Когда-то она мне говорила: "ту-ру-ру!" И все было понятно, потому, что любовь. А когда перестала, то началось не Бог весть что. Но ведь в ту пору било ключом чувство, и поэтому все было однозначно определено.
Я считаю, всему виноваты пороки, от лени зерна которых садят по осени. Иначе говоря, когда очерняют работой, и бытом, и особым злым комфортом, то слова становятся ясными, упругими, и конечно неинтересными.
Чтобы очистить взгляд на вещи, она многократно летала на трамвае вокруг Чистых прудов. Чтобы проверить очистку, контроллер, подходил к ней, вздыхал и менял монеты на разрешения к движению. Чтобы помыть полы в памяти, спала 6-и часовой улисс после "чистых" и изгоняла с себя модернизм Джойса. Чтобы менять подпространство, топтала замшей листву. перекрасила в темные, в известь и наконец в осенне-кленовые краски Москву и задушила рыбу на военном заводе. Когда она произнесла: "уже достаточно", рабочие переглянулись, и памятник по ее проекту скрепили цементом. Тогда же принцип неопределенности предстал железобетонным. Выходить выть под Луну в разных концах всемогущей столицы они еще пробовали.
Я чаще смотрел, как она кружит в трамвае, ругает рабочих, мешает бетон в рыбе, разбирает под покраску кирпичи Кремлевской стены, вырезает из полотна обоев кленовые листья и закручивает Улисс вокруг лампочки Жукова. Но из-за принципа фатализма к корыту не прилипал даже скотч. Сделать ничего не смог.
Теперь к началу кассеты. Когда-то я ей говорил: "ла-ла-ла!". И, знаете, все было понятно, потому что принцип Ферма оптимизировал лучи, а принцип Паули запрещал всякую пакость. А когда перестал, то началось не Бог весть что.