке – и машет мне рукой. Гм… Как же туда перебраться? Но перебираться, в общем-то, не трудно: на самом узком участке через тихую водичку Ворсклы переброшена кладка. Скользко немного, но можно перейти. Мне это не первый раз – переходили ведь с девчонками по ней раза два-три, когда ходили в посадку на другой берег
Только нужно туфельки в руки взять. И я пошла. Вовка сидит под ивой и ждёт меня. Я подошла к нему, села рядом. А дальше что? Как в кино про любовь? Целоваться что ли? Вовка пододвинулся ко мне. И положил свою руку мне на плечо. А я замерла и не знаю, – что же дальше будет…
И вдруг: «Ага! Ага! Тили-тили тесто – жених и невеста!» Это девчонки выскочили из-за кустов и начали смеяться. Это они его к этому «свиданию» подговорили.
Ужас!.. Предательство! Вовка гад – тоже смеётся… Но единственная радость – Зои среди них нет.
Я девчонкам: «Вы же пионерки, как вам не стыдно?»
А они: «Жених и невеста!..».
Я повернулась к узенькой кладке и пошла назад. Пошла-то, пошла, но в какой-то момент немного потеряла равновесие и… из правой руки выскочила моя новенькая туфелька.
От горя я не знаю, что делать. И какое горе хуже – туфелька или предательство?
Я сидела-сидела на пологом берегу и вдруг с размаху кинула и вторую туфлю в тихо текущую Ворсклу.
Но что это? Я вдруг увидела папу и его лучшего друга Николая Гавриловича, идущих тихо вдоль речки. Николай Гаврилович давно уже обещал навестить нас. Они с папой учились в одном институте. Их было трое друзей-неразлейвода: папа: Николай и Иван, их называли «три мушкетёра»...
Вот они идут прямо ко мне. И я заплакала горько-горько. Конечно же, я про «свидание» и про девчонок ничего им не сказала, но сказала, что моя туфля упала в воду и уплыла.
А Николай Гаврилович вдруг сказал: «А я увидел, как ты бросила в воду туфлю. Это для чего?»
Папа засмеялся и ответил ему и мне, наверное: «Это, чтобы та другая не соскучилась…»
– А что я маме скажу?
– Подумаешь! – Засмеялся Николай Гаврилович, – пойдём и купим такие же новые. Мама и не узнает…
– Николай, врать мы её не приучаем.
– Скажем потом. Ничего... Ты видишь, как она расстроена?
Мы прямо с бережка пошли в магазин. И снова у меня были новые-преновые такие же туфельки – кофе с молоком и с красным ремешком с красивой блестящей пряжкой. Вот!..
...Ну, ничего!.. Я тебе, Вовка отплачу!
Я на другое утро увидела, как он идёт к колонке с ведром. Залезла на свой забор и жду. Вот он идёт, согнувшись вправо от тяжести и от меня. Я как закричу:
Вовка-христя,
Под кустами дрыстя!..
Вовка опустил голову, идёт и не смотрит на меня, а смотрит под ноги. Ага! Стыдно!..
А в это время папа вышел на крыльцо, услышал, как я ору и поманил меня пальцем к себе.
– Что это ты кричишь?
– Вовку дразню.
– Так! А что это за слово, которое ты произнесла? Оно есть в словаре?
– Не знаю… Наверное, нет.
– Я тоже не уверен. Почему ты его так дразнишь?
– А нужно. Это я для рифмы…
– Ты уверена?
– Да. Очень! Папа, ну я теперь вот как буду его дразнить:
Вовка-христя – карапуз,
Голова его – арбуз.
– Гм… Конечно, тут все слова нормальные. Но в словарь ты всё-таки загляни и слезай с забора. О Вовке ты мне расскажешь?
– Нет, папа, пока не могу. Я потом, немножко после – можно?
– Хорошо. Потом когда-нибудь и расскажешь.
Я рассказала папе эту историю про «свидание», про предательство, про туфельки с красивыми пряжками, когда была уже совсем взрослой. Мы вместе с ним и посмеялись, и погрустили.

МЫ ЕДЕМ, ЕДЕМ, ЕДЕМ!..

Наша тётя Вера, которая со своей семьёй живёт в городе Млинове на Западной Украине, приглашала и приглашала всех нас приехать к ним в гости. И вот мама и папа решили, – а почему бы и нет?..
И вот где-то в середине лета у нас наметилось самое настоящее дальнее путешествие. Мы были в восторге! Ведь мы с Леной никогда ещё не путешествовали.
С нами поедет и наша с Леной двоюродная сестричка Верочка, дочка тёти Дуни. Она уже раза два ездила с бабушкой Надей к тёте Вере. У тёти Веры два сыночка –одному три, другому два года. Вот бабушка Надя и ездила к тёте Вере – нянчить внуков.
И все мы решили вот как: поедет папа с нами – с Леной, с Верой и со мной. Мы тщательно собираемся: берём с собой только самые необходимые вещи. Мы всем: маме, тёте Дуне и бабушке Наде пообещали, что будем очень внимательны друг к другу, никого не обижать, слушаться папу в поезде и в гостях вести себя очень хорошо.
Мы сначала едем в Белгород, поезд наш в пять часов утра. Из Белгорода мы почти сразу же пересаживаемся на электричку в Харьков. Мама осталась в Белгороде, а тётя Дуня едет с нами – будем ждать поезд в город Ровно.
Этот город нам известен давно – из писем тёти Веры и из нашей с Валериком любимой книжки Дмитрия Медведева «Это было под Ровно». (Это книжка о Великой Отечественной войне, о партизанах и о герое Николае Кузнецове. Это разведчик. Он – почти как наш знаменитый Штирлиц!.. Но Штирлиц - литературный герой, а Кузнецов самый настоящий. Ему в Ровно поставили памятник.).
А ещё тётя Вера часто нам писала очень тревожные письма о « лесных братьях», которые до сих пор нападают на мирных жителей. Мы конечно же с Леной не понимаем, кто такие они – эти «братья». Нам очень хочется путешествовать...
В Белгород мы выезжаем в пять часов утра. Из Белгорода электричка в Харьков пойдёт в семь. Раннее утро. В Харькове мы ждём поезд на западную Украину... Сидим на вокзале. Скучно. Папа разрешает нам с тётей Дуней сходить погулять, купить мороженое. У нас ведь целых четыре часа до отъезда.
Куплены билеты. Скоро подъедет наш поезд. Мы все на платформе. Мы – трое – стоим смирнёхонько около папы и тёти Дуни. Какая-то женщина, что стояла около нас, обратилась к тёте Дуне, разговорилась с нею и спросила, куда мы едем, откуда мы. И спрашивает вдруг:
– А это ваш сынок и внуки?
– Это мой старший брат, – сказала тётя Дуня. Я увидела, что она очень стала какая-то грустная. Верочка стала с ней говорить о чём-то, а папа сказал:
– Дуня, да не обращай ты внимания. Работа в колхозе наших женщин не молодит, к сожалению...
– Тётя Дуня, – это Леночка, – а ты с нами не поедешь?
– Та ни! Я уже там була. Смотри, Вера, ты старша, слухайте дядю Ваню. И ты, Тань, за Леной следи. Будтэ гарными дивчаткамы. Вань, ты уж там построже з нымы...
– Дунь, ну что ты говоришь? Они же у нас молодцы! Правда, девочки?
– Правда! Правда!.. 
Подошёл поезд. Мы быстренько взобрались в вагон. Тётя Дуня с нами тоже зашла, помогла разместиться.
Проводница сказала, чтобы провожающие вышли. И мы остались одни с папой.
С нами, в плацкартном вагоне, было много людей. Сначала было шумно. А потом все потихоньку угомонились. Поезд тронулся. Ура! Мы едем, едем, едем...
Ехать нужно было больше суток. Папа внизу на нижней полке, мы – вверху.
Слышим, как девочка наших соседей по купе что-то капризно говорит со своими мамой и папой. Не слушается. А они прямо и не знают, как ей угодить. Она разводит крики на весь вагон. Мама её и папа кричат на неё. И какая-то тётенька из соседнего купе подходит и говорит родителям этой девочки:
– Что же это творится, граждане? Смотрите, как замечательно ведут себя вот эти три девочки с папой. Он один с ними спокойно говорит, не кричит. А ваша весь вагон взбуглачила... Разве это хорошо?
Все смотрят на нас. А мы спокойно лежим на верхней полке, книжки листаем. Леночка играет со своим любимым маленьким плюшевым медвежонком.
Родители девочки внимательно смотрят на папу, а папа наш улыбается и предлагает той девочке поиграть с Леночкой. Отец девочки сажает Леночку на их верхнюю полку к девочке, и малышки стали тихо играть с медвежонком и куклой девочки.
– Как это у вас получается? – спрашивает девочкин папа.
– Ничего сложного, – отвечает наш папа. – Только спокойно и тихо нужно с детьми. Они сами разберутся. И у вас девочка хорошая, только капризы её нужно усмирять не криками, а спокойным взрослым разговором. Ей сколько лет?
– Четыре.
– И моей Лене тоже четыре. Видите, как они хорошо играют?
– Вы – волшебник какой-то, – говорит папа девочки.
– Да нет, я учитель только – вот и всё волшебство...
Мама девочки накрывает салфеткой столик под окном и приглашает нас всех поесть. Папа достал то, что нам дали в дорогу мама и тётя Дуня. Мы устроились у столика, и девочка стала есть вместе с нами с большим аппетитом то, что не любила, по мнению её мамы: яйца вкрутую, жареную курицу, хлеб... Мы тоже не отказываемся от угощения родителей девочки: бутерброды с колбасой, помидоры и огурчики летят в наши животы с быстротой. А потом мы все укладываемся спать под звуки колёс поезда. Вечер, почти уже ночь, а днём нас будут встречать тётя Вера и дядя Федя.
Я, конечно, понимаю, что папе очень трудно спать, не раздеваясь. Протез в вагоне он снимать не будет, он это сказал маме. И я вижу по его лицу, что как-то нехорошо ему с этим протезом. Но он терпит, не показывает вида. Он видит моё лицо и прижимает палец к своим губам, дескать, помолчи...
Утром нас всех усадили к окошку вместе с девочкой – и мы смотрим и смотрим, как проплывают мимо нас деревья, дома, коровы и лошади. А наш папа и родители девочки о чём-то разговаривают и разговаривают... А девочка ведёт себя совершенно спокойно, она даже и стихи стала рассказывать нашему папе и песенки петь, и Леночка тоже... Даже другие люди из соседних купе приходят смотреть наш концерт. 
...И вот он, город Ровно. Приехали. Тётя Вера и дядя Федя встречают нас и усаживают всех нас в автобус, и мы едем, едем, едем в город Млинов. Он совсем недалеко от Ровно.
А потом – за большим столом мы все сидим и рассказываем о нашем путешествии и едим очень вкусную жареную рыбу, которую дядя Федя наловил сегодня ночью.
Как интересно говорят жители города: они говорят не «здравствуйте», а «добридэнь». Это значит: добрый день. С тётей Верой и с нами здороваются соседи. Тётя Вера после университета была распределена сюда в школу – она учитель истории. А дядя Федя – тоже после окончания мединститута тоже был направлен сюда в больницу – он врач-рентгенолог. И все окружающие очень уважают их.
А на другой день мы все идём на речку, у которой очень интересное имя – Иква. Мы купаемся в тёплой водичке реки и играем на бережку. Тётя Вера расстелила скатерть, выложила всякие вкусные вещи, и мы, как с голодного края, как говорит папа, уплетаем с огромным аппетитом всё, что лежит на скатерти-самобранке.
А на другой день дядя Федя покатал нас всех на лодке. Река Иква широкая, берега её очень красивые. И тётя Вера показала нам старинное белоколонное здание на другом берегу реки. Это очень роскошная усадьба и красивый парк. И там ещё около него были белые беседки-ротонды. Там жили раньше до войны какие-то богачи. До войны Западная Украина была не советской. Там жили раньше до войны какие-то богачи. музей. До войны Западная Украина была не советской, она была в границах Польши. Там жили раньше до войны какие-то богачи. До войны Западная Украина была не советской, она была частью Польши. А теперь в этом здании – музей.
(В 1960 году, в Млинове снимали фильм «Слепой музыкант», где играли замечательные актёры: отец и сын Борис и Василий Ливановы. И как раз этот замок и беседки мы потом увидели, когда смотрели фильм. И река Иква тоже в этом фильме – во всей красе).
А мы с Верочкой вечером пошли одни на речку, это было совсем недалеко от дома, да и Верочка тут была уже и все дороги знает. Папа и дядя Федя поплыли на лодке удить рыбу. И мы решили поискать их. Мы шли и шли по берегу вдоль реки и вдруг увидели летящего аиста, на взгорке у него и аистихи было гнездо. Мы долго глядели, как он кружится над своим гнездом. А потом мы увидели лодку и в ней папу и дядю Федю. Они тоже нас увидели и очень нам обрадовались.
А назавтра мы начали собираться в обратную дорогу. Папа не может долго оставаться вне дома. Так что побыли мы в гостях только пять дней. Ну, а дорога назад была почти такой же, как и сюда. Только без капризной и крикливой девочки...

НАШ КЛУБ

Конечно же, это – Дом культуры. Он построен на месте разрушенного Храма, о котором люди говорили с грустью и печалью. Разрушили Храм после гражданской войны – в разгуле «походов» против религии...
Это сейчас Дворцы культуры всякие-превсякие, а он был – домом, клубом – нашим родным и любимым. Там были концерты художественной самодеятельности – да ещё какие!.. Мы там смотрели кино. Днём – детское – по десять копеек билет, а по двадцать – кино для взрослых. Но туда нас на взрослые сеансы пока ещё не пускали.
Вернее, в доме культуры была такая замечательная женщина – почти волшебница – Юлия Фёдоровна. Она была стражем кино – билетёром. Это она не пускала...
…Кто такие оркестранты? Да это – мы! Мы ходим на репетиции домрового оркестра.
Когда репетиция заканчивается, а сеанс хочется посмотреть, то нас выручает Юлия Фёдоровна. Но и она не всех впускает. Только по два-три человека. Следующий раз – других. Чтоб было не обидно.
По секрету скажу – она иногда нас пропускала на семичасовой сеанс, если про шпионов, а не про любовь. Да мы и сами про эту любовь и не хотели смотреть. Очень нужно!..  Там целуются, – а в зале чмокают и смеются.
Впускала тихо-тихо уже, когда становилось темно в зале. У нас, в школе, с посещением фильмов школьниками было очень строго… И это было нашей общей тайной от учителей.
Она приоткрывала дверь в тёмный уже зал, прижимала палец к губам и  шёпотом:
– Только ради бога – тихо-тихо…
И мы тихо-тихо, ныряя под её руку, пробирались в ложу у самой двери.
А почему? Да потому что мы – участники художественной самодеятельности клуба! Мы – это не мелочь пузатая, мы – оркестранты.

ДОМРОВЫЙ ОРКЕСТР

…Это было, когда я училась в третьем классе. По школе и по нашей улице разнёсся со скоростью ветра слух: в нашем доме культуры новый директор и новые руководители. Они приехали с Украины.
У нас организовался домровый оркестр. А руководитель его – Пётр Иосифович.
Что же это за человек замечательный такой! Он – самый лучший, самый добрый, и самый строгий, и самый весёлый.
Пусть простят мне мои школьные педагоги, которых я люблю и уважаю, но Пётр Иосифович – навсегда для меня – Учитель.
Вот как мы поступали к нему в оркестр. Приходили группами, по два-три, а то и больше – человек. Он начинал прослушивание – как это сейчас говорят – кастинг.
Нужно было что-то пропеть под звуки пианино. Что-то я пропела. Потом без пианино тоже пропела какую-то песню.
Простучать? Как? Он, улыбаясь, выстукивал нечто, а я должна повторить. Получилось под его пальцами что-то  вроде: «Укусила пчёлка собачку…». Я засмеялась и повторила. Он тоже засмеялся. Потом «простукал»:  «А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер…».
Я повторила, правда, чуть медленней, чем он, но добавила туда небольшую отсебятинку. Он внимательно посмотрел на меня и сказал совсем не так, как говорит папа, а по-украински:
– Ну, шо ж! Принимаю. Опаздывать на репетицию не можно и на пьять хвылын. Це мое правило. Як ти вчишься? Двийок в дневнику немае?
– У меня даже троек нет. И даже… четвёрок.
– Добре.
Он берёт мои руки в свои. Рассматривает пальцы. Даёт в руки маленькую-премаленькую, почти игрушечную четырёхструнную домру.
– Це – домра-пикколо, найменший инструмент в оркестри, но самый дзвинкый. А у тэбэ пальцы ще мали. Ну, ничого, ничого… Зможешь. Тилькы терпения нужно много. А вот так зможешь?
Он взял в свои большие руки мою домру и стал извлекать очень странную мелодию. Она звучала так: «тр-р-р-р… тр-р-р-р…».
– Это, Танюша – тремоло. Попробуй.
Я взяла инструмент в левую руку, в пальцы правой ладони он вложил мне пластмассовую штучку, который называется – медиатор. Ею нужно было водить часто-часто по струне. Но у меня получилось: «дыр-дыр-тр-тр» и опять «дыр-дыр-тр-тр…».
– Ну, ничого, ничого.  Старайся.
...Я села в сторонку и стала стараться. У меня даже правая рука заболела… А Пётр Иосифович уже подошёл к другой девочке и тоже стал с ней простукивать, прослушивать, тоже дал в руки домру побольше. Я услышала: «Це, Ирочка, домра-прима…»
В общем, Пётр Иосифович говорил с нами на прекраснейшем украинском языке. Но мы все понимали его… Ведь наша Томаровка на границе с Украиной. И многие из моих уличан говорили – пусть не на украинском, – а на смеси... Сейчас этот говор называют суржиком.
У нас в доме были книги на украинском языке. И главная книга – это «Кобзарь» Тараса Шевченко.
Папа ведь до войны преподавал не только русский язык, но и украинский. И я читала «Кобзаря» с папиной помощью сначала, а потом и самостоятельно совершенно без помех. И знала его стихи.
На панщині пшеницю жала,
Втомилася; не спочивать
Пішла в снопи, пошкандибала
Івана сина годувать.
…Воно сповитеє кричало
У холодочку за снопом.
Розповила, нагодувала,
Попестила; і ніби сном,
Над сином сидя, задрімала...
...Проснулася — нема нічого...
На сина глянула, взяла
Його тихенько сповила
Та, щоб дожать до ланового,
Ще копу дожинать пішла.
Эти стихи  Шевченко Тараса я однажды прочитала наизусть для Петра Иосифовича. И он сказал: – Добре, Танюша, добре!.. Хорошо читаешь на украиньской мови. Передай Ивану Яковлевичу вид мэнэ поклон.
Он, оказывается, с папой моим уже давно знаком. Пётр Иосифович приходил в нашу школу и говорил с учителями и с дирекцией об оркестре.
 А в школе учителя наши стали слишком много говорить о нашем оркестре  и оркестрантах... Они досадовали, что в оркестр записались даже самые «невыносимые» ученики.
И вот и решили учителя, чтобы Пётр Иосифович проверял наши дневники, – боялись наша учителя, что мы забросим учёбу. Так им казалось. Но – удивительно! – самые хулиганистые ребятки стали и учиться получше, и дисциплина у них стала после бесед с Петром Иосифовичем отменная...
Завидовали учителя нашему руководителю.
А папа мой сказал Петру Иосифовичу, что оркестр, по его мнению, стал великой помощью школе.

САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Я ещё не раз вернусь к оркестру и к Учителю.
А сейчас я продолжу рассказ о Доме культуры.
Художественный руководитель Александр Иванович приглашает взрослых в клуб, он хочет поставить спектакль «Сорочинскую ярмарку». Спектакль? Гоголь?  Это очень хорошо!
...Мой папа как режиссёр уже ставил с учителями «Женитьбу» Гоголя. Спектакль, конечно же, шёл в клубе. Играли в нём учителя нашей школы. Какой же это был спектакль!!!
Подколёсина играл Иван Кириллович, невесту – Антонина Григорьевна, Яичницу – наш  сосед Иван Алексеевич, сваху – не помню, кто… Не важно.  Премьера была зимой, и это было в те дни, когда ударили сильные морозы, учёбу у нас, младших классов, отменили. Ну и что? Так мы на санках накатались до упаду. Каникулы вроде!..
Вечером народ повалил в клуб. Нахохотались вдоволь.
И учителей наших все вокруг зауважали. Их стали звать артистами.
…А теперь вот –  спектакль с художественным руководителем, с настоящим режиссёром. Александр Иванович выбирает будущих артистов. Сам он будет играть старого козака, его жинку Хиврю  – его жена тётя Женя, цыгана – его сын Володя, Параску – моя соседка Тоня, Грицька, жениха Параски – уже не помню, кто, а дьячка Афанасия Ивановича – знаменитый наш баянист Дома культуры хохмач и юморист Михаил Иванович по прозвищу – Хытрый…
Спектакль состоялся накануне Первого мая. Зрителей в зале было так много, что не всем хватило кресел. Внесли запасные стулья и поставили их в проходе между ложами и проходом между двумя рядами сплошных кресел.
Вот это был спектакль! Как все смеялись над дьячком-Хытрым! Это, я вам скажу, был – настоящий артист. Он семенил в своей рясе по сцене, подхватывал её сбоку, как женщина, а под ней, в кармане широких шаровар, мы все видели бутылку с «горилкой», заткнутую кукурузным початком… Это он сам так придумал. 

СПУТНИК

Это снова к нам подлетает наша прекрасная машина времени.
Ну как об этом не рассказать? Ведь это – история!.. А истории нужны для всех. Особенно – для других поколений. Но сначала я чуть-чуть отвлекусь…
Что поделаешь? Иногда и это нужно в дополнение ко всему хорошему.
…В третий класс, во втором полугодии, к нам пришла новенькая девочка, очень высокая, худенькая, с прямыми светлыми, почти белыми волосами. Все девочки в нашем классе с косами, а она коротко и красиво подстрижена. Её голова – как в белой пышной шапочке.
Девочка улыбнулась, и её большие серые глаза засветились, заискрились. Вера Фёдоровна посадила её за последнюю парту в среднем ряду, – ведь она высокая девочка, ей оттуда всё будет видно.
Вера Фёдоровна сказала нам: – Познакомьтесь, дети, это Зина. Она будет учиться в нашем классе. К нам пришла ещё одна отличница учёбы, пионерка, дружите с ней.
Ну вот. Теперь нас будет трое: я, Зина и мальчик Юра, который очень даже хорошо учится, только заикается… Мальчишки его за это дразнят. А мы, девчонки, стоим за него горой.
Я подошла к Зине на переменке и спросила её, не хочет ли она поступить к нам в оркестр. (Для меня ведь оркестр – это эталон счастья. А Зина мне сразу же очень-очень понравилась… И я её захотела ввести в нашу волшебную музыкальную комнату).
Зина мне ответила, что она уже сходила вчера вечером со своей новой соседкой Надей в Дом культуры, и что Пётр Иосифович взял её с удовольствием, потому что Зина в своём городе уже училась в музыкальной школе по классу фортепьяно. Ого!.. Вот это да! Фортепьяно!..
Пётр Иосифович предложил ей первую приму.
– А тремоло у тебя получилось?
– Да, – ответила мне Зина.
– А я долго училась, – грустно сказала я. – Но Пётр Иосифович сказал, что я очень настырная и терпеливая. И теперь у меня всё получается. Я уже гаммы разучиваю.
– Вот и прекрасно, давай дружить – ответила мне Зина. – Ты какие книги читаешь?
– Разные.
– А Конан Дойля прочитала?
– Конечно. Всё про Шерлока Холмса. Но мне особенно понравилась «Маракотова бездна»
– А сейчас я читаю альманах «Мир приключений и фантастики».
– Значит, мы читаем одинаковые книги.
– А ещё я люблю сказы Бажова.
– И я тоже.
Мне очень повезло.
В моём классе девочки все с других улиц. И они читают только те книги, которые рекомендуют по внеклассному чтению. А я эти книги ещё в первом классе прочитала…
И хотя Зина живёт далековато от меня, но я очень рада с ней дружить.
Теперь мы вместе с ней всегда будем ходить на репетиции одновременно: ведь первая прима и пикколо всегда играют одну и ту же партию.
Зина очень хорошо рисует. И я тоже неплохо. Зина много читает. И я – тоже.
Мы теперь обе в нашем домровом оркестре. Ура!

МАШИНА ВРЕМЕНИ – она где-то совсем рядом..
Сейчас мы снова на ней полетим. Это будет очень маленькое отступление... Ура! Ура! И ещё раз – Ура!!! Ура! А почему это «УРА»? А потому что…

...Ведь четвёртого октября 1957 года произошло невероятное событие в мире! Наш Советский Союз запустил в космос первый в мире СПУТНИК.
Теперь мы все – и мама, и Валерик, и Леночка, и папа, и я – выходили на крыльцо нашего дома и смотрели вверх, в космическое пространство ночного неба. По радио нам передавали позывные спутника: «Пи-пи-пи-пи-пи». А мы вглядывались-вглядывались…
Небо тёмное, горят звёзды. Папа показывает нам созвездия. Я очень хорошо запомнила их: вот Большая Медведица, вот – Малая, вот Орион, вот – Волопас, вот Кассиопея… А последняя звёздочка в хвосте малой Медведицы, папа нам  сказал, – это Полярная звезда. По ней путешественники определяют свой путь. Но самое красивое созвездие, как мне кажется, – это Кассиопея. Она похожа на перевёрнутую русскую букву «М» или на немецкую букву «W». Это нам сказал Валерик. Он изучает немецкий язык, а там ведь немецкие буквы.
А ещё папа показал нам Млечный путь.
Только тогда, в детстве, я видела это светлое узко облако на тёмном небе. В городах даже при самом ясном ночном небе никогда не увидишь его. Да и созвездия очень трудно увидеть. Ведь горят окна в многоэтажных домах, горят высокие яркие фонари… И звёздное небо, увы, – не для горожан. Оно только для воспоминаний о тихих улицах маленьких посёлков, сёл и городков. У нас хоть и были столбы, на которых хоть и были лампочки, но редко-редко они освещали улицы, так только – небольшой светлый круг под самим столбом.
И вот папа громко нам сказал:
– Внимание! Смотрите, смотрите!
По ночному небу медленно, плавно перемещается яркая звёздочка. А все остальные – горят, светятся, но остаются на своих местах.
– Ура!!! Спутник!
И мы слышим, что не только мы смотрим вверх.
Соседские девочки вместе с их папой и мамой тоже наблюдают за светящейся искусственной звёздочкой и тоже кричат:
– Спутник! Спутник!..

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Раннее уро. Я уже не сплю. Леночка ещё спит. Мама у плиты что-то готовит нам к завтраку. Сегодняшний день – самый весёлый и хороший. Потому что – этот день – воскресенье. Мы сегодня все вместе будем, – без всяких там уроков, собраний маминых-папиных, заседаний и вечерних школ…
Папа уже проснулся, я слышу, как в его комнате раздаётся скрип его протеза. Сейчас он пойдёт умываться, бриться, чистить зубы…
Раздался лёгонький, но настойчивый стук в дверь. И я услышала:
– Елизавета Михайловна! Доброе утречко! Дайте, пожалуйста, нам мясорубочку.
Это тётя Шура стоит в проёме двери и улыбается. Она сегодня в весёленьком платочке, и фартук на ней не серенький, как всегда, а в голубых и красных цветочках.
Что же у них случилось? Ладно, это я потом узнаю. Сбегаю потом к Зоеньке. А пока продолжаю слушать.
– Спасибочки, спасибочки. Я скоренько принесу – я скоренько.
– Шура, да не спешите, – это мама говорит. – Мне не к спеху… Что там у вас? (Я поняла, что про это мама спросила невольно, потому что мясорубку тётя Шура берёт у нас редко-редко. У них почти всегда, как говорит мама Зои, тётя Зина, – постные дни).
– А к нам Боренька скоро приезжает. Армию свою закончил.
– А когда же приедет?
– Сегоднячко, сегоднячко…
Тётя Шура крепко держит в своих худеньких руках мясорубку и снова продолжает:
– Насовсем приезжает. Насовсем… Я на базарчике свининки хорошей и недорогой купила. Буду котлетки делать. Праздничек у нас сегодня, праздничек…
…Я о Боре не раз слышала, ещё когда подружилась с Зоенькой.
То тётя Лёля вдруг скажет тихо: «Как там наш Боренька?» То тётя Шура всплакнёт тихо: «Посылочку надо бы послать, посылочку…». А тётя Нюра только головой качает.
На стене в зоенькиной комнатке висит большой портрет молоденького юноши в короткой тёмной курточке, в светлых коротких брючках под колено. Таких брюк на мальчиках наших уличных ни у кого нет. «Это – бриджи», – сказала Зоя. Тётя Лёля показала маленькую фотографию, с которой срисован портрет.
– А кто это нарисовал?
– Это сам Боренька, – говорит тётя Лёля. – Он срисовал по клеткам.
– Как это?
И тётя Лёля принесла линейку, простой карандаш и расчертила в крупную клетку лист бумаги.
– Я сейчас вам покажу, как это делается.
Тётя Лёля взяла в альбоме по раскраске страницу с ещё не раскрашенным нами рисунком зайчонка с барабаном. Тётя Лёля снова расчертила уже и этот рисунок, но уже – маленькими клетками.
– Ну что ж, приступим.
Мы с Зоенькой обступили тётю Лёлю с двух сторон. И стали наблюдать, как маленький зайчонок под её руками стал появляться на большом листе в крупную клетку. Очень это интересно!
– Мы тоже попробуем так рисовать.
– Не рисовать, девочки, а копировать.
– Зоенька, давай тоже копировать!
– Ну что ж, попробуйте. Старайтесь.
И мы теперь стали пробовать. Сколько же мы исчертили картинок и открыток! И у нас очччень даже хорошо получались копии.
Я одну из своих копий показала маме и папе. Но почему-то и мама, и папа не были в восторге.
– Копии по клеткам, – сказал папа, – это же очень даже просто. Это не искусство. Это может сделать любой. Хотя у тебя получилось очень точно. Копировать ведь можно и так: папа положил на открытку тонкую прозрачную папиросную бумагу и стал тихонько обводить рисунок карандашом.
– Вот посмотри. Я скопировал открытку. А ты попробуй без всяких клеток сделать тоже копию, срисовать то есть. Но без обмана – без папиросной бумаги…
Положи перед собой то, что хочешь скопировать. Внимательно смотри и повторяй рисунок – как будто вслед за художником. Здесь тебе уже нужно будет постараться. Нужна точность, терпение, аккуратность, зоркость. Попробуй.
И он дал мне чёрно-белый рисунок величиной с открытку. И ещё – папа дал мне альбомный лист и простой мягкий карандаш.
Передо мной портрет Александра Сергеевича Пушкина в лицейские годы. Он сидит, подперев голову рукой, и смотрит прямо на меня.
И я начала рисовать, то есть – копировать. Я очень старалась! И у меня – ура! – получился портрет Пушкина.
Он получился у меня больше, чем оригинал. Альбомный лист этого требовал. Только рука Александра Сергеевича немного кривоватая получилась. А лицо его – честное слово! – получилось.
– Ну вот, – сказал папа, – и клеток не понадобилось. Молодец! А руку мы подотрём резинкой, – давай я помогу. А ты попозже попробуешь снова повторить. Ты пойди, погуляй на воздухе, отдохни.
– Можно я покажу Пушкина Зое?
– Нет, – сказал папа, – ты покажешь его только тогда, когда совсем точно получится. Никогда не нужно что-то показывать кому-то в незавершённом виде.
Эти слова папы я запомнила на всю свою жизнь.

ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ

...Ну, вот я закончила третий класс. И опять – я отличница. Начались каникулы.
К нам приехала тётя Тамара. Она «достала», как она сказала, мне путёвку в пионерский лагерь для детей торговых работников (В торговом училище тётя Тамара всегда принимала экзамены по русскому языку у студентов).
О пионерских лагерях я много слышала. О них и по радио говорят, и в кино показывают, как пионеры там отдыхают. Мне всегда хотелось побывать там! Ура! Ура!
Быстренько, даже очень, я прошла медицинскую комиссию. Ведь больным в пионерских лагерях делать нечего… Проверили уши, горло, нос, померили температуру, да ещё кое-что… сдала на анализ. И мне сказали: здорова.
И вот мы с тётей Тамарой едем на автобусе  в это замечательное место, в пионерский лагерь!
Около зелёного забора много автобусов. За забором – одноэтажные длинные дома. «Это – корпуса», – сказала тётя Тамара. А почему в пионерском лагере нет палаток, почему – корпуса? Я ведь в кино видела палатки в пионерских лагерях. Но, видимо, так здесь надо.
Меня определили во второй отряд. Я совсем ни с кем не знакома. А дети – я вижу – знакомы друг с другом. Стою в сторонке. Мне одиноко и грустно.
– Не грусти, Танюша, – говорит тётя. – Познакомишься.
Повели меня в медпункт. Проверили бумаги, которые дала тётя. Поставили на весы. До сих пор помню тот свой вес: двадцать семь килограммов.
Захожу вместе с другими детьми в длинную комнату с множеством кроватей. Это всё очень похоже на больничную палату. В больнице я ведь побывала не раз.
Но эта комната здесь называется – «Отряд №2». Нам показали, как нужно заправлять кровати. И сказали, что заправлять кровати нужно строго по времени, чтобы не опаздывать на построение.
Мы построились на площади с трибуной и с флагом на высоком шесте. Познакомили нас с вожатыми, которых мы должны будем называть по имени и отчеству. Вожатые – очень даже взрослые тёти.
...Зазвучала музыка из динамика: «Та-та-та, та-та-та… Бери ложки, бери хлеб – начинается обед». Нас ведут питаться, так сказала вожатая.
За столами много всего: перед каждым – тарелка с манной кашей с кусочком сливочного масла сверху (у-у-у…), чашка с какао (о!..), большой ломоть хлеба с куском масла на нём (как в больнице…).  Мы поели. Нас построили парами и повели к нашим корпусам.
И началась моя жизнь в пионерлагере…
Очень мне было там скучно. Спасибо, что хоть небольшая комната была – «библиотека». Книг там было мало. И книги почти все про пионеров-героев. Так я уже про них давно прочитала. Придётся перечитывать.
Но всё же про Лёню Голикова я снова с удовольствием буду читать, и про Валю Котика – тоже. В лагере разнообразий очень мало: построения по утрам и вечерам, зарядка, завтрак, обед, полдник, ужин…
В корпус пришёл дядька-физрук и стал приглашать нас для проведения художественной самодеятельности. Он стал проверять каждую девочку на гибкость. Я в школе не принимала участия в физкультурных  кружках. Но гибкой была.
И меня дядька, проверив на гибкость, принял для участия в пирамиде. Что такое пирамида?  Это под чёткую музыку: «Раз-два-три-четыре» мы должны шагать по кругу и строить из себя всякие фигуры.
По команде – то замирать, то махать флажками, то изгибаться в мостик. Я была маленькая по росту и по весу. И физрук сказал, что меня будут поднимать на руках, а я должна буду сделать мостик вверху на руках мальчишек. Мы готовимся к открытию сезона.
Ох, а когда же будет закрытие?..
Один раз нас сводили на речку, идти было долго. Речка мелкая, но широкая. Мы разделись и по команде пошли в воду.
Мальчишки, конечно же, стали брызгаться, девчонки – визжать. Я визжать не стала, а сразу же окунулась в воду. Мальчишки посмотрели на меня с ободрением.
Я люблю воду. Хоть и плаваю я по-собачьи, но из воды меня трудно вытащить. Девчонки давно уже сидят на бережку, а меня с мальчишками с трудом вожатые загоняют из воды.
Девчоки кричат мне: «Нюша!..Нюша!..»
Это они услышали, как тётя назвала меня Танюшей, и вот теперь они меня так дразнят. Нюшей... И ещё: «Сяло! Сяло!..». Дуры они, я так думаю… Дуры.
Вот такая моя жизнь в скуке и одиночестве прошла в этом пионерском лагере.
Но одну полезную привычку я оттуда привезла. Не любила я мыть посуду! Ну, не любила!..
И вот меня назначили дежурной по кухне. Девчонки захихикали… Им это не нравится. Со мной они не дружат. Они ведь все из города, а я из района… А я для них – «ся-ло… и Нюша». Я уже тогда поняла, что я не коллективный человек. То есть – не вписываюсь я в коллектив... Ничего не поделаешь...
У многих девочек, хоть они и пионерки, в ушах серёжки. Платья у них красивые. Не то, что у меня…
Дежурство по кухне – это носить тарелки и расставлять их на столы, хлеб, чашки, после питания – мыть посуду. Попробовала я носить тарелки. Скука какая!.. Да и разбить тарелки боялась.
И тут я вспомнила про папину силу воли и сказала тёте поварихе, что я буду мыть посуду. На меня повариха посмотрела с удивлением. Ведь мыть посуду не любит никто.
Повела меня повариха тётя Галя и ещё одну девочку в комнату-пристройку к кухне. В этой комнате стояли две огромные ванны. Нам вот что нужно было сначала делать: с каждой тарелки большим куском хлеба сбрасывать объедки в большое эмалированное  ведро. «Это для подкормки поросят», – так сказала повариха тётя Галя.
А потом эти почти чистые тарелки нужно складывать в огромную ванну, в которую повариха наливает горячую воду и высыпает туда горчичный порошок. Нам выдают мочалки, и мы тщательно моем тарелки и чашки, складываем их в другую ванну.
Повариха – душем поливает нашу вымытую посуду сначала тёплой водой, потом холодной. А потом мы вытаскиваем тарелки и складываем их в сушку: глубокие к глубоким, мелкие к мелким, чашки к чашкам.
Тётя Галя очень хвалит меня и девочку, с которой мы трудились. Она даёт нам по большой конфете и яблоку.
– Тётя Галя, а после полдника  тоже приходить?
– Ну, вы же – дежурные? Конечно.
И снова мы моем-моем-моем очень чисто посуду для всего лагеря. Прошёл полдник. Теперь нужно мыть только мелкие тарелки и чашки. А после ужина – только чашки и блюдца.
За каждую работу тётя Галя с удовольствием даёт нам по большому прянику и по две конфеты. Она говорит нам: «Это вам премия за хорошую работу».
Я даже ещё один раз, вне очереди, предложила себя в дежурные по кухне, за что меня девчонки прозвали «посудомойкой». Ну и пусть!.. Я вдруг поняла, что мыть посуду – очень даже хорошая работа.
И главное – день быстрее проходит. И до закрытия остаётся ещё на один день меньше!.. Скорее бы! Скорее!!! Домой хочу. Очень я соскучилась по папе, по маме, по Леночке и Валерику. И посуду буду мыть с удовольствием даже – ведь это не сотни тарелок, а совсем немного…
Концерт художественной самодеятельности прошёл «на ура», как говорили взрослые. И пирамида наша была очень даже ничего! После того, как меня подняли вверх, а я сделала мостик, девчонки из моего отряда даже захотели со мной дружить, но я сказала им, что я лучше пойду посуду мыть… Вот так!
Это было моё первое и последнее в жизни пребывание в пионерском лагере, о котором я и до сих пор вспоминаю с содроганием. Сколько дней прошло без толку в тоске и одиночестве!

БРАТ ЗОИ – БОРИС

Я слышу из своей с Леной комнаты, которая в нашем доме сразу же – и кухня, и столовая, и наша с ней спальня, – что мама рассказывает папе о приезде Бориса, Зоиного брата.
Тогда в армии служили где-то лет пять. Служил он в радио войсках. Был он не просто солдатом, а курсантом. И папа, я слышу, говорит маме: «А почему бы не привлечь его к нам в школу? Пусть ведёт радиокружок. Я поговорю с Виктором Алексеевичем. Мне кажется, это очень даже разумное дело в век космонавтики».
И вот при нашей школе начал работать радиокружок. В него с азартом записывались старшие ученики.
Борис – в школе его все мы называли Борисом Ивановичем – учил нас азбуке Морзе. Я, конечно, сейчас не смогу объяснить, что это было: ребята учились морзянке, слушали на определённой волне голоса других людей, переговаривались с ними. Это, вроде, как сейчас, – говорить по сотовому телефону, но только нужно было не называть своего имени, а называть свои позывные. Это было здорово!
Но и это было не таким уж великим делом. Самое главное – это то, что творил Борис в своём доме. Он собирал из каких-то винтиков  и проволочек САМЫЙ НАСТОЯЩИЙ ТЕЛЕВИЗОР!

НЕБОЛЬШОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

…Я сейчас представляю прекрасно теперь – по истечении времени – такой разговор между папой и нашим соседом Иваном Михайловичем:
– Иван Яковлевич, постойте, пидождить…
– А что такое, Иван Михайлович?
– Та вот якэ дило!.. Шо цэ У Зины во двори робыться?
– А что такое?
– Та йи Борыс прытащив соби во двир оглобли дви, скрепив проволокою и строе якит-то грабли.
– Понял, Иван Михайлович! Разведчик у меня в доме свой. Постараюсь всё узнать…
А разведчик – это понятно – я. И вот что я вам доложу, дорогие мои читатели. Разведала. Про это я постаралась рассказать вам, Ивану Михайловичу и папе.

…Борис поехал в Харьков и привёз два алюминиевых обруча. Мы все девочки подумали, что это он Зоеньке привёз. Это потом я узнала, что эти обручи называются странным словом: хула-хуп. Это чтобы вращать их вокруг себя – делать талии… Да не тут-то было. Никто их никуда не вращал.
Борис сразу же взял да и распаял эти два чудесных инструмента для талии, ещё он выпрямил их, а потом стал из них выделывать что-то невообразимое. Он выделывал из бывших обручей какие-то непонятные вещи. А потом присоединил их с помощью металлических скоб на длиннющую палку, которую прикрепил к крыше. И это он назвал – АНТЕННА.
Это сейчас почти в каждой семье – телевизоры, компьютеры, смартфоны, Интернеты, телефоны мобильные. А тогда – редко у кого даже телефон домашний был.
В наш дом провели его, потому что папа – завуч школы. Его нужно всегда держать в курсе школьных событий, а ещё – папа ветеран Великой Отечественной войны. Это тоже, как говорят, – не кот начхал…

ТЕЛЕВИЗОР

Так вот.  Это рассказ мой о первом на моей памяти настоящем телевизоре.
Собирал его Борис, Борис наш Иванович, долго. Он всем нам, уличанам, сказал, что готовит сюрприз. Но какой, – не говорил. Но кое-каким образом намекал, что есть такой аппарат, который называют телевизором, что этот аппарат может показывать кинофильмы.
И мы, девчонки с нашей улицы имени «Шестого августа» (Это – день освобождения нашей Томаровки от фашистов) садились по вечерам на брёвна около Тамариного строящегося дома и рассуждали, – что же это за такой необычный аппарат.
Зоя говорила, а мы её слушали, – ведь она была сестрой Бориса. Она рассказывала, что в каждом доме будет стоять такой телевизор, и можно будет смотреть кинофильмы, но только на маленьком экране – с открытку – все фильмы, которые идут в клубе. Вот это да!!!
А я ей поддакивала, ведь мы с ней уже много прочитали фантастических книжек, где что-то, как-то было оговорено про этот самый те-ле-ви-зор.
Мы с ней, откровенно, может быть, и сочиняли что-то от себя, но она всегда ссылалась на Бориса: «А Боря мне говорил, а Боря мне рассказывал…». А я ей поддакивала: «А папа мой говорит…». И все ей и мне верили. И Борис, и мой папа были авторитетами не только для девчонок и мальчишек с нашей улицы.
Но я, честно говоря, не совсем понимала, как это будет. Правильно: у нас в доме уже есть радиоприёмник-радиола. Покрутишь чуть-чуть чёрненькую крутилку, и можно слушать не только Москву, но и Ленинград, и Киев, и другие города. Но Москву и Ленинград слушать лучше всего: звук очень даже хороший, чистый. А остальные волны иногда и сипят, и хрипят… Почему, – не понятно.
А вот слышать и видеть, – это действительно – фантастика!
И вот Борис снова поехал в Харьков, привёз оттуда что-то большое и объёмное в большом заплечном мешке. «Это, – он сказал, – колба. Без неё ничего бы не получилось». 
...Лето. Во дворе тётизининого дома – у глухой стены его – Борис поставил два стола, которые он сам на днях смастерил. На одном из них много-много проводов, длинных и узких лампочек, совсем не похожих на те, которые светят в каждом из наших домов. А на втором столе – громадный аппарат, колба, к которому тянутся провода с другого стола. А над крышей их дома – уже торчит высоченная антенна-грабли…
Вечереет. Становится всё темнее и темнее.
Мы, девчонки мальчишки с нашей и соседних улиц, – собрались в Зоином дворе и с замиранием сердца следим за манипуляциями Бориса.
Здесь же на табуретах, впереди, ближе к столам сидят милые моему сердцу: тётя Зина, тётя Лёля, тётя Шура и тётя Нюра.
Шура и Нюра о чём-то шушукаются, толкают друг друга локтями и с умилением смотрят на Бореньку.
Тётя Лёля молчит, вздыхает, – верит, не верит, – не поймёшь…
Тётя Зина глядит на Бориса, следит за его руками, кивает одобрительно головой.
Ну и я с Зоенькой – не вдали, а близенько… Совсем близко от столов.
– Внимание, – вдруг говорит Борис. – Тишина. Я сейчас буду ловить харьковское телевидение. Если заговорят по-украински, поймёте?
– Поймём, поймём…
– Цэ радио – шо ли? – Спросил Витька со Слободки. – Так радио и у мэнэ в доми е… Грае та размовляе… Тикэ не по-украински, а по-русски.
– Нет, – ответил Борис. – Это я шучу. Сейчас сюрприз будет. Но, может быть, и по-русски будет… Не знаю.
– Да тише вы! – Сказала вдруг очень строго и громко всегда тихая тётя Шура. Сюрприза ждёте?.. Так ждите! И не шумите.
– Ого!.. – Почему-то засмеялся Борис. – Ну, включаю. Внимание!
Он чем-то щёлкнул, и сразу засветились эти узкие длинные лампы, что-то зажужжало, прошли минуты, – и засветилась голубым цветом эта самая колба.
И совсем это не колба, а прямоугольный стеклянный экран, у которого было стеклянное продолжение, которое заканчивалось стеклянным хвостиком вроде бутылки… Был он не с открытку величиной, как мы с Зоенькой думали, а примерно с книгу энциклопедию.
...Сначала долго шипело что-то, а потом засветился этот самый экран. И по нему сначала пошли полосы, потом – какие-то шершавчики.
И вдруг –  раздался мужской голос, собачий лай, и все мы увидели (Правда, не чётко, а в тумане каком-то) сначала лицо пограничника из нашего любимого кинофильма «Джульбарс», потом и самого пса Джульбарса, и услышали его громкое: «Гав, гав!..» И увидели мы, как они бегут вперёд, вперёд… Мы ведь знаем это кино наизусть.
– Ура!!! Джульбасрс! – закричали мы все во дворе: и малые и взрослые.  – Ура! Телевизор!
Сейчас Джульбарс догонит этого мерзкого старика в полосатом халате.
Он в начале кинофильма – на экране клуба – был таким добреньким, ласковым, а оказался злым шпионом.
Здесь, во дворе зоиного дома, мы смотрим почти конец фильма, и мы все знаем, чем закончится фильм.
Что это конец, мы не огорчаемся, потому что Борис сказал, что завтра мы что-нибудь ещё будем смотреть, только ему ещё что-то нужно будет подладить в телевизоре, чтобы полосы не мешали смотреть.
УРА!





ВСЯ ЗОИНА СЕМЬЯ (продолжение)

…У всех Зоиных тёть и у её мамы были отчества – Яковлевны. Зоя была по отчеству – Павловна. А вот у Бориса отчество – Иванович. Почему это? Он ведь её брат…
Мне моя соседская девочка Тамара однажды сказала по секрету (откуда она всё знает?), что у Зои и у Бориса были разные отцы. Отец Бориса был перед войной партийным начальником – не у нас в Томаровке, а где-то. И он закончил жизнь самоубийством, так сказала Тамара мне под большим секретом. Выстрелил себе в голову из пистолета. Это она узнала от своей мамы.
А папа Зои погиб на войне. И их большая семья приехала сразу же к нам после войны.
Потом уже – когда я была взрослой – мама мне рассказывала, что отец Бориса был очень честным и порядочным коммунистом.
Жили они в красивой и огромной квартире в столице все вместе той же дружной семьёй: Лёля, Шура, Нюра, Боря и Зина с Бориным отцом…
Но было такое время – ОПЯТЬ ВРЕМЯ! – и отца Бориса обвинили в троцкизме. (Кто хочет, прочитайте, что же это за такое – троцкизм…).
Мама рассказывала, что мама Зои была одной из первых пионерок, а потом и – комсомолок. И коммунисткой – тоже.
Но её исключили из партии за то, что она была женой врага народа… Хорошо ещё, что жить оставили…
И вот она с сыном и сёстрами – уже без квартиры, без достатка – оказались чуть ли не на улице. Хорошо, что у Зины была хорошая профессия: бухгалтер. Скитались они по городам и весям. А тут – война.
К нам они переехали, потому что Зоин отец, – а Зина познакомилась с ним во время войны – геройски погиб.
И Зине и её семье, как семье погибшего командира, дали для проживания вот эту полуразвалюху на нашей улице.

НОВЫЕ ИГРЫ

…После моего скучного пионерского лагеря я приехала домой и вздохнула всей грудью. Ещё целых два месяца будут каникулы. Впереди четвёртый класс.
А на нашей улице началась игра в Тимура и его команду. Это мы все так решили, потому что вспомнили прошедшую зиму. Тогда выпало столько снега, что по местному радио было объявление, чтобы старшеклассники и колхозники вышли на улицы для очистки дорог от сугробов.
Я помню, как мы шли в школу после прочистки гуськом в глубокой траншее из снега. Снег с двух сторон был выше моей головы. И на дороге машины еле-еле проезжали по колее. И развернуться им не было никакой возможности. Им помогали трактора. (Сейчас, к сожалению, такого снега мы и не видим. Так, просыплется нечто белое, – а вскорости всё это белое пространство становится жухлыми и серыми лужами. Или становится грязной гололедицей. Вероятно всё это из-за городской жизни. Машины нескончаемо летят по шоссе между домами. И горок нет для ребятни, и на коньках не покатаешься…)
А потом ударил мороз. Ох, и накатались же мы на санках с высоких горок! Ох, и наигрались же мы в глубоком снегу! Мальчишки старшие строили крепости из снеговых глыб. А потом мы стали играть в войну! Улица на улицу. Мы, девчонки и младшие мальчишки, были разведчиками.
Мы делали подкопы в снегу к их крепости. Они – к нашей. Закидывали снежками друг друга. Искали «секреты» в снегу. У нас и у них были пароли. Но, если вдруг кто попадал в плен, никто и никогда не открывали их противнику. Хотя лица были жестоко тёрты снегом. И за ворот тоже его насыпалось много… Их пленные тоже никого не выдавали,  и пароли свои тоже не открывали. Честное слово. Под салютом всех вождей!
У них главным был Колька-хулиган по прозвищу Бубун. Почему такое прозвище – не знаю.
У нас – председатель школьной пионерской дружины – Володя, одноклассник Зои.
Так вот. Лето пришло… Снега нет. А играть как-то нужно…
...И Володя предложил нам играть в Тимура и его команду. Ну, книжку-то Гайдара мы все отлично знали, и кино видели. Там, правда, хулигана звали не Бубуном, а Квакиным, а у него ещё был в помощниках тоже хулиган по кличке – Фигура. Они, в книжке, обирали сады, огороды у сельчан.
Наш Бубун, вроде таким и не был. Мне даже кажется, что он и не был таким уж злостным хулиганом. Ну, подерётся где-то с кем-то, так за дело, наверное, ну в кино проскочит под рукой недрёманной билетёрши клуба Юлии Фёдоровны…
Но Володя распределил нас так: он будет Тимуром, Тамара – Женькой из книги, Колька, Витька  – помощниками  Тимура. Меня назначили той маленькой девочкой из кино и книжки, Тимур-Володя поручил охранять Женьке, то есть – Тамаре.
– Но у нас же не театр, – говорил Володя-Тимур. – Мы по-другому сценарию будем действовать. 
Звёзд красных на заборах у бывших фронтовиков  и вдов мы не рисовали. Мы просто помогали: приносили воду им из колодца, мальчишки носили уголь в сараи (в это время всем подвозили по распоряжению райкома уголь и брёвна на растопку печей ко всем нашим дворам на улице).
Старшие мальчишки под руководством Тимура пилили брёвна на дрова. Мы заносил дрова в сараи. Лето скоро кончится. Впереди – зима.
Так мы и играли, и весело проводили время. А самое интересное, – это то, что команда Кольки тоже взялась за это доброе дело на своей улице. И, в принципе, мы теперь все вместе делали одно и то же. И даже соревновались. Ведь в их команде тоже были пионеры, – так что игра – игрой, а дело – делом. Молодец Володя! Да и мы тоже – ничего себе – молодцы.
Это нам мой папа сказал, когда увидел, как мы помогали  старикам.

     ДВУХКОЛЁСНЫЙ ВЕЛОСИПЕД
    
У кого-то на улице  – не помню уже у кого, – появился настоящий взрослый велосипед… Мужской. Тяжёлый. Чёрный.
Это было событие! Нам – всем! – разрешили учиться на нём ездить. Но ездить на нём нужно было, скрючившись, – мешала рама. И всё же мы рассчитались, как в игре в чижа, и ожидали каждый своей очереди.
Да! Трудное это дело – держать равновесие, одновременно крутить педали, а самое главное – не зацепиться спиной за раму. Но пробовали все…
А вот, где-то через неделю отец Витьки сказал нам, что скоро наши мучения закончатся.
– Подождите немного, – сказал Витькин отец. – Будет вам другой велосипед, без рамы – женский.
– Как это?
– Вот ребята в мастерской его отремонтируют, и вы посмотрите.
И вот, когда этот женский велосипед был отремонтирован, когда колёса его были хорошо накачаны, когда его голубая краска высохла, нам дали этот велосипед для учёбы.
– Самое главное, – сказал отец Витьки, – когда едете, никогда не смотрите на столб, а то въедете прямо в него. Расшибётесь!..
И началось!..
Падали, вихлялись на дороге, благо, что наша улица и её дорога были очень даже широкие… У кого-то получалось прямо-таки неплохо. Пришла моя очередь.
Я еду, еду, еду!.. Уже не вихляю, уже еду ровно и быстро… Мимо меня мелькают лица друзей. Я научилась! Я еду по дороге, я научилась поворачивать, я еду совершенно самостоятельно, никто за мной не бежит из старших ребят!..
И тут – столб! Он стоит, не шевелится, стоит, ждёт меня… И я в него врезаюсь со всей скорости!!!Бамс!.. Тресь!!! Колесо – восьмёркой! Колени сбиты, на голове шишка.
Больно очень, обидно очень. А реветь не получается, только какой-то тонеький писк из горла...
Обидно, что снова нужно будет ремонтировать велосипедноке колесо. Придётся всем день-другой ждать своей очереди. Но я научилась ездить на двухколёсном велосипеде. Ура!
ДРАКА

…В четвёртом классе было не так уж много событий. Одно только было, – в этом году мы стали учиться во вторую смену. А на репетиции в клуб я стала ходить до занятий в школе.
Хорошо учиться во вторую! Я старалась сделать уроки сразу же, как приходила из школы, – а с утра и радио можно слушать сколько угодно, и на репетицию сходить, и ещё время оставалось, чтобы что-то почитать.
В классе теперь все до одного – пионеры. Нет двоечников, хулиганов  и лентяев. Отряд наш теперь – отряд имени пионера-героя Лёни Голикова. Зину мы выбрали председателем совета нашего отряда. Меня выбрали – старостой класса.
Не совсем это мне нравилось, даже совсем не нравилось: нужно было каждый день следить за работой дежурных, проверять, чтобы на доске всегда был чистый мел, мокрая и сухая подушечки для вытирания доски, чтобы цветы на подоконниках были политы… Да ещё нужно было Вере Фёдоровне докладывать, кто отсутствует, почему… А я, признаюсь вам, – совсем человек не хозяйственный и не совсем внимательный. Особенно это мне, да и другим не нравилось, потому что нужно было делать замечания тем, кто что-то не так делает. Как надзиратель какой-то… Зачем мне всё это?
Я частенько жаловалась Зине, когда собирались на репетиции оркестра, что эти мои обязанности меня мучают. А Зина говорила мне о силе воли, что это надо, что я же пионерка.
В школу я ходила совсем без энтузиазма. И как только закашляю или в горле запершит, то с радостью оставалась дома и читала, читала. Мама говорила по этому случаю, что я эти свои книжки просто глотаю. Может быть, может быть…
Из двух четвёртых классов  в нашей начальной школе создали хор. Нас собрали в самой большой классной комнате. Разные крики раздавались вокруг: «ашки», «бешки» – пока ещё не пришёл руководитель хора, учитель пения Иван Кириллович.
Кто-то кого-то толкнул, мальчишки задирались к девчонкам. Мы собрались вместиться с девочками вчетвером за одну парту в первом ряду.
Но тут мальчишка из «Б» Витька, высокий, худой, с чернильным пятном на щеке, – никогда не забуду – стал выталкивать нас оттуда. Девчонки начали пищать, хватались за спинку, за крышки парты. А он толкает и толкает… Я ему кричу: «Отойди, дурак». И тут я не выдержала, услышав от него: «Эй, ты, завучёнок психованный!..».
Тут во мне что-то зажглось. Это была непонятная мне до сих пор злость. На меня, вытолкнутую им из-за парты, вдруг что-то нашло… Я схватила его одной рукой за куртку спереди, а второй рукой за ремень его штанов – и не знаю, что, откуда на меня это нашло! Я дёрнула его вверх и так грохнула его башкой об угол парты, что всё вокруг затихло. У него прямо на наших глазах на лбу стал появляться кровоподтёк, и образовалась громадная шишка. И он, и я оторопели…
Тишина. Вошёл Иван Кириллович и наши учителя: Вера Фёдоровна и Анна Тимофеевна.
– Что случилось? Виктор, что с тобой? Кто это тебя? Хулиганство какое!
– Это его так Танька… Танька его так!
– В учительскую обоих!
В учительской Витькину шишку учителя обработали йодом и зелёнкой. Забинтовали голову бинтом. Я стояла у двери. Сердце моё обмерло. Прямо на меня, в мои глаза из-за письменного стола смотрел мой папа. Почему он здесь? Он же должен быть в вечерней школе на Белянской…
– Ну-с, Татьяна, ученица четвёртого класса, отличница, староста класса! Отвечай, что ты сделала с парнем? – Это мой папа спросил.
Я молчу.
– Я спрашиваю, за что его так?
– Нужно было!
– Что-что?! Нужно было?! Да он же на голову выше тебя, как ты умудрилась?
– Умудрилась…
– Виктор, за что она тебя?
– Она, она схватила меня и ударила.
– За что?
– Не за что!
– Гад ты, Витька! – Это я уже встряла. – Было за что!
– Так, Татьяна, – это опять папа, – сейчас же извинись перед мальчиком!
– Не буду!
– Вера Фёдоровна, мне кажется, что эта ваша ученица не должна оставаться старостой.
– Я тоже так думаю.
– Ещё раз говорим тебе, Татьяна, попроси прощения у мальчика! – Это уже – учителя…
– Ни за что!..
– Ну и характерец, Иван Яковлевич, у вашей Татьяны! Хулиганка.
– Да-да! Учту, товарищи, – это папа учителям.
И вдруг, стукнув своей палкой о пол, мне:
– Вон из учительской!
Я выскочила из-за двери и вошла в класс. Там меня встретила тишина.
«Бешеная она! Не лезьте к ней», – услышала я мальчишеские голоса. Это обо мне… «А чего он обзывается?  Мы слышали…», – это девчонки заступаются.
Я молча выхватила из парты портфель и побрела домой. Уже темно. В домах светятся окна. «Бешеная? Ну и ладно!..».
И всё равно у меня моя злость не проходит.
Я иду медленно по улице к дому и думаю, что теперь мне мама и папа скажут.
Что завтра мне скажет Вера Фёдоровна? Не хочу я в понедельник идти в школу. Неинтересно.
А может быть, это трусость? Или  – совесть? Да ещё этот Витька…
Я позже узнала, что всё-таки Витька папе рассказал, как он меня обозвал, как он толкал девчонок из-за парты. Но ещё узнала, что мой папа за меня попросил у него прощения. А Витька почему-то заплакал.
Дома мне, конечно же, здорово за всё это попало от мамы. Папа со мной целую неделю не разговаривал. Вот это было для меня – самое плохое.
А меня стали теперь звать «бешеной», но никто ко мне не задирался. И старостой я перестала быть. Вот это – хорошо… И даже замечательно!
Всё же мне и Витьку стало жалко… И ещё, – я ведь от себя и не ожидала, что так грохну его…
 (Эх, Витька, Витька! Не совсем ты был прав, но «психованным завучёнком» называть меня было не нужно… За синяк твой ты уж прости меня по истечении времени).

НАШИ РЕПЕТИЦИИ

…С радостью же я ходила только в одно место – в клуб. Наши репетиции – это главное, это созвучие всех нас, это внимание и старательность... Они объединяют всех нас, таких разных и таких одинаковых в любви к Учителю и музыке.
Наш оркестр после летних каникул снова стал собираться на репетиции. Мы готовим концертную программу к октябрьским праздникам: «Марш» из «Щелкунчика» Чайковского, «Амурские волны», «Степь да степь кругом», «Казак за Дунаем» и «Танец с саблями» Хачатуряна. И ещё, и ещё, и ещё...
Нам Пётр Иосифович много рассказывал о композиторах и о классической музыке. В общем, как я сейчас понимаю  я как будто закончила музыкальную школу.
Однажды он нам на репетиции стал рассказывать о себе. Он был до войны скрипачём при оркестре киевской консерватории. Ушёл воевать. В бою на Днепровской переправе был тяжело ранен в правую руку. И играть на скрипке ему уже стало невозможно.
В нашем оркестре, в его первом составе, были и мы, ученики, и взрослые люди. Взрослые не всегда были дисциплинированными. Плохо ходили на репетиции. А здесь ведь нужна дисциплина и желание. И поэтому Пётр Иосифович решил создать наш – из учеников двух школ – оркестр.
Мы уже принялись за репетицию к концерту, а Пётр Иосифович снова начал делать набор. После нашей репетиции пришли несколько девочек и мальчиков для прослушивания. И вот я вижу – пришёл Володя, наш школьный горнист и мой троюродный брат. Я притихла в уголке и не стала уходить. Да и остальные мои девчонки и мальчишки – первые примы – остались. Ведь Вовка так хорошо у нас в школе пел, он был прямо артистом.
Простукивание у него получилось – просто класс! Пётр Иосифович аж головой покачал, потом подошёл к пианино и что-то проиграл, а Вовка всё это замечательно пропел. Пётр Иосифович дал ему в руки домру.
– Ну-ка, пробуй тремоло.
– Да запросто!
И Вовка вдруг заиграл так, как будто уже сто раз ходил на репетиции, он заиграл «Калинку», да так, что мы все глаза пооткрывали от удивления
Но Пётр Иосифович вдруг сказал ему:
– Ну, хлопчик, ты мий дорогэнькый! Талант у тэбэ! Талант!.. Но, бачу, ты ходыть к нам нэ будэшь… Скучно тоби будэ, так?
– Да, наверное…
– Тоби в музыкальную школу бы нужно, да жаль, нэма ии… Самородок ты! Жаль, дуже жаль…
...Да, Вовка не стал ходить к нам в оркестр. Но он в каждом концерте в клубе пел такие прекрасные песни, сначала дискантом, когда был мальчишкой, потом, когда стал взрослым, – баритоном!
Он после седьмого класса поступил в музыкальное училище по классу баяна. Ездил в Белгород после учёбы в школе по вечерам. Благо, что ездить туда было недолго – всего полчаса езды. И всегда на концертах играл великолепные вещи на баяне.
После окончания школы поступил в пединститут на филологический факультет, потому что он был учеником моего отца, и очень уважал, знал  и любил русскую литературу. А позже он стал в нашей средней школе директором и преподавателем русского языка и литературы, как мой папа.
И никакой концерт художественной самодеятельности все годы не обходился без его участия.

ПЕЧАЛЬНАЯ ГЛАВА

Четырнадцать лет прошло с окончания войны. Но она, проклятая, убивала и убивает до сих пор…
У моей одноклассницы Валечки умер отец, осколок около сердца долго давал о себе знать. А тут – что-то делал по дому, наклонился, упал и умер... Война догнала.
Мы всем классом пошли на похороны её отца.
Но самое страшное – это было через несколько дней после похорон… где-то посреди третьего урока, прозвенел звонок. Что такое?! В класс вошёл директор и приказал всем выйти в коридор и построиться.
Мы стоим, построившись, перед классами, и ничего не можем понять… Учителя – все – стоят перед нами. Директор сдавленным, но громким голосом  сказал нам:
– Ребята! У нас большое горе. Сегодня трое учеников из шестого класса и один из седьмого не пришли в школу, пошли на речку, нашли гранату, разожгли костёр – и подорвались на ней. Двое шестиклассников погибли, у третьего оторвало руку, у семиклассника сильное ранение головы.
Сколько же раз вам мы говорили, что нельзя поднимать то, что вам не положено поднимать! Да ещё и костёр развели!.. Разойдитесь… Уроки на сегодня и на завтра отменяются. Завтра всем прийти на похороны. И запомните на всю жизнь: гранаты – это не игрушки.
…Учительница, классная руководительница седьмого класса, громко плачет. Мы стоим не живые и не мёртвые. Слышно стало тишину… А мы стоим, и разойтись – никак не получается. Слышу:
– Это – Витька, Серёжка, Генка – из шестого класса «Б»… И – Колян из седьмого «А».
Мы вышли из школы и побрели по домам…
А идти нам нужно было мимо хаты Витьки. Страшно. Мы с девчонками идём и слышим жуткий вой – это женщины на улице собрались возле хаты… И слышим, как мать Витькина причитает:
– Ой! Горе-то, горе какое! Сыночек ты мой!.. Да куда же ты пошёл! Я ж тебя в школу провожала… А ты – куда пошёл? На смерть свою!..
Женщины обступили маму Витьки, держат её под руки… Нас догнали мальчишки, и мы решили пойти  на улицу, где жили Серёжка с Генкой.
– Ну, шо ж! – Сказал рассудительно Толик, – хорошо, что Генка, хоть и без руки, но живой! Его в больницу повезли, наверное. Да и Колян, может быть,  поправится… Его тоже туда повезли, конечно же.
Надя из седьмого сказала:
– Да понятно, что – в больницу. И Витьку с Серёжкой – тоже туда повезли. Их осматривать будут. Это их завтра домой отдадут… А вы – все такие!.. Сколько вам говорили, а вы всё равно лезете к железякам…
– Так кто ж его знает? Мы – что? – Это Юрка встревает в разговор. – Мы знаем, где они нашли гранату. Мы ещё знаем, где они…
И тут Надя закричала на него:
– Ах ты, гад! Это ж нужно в милицию сходить, рассказать им.
– Так нас там заарестуют…
– Ну и что? Милиция сапёров позовёт. Разминировать нужно. Сейчас же пойдёмте все вместе, расскажете.
И мы направились к зданию милиции. Юрка и мальчишки сознались начальнику, где ещё есть захоронки гранат.
…Дома у нас тягостное молчание: папа и мама уже, видимо, всё знают…
Папа стоит у телефона, ждёт, что ему скажут из больницы. Мама сказала, чтобы мы поели, что некогда ей. Они с папой  собираются идти к родителям Витьки, Серёжки, Генки, Коли. В общем, плохие и страшные дела. Прямо – как будто война…
…Мы пришли на похороны. А идти на улицу, где жили Витька и Серёжка, страшно. Но с нами учителя. Гробы будут закрытые, так нам сказали, потому что от ребят мало что осталось. Подходим к улице. Крики женские и плач несутся уже издали.
Духовой оркестр ведёт свою печальную мелодию. И вот идём мы медленно, молча… Несём венки и цветы. Девчонки многие плачут. Мальчишки насуплены и молчаливы. Зина держит меня крепко за руку. Она плачет. А я плакать не могу. Мне грустно, но не получается у меня – плакать…
Вот такой это день. Солнце ярко светит, небо ясное и глубокое, а мальчишки умерли… И всё это сделала война проклятая, всё она…

ПАПИН РАССКАЗ О ВОЙНЕ

…К нам приехал из Белгорода папин давний друг Иван Александрович. Он сказал, что ему в обществе «Знание» поручили написать о папе, о его работе в просвещении – маленькую книгу, которую он назовёт «Служение народу».
Иван Александрович и папа стали вспоминать свои студенческие годы. Иван Александрович даже признался нам в том, что когда он познакомился со своей будущей женой, то фамилию ей назвал папину, потому что ему почему-то не нравилась его, собственная, «неблагозвучная», как он назвал её…
И они вспоминали о курьёзах в связи с этим. Очень много смеялись, когда вспоминали о том времени, об учёбе и преподавателях… Рассказывали они много смешных случаев. Мама смеялась от души. Да и мы с Леной – тоже. Иван Александрович очень умел смешно рассказывать, да и папа присоединялся к нему со своими – тоже смешными – воспоминаниями.
Папа рассказал нам, что курсы младшего командного состава он проходил в Ленинграде. И его направили как филолога читать лекции о русской классической литературе кураснам, будущим лейтенантам. И вместе с ним, рассказывал папа, также читал лекции поэт Алексей Недогонов. Они подружились с Недогоновым, жили в одной комнате, койки их стояли рядом. А военную тему папа проходил уже со всеми наравне. После этих курсов папа стал лейтенантом.
...Но не все папины воспоминания были весёлыми.
Папа частенько, вспоминая войну, говорил про себя стихами Александра Твардовского: «И ранение имею и контузию одну...». Контузию он получил в сорок втором году. А ранение...
...Он рассказал нам сегодня о том дне, когда наша Армия пошла в наступление против фашистов, чтобы Ленинград освободить от блокады.
24 января 1944 года. В этот день его ранило. Папа лежал в снегу и истекал кровью. Сознание то возвращалась к нему, то снова он видел алый от крови снег, слышал взрывы, стрекот автоматов. Левой ступни у него уже не было.
– Вот лежу я и думаю, со мной ли это всё происходит... Боли почти не чувствую. Мороз. И вот слышу, как тихий женский голос говорит: «Ты живой, товарищ лейтенант?» Я отвечаю ей: «Пока ещё...» А сам уже и не верю – жив ли.
И вот она перекатывает меня на плащ-палатку и начинает меня тащить по снегу. Я закричал от боли, а она: «Терпи. Терпи... Сейчас дотащу, уже близко...»
В полевом госпитале врач сразу же приказал: – В операционную!
Обут-то я был валенки, и потому случилась газовая гангрена. Эта обувь у меня и сейчас вызывает отвращение... А сапоги нам не выдавали потому, что сапоги зимой не грели.
– Иван! Ведь должна же быть там, в полевом госпитале, анастезия...
– Да нет, Вань! Анастезия!.. Какая там анастезия?
– Папа, а что такое а-на-сте-зия?
– Это, Леночка, лекарство, которое обезболивает.
– Ты это лекарство выпил? Да?
– Нет, дочь! Стакан спирта выпить заставили – и чтобы залпом!
– Это горько?
– Очень горько!..
Папа продолжает:
– Пилили кость пилой, конечно же, не – ножовкой... а специальной, медицинской... Спирт бил в голову, боль была, конечно, но я уже не так её чувствовал. Через несколько дней меня отправили в Ленинград. Снова госпиталь, но уже не полевой... И сказали мне там, что опять начинается гангрена.
Снова в операционную. Тут уже и анастезия настоящая была... Дали мне наркоз. Надели маску на рот и нос – и дыши глубоко, считай до десяти... Досчитал до пяти и провалился... Обошлось без спирта уже... И после этой операции, мне оттяпали ногу ещё на десять сантиметров...
И вот что я хочу вам сказать... Медицина в Ленинграде была на высоте. Врачи, медсёстры внимательные, заботливые. Во время болей и бреда медсёстры не отходили от меня ни на шаг. Ведь только-только стали они сами отходить от голода, лица у них были худые, прозрачные...
Но кормили нас, раненых, конечно, хоть и малыми порциями – мы-то ведь тоже прошли и холод под Ленинградом, и голод – но всё же подкладывали нам то хлеба, то ещё чего-нибудь – от себя отрывали... Представь, Иван, у меня тогда был вес – сорок девять килограмм...
Да, чтоб не забыть… Перед нами в госпитале выступала сама Клавдия Ивановна Шульженко. Как же мы её принимали!.. Она пела для тех, кто был лежачим, в каждой палате. Кто мог ходить, перебирался в из своей в эту палату, а потом и в следующую…
А она пела и пела. «Синенький платочек» звучал несколько раз по нашим просьбам. И ещё – «Давай закурим, товарищ по одной…».
Через три недели в эшелоне нас отправили в Свердловск. Опять госпиталь. Но это уже тыл. И госпиталь свердловский встретил нас тишиной, покоем, уютом... И лица у врачей и медсестёр вполне нормальные, даже – мне казалось – сытенькие...
И снова – в операционную. Снова обнаружили начало новой гангрены. И третий раз после операции – осталось после колена пятнадцать сантиметров...
И ещё... Я возненавидел манную кашу. В Свердловске, чтобы уничтожить мою дистрофию, меня закармливали манной кашей, супами с манкой...
И сейчас, когда слышу про неё, у меня в организме возникает что-то вроде аллергии...
Но уход, я вам скажу, не в пример ленинградским медикам... Всё наоборот.
Не все, конечно, но были и такие медсёстры и санитарки, которым нужно было что-то давать: они не брезговали и рублями... Вот такие, братцы, были дела.
Конечно, протез подобрали мне правильный. Учили ходить, учили, как с ним обращаться. Что ж, учился, учился и научился, как вы видите...
– Ты, папа, совсем, как Маресьев. Да?
– Нет, Таня, я сам по себе... Маресьев, ты помнишь? Танцевать учился, потому что он хотел снова быть лётчиком. А мне в самолёте, представь, делать нечего было... Я не танцевал. Но тренировался ходить тоже...
– Иван, а помнишь нашу футбольную команду? Ты у нас таким бомбардиром был!.. Какие ты голы забивал!.. Тебя за это ведь на руках носили!
– Хорошо, Вань! Забудем... Что вспоминать? Давай, лучше – выпьем-ка за нашу Победу!
– Забудем! Выпьем!
(В 2012 году – папин внук, а мой старший сын, перед Днём победы нашёл в Интернете вот какие сведения про нашего отца и деда...
Был обнародован список воинов, награждённых во время Великй Отечественной войны орденом «Красная звезда». Папа в этом списке был восемнадцатым. К этому списку был приложен наградной лист).
Вот что прочитали мы:

НАГРАДНОЙ ЛИСТ

В бою за деревню В. Верово 21. 01. 44 года лично из ручного пулемёта уничтожил два миномётных расчёта противника, мешавших продвижению пехоты вперёд.
В бою за деревню Романовка 24. 01. 44 года был ранен. находясь в это время в цепи, он сказал бойцам: «Лично я убил немало неацев, бейте и вы их, так, как я».
Бойцы его взвода, узнав о ранении командира, перешли в решительную атаку и ворвались в деревню Романовка.
За отвагу и мужество, проявленные в бою, товарищ Олейников заслуживает правительственной награды орденом «Красная Звезда».
2 февраля 1944 года.
Командир полка, полковник Конников.

(Но папа так этого и не узнал. У него была медаль «За оборону Ленинграда», которой он был награждён 22 декабря 1942 года. Конечно же, были медали и за труд в великую отечественную, и медали к юбилейным дням...
Медаль «За оборону Ленинграда» пропала при всех его передвижениях из госпиталя в госпиталь. А удостоверение всё же сохранилось. Мы его бережём.
В мае 2012 года нашей семье на празднике Победы было вручено удостоверение на орден. В этом году папе исполнилось бы сто лет.).

НАШИ ПЕСНИ ПО ВЕЧЕРАМ

Длинными вечерами, когда на улице дождь и ветер, мы частенько садились вокруг овального стол, покрытого льняной скатертью. Папа наш в санатории в грузинском городе Цхалтубо. Без него скучно. Ведь он часто читал нам вслух что-нибудь интересное…
У мамы в руках толстая книжка в синей обложке, она называется «Песенник». Начинается она с «Гимна советского Союза», на следующей странице мы читаем: «Интернационал».
До сих пор, когда начинают исполнять Гимн России, я непроизвольно пою:
Союз нерушимых республик свободных
Сплотила навеки великая Русь…
И ничего не могу с собой поделать. Выучила с детства. Но сейчас за столом поём мы другие песни. Суровые слова из «Расстрела коммунаров» до сих пор крутятся в моём мозгу:
…Навстречу им вышел седой генерал.
Он суд объявил беспощадный,
И всех коммунаров он сам предавал
Смертельной мучительной казни.
Мы сами копали могилу себе.
Готова глубокая яма.
Пред ней мы стояли на самом краю:
– Стреляйте вернее и прямо!
…В ответ усмехнулся палач-генерал:
– Спасибо за вашу работу.
Вы землю просили – я землю вам дал,
А волю на небе найдете!
У меня холодок по спине от этой песни. Мама ещё и другие песни из песенника открывает. На странице написано: «Колодники» – народная песня. И мы вместе с ней поём:
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль,
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
И особенно почему-то жутко было от припева:
Динь-бом, динь-бом, –
Слышен звон кандальный.
Динь-бом, динь-бом, –
Путь сибирский дальний.
Динь-бом, динь-бом, –
Слышно там и тут:
«Нашего товарища
На каторгу ведут».
Мама говорит, что эти песни пели в её юности комсомольцы, когда собирались на собрания. В песеннике написано, что эта песня – народная (я сейчас знаю – её написал Алексей Константинович Толстой, она потом уже стала народной…). Эта песня очень печальная и тревожная. Мы поём её тихо и грустно.
Мама рассказывает нам, как в школе, где она стала работать перед войной после окончания педтехникума, одна старенькая учительница рассказала такую историю.
Она с учениками, а это было в двадцатые годы, решила поставить в школе спектакль ко дню Октября. Сюжет пьесы был простой: гражданская война, юный комсомолец тайно пробирается в стан белогвардейцев, узнаёт, когда они начнут наступление, и возвращается к своему отряду. Но его узнаёт подкулачник (подкулачник – это человек, который вместе с кулаками вредит советской власти) и ранит его. Но комсомолец, израненный, всё же пробирается к своему отряду, отдаёт разведданные командиру и умирает, как герой…
И вот во время спектакля, когда раздаётся «выстрел», ученик падает, на груди его выступила кровь, и вдруг все  – и на сцене, и в зале – поняли, что выстрел оказался настоящим. В винтовку вставили боевой патрон. Это сделал один из жителей села, самый настоящий враг…
Такое было время.
И снова мы поём песню про молодогвардейцев «Это было в Краснодоне» о времени Великой отечественной войны:
Кто там улицей крадется,
Кто в такую ночь не спит?
На ветру листовка вьется,          
Биржа чёрная горит.

Это было в Краснодоне,
В грозном зареве войны,
Комсомольское подполье
Поднялось за честь страны.

Не найдут враги покоя
Не опомнятся никак –
Над управой городскою
Кто-то поднял красный флаг.

Сила подвига святого
Молодежь ведет всегда
Мы Олега Кошевого
Не забудем никогда.

И сквозь дали вековые
Эту славу пронесёт
Благодарная Россия
И великий наш народ.
Спасибо тебе, мама, за эти вечера.

МАМА О ВОЙНЕ

Каждым вечером, когда все дела были переделаны, мы сидим за столом под зажжённой электрической лампой. За столом сидит мама, а перед ней на – толстые и не очень – книги. Это книги по истории. Многие книги был с совершенно другими буквами: там было почему-то очень много твёрдых знаков, и буквы «ять», которая читалась, как наша «е». И ещё там была буква «фита»... Это были старые, дореволюционные книги.
Мама – не только учитель истории, она у нас – краевед. Она пишет историю нашей Томаровки. А когда она делает перерыв от писания, то кое-что из этих книг читает нам. Читает и рассказывает про царское время, и про революцию, и про гражданскую войну, и про Отечественную...
Это тоже для нас было тогда нечто похоже на путешествие во времени...
– Мама, расскажи нам о войне. Страшно там было?
– Что же вам рассказать? Нового я вам о ней ничего и не расскажу…
– Как она началась?
– Неожиданно началась… В воскресенье двадцать второго июня по радио выступил Молотов. Он объявил, что началась война…
– Ну, мы это знаем. Ещё и песня есть: «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началась война...».
– Да. Такая песня очень известная, – сказала мама.
– Мама, а Киев далеко от нас?
– Далеко, но не очень…
– А ты где тогда была? Здесь?
– Нет. Я работала директором в школе в другом селе. Я как раз утром в воскресенье собиралась ехать в район, в райком партии. Там должно быть совещание в два часа дня. А утром мы все услышали по радио Молотова. Я сразу же отправилась вместе с учителями своей школы в райком.
– А потом что было?
– Много что было... Война. В каждой семье – мобилизация.
– А что это такое мо-би-ли-за-ция?
– Мобилизация – это призыв в армию. Взрослые мужчины и комсомольцы отправлялись защищать Родину.
– А ты? Что ты делала?
– Мне как комсомолке дали задание: разъяснять населению о ситуации в стране, организовывать учеников и комсомольцев для помощи председателю колхоза и председателю сельсовета в их работе. Это было очень важно на тот момент. Взрослые мужчины на фронте, остались  женщины, старики и молодёжь. А ещё нужно было внимательно слушать радио, сводки с фронта, рассказывать всё населению. Вы видели фильмы о войне. Примерно всё было так, как там…
И нужно было организовывать учеников для работы в поле, нужно было спасать урожай. Ведь мужчины мобилизованы, лошадей – большую часть их – забрал военкомат, и самое главное – нужно было, чтобы у населения не было паники.
– А потом? Что было?
– Про «потом» я расскажу вам попозже. Подрастите ещё немного.
…Когда мы были уже взрослыми, мама рассказала нам о том, что было «потом»…
Она рассказала нам, что война на территорию Курской области (Это сейчас мы все живём в Белгородской области, а тогда Белгород был не областным, а районным городом) пришла уже в августе сорок первого года.
Сожжены дома, школы, больницы, названия улиц – на немецком языке… Свастики, нарисованные масляной краской на столбах, магазинах, домах…
Маму и ещё одну девушку подпольный райком партии направил в партизанский отряд, который должен быть в отдалённом районе на севере нашей Курской – тогда ещё – области. Им нужно было тайно пробраться в лес, где должен был формироваться партизанский лагерь. Они шли ночами, а днём отсиживались то в посадках, то просились в хаты к нашим добрым женщинам и старухам.
А в Старый Оскол мама ехала верхом на лошади – ей нужно было передать какие-то документы в райком партии. В то время Старый Оскол был ещё не оккупирован немцами. Она и её подруга получили определённое задание и снова отправились в Белгород.
И вот девушки снова повернули назад. Опасно было уже пробираться к своим. Это время было такое: враг уже вошёл на подступах к области. Опасность подстерегала их со всех сторон. Куда идти? И девушки стали пробираться в Белгород, где должны найти своих руководителей подполья.
Самое страшное было для них – они окажутся на оккупированной территории… И это потом очень горько скажется на каждой их судьбе.
...Чужой ненавистный язык. Мама  понимает его. Учила его в школе, а ещё потому, что она с сёстрами жили на квартире у старой женщины-немки из Поволжья, которая преподавала немецкий язык в педтехникуме, где училась мама. Клара Иосифовна старалась с девушками и дома разговаривать на немецком.
И вот они в Белгороде. Мама нашла свою квартирную хозяйку.
Так вот: Клара Иосифовна, которую новые власти обязали работать на бирже труда, устроила маму к себе на биржу уборщицей, сделала ей аусвайс (документ на жительство). Эта работа была маме на руку – ведь многие бумаги биржи она смогла бы прочитать. Ей только нужна связь с руководителями.
Но как-то Клара Иосифовна тихонько ей сказала, что в Белгороде мама подвергается опасностям как комсомолка. Клара, конечно же, знала, что мама была секретарём комсомольской организации. Она опасалась, что кто-то маму узнает, а также и она сама боялась за себя, ведь мама так и жила у неё на квартире. И всеми правдами и неправдами Клара устроила маму в Грайворон, – там, в бывшем нашем санатории, теперь враги сделали санаторий для немецких лётчиков.
Мама вместе с двумя девушками из Белгорода стали работать подсобными рабочими на кухне. Они таскали мешки и ящики с овощами из подвала, чистили картошку, выносили помои… Мама вслушивалась в чужую речь. Ей нужно было как-то узнавать, что враги собираются делать каждый день. Она проработала на кухне немного больше недели, как однажды её подзывает к себе старый повар-немец и на ломаном русском языке говорит ей:
– Элиза, ты должен уйти. Опасность. Глядеть в окно! Смотреть! Видишь, полицай рыжий с один глаз? Элиза, у меня есть дочь. Её тоже называть Элиза. Мне жаль тебя.
Мама вгляделась внимательно в проходящих мимо кухни полицаев. И в одном из них она узнала Юрку рыжего. Когда он и брат мамин Павлик были маленькими, Павлик в игре с луком поранил этого Юрку в глаз. А уж то, что Юрка стал полицаем, мама не удивилась: в школе тот был нелюдимым и злобным. В комсомол не вступил, потому что отец его был единоличником, то есть – не колхозником. И семья их всегда была враждебна не только к советской власти, а и к семье маминой. Мама поняла, что ей грозит опасность.
– Элиза, – продолжал повар. – Этот полицай спрашивать комендант санаторий. Комендант нет. Уехать в город. Ты комсомол? Я слышать, как этот рыжий всё глядеть на кухня. Тебя узнать. Утром будет машин ехать за провизий. Ты спрятаться там в кузов. Сидеть тихо. Убегать надо. Я сказать – не знать, где ты. Ваши наступать. Наши отступать. Ты убегать надо.
Вот так: и среди немцев были люди.
Мама в пять утра уехала и сошла уже далеко за пределами Грайворона. А эти места она знала. Было недалеко от того села, где она работала в школе. Над селом летали наши самолёты. И мама поняла, что советские войска скоро отбросят германские войска. Мама снова в Дмитриевке. Там немцы не появлялись. Не дошли.
И снова началась её активная работа с молодёжью и населением.
Но тишины, конечно же, не было. Рёв самолётов, гул артиллерии...
А перед сражением под Прохоровкой маму направили с отрядом комсомольцев эвакуировать детей из близлежащих от будущего места сражения сёл.
Мама говорила, что это был ад. Они заходили в каждый дом, спускались в погреба, собирали детишек в машины. Матери кричали, дети плакали. А сколько уже было сирот!
Убитая женщина лежала возле сарая, а возле неё уже задыхался, исходил криком младенец, а около матери и ребёнка двое девочек, – голодных, испуганных, молчаливых. Таких детей было много. Их нужно было очень скоро увозить от этих мест. Взяли и несколько женщин с грудными детьми.
Мамин отряд с молодёжью, медсёстрой, и тремя рядовыми солдатами от села к селу пробирались на грузовиках и наполняли и наполняли машины этим кричащим и стонущим грузом.
Солдаты обратились к маме:
– Лизавета, накормить бы их!.. У нас сухпаёк есть.
– Некогда, товарищи! Скорее их нужно увозить отсюда, из этого ада... Вы только хлеба им дайте. Воды... Скорее бы от налёта уехать!
А вражеские самолёты стаями уже летали над головами. 
Медсестра, что могла, делала: она бинтовала малышей, умывала, что-то говорила им, уговаривала не плакать... А совсем крошечного мальчика, кто мог, носили на руках, он был совсем слабенький и даже плакать не мог, только стонал...
Детей этих увезли в детский дом. А мальчишечку этого крохотного медсестра забрала себе, усыновила.
Мама 6 ноября 1946 года была награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной воне 1941-195 года». Эта медаль всегда лежит в её чёрном стареньком ридикюле. Иногда мы вытаскиваем эту мамину награду и любуемся ею.
Историю нашего посёлка мама написала, её перепечатали на машинке. Мама отдала один экземпляр в общество «Знание». Толстая общая чёрная тетрадь и отпечатанная рукопись лежат в книжном шкафу.
Правда, однажды случился такой случай: к маме, когда она была уже на пенсии, пришёл один вполне приличный человек представился, назвал себя членом общества «Знание» и попросил мамину историю нашего посёлка для прочтения, как он сказал – букально на недельку или в крайнем случае на десять дней... И мама отдала ему свою общую тетрадь.
Ни через неделю, ни через десять дней этот человек у нас в доме не появился. Мама позвонила в общество, но ей сказали, что такого человека они не знают, он никогда там не числился.
А отпечатанная рукопись – как потом оказалось – в обществе «Знание» нашлась, но без первой страницы, где значилась мамина фамилия. Вот такие дела, мои дорогие...

ПЯТЫЙ КЛАСС

…Я готовлюсь в пятый класс. У меня много очень интересных учебников, и я, как всегда, по своей привычке прочитала их все от корки до корки. Это опять мне скучно будет на уроках? Не знаю, не знаю…
...Теперь у меня будут разные учителя: по русскому и литературе, по математике, по ботанике, по физкультуре, по географии, по рисованию… Этих, своих будущих учителей, я уже давно знаю. Ведь они работают в том же, знакомом мне с детства здании школы, где работают мама и папа.
Ещё одна новость – в пятый класс к нам пришла новенькая девочка – Люда. Сразу же все мальчишки и из нашего класса и из старших классов обратили на неё внимание. А как не обратить! Она такая красивая!
Пройдёт ещё несколько лет, а красота её будет всё ярче и ярче. Вскоре она стала самой красивой девочкой в школе, не только в нашем классе. Она живёт на нашей улице, домов через десять от моего дома. Теперь из школы и с репетиции оркестра её и меня провожает стая мальчишек. Я, правда, сначала думала, что это и меня они провожают, но как только я дойду до своего дома, мальчишки мне говорят: «Пока», – и идут вслед за Людой.
Мы с ней очень подружились. Она тоже поступила в оркестр. И она очень быстро влилась в наш коллектив. У неё тонкий музыкальный слух. Она, например, может взять простую пластмассовую детскую дудочку и начать играть любую мелодию. А ещё вот что она однажды придумала: налила в обыкновенные бутылки воду – в какую немного, в какую побольше… В её дворе бутылок  на проволоке штук двадцать, наверное. Я прихожу к ней, а она говорит:
– Хочешь послушать?
– Да!
– Слушай!
И она начала играть разные-преразные мелодии. Она тоже – музыкальный самородок, как Вовка, мой троюродный брат.
…Лена должна в этом году пойти в первый класс. Её нет дома. Она поехала с семьёй тёти Клавы на Чёрное море. Это уже не первое её путешествие туда. Она где-то с пяти лет каждое лето ездит с ними – на курорт. Приезжает оттуда всегда загорелая и крепкая.
А мы тут с кроликами возимся… Но крольчатки – такие хорошенькие! Такие миленькие! Когда я держу в руках маленького пушистика, – на сердце весело.

НОВЫЕ УЧИТЕЛЯ

…Закончились каникулы. Начался новый учебный год. Я теперь в пятом классе. Леночка – пошла в первый. И учительница у неё – ура! – моя любимая Вера Фёдоровна!
Но от кроликов никуда не деться. Тот же график: и в школе, и дома –  кормёжка, уборка, заготовка корма…
И тут началось самое грустное. Кролики начали болеть и дохнуть: у них стали мокнуть мордочки, а это значит какая-то инфекция, или в корме что-то не так.
Пересаживанием взрослых здоровых кроликов в чистые, вымытые и продезинфицированные клетки занимаются старшеклассники и учителя биологии вместе с завхозом и техничками. Больных кроликов лечат. Мёртвых куда-то увозят.
Молодняку  – тоже нужно новое жильё. Мальчишек «снимают» с уроков, и они с учителем по труду строят новые клетки. А они этому рады без памяти! Стараются во всю!..
Я хоть и отличница, но, честное слово, ну неохота мне в школу ходить… Учебники ещё летом прочитаны. Что не поняла «схватываю на лету», как говорят учителя. Мне бы читать и читать…
Но учительница математики Надежда Дмитриевна поняла мой характер. Она приносит для меня и для всех, конечно, –  разные математические ребусы и весёлые задачки. Это уже интересно.
Ведь как быстро можно запомнить таблицу умножения на девять? А вот как. Так, шутя, нас учила Надежда Дмитриевна: перед каждым из вас две руки, на них десять пальцев. Умножаем на единицу – поджимаем первый палец левой руки – на обеих руках остаётся девять пальцев. Что и требовалось доказать. Значит – девять.
Умножаем на два. Поджимаем второй палец – перед глазами первый палец – он означает десятку, после поджатого второго остаётся восемь пальцев. Значит? Десятка и восемь – восемнадцать.
А теперь и вы попробуйте на три... И так далее…
Историю нам преподавала Екатерина Алексеевна. И она ещё у нас – классная руководительница. Почти, как Вера Фёдоровна, то есть – главная учительница.
…Древняя Греция, древний Рим, пирамиды, которые строят рабы… Как она интересно рассказывает нам об этом! Как будто – театр у микрофона. Очень у неё интересные уроки.
Литературу и русский язык ведёт Ефросинья Алексеевна. Для того, чтобы мы лучше знали грамматику, она выдавала нам карточки с заданиями – каждому разные. Тексты были весёлые и занимательные. Интересно было вставлять пропущенные буквы, исправлять нарочно написанные неправильно слова, придумывать окончания незаконченных предложений…
Мне стало учиться интересно. Вот!

КРОЛИКИ

В средней нашей школе открылась кролеферма. Это так решили в райкоме и районо. И обязали дирекции всех школ помогать экономике страны. И мы помогали, как могли…
В большом длинном помещении в хозяйственном дворе школы поставили клетки для кроликов. Ученики по графику должны приходить и ухаживать за животными. Ещё в обязанность – каждый день приносить корм для них: сорванную траву клевер и следить, чтобы ни в коем случае в охапках травы не обнаружился лютик – жёлтый красивый цветок. Это – яд для кроликов. Они могут от этого цветка заболеть и подохнуть.
При нашей начальной школе тоже в сарайчике поставили клетки. Сначала в каждой клетке было по одной крольчихе. А потом у каждой из них родились маленькие крольчатки. У каждой – по пять-шесть штук.
А поэтому, хоть и закончилось моё начальное образование, но целый месяц этого года, перед пятым классом, у меня практика – носить в сарайчик при школе кроликам траву, хлеб, морковку и чистить клетки.
И в каждой учительской семье теперь – тоже кролики. Да и не только учительские семьи это касалось, семьи членов партии вместе со своими дедьми тоже были обязаны помогать экономике страны... Обязанность – столько-то кроликов, какой-то процент от поголовья, в определённый срок, нужно будет сдавать в колхоз.
Нам в сарай поставили три клетки. Привезли три крольчихи. Так что отдыхать, особенно нам с Валериком, не приходится. Те же обязанности: трава, морковка, зерно, уход. Контроль за уходом за кроликами – это, конечно же, – мама.
У наших соседей, где три девочки: Тоня, Тамара и Таня и мальчик Вадим – тоже две клетки.
Их папа, Иван Алексеевич, – учитель в сельской школе, его семью тоже обязали.
Так что мы все вместе с соседскими девочками по утрам, после утренней росы – роса на траве тоже для кроликов беда – ходим на луг рвать клевер. Потом рассыпаем траву по крышкам клеток и в сараях траву, чтобы она провялилась.
Мясо кролика действительно очень вкусное. Но папа сказал, что кроликов он есть не будет. Мама вот что придумала: она, конечно же, готовила из кроликов всякие вкусные чудесные вещи, а папе она говорила, что для него она готовит курицу. У нас кур не было, потому что наш сосед, дед Иван Михайлович, когда мы поселились в нашем доме, сразу же сказал маме:
– Михайловна, кур не заводи. У мэнэ огород, бачишь, якый. Як угляжу курку яку, сразу же поубиваю. Не обижайся.
– Хорошо, Иван Михайлович. Кур не будет.
Огород у него с его бабушкой Ивановной был действительно – на загляденье: ни соринки, ни травинки, урожай всегда – самый богатый. Кусты смородины все как будто облиты ягодами, капуста – чуть ли не с коровью голову.
Наш двор огорожен тыном из хвороста, сплетённого мамой и папой. Мама и папа посадили по-над тыном дикий виноград, и зелёная высокая стена отделяла наш двор от дворов соседей.
Ну вот, продолжаю. Мама готовила кролика, перекладывала часть готовки в маленькую кастрюльку, а папе говорила, кто купила курицу у Марии Клементьевны, и специально для него теперь будет готовить курицу.
Папа ел да похваливал… Может быть, он и понимал маленький мамин обман, но не возражал, потому что мама, чтобы он ей верил, показывала ему каждый раз куриные перья.

ЦЫПЛЯТА

Что-то случилось, как говорит диктор по радио, с нашей экономической программой в стране.
Взрослым теперь необходимо справиться с этими проблемами. Они справляются, справляются и справляются с ними год от года. А проблем всё больше и больше…
Пятилетка – за четыре года! Пятилетка – за три года! Трудится страна.
На полях высевается и зреет кукуруза.
Плакаты – в школе и в клубе: «Догоним и перегоним Америку!».
И вот – догоняем и… перегоняем…
Молодёжь поднимает целину в Казахстане. По радио и утром и вечером звучит бодрая песня:
Едем мы друзья,
В дальние края.
Станем новосёлами
И ты и я.
Мама, не скучай,
Слёз не проливай.
Справим новоселье –
Поскорее приезжай…
Каждому пионеру в этом году – пионерское поручение: вырастить из маленьких цыплят «взрослое поголовье». Это так взрослые говорят. А это значит – из цыплят вырастить взрослых кур.
Привозят к нам в дом пятьдесят малюсеньких пушистых цыпляток. Это на нас с Валериком – по двадцать пять штук.
Как их кормить, чем? Мама варит им яйца вкрутую. Яйца мелко-мелко режутся и высыпаются в кормушку. Всё это цыплячье хозяйство огораживается ближе к печке, чтобы им не было холодно.
Цыплятки толпятся, жмутся друг к другу и клюют, клюют корм и пищат, пищат… Конечно, сохранить их нужно всех, но…
Вот один свалился, глаза закатил, головку свесил набок. Через несколько дней ещё одного кот «заиграл»… И ещё, и ещё два сразу перестали клевать, водичку пить… Мы нашли их у края загородки. Мёртвых… И ещё один захлебнулся в водичке, что стоит для них в мелком детском корытце. И все – мёрзнут. Печка-то не горит сутками.
Мы с Леной плачем над усопшими. Что-то надо предпринимать.
Папа и Валерик вот что придумали: электрическую лампу на длинном шнуре повесили близко к цыплячьему «дому», и она горит, не выключается. От неё идёт тепло.
Да! Им-то тепло, а нам как спать всё время при свете?.. Но терпим. Цыплят жалко. Отворачиваемся от света, жмуримся, но терпим и спим.
Мы ведь с Леной, как и цыплятки, спим в одной широкой кровати на кухне, которая у нас и кухня, и столовая, и наша с ней спальня…
Пришла бабушка Надя, увидала наших цыплят, горящую лампу и сказала:
– Та хай воны вси попередохнуть! Ликстричество на ных тратыть!
Папа ей говорит, что это для роста экономики, а сам грустно смотрит на наше цыплячье хозяйство.
– Кроли тоже для вашей кономикы булы… Эх, Ванька, Ванька! Шо ж цэ Ныкыта прыдумав? Чи сказывся зовсим?
– Молчи, мама. Молчи…
– Та я ж и так молчу, аж в глазах тэмно! Та ладно! Я прыйшла вот для чого: яиц прынесла, а то, люды мэни говорять, шо покупаете у чужих… Шо, сказать тяжко?
– Ну, принесла, так спасибо. Сейчас поставим их варить, цыплят кормить.
– Шо? Яйцямы их кормыть? Та хай же ж воны передохнуть. Вары, Лиза, кашу пшённу им. Ишь, – яйцямы!..
Покачала баба Надя головой и пошла на огород. Она боролась с нашим огородом, низ которого был до поздней весны и почти до летних дней в воде.
Бабушка копала длинные и очень глубокие канавы поперёк огорода. Этим она заставляла землю подсыхать.
И мы с папой все вместе потом копали подсохшие участки и сажали туда картошку. Не поздно ли? Ведь у соседа Ивана Михайловича картошка уже показалась не просто ростками, а уже – кустиками…
…В общем, потеря у нас была – пять цыплят. Остальные под электрическим «солнцем» и с пшённой кашей и – всё-таки с яйцами – выживали потихоньку, выживали и… выжили.
Наступило лето, мама и папа сделали для них во дворе загородку. Прошёл трудный для цыплят и нас с мамой месяц.
И теперь они стали не жёлтыми комочками, а беленькими, а у многих даже на головах чуть-чуть виднелись красненькие гребешочки.
Бабушка Надя, когда пришла к нам недели через две продолжать спасение огорода, увидала наших цыплят во дворе и сказала: «Воны ж почти уси – кочеты… Хай же им грець! Кономыка!..».

КУКУРУЗА

Летом, 19 августа 1960 года в космос у нас в стране запустили космический корабль «Спутник-5». И в этом корабле – советские космонавты-животные, собаки Белка и Стрелка! Они облетели вокруг Земли. Полёт продолжался 25 часов. И они вернулись живыми! Не то, что бедная Лайка! (Это была первая собака-космонавт, но она погибла, её не смогли вернуть…).
В этом году я уже в шестом классе. И вдругя поняла, что учусь с удовольствием. Мне стало интересно учиться.
А ещё это мне стало интересно и потому, что к нам пришёл ещё новый ученик. И – опять его зовут Вовкой, вот уже три Вовки в нашем классе. Но это совсем другой Вовка!.. Новый Вовка!
Вовка рыжий, сидит со мной за партой все четыре года, даже и в пятом классе нас посадили вместе. Опять мы – самые маленькие в классе. Но мы с ним, в общем-то, теперь дружим. Он тоже играет в оркестре на приме. Мы ходим с ним вместе на репетиции. И читает он много. Мы с ним говорим о книгах и про кино всякое… В общем, он – вполне нормальный мальчишка.
А тот другой Вовка, с которым я занималась, к которому я по глупости и недомыслию явилась «на свидание», уже – не двоечник, а вполне самостоятельный парень. Мы с ним тоже дружим…
...Новый Вовка мне очень понравился. Какой он? Очень даже симпатичный. У него глаза карие, волос тёмный. И совсем не такой, как другие мальчишки, – аккуратный такой, вежливый, ни одну девчонку не дразнит, не задевает.
То есть я, наверное, опять «тили-тили тесто…»? Да?
Маму я как-то вечером попросила:
– Мам, попроси Екатерину Алексеевну, чтобы она посадила Вовку нового со мной.
– Почему?
– Мам… Ну, пожалуйста!..
– Хорошо. Но почему?
– Мамочка, честное слово, он мне нравится.
– Как это?
– Ну, мамочка… Нравится…
– Хорошо. Скажу.
– Спасибо! Но только ты не смейся. Это просто так.
– Ладно, ладно уж… Попрошу.
 Теперь – вернёмся к кукурузе. Это очень хорошая вещь – кукуруза. Я очень люблю её есть варёную. И её насажали очень даже много в нашем колхозе, целые поля.
…А теперь опять вернусь чуть-чуть назад – в весну предыдущего учебного года. Мы на кукурузном поле.
Мы будем работать – пчёлами, как нам сказала тётенька-агроном, – мы будем опылять кукурузу. Как это? Да очень даже просто… Сейчас объясню.
Каждый ученик должен идти меж двух рядов кукурузы. По правому ряду, как нам объяснили, – кукуруза женского пола, по левую руку – мужского.
Мы должны делать вот что: вытаскивать из мужского ряда заколосившуюся метёлку, и трясти её над метёлкой правого ряда, то есть опылять. Такое нам было задание.
Ох, как же мы опыляли!..
Во-первых, оказалось, что стебель вырванной метёлки сладкий, сочный. Наши руки – как в сиропе. А на сладость это мы уж, конечно, попробовали. Даже объелись…
По рукам течёт сладкий липучий сок, лица наши в том же соке. Летают пчёлы. Настоящие. Мы их отгоняем. А они жужжат, лезут в лицо прямо. Кое-кого уже пожалили.
Во-вторых, нам это очень даже понравилось... Ведь –  почти каникулы!..
Вот так мы и работали ненастоящими пчёлами. У меня дома даже вечером живот разболелся. Потому что переела кукурузную сладость.

И ЕЩЁ... ДОЛГОНОСИКИ...

...Совсем я забыла напомнить себе и вам всем ещё об одном... Долгоносики ещё были... Долгоносики!
Это такие мерзкие, чёрные, с длинными носами жучки, которые повадились уничтожать сахарную свёклу. А нас – пионеров – посылали бороться с ними.
Нас расставляли перед рядом ростков сахарной свёклы, а мы с бутылками, в которые было влито чуть-чуть воды, тщательно искали их под кочками. Девчонки сначала пищали и «боялись» этих жучков. Да потом и девчонки привыкли...
Ряды свёклы были до самого непомерно далёкого горизонта. Мы на карачках ползали, как те самые жуки, и рылись в земле около ростков. И – вперёд!.. Щёки у всех были грязные, руки – тоже. А куда уж тут денешься? Помогать нужно было колхозу...
Каждого этого врага мы тщательно засовывали в горлышки бутылок. Сначала считали их, соревновались, кто больше наберёт. А потом и со счёта сбились...
А – эти – противно шевелятся в бутылках, ворочаются, даже стараются из горлышек вылезать, мы трясём бутылки, стараемся их не потерять. Ф-фу!..
Потом долгоносиков мы высыпаем в общую ямку с керосином, огонь горит, и горят наши пленные. Мы собираемся в кучу возле этого костра и наблюдаем, как со щёлканьем и взлетавшими искрами над пламенем заканчивается  жизнь наших мерзких мучителей. Перерыв, и снова – на ряды...
Это был, как говорил, смеясь, наш папа, десант... Вот так.
В шестом классе мы проучились в сентябре совсем немного. Нас собрали в актовом зале и сказали, что теперь весь наш школьный коллектив – колхозная бригада. Мы будем помогать колхозу. А мы?
– Ура! Да с удовольствием!.. Почти снова каникулы!
Ребята из десятых и девятых классов пойдут собирать и грузить свёклу. Девочки из тех же классов – должны прийти с ножами, они будут чистить эту свёклу. 
Всем нам объявили, чтобы мы в понедельник пришли в школу без портфелей – в рабочей одежде по сезону – и чтобы взяли с собой что-то поесть... Прямо, как в походе.
Пятые и шестые классы – это мы! – будут чистить кукурузу – с каждого початка нужно будет снимать листья. Почищенную кукурузу седьмые классы будут грузить в машины-грузовики. Ура! Ура!
И вот мы в колхозном хозяйственном дворе.
Нас привели сюда на автобусах... Солнце греет. Тепло.
Пока мы шли к колхозному хозяйственному двору от дороги, Екатерина Алексеевна рассказывала нам о Спартаке. Это очень сильный и героический человек. Он поднял восстание рабов. И был их вождём.

НАШИ МЫСЛИ О ВРЕМЕНИ

Всё хорошо. Но почему это всё происходило  – до нашей эры? Ну не пойму я… Эра, эра… Я пошла медленней, чем надо было. Это потому, что я задумалась.
Меня догнал новый Вовка. Мы немного отстали от ребят и стали рассуждать как раз об этом.
Вот как мы рассуждали: значит, жили-были люди в то далёкое время, а это самое время шло назад? Никак не поймём. Как же они считали годы? Эра наша… До нашей эры… Чепуха какая-то.
Я ему говорю:
– Нужно будет повнимательней перечитать учебник истории или в энциклопедии посмотреть, – что же это такое – до нашей эры…
– А какая у вас энциклопедия?
– Пятидесятитомник.
– И у нас.
– Вот и посмотрим.
– Хорошо. Ещё нужно у папы спросить.
– А кто у тебя папа?
– Прокурор.
– А как это?
– Он обвиняет на суде преступников.
– Ого!
– А мама?
– Мама у нас в школе будет вести у девчонок домоводство.
– А что это?
– Ну, – это шить, вязать, варить… В общем, всякая там кройка и шитьё… и чтобы в доме порядок был, будет вас учить.
…Мы идём медленно, разговариваем, а вижу уже – мальчишки глядят на нас и хихикают. Но пока не слышу ни одного слова вроде «ти-ли, ти-ли…». Девчонки тоже шушукаются, но у них, когда я подошла, – тишина.
А ещё потом я всё же услышала: «Не трогайте её, а то будет, как с Витькой… Помните?». Значит, помнят ещё нашу начальную школу…
…Мы рядом почти с тем полем, где проходило «наше опыление»… И началась работа. Шелуха – в одну сторону, початки – в кучу, которая всё увеличивается и увеличивается. Руки болят. Но все мы слушаем и слушаем, как Екатерина Алексеевна ведёт рассказ о древней Греции.
Эллада, древние греческие боги, Ахиллес, Зевс, Афродита… Какие имена красивые! Необычные…
...И опять лезут в голову мысли – ну почему тогда ВРЕМЯ другое было? Наоборотное какое-то… Ну как же это? Как эти древние люди считали года? Они что ли считали всё назад? Или они не знали, что будет новая эра? Непонятно…
Дома я маме с папой взахлёб пересказывала то, что нам Екатерина Алексеевна о древней Греции говорила. И папа через несколько дней купил в «КОГИЗЕ» – так назывался в то время книжный магазин – нам с Леной замечательную книжку «Мифы Древней Греции». И мы её читали и читали, споря о том, – кто её первый взял, тот и читает.
Золотое руно, которое поплыли добывать Ясон с друзьями, навсегда у меня в памяти. А Минотавр – это мы с Леной фантазировали по каждому поводу этих мифов – не пришелец ли с других звёздных миров?..
Мы вообще с ней частенько не только об Элладе говорили. Ведь и у нас, в России, «Уральские сказы» Бажова заставляли нас придумывать свои – заумные для других – фантазии о космических путешественниках, которые, как нам казалось, оставили свой след на Земле. А Медной горы Хозяйка – это ведь инопланетянка. Мы так решили с Леночкой.
Но всё равно – учиться с разными нашими учителями действительно очень даже и интересно!
В наш класс пришла новая девочка Людочка. Теперь у нас уже две Людмилы. Я здесь буду их называть так: Люда и Людочка.
Люда – самая красивая девочка в классе и в школе. Мы с ней вместе ходим на репетиции оркестра, влюблены в одного и того же актёра кино, и ещё – и она, и я любим стихи, которые читаем друг другу взахлёб.
Людочка же – просто хорошая и очень добрая девочка. Она подружилась со мной, мы любим одни и те же книги, любим одних и тех же героев этих книг... А сестра её учится в одном классе с моей Леночкой.
В классе нашем теперь – пять Валь, три Нади, две Светы, две Люды, три Нины, одна Зина и я одна – Таня. Остальные – мальчишки. А всего в классе – тридцать два ученика.

НОВЫЕ ЛИЦА

…Воскресенье. Утро такое тёплое! Я уселась на крыльце, раскрыла книгу. Но моё внимание от книги что-то отвлекло. 
Что это там тётя Нюра делает перед своим домом? Она сначала граблями прочесала траву возле их дома, потом метлой прошлась по дорожке, потом посыпала жёлтым песочком эту самую дорожку. Уж не праздник ли какой?
Пойду-ка я у мамы спрошу.
– Не пойму я что-то, – говорит мне мама. – Что это у них? Может, кто в гости едет?
А в это время мы услышали стук в дверь, робкий такой, меленький. Это тётя Шура стучит, только она так может. Стук её похож на азбуку Морзе…
– Елизавета Михайловна, я опять к вам пришла за мясорубочкой. К нам наш Николай приезжает из Харькова. Я котлетки жарить буду.
– А кто это?
– Братик наш, старший… Он профессором работает в Харькове, в университете. Решил нас проведать. Давно он у нас не был. Ещё в Москве у нас был как-то разок, до войны, а потом никак не мог приехать.
И вот к их домику подъехала легковая машина. Какой марки – не знаю. (Я до сих пор различаю машины по цвету – и только…»Волгу», правда, могу отличить от других, а в детстве были машины, которые назывались «Победа». Вот их я помню и хоть сейчас узнаю.). А эта машина была очень красивая, как в американских фильмах про миллионеров и называлась она «джип» – это я потом узнала от соседских девочек. Ну, а мы все, конечно, побежали к Зое.
Мы вообще все в моё это время помешаны были на шпионах. И мне почему-то сейчас показалось, что дядя Зои – шпион.
Все тёти Зоины вышли к калитке – встречать гостей. Из машины вышел очень высокий мужчина в белом костюме и шляпе и в золотых очках (наверное, всё-таки шпион, – ведь у нас так никто из мужчин не одевался, так одевались только в кино разные иностранные киногерои). Следом за ним выбежал мальчик лет этак девяти-десяти. Одет он был совсем не так, как одевались наши мальчишки с улицы. На нём были серые шорты, голубая рубашка с короткими рукавами, а на шее у него был бинокль. На голове у него пёстрая тюбетейка. Он смотрел на нас – я бы сказала – надменно... Потом из машины вышла очень красивая тётенька. Она в ярком крепдешиновом платье, а на лице её чёрные очки. Тётенька – это, наверное, мама мальчика. Мальчик очень на неё похож.
Я вгляделась в лицо мужчины, и вдруг меня что-то осенило. Его лицо мне было очень и очень знакомо… Почему это? Где я его видела? И я вспомнила: это же лицо я видела совсем недавно. Это был портрет Алексея Толстого, того писателя, который написал «Хождение по мукам» (я эту книгу уже прочитала), и про Буратино он тоже написал, и про Аэлиту... И у дяди Коли и у Толстого одно и то же лицо!.. Мне так кажется...
И в то же время я увидела, что лицо тёти Нюры тоже очень похоже на него. Только она не в очках, но те же – чуть обвисшие щёки. Только лицо дяди Коли гладкое, выбритое, румяное. А тётя Нюра совсем даже не румяная, её широкое бледное лицо в мелких морщинках и какое-то серое. А тут, я увидела, что и тётя Шуры тоже чем-то напоминает брата. Только тётя Шура очень худенькая, щупленькая, низенькая… Но у неё глаза такие же синие, как и у дяди Коли.
Мальчик подошёл к Зое. И сказал:
– Здравствуй, Зоя. Я – Дима.
Мама димина тоже подошла к сёстрам. Но не дала себя обнять, а только кивнула им всем сразу:
– Добрый день! Я очень устала в дороге. Нельзя ли мне где-то отдохнуть?
Тётя Шура засуетилась, повела гостью в дом.
Тётя Зина подошла, обняла брата, и долго они так стояли, обнявшись…
– Как вы тут? – Чуть хриплым голосом спросил дядя Коля. – Подождите ещё немного. Что-то получиться у меня для вас должно…
Тётя Лёля кинулась к брату:
– Мон дьё! Николя!
– Тише, тише, Оленька… Услышат… – Мягко, но строго сказал дядя Коля. И посмотрел в нашу сторону. Мы поняли его взгляд. И разошлись по домам.
...Дома я, конечно, рассказала маме об увиденном и услышанном.
– Что вы там делали? Зачем же вы собрались там? Это же нехорошо. Люди приехали, а вы толпой собрались… На месте Зины я бы вас – метлой…
– Ну, мамочка, всё же нам интересно… А почему дядя Коля назвал тётю Лёлю Оленькой? И тётя Лёля его назвала совсем не Коля, а Николя почему-то… А почему у тётеньки его, жены, очки чёрные? А почему у Димы бинокль? А почему дядя Коля так похож на Толстого? Он что ли писатель тоже?
– Слушай, дочь, не говори глупости, – услышала я голос папы. – А Иван Михайлович на Деда Мороза похож, ты же сама говоришь. Так он же совсем и не Дед Мороз. Иди, гуляй к девочкам. Да не надоедайте там, у Зои…
– Пап, а тётя Нюра и тётя Шура тоже похожи на дядю…
– Что, тоже на Толстого?
– Да нет, на дядю Колю.
– А на кого же ещё? Ведь они его сёстры.
– А тётя Лёля не похожа... И тётя Зина – тоже.
Мама и папа стали говорить о чём-то своём. Я только услышала: «Профессор… физико-математический факультет… новая жена… ребёнок этот ему не по возрасту вроде… Колыма, лагерь»…

МЫ В ТЕЛЕЦЕНТРЕ ХАРЬКОВА

Шестой мой класс, это шестьдесят первый год. Мы с оркестром поехали выступать на телевидение в Харьков. И я сейчас расскажу вам об этом событии.
Вы что – думаете так это просто? Э, нет!.. Выехали мы двумя автобусами серым, холодным, осенним, ранним-преранним утром, – часов где-то в пять. С нами не только наш Пётр Иосифович, но и два учителя из нашей школы и из другой – восьмилетней. Это – в подмогу Петру Иосифовичу. А что помогать? Мы – люди очень даже дисциплинированные. Подводить нашего руководителя – да вы что!? Так что учителя были ланы нам вроде в нагрузку.
Вот мы и в телецентре. Выгрузили свои домры, тщательно завёрнутые в тёплые, очень тёплые платки, шали. Одеяла – это для контрабаса и басов. Пётр Иосифович начал настраивать инструменты.
Тут, конечно, и учителя пригодились. Они повели нас кормить в столовую при телецентре. И вот что мы повидали и очень удивились: за столом перед нами сидит очень странный дядька, одетый в меховой жилет прямо на голый живот, в короткие штаны, из-под которого выглядывали ноги в странных сапогах, с лицом, намазанным чёрным гримом, а губы у него тёмно-синие... С ним рядом сидит очень даже красивая, но странная тётенька, намазанная светло-зелёным гримом, а губы у неё накрашены – честное слово, под салютом всех вождей! – фиолетовой краской!.. Мы смотрим на них, вытаращив глаза…
И тут тётенька обратилась к нам и говорит:
– Ребятки, не пугайтесь! Это так надо. С экрана я буду выглядеть очень даже красиво, поверьте. Просто, такая технология у нас: естественный цвет «человеческий» с чёрно-белого «голубого» экрана получается очень бледным и неестественным. Вот посмотрите на моего собеседника.
Дядька привстал из-за стола и отвесил нам глубокий поклон. Тётенька продолжала:
– Мы после вашего концерта будем показывать спектакль «Хижина дяди Тома». Все читали?
– Все, – ответили мы хором.
– Так вот, вы сейчас увидите всех нас, артистов, – кого в чёрной краске, кого в зелёной. Не пугайтесь. Это мы – негры и белые, то есть – чёрные и зелёные.
Потом мы в холле телецентра увидели: и дядю Тома, и тётушку Хлою, и Еву, и её отца – всех разноцветных.
…И вот наш концерт. Играть будем без дублей, сказали нам строго-настрого. Тогда записей не было. Всё – вживую…  Не сфальшивить бы!..
Мы играем нашу любимую программу: «Степь да степь кругом», «Танец маленьких лебедей», «Марш» из Щелкунчика, «Йихав казак за Дунай». Всё получилось очень хорошо!
Нас поздравил главный режиссёр телевидения – дяденька не в гриме.
Пётр Иосифович очень нами доволен. Он хвалит нас. Он закуривает папиросу, а руки у него мелко дрожат. Он устал. Но глаза его смотрят на нас очень весело и по-доброму.
– Ну шо ж, хлопцы та девчатка! Молодци!.. Диты мои дорогэньки!.. Не подвели меня, дорогие вы мои артисты! – Говорит вдруг он нам на чисто-русском языке. Это он, наверное, от усталости и напряжения… А потом говорит учителю: – Иван Артёмович, сводите ребяток в город, пусть посмотрят.
– А, может быть, в зоопарк? – Это Иван Артёмович, учитель из нашей школы, прикомандированный к оркестру на время нашего...
– Нет!  – Громко сказала я почему-то и сама испугалась своего громкого голоса.
– Почему?
– Зверям холодно потому что…
Оркестранты тоже не захотели идти в зоопарк. 
А я – вот почему. Я вспомнила, как я, четырёхлетняя, с Валериком и тётей Томой – давно это было, в первом детстве ещё!..  – были летом в этом самом зоопарке. И мне там совсем не понравилось. Звери бедные – в клетках. Пахнет очень плохо от этих клеток. Звери грустные и скучные. Обезьяны, конечно, прыгают, как все обезьяны, а мне на них противно смотреть. У них попки голые, красные и некрасивые.
(А мне вдруг захотелось… Простите меня, пожалуйста, мои дорогие читатели, за эти подробности... Но сказать тёте Томе я постеснялась. Терпела-терпела…
А тут тётя Тома подвела нас с Валериком на детскую площадку. Там качели, карусели. И высокая металлическая горка. С неё нужно съезжать на пятой точке. Валерик съехал. Залезла на горку я и… Поехала-поехала на этой самой точке, а за мной – тоненькой струйкой весёлый ручеёк…
Тётя Тома поругала меня за это очень, Валерик надо мной посмеялся, и мне стало ещё стыдней, а дома, в Белгороде, тётя рассказала, смеясь, о моём казусе бабушке Мусе.
А та, вместо того, чтобы посмеяться надо мной, сказала тёте Томе:
–Э-э-эх, ты! Да она же ещё маленкия! Спросить нужно было ещё зараньше. Она ж – дитё ещё!..)
Ну да ладно… Воспоминания меня опять увели куда-то.
Харьков – очень красивый город. Нас повели к памятнику Тарасу Шевченко, к красивому фонтану, который, к сожалению, уже не работал. Осень на дворе… Осень.
Нас повели не куда-то, а в харьковский планетарий!!! Это была идея Петра Иосифовича. О, как же это было чудесно! Нам показывали созвездия, нам показывали Луну в телескоп. Вернее, не саму Луну, а как её видно в телескопе. А потом показали те созвездия, которые мы не можем видеть. Это созвездия южные. Ещё нам показали, как наступает утро, как восходит Солнце, какие бывают зори.
А самое главное – нам показали самое настоящее северное сияние – да ещё и под музыку!.. И я вдруг вспомнила, как Пётр Иосифович рассказывал нам, что русский композитор Скрябин использовал в своих композициях цвет и называл это светомузыкой... Ведь семь нот – это семь цветов радуги... И Скрябин совместил эти два чуда.
Мы с Зиной теперь после посещения планетария говорили о звёздах и созвездиях, о северном сиянии, о музыке и светомузыке. Она так же, как и я, очень увлекалась астрономией. А уж разговоры о фантастических приключениях из книжек – это у нас могло быть затянуто надолго.
Сходили мы и в магазины. Мы подошли к громадному универмагу. Учителя решили, что это тоже нашей экскурсии не помешает. Они по очереди ходили что-то покупать. А мы рассматривали великолепные прилавки. А нам учителя принесли конфеты и печенья разные.
Когда мы приехали домой, нам рассказывали те, кто видел нас на экранах, что мы очень даже хорошо выступили. Концерт наш был на славу, в этом концерте ещё выступали  – хор из Белгорода, певцы, танцоры. И, конечно же, мы, оркестранты нашего любимого домрового оркестра.

СТИХОТВОРНЫЕ РАЗМЕРЫ

...А во-вторых, именно в шестом классе, на уроке литературы, я познакомилась со стихотворными размерами, то есть – с размерами и всем, что нужно для написания стихов.
А стихи я любила изо всех своих душевных сил! Я их почти на каждом концерте читала со сцены. Я их читала всему залу, а сама была на вершине блаженства. Я любила стихи Лермонтова и Пушкина. Лермонтова – даже больше. У Некрасова я любила «Железную дорогу»:
…Всё хорошо под сиянием лунным,
Всюду родимую Русь узнаю…
Быстро лечу я по рельсам чугунным,
Думаю думу свою…
Некрасов – сильно мне был по душе. Вместе с ним я люблю родимую Русь. А вот каким размером все эти стихи написаны – не знала.
Как-то Пушкин сказал об Онегине: «Не мог он ямба от хорея, как мы не бились, отличить…». А мы теперь разбираем эти самые ямбы и хореи. И мне – очень это интересно! Очень! Это как формулы в математике...
Оказывается, для этого нужно строки стихов скандировать, то есть выделять ударные звуки при чтении вслух, примерно так:

Двухстопный размер:
Бу-ря /мгло-ю/ не-бо/ кро-ет,
Вихри/ снежны/-е кру-/тя... – это хорей;

«Скажи-/ка, дя/-дя, ведь /не-да/ром
Москва,/ спалён-/ная /пожа-/ром... – это ямб;

Трёхстопный размер:
Славная /осень! Здо-/ровый, яд-/рёный
Воздух у-/сталые /силы бод-/рит... – это дактиль;

Не ветер/ бушует/ над бором,
Не с гор по-/бежали /ручьи... – это амфибрахий;

Вот парад-/ный подъезд.
По торжест-/венным дням… – это анапест.
Вот как!.. И ещё я поняла, что у Некрасова стихи – разговорные. Совсем, как мы с вами говорим. И чаще у него в стихах: дактиль, амфибрахий и анапест, а это – стихотворные размеры по три слога, и называются они так же: трёхсложными.
А у Пушкина и Лермонтова – чаще всего двухсложные – ямбы и хореи.
А вот «Тучки небесные, вечные странники» у Лермонтова – написаны дактилем.
Хотя, честно говоря, мне кажется, никто из них: ни Некрасов, ни Пушкин, ни Лермонтов – совершенно никто из них не думал, когда писал стихи, дескать, а вот напишу-ка я сейчас – амфибрахием или анапестом…
Это уж пусть читатели, ученики, студенты и всякие критики литературные определяют – каким манером написаны те или иные стихи. В этом-то и чудо поэзии.
И ещё – рифма. Рифма – это созвучие: розы – морозы, кошка – окошко, странники – изгнанники, где бы – небо…
И вот, по истечении выученных размеров, а это было весной, Ефросинья Алексеевна задала нам написать сочинение про весну. А ещё она сказала, что можно и стихами написать, если у кого получится. Стихами?
Так вот, сидела-сидела я за столом и скандировала-скандировала:
Та-та /та-та /та-та/ та...
Та-та /та-та /та-та/та…
Я и так, я и сяк… Ну, никак не получались стихи.
И вдруг, как будто кто-то шепнул тихонько:
С неба к нам под утро
Бросилась весна.
И в окошко мутное
К нам стучит она.
Распахну окошко я,
Двери распахну.
Буду вместе с кошкой
Я встречать весну.
Ну, причём тут кошка, если у нас совсем даже кот? Но получилось, так получилось... В рифму. И даже – хореем! Вот!
Я переписала стихотворение в тетрадку по сочинениям и принесла в школу. Сижу и думаю: а я стихи написала!
Завтра будет урок литературы, и Ефросинья Алексеевна что-то нам расскажет о наших сочинениях. Сдаём тетради.
И вот мы все в волнениях. Оказывается, кто-то ещё написал стихи. Это – самая наша красивая девочка Люда. И ещё – Борис, у него получилось прямо-таки красивое стихотворение...
Правда, Ефросинья Алексеевна почему-то сказала ему: «Переписывать, дорогой мой, с листка календаря можно, но нельзя делать при этом ошибки и нельзя приписывать себе авторство». 
Она прочитала вслух мои и стихи Люды. Мне Людыно стихотворение очень понравилось.
А она сказала, что ей понравилось – моё. Но у неё весна с птицами, солнышком, небом… А у меня почему-то – с кошкой… Молодец – Люда! Я ей даже завидую, – такое хорошее стихотворение!
У других моих одноклассников сочинения были не стихами, а прозой. И у некоторых получились очень даже неплохие. А Зина написала очень красиво, как она собирала в посадке подснежники-первоцветы, описала тот чудесный солнечный весенний день. У неё аолучился красивый рассказ.
Но я вся светилась: ведь я сама написала стихи…
Но это ещё не всё!
Весна – весной, но вот наступил апрель.

САМЫЙ ЛУЧШИЙ АПРЕЛЬ

Это самый замечательный месяц, потому что у Лены, моей сестры, день рождения. А на её дни рождения, всегда, сколько я себя помню, какая бы ни была погода вчера, обязательно девятого апреля – самый прекрасный тёплый день! А в этот раз ещё – и воскресенье.
И мама, и папа дома. К Лене пришли девочки, её подружки, и нам мама поставила на стол пирог с начинкой из абрикосового варенья, чай, конфеты, печенье. Было весело.
Было так тепло, что мы даже решили пойти  играть на улицу в одних платьях. Но мама нам этого делать не разрешила, она заставила нас надеть на платья шерстяные кофты. Ведь у девочек с собой кофты тоже были. Мы, конечно, их сразу сняли, как только отошли от дома. И это нам не прошло даром. Мы с Леной простудились…
Мама заметила к вечеру, что мы с Леной что-то, как она сказала, присмирели и поскучнели. В общем – заболели мы. У меня и у Лены кашель, насморк, большая температура. Конечно же, в школу мы не пошли, остались лежать вдвоём дома и болеть, читать и слушать радио. Пьём тёплое молоко с содой (Противно!..), принимаем «белый стрептоцид». (Это очень интересное лекарство, если его растереть в порошок, то этим порошком нужно посыпать всякие порезы и ранки, – очень даже эффективное средство. Заживало очень быстро всё. И этот порошок из стрептоцида мама вдувала нам в горло из бумажной трубочки. А ещё – я это помню почему-то – был ещё «красный стрептоцид». Этим стрептоцидом красивые тётеньки красили волосы, и эти волосы были у них ярко оранжевого цвета. Вот!..).
Понедельник  прошёл в температуре, вторник – почти такой же. В среду почти никаких изменений. Мама уже и не знает, что делать, хотя она все лекарства знает и знает, как лечить – уж столько она, бедная, провозилась со мной, когда я была совсем маленькой, сколько раз вытаскивала меня из моих ангин и простуд!..  Пошла она давать уроки и сказала, что всё-таки вызовет Ивана Сергеевича, нашего врача. Не нравимся мы что-то ей…
За окном серое утро. Ветер раскачивает деревья. Никакого солнца… Мы лежим, хрипим, кашляем, пьём лекарство. Слушаем радио. Сначала раздался писк (позывные первого спутника) – это всегда так бывает, когда что-то важное будет сообщено.
Вдруг мы слышим голос Левитана:

«Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Московское время 10 часов 2 минуты. Передаём сообщение ТАСС о первом в мире полёте человека в космическое пространство!12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту!
Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических республик лётчик майор Гагарин Юрий Алексеевич!»
А потом мы услышали и голос самого Гагарина. Его голос был слышен сквозь шипение и писк: «Поехали!.. Состояние отличное… Продолжаю полёт. Приём…».

Что же это было с нами! Мы начали прыгать на кровати. Панцирная сетка хрипела, звенела, а мы орали что было мочи: «Ура!!! Ура!!! Гагарин! Юрий Гагарин!» И куда болезни наши подевались? Всё прошло!
Нам с Леной даже показалось, что солнце в окно засветило. Я быстренько собралась и побежала в школу. Ведь они там, на уроках, – и ничего не знают! Я вбегаю в двери школы и ору: «Ура! Юрий Гагарин! Космонавт!».
А в коридоре школы – вижу – уже все ребята построены. И папа вместе с директором и учителями поздравляют всех с первым полётом в космос.
И всё равно: я – первая! Прослушала Левитана, я – первая! – услышала о Гагарине, ведь в школу про это событие передали по телефону. Они не слышали Левитана… Вот!
И – главное – я уже не болею. Прошла ангина! Выздоровела!!! И Леночка – тоже.

…А 6 августа (а это ведь – праздник нашей улицы, это день освобождения от фашистов) – опять Левитан: «Внимание! Говорит Москва... Работают все радиостанции Советского Союза...».
Второй космонавт Герман Титов в Космосе.  Двадцать пять часов в космическом пространстве! Вслед за сообщением ТАСС о запуске Левитаном было зачитано заявление Германа Титова.

И тут мы вдруг вспомнили, что эта дата ещё совпадает с 16-й годовщиной атомной бомбардировки Хиросимы.
А по радио Владимир Трошин поёт:
Я верю, друзья, караваны ракет
Помчат нас вперёд от звезды до звезды.
На пыльных тропинках далёких планет
Останутся наши следы!
И ещё по радио мы слышим песню, которую мы уже завтра будем самозабвенно петь:
Жить и верить – это замечательно.
Перед нами – небывалые пути:
Утверждают космонавты и мечтатели,
Что на Марсе будут яблони цвести.
Вот в какое ВРЕМЯ жили мы, дорогие мои читатели, вы – жители двадцать первого века!

ОБНОВЛЕНИЕ ДОМА

…Я перешла в седьмой класс. Лето. Мама с папой накопили деньги и решили обложить наш дом кирпичом.  И – началось!..
Около дома сгрузили кирпичи. Мы с мамой, папой, Валериком сносим их во двор и аккуратно складываем их. Привезли цемент. Мы носим его тоже во двор. Песок – громадная куча – остаётся у ворот дома.
Хорошо Лене, – она опять на курортах!..
Мне и Валерику – задание: наполнить водой огромные четыре бочки.  Две у нас – для помидоров и огурцов, эти бочки нужно всё время наполнять, чтобы не рассыхались. Они стоят в сарае. А другие две – это для стройки. Эти – во дворе.
Валерик быстренько наполнил одну бочку и поехал в Белгород. Он учится в техникуме, и у него там тоже какая-то работа, практика что ли…
И вот началась моя работа. Я ношу воду в бочки. Ношу на коромысле – вёдра по семь литров. Колонка далековато, но ничего. Силу воли нужно укреплять. Иду к колонке быстро, оттуда уже с водой – помедленнее.
А читать  хочется!.. У меня новые книги из библиотеки…
Несу воду и считаю, сколько раз мне сегодня нужно будет сходить поводу. Итак: в каждой бочке сто двадцать литров. Задача: мне с моими семилитровыми вёдрами – это четырнадцать литров – нужно сходить  для наполнения каждой – где-то девять раз. Ну, и умножить на четыре – тридцать шесть ходок. А ещё вода нужна для питья и готовки. Значит – тридцать семь или тридцать восемь… А ведь из двух бочек всё черпают и черпают воду в корыто с раствором…  Водой замешивают цемент с песком, а каменщики кладут кирпичи – мне кажется –  с космической быстротой.
Иду, а в голове – стихи Светлова «Гренада»:
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях,
И «Яблочко» песню
Держали в зубах…
Ах, песенку эту доныне хранит
Трава молодая,
Степной малахит...
Те две бочки – в сарае – уже наполнены. Им ничего не сделается, а в эти бочки нужно носить и носить. Ну, ничего! Космонавтам – труднее…
Папа помогает каменщикам замешивать раствор. Они папу прямо отгоняют от громадного корыта: они его жалеют, знают, что он на протезе. Но папа с ними не соглашается и работает в поте лица, как он говорит. Я тоже – в поте лица  –  ношу и ношу воду. А из «моих» бочек всё забирают и забирают её…
Мама на кухне готовит еду, чтобы накормить работников, а нас ведь вместе с каменщиками – их трое, папа, я и сама мама – шестеро. 
И эта работа продолжается почти неделю. На два денька каменщики попросили отдых. А потом – опять всё будет сначала. Уф!..
…И опять, и опять – ношу воду, заполняю бочки. Но зато – какой наш дом стал красивый! С улицы уже он – как новенький! А ещё много работы у каменщиков будет со двора и в дворе Ивана Михайловича, потому что стена нашего дома у них во дворе... И у нас – с мамой и папой тоже работы ещё как хватит!..
Я показываю свои руки папе и маме. У меня выросли мышцы, они, как твёрдые пирожки, на предплечье. Я становлюсь сильной.




ГРЕЧИХА И ВДНХ

…А ещё у меня – летняя практика: на пришкольном участке – моя делянка – гречиха. Я под руководством учительницы ухаживаю за ней. Ох, неохота же… Но – надо. Никуда не денешься.
Да и не только у меня, у всех моих одноклассников свои делянки: то с картошкой, то со свёклой, то с помидорами…
Когда пришло время, учительница по ботанике вычислила урожай, то получилось у меня и у моей одноклассницы Вали – очень большой урожай гречихи! Прямо-таки – огромный. Результаты послали на ВДНХ.
И нас с Валей наградили одинаковыми грамотами ВДНХ и одинаковыми наручными часами. Но прислали одно приглашение на встречу юннатов страны в Москве... В школе – дирекция – решили послать в Москву Валю.
– Справедливо, – сказал мой папа. – Ты ещё в Москве побываешь, а для  Валентины – это праздник! Во-первых, она так же, как и ты, трудилась. И сорт её гречихи подходит даже больше для наших полей.
– Но, папа…
– Ты на телевидении побывала в Харькове с оркестром.
– Но, папа, ведь Валя – тоже в оркестре. И тоже там побывала…
Мама тихонько подошла к нам и сказала:
– А, во-вторых, у неё нет отца. Она – сирота. А у тебя есть мы – я и папа.
Папа твёрдо подтвердил:
– Я как коммунист считаю, что было бы неправильно послать тебя в Москву. Скажут, что завуч послал свою дочку на ВДНХ. А это – нехорошо… Ты согласна?
– Да, пап, мам!.. Согласна! И часики у меня такие красивые!.. Ладно. Пусть Валя едет.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ГЕРОИ

…Я глотаю книги. Я читаю их и днём и по ночам.
«Как закалялась сталь» – что бы там про эту книгу ни писали, что бы там ни писали про её автора – ну не произвела она на меня впечатления, ну никакого. Николай Островский, конечно же, героический человек, и Павка Корчагин, его герой, – тоже. Но всё это – как это назвать? – дидактика. То есть делай только так и не делай иначе... А я ведь – всё поперёк... И ничего не поделаешь со мной.
Нравится, не нравится – я прочитала, конечно, эту книгу, никуда не денешься, ещё и сочинение нужно будет писать про Корчагина. Напишу.
Но вот, что я вспомнила: Павка Корчагин говорил там, в повести, кому-то о книге «Овод». Что это за книга? Я о ней спросила маму, и она сказала, что с удовольствием перечитает её, как только у нас она будет. И мне посоветовала прочитать.
И вот на днях мне папа принёс книгу «Овод» Этель Войнич.  Этот роман обжёг меня.
Во-первых, я даже Корчагина несколько зауважала – что ли – за любовь к Артуру… Во-вторых, тут в книге такая любовь! В-третьих, Артур – революционер. А это для меня – свято! В-четвёртых, а если прямо говорить, – в ГЛАВНЫХ – я полюбила Артура Ревареса, Овода!!! Он как будто стоял перед моими глазами. Я даже наизусть выучила его письмо перед казнью к Джемме. А какая у него была любовь к отцу! И его овержение религии и Бога – страшная рана для Монтанелли, – моё сердце разрывалось от боли, когда я читала, как прощались сын и отец перед казнью.
Я бредила Оводом. Я рыдала над ним. Он разорвал мне мою девчоночью душу. Я даже созвездие Волопаса полюбила за то, что самая яркая звезда в его составе звалась Арктур, почти как – Артур. (Потом уже чуть попозже, в классе десятом я прочитала, что эту звезду называют звездой поэтов и сумасшедших. Вот как!!!).
Одного я только понять никак не могла, как это за тринадцать лет его Джемма не узнала, даже когда его лицо было изуродовано... Может быть, она его не так уж по-настоящему любила?..
(Кстати, я недавно встретила одного человека, с которым не виделась не тринадцать лет, а целых тридцать, и этот человек очень был изменён жизнью... Но я его узнала, хотя, наверное, можно было и не узнать. Но ведь что-то должно было оставаться в памяти... А если Джемма любила его, то даже только один взгляд, какой-то жест должен же был остаться в её памяти...).
А тут ещё и кино привезли в клуб – фильм «Овод». Я посмотрела фильм на семичасовом сеансе. Потом пробралась на другой день с разрешения Петра Иосифовича через нашу репетиционную за экран и смотрела, смотрела, и ревела, и ревела…
И конечно же влюбилась в Олега Стриженова-Овода и тоже рыдала. И завтра я тоже пошла на сеанс, и снова…
И в кино теперь я стала ходить чаще. Вот например – фильм «Хождение за три моря» тоже со Стриженовым! Там ещё и индийские актёры! А ведь индийские фильмы – ничего не попишешь! – это было для нас нечто знаменательное... Радж Капур с его бродягой пленил не только наши девчоночьи души, но и души взрослых...
На сеансы с ним в кинозал не прорваться. Так мы – за экраном, за экраном – тихо-тихо стояли и сидели, как мыши... Смотрели и любовались!..
Так что и литературных героев и киногероев было для меня – сверх головы!
А потом ещё и Ихтиандр-Коренев! Ах, какой Ихтиандр!!! Ах, какой амфибия!!!
Мы с Людой тайком ходили по вечерам по улицам и срывали афиши с его портретом. Мы разглаживали их, и хранили ...
Влюблены на двоих – в общем...
Да ещё и пароль свой придумали: «Имбифмакеволеч», когда хотели о нём поговорить и помечтать о таком красивом актёре и о кино...
Люда очень хотела стать кино-актрисой. А почему бы и нет? И красота у неё, и талант у неё, и желание...

ГРУСТЬ

Очень грустно мне сейчас. Моя подруга самая задушевная подруга Зина вместе с мамой и папой насовсем уезжает в город Дмитриев Курской области. Её папа теперь будет работать там директором молочного комбината. А здесь он был главным инженером на нашем маслозаводе.
Мы частенько ходили всем классом туда на экскурсии. Да и не только мы. Туда ходили и другие классы.
И всегда экскурсантов угощали самыми вкусными вещами, особенно все обожали сгущенное молоко. И его мы там ели ложками! И ещё творогом нас угощали, он был очень густо полит нашей любимой сгущёнкой. Как же это было вкусно!..
Мы ходили по цехам, смотрели, как из молока делают сливки, потом, как из них получается сливочное масло... Очень нам это было интересно. И – ещё в конце экскурсии – нам разрешали каждому набрать немного сухого молока, чтобы дома родителям показать. Это такой неимоверно вкусно пахнущий белый, даже немного кремового цвета, порошок, из которого можно было самим дома сотворить самое настоящее молоко.
Зина часто бывала у нас дома. У неё не было братьев и сестёр, и поэтому она очень любила играть с Леной, она с ней и рисовала, и в куклы играла, и всякое интересное ей рассказывала. Я так не умела. Не получалось так у меня... Ничего не поделаешь.
Мы с Зиной сегодня репетировали свою партию перед репетицией: у меня и у неё были не домры, их не завезли в магазин, а были мандолины. Нам их Пётр Иосифович настроил и снял парные струны – ведь мандолины всегда с парными струнами – у них не четыре струны, а восемь... Зина приносила свою, и мы играли и играли, чтобы на репетиции не сфальшивить. И не только у нас с Зиной были домашние инструменты, они были у всех оркестрантов или почти у всех.
И Леночка скучала по ней и часто меня спрашивала:
– Когда к нам твоя Зиночка придёт?
Зина мне стала такой замечательной подругой, верной и интересной, как Зоенька в мои первые начальные годы учёбы. Главное, что мы были с ней ровесницами.
Зоенька тоже сейчас не со мной, она учится в Харькове, в университете. Она студентка.
А теперь – и это расставание... Зина так понимала меня, такие мы сней вели интересные разговоры! А теперь я опять остаюсь совсем одна, потому что...
Потому что...
...Зинина мама поставила нам на столо торт с чаем. Вкусно всё это было, но очень-очень грустно... Зина даже плакала вместе со мной, хотя она совсем была не рёвой, ведьу неё здесь и кроме меня оставалось много друзей.
И Пётр Иосифович был очень расстроен, что Зина уезжает. Ведь она у нас в оркестре была самой лучшей: она с Людой и ещё с кем-то (не помню уже) великолепно играли Моцарта, Чайковского в октете или в трио, с чем выступали в концертах. И ещё мы вместе с ней и ребятами репетировали концерты школьной художественной самодеятельности. Зина очень красиво читала стихи, мы с ней всегда вели конферанс.
И мальчишки её очень даже уважали. Как-то один третьеклассник обозвал её дылдой, когда она сделала ему замечание о неправльно повязанном пионерском галстуке. Так вот после этого я увидела, как Серёжка из параллельного класа схватил малявку за шкирку и проговорил ему какие-то слова. И тот подошёл к Зине и попросил у неё прощения.
Зина была председателем совета пионерской дружины. Её все уважали и любили за её справедливость и за то, что она всегда умела находить самые правильные слова, когда её просили помирить кого-то с кем-то или объяснить кому-то непонятное.
Мой папа даже называл её уважительно – комиссаром.
И вот она уезжает... Грустно, товарищи, грустно!..

ТЁТЯ ДУНЯ

Я сейчас частенько думаю: почему в семье бабы Нади и дедушки Яши наша тётя Дуня осталась без образования?
Да, конечно, мой папа – единственный мальчик в семье. Нужно было, чтобы он был выученным: школа, педтехникум, институт... Младшая их сестра Вера закончила университет – исторический факультет.
А вот тётя Дуня... Она очень добрая и приветливая. Растит дочку – тоже Веру. С семьёй у неё не получилось. Муж ушёл к другой женщине.
Тётя Дуня всю свою жизнь проработала в колхозе. Работала честно и добросовестно. Она в своё время закончила только начальную школу. Читать, писать, считать, конечно же, умела. И дедушка с бабушкой решили, что больше ей и не надо.
Но тётя Дуня, я помню, всегда очень любила читать. Она всегда просила у нас хорошие, умные книги, правда, всегда просила, чтобы только в книгах были картинки... Я ей давала ей «Молодую гвардию», «Хождение по мукам», «Дворянское гнездо» – эти книги были с очень хорошими иллюстациями. Читала она, конечно, зимними вечерами, когда уже всё в доме было сделано.
Когда она приходила к нам, всегда в доме у нас становилось весело. Она рассказывала разные истории о своих уличанах, о каждой их судьбе. И ещё она после прочтения какой-нибудь книги много говорила об их героях, высказывала своё мнение о них. И эти мнения, мне кажется сейчас, были очень мудрыми...
Частенько тётя Дуня приходила именно ко мне за помощью: я сшивала на швейной машине длинные полотнища яркого сатина и ситца для будущих одеял, которые она с бабушкой Надей шили на заказ.
У них в доме в зале стояли старинные громадные деревянные пяльца именно для этой работы.
Между полонищами сатина и весёлого ситца они прокладывали слой ватина, смётывали края, а потом на сатиновую сторону накладывались бумажные заготовки. Это были «рыбки», кружки разных размеров, «яйца», красивые «запятые», ромбы, Их бабушка Надя обводила тонкими линиями – мелом. Получался красивый узор для будущих одеял. И начиналась простёжка по меловым загогулинам.
Я, когда приходила к ним, с удовольствием помогала им в этом деле. Каждый стежок закреплялся дважды, потом иголка с ниткой проходила внутри между полотном примерно на сантиметр, и снова – новый стежок. Очень красивые получались одеяла! И у меня получалось, за это они меня хвалили.
А ещё они всегда очень просили меня, чтобы я читала им и женщинам с их улицы «Кобзаря» Тараса Шевченко и чтобы – на украинском языке. Мне это было нетрудно. Папа выучил меня украинской мове, конечно, не так, как учат в школе или в институте.
Писать на украинской мове диктанты я бы не смогла. Но я научилась и умела читать украинские тексты. Знала, как читаются буквы украинского алфавита. У нас дома было достаточно много книг на украинском языке. Ведь папа в своё время изучал этот язык в институте и преподавал украинскую литературу и язык в школе до войны.
Я частенько приходила в дом к тёте Дуне и бабушке Наде и читала вслух им  всем «Катерину» Тараса Шевченко. Теперь я понимаю, что это моё чтение заменяли для женщин на их улице нынешние сериалы... Я понимаю...
Но и меня пронимала судьба Катерины. Я читала им, а сама всё представляла...
...Кохайтеся, чорнобриві,
Та не з москалями,
Бо москалі — чужі люде,
Роблять лихо з вами.
Москаль любить жартуючи,
Жартуючи кине;
Піде в свою Московщину,
А дівчина гине...
...Прийшли вісти недобрії —
В поход затрубили.
Пішов москаль в Туреччину;
Катрусю накрили.
...Катерино, серце моє!
Лишенько з тобою!
Де ти в світі подінешся
З малим сиротою?
..Вміла мати брови дати,
Карі оченята,
Та не вміла на сім світі
Щастя-долі дати.
Я у папы как-то спросила, почему русских называют – москалями.
А папа мне сказал, что москалями в то время, когда писалась Тарасом Шевченко его поэма, украинцы так называли русских солдат, потому что столица России – Москва, потому и – москали... Хотя в армии служили и те же белорусы, и украинцы...
И москаль, которого полюбила Катерина из поэмы, – солдат. Ну, а потом пошло как-то по инерции...
А называть москалями, хохлами, бульбашами, жидами людей другой национальности, сказал папа, очень мерзко. 
Вот так я и узнавала не только русскую литературу, но и украинскую. И научилась уважать других людей.
Тётя Дуня частенько бывала у нас, всегда приносила нам разные гостинцы. Ох, и весёлая же была она!
Я помню, когда Леночка была ещё маленькой, ей купили очень красивые красные туфельки.
Пришла тётя Дуня, увидела их и говорит Лене:
– Ох, и туфли! Яки ж туфли! Дай ты их мени сходыть в церкву, похвастаюсь жинкам!
– Тётя Дуня, да они же тебе малы!
– Шо? Жалькуешь?
– Нет, не жалко мне... Только они тебе совсем будут малы.
– Ну, ладно, ладно, ходы сама в ных! Растопчешь, тоди и я их буду носыть...
– А они всё равно тебе малы...
...Тётя Дуня даже умела лечить нам ангину. Как только у Леночки или у меня начинало хрипеть горло, тётя Дуня своими маленькими и чуть шершавыми руками массировала наши шеи, что-то шептала – и горло переставало хрипеть.
Под салютом всех вождей! Она у нас немного волшебница...
А сейчас я вспоминаю очень смешной случай... Это было, когда мы были постарше. Леночка уже ходила в третий класс. Пришла к нам тётя Дуня. Мы в это время убирали в доме, подметали полы, выбивали во дворе нпши вишнёвые дорожки, ожидая маму.
Тётя Дуня сидела на стуле, похваливала нас за нашу работу и лущила семечки. Расказывала нам смешные случаи из своей жизни. Шелуху она бросала себе в подол широкой юбки. И вот, когда полы были выметены, постелены половики, тётя Дуня встала со стула, встряхнула свой подол на пол...
– Тётя Дуня! – Вскрикнули мы с Леночкой разом громко...
– Пидмэтэтэ, – сказала она, смеясь. – Пидмэтэтэ! Бачу, шо вмиетэ! Пидмэтэтэ!..
Конечно же, мы быстренько подмели и эту кучу шелухи. А тётя Дуня смеётся:
– Молодци, дивчатка! Молодци!
В это время пришла мама, и тётя Дуня стала рассказывать всем нам, какое это прекрасное лекарство – жень-шень. Она этим лекарством решила лечить всех нас и ото всех болезней. И, подмигнув нам, сказала маме:
– Гарни у тэбэ дивчатка! Хозяйственни!..

РИСОВАНИЕ

 …Этим летом на меня что-то «нашло». Я целыми днями и рисую, и рисую... Даже вроде и читаю чуть поменьше. Я уже нарисовала в свой альбом по рисованию: и виды из окна, и тополь, и клён, и берег Ворсклы…
Потом  я увлеклась шрифтами. В библиотеке  я взяла книгу с этим названием. Там были прекраснейшие образцы: старорусские буквы, буквы с вензелями.
Мама увидела мои старания и вдруг попросила, чтобы я оформила в её класс – 9 «А» классный уголок.
Что это за «Уголок»? Это лист ватмана, на котором в центре, вверху, – красивым шрифтом написано «Уголок». Справа, крупно, в цвете  – комсомольский значок, слева – портрет Ленина. А в дальше: список учеников, обязательный «моральный кодекс строителей коммунизма», график дежурства по классу, обязанности каждого из учащихся класса – в общем, так нужно для каждого класса. Ну что ж! Я постаралась и даже очень. Портрет Ленина (открытка) –  это рисунок известного художника Николая Жукова, – очень в то время известный портрет вождя. Остальное – списки, кодекс, график – дело самое простое. Только нужна аккуратность и терпение. Мама увидела мою работу и утром понесла «Уголок» в школу.
И – началось!.. Учителя стали мне заказывать «Уголки» для своих классов. Работы мне прибавилось. Мама даже отстранила меня от прополки и окучивания картошки на нашем огороде. Это мне тоже понравилось…
Я решила, что сначала я сделаю «Уголок» для своего класса. Я выбрала в книге со шрифтами самый красивый шрифт, где первая буква «У» – с вензелями и всякими украшениями. Дело пошло. Пионерский значок загорелся алым цветом. Сам «Уголок» и «7-А» – строго синим цветом.
Когда сам «Уголок» и пионерский значок были готовы, я увидела, что место для открытки с портретом Ленина недостаточно. Маловато места получилось… И я решила срисовать портрет Ленина. Вот решила – и всё! Я попросила маму, а папа в это время был в санатории, чтобы она не заходила ко мне в комнату, чтобы мне не мешать.
Наверное, – это не совсем хорошее желание было, но ничего не поделаешь. Так вышло. Мне захотелось всех удивить.
...У меня ведь замечательные карандаши «Художественные»! Девяносто шесть цветов в коробке. Правда, здесь – для портрета – нужны только несколько оттенков: жёлтые, коричневые, чёрные… Ну, да ладно!
И я приступила к рисованию. (Скажу по секрету, – был, был у меня талант к этому делу… Мои рисунки даже на выставках были, и места очень приличные получали. Однажды даже меня хотели забрать в художественное училище, где обучали художественному ремеслу жёстовские или хохломские мастера – уже не вспомню. Да мама и папа не разрешили).
Портрет Ленина получился в полной пропорции, но уменьшенный где-то в полтора раза – в соответствии с размером рисунка комсомольского значка, который в левом углу ватмана пылал и полыхал алым огнём. А почему он у меня такой? Да потому что мы, пионерский отряд имени Лёни Голикова, мы – «спутник семилетки» (кто не знает, то знайте: пятилетки были уже, а тут вот – семилетка, которую народ должен пройти за те же пять или там за четыре года…), мы – будущие комсомольцы. Ждём только, когда всем до одного в классе исполнится четырнадцать лет и – конечно же – ни одного двоечника-троечника!
…На меня посыпались заказы. В кабинет физики стал нужен портрет Ломоносова, в кабинет математики – портрет Лобочевского. И эти портреты на половину ватманского листа были вставлены в рамы, которые сделали в школьной мастерской.
А в кабине биологии вдруг понадобился портрет – да нет, не Дарвина, а – честное слово! – неандертальца. И не портрет, а бюст. Мне принесли громадный кусок – почти килограмм – светло-серого пластилина, принесли несколько «портретов» в разных видах этого самого неандертальца, и я долго сидела над ним, но – получилось! Получилось! Всё-таки я владела пропорциями, я сейчас так думаю. Этот бюст долго ещё стоял на полке кабинета биологии…
Сейчас, мне кажется, что я и «ручки-ножки-огуречик...» не нарисую... Почему это так случилось – не знаю, не понимаю...

МЫ – КОМСОМОЛЬЦЫ!

Наш седьмой «А» называется «Отряд – спутник семилетки». Теперь наша страна выполняет семилетний план... И по радио частенько говорят: «Выполним семилетку за пять лет»... 
Наш класс соревновался с другими, и завоевал это звание. И значит: теперь всем классным коллективом, так нам сказали, должны будем вступить в ряды ВЛКСМ.
А как вступать в него? Объясняю. Это значит, что металлолом нужно собирать, макулатуру – тоже, учиться на «хорошо» и «отлично»… Устав комсомольский нужно учить. Наизусть почти. Вот и учу… Вот и ношу, вот и учусь…
К концу четвёртой четверти – нужно будет ехать в райком комсомола – вступать всем классом в комсомол. Ждём, когда же исполнится четырнадцать лет нашим двум одноклассникам. Готовимся и волнуемся.
Наши классы – «А» и «Б» – пригласили в пятницу 11 мая 1962 года в райком. Перед райкомом уже была целая толпа таких же ребят из других школ района.
…В райкоме мы собрались перед дверью, на которой написано «Комитет ВЛКСМ» (ВЛКСМ – это, чтоб вы знали, потомки, – Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодёжи. Вот как!). Вызывают по алфавиту. Моя фамилия на «О». Значит – ещё нескоро. Но всё произошло как-то почти стремительно. Ребята заходили в дверь и быстро из неё выходили. Наконец – моя очередь. О чём же меня будут спрашивать?
А попросили меня назвать столицу Болгарской социалистической республики, рассказать, что я знаю о революции на Кубе во главе с Фиделем Кастро. Я, конечно же сказала, что столица Болгарии – София, а то, что в 1959 году на Кубе произошла революция, и, мне кажется, должен это знать каждый. Я сказала, что Фидель Кастро стал лидером Кубы в 1959 году после свержения диктаторского режима Батисты, что Фидель выступил как противник США и установил союзные отношения с СССР. И так далее, и так далее… люди за столами засмеялись.
Мне сказали, что я достойна стать членом ВЛКСМ. Да и всем моим одноклассникам краснеть не пришлось. Всех приняли! Ура!
Но самое главное – после приёма в комсомол – я почему-то начала писать стихи, но об этом пока никто не узнал. Вот оно, моё самое первое:
Если позовёт тебя товарищ,
Мчись к нему, беги, лети вперёд.
Что случилось с ним – потом узнаешь,
Только знай, он зря не позовёт.
Горе ли, беда ли с другом лучшим, –
Через бури, вьюги и снега
Добирайся. Это первый случай,
Когда так нужна его рука.
Дружбы свет, товарищ, не погаснет, –
Как не гаснет на море маяк!..
Разве он позвал тебя на праздник?
Что ж ты сердце не уймёшь никак?
Что болит так сердце? Ты же знаешь:
Вот он – точно. Вот он – сам идёт.
Он зовёт тебя! – Иду, товарищ!
Нашу дружбу только смерть возьмёт.
Это я после фильма «Если позовёт товарищ». Ну, очень он на меня произвёл много всяких впечатлений… Что произвёл? Да то самое: гордость за дружбу, которая должна быть.
А тут осень наступила…Моё любимое время года. Это не потому, что Пушкин осень любил, да, впрочем, и потому. А ещё, потому что осенью дни рождения у Лермонтова и у мамы.
Снег покрыл все дома и хаты,
А на сердце тепло и звонко –
Это в звёздах «Апассионата»
От мороза немного колкая.
Тише, мягче, теплее звуки…
Улетают всё дальше и дальше.
И поют музыканта руки
Над снегами на звёздных клавишах.
С русской сказкой немного схожи
О Снегурке и Деде Морозе
Эти звуки и звёзды тоже,
Даже небо, забывшее осень.
До свиданья. А ждать немало:
И метели седые и озими,
И весёлое лето жаркое…
Руку дай, – и до будущей осени.
Я эти стихи показала только Люде. Люде стихи мои понравились. Люда пишет очень красивые  стихи. И написала их уже больше двадцати. Честное слово, я завидовала ей, а самое главное – её стихам…
А маме и папе я боюсь показывать их. Вдруг им не понравится? Да – не о том я даже! – вдруг они скажут, что это несерьёзно всё.
КНИГИ В ШКАФУ

…В одном из книжных шкафов я вдруг обнаружила книги, которые мне до сих пор не были знакомы, хотя я, казалось, знала их почти наизусть, ведь каждую весну (весной мама всегда, как она говорила, проводила косметический ремонт внутри комнат: белила потолки, стены, красила заново подоконники, рамы на окнах, двери, обновляла полы) мы с папой, Леной и мамой выносили их на веранду, протирали их, вытряхивали от пыли, а потом заново помещали в книжные шкафы.
А вот эти книги, оказывается, всегда стояли в заднем ряду на самой нижней полке одного из шкафов. И почему-то до них у меня руки не доходили, или глаза не видели…
Вот в моих руках толстая серая книга  –  «Идиот» – Ф. М. Достоевский. 
Рядом с этой книгой я увидела пять зелёныхе томиков стихов Сергея Есенина. О Сергее Есенине я знала только из уст мамы, которая иногда читала наизусть его стихи: Ветер чёрные брови насопил, /Чьи-то кони стоят у двора./ Не вчера ли я молодость пропил? /Разлюбил тебя не вчера? /Не храпи, запоздалая тройка. /Наша жизнь пронеслась без следа… /Неужели больничная койка /Упокоит меня навсегда?.. И ещё, и ещё…
О Есенине  и Достоевском в учебниках по литературе для 9-10 классов (папа преподавал литературу в старших классах) было написано, что Достоевский – писатель-монархист и даже ещё – писатель-черносотенец.
О Есенине писали там же, что это поэт-имажинист кулацко-буржуазного толка, что он покончил жизнь самоубийством.
А мама – я слышала – читала стихи Есенина, доказывая папе, что не только Маяковский – замечательный поэт.
Они спорили, а я слушала их споры, но не понимала, кто прав из них, кто – нет.
Стихи Маяковского я знала много, читала их наизусть на школьных вечерах.
Я принесла книгу Достоевского и показала папе. Он попросил меня не говорить никому, что эта книга есть у нас.
– А почему эта книга так называется?
– Когда прочитаешь, поймёшь. Но не книга так называется. Это роман так называется.
– Это запрещённый роман?
– В общем-то, нет… – ответил он. – Но не стоит пока говорить о Достоевском – особенно в школе. Поняла? Обещаешь?
– Обещаю. Но я хочу прочитать.
– Прочитай. Думаю, что тебе это будет на пользу. Ты – человек у меня умный.
– А Есенина мне можно прочитать?
– Читай. Я знаю, что ты любишь стихи. Читай. Потом мы поговорим о нём.
– А почему ты с мамой споришь? Это плохой поэт?
– Нет. Хороший. Но он другой, нежели Маяковский.
– А почему ты прятал эти книги?
– Вырастешь, Таня, узнаешь… (Это он Некрасова цитирует…).
– Ладно, папа, я пойду – погуляю… Я поняла.
Первым делом я взяла томик стихов Есенина и стала читать. Ох, какие стихи там хорошие! Про собаку и её щенков. Правда, там не совсем хорошее слово, я это знаю (сука)… Но так называют собак-мам. А хозяин их утопил… Мне так горько и грустно…
Утром в сыром закуте,
Где гнездятся рогожи в ряд
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят…
Я читаю, читаю стихи Есенина, и вдруг:
Сыпь, гармоника,— скука, скука...
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной!
Излюбили тебя, измызгали
Невтерпёж.
Что ж ты смотришь синими брызгами,
Или в морду хошь!?
И я побежала к Зое. А к кому же ещё? К папе с этим стихотворением я не могла идти, потому что там «нехорошее» слово есть.
Ну почему они там?  И Зоя, а она была уже в десятом классе, сказала мне, что это хорошие стихи. Но они – больные, как она сказала. Это написано от отчаяния и любви.
– Ты вот прочитала последние строки?
– Да! …Дорогая! Я плачу, прости, прости…
– Ну вот! Поняла? Ну, ладно… Ещё поймёшь, – сказала мне грустно Зоя-Зоенька. Ты другие стихи его читала?
– Читала про собаку и её щенков, и ещё про любовь…
– А ты вот что прочитай, – вдруг вмешалась в наш разговор тётя Лёля. – Прочитай вот это. Да ладно, я сама вам прочту…
Она нашла страницу и начала читать нам вслух:
Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна берёзового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий, ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льётся с клёнов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
– Ох!.. – Услышала я за спиной.
Это худенькая тётя Шура стоит за полуоткрытой дверью, слушает нас и тихонько плачет… В руках её ножик и недочищенная картофелина, с которой свисает длинный серый картофельный серпантин.
– Тётя Лёля, а моя мама эти стихи тоже знает, она наизусть их говорит… А папа говорит, что Маяковский самый настоящий советский поэт. А Есенин – не совсем…
– Нет, Есенин – пусть и не советский, но он для народа поэт…
– Так и мама папе говорила. Она говорила, что Есенин для русского человека намного ближе, чем Маяковский. Но папа так читает Маяковского, так красиво!.. Это, действительно, очень сильные стихи, я это понимаю...
И я прочитала им стихи Маяковского наизусть. Старалась прочитать так, как это читал папа...
...Слушайте, товарищи потомки,
агитатора, горлана-главаря.
Заглуша поэзии потоки,
я шагну через лирические томики,
как живой с живыми говоря.
Я к вам приду в коммунистическое далеко
не так, как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдет через хребты веков
и через головы поэтов и правительств.
Мой стих дойдет, но он дойдёт не так,—
не как стрела в амурно-лировой охоте,
не как доходит к нумизмату стершийся пятак
и не как свет умерших звезд доходит.
Мой стих трудом громаду лет прорвёт
и явится весомо, грубо, зримо,
как в наши дни вошел водопровод,
сработанный еще рабами Рима.
– А мама? – Это тётя Лёля спрашивает.
– Мама всё равно защищает Есенина. Вот только почему Есенина не учат в школе?
– Придёт время, – говорит тихо тётя Лёля, – и будут. Нужно потерпеть.
Особенно мне понравилось у Есенина: Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне. Как это замечательно и непонятно – розовый конь!
...Я хотела Зое рассказать и про книгу Достоевского, но вспомнила, что папа попросил об этом никому не говорить.
И взялась я за роман. Я прочитала его, как всегда, быстро, почти за два дня. Я и ночью его читала. Как же мне жалко было Мышкина! И Рогожина, – хоть он и злодей, но и его мне жалко стало…
А вот совсем не понимаю я эту красавицу Настасью Филипповну. Видимо, я ещё не совсем взрослая. (Вырастешь, Таня, узнаешь…). Я перечитаю обязательно этот роман ещё и ещё – и не один раз.

СТИЛЯГА

У нас перед Домом культуры  висит афиша, где всегда написано расписание кинофильмов. А рядом – это придумал Александр Иванович, художник и художественный руководитель клуба – стенд, который называется «ВИЛЫ В БОК». На этом стенде все читают, а чаще всего – видят в карикатурах тех, кто нарушает общественную жизнь посёлка. И однажды мы увидели такое: нарисована девушка с причёской «лошадиный хвост», в чёрном очень коротком платье, а руки её в длинных чёрных перчатках. Сзади неё – фигуры парней в разноцветных рубашках и узеньких брюках. Ниже, под фигурой девушки написано:
– Кто это говорит, что я – белоручка? 
А ниже уже надпись: СТИЛЯГАМ – ПОЗОР!
А нарисовал наш Александр Иванович девушку Нелли, которая учится в Университете, она студентка, учится отлично… Она частенько бывает  в Доме культуры, все всегда любуются её нарядами. И почему она – стиляга? Потому что одета красиво?
…Конец лета. Август. К нам приехали гости. Это папины племянники. Один из Белгорода, а другой из Москвы.
Белгородец – крепенький и симпатичный – улыбается, шутит… Москвич – высокий, худой, серьёзный, но тоже пробует отшучиваться на подколки брата.
Но… Присматриваемся мы к нему с Леной и понимаем: да ведь он же – стиляга!
Он точно такой же, как на позорной картине-афише Александра Ивановича: узкие штаны с подворотом над щиколотками, жёлтая в цветные квадратики и треугольнички рубаха с короткими рукавами…
А самое главное – у него усики. Да не такие, как у Сталина и у Ленина, и не такие, как у Тараса Бульбы, а у него самые настоящие стиляжьи усики. Тоненькие и узенькие ниточки, похожие на выщипанные бровки артисток, – но только не над глазами, естественно, а над верхней губой. 
Вот это да! Самый настоящий стиляга у нас дома! Вот таких показывают в кинокомедиях. И всё-таки он красивый и необычный, совсем не такой, как его сверстники в ,нашем посёлке. Он очень похож на Д*Артаньяна из французского фильма про трёх мушкетёров. А это – что-то да значит... Правда, у него усы тоньше и короче, чем у мушкетёра...
Мама накрыла на стол. Все мы сели вокруг него.
Алёша и Макар – так зовут нашего московского гостя – разговаривают с мамой, с папой. Макар учится в Московском Университете (Нелли с афиши – в Харьковском). Неужели все студенты – стиляги?
Разговор у папы с Макаром важный, всё про филологический какой-то факультет… Неинтересно. А вот когда Алёша (Он учится на машиниста поезда)  стал рассказывать о поездах, очень мне интересно стало!
Поели мы с Леной всё, что нам поставила мама. Сидим, как взрослые. Нужно отпрашиваться.
Но мы же воспитанные девочки… Что подумают о нас наши такие взрослые и такие важные троюродные братья? А за столом всё говорят и говорят.   
Вмешиваться же в разговор взрослых и прерывать их – некрасиво и некультурно, как один раз нам сказал папа, когда я как-то влезла в долгий разговор мамы, папы и какой-то тётеньки, которая пришла к ним. (А что я тогда сказала? Да ничего вроде… Что-то про школу… Очень мне тогда захотелось, чтобы тётенька обратила на меня внимание и спросила меня, например, в каком классе я учусь, как учусь, и всякое такое…).
Папа предложил  племянникам пройти с ним на огород, показать яблони  и прочее всё, что там растёт. Мама начала собирать обеденную посуду со стола. Ничего не поделаешь: маме нужно помочь.
Я подхватила тарелки и понесла их на кухню. Из окна кухни видно было, как папа, Алёша и Макар прошли к концу огорода. Мама внесла всё остальное с обеденного стола. Чайные чашки, сахарницу я понесла снова к столу, но тут мы услышали крики и лай нашего Дружка.
Мы с Леной побежали во двор.
Мама тоже вышла на крыльцо:
– Что там такое?
– Штаны Дружок порвал!  – Это папа кричит маме.
– У кого?
– У москвича нашего…
– Идите в дом. Сейчас посмотрю, что там у вас…
И вижу я – идёт процессия…
Друг за другом по двору идут папа, Макар и Алёша. Дружок крутится с заливистым лает возле Макара – но в двух шагах от него, ближе не получается у него – папа пригрозил… А у Макара одна штанина нормальная, а другая развевается на две стороны, и видны длинные худые ноги стиляги.
…Мама выдала ему папины запасные брюки. Макар надел их, и мы с Леной тихонько захихикали (мы тихонечко наблюдали за всем этим): длинная фигура в разноцветной рубашке и в широких коротких штанах (потому что папа был на полголовы ниже стиляги) показалась нам очень смешной… Нет, не смешной, а нелепой.
В узких брюках – с утра – он был настоящим. А сейчас – нет.  Но он стал немного проще что ли, домашней.
Опять папа и племянники сели за стол. И начали папа и Макар говорить об МГУ, о Москве, о Маяковском. Алёша сидел и не вмешивался, а очень внимательно слушал.
А потом стиляга стал читать поэму Маяковского «Облако в штанах».
Вот оно! Вот оно! Он стал похож – на это самое облако в штанах… Это Лена его так назвала тихонько. Из-за широких и коротковатых папиных брюк, наверное...
Хотя я эту поэму раньше пролистывала, а читала больше про паспорт, про революцию, про Ленина… А ещё вот почему: Макар попросил папу, чтобы мы с Леной не слушали эту поэму. Почему это?
Ну, ничего он не понимает!.. Это потому что он, к сожалению, взрослый. На целых четырнадцать лет старше меня…
Но за  закрытыми двойными дверьми я тихо-тихо стояла и слушала.
Да! Это было для меня событием… То, что нельзя, – я очень даже поняла... Но очень мне даже нужно было не только слушать, но и знать.
Потом, сразу же после посещения моих троюродных братьев, я заново прочитала и выучила эту всю поэму. Я знала её  через неделю наизусть. Замечательная поэма!
А вот почему нельзя было слушать, так я тогда и не поняла. Потом уже – немного времени прошло! – поняла.
Там было так: звон свой спрятать в мягкое женское… Это я потом поняла, про что это, – когда стало  нужно.
А теперь о главном. Я, конечно же, комсомолка, я сознательная даже комсомолка, – нельзя мне хорошо относиться к стилягам…
А тут!.. А тут!..
Короче, влюбилась я в него! Он стал моим лирическим героем. Влюбилась почти, как в Овода.
Но Овод был литературным героем, а он – настоящий, живой, хотя и далёкий… Вот так!

ПЕРВЫЙ МОЙ ВЫПУСКНОЙ

Вот и закончился восьмой год обучения, как говорят наши учителя… Девчонки – некоторые – шьют себе белые выпускные платья, потому что дальше они не хотят учиться в школе. Они будут поступать в техникумы. Они хотят стать побыстрее – специалистами.
Я этого не понимаю. Я бы ни за что не уехала в другой какой-то город – ведь техникумы все в городах – не смогла бы я без мамы и папы, – не самостоятельный я человек, так говорит обо мне мама.
Почему так она говорит?
Ну да ладно… Было… Было.
...Вспоминаю, как после работы на поле (а это уже был глубокий сентябрь и даже уже октябрь…) – мы, девочки, чистили столовую свёклу, складывали её в гурты, а мальчишки грузили её в грузовые машины. Пошёл дождь. Обычно за нами приезжали автобусы, но их не будет: завязнут в чернозёме. Нам приказали идти домой пешком.
Все двинулись под дождь – в грязь. Даже Люда и Людочка меня не поддержали... Не остались со мной. Девчонки, а тем более мальчишки идут быстро.
А я не могу. Натёрла щиколотку. Больно идти. Я плелась далеко ото всех по чернозёму, по грязи. Мне было больно и обидно.
Но зато родились стихи:
«Семь одного не жди», –
Кажется, – это закон?
Только в далёком пути
Очень жесток он.
…Ветер на поле крут,
Дождь тебе бьёт в глаза…
Что же тебе сказать?
Что закричать тут?
Больно тебе, а ты,
Губ не разжав, идёшь.
«Верных друзей» следы
В грязь заливает дождь.
Соль по щеке бежит.
С радости или со зла?
Эй вы, друзья-дожди,
Только сейчас поняла,
Только сейчас поняла –
Друг твой на что гож.
Нужен лишь дождь на час,
Лишь небольшой дождь.
…Дождь! Посильней сыпь,
Больше налей воды!
И не одной слезы
В те не смахни следы!..
Я, как сказала после моего возвращения с раскисшего чернозёмного поля мама, ну совершенно не самостоятельная, что я не смогу выжить без поддержки, что поэтому ни о каких училищах и техникумах мне и думать не нужно…
А я и не думаю. Мне почему-то ничего из специальностей уже не нравится: ни геологи, ни журналисты, ни медики, ни радиотехники. Это туда будут стараться поступать мои одноклассники.
Почему-то после этого моего возвращения с поля у меня не сложилось с дружбой в классе… Может быть, я сама виновата в чём-то? Не знаю. Но не люблю я разговоров о мальчишках, об их симпатичностях, о том, кто кому «нравится». Меня об этом спрашивают, а я не знаю, что им говорить. Ведь я люблю Овода, я влюблена в стилягу, а мальчишки – совершенно мне не нравятся…
Но я про это девчонкам не говорю. Они и так называют меня странной… Ещё смеяться будут!
Девчонки чаще всего группировались в кучки без меня, у них от меня секреты. Меня они игнорируют при этих своих шептаниях-тайнах. У них я – с выкрутасами…
...Я частенько, когда никто не видит, смотрю на себя в зеркало. Ну почему, ну почему я такая некрасивая? Была принцесса, а теперь – кто? Я смотрю на свои руки. Пальцы толстые, красные, короткие (Но на грифе примы я справляюсь со всеми гаммами, а Пётр Иосифович говорит про мои пальцы, что они очень гибкие, и поэтому у меня всё получается...). Но всё-таки они не такие, как у Люды... У неё длинные пальцы, тонкие, изящные, как говорит моя мама. У Люды фигурка, как у Гурченко...
И платья у меня не совсем красивые, как у девочек. Новых нарядов я не прошу у мамы. Неудобно как-то... Ведь каждый месяуц мама выплачивает ссуду за наш купленый дом.
Я смотрю на себя в зеркало: ладно уж, – я хоть и не толстая, а какая-то неуклюжая. Коричневая моя форма на мне сидит, как на бочке, не то что, как у других девочек. Коса у меня не очень толстая, хоть и длинная вроде, волосы не вьются красивыми локонами, как у Люды, поэтому, наверное, и не нравлюсь мальчишкам да и девчонкам тоже...
Да я и сама себе не нравлюсь – в зеркале – ничего уж тут не поделаешь. А так хочется, чтобы и в меня хоть кто-то был влюблён! Не принцесса я, не принцесса...
А, впрочем, зачем? Ведь я сама влюблена в далёкого и совершенно не догадывающегося об этом... Влюблена, как это говорят, – без взаимности.
Но я же – не Татьяна Ларина. Я – это я. Поэтому не пишу Ему писем. Но я думаю о Нём стихами... Ему… Для Него. А Он и не знает... Немного позже я напишу – и всё Ему. – такое:
Я люблю тебя очень...
Это счастье или беда?
Я пишу тебе письма ночью,
И не шлю никогда.
Утром сны перелистываю.
Прочитаю – и в печь...
Только искорку истины
Помоги мне сберечь.
...Голубого огня
Нестухающий бег.
Словно грива коня
В полдороги к тебе.
А мальчишки – что? Они – ровесники, они очень понятны мне, у них никаких загадок для меня нет...
…Вовка рыжий уехал ещё зимой с семьёй в другой район – отца туда назначили – тоже начальником милиции.
Вовка, другой, с которым у меня сложилась очень даже тёплая дружба, тоже уже в Белгороде. Отец его получил должность в областной прокуратуре. Приезжает Вовка, конечно, к тёте, но уже нет у меня с ним тех разговоров, которые нам были интересны… У него, наверное, там свои новые друзья.
А мне и остальным оставшимся в классе – теперь нужно будет учиться не два года, а целых три года. Ввели в обучение одиннадцатый класс. Зачем? Не понимаю.
…И вот – выпускной.  Все девочки в белом или в очень светлом.
А я назло всему и всем (даже мама недоумевает) не захотела наряжаться в светлое. Я надела на этот вечер чёрное старое платье из тафты. Оно было у меня на новый год костюмом царицы ночи. Только спорола я с подола всякие там блёстки…
На меня оглядываются, шепчутся…
Слышу:
– Опять выделывается…
– Оригинальничает…
– Ну и пусть. Чего вы придираетесь?
– А ты не защищай. Тоже ведь остаёшься в школе?
– Остаюсь.
– Ну и оставайтесь… Пока вы ещё эти три года проучитесь, у нас уже специальности будут.
Ну что ж! Прослушала я приветствие директора и завуча, выдали нам свидетельства об окончании  неполной средней школы… У меня там все пятёрки.
 …Ряды стульев а коридоре, который был у нас актовым залом, убрали в классы. Заиграла музыка, а я постояла-постояла у стены да и пошла домой. Танцевать мне совершенно не хотелось. А честно – и не очень-то умею…
Грусть-тоска меня одолевает.  Пошла бы к Зое, да она давно уже не живёт напротив... Приезжает только, когда закончится сессия.
Мне скучно без неё, но и всё-таки я понимаю, что она уже взрослая, что у неё своя студенческая  интересная жизнь. Но с тётей Лёлей, тётей Зиной, тётей Шурой и тётей Нюрой я встречаюсь часто, – то в магазине, то на базаре, то у колонки с водой. Они всегда со мной разговаривают, интересуются моей учёбой и жизнью. А тётя Лёля учит меня вязать кружева крючком.

РЫЦАРЬ ЛЁШКА

У меня появился самый настоящий рыцарь.  И зовут его Лёшка. Он моложе меня на два класса. Но жизнь у него крутая не в меру – так что он даже и постарше меня по жизни будет… Он вечно ходит босой – и весной, и летом, конечно же, и осенью. Только зимой он обут в огромные ботинки…
Мы познакомились с ним случайно. Я была в библиотеке и он выбирал себе книги. Просил «Трёх мушкетёров». Но в библиотеке эти книги были нарасхват – на неё была длинная очередь. А я услышала его и сказала, что у меня эта книга есть. Библиотекарь строго посмотрела на меня и на него и сказала:
– Алексей! Смотри! Эта девочка даст тебе эту книгу прочитать, а ты пообещай и мне и ей, что вернёшь  вовремя и что не испортишь ни странички!
– Под салютом всех вождей, Нина Петровна! А как тебя зовут, я знаю, ты – Татьяна.
Я выбрала себе книги и сказала, чтобы он шёл со мной. Нина Петровна даже вышла на крыльцо библиотеки с смотрела нам вслед. Она грустно качает головой... Прохладно. Вчера только прошёл дождь. А этот Алексей шёл босиком. Мне было неудобно спросить его, почему так...
...А теперь я шла медленно из школы домой и смотрела на звёздное небо. Все мои любимые созвездия как на ладони. Услышала за собой шаги. Я вдруг поняла, что кто-то идёт очень тихо за мной. Но я совершенно ничего не боюсь. Ну, идёт и пусть идёт!.. Но тут я вдруг поняла, –  кто это. Это мой самый верный рыцарь  – Лёшка.
Он догнал меня и протянул огромный букет тёмно-вишнёвых, розовых и белых пионов. Поздравил меня с выпуском из восьмого класса. У меня с ним много разных тем для разговоров: он берёт у меня книги, читает запоем, возвращает всегда вовремя и говорит о том, что прочитал. Он очень интересный человек.
Ему очень тяжело жить с его мамой, но он держится, не унывает. И всегда провожает меня с репетиций оркестра в любую погоду до самого крыльца, хотя живёт он на самой дальней улице от клуба и от моего дома. Он всегда ждёт, когда закончится репетиция, хотя в оркестре он не играет.
Рыцарь – что ни говори. Самый верный на свете! Он знает наизусть все мои стихи. Вот ему я с удовольствием их читаю. Он их чувствует – говорит очень интересные слова о моих стихах. Я, конечно же, понимаю, что он в меня влюблён. А я – что? Я ведь витаю в облаках, как говорит частенько мама…
У меня в мыслях совсем другой лирический герой, взрослый, непонятный, далёкий, чужой – ничего уж тут не поделать!..

ДЕВЯТЫЙ КЛАСС

Девятый класс у меня начался с новых знакомств и с потерей прежних одноклассников. В наш девятый «А» влились двенадцать человек из школ-восьмилеток других сёл – почти половину класса… В класс «Б» – тоже. И ещё и «В» образовался – почти сплошь из школы, которая была совсем неподалёку от нас – восьмилетней – и из других тоже восьмилетних сельских школ.
Здание нашей старой школы, что на улице Ленина, преобразовали в школьное общежитие. Там теперь весело. У них свои – несколько отличные от нас, домашних, – дела… И даже – танцы бывают.
...Петечка из девятого «В», именно так почему-то все называли симпатичного паренька из дальнего села, живёт тоже в школьном общежитии. Он там у девочек – «в фаворе». На всех вечерах в школе и в клубе он читает со сцены разные хорошие стихи: «Жди меня», «Ты помнишь, Алёша…», «Василия Тёркина»… Читает прекрасно:
...Нет, ребята, я не гордый.
Не загадывая вдаль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.
На медаль. И то не к спеху.
Вот закончили б войну,
Вот бы в отпуск я приехал
На родную сторону.
…Нет, ребята. Что там орден.
Не загадывая вдаль,
Я ж сказал, что я не гордый,
Я согласен на медаль.
Я тоже всегда что-нибудь читаю со сцены клуба. В этот раз – на День Советской Армии в клубе концерт. Я читаю отрывки из поэмы Алигер «Зоя».
Сейчас даже мороз пробирает по коже. Зоя, Зоя Космодемьянская!.. Она  почти моя ровесница. Только-только закончила школу, а тут война!
Она, когда попала в кровавые руки фашистов, назвалась Татьяной. И вот я  – стою перед залом и представляю, что Зоя – это я. Я прохожу вместе с ней через все её страшные пытки:
      ...Как собачий лай, чужая речь.
     Привели ее в избу большую.
     Куртку ватную сорвали с плеч.
     Старенькая бабка топит печь.
     Пламя вырывается, бушуя...
    ...Постарался поудобней сесть
     Офицер, бумаги вынимая.
     Ты стоишь пред ним, какая есть, –
     Тоненькая, русская, прямая.
     …Вот и наступила та минута.
     –  Отвечай, не то тебе капут! –
     Он подходит к ней развалкой пьяной.
     – Кто ты есть и как тебя зовут?
     Отвечай!
     – Меня зовут Татьяной.
     …Хозяйка детей увела в закут.
     Пахнет капустой, скребутся мыши.
     – Мама, за что они ее бьют?
     – За правду, доченька. Тише, тише.
     …Девочка, слушай меня без дрожи.
     Слушай, тебе одиннадцать лет.
     Если ни разу она не заплачет,
     Что бы ни делали изверги с ней,
     Если умрёт, но не сдастся – значит,
     Правда ее даже смерти сильней.
     …Стала ты под пыткою Татьяной,
     Онемела, замерла без слез.
     Босиком,
     В одной рубашке рваной
     Зою выгоняли на мороз.
        … Русский воин,
     Юноша, одетый
     В справедливую шинель бойца,
     Ты обязан помнить все приметы
     Этого звериного лица.
     Ты его преследовать обязан,
     Как бы он ни отступал назад,
     Чтоб твоей рукою был наказан
     Гитлеровской армии солдат.
     …И уже почти что над снегами,
     Лёгким телом устремясь вперёд,
     Девочка
     Последними шагами
     Босиком в бессмертие идёт.
Женщины в зале плачут, да и у мужчин слёзы в глазах. Мне от этого как-то не по себе. Ведь не я это написала. А мне – аплодисменты…
И вот Петечка подходит ко мне, когда я уже ушла со сцены, у него на глазах слёзы. Он говорит:
– Ну, ты и даёшь! Я аж заплакал… У меня прямо мороз по коже ходил.
– Спасибо, Петя. Это не я. Это такие хорошие стихи. Но ты ведь тоже так прекрасно прочитал про Тёркина, про медаль. Ты – молодец! Совсем, как артист читал…
– Да я – что?!  Вот ты…
– Ну, ещё раз – спасибо.
Значит, и я кому-то нравлюсь. Хотя, конечно же, не так всё, как у моих одноклассниц. У них – всегда какие-то секреты про мальчишек. А тут меня Петечка оценил не как девчонку, а как чтеца. Это очень даже приятно.
И Петечка вдруг говорит мне:
– Давай, Тань, дружить. Честное слово, ты мне уже давно нравишься. Я ещё, как поступил в школу, всё время за тобой поглядываю.
– Хорошо, Петь! (Я специально не назвала его Петечкой, потому что Петечка – это вроде дразнилки, мне так казалось...).
– Можно я тебя провожу после концерта?
– Проводи. Только холодно сегодня. Мороз. Ветер, а тебе ещё идти в общежитие…
– Ничего! Не замёрзну!
– Ладно. Давай собираться.
Это было первое моё свидание-провожание. Он меня проводил до самого крыльца… и вдруг поцеловал меня… в щёку.
Это был мой первый поцелуй. Но он всё же был не настоящим, не такой, о котором шепчутся девчонки.
Но я очень была взволнованна. И сказала об этом только Людочке и Люде. И попросила их никому про это не рассказывать.



НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

И снова – помощь колхозу. Нас посылают на уборку кукурузы и сахарной свёклы. Эти работы на поле очень сплотили всех нас: и оставшихся и вновь влившихся в список класса… Мы уже с новыми одноклассниками не дичимся друг друга. 
В начале октября в актовом зале (коридоре школы) собрались комсомольцы. Дискуссия по книге Юрия Герда «Кто, если не ты?». Очень интересная дискуссия. Мне очень понравился очень острый диалог двух парней: Генки – моего нового одноклассника и Николая – из «Б».
С Генкой мы давно – явные друзья. Он такой же любитель книг, он всегда затевает интересные дела в классе. Девчонки по нём «сохнут». А мы с ним придумываем всякое, чтобы развеселить публику… Даже в кино созываем тех, кому «не слабо» уйти с уроков – мы ведь учимся во вторую смену. И ещё: в девятом классе почему-то идёт сплошное повторение за восьмой, а это скучно и неинтересно…
Мне эти походы в кино всегда отзывались грозными мамиными разговорами дома. Ведь мама теперь – классный руководитель нашего класса. Ох, это ещё на мою бедную голову!..
С Колей из «Б» мы очень даже подружились – он так же, как и я, глотал хорошие книги – особенно фантастику. И темы наших с ним разговоров были о космосе, мы с ним очень даже хотели стать космонавтами. И не было у нас с ним даже намёков на «тили-тили тесто». Просто –  самые настоящие друзья. Овод – наш с ним любимый герой, Гагарин, Титов, космонавты – герои наших с ним разговоров.
...Но я очень завидовала Коле: мой папа преподавал в его классе литературу. Не захотел папа преподавать в моём, – хотя я его об этом слёзно просила.
– И не проси, – говорил он. – Нечего разводить семейственность!
– Ну, причём тут это?
– Притом, – твёрдо отвечал он. – И не затевай больше этого разговора.
А Коля, когда мы с ним частенько пересекались у книжных полок в библиотеке или у нас дома, прямо-таки (невольно, конечно же!..) изводил меня рассказами о том, как Иван Яковлевич ведёт уроки…
И я частенько, зная что у папы сейчас урок в «Б», отпрашивалась по каким-то вроде пустяковым делам с уроков – любых – и стояла под дверью Колиного класса, слушала, как папа говорит ученикам о Маяковском, о поэзии, о культуре речи, и вообще – о том, о чём должен всегда говорить настоящий учитель своим ученикам…
Завидовала я сильно Коле и его одноклассникам.


СТИХИ В ГАЗЕТЕ

Как-то ранней весной в нашей районной газете я увидела напечатанные стихи девочки из соседнего посёлка, ученицы девятого класса. Я прочитала их и вдруг решила, что и мне бы нужно послать в эту газету свои стихи, которых у меня было уже немало. Я выбрал три из них, переписала на тетрадные страницы и послала. И замерла в ожидании. Что будет? Что ответят?
РОВЕСНИКАМ
Дорогие мои товарищи!
Дорогие друзья мои!
Мы не видели дыма пожарища,
Мы в атаку на танки не шли.
И в бою под дождём свинцовым
Не листали мы писем родных –
Наши матери похоронных
Не получат. А много их
В те суровые, страшные годы
Поседели, о детях скорбя,
Как Россия, несли заботы,
Чтоб взрастить и меня и тебя…
…В Хиросиме и Нагасаки
До сих пор умирают ребята.
На могилах их, смертью застланной,
Никогда не вырастут маки…
Поклянёмся, мои ровесники
И в моей и далёкой стране:
«Жизнь прекрасною будет песнею!
Нет – войне!»

ВОРСКЛА
Светлая и чистая вода
Плещет, умывая берега.
Ворскла, не забуду никогда,
Как сложилась первая строка,
Как в руке, зажав букет из звёзд,
Вечер наклонился над тобой, –
Зачерпнул и пригоршню принёс
Сказочной воды твоей живой.
Ворскла, расскажи под ветра шум,
Что вода твоя сейчас тиха…
Ну, а я, быть может, напишу
О тебе ещё два-три стиха.

ВЕТЕР
Распоясанный, расхлобыстанный,
Не рассказанный наперёд,
Правит вьюгами, словно мыслями,
Рвёт надежды, как струны рвёт,
Взвоет песню, – так словно выстонет,
Словно душу в кулак берёт…
…Ничего мной о нём не вызнано,
Не рассказано наперёд.
...А теперь – несколько другая история…
Через несколько очень томительных в ожидании ответа или напечатания стихов дней в почтовом ящике оказалось письмо из газеты на папин адрес (папа частенько публиковал свои статьи о педагогической деятельности своих коллег). Папа не удивился, но вдруг он увидел на конверте пометку в скобках – для Татьяны.
Папа вытащил письмо, стал читать и позвал меня.
В письме было примерно так: «Здравствуй, Таня. Мы прочитали твои стихи. Мы очень хотели бы узнать, кто тебе помогает в твоём творчестве. Напиши нам об этом. Заведующий отделом писем …».
Папа спросил меня – что всё это значит. Я стала плакать. Ведь ни мама, ни папа не знали, что я сочиняю стихи.
Мама – очень я её понимаю! – возмущённо сказала.
– Вот что! Прочитай-ка нам с папой, что ты им послала. Успокойся. Не плачь.
Я вытерла слёзы, принесла свою записную книжку и стала им читать свои стихи.
Мама с папой переглянулись. И папа вдруг сказал.
– А давай-ка – перепиши эти же стихотворения снова и пошли их в областную молодёжную газету. А мы посмотрим!..
Мама кивнула и сказала вдруг: «А помнишь, как она ещё в четыре года – на Белянской – сочиняла, я ведь даже что-то записывала за ней, а потом тетрадка эта потерялась из-за наших переездов…».
Снова потянулись дни ожидания. Но я знала, что и мама и папа тоже чего-то ждут. И вот: где-то через дней десять раскрываю я газету «Ленинская смена» и вижу – моё стихотворения «Ворскла». Какой же был восторг у меня и у мамы, и папы!
А потом в следующем номере, на следующей неделе, – сразу же те два: «Моим ровесникам» и «Ветер».
И тут началось! В школе – ко мне подходили учителя и ученики других классов, кто-то – я слышала – не верил…
А я и не знала, что говорить им всем. Одна только Люда  вдруг громко и чётко сказала: «Она давно пишет, я знаю, я читала все её стихи». И от меня отстали. Потому что Люда – авторитет у всех, и она самая красивая девушка в нашей школе!
А мама и папа заговорщицки сказали чуть ли не хором: «Нужно её стихи показать Гарику».

НАСТОЯЩИЙ ПОЭТ

Кто такой Гарик, я, конечно же, знала. Он – самый настоящий поэт. Член Союза писателей СССР. Это папин и мамин бывший ученик. Они учили его в послевоенные годы.
Его стихи уже тогда я знала. А его стихотворение «Любовь» вросло уже тогда в мою душу:
Ночь стоит сухая, осыпая,
Звёздную окалину, как прах.
Что ты бродишь, девочка слепая,
С красной розой в тоненьких руках?..
...И была она сильнее денег
И царей, и ватиканских слуг –
Хохотала бледная Медея,
Плакал Демон – злой и гордый дух...
Мама его – учительница ботаники в нашей школе. И живут его родители на нашей же улице.
Историю его жизни я тоже знаю.
Печальная и трудная эта история. Сразу же после окончания школы он поступил в институт. Он – студент юридического факультета – много читает, пишет стихи. И становится наряду с многими-многими честными и чистыми людьми «врагом народа». Нашёлся Иуда-сокурсник, преподнёс, кому надо, стихи Гарика… Семь лет – тюрьма, ссылка, каторга.
Приходила к нам Зинаида Павловна, его мама, горько плакала, в ожидании сына… Они с мамой говорили о многом, было им – о чём говорить… Папа всегда успокаивал её, говорил, что наступит день, когда правда восторжествует.
И вот после смерти Сталина – не сразу, а через долгие дни и месяцы надежды и ожидания – реабилитация. Не для всех, конечно. Гарик ещё больше года ждал этой самой реабилитации.
...Я помню, как он пришёл к нам в дом после всего этого... Я запомнила его навсегда: худой-прехудой, высокий, светло-русый, с грустными глазами. Они долго сидели с папой у нас в доме, много говорили, рассуждали, – как жить без вождя…
…Когда мама и папа узнали, что я сочиняю, мне они сказали, что к нам придёт Гарик – (Игорь Чернухин – так он стал подписывать свои стихи, и книжки его тоже выходят под этим именем). И вот как-то в один из субботних вечеров пришёл настоящий поэт слушать мои стихи. Он часто приезжал к своим родителям на выходные дни.
Я стояла перед ним, мамой и папой и читала из своих записных книжек всё написанное мной.
Игорь Андреевич сказал мне, чтобы я переписала стихи в трёх экземплярах и приехала в Белгород на улицу Победы – в кабинет Союза писателей СССР. И я это сделала. (Мне помогала Люда. Мы переписывали мои стихи в тонкие три тетради в клеточку). Приехала в Белгород. Долго искала эту улицу, но нашла…
...Меня слушали писатели. В большой комнате – а это была однокомнатная квартира на пятом этаже «хрущёвки», сданная в аренду Союзу – собралось много народа. Был осенний вечер, ещё совершенно светлый и солнечный. Я вошла. Познакомилась. Никого почти не запомнила от волнения и страха. Перед моими глазами только Игорь Андреевич да ещё один очень худой и синеглазый поэт (потом я узнала, что это Николай Перовский), и ещё красивая женщина с очень выразительным лицом (потом мне сказали, что это бухгалтер Союза)…
Стало на улице темнеть. Меня попросили читать стихи. Тишина. Зажёгся свет. Я читаю. Вдруг свет погас. Темнота. Я читаю. Я ведь их все наизусть помню…
– Я хочу видеть этого человека! – Вдруг раздалось в темноте, когда я закончила читать.
Все засмеялись… И тут сразу же вдруг вспыхнул свет. Я всех снова увидела. Ко мне подходили взрослые люди и хвалили меня. Я не знала, куда себя деть.
Меня одобрили. У меня взяли эти мои три тетрадки в клеточку, в которых переписаны  – в трёх экземплярах – стихи.
Меня стали печатать очень даже часто в «Ленинской смене», почти еженедельно. И мне платили гонорары! 
…Из районной газеты к нам домой пришёл корреспондент, попросил дать в газету стихи, но я сказала ему, что никогда я не дам ни одного стихотворения в их газету, потому что мне они не поверили. Он стал извиняться передо мной. Говорил, что они себя сильно ругают за то письмо.
Папа услышал наш разговор и сказал ему, что я совершенно права в своём поступке и словах.
Корреспондент что-то стал говорить папе о гордыне, о том, что в этом возрасте (в моём!..) всё может перемениться. Но тут я услышала папины слова:
 – Я знаю свою дочь. Она совершенно права. Извините.
Я запомнила эти слова. И я действительно никогда не посылала и не отдавала свои стихи в эту именно районную газету. Может быть, я не права? Может быть, это действительно гордыня?
Ну и пусть. Папа знает свою дочь!

ШКОЛА И СТИХИ, СТИХИ И ШКОЛА...

...Снова школа. Уже скоро закончится девятый класс. А ещё впереди – два года. Я сейчас в том – дальнем-далеке. Учёба, учёба, учёба, как завещал нам  великий Ленин… А вместо учёбы у меня – стихи…
Конечно, были и столкновения с «героями» стенгазет (Генка – редактор общешкольной газеты). Я рисовала карикатуры, а Генка  писал ехидные тексты на всяких нарушителей тихой школьной жизни. Меня девчонки невзлюбили, потому что я, к удивлению моих одноклассниц, совершенно «не сохла» по Генке. А он частенько – чаще, чем им хотелось – общался со мной.
И стихи, стихи, стихи. Иногда по два-три в день!
Газеты с моими стихами читаются. И даже однажды Генка взял да и написал обо мне большую заметку в «Ленинскую смену», и ещё фотографию мою (это он меня фотографировал, когда мы с ним придумывали очередную стенгазету) и мои стихи про весну, которые он включил в стенгазету, отослал в газету нашу молодёжную  – хитренький какой!.. 
Папа подарил мне общую тетрадь и сказал, чтобы я переписала все стихи в неё, а записные книжечки, сказал он, – это для черновиков… (До сих пор жива моя первая общая тетрадь, которую подарил мне папа. Я послушала его совет: записывать стихи и обязательно ставить под ними дату. Теперь у меня таких тетрадей общих – со стихами – восемь. Началась уже и девятая. Стихов накопилось много.
Спасибо папе. Записываю их в тетради. Ставлю даты).
…Правда ещё, в этом году у меня появился интерес к театру. Нас, участников школьной самодеятельности, собрали в одном из классов и попросили поставить для жителей посёлка антирелигиозную пьеску. Мне дали роль старенькой, очень верующей бабки, которая всех лечила святой водой.
Ну, да ладно… Наряжусь я этой самой бабкой, – возьму у своей бабушки Нади её платочки, одёжку и прочее… Но мне ещё нужно будет молитву читать на сцене перед иконкой. А я её не знаю. Пошла я с этим вопросом прямо к бабушке. Она меня расспросила обо всём, конечно, головой покачала... И научила меня молитве «Отче наш». Я в пьесе сыграла, очень даже ничего получилось, публика смеялась.
А молитву эту я так выучила, что знаю её наизусть  и сейчас – да так, что и  поныне читаю её частенько, когда это нужно. А это нужно очень часто...
Отче наш! Иже еси на Небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Ибо Твое есть Царствие и сила и слава во веки. Аминь.

МОЙ БРАТ – СОЛДАТ

Не так уж часто Валерик приезжал к нам на выходные. Он учится после окончания школы в индустриальном техникуме при белгородском котельном заводе (Этот завод потом стал называться «Энергомаш». Валерик всю свою жизнь проработал на этом заводе – и до пенсии, и после её даже...).
Когда приезжал, мы с Леной были ему очень рады. Леночка наша до учёбы в школе очень часто сидела одна дома – никаких садиков... Она, бедная, всё переваривала в себе: и сказки, и передачи по радио, и все свои мысли детские, пока мы все были в школе.
А в то время, когда Валерик ещё учился в школе, после уроков он всегда брал её в свои мальчищеские походы. Он всегда говорил, что Лена  – его самая любимая сестричка.
Ну что поделаешь? Конечно, я ревновала его к Лене. Но так уж получилось: когда Лена была маленькой, Валерик её, как говорится, нянчил... Заботился о ней. Учил её стрелять из лука, играть в ножички, как когда-то и меня. Всё-таки – она самая младшенькая.
А я, видимо, как-то не подходила для его «нянченья» Выросла уже. Я ему стала, видимо, неинтересна...
И вот – Валерик приехал из Белгорода и сказал нам об том, что его призывают в армию, мы и расстроились, что теперь долго его не увидим, и были рады, что наш брат теперь будет солдатом. Два года – это очень долго. Но мы, конечно же, дождёмся его. Мы теперь будем ему писать письма.
Он стал служить на Западной Украине вблизи от города Коломыи в ракетных войсках. Тётя Вера ездила к нему – на присягу – от неё это не так уж далеко, не то, что нам. Она нам потом написала, какой он там стал, стройный, красивый...
Он прислал нам свои армейские фотографии. И мы даже все удивились: он у нас высокий, а с двумя его ребятами рядом – он даже немного ниже них. Вот какие богатыри служат в нашей Армии!
Я очень гордилась своим братом. И написала ему стихи.
РАЗГОВОР С БРАТОМ
Мой старший брат, моя вторая сила!
Я часто говорю: «Мой брат – солдат!»
И вижу, как своей рукою сильной
Ты в этот миг сжимаешь автомат.
Придёт весна, и ветерок – всё  выше
Покатит  в небо Солнца колесо.
И голуби! Мой брат! Ты слышишь, слышишь?
Точь-в-точь, как на рисунке Пикассо.
Мой брат! А если гром? Ты слышишь, слышишь?
Как в том далёком – двадцать пять назад?
А если голубёнка сбросит с крыши
Упавший с неба огненный снаряд?
А девочка японская? Ты слышишь?
А Хиросима – совесть всей земли?
И неужели русскому мальчишке
Бумажные приснятся журавли?
Неужто снова – пять, как пальцы, звуки
Нам небо кинет в чёрный крест окна?
Кто их закроет? Чьи? Какие руки –
Пять чёрных букв, слепящих букв «В-О-Й-Н-А»?
И слышу: «Нет!» Таков ответ солдата!
И над планетой вижу всё ясней:
Мой белый голубь на ладонях брата,
Как совесть мира, вечный крест войне.
Земля моя! Моя вторая сила!
Курантов бой – ликующий набат!
Мой старший брат, любимый сын России!
Хранитель мира. Часовой. Солдат.
Он мне ответил на это письмо и написал, что показал своему командиру это моё стихотворение, и его напечатали в военной малотиражке. Это меня очень даже обрадовало. Валерик меня похвалил. И я была этому рада.

ТЕАТР

Нашу пьесу про бабку и святую воду посмотрели все. И хотя пьеска была смешная и наивная, я играла и думала про своих бабушек – не понравилась бы им эта моя игра... А ничего не поделаешь. Поручили…
А мне и десятикласснику Толе, активному участнику художественной самодеятельности школы и клуба, Ефросинья Алексеевна предложила разыграть лермонтовскую «Песнь о купце Калашникове». Толя очень часто читет стихи со сцены нашего клуба. Да и я ведь – почти всегда – ведущая всех концертов… А Лермонтов у меня и у Толи – любимый поэт.
Готовимся. Волнуемся. Нам привезли из областного театра костюмы: он – купец Калашников, я – его жена.  «ПЕСНЬ ПРО КУПЦА КАЛАШНИКОВА», разыгранная нами, осталась в памяти многих моих одноклассников. Успех был громадный.
А потом… Толя, его одноклассник Коля и я – тайно ото всех – решили сделать школе сюрприз: сыграть чеховского «Медведя». Мы собирались в каком-нибудь свободном классе, твердили свои роли. Специально поклялись не смотреть фильм, чтобы не подражать артистам кино. (Да, собственно, наша клятва в то время была очень верной. Это сейчас – найдёшь в Интернете любой фильм, пожалуйста, – смотри, сколько влезет! А тогда – не показывают фильм по телевизору, не идёт он в клубе, – ну, и – мы его, как ни хотим, – не посмотрим…). Мы отрепетировали так пьесу, что она отскакивала от наших крепких ещё тогда зубов!..
Первым делом нужны были костюмы для помещика и слуги. Ещё нужен «портрет» лошади в красивой рамке. Ну – это нам, как всегда, почти ничего не стоило. «Портрет» я нарисовала в цвете – гуашью. Получилось очень даже неплохо! Коля смастерил овальную раму, покрасил её под бронзу. Толя поехал в белгородский театр рассказал о нашей затее и выпросил на месяц фрак для слуги и подходящий костюм для себя. В театре ему дали несколько дельных советов.
А я – вдовушка в чёрном платье (бывшее выпускное в восьмом и наряд Царицы ночи  в одном из новогодних праздников). Мне это ничего не стоило. Только пришлось причёску придумать…
И вот – спектакль. Это были чеховские юбилейные дни.
Мы развесили в школьном коридоре нашу самодеятельную афишу.
Нас – артистов – пригласил к себе в кабинет завуч – папа. Он расспросил нас о наших репетициях, спросил – знаем ли мы текст и рассказал нам о том, что эта пьеса очень даже помогла Антону Павловичу Чехову финансово, что её ставили любительские театры по всем городам и весям при его жизни, что эта пьеса прославила его… И в то же время это сильно возмущало его – ведь основные пьесы – «Вишнёвый сад», «Чайка», «Дядя Ваня» не имели в столичных театрах такого успеха… 
Папа пожелал нам успеха. И успех был!.. И в школе мы «Медведя» ставили, и в клубе нашем, и даже выезжали в ближайшее село с ним. Это потом уже мы с ребятами посмотрели  фильм «Медведь».
…А стихи всё пишутся и пишутся, и никуда от них не деться… А какие сны мне снятся!!! Ведь никто мне сейчас не поверит. И тогда не верили…
…Вот я выхожу будто на крыльцо: передо мной огромный экран, он такой чёрный и блестящий, как не застывшая смола. И на этом экране я вижу нечто сказочное: стеклянные, сверкающие города, я не только вижу их, но я уже нахожусь там, я хожу по волшебным улицам, я вижу людей, прекрасных и добрых… Я общаюсь с ними.
И этот сон мне снился неоднократно и каждый раз всё с новыми подробностями...
Но не это главное, я вместе с ними летаю над Землёй. И летаю не на самолётах и не на каких-то других аппаратах, а сама – только руки раскинь – и летишь!..
Мои полёты – это не самое главное. Я ещё в раннем детстве летала. Я чувствую невесомость. Я не чувствую тяжести.
В других своих снах я летаю в саму глубину Космоса. Я лечу мимо Сатурна с его волшебными кольцами. Только нужно правильно раскинуть руки и лететь, лететь, лететь…

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Вы удивились, что я сегодня пишу обо всем нам известном празднике День Победы?
Не удивляйтесь. Двадцать лет как окончилась война. Но после окончания войны люди говорили, вспоминали этот день, вспоминали его, все поздравляли друг друга, но календарным, праздником, он не был. Власти решали так за всех. Хрущёв индеферентно относился, видимо, к этому святому дню.
А в 1965 году день 9 мая стал официальным –  при Брежневе – праздником Днём Победы. (Это сейчас этот святой день – нерабочий, то есть –  выходной...). До этого – ветераны войны, и наши учителя, не носили свои награды.
У них на пиджаках были скромные «колодки», как они назывались у них... И другие наши мужчины в посёлке тоже, как они говорили, «не брякали медалями...».
Почему? Слышала иногда тихие разговоры людей то в магазинах, то где-то по дороге, дескать, «сам» воевал, поэтому и решил отмечать этот день...
И вот сегодня так совпало, что сегодня выходной день – воскресенье – 9 мая.
У нас в доме собрались папины и мамины коллеги –  праздновать. Хотя и в те, предыдущие, дни прошлых лет, они всегда собирались у нас по вечерам, после уроков. А вот сегодня – после митинга, в парке, у памятника Ленина, после концерта в клубе учителя пришли к нам.
На столе – как на Новый год: шампанское, вино разное, водка, очень вкусные закуски...
Мы с Леной, конечно же, не сидим вместе с ними за столом. Мы понимаем: они должны сегодня быть вместе, ведь: «бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе сражались они…».
– Ну что, товарищи! За победу!
– За победу!
– Давай, Кириллыч, нашу…
И они все вместе встали и запели:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой...
Я слушаю и сама тихонько пою эту песню. От этой песни у меня и сейчас по спине холодок…
...И пошли воспоминания. Мы в другой комнате, вернее, в нашей детской-кухне...
Я всё-таки стараюсь хоть что-то услышать, запомнить, потом поговорю об этом с папой.
Вот слышу – кто-то из учителей проговорил:
– Вот и мы с медалями… У тебя, за Берлин? О!.. И живой остался…  А у тебя – за Будапешт? Прямо, как в песне…
– Да, за Будапешт…
– Ну почему, Иван Яковлевич, эту песню запретили? Объясни ты это нам! Скажи! Ведь там такая правда! Кто её написал?
– Это стихи Михаила Исаковского, – говорит папа.
– А за что её запертили?
– За пессимизм, говорят…
– Так какой же там к чёрту пессимизм? Правда голимая! Эх, Никита этот наш – кукурузник!
– Спой, Кириллыч, спой её…
И Иван Кириллович развернул баян и тихо запел:
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его родню…
Куда теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
И все тихо стали ему подпевать. А Григогрий Иванович –  то ли кашляет, то ли плачет? Но тоже негромко подпевает всем...
...Он пил, солдат, слеза катилась,
Сслеза несбывшихся надежд...
А на груди его светилась
Медаль за город Будапешт...
Ох, какая же это песня!.. Я слушаю эту песню сейчас,  и всегда плачу.

ОБЩЕСТВОВЕДЕНИЕ И ИСТОРИЯ

Признаюсь честно – под салютом всех вождей! – не любила я уроки обществоведения… Да и истории новой – тоже. Вот древняя Греция, мифические герои-полубоги, Геракл, Зевс, нимфы там всякие… Это интересно, это почти сказка…
А вот современная история… Меня всё время грызли сомнения: почему это – то история  СССР, то – новейшая история, то – обществоведение…
Я вот о чём думала: умер Сталин – о нём много говорили и писали, называли гением, восхваляли, положили в мавзолей рядом с Лениным, а потом – развенчали его культ личности и из мавзолея вынесли.
Стал первым секретарём КПСС Хрущёв – о нём так же много писали, он развенчал культ личности Сталина, при нём полетел в космос Юрий Гагарин, возвели целину, по всей стране насажали кукурузу, а потом – и его убрали с этого поста.
Сейчас – Брежнев, о нём тоже много во всех газетах и на радио очень много пишут и говорят... А дальше что?
И это – новейшая история, которую нужно изучать?.. А особенно – обществоведение…
И ещё вот что меня ещё отторгало от всякой истории: виноваты, конечно, в этом прочитанные в большом количестве фантастические книги.
В какой-то из них я наткнулась на гипотетическую (впрочем, совсем даже и нет!..) идею – там говорилось, что Вселенная, а вместе с ней и солнечная система (и человечество вместе с ними), развивается по спирали…
Сначала первобытно-общинный строй,  потом рабовладельческий, за ним – феодальный, дальше – капитализм, сменяет его – социалистический строй, будущее – коммунизм…
А что – потом? После коммунизма – снова первобытно-общинный, или первобытный коммунизм? И так далее, и так далее?.. В общем, грызли меня сомнения...
Я однажды постаралась сосредоточиться и задала такой вопрос учителю истории прямо на уроке, то есть, – маме. Получился грандиозный скандал в классе, переросший в скандал домашний…
– Ты что? Хотела поставить меня в неловкое положение? Перед учениками тебе не стыдно?
– Но развитие человечества – по спирали – сама же говорила!
– Коммунизмом история не заканчивается. До коммунизма развитие человечества – предыстория. А потом...
– Но, мамочка, а если представить даже не спираль, а просто пружину, тогда всё возвращается снова на свои места, всё будет повторяться!..
– Где ты всё это вычитала? Всё твоя фантастика! Нужно умные книги читать.
– А я как раз – их и читаю. История – это прошедшее время. А мы каждый раз изучаем историю по-новому, по-новейшему… То одних считаем знаменитыми руководителями, то других… Надоело. Есть подлинная история и есть ложная… И я не знаю, что мы изучаем… Вот говорите – новая эра, – считается от рождества Христова. А вы говорите, что Бога нет… Значит, что мы изучаем? Что-то непонятное.
– Сейчас же перестань! И поменьше дискуссируй на эту тему с ребятами. Лет бы десять-пятнадцать назад, – и знаешь, что было бы тебе за твой язык? Считай, что тебе повезло и всем твоим подпевалам…Вечно ты поперёк!.. (...Про свой «поперёк» я расскажу и немного вас отвлеку от сюжета: мама как-то рассказала мне, что я была у неё в животе лежащей поперёк, что маму направили в Белгород в больницу и что меня профессор из Харькова, специально вызванный для нас с мамой, направил меня в нужное направление и сказал маме, что где-то недельки через три ребёнок должен будет появиться на свет… Но появилась я через три дня после профессорской манипуляции – мама поскользнулась на мокром снегу, и привезли её в ту же больницу к тому же профессору, который сказал: «Мадам, вы не дали мне встретить Новый год». Я появилась на свет – без двадцати полночь.).
Я слышу папин и мамин разговор из другой комнаты, и мне неловко перед ними. Обещаю сама себе, что на уроках (особенно – маминых!..) отвлекаться не буду. Зачем её подводить?
…Уроки математики, физики заставляют меня быть собранной и внимательной. Очень уж я уважаю моих учительниц: Юлию Константиновну и Нину Николаевну. Боюсь их огорчать. И физику, и математику я уважаю так же, как этих моих учительниц.
Но… Однажды на уроке алгебры, а это контрольная, я вдруг слышу:
– Татьяна! Выйди сейчас же вон из класса!
А вышло вот что: за окном осенний день: небо белое-белое, голые деревья – чёрные, беззащитные. Деревья сильно качаются, словно хотят улететь в это белое небо. Потому что начались стихи, которые я назвала «Предчувствие зимы»:
Деревья оторвались от земли,
Как вежливые лебеди поплыли.
Качнуло небо медленными крыльями
И замерло, как лодка на мели.
Течёт сквозь ветки осень облаков:
Им не припасть теперь к земле – грозою.
А время резче чертит горизонты,
Чтоб видно, – где движенье, где покой.
– Татьяна, сейчас же сдай на стол работу!
Я несу и кладу свою выполненную работу на учительский стол.
Слышу, как сидящий сзади меня Витька печально шепчет: «И не списать теперь…».
Я возвращаюсь от учительского стола и «нечаянно» роняю на пол свою ручку. А вместе с ней и решение для Витьки. Я делаю умное лицо и смотрю в глаза Юлии Константиновне.
– А что это ты там писала? Шпаргалку? Покажи!
Я достаю огрызок листочка в клеточку, и она видит мои стихи.
– Да уж! К тебе не придерёшься. Садись! Конспиратор!..
...Когда мы встречались на семидесятилетие нашей школы, подошёл ко мне человек с высоким лбом – я бы назвала это даже – лысиной! –  и удивительно синими глазами.
Он взял меня за руку и сказал, обращаясь к окружающим: «Вот у кого я списывал все контрольные по алгебре и геометрии! Ты помнишь меня, Тань?»
Я вгляделась… Смотрю и не пойму, кто же это…
Витька, не Витька? И мне вдруг сказали:
«Перезнакомься, Татьяна! Это он самый, что сидел у тебя за спиной, он стал профессором физико-математических наук!..».
Ох, Витька, Витька! Взрослые мы какие-то стали!..

МОСКВА. ШАБОЛОВКА

Осень. Я учусь в десятом классе. Наш оркестр пригласили в Москву, на телевиденье, выступить в концерте художественной самодеятельности городов России. Я уже – не прима, а – альт.
«Так нужно», – попросил меня Пётр Иосифович. Партия альтов – тоже в общем-то интересная. Я согласилась.
Мы усиленно готовимся. Репетируем почти каждый вечер. Нам шьют костюмы: белый верх, чёрный низ. Ехать нужно будет во время осенних каникул. С нами снова будут учителя наших школ – в помощь Петру Иосифовичу.
И ещё: нам сказали, что этот концерт будет вести наша любимая Анна Николаевна Шилова – теледиктор, а она ведь самая красивая на свете.
Я – в десятом классе, Леночка – в шестом. Она давно уже в оркестре и играет на домре-пикколо. Весь наш оркестр – а это шестьдесят четыре участника – необычно сосредоточен и дружен.
Москва! Я первый раз вижу её. Перед нами Курский вокзал. Потом нас везут в гостиницу. И вот – Шаболовка. Шаболовка – это витая высоченная телебашня.  Она, конечно же, не Останкинская (Останкинскую ещё не построили), но на нас она произвела  огромное впечатление!
А завтра нас повезут на Красную площадь. Как же это – быть в Москве  и не побывать там?!
Репетиция перед концертом. Я вижу, как волнуется Пётр Иосифович. Да и мы тоже волнуемся.
Тогда не было записей. Всё – по-настоящему. Очень ответственно!
Концерт должен начаться в семь часов вечера. А сейчас двенадцать часов дня. У нас свободное «личное» время. Мы с Леной идём в гости к Макару.
От нашей гостиницы до ближайшей станции метро совсем близко. Нам нужно проехать всего лишь пять остановок до станции «Маяковская», там нужно будет только перейти через широкую дорогу по улице Горького. Мы идём в подземный переход. Всё для нас ново: и переход, и метро, и сама Москва… И вот – Садово-Триумфальная. Мы подошли к дому, взошли по лестнице на второй этаж. Как пахнет кошками! Звоним. Макар открывает нам дверь. И мы входим в большой коридор. По коридору я насчитала три двери. Макар ведёт нас – к своей. Он говорит нам, что это – коммунальная квартира. Здесь живут три семьи. Кухня общая. Туалет – тоже.
Макар пошёл на кухню – что-то там готовит для нас.
Но не в этом же дело… Я очень взволнована… Лена что-то мне говорит, я ей отвечаю, а сама сжалась в комок. Но всё-таки это хорошо, что она со мной. Мне с ней не так страшно…
О чём мы будем говорить с Макаром? Конечно же, он начнёт говорить о моих стихах. Он уже знает, что я пишу… Ну, да ладно! Стихи, так стихи.
Главное, что мы увидели, когда пришли к нему, – это замечательный «сладкий» стол с пирожными и чаем, что нас, конечно же, обрадовало.
Беседа наша была, впрочем, оказалась занятной и весёлой: Леночка очень интересно и много рассказывала о нашей репетиции, о наших общих с Макаром знакомых, о наших впечатлениях о Москве. И тут Макар спросил нас:
– А были ли вы у памятника Пушкину?
– Нет, не были.
– Ну, вот и пойдём к нему. А потом я вас провожу к метро, чтобы вы не опоздали к концерту.
И я очень была благодарна и Лене и ему – не дошло дело до стихов. К Пушкину мы пойдём все вместе, и это тоже была благодать. Всё-таки он будет идти рядом… Рядом!..
Я положила очень красивую розу к постаменту. Пушкин смотрел на нас очень внимательно, и мне показалось, что он улыбается…
В гостиницу мы приехали вовремя. Готовимся к концерту. Рассаживаемся на сцене. К нам подходит Анна Николаевна Шилова, проверяет, как мы все выглядим. Она подходит к Лене и заново повязывает ей красивый белый бант. Гладит её по голове… Улыбается. Ох, какая же она красивая и добрая!
Перед нашим номером звучали песни, танцевальная группа изображала что-то «целинное»…
Анна Николаевна объявляет наш номер, а перед этим немного рассказывает о Петре Иосифовиче и нашем коллективе. Мы должны сыграть «Полонез Огинского» и «Вальс цветов» Чайковского. Всё получилось! Мы сосредоточены и внимательны. Выступили. Всё! Сцена, которая крутится, отвозит нас в сторону и назад. Нас предупредили, что необходима строгая тишина. Мы замерли. Сидим тихо-тихо… И вот концерт художественной самодеятельности нашей области закончился. Встаём и тихо расходимся в репетиционную комнату.
Анна Николаевна подошла к Петру Иосифовичу и поблагодарила его. Пётр Иосифович растроган и взволнован. Он говорит нам всем: «Спасибо вам, дорогие мои дети!».
Нас ведут в кафе при телевидении, мы с удовольствием едим первое, второе, и видим, что перед каждым из нас – угощение: пирожные и мороженое.
Снова – в гостиницу, собираемся в обратную дрогу. Заворачиваем в тёплые платки и шали инструменты, одеваемся и – на Курский вокзал.
Дома нас встречают все наши земляки. Хвалят за выступление. Жалко только, что мы сами так и не увидели его.
Я уже повторяюсь: тогда были только прямые эфиры…

СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ

…Ну что мне с собой делать? На уроке обществоведения я была выгнана с позором в коридор. Я совершенно не вслушивалась в то, что мама говорит… У меня в  голове снова – слова, слова, слова… Потому что стихи стали получаться, и, я думаю, неплохие:

Я снова позабуду всё на свете,
Я снова двери настежь распахну,
Я уезжаю в старенькой карете
В забытую и светлую страну.
Ах, мама, я не выучу истории,
Учебники забыты на столе…
Скрипит карета старыми рессорами,
Уходит время с бедами и ссорами, –
Под скрип колёс уходит сотни лет…
Ты знаешь, мама? Лошади устали,
Копытами отсчитывая дни…
Но это только присказка простая.
Здесь сказка будет! Путник, отдохни!
Не плачь, прекрасная Елена! Здравствуй!
Иванушка! Не гибни на скаку!
Я знаю, что печальна ваша сказка,
Но я пришла. И я вам помогу…
Я знаю наизусть, что будет дальше:
Живая есть и мёртвая вода…
Я наколдую, чтобы счастье ваше
Вернулось к вам и чтоб ушла беда!..
Бери, Иванушка, Жар-птицу вместе с клеткой,
Бери коня с уздечкой, удалец!
Всё будет по закону диалектики –
У сказки вашей сказочный конец.
…Теперь куда? И по какому адресу?
Мою дорогу засыпает снег…
Ты знаешь, мама? Это старый Андерсен,
Такой смешной и грустный человек!
Мой добрый Андерсен! Ты зажигаешь свечи.
Ну, улыбнись! Ну, что ты всё про грусть?
А, впрочем, расскажи под синий вечер
Про Данию, а я тебе – про Русь.
…Я помню, мама, что ты мне наказывала.
Я буду, мама, умною теперь…
Но всё-таки в страну звенящих сказок
Я снова настежь раскрываю дверь.
Дома уже мама – я нечаянно подслушала – возмущённо жаловалась папе:
– Понимаешь: я развиваю интересную тему, ребята очень внимательно слушают, а она, она… глаза куда-то в окно повернула, вижу – ну не слушает же!
И понимаю – не до обществоведения ей.
– Видимо, стихи пошли?
– Да они же, конечно…
Папа подозвал меня и попросил прочитать эти стихи. И папа сказал маме: «Это в общем-то заменяет обществоведение… Ты понимаешь?».
Мама грустно качает головой… Но я вижу, что ей тоже понравились мои стихи.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СЕМИНАРЫ

Весной меня вызвали на литературный семинар в Белгород. Я привезла стихи, познакомилась со многими участниками семинара. Услышала много хороших слов от руководителей в мой адрес.
Игорь Андреевич сказал, что после семинара руководители будут обсуждать рукописи для коллективного сборника. Руководителем семинара был московский поэт Николай Николаевич Сидоренко. Его стихотворение, которое он написал на войне, врезалось в мою память:

Говорят: ты за меня молилась.
Долго в дом не приходила весть,
Даже на колени становилась
У соседки – там икона есть.
Ты о чём тогда просила Бога,
Что тебе он обещал тогда,
Я не знаю. Знаю, что дорога
Снова привела меня сюда.
Я сюда был должен возвратиться
Из-за страшной, гибельной черты,
Чтоб губами тронуть половицы,
Где стояла на коленях ты.
Когда я прочитала это стихотворение дома, папа взволнованно сказал, что эти стихи он знал ещё в окопах. А Николай Николаевич воевал тоже ведь на Ленинградском фронте – он был военным моряком, капитаном второго ранга. Папа сказал, что эти стихи они узнали даже раньше, чем «Жди меня» Симонова, его переписывали, посылали домой жёнам и невестам. Его даже пели на ленинградском фронте...
В сентябре этого 1966 года в Центрально-Чернозёмном издательстве, в Воронеже, вышел коллективный сборник стихов «Начало», опубликовали стихи тридцати четырёх авторов.
И там напечатали три моих стихотворения: «Сказ о лошадях», «Ворскла» и «Предчувствие зимы».
Я, конечно, очень была рада этой публикации. Но в этом сборнике меня поразило одно стихотворение Никиты Пашнева «Звезда упала». Я моментально выучила его наизусть (и через годы, которые промелькнули надо мной, я знаю его и люблю):

Звезда упала –
Умер человек
Или родился,
Может, человек...
Звезда упала –
Что ты загадала,
Мой дорогой,
Любимый человек?
Звезда упала –
Яблоко упало.
И над землёю
Эхо прозвучало...

ЛИТЕРАТУРНАЯ РОССИЯ

...Это произошло в конце сентября после большой перемены – Генка, запыхавшись, вскочил в класс с газетой «Литературная Россия» и стал поздравлять меня.
– Ну, Татьяна, поздравляю!
– Что ты, Ген?
– Да ты посмотри! Твои стихи напечатали здесь!
– Что?!
И он протянул мне эту замечательную газету. Там напечатали моё стихотворение «Ворскла» да ещё и с вступительной статьёй Николая Николаевича, который написал обо мне очень добрые слова напутствия.
Голубая моя, голубая,
Удивительных красок вода!
Мне хотелось к тебе — губами,
Да не пробовала никогда.
Мне в ладони тебя бы, мне бы
Ноги вызолотить о песок.
Не могла, потому что небо
У моих опрокинулось ног.
Я на дне твоём увидала:
Журавли летят, журавли…
Проплывают по синей дали,
Словно парусные корабли.
Я давно бы могла — губами,
И другой бы, конечно, мог…
Но не смею разбить кругами
Небо, вылитое у ног.
Тихо-тихо. Я вижу тает
Журавлиный клин без следа.
Голубая моя, золотая,
Небом вымытая вода!..
...И вот начался мой одиннадцатый класс. В школе, конечно, меня поздравляли с публикацией. Но всё же учителя не совсем были этим довольны. Предполагали, что я заброшу учёбу. А забросить я её не посмела бы: подводить папу и маму очень не хотелось.
Опять – в сентябре и почти до середины октября – работы в поле… Почти каждую неделю после полевых работ – жаркие дискуссии на разные темы по истории и литературе, участие в художественной самодеятельности, репетиции оркестра, концерты, оформление стенгазет,  – в общем, дел было много.
А стихи лились рекой: иногда по два-три в день…
Очень бы хотелось рассказать о чём-то ярком. Но всё как будто было и ярким, и обыденным одновременно…
Вот разве подготовка к Новогоднему балу?

НЕ ПРИНЦЕССА – КОРОЛЕВА

…Я решила нарядиться шахматной королевой. Сшила длинную мантию из чёрных и белых квадратов, по периметру из ваты соорудила отделку «под горностай» – чёрной тушью обозначила несколько «хвостиков». А само платье – всё то же «выпускное» – чёрное из тафты – за восьмой класс. Только фижмы к юбке приделала. И, конечно же, придумала корону из зеркальных ёлочных бус.
Вечер наш должен быть только костюмный. И только для старшеклассников. Ну, мы же – выдумщики и комсомольцы. А комсомольцы ведь должны помогать друг другу.
А мы с Колей – настоящие друзья, без всяких там «тили-тили…». Коля попросил помочь сшить ему костюм мушкетёра. Он сделал шпагу, совершенно похожую на шпагу из французского кинофильма про трёх мушкетёров. Выдумки нашей хватило и на Лену: королева ведь не должна идти на бал без пажа. И мы сочинили костюм пажа королевы – в виде шахматной пешки. Так что она тоже будет у нас на новогоднем вечере!..
У нас дома – костюмная мастерская. Фантазии хоть убавляй! И всё – втайне, никому ничего не рассказывали. Иначе – неинтересно… Даже папу и маму не пускали на кухню, когда бывала примерка.
И вот – новогодний бал!!! Какие же все нарядные и необычные! Но сколько  сегодня здесь народа!!! Два одиннадцатых класса и четыре десятых, которые тоже будут в этом году – выпускными…
Бал объявили! Музыка! Ёлка, которая – сосна, конечно же!.. – была нами ещё вчера наряжена для младших классов, она нам тогда казалась самой обыкновенной колючкой… А сейчас! Новогодний бал всё превратил в волшебство!
Рыцари, короли, принцы, феи, золушки, снегурочки, мистеры иксы, принцессы, ведьмы, колдуньи… Школьный коридор, который сегодня – новогодний дворец, всех вместил. Ну и я тут – шахматная королева… И паж со мной. И мушкетёр со шпагой рядом.
Но за спиной опять слышу: «вырядилась…». Ну что ж, в королевстве – не без интриг! Не буду обращать внимания. А ко мне подходят всякие принцы, гусары и предлагают танцевать. И я никому не отказываю. Танцую. Очень это замечательно – быть королевой!..
Может быть, и провожать меня пойдут всякие там рыцари?.. Может быть, может быть…
...Весна приближается необратимо. Близятся экзамены. Учёба продолжается. Все предметы, кроме органической химии, идут у меня вроде хорошо.
И всё-таки многие предметы в школе зависят от учителей. Нам не повезло в одиннадцатом. Учительница у нас ведёт этот предмет очень скучно и неинтересно. Неорганическую химию я знала и любила, особенно – лабораторные работы… И учительница у нас была хорошая.
А теперь… Мы с Генкой как-то проследили, что учительница к каждому уроку, видимо, зубрит страницы учебника. Мы даже проследили, и не раз, за её «преподаванием», – проверяли текст по страницам и формулам…
Всё-таки много зависит от учителя. Что ни говори!
Готовимся, повторяем всё, что упущено.
Меня опять приглашают в Белгород на майский литературный семинар. Попросили привезти новые стихи.
И тут нам объявили в школе, что прямо в те же дни мая будет проведена министерская контрольная по геометрии. Но я дома и в школе сказала, что поеду на семинар. И мне моя любимая учительница по математике вдруг говорит:
– Езжай, езжай! Не знаю, что из тебя выйдет и из твоих стишков… А не будешь писать министерскую, на экзамене хоть на шесть ответишь, поставлю четвёрку.
Я, естественно, ответила ей, что я пишу не стишки, а стихи, и что я поеду на семинар.

ПЕРВАЯ РУКОПИСЬ...  И ЭКЗАМЕНЫ

На семинаре мои стихи отобрали для моей первой книжки. Стихи мои по огромной моей и маминой просьбе отпечатала знакомая мамина тётенька из сельпо на пишущей машинке.
Я первый раз видела листы бумаги с отпечатанным текстом. Это была моя первая настоящая рукопись. До этого я переписывала их в обыкновенную тонкую школьную тетрадку.
Конечно, мои стихи, отпечатанные на очень разболтанной пишущей машинке этой старательной тётенькой, выглядели ужастно. Коряво... Но я была в восхищении...
Домой я приехала очень возбуждённая и довольная.
Дома со мной говорят очень серьёзно: папа и мама ожидали, что я буду золотой медалисткой. Но я им ответила, что я постараюсь их не подвести, что серебро – очень даже замечательный металл, серебряными крестами в храмах святят воду. А золото – это только украшения у всяких дам.
– Всё наперекор, всё наперекор! – Говорит мама.
А папа ничего не говорит. Он, молча, хмурится.
...Июнь. Экзамены… О них нужно мне рассказать поподробнее.  Это сейчас у нас в стране пресловутые ЕГЭ… А тогда – это было серьёзное дело.
Сочинение по литературе. Обычно на экзаменах будут три темы. Две – по произведениям русских и советских писателей и одна – на вольную тему.
Я не очень-то люблю эти вольные темы, хотя можно в них, как говорит мой папа, «растекаться мыслию по древу», рассуждать и умничать… А в сочинениях по произведениям классиков нужно очень хорошо знать, о чём пишешь, нужно, во-первых, анализировать произведение, во-вторых, нужно высказывать своё личное мнение о героях и самих писателях. Это – сложнее и интереснее на мой взгляд. Я написала сочинение о творчестве Пушкина.
Получила пятёрку. На следующий день сочинения претендентов были отправлены в РОНО. Все оценки за сочинения одиннадцатиклассников, и десятиклассников – были подтверждены. На радостях мне мама принесла глубокую тарелку отборной клубники, эти ягоды я обожала, я всё съела. И вдруг почувствовала себя очень плохо. Меня отправили в поликлинику. И у меня обнаружили острый приступ аллергии. Так что я с той поры клубнику и не ем. А хочется!..
Алгебра письменная – знать формулы, знать логику, решать задачи и примеры. Работа письменная выполнена с большим успехом, я даже смогла Витьке как-то помочь с его вторым вариантом...
Геометрия и тригонометрия – экзамен устный – так же нужно знать формулы, построения, законы,  решать сложные задачи. Честно, вернее, под салютом всех вождей, не зубрила. Ответила на очень честную четвёрку.
История – даты, события, выводы, биографии исторических деятелей. Анализ событий. Память у меня на даты хорошая, и события в голове держатся. Ну, и анализ событий – не так уж страшен...  Пятёрка.
Немецкий язык – переводы текстов, чтение вслух, ответы на вопросы, естественно, на немецком языке. Всё ответила. (Потом, правда, я узнала, что произношение у меня было совершенно не только ни берлинское или там боварское, а самое настоящее – томаровское, за что я при поступлении в университет получила «пару»).
Физика – опять же – знать законы физики, знать, кто из мировых учёных какие законы физики открыл, для чего нужны эти законы в повседневной жизни. Учительницу я не подвела. Мне достался интересный билет. Там второй вопрос был о современных ракетах. Так я же это всё вроде знаю, в книгах фантастических про всё можно прочитать, а учебник тоже – не помешал... 
Химия – почти всё то же, что и в физике: органическая химия – знать закон Менделеева, как таблицу умножения, чтобы решать задачи. Здесь я не подведу. Второй – неорганическая химия… Вот эти вопросы нужно мне зубрить и зубрить. (Спасибо экзамену по геометрии и тригонометрии, я эти билеты не стала и повторять, потому что мне была обещана за знания по этому предмету оценка «четыре»).  Ну что ж, честно зубрила все дни, даже по ночам эта химия снилась. Ну, не так, конечно, как Менделееву, а совсем наоборот...
В результате  – у меня в аттестате зрелости среди пятёрок завелась одна четвёрка. По геометрии… Чтоб она провалилась…
И я – не золотая медалистка, а серебряная. Ну что же! Серебро – ничуть не хуже золота. Оно тоже блестит…

И ВОТ – НАСТОЯЩИЙ ВЫПУСКНОЙ

Шесть классов: два одиннадцатых и четыре десятых собрали в клубе. В школьном коридоре мы бы все с родителями не вместились.
На сцене – наши учителя, родительский комитет, представители РОНО. А у нас уже – новость: выпускной-то – выпускной, а столы накрыты не будут. Шампанского не будет. Запретили в РОНО.
И вот мы, под музыку  – девушки в белых выпускных платьях (у меня белое шерстяное платье), юноши – в торжественных костюмах и галстуках – то бродим вокруг клуба, то снова заходим в зал, кресла в зале стоят по периметру. Музыка… Вроде – танцевать бы надо… А нам и не хочется.  – А где же наши учителя? Где родители?
– Никого не видно. Только дежурные...
– А пойдём к школе…
Мы идём в школьный двор. Двери школы закрыты. Но окна на втором этаже светятся.
– Значит так, – говорят ребята… – Они и без нас отмечают…
– Обидно.
Мы подошли под самые окна школы и стали петь:
…В первый погожий сентябрьский денёк
Робко входил я под школьные своды.
Первый учебник и первый звонок, –
Так начинаются школьные годы.
Мы увидели, как зашевелились шторы на окнах. Мы продолжали… Мы стояли и чего-то ждали...
Давно, друзья веселые,
Простились мы со школою,
Но каждый год мы в свой приходим класс.
В саду березки с кленами
Встречают нас поклонами,
И школьный вальс опять звучит для нас.
…Но где бы ни бывали мы,
Тебя не забывали мы,
Как мать не забывают сыновья...
Простая и сердечная,
Ты юность наша вечная,
Учительница первая моя!
Мы увидели лица учителей в окнах. Мы продолжали петь…
…Ровесницы, ровесники
Девчонки и мальчишки.
Одни поём мы песенки,
Одни читаем книжки.
Девчонки, мальчишки,
Мальчишки, девчонки
Мы учимся вместе, друзья.
Всегда у нас весело в классе.
Да здравствует дружба! Ура!
Всегда у нас весело в классе.
Да здравствует дружба! Ура!
И мы с ребятами из нашего класса сговариваемся: а соберёмся-ка мы у Людочки (её родители завтра куда-то уезжают) – и отметим свой настоящий выпускной!  Но это теперь – наша тайна. Мы решили не говорить дома никому об этом нашем решении.
Мы сдаём деньги – у кого сколько: Гене, Толе и Борису. Они сказали, что будут покупать спиртное. Мы, девочки, конечно же, просим купить шампанского.
А как же без шампанского? Ведь мы же – уже взрослые... Многим из нас уже по восемнадцать…
Собрались у Людочки самые что ни на есть – отчаюги. Треть класса не пришло. Некоторые испугались последствий; да и те, кто пришёл к нам в класс из других сёл и деревень, разъехались по домам.
Девчонки продумали, что будем ставить на стол. Мы всё-таки и домоводству недаром учились, и многие из нас что-то всё же понимают, – что и как нужно ставить на стол и как его украсить. Мы на кухне у Людочки приготовили разные салаты, нажарили котлеты, приготовили картошку-пюре.
Мальчишки на столы поставили бутылки. И мы, девочки, ужаснулись, что кроме шампанского они поставили бутылки с вином и… две с водкой. Зачем это? А мальчишки нам ответили, что мы уже – люди зрелые, раз нам выдали аттестаты…
Ну, да ладно! Будем отмечать свою взрослую жизнь! Открыли шампанское. Фонтан пенного вина из неумелых рук мальчишек многих из нас оросил своими пузырями.
Мы, как совершенно взрослые, стали чокаться, закусывать… Стали вспоминать всякие курьёзы.
Рассмешило нас то, как Людочка никак не могла купить к своему белому выпускному платью белые туфельки.
Она купила чёрные и покрасила их белой краской. К концу выпускного вечера краска в некоторых местах стала стираться, особенно на каблучках. И сегодня эти туфельки стали предметом нашего разговора.
Но больше всего мы говорили про то, что нам не разрешили отметить, как во все годы до этого, выпускной вечер с шампанским и столом…
А потом мальчишки стали предлагать выпить водку. Кто-то выпил, кто-то – нет, но после этого наши посиделки стали какими-то не такими, как бы нам хотелось. Некоторые из присутствующих стали вести себя как-то не так, как всегда…
Я поняла, что водка взяла своё. И настроение стало портиться. А может быть, это действует шампанское? Стало совершенно неинтересно и скучно. Скоро мы разошлись…
А на следующий день нам всем и, конечно же, мне, здорово за это попало. Взрослые от кого-то узнали про нашу вечеринку. Ведь не только наш класс «А» пошёл на это.
И «Б» – тоже «отмечал» выпускной, и десятые – показали себя «совершенно» взрослыми. Недаром же – у всех нас были аттестаты о зрелости...
Нам родители и учителя высказывали опасения о наших умах, намекали на, чёрт его знает, на что... Но мы, как партизаны, стояли на своём: нечего было запрещать нам настоящий выпускной!
…Вот и закончилась моя учёба. От первого класса по одиннадцатый класс прошло столько всего! Было много и весёлого и грустного… Были: и дружба, и предательство, и всякие недоразумения, и весёлые приключения, и любовь, и влюблённости…
И только самое настоящее прощание состоялось – прощание с оркестром, с Петром Иосифовичем.
Музыка обволакивала меня всегда, на репетициях, при разучивании новых произведений, а особенно когда собирался весь оркестр. Гармония звуков вливалась в моё сердце и душу. И ничего не нужно было лучшего на всём белом свете!
Пётр Иосифович грустно сказал мне, что такого коллектива у него давно не было. Ведь треть оркестра были мы – выпускники одиннадцатых и десятых классов. Мы были костяком оркестра… Что будет дальше?..
...Оркестр мой оркестр! Золотая моя музыка, мои дорогие оркестранты! До свиданья! Кто – в институты, кто – в техникумы, кто – замуж… Кто куда...
Я стала взрослой вроде бы… Неужели детство закончилось?.. Да не может этого быть!
И всё-таки, и всё-таки, и всё же…

ЭПИЛОГ

...Вот я и дошла вместе с вами, долетела в нашей машине времени  к эпилогу, то есть – к окончанию повести-дилогии.
Ну что? Выросла девочка? Поумнела? Повзрослела? Чему-то хорошему научилась? Что-то сделала доброго  и хорошего для других? Не знаю. Решать вам, мои дорогие читатели...
Это потом – во взрослой жизни – будет всего так много разного, нужного и ненужного!
Будет семья – не со стилягой... Будут дети, будут внуки, будут книги... Будут рядом те люди, которые станут настоящими друзьями. Будут люди, которые перестанут быть друзьями, станут просто – знакомыми...
Уйдут далеко-далеко те, которыми было полно сердце, – навеки. Когда-то – с ними будет встреча.
Я верю в это. И не хотелось бы, чтобы кто-то из них отвернулся бы вдруг вдруг от меня.
А теперь я опять обращаюсь к вам, мои дорогие.
...Пожалуйста, посмотрите в окно, если вы в доме.
А если вы на улице, посмотрите вверх, на небо, чуть повыше горизонта. Видите?
Что-то ярко вспыхнуло на небосводе радужными цветами... И полетело куда-то вверх.
Это моя и ваша машина времени улетает куда-то...
До свиданья, машина!
И ещё я очень прошу вас, мои читатели! Сходите, пожалуйста, в магазин, где продают игрушки. Купите себе и своим детям самую лучшую и самую волшебную вещь на свете – КАЛЕЙДОСКОП.
Время, время, время... Не шутите со временем, пожалуйста! А то оно обидится на вас...
Вспышка!
Обернулась я – и… Времени больше не стало…
Время – оно не прошедшее и не будущее.
Время – это СЕЙЧАС.
Всегда – сейчас.
И началось моё ДЕТСТВО ВЕЧНОЕ – до самого моего последнего часа.

Старый Оскол, 2014 – 2016 гг.