========== Осколок №1 ==========
Городское кладбище. Яркий солнечный день. Прохладно, как и положено для конца сентября. И более трех десятков людей в трауре провожают в последний путь умершую. И она тоже провожает её, хоть и стоит в полусотне шагов от скорбящих родных.
Но вот все речи произнесены и слезы пролиты, и люди: внуки и правнуки, друзья, коллеги и соседи - отправились в тепло опустевшего дома, а Ева осталась одна под порывами северо-западного ветра. Да, молодая женщина в черном пальто, что наблюдала за похоронами, звалась Евой, вот уже более трех тысяч лет жила под именем Евы, и впереди её ждала вечность бессмертной. Но в этот день она пришла проститься со своей дочерью.
Молодая женщина осторожно приблизилась к могиле и всмотрелась в последний портрет, вырезанный на камне, последнего самого дорогого для неё человека, и подарила прощальный подарок – два ярко-красных пиона, цветка, что так любила ушедшая Любовь. Слез не было, Ева уже давно разучилась плакать, но несмотря ни на что, её сердце так и не окаменело, и сейчас оно разрывалось от боли и сочилось горечью, но этих проклятых слез не было, не было и возможности выплеснуть всю эту скорбь и отчаяние из своей груди.
Под портретом две даты – рождения и смерти – и восемьдесят восемь лет жизни между ними. Девяносто с лишним лет истории, которая началась за три года до рождения Любы. Тогда, когда все начиналось, как же все казалось просто…
Ева старалась не жить подолгу на одном месте с тех самых пор, как она стала ТАКОЙ. Неделя или несколько лет, но обязательно столько, чтобы никто не успел понять, насколько она отличается от остальных женщин. Сначала это было и не нужно, ведь молодка, которая не стареет, виделась простым жителям кем-то, связанным с богами, а со жрецами можно было легко договориться. Но потом, постепенно и незаметно, люди изменились и стали бояться всего, что было за границами их представлений… вот тогда и началось по-настоящему долгое странствие.
А чтобы не лишиться рассудка от прожитых веков Ева заставляла себя забывать о том, что осталось позади, о тех, кого больше не собиралась встретить на своем пути, старалась жить одним днем, не копя и не загадывая. Так и скиталась, считая себя свободной и не беспокоясь о нравственности и морали своих поступков. А чтобы и вопросов не возникало, что это женщина лет двадцати восьми себе позволяет, называлась вдовой да сиротой.
За десятилетия, сложившиеся в века, нельзя сказать, что она ни разу никого не любила, в её долгой долгой жизни все было и по-разному случалось, но раз за разом Ева сама обжигала своё сердце и уходила дальше, оставляя того, чьей женой хотела бы быть, в прошлом. Кто-то из них плакал о ней, как о погибшей, кто-то – как о пропавшей, но чаще ей вслед слали едкие и горькие проклятия и упреки в растоптанных ожиданиях. А в этот раз она не удержалась и, забыв о том, что скоро придется уйти, поддалась очарованию спокойной жизни, отринув прочь своё бессмертие, забыв о своем проклятии и отмеренных по дорогам тридцати веков…
В тот год на улицах города в мае было белым-бело от яблоневого цвета и черемухи, а солнечный свет дробился в каплях влаги на листве и цветах и во взглядах горожан. И Ева, одетая в приличествующий её легенде вдовий наряд, казалась вырезанной серой тенью в этом море счастья. И Он, сидящий на лавочке в сквере и читающий газету, тоже казался неуместным под ясным весенним небом – курсант со споротыми с шинели нашивками и горькой усмешкой на губах. Могли ли они не заметить друг друга? Нет, видимо, так распорядилась судьба, и уже осенью их обвенчали, и пятеро друзей и свидетелей поздравили новобрачных.
Даже самой Еве казалось, что ей чуть больше двадцати пяти, особенно тогда, когда в глазах любимого она ловила своё отражение. И так просто было остаться с ним и быть счастливой, встречать Его дома, слушать рассказ о прошедшем дне, читать вечернюю газету вместе… А потом их неожиданно стало трое. Но безмятежная жизнь их семьи в спокойном городе в мирное время закончилась, едва дочери исполнилось три года – страна и город, и их семья оказалась на пороге Времени Перемен.
Когда-то наказанный и лишенный всех заслуженных званий курсант стал офицером и вместе с тем частью войны, а потом и революции. Ева с дочерью остались ждать его дома, но когда он вернулся, жена уже не улыбнулась ему, выходя навстречу. Соседи, присмотревшие за Любой, сообщили, что Еву унес тиф. И все поверили. Это было время, когда никто не считал жертв ни голода, ни болезней. Это просто было очередное время перемен, такое же страшное, что и любое другое…
Он смирился – у него осталась их дочь, его Любовь. А Ева? А Ева уже сбилась со счета, который раз прокляла своё бессмертие и неизменную молодость. Который раз рвала из своего сердца тех, кого должна была оставить позади и впервые за эту ненавистную вечность не смогла заставить себя поступить как должно до конца. Она осталась рядом со своей семьей, которую покинула, и, невидимая для них, незаметно оберегала дочь и мужа.
Только жизнь в опустевшем городке нашла новые рельсы и покатилась, набирая скорость, как с аллей парков и скверов частым гребнем власть смела остатки прошлого – время перемен сжигало мосты и утверждало своё ПРАВО. Но тенью в сумерках Ева присматривала за родными, и бывший офицер примерил не робу арестанта и расстрельный строй, а мундир и должность преподавателя. Но горе старит, а воспитанники, оставшиеся на полях сражений новых войн, - это новая боль, новый глоток горечи и пепел в сердце. И не дожив своего века, сорокалетний старик сгорел, оставил суету этого мира.
Тогда на рубеже между миром и войной, Ева в первый раз принесла на это кладбище цветы – две белых ветки: черемухи и яблони – в память о курсанте с горькой усмешкой, о встрече весенним днем. В тот вечер, когда его похоронили и ветер унес пороховой дух прощального салюта, она до сумерек читала ему свежую газету и хотела плакать от разрывающей на куски сердце боли, но слез не было, только пакостный привкус на губах и легкая дрожь замерзших пальцев. И безлюдное расчерченное на стройные ряды участков кладбище… и не было уже сил в очередной раз проклясть пустые небеса, как не было надежды вновь поймать такую любимую горькую усмешку на пусть и состарившемся лице.
От одиночества хотелось… но если не стало мужа, то всё равно осталась дочь – Любовь, последний осколок и память тех невероятных счастливых дней. О, как тогда Ева кляла своё счастье – этот глоток света, озаривший её жизнь, сделав такими черными сумерки остальных лет…
А Люба как будто чувствовала, что мать рядом и наблюдает за своей дочерью. Девушка жила обычной жизнью, ничем не отличающейся от жизней её сверстниц: замужество, дети, посиделки с соседками на кухне коммунальной квартиры… Но на лице Любы всегда была улыбка, которая как будто говорила «Мама, не волнуйся, я счастлива. Не переживай, я буду счастлива, ведь я знаю, ты бы этого хотела». И когда пришла в каждый дом Война, молодая женщина, проводившая мужа на фронт, вдруг стала для оставшихся примером и опорой: она улыбалась дома детям, на заводе – работницам, а потом нашла силы помогать в эвакуированном в тыл госпитале и утешать раненых.
Только Ева, приглядывая и незаметно облегчая где могла жизнь дочери, не могла изгнать тоску из своей груди. Она отражала улыбку и сожалела о том, что не прожила такую же судьбу, не вросла корнями в старый город, не вырастила своими руками детей и не встретила с войны любимого… и не обняла ни внуков, ни правнуков. И как ножом по сердцу стал случайный разговор – беседа с чужим человеком, случайной попутчицей. Так и прошли годы, когда каждая радость Любы была радостью и болью, счастьем и горечью Евы.
Осень осыпала землю и людей золотым и медным дождем. А молодая женщина в черном пальто стояла рядом с могилой дочери, умершей от старости и похороненной детьми и внуками, прожившей трудную жизнь и улыбавшуюся до самого последнего дня. Два огромных алых пиона, с колышущимися от ветра лепестками, как два сердца, бьющихся в такт отрывистым воспоминаниям, лежали на влажной земле. Только вот не было у Евы слез, чтобы облегчить боль в груди и подсластить горечь бессмертия. Не было и слов, чтобы отдать дань за то время, когда она каким-то чудом забыла о своем проклятии и полюбила, и за тот миг, когда она не смогла уйти насовсем, как должна была. Не было ничего, что могло бы заполнить пустоту, образовавшуюся внутри, там, где казалось века всё запорошили пылью, превратив в послушный разуму предмет. Но вот оказалось, что сердце может решать само, не спросившись у разума. Слез не было, была только горечь бессмертия, того проклятия, когда мужья, дети и внуки умирают от старости, а ты продолжаешь свой бессмысленный путь.
========== Осколок №2 ==========
Эту комнату нельзя назвать ни маленькой, ни большой, она не была ни светлой, ни темной, она была какой-то стертой. Блеклые стены, слегка закопченный потолок, единственное окно, хоть и большое, скрыто за болотного цвета полупрозрачной занавеской и пропускает внутрь только приглушенный свет, а из мебели резной буфет, маленький трехногий столик у одной из дверей, огороженной серой ширмой, стол, покрытый простой небеленой скатертью, и несколько стульев. Еще одной приметой этого невзрачного места можно назвать его постоянство: не важно зима или лето на улице, сквозь окно пробивается солнечный свет, или по углам бродят тени от свеч, но здесь как были самые простые вещи, так к ним не добавлялось ничего нового, все так же год за годом постепенно выцветала ширма и темнел буфет.
Но вот однажды дверь, ведущая в коридор и на улицу, тихонечко приоткрылась, и в комнату заглянул уже не мальчик, но еще и не юноша и, осторожно оглянувшись, зашел внутрь. Он не замышлял ничего дурного, просто они с друзьями в этот воскресный день, как когда-то в детстве, решили сыграть в прятки, а все укромные места неожиданно оказались заняты…
И почти сразу же скрипнула вторая дверь, и из-за тканой перегородки появилась не молодая, но и не старая женщина, такая же стертая, как и комната. Хозяйка по-доброму улыбнулась гостю и предложила выпить вместе чаю, который как раз заварился. Так без спешки и суеты на стол из буфета были поставлены две чашки с блюдцами и вазочка с печеньем. И мальчик, отчаянно робея, сел напротив Неё и постарался вежливо поддержать беседу, начав с извинений за вторжение.
А хозяйка лишь улыбнулась таинственно и грустно и пододвинула поближе к гостю угощение. Ободрила, поблагодарила за то, что отрок скрасил её одиночество, а уже через полчаса он свободно рассказывал своей новой знакомой всё, что не решался сказать родителям. А потом слушал тихий мягкий голос женщины и отпивал из заново налитой чашки травяной напиток одновременно с хозяйкой. И уходя в сумерки одним лишь взглядом спросил «А можно…», и получил в ответ тихий смех и приглашение заглядывать в любое время.
Так все начиналось несколько лет назад. Так решила Судьба.
В следующий выходной, когда подросшие мальчишки, уже не посещавшие воскресную школу, где учили только читать, писать и немного арифметике, и не работающие в этот день, как и их родители, собрались вместе, один из них незаметно отделился от общей компании и, поманив за собой двух друзей, скрылся в переулке. А через десять минут все трое, отчаянно стесняясь, постучались в дверь смазанной комнаты. И все повторилось почти в точности, как и неделю назад, только вместо печенья на столе была тарелка с кексиками, и чашек из буфета достали на две больше.
С тех пор не только по выходным и праздникам ребята заглядывали к гостеприимной женщине скрасить её одиночество, но и заходили вечерами. И каждый раз она с легкой улыбкой слушала об их маленьких радостях и печалях, а потом рассказывала своим мягким тихим голосом о мире и жизни, да так увлекательно, что часы пролетали незаметно, а остывший чай из чашек отпивали только одновременно с хозяйкой. А потом друзья стали иногда приводить своих приятелей и хороших знакомых.
Прошли месяцы и годы, ребята выросли и стали заглядывать реже, но их глаза горели ярче, чем в детстве. А за чаем хозяйка всё реже рассказывала свои тихие притчи и истории, а гости всё чаще восторженно спорили друг с другом. И вот настал тот час, когда повзрослевшие мальчишки, юноши, собрались вместе вокруг стола, расселись вдоль пустых стен и поняли, что одинаково хотят другой жизни в своем городе и стране, хотят сделать мир лучше.
С тех пор повзрослели они, и огонь в их взглядах часто оказывался укрыт за страхом и решимостью. Юноши опоясались кинжалами, достали мечи и часто появлялись лишь на несколько минут оставить письма и поприветствовать женщину с грустной улыбкой. А если у них было время, то как когда-то, в первые месяцы знакомства с хозяйкой стертой комнаты, они рассказывали ей за чашкой чая о своих делах, а она, улыбаясь, их слушала, ободряла и провожала в ночь. И ждала их снова.
Потолок в комнате стал немного темнее от копоти сгоревших свечей, ширма стала почти сливаться с выцветшими стенами, а занавеска отгорела и стала казаться серой. Только буфет, стол и стулья темнели яркими пятнами цвета потемневшей вишневой древесины. Когда не было никого из гостей, это место казалось пустым и безжизненным.
И вот входная дверь распахнулась и захлопнулась с громким стуком за спиной вошедшего мужчины. Пришедший уверенной походкой подошел к окну и, выглянув в переулок, задернул плотнее штору. В это время хозяйка вдруг возникла за спиной у гостя. Если бы её увидели её мальчишки, то, наверное, не узнали бы, ведь без привычной мягкости черты её лица преобразились, став ярче и контрастнее, да и сама она казалась на дюжину лет моложе. Сейчас она была почти чужая в этой комнате, в которой не за что зацепится взглядом.
Мужчина надвинул черную шляпу ниже на лицо так, что оно полностью скрылось в тени, обернулся и бросил под ноги женщине газету. «Ты довольна? Видела, что опять натворила?», как будто спросил он. А она вместо ответа улыбнулась, на секунду слившись с комнатой, и неспешно села за стол, но не сделала даже намека на движение к буфету за чашками для себя и гостя.
- Когда же ты успокоишься!? – с болью и злостью почти выкрикнул гость. – Раз за разом повторяется одно и то же, - чуть тише продолжил он.
А женщина вновь грустно и горько улыбнулась и промолчала. Мужчина же лишь сильней разозлился.
- Полюбуйся, открой, прочти газету. Они же мальчишками были, им ведь всего по пятнадцать-восемнадцать лет. И они уже революционеры! «За свободу! За одинаковые шансы для кузнеца, пахаря и аристократа! Долой неравенство и социальные привилегии!». Ты думала, я не узнаю за этими лозунгами тебя? Что это твои идеи и мечты о мире без притеснения, в котором каждому по заслугам и способностям воздастся, они поднимают на щит, я не догадаюсь! – мужчина помолчал и продолжил с горечью и презрением: - Только почему каждый раз эти твои идеи оказываются… дорога к твоей цели залита кровью вот таких юношей! – и взглядом добавил обвинение «Жестокосердечная дрянь!».
- Ты не прав. – Наконец-то женщина решила ответить, и в её голосе сквозь твёрдость явно слышались злость и боль. – Каждый из них мне если не как сын, то как внук. Но это их выбор.
- Это не их выбор, а твоя борьба! Твои идеалы! Чтож ты сама за них не борешься?! Вышла бы хоть раз вместе с юнцами на баррикады, сама бы пролила чужую кровь, не побоялась запачкать собственные руки! Тогда бы у них появился хотя бы шанс на успех. Но ты раз за разом остаешься в стороне, - если было бы куда, то гость бы презрительно плюнул, но плюнуть на пол ему не позволило воспитание. – Не говори, что они тебе словно дети. Матери не посылают сыновей на смерть. Открой газету, прочти о том, как восстание твоих марионеток провалилось. – Мужчина помолчал немного, но так и не дождался, чтобы собеседница притронулась к лежащим на полу листам, поэтому продолжил. – Завтра казнь. Приди хоть попрощаться с ними.
- Не могу, – а в голосе лишь грусть, боль и усталость.
- Ты просто бросишь их, предашь, оставив одних.
- Нет! Поэтому и не пойду. Ты говоришь, что я расчетливо посылаю раз за разом мальчишек умирать. А я могу рассказать тебе о каждом, кто раз за разом начинал революцию. Я всех их помню, ведь они дети мои! Но как я могу пойти туда, если они сами, слышишь, САМИ решили быть свободными и сделать всё, что смогут, чтобы свобода стала для всех. Если я приду с ними и подниму оружие, то тогда они будут бороться не за свою веру, а за мои слова, если я приду на их казнь, это будет значить, что я их больше не жду тут, что я смирилась с их поражением, что я ПРЕДАЛА их! – Она замолчала, чтобы перевести дыхание и успокоиться после собственного крика. – У тебя нет права обвинять меня. Эту вечность нам коротать вместе, но я знаю, зачем живу, а ты? Зачем тебе твои тысячелетия, если ты прячешься по углам, боясь заговорить и поделиться накопленным за прожитые годы? Ты говоришь, что я заливаю кровью дорогу к своей мечте, но ты не прав. Ты каждый раз приходишь обвинить меня, но за собственным криком не слышишь моих слов. Уходи. – Злость, прорвавшаяся криком, сгорела, оставив в голосе лишь боль, печаль и скорбь, теперь женщина говорила тихо и смотрела на своего собеседника глазами старухи. – Уходи и больше не появляйся в моём доме до тех пор, пока не захочешь услышать кого-нибудь кроме себя. Оставь меня, я хочу оплакать своих чад.
И комната за минуту опустела. И больше никогда в ней не раздавался смех и споры, а хозяйка не доставала из старого буфета синие чашки и что-нибудь из сладкого. Да и сама хозяйка больше не появлялась из-за серой ширмы. Так комната постепенно укрылась пылью… а через пять лет дом перестал существовать. Пожар.
========== Осколок №3 ==========
Остановка поезда на этой всеми забытой крошечной станции длилась ровно одну минуту, и было удивительно, что десятивагонный пассажирский поезд не пролетел мимо этой зарубки на своём пути. Но поезд не только остановился, но и выпустил на низкий перрон, такой, что на него пришлось спрыгивать, пассажира – одетого в серую куртку мужчину лет сорока.
- Привет, старина! – окликнул озирающегося гостя представительного вида человек, с комфортом расположившийся на лавочке возле будки «Касса».
- Привет, Айдемирка! Сколько мы с тобой не виделись… - гость подошел к своему другу и от души пожал ему руку.
- Да год уже, с тех пор, как я на родину деда уехал, Дима. А вот тут тебя не было лет тридцать. Помнишь, как тогда на месяц в летние каникулы нас сплавили?
- Конечно! Это были лучшие каникулы…
Мужчины не спеша направились к припаркованному невдалеке автомобилю, увлеченно вспоминая прошлое. А вспомнить было что! Айдемир и Дмитрий познакомились, когда им было по пять лет и с тех пор подружились. Они вместе росли, ходили в одну школу, вместе бегали на танцы и увлекались математикой. Потом они поступили в университет и окончили факультет теоретической математики… А потом, вместо аспирантуры, им пришлось выживать среди неразберихи и беззакония и работать грузчиками по двенадцать часов в день. Но парни не сдались и уже через несколько лет смогли не упустить счастливый случай и выбиться в люди. Уже к тридцати годам они смогли добиться успеха: престижная работа, достаток, семьи и журналы о прикладной математике по четвергам. Следующие десять лет пролетели словно краткий миг, а город, в котором они жили, за эти годы изменился почти до неузнаваемости. Не стало тихого уютного дворика их детства, вместо любимого парка появилась стоянка и когда-то трёх и пятиэтажные дома сменили небоскребы. А потом Дмитрий поднялся еще выше, а Айдемир уехал со всей семьей в горную деревню к деду. Им в тот год исполнилось по сорок лет.
Нет, они не ссорились, они не перестали быть друзьями. Просто Айдемир устал от большого города, а Дмитрий, наоборот, за редким исключением не мог и часа пробыть в тишине, ему было необходимо действовать. Друзья, расставаясь, договорились встретиться как только у вечно занятого Димы появится возможность взять отпуск. И вот мужчины снова встретились и уже добрались до первых домов, стоящих вдоль узких извилистых улочек. Машину пришлось оставить на окраине – дорога не позволяла протиснуться автомобилю.
Деревенька же оказалась живописным местом, выглядящем так же, как и тридцать лет назад. Вот из крайнего дома, протяжно скрипнув дверью, вышел, опираясь на посеревшую от времени трость, старый-престарый дед. Тяжелыми шаркающими шагами он добрел до лавочки, вкопанной возле сирени, и, сложив ладони на клюке, оперся подбородком на руки.
- Айдемирка, это тот, о ком я подумал? Мне не мерещится? – застыв на месте, громким шепотом спросил Дмитрий.
- У тебя нет глюков, это он – старик. Сколько его помню, он всегда был дряхлым.
- Тогда он уже чуть не рассыпался. Не думал, что он всё ещё жив. Сколько же ему лет?
- Никто не знает, - пожал плечами Айдемир. – Пойдем. Мой дед рассказывал, что когда он был ребенком, старик уже был очень и очень стар. И так же каждый день в любую погоду выходил посидеть на лавочке.
- Что, и всё? Он больше ничего не делает?
- Да. Вся его жизнь – это смотреть на дорогу, сидя рядом с сиренью. В прошлый приезд ты не обратил внимание, но у нас его очень уважают. Каждая семья по очереди выделяет кого-нибудь следить за порядком в его доме и готовить еду. А иногда к нему в гости приезжают странные люди. Они ни с кем из местных не разговаривают, да и не задерживаются у нас. Просто подходят, садятся напротив, а через час-другой оставляют подарки и уезжают. И ни один из них не приехал дважды!
- Жуть. И никто не знает что это за типы?
- Точно никто не знает, но поговаривают, что это его правнуки приезжают знакомиться с предком. Ну всё, мы пришли. Давай в дом, там уже обед должны были накрыть в твою честь.
А на следующий день Дмитрий увидел, как к старцу прибыл очередной гость – юноша лет восемнадцати. Парень почтительно поклонился деду, устроился прямо на земле напротив лавочки и что-то тихо начал рассказывать, потом оставил сверток с гостинцем и ушел вниз, чтобы больше сюда не возвращаться. А старик всё так же продолжил смотреть мутным невидящим взглядом на пыльную дорогу, лишь вздохнул обреченно, когда гость скрылся из виду.
Просто напросто бессчетное количество пра- пра- прадед благословил очередного правнука и пожалел о том, что он бессмертен и через несколько десятков лет ему принесет очередной потомок историю о жизни и смерти. И вновь молодые будут жить, взрослеть, стареть и умирать, а он будет ждать. Ждать целую вечность. Горькую старческую вечность.
========== Осколок №4 ==========
Веселый крик «Увидимся завтра», смех, шаг, слепящий свет и визг шин. А в следующий момент Вася оказался в незнакомом месте: из зыбкого белого марева постепенно появились широкая светящаяся полоса и молодой парень с выцветшими глазами, сидящий на ней.
- Простите, извините, если отвлекаю, но не могли бы подсказать мне, куда я попал?
- Конечно, отчасти я для этого тут и нахожусь. Вы на Пороге.
- На Пороге куда?
- На Пороге в Вечность, в загробную жизнь.
- То есть я умер?
- Конечно.
- И я должен переступить Порог? И что случится после этого?
- Как хочешь. Можешь вернуться назад, на Землю и прожить новую жизнь, но тогда эта твоя жизнь забудется и перестанет для тебя существовать. А можешь пройти дальше и уйти в вечность, в мир, в котором ты навсегда останешься в своем лучшем возрасте и сможешь гулять среди любых пейзажей, найти ушедших друзей…
- А если кто-то еще жив?
- То ты можешь дождаться того человека.
- Тогда я пройду и подожду с той стороны Порога. Надеюсь, ждать придется долго.
Когда Вася перешел через Порог, то совсем не изменился. Он сел рядом с чертой и стал наблюдать. Тут Привратник обернулся и, усмехнувшись, заметил.
- А ты, оказывается, умер счастливым. Обычно люди меняются, выбирая лучший момент своей жизни.
Шли дни, недели, месяцы складывались в годы. К Порогу подходили и подходили люди, кто-то его переступал черту, кто-то возвращался, кто-то ждал. И вот Появилась Она – Катя. Она постарела и погрустнела, каждая черта её твердила о тяжело прожитой жизни. После краткой беседы с Привратником Катя решительно перешла черту и… стала семилетней девочкой в салатового цвета нарядном платье.
- Катя! – окликнул девочку Вася.
- Здлавствуйте. А откуда Вы знаете меня? Дядя, а вы Кто?
- Катя, Катенька, ты меня не помнишь? Это же я!
- Не-а, не помню. А мы подлужимся? – девочка очаровательно улыбнулась и залилась звонким смехом. А Вася, застонав, рухнул на траву: он мечтал о вечности с любимой девушкой, с которой был так счастлив, а она была счастливее в детстве. Ему стало горько от её веселого смеха.
========== Осколок №5 ==========
Этот городок нельзя назвать ни большим, ни маленьким, он не был ни красивым, ни строгим. Этот город был невзрачным, серо-пасмурным, но столько, сколько существовала Империя, столько и существовал этот город, ведь в нем располагалась Главная Канцелярия. Каждый день десятки писарей, секретарей, помощников и министров шли в старый замок, стоящий в центре, и разбирали бумаги, стекающиеся сюда со всей Империи.
Этим серым утром привычный порядок был чуть заметно нарушен: солидный седеющий третий помощник начальника архива выхватил из потока служащих молодого скромно одетого человека с аристократическими повадками.
- Ваше Высочество, простите, что не могу поприветствовать Вас как положено, ведь Вы у нас инкогнито, - тихо проговорил встречающий, осторожно посматривая по сторонам. – Я буду Вас сопровождать, если Вы не против небольшой экскурсии.
- Хорошо. Сделаем вид, что я новый работник в Архиве, - кивнул головой принц. – Если у людей появятся сомнения, шепните им по секрету, что я с внеплановой неофициальной проверкой.
Седовласый едва заметно поклонился и жестом предложил следовать за собой. Когда они обошли уже почти половину контор писцов, занятых копированием книг и документов, и заглянули в зал секретарей, сотрудники, склонившиеся над заваленными свитками и бумагами столами, начали отвлекаться и потягиваться, перекидываться вопросами и собираться сделать перерыв. Принц, с сопровождающим тоже решили устроить поздний завтрак. Они вместе с собирающимися в группы служащими вышли на просторный внутренний двор и расположились в углу в тени старого клена.
- У вас всегда так? – рассматривая отдыхающих людей, спросил принц.
- Почти. Во дворе во время перерыва отдыхаем только летом в хорошую погоду. Если идет дождь или холодно, то обычно облюбовывают вон те галереи, – помощник начальника архива указал на два ряда маленьких окон на третьем и четвертом этажах и полукругом опоясывающие двор. – Сами перерывы принято устраивать через пару часов после начала работы, после полудня и за пару часов до окончания дня. Работу писцы заканчивают в три часа пополудни, а секретари тогда, когда их отпустят их начальники. Министры, их помощники и начальники контор работают до заката.
- А это кто? – гость показал на жмурящегося на солнышке в одиночестве юношу, одетого в форму младшего секретаря.
- Это Уруши, он подает большие надежды, - как-то грустно и с легкой неприязнью ответил помощник.
- А почему он один?
- У нас его никто не любит, - мужчина запнулся и чуть смущенно начал оправдываться. – Нет, мы ему не мешаем, не устраиваем никаких пакостей, как это бывает. Он хорошо работает, хоть и ошибается, но не чаще и не больше, чем остальные. Он очень быстро читает, поэтому когда он станет помощником, то ему не будет цены, к тому же в отличие от остальной молодежи он вдумчив, уравновешен… но не любят его у нас, - после небольшой паузы помощник бросил взгляд на Уруши и продолжил. – Старшим не по статусу с ним общаться, да и он не рвется в их круги, а по сравнению с молодыми, он кажется слишком взрослым. Вот и получается, что с ним никому не хочется общаться.
- Как он тут работает тогда?! – удивился принц. – Может ему больше бы подошло быть вольным писцом или еще кем-нибудь?
- Насколько я помню, у него не было особого выбора. Он появился в городе лет пять назад. С ним была старая больная женщина, видимо, его мать. Ему были нужны деньги, чтобы её содержать, причем не раз от раза, как у вольных писцов, а постоянно. Вот и пошел парень на службу. Так и остался, снимал комнатку тут не далеко.
Пока длилась неспешная беседа, отдыхавшие служащие начали расходиться. Принц со спутником тоже продолжили обход контор. Но стоило им пройти пяток залов, как в коридоре послышался непривычный шум, настороживший всех – среди этого шума явно слышался лязг и звон металлов. Вскоре в зал ворвались несколько человек в броне, при мечах и с заряженными арбалетами в руках.
- Не дергайтесь. Мы найдем одного человека и удалимся. Занимайтесь своими делами и останетесь целыми и невредимыми, - пробасил закованный в латы главарь и, оставив двух воинов, ушел проследить за захватом остальной части замка.
Принц, спрятавшийся в эркере возле окна, как только понял, что в комнату должны ворваться не самым дружественным образом настроенные люди, нервно сглотнул. Он сразу понял, кто его ищет: уже два года, как тайная полиция узнала о заговоре, но до сих пор не удалось переловить всех злоумышленников. Но его размышления были прерваны спокойно прошедшим между стражниками один из младших секретарей с пачкой бумаг. Вновь появившийся невозмутимо окинул взглядом вооруженных людей и направился к свободному столу, как раз расположившемуся рядом с эркером.
Уруши, а это был именно он, мельком взглянул на побледневшего принца и обратился к его спутнику.
- Сэр Ткона, как хорошо, что Вы оказались здесь. Подпишите, пожалуйста, разрешение на получение из архива документов о военных закупках за этот год, - юноша протянул бумагу, выуженную из только что принесенной пачки, и жестом пригласил подойти к столу, на котором стояла чернильница и лежали перья. – А Вы не слышали, младшие писцы архива не нашли или еще ищут тот отчет, что просил найти Министр Торговли? – Уруши едва заметным кивком показал на затаившегося принца, когда сделал акцент на некоторых словах.
- Да, они его еще ищут, но им осталось просмотреть совсем немного, - медленно кивнул сэр Ткона, подтверждая подозрения секретаря. – Я бы хотел отрядить для этого дела еще помощников, но не смог выбрать подходящих людей.
Глаза молодого человека блеснули, но он остался невозмутим. Секретарь продолжил обмениваться ничего по сути не значащими фразами с помощником начальника архива, пригласил его дать пару советов по какой-то из бумаг и они вдвоем склонились над столом по очереди черкаясь в документе. Через несколько минут Уруши бросил взгляд на всё еще прячущегося принца, потом через окно выглянул во двор и продолжил:
- Сэр Ткона, может новенькому уже пора не только смотреть за нашей суетой. Пусть с нами поработает над этим документом.
- Да, думаю ему это будет полезно, хоть он и будет потом работать в другом отделе.
Принц недоверчиво покосился на Ткона и Уруши, но когда один из них кивнул, а второй сделал приглашающий жест, всё же вышел.
- Вот смотри, что ты скажешь на эту фразу? – Уруши подвинул лист к «новенькому».
На бумаге внизу переписки секретаря и сотрудника архива крупными быстрыми буквами был написан один вопрос: «Если я выведу Вас из замка, Вы сможете добраться до безопасного места?». Принц, немного подумав, обмакнул перо в чернильницу, убрал о её край крупную каплю, и ответил «Да». Далее секретарь уточнил кто знает Его Высочество в лицо и начертил схему части внутреннего дворика, указав на ней вход в потайной лаз, заканчивающийся далеко за замковой стеной.
- Я перепишу всё это начисто. А сейчас может пройдем в Архив?
- Да, я тоже об этом думал. Да и нашему молодому сотруднику не помешает узнать туда дорогу.
Уруши захватил стопку бумаг, еще одну он вручил принцу, и вся троица вышла из комнаты. Охранники, слышавшие весь разговор, но не видевшие переписки, их не остановили. Встреченные в коридорах и на лестнице стражники тоже ничего не заподозрили – перед ними были обычные «крысы бумагомаратели», традиционно презираемые военными и стражей. Но когда они уже подходили к своей цели, в стену перед ними врезался арбалетный болт.
- Ваше Высочество, Вы же не думали ускользнуть от меня? – ехидно спросил давешний главарь, опуская разряженный арбалет. За его спиной стояли еще человек десять вооруженных людей.– Я давно уже жаждал нашей встречи…
- Бегите, я их задержу, - с чуть заметной радостью прошептал секретарь.
- Но… - начал было помощник начальника архива, но осекся, увидев улыбку парня.
- Бегите, - повторил секретарь и, дождавшись кивка принца, пошел в сторону вооруженных людей.
Секретарь и принц рванули вперед одновременно, хоть и в разные стороны, а сэр Ткона замер. А тем временем арбалетчики растерялись: им был дан приказ взять принца живым, поэтому они не осмелились стрелять в него, как и не решились выпустить болты в безоружного, бегущего к ним. И они сильно ошиблись! Уруши сбил с ног главаря, причем с такой силой, что закованный в латы мужчина свалился плашмя и, ударившись о камни двора головой, потерял сознание. Остальные, не имея четких указаний на случай такой безумной атаки, начали бестолково нападать на молодого парня. Кто-то попытался его подстрелить, но чуть не задел своего же, кто-то потянул из ножен меч. Но все они сосредоточили своё внимание на улыбающемся Уруши, потеряв из виду принца.
Не прошло и пяти минут, как безумец был изранен и устал уворачиваться от ударов. Но когда один из мечей пробил грудь юноши насквозь, Уруши засмеялся и на весь двор полыхнуло.
Когда огонь, неожиданно охвативший всю середину двора, почти погас, перед удивленным взглядом сэра Ткона предстала ужасающая картина: обожженные до полусмерти арбалетчики валялись беспорядочной кучей, кто-то из них стонал, кто-то уже не шевелился. Но самым удивительным оказалось то, что вместо мертвого Уруши в самом центре недавнего буйства пламени на покрытых копотью камнях лежал младенец. Когда седой помощник подошел к нему, он увидел узор из рун, вьющийся от запястья до локтя на каждой руке.
- Феникс… - благоговейно прошептал он, беря на руки ребенка и заворачивая его в полу форменного сюртука.
***
С попытки захвата замка Главной Канцелярии прошла неделя, и вот на этот раз с официальным визитом в город приехал принц. После всех положенных по этикету приемов к нему в покои был приглашен сэр Ткона. Принцу уже доложили о том, что произошло во время его побега, но никто не знал подробностей и вот сейчас его гость, рассматривая вино в бокале, монотонно рассказывал о том страшном дне.
- Знаете, Ваше Высочество, когда Уруши бросился на мечи и арбалеты и крутился среди отточенной стали, он выглядел счастливым. Он не колебался, не боялся ошибиться, он делал что хотел. Когда я смотрел на его улыбку, я понимал, как тяжело на самом деле ему было среди нас – бумажных человечков, такая работа его убивала вернее, чем арбалетный болт в сердце. Мне жаль его, - тихо закончил свою речь помощник начальника архива.
- А что с ним стало дальше? – так же тихо уточнил принц.
- Ничего. Его мать, когда ей сказали, что он погиб во время атаки на замок, окончательно слегла и умерла через три дня. А мальчик сейчас у меня дома, за ним присматривает моя дочь.
- Сэр Ткона, а что Вы думаете о том, чтобы переехать в столицу и приступить к службе при дворе?