В конце 70-х годов прошлого века руководителем литературной студии «Красная Пресня», которую я регулярно посещал, стал Вадим Валерьянович Кожинов. Он сразу обратил внимание на мои стихи и приблизил меня к себе. «Показывайте мне всё, что напишете», — сказал он. Я неоднократно бывал у него дома, и мы подолгу беседовали о жизни и о литературе. Он, конечно, был непревзойденный рассказчик и собеседник, ну а знания его были поистине энциклопедическими.
Но однажды он привел меня в полную растерянность. Когда в очередной раз я оказался у него в гостях, Вадим Валерьянович взял с письменного стола несколько машинописных страниц. «Вы знаете, Валерий, я тут поработал над вашими стихами, кое-что подправил… — с загадочной улыбкой произнес он. — Вот, посмотрите. Мне кажется, в таком виде они будут гораздо интереснее…» Честно скажу, это был удар ниже пояса. Сейчас уже и не помню, лучше они стали или хуже. Дело было не в этом. А в том, что это были не мои стихи. Я не стал его разочаровывать, что-то пробубнил невнятное в ответ, уже не помню что. Но по моей реакции он, видимо, понял, что больше этого делать с моими стихами не надо. Кстати, точно так же пытался мои стихи переделывать на свой лад Юрий Кузнецов, когда я был в его семинаре на ВЛК и когда предлагал стихи ему в журнал. Однако я не поддержал и этих потуг.
Но вот что интересно. Татьяна Глушкова и Вадим Кожинов были резкими идеологическими противниками друг друга, несмотря на их яркий исследовательский талант и открытую русскую позицию в литературе. Татьяна не раз слишком негативно высказывалась в печати по поводу кожиновских работ, а в беседах слишком пренебрежительно оценивала его заслуги в русском движении. Кожинов это знал, но отвечал ей снисходительным молчанием. И всё же, когда в начале 80-х ему стало известно о наших с Татьяной близких отношениях, он стал ко мне откровенно холоден. В гостях у него я больше не бывал. Да и студию «Красная Пресня» я перестал посещать.
Почему-то за В.В. Кожиновым увязался абсолютно безосновательный ярлык антисемита. Видимо, по той причине, что он поднимал на щит именно русскую, а не русскоязычную поэзию. Но даже не принимая во внимание тот факт, что обе его жены были еврейками, приведу здесь другое свидетельство. Из литературной студии «Красная Пресня» он помог пробиться в литературу только двум молодым стихотворцам еврейской национальности, которым тогда, в 80-е годы, по его протекции удалось издать книжки стихов в «Советском писателе».
* * *
Прежде я уже писал в «Протуберанцах» о мало кому известной страсти Вадима Валерьяновича Кожинова к гитаре. Играл он на семиструнке великолепно! И пел прекрасно и задушевно. В основном классические романсы. Но мог спеть и блатную песенку. Например, «Кирпичики» у него звучали так, что выбивали слезу. Много пел он на стихи Рубцова. Особенно мне запомнилось его проникновенное исполнение романса на музыку А.Лобзова «В этой деревне огни не погашены».
Вадим Валерьянович умел быть душой компании. В 80-е годы я не раз бывал в застольях, где Кожинов пел под гитару. Однажды у кого-то дома мы просидели за столом всю ночь до утра. И Кожинов всю эту ночь нам что-то рассказывал и между рассказами брал в руки гитару, подстраивал ее, пробовал несколько аккордов и начинал петь. Никто из нашей компании не пошел спать, и ночь пролетела как одно мгновение.
Поэзию он понимал и чувствовал профессионально. Как и музыку. Фальшь, искусственность, подделку — замечал моментально. Да, он обладал этим душевным камертоном. Потому и строгим был в оценке. Евтушенко и Вознесенского он не воспринимал как русских поэтов в принципе. Оба они были для него искусственными, вышедшими не из русской культурной традиции, не из русской почвы, не из русских корней. И он открыто писал об этом. Причем нельзя сказать, что он их не любил, презирал или ненавидел, нет, он их просто не воспринимал. Но вот они его, в ответ, именно ненавидели.
Как-то раз в верхнем буфете ЦДЛ, в цветном зале, я оказался за одним столом с А.Вознесенским и ныне полузабытым стихоплётом, эпигоном Вознесенского — Петром Вегиным, позже эмигрировавшим в Израиль. Я сидел с графином водки. Свободные места оказались только за моим столом, и они подсели ко мне с чашечками кофе. Я не был им знаком. Слово за слово мы разговорились. Я предложим им водки, но они отказались. Разговор, естественно, перешел на тему поэзии, и Вознесенский неожиданно стал последними словами поносить Кожинова, который, по его словам, ни бельмеса не смыслит в поэзии, отстал от современного ее развития, но при этом берётся о ней рассуждать. Причем говорил он со страстным, искренним возмущением и закончил своё словоизвержение такой фразой: «Кожинов — это критик с тухлым взглядом». Уже не помню, как мы в тот вечер расстались, но через несколько месяцев мне попала в руки книга Вознесенского «Прорабы духа». И в этой книге присутствовала та самая, уже знакомая мне фраза, правда, без указания фамилии: «критик с тухлым взглядом». Назвать фамилию он постеснялся. Мол, догадывайтесь сами… Подловатость и трусоватость всегда были присущи «либеральному» стану псевдотворческой «элиты».