Познакомились мы с ним странно. Он брутал бритый накаченный, в кожаной дизайнерской куртке и в таких же потертых черных узких кожаных штанах в обтяжку, а тут едет на коньках роликовых розовых по ВДНХ и мороженое лижет, как ребенок шестилетний.
Врезался в грудь пузом, и белая молочная слизь потекла по моему оранжевому брендовому платью от «Mango», так что я взбешённая заорала:
— Ты что делаешь, идиот!
А он:
— Сейчас я вас девушка платочком.
— А что вы делаете в субботу?
— Меня Максом зовут.
— Пойдемте со мной на скачки?
Эти скачки меня и добили. Всю жизнь мечтала на лошадок посмотреть. Отец в детстве на бега водил. Он от мамы ушел рано, когда мне пять лет было, я только этих коняшек и помню, и ладонь папину твердую и шершавую. Отец у меня был два метра, как Гулливер, с усами и в шляпе. Покупал сладкую вату и «Кока-колу», посадит на колени и песню насвистывает из «Крестного отца», Энио Мариконе. Сразу все вспомнилось, словно клип в Интернете назад прокрутили.
Стою в мороженом, глазами хлопаю, гляжу на Макса, как пятилетка, ничего сказать не могу, так на лошадок посмотреть хочется.
Он и повез меня на своем байке в субботу. Оказывается, Макс всех жокеев знает, в больших друзьях с ними и лошади тоже Макса признают. Он даже завел меня в какое-то подсобное помещение, где кони стояли, подводит к черно-белой теплой кобыле и говорит:
— Потрогай Звездочку, погладь.
Я вожу ладонью по ее мягким, велюровым упругим бокам и плачу, так мне себя жаль.
— Чего ревешь? — спрашивает Макс.
— Красивая, — отвечаю, а сама норовлю селфи сделать, да в фейсбук фотографию выложить.
В тот день мы даже что-то выиграли. Макс поставил на ту самую Звездочку. Она, бедолага, весь заезд где-то в хвосте плелась, а метров за шестьдесят на крайней дорожке так пришпорила, так побежала, что я и заметить не успела, как Звездочка на первое место вышла. Макс запрыгал ребенком, обнял меня, поцеловал в губы, стал трясти чеком, как копилкой, и кричать на весь ипподром:
— Ты мне Светка приносишь удачу, удачу ты мне Светка приносишь!
Потом зачем-то поднял меня на руки и понес к кассам выдачи. Получили денежку, пошли в Ростикс. Купили бедер куриных, крылышек перцовых, картошку фри, соус взяли сырный, Макс заказал пива, а мне принесли Пепси-колу. Сижу, улыбаюсь, так хорошо на душе, слушаю его болтовню, сама не заметила, как оказалось на его съемной квартире в Алтуфьево,
Утром просыпаюсь. Макс дремлет еще. Положила голову на его волосатую грудь, на православный крестик, глажу его по виску, слушаю, как сердце его бьется «тук-тук», «тук-тук».
Макс глаза открыл, смотрит на меня улыбается, стал напевать что-то совсем детское, «чунга-чанга», кажется, потом встал, пошел в душ и зачем-то Ходасевича процитировал: «Леди долго руки терла». Смешно. Побежала от него на работу, в библиотеку, сверкаю, переливаюсь, звеню.
Еще раз пять вместе ходили на ипподром, Макс всегда выигрывал, одно веселье. В конце концов, говорит:
— Раз ты такая везучая, я тебя с мамой познакомлю.
И точно ровно через три месяца после нашей первой встречи на ВДНХ повез меня на своем байке в Сокольники. Мамин дом как раз на Преображенке стоит. Прямо возле метро. Девятиэтажный, сталинский, с трехметровыми потолками. Стоишь, дышишь-дышишь, воздуха-то полно, словно в парке осеннем.
Мама сухонькая маленькая черненькая вертлявая женщина. Так непохожа на Макса, словно он ее приемный сын. Накрыла стол, испекла пирог, вино открыли абхазское, а меня все мучает вопрос: непохожи и не похожи. Уже и доели все, уже я и про своих родителей рассказала, где работаю, она про новинки книжные расспросила, показала фотоальбом, а уходить без ответа не хочется. Ну и ляпнула.
Мама рассмеялась:
— Все так говорят. На-ка смотри, — провела сначала по своей верхней губе указательным пальцем, а потом по максовой.
— Губа домиком, видишь?
И точно, Макс аж засмущался, сидит бордовый, как Кремлевская стена, ключ зажигания в ладони теребит, мы уже уходить собирались, а он не может со стула подняться, словно школьник провинившийся.
Пойдем, — говорю, — и потащила его в прихожую.
Я в тот день к нему в Алтуфьево почему-то не поехала, даже не знаю почему. Все представляла: огромный, суровый, брутальный, лысый, кожаный Макс и эта его губа детская, мамина. Даже больше скажу. Он меня к моему подъезду довез, я из-за спины спрыгнула, а поцеловать его не могу, душит дурацкий смех, словно мне сейчас надо поцеловаться с его мамой игрушечной, а не с громилой байкером Максом. Так и ушла, ручкой помахала и ушла.
Потом еще несколько раз пыталась его поцеловать (на ипподроме, на квартире в Алтуфьево), ну не могу и всё, хоть вой. Вот такой вот Ходасевич.
Прошло уже полтора года, как мы расстались, а вчера его встретила в метро, байк сломался. Говорит:
— Не везет мне без тебя, Светка, не везет, одни проигрыши!