– Дети, тишина в классе!
Шумное, как это обычно бывает в школах, начало урока, успокоилось, сменившись напряженной тишиной и пристальным вниманием к старичку, сиротливо сидящему на стуле рядом с учительским столом. Абсолютно седой, подслеповато щурящийся в попытке разглядеть юных слушателей, он улыбался смущенно и несколько боязливо, явно не имея привычки к подобным встречам.
Учительница на всякий случай строго постучала линейкой по столу, смещая фокус внимания к себе, и продолжила все тем же строгим тоном.
– Урок музыки сегодня пройдет с участием нашего гостя Ивана Федоровича Кузнецова, – движением ладоней она разрешила школьникам поприветствовать посетителя аплодисментами.
Дети нерешительно похлопали, ожидая продолжения представления. В том, что это будет именно представление, они не сомневались, единственное оставалось непонятным, что именно будет сегодня. Предыдущие уроки музыки, посвященные эпохе железного рока и рэпа, оставили в их душах смятение и жалость к тем людям, которые были вынуждены жить в то явно нездоровое время.
– Иван Федорович родился очень давно, время его осознанного музыкального восприятия пришлось на эпоху техноданса и психороманса, но… – учительница вынуждена была снова постучать по столу для прекращения возмущенного ропота в классе, – но речь в его воспоминаниях пойдет не об этом. Ивану Федоровичу посчастливилось побывать на подпольном, не санкционированном властями, практически запрещенном выступлении симфонического оркестра, исполнявшего классическую музыку далекого прошлого. Я говорю о времени девятнадцатого-двадцатого веков, – торжественным тоном, многозначительно подняв указательный палец, подчеркнула учительница музыки.
Дети озадачено переглянулись, столь далеко в историю музыку они еще не заглядывали. В их представлениях, как и в задумках министров от образования, музыка занимала весьма малое место в жизни. Уроки ей посвященные проводились один раз в две-три недели, в то время как ежедневно и обязательно были уроки подчинения закону, своевременной уплаты налогов и уважения государства. Если в этот день не было обязательного урока истории религии, то ученикам дозволялось чтение и счет – большего, по мнению государства, потребителям и не требовалось.
– Это… у меня тута… я бы… – старичок был явно смущен столь высокой оценкой его грядущего выступления, но учительница пресекла и его ропот, продолжив собственное выступление.
– Хочу обратить ваше внимание, дети, что музыка исполняется на настоящих инструментах, характерных для той эпохи, живыми исполнителями. То есть это не композиция на синтезаторах, разложенная на инструменты, а именно жи-вы-е инструменты!!!
В классе стояла тишина, подобной которой не наблюдалось с периода окончания последней войны за ресурсы планеты. Да и сама учительница в этот день не была похожа на себя: обычно строгая и равнодушная, сегодня она выглядела сосредоточенной и воодушевленной, на ее лице, не тронутом косметикой, вызывающе алела робкая улыбка, а весь ее вид вызывал в школьниках ожидание неизбежности чуда.
– Дети, внимание на экран! – торжественно, словно приглашая на новогоднюю елку, произнесла учительница. – Иван Федорович, позвольте, я помогу вам надеть сенсор! Итак, начинаем!
С этими словами учительница включила мыслескоп. На экране побежали плохо синхронизированные кадры обрывочных воспоминаний: проходная завода… выходящих рабочих осматривает охрана в черных костюмах… какие-то задворки и мужики, распивающие из пластиковых стаканчиков мутную жидкость… очередь у магазина…
– Иван Федорович, вы не могли бы перейти сразу к сути нашего занятия? Это немного не по теме, – напряженным тоном, стараясь скрыть легкое возмущение, попросила учительница.
– Так я это… стараюсь вспомнить… оно ж как раз после смены было… бабка, то есть жена моя покойница, тогда билеты на черном рынке купила за бешеные деньги, я аж расстроился весь, как узнал.
– Мне понятны ваши чувства, Иван Федорович, но ближе к теме, давайте сразу в театр перенесемся! Пожалуйста!
Старичок зажмурился, напрягся мыслями, и кадры действительно сменились более культурной обстановкой. Пройдя в неприметную дверь, очевидец событий вместе с молодой, совершенно не похожей на покойницу девушкой, спустился по винтовой лестнице в просторный зал.
– Бывшая станция метро, раньше под землей поезда ходили по рельсам, – пояснил старичок, явно понимающий, что нынешнему поколению это слово уже ничего не говорит. – Они, музыканты эти, там свои концерты проводили, пока их не замели… кхм, не арестовали всех за нарушение конституционного порядка, чтобы молодежь, то есть нас не развращали всякой непотребщиной.
В том пространстве, где раньше ходили поезда, теперь стояли разносортные стулья, кресла, скамейки, лавки, словом, все, на чем зрителям можно было бы присесть для прослушивания концерта. В зале среди некогда величественных, а теперь весьма обшарпанных колонн, расположились музыканты с различными, в большинстве своем незнакомыми школьникам инструментами. Музыканты сидели лицом к зрителям, и лишь один человек стоял, отвернувшись, перед пюпитром, держа в правой руке тонкую палочку.
– Это дирижер, – пояснила учительница, – он управляет оркестром.
– А как управляет? У него же нет пульта? Мысленно управляет? – загалдел класс.
– Сейчас сами все увидите, не мешайте Ивану Федоровичу, – зашипела раздраженная учительница на детей.
Экран и впрямь пошел рябью, опять полетели странные обрывки кадров из серой заводской жизни, суеты в коммунальной квартире, неухоженных городских улиц, но постепенно Ивану Федоровичу удалось настроиться на прежнюю волну. Класс замер в ожидании.
Дирижер поднял голову и коротким кивком словно поздоровался с музыкантами. Те застучали смычками по струнам, издали нестройные звуки на духовых и ударных инструментах, приветствуя своего руководителя. Он взмахнул палочкой, и шум оборвался как по волшебству.
Руки дирижера жили особой волшебной жизнью, посылая невидимые глазом сигналы музыкантам, заставляя их играть или молчать, делать это громче или тише, быстрее или медленнее. Он один управлял доброй сотней человек, играющих каждый свою партию на своем уникальном инструменте. Волшебная мелодия Петра Ильича Чайковского «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик» неслась с экрана прямо в открытые и изумленные души детей, никогда не знавших живой классической музыки.
Музыка звучала и звучала, заставляя детей то хмуриться, то улыбаться, то напрягаться, то радостно замирать в предчувствии чуда. Даже строгая учительница забыло о том, что ей надлежит быть строгой и украдкой смахнула неожиданную для ее профессии слезу счастья. И вдруг…
– Ты что, спишь? – музыка прервалась на самом неожиданном месте возгласом возмущенной жены старичка, толкающего его в плечо. – А, ну-ка просыпайся немедленно, перед людьми стыдно! Что детям-внукам рассказывать будешь, соня?
В классе раздались возмущенные возгласы школьников, самым безжалостным образом выдернутых из волшебного очарования «Вальса цветов».
– Так я ж ей говорил, что после смены… – оправдывался Иван Федорович, – а она пойдем, да пойдем, когда еще такое увидим. Но дальше все без обману…
Музыка словно нехотя, с провалами, как от глубокой зевоты, вползла на экран, но вскоре снова заняла свое место и зазвучала с прежней силой. Давно прозвенел звонок, оповещая об окончании последнего урока, но волшебная сила живой музыки захватила всех присутствующих в свои мягкие сети. Она звучала и звучала, а учительница, точно знавшая, что урок давно пора заканчивать, не решалась остановить мыслескоп, опасаясь, что второй такой удачи не будет. Ведь Ивану Федоровичу исполнилось уже больше ста пятнадцати лет и никаких гарантий на дальнейшее продление его жизни не было.
Она нашла эту крупицу воспоминаний о живой музыке совершенно случайно, подслушав разговор в магазине. Две старушки болтали о старичке, похоронившем жену и страдающем от одиночества. И в тех страданиях им не нравилось, что он все время бурчит себе под нос какую-то странную музыку, из старых, пропащих, запрещенных. Совсем умом тронулся, сделали вывод старушки.
Учительница набралась храбрости догнать старушек и поинтересоваться предметом их разговора. Они не сразу вспомнили, о чем она спрашивает, успев за это короткое время напрочь позабыть про старичка. Но вспомнив, удивились ее интересу, поинтересовались, не из органов ли она и не будет ли какого вреда деду?
Имея привычку носить при себе мобильный мыслескоп, учительница после короткой беседы с Иваном Федоровичем поняла, что нашла поистине сокровище, культурный клад, спрятанный на задворках современного мира. Нигде в сетях, ни в одной из оставшихся целыми бумажных книг, не было даже упоминания о таком. А здесь, в воспоминаниях обычного токаря звучала забытая и вымороченная поколениями культурных реформаций живая классическая музыка.
В его памяти хранилось название этой музыки, к счастью в том зале висела большая афиша, нарисованная от руки на большом куске бумаги. Музыка из оперы великого русского композитора Петра Ильича Чайковского «Щелкунчик». Она даже не сразу поняла, что старичок стучит пальцами по ее плечу и задает какие-то вопросы, настолько она погрузилась в незнакомые ей ощущения сопереживания гармонии звуков.
– Я денег за это получу? – интересовался старичок, уже понявший, что его воспоминания имеют какую-то ценность для неожиданной гостьи. – А сколько? А мне надо будет с них налоги платить? Сама понимаешь, налог заплатишь, без денег останешься, все как в трубу в энто государство вылетает.
– Да-да, получите, я сама вам заплачу, налоги платить не потребуется, – она легко давала обещания, страшась оборвать хрупкую нить воспоминаний старичка, не страдающего избытком здоровья.
Конечно, она записала на видеодубликатор весь концерт, но никакая запись не способна передать той гаммы чувств, что дает живое считывание воспоминаний. Теряется некая тонкая энергетика сопереживания, личного отношения, человечности. Тем не менее, она будет еще много раз тайком прокручивать эту запись после того, как ее уволят из школы.
Иван Федорович умер через несколько дней после того урока, получив достаточно денег, чтобы оформить могилку жены и оплатить собственные грядущие похороны. Он так и не узнал, что учительницу уволили из школы, а учеников, рассказавших всем о восхитительном уроке, разогнали по разным школам, пообещав все возможные кары их родителям, если они не смогут научить своих детей уважать закон и культуру своего государства.
Она уехала далеко, так далеко, чтобы культура и государство не могли ее больше коснуться. В далеких сибирских деревнях она украдкой показывала этот концерт и детям, и взрослым, принося в их жизнь праздник и ощущение счастья. Если я смогу сделать еще одного человека счастливым этой музыкой, значит, я прожила жизнь не зря, – говорила она сама себе, перебираясь из одного села в другое окольными таежными тропами.
Кто знает, вдруг именно благодаря этой музыке в Россию когда-нибудь еще вернется настоящая культура? А быть может, вернется и Русь изначальная!