Месть беса

Татьяна Щербакова
МЕСТЬ БЕСА


Пьеса



НА СНИМКАХ:

Петр Первый, российский император.

Марта Скавронская – Екатерина Первая, супруга Петра Первого.

Абрам Петрович Ганнибал – предполагаемый портрет «арапа Петра Великого», прадеда Александра Сергеевича Пушкина.

Петр Андреевич Толстой – дипломат, сподвижник Петра Первого, прапрадед графа Федора Ивановича Толстого Американца. Портрет художника Иоганна Готфрида Таннауэра.

Александр Сергеевич Пушкин. Портрет работы О.А. Кипренского. 1827 год.

Наталья Николаевна Гончарова - жена А.С. Пушкина. Портрет работы А. Брюллова. 1831-1832 гг.

Николай Афанасьевич Гончаров - отец Натальи Гончаровой-Пушкиной

Иван Загряжский, предполагаемый отец  Н.И. Загряжской-Гончаровой, матери Натальи Николаевны Гончаровой-Пушкиной.

Наталья Ивановна Гончарова – мать Натальи Николаевны Гончаровой-Пушкиной. Неизвестный художник – после 1807 года.

Алексей Яковлевич Охотников – штабс-ротмистр, любовник императрицы Елизаветы, жены Александра Первого и, предположительно, фрейлины Натальи Ивановны Гончаровой. 1807 год.

Александр Первый – российский император - и его супруга Елизавета Алексеевна, урожденная Луиза Мария Августа Баденская.

Мария Антоновна Нарышкина, урожденная княжна Святополк-Четвертинская – фрейлина, жена обер-егермейстера Д.Л. Нарышкина, любовница Александра Первого. Портрет 1807 года. Мария была дочерью польского вельможи Антония Четвертинского, который стоял за сближение Речи Посполитой с Россией, из-за чего был линчеван варшавской толпой в разгар восстания Костюшко. Екатерина II велела вывезти его вдову с детьми в Петербург и взяла на себя устройство их будущего. Мать умерла, когда девочке было 5 лет; её воспитанием занималась мачеха.

Дмитрий Львович Нарышкин – муж Марии Антоновны Нарышкиной. Портрет работы Людвига Гуттенбрунна начала 19 века.

 Иван Александрович Нарышкин – князь, дядя Натали Гончаровой, отец убитого на дуэли Толстым Американцем Александра Нарышкина. На свадьбе Пушкиных был посаженным отцом невесты.

Федор Иванович Толстой Американец – граф, путешественник, сватал А.С. Пушкина к Н.Н. Гончаровой. Портрет неизвестного художника первой половины 19 века.

Сарра Толстая – одна из двух выживших дочерей  Ф.И. Толстого Американца и его жены  цыганки Тугаевой. Портрет работы П.Ф. Соколова. 1820-е годы.

Александр Сергеевич Грибоедов – дипломат, поэт.

Петр Андреевич Вяземский – русский аристократ, государственный деятель, поэт. Друг Пушкина, Жуковского, Толстого-Американца. Портрет К.Я. Рейхеля. 1817 год.

Александр Александрович Шаховской – директор императорских театров,  драматург, поэт. Гравюра 1820-х годов.

П. Каратыгин и И. Сосницкий – в ролях Загорецкого и Репетилова. 19 век.

Маска  племени Тлинкитов (Калошей) Аляска, племени, в котором жил Федор Толстой Американец.

Этнография тлинкитов, на экспозиции МАЭ РАН - зал Америка.

Татуировки на тлинките (справа). Подобная тем, которые сделал себе Толстой Американец.

Ритуальный танец индейцев.




ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:


Петр Первый – император российский

Екатерина Первая – жена Петра Первого, императрица

Екатерина Вторая – русская императрица

Абрам Ганнибал – абиссинский принц, тайно привезенный в Россию в детстве, приближенный Петра Первого

Александр Первый – российский император

Елизавета Алексеевна – жена Александра Первого, императрица

Александр Яковлевич Охотников – штабс-ротмистр, любовник  императрицы Елизаветы Алексеевны

Александр Сергеевич Пушкин – поэт

Наталья Николаевна Гончарова – жена Пушкина

Наталья Ивановна Гончарова – теща Пушкина

Николай Афанасьевич Гончаров – тесть Пушкина

Федор Иванович Толстой Американец – граф, сват Пушкина

Авдотья Максимовна Тугаева – артистка цыганского хора из Марьиной Рощи, впоследствии жена Толстого Американца

Петр Андреевич Вяземский – поэт, аристократ, друг  Пушкина

Александр Сергеевич Грибоедов -  дипломат, поэт

Александр Александрович Шаховской -  директор российских театров, драматург

Сарра – дочь графа Толстого Американца

Иван Александрович Нарышкин – князь, дядя Натальи Николаевны Гончаровой, посаженный отец на ее свадьбе с Пушкиным




ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ


Сцена первая

1704 год. Москва. Тайный дом на окраине, где живет беременная Марта Скавронская, вывезенная Петром Первым из штаба армии  Александра Меншикова. Марта сидит в кресле, Петр стоит у окна. Оба не одеты, видно, что  едва встали с постели.

Петр:

Что, друг мой, Катя,
Загрустила?
О чем печалишься,
Скажи мне.
Врачи пророчат сына,
А это – счастье наше,
Порадуйся со мной,
Екатерина!

Марта:

Уж целый год
Зовешь
Другим ты именем меня,
А я же помню свой народ…

Петр:

И зря.

Марта (словно не слышит):

Сон посетил меня –
О том, что далеко
Есть древняя страна,
Где Соломонова
Династия правление
Взяла,
Она себя потомком
Объявила
Библейского царя
Израиля
И создала обширную
Державу…

(Петр внимательно смотрит на Марту)

Все княжества
С успехом подчинила,
Не придавая
Внимания
Церковному исповеданью
Подданных.
Во сне привиделся
Мне мальчик,
Юный князь,
На нем мне показались
Знаки…
Его хочу иметь
Здесь талисманом!

Петр (смеется):

А не тяжел ли будет
Талисман на платье,
Где у тебя и так
Булавка на булавке?
Там разве хватит места
Для арапа?

Марта (закрывает лицо руками):

Я вижу – он сегодня
Раб в Серале,
Куда заложником
Его забрали
Для послушанья
Его страны
Турецкому султану…
Освободи
И привези!

Петр:

К чему не поспешишь
Ради беременной жены!
Да привезут тебе
Твой новый талисман,
Но ты уж извини,
Крещеным
Арапчонка-то прими,
Мне черти в доме
Не нужны!

Марта:

А кто окрестит?

Петр:

Сам крещу,
Я в Вильно еду,
И королеву Польши
Навещу
И на крещенье позову.
Не помешает нам веселье.
Уж скольких карлов
Я крестил,
Потом женил,
И талисман пойдет
Твой в дело,
В купели прополощем
Тело,
И если правильные знаки
На нем
Найдем,
То их не смоешь,
Не сожжешь огнем!

Марта:

Зачем меня ты так пугаешь?
Не для себя стараюсь,
Неужто ты не понимаешь?
Ценнее он,
Чем драгоценный камень,
Чем целый караван шелков -
Он полон знаний,
Которых сам пока не знает,
Его нам направляет
Соломон!
Он – тайна,
Забери его, и сам узнаешь,
Что я права,
Я это сердцем понимаю!


Петр:

Ну хорошо,
Я сделаю тебе подарок,
Распоряжусь Петру Толстому
И Савве Рагузинскому,
Чтобы тащили из Сераля
Посланца Соломона
В дом нашего с тобою
Рая!

Марта:

Тогда
Не ты мне
Сделаешь подарок,
А я - тебе,
Мой государь,
Вот в чем признаюсь…




ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ


Сцена первая

1763 год. Санкт-Петербург. Зимний дворец.  В своем кабинете императрица Екатерина Вторая принимает Абрама Петровича Ганнибала. После множества страданий, пережитых в сибирской ссылке, куда его отправил Александр Меншиков после  смерти Петра Первого, он снова на службе.

Екатерина:

Садитесь тут, Абрам Петрович,

(указывает ему на кресло напротив своего письменного стола)

Поскольку разговор
Меж нами
Будет длинный
И, может быть,
Покажется вам странным…
Дивным.


(Ганнибал осторожно присаживается на край кресла)

Екатерина (берет со стола исписанный листок):

Я прочитала ваше
Давнее посланье
Временщику,
Которого молили
Из Казани,
Еще и не доехав
До Тобольска,
О милосердии…
Итак, вот каково оно:

(читает)

«Не погуби меня
Ты до конца,
Пойми, кого ты давишь –
Гада,
Ту креатуру на земле,
Которого и червь,
Да и сама трава
Сильнее
И могут сего света
Лишить…
Нищ, сир и беззаступен,
Страны далекой сирота,
Наг, бос и жажден,
Помилуй ты меня,
Отец-заступник!..»

(кладет листок на стол)

А вы – поэт.
Послание хоть старо,
Но я восхищена
Его стихом высоким.
Однако
Оно, похоже, заклинанье?
Как только вы его
В Казани написали,
То Меншиков
Вдруг сам там оказался,
И потерял жену –
И именно в Казани,
Не выдержавшую наказанья
Ссылкой в Тобольск,
Где вы томились
В это время сами.
Но вы судьбы
Жестокой избежали…

Ганнибал (тревожно, крестясь, привстав с кресла):

Ваше величество,
Не я –
Отчаянье писало
За меня!
Не заклинанье
И не проклятье,
А мольба
В моем посланье,
Клянусь я Господом!

Екатерина:

Сядьте.
Не на суде вы,
Всего лишь –
В кабинете у меня.
Но я
Хотела бы узнать
У вас о необычном деле,
Которое вы выполняли
Для Великого Петра…

(Ганнибал садится и настораживается)

Наш разговор пойдет
О «черном черта яблоке» Адама,
Которым, как говорят
Священники,
Он Еву соблазнял,
О земляном орехе,
О «силе черта»,
Что еще там?
Ах, да –
«Нечистом плоде
Ада подземелья».
Тут от одних названий
Страшно,
А вы, как нам известно,
Петру в его посадках
В землю помогали
В Стрельне,
Так ли?
Так что вы там видали?
Мне это интересно.
Прошу вас –
Не лукавьте
И будьте тут предельно
Откровенны.
Все это очень, очень
Важно,
Поверьте, что
Речь идет о государстве!

Ганнибал (понурив голову):

Пришло же, видно,
Время признаваться…
Я все скажу,
Однако, государыня,
Вам, право,
Будет страшно,
Хотя не знаю
Целей ваших,
Но
Все, что знаю, изложу,
Куда деваться
Несчастному
Абраму!

(Екатерина, замерев у окна, напряженно смотрит на Ганнибала)

Ганнибал:

Орехи эти,
Как  известно,
Царь Петр
Завез к нам из Европы,
Где давно их ели,
Лечились и травились,
Умирали
И даже войны затевали.
А как к ним подойти,
Чтобы себе не навредить,
Немногие узнали.
Вот и решили
С крестным мы отцом
Заняться испытаниями,
На клумбах в Стрельне
Посадили…
Но что – не поняли и сами.
Мы думали лекарство
Создадим
Волшебное,
Поскольку увидали
На этих «яблоках»
Все царство подземелья.
Церковники не врали!
О том, что мы увидели,
Смолчали
И сами же от грядок отошли
Подале.

Екатерина (нетерпеливо):

Что, что увидели вы?
Говорите,
Мы тут одни,
И вы сегодня не в Серале,
Чтобы галантности
Произносить!

Ганнибал (еще ниже опуская голову):

Фигурами они и сверху-
Нечистые созданья,
Средь них шуты,
Уроды-горбуны,
Есть даже образ сатаны,
Но только избранные
Могут разглядеть
Те истинные лики,
Которые они, созрев,
Несут наверх
Из-под земли,
Действительно, из ада!
Волшебным глазом
Только можно рассмотреть
Эти ужасные картины!

Екатерина:

И это был твой глаз, конечно?

Ганнибал:

Нет!
Государь через стекло
В своем приборе
На них велел смотреть,
И я смотрел
И видел лики демонов
Уродливых и страшных,
Покрытых шерстью,
К телу их прилипли
Кошки и собаки
И были целым телом
Страшных бесов!
Младенцев мертвых
Видел я,
В песок зарытых
Лишь наполовину,
Головки их торчали из
Песка,
Хотелось выть
От ужаса!
Но, государыня,
Открою тайну:
Однажды, роясь
Среди черных яблок,
Кладя их под стекло,
Увидел Богородицу
С крестом
На покрывале,
Накрывшем голову ее…

Екатерина (взволнованно):

Все, все!
На этом мы закончим
Описанье
Посланцев подземелья.
Поставим точку там,
Где крест на покрывале,
Не знаю,
Чьем,
Но это все перекрывает
И говорит нам о другом…

Ганнибал:

О чем?
Я плохо понимаю…

Екатерина:

О том,
Что худа без добра
Нам не бывает!
И, значит,
С вами мы рискнем
Служить заставить
То, что люди
Предпочли б оставить
Черту,
Который насыщался бы
Без толку,
Жирея на свою потребу
И во вред народам
Яблоком подземным,
Дареньем людям
Бога!
Об этом говорит
Креста явленье –
Идем через страданье
К вере,
С нею – к насыщенью.
Господь нам дал вино и рыбу,
Дал тело – хлеб,
А Богородица дает
Волшебному ореху
Очищенье,
И крест ее – нам всем
Прощенье
И разрешенье
На великое спасенье
Людского рода
От недорода
Хлеба!

Ганнибал (подняв голову, с изумлением смотрит на императрицу):

О, государыня,
Провидица,
Спасли вы
Душу мне,
Избавили от черных мыслей,
Которые сидели в голове
С тех самых пор,
Как колдовал я в Стрельне
Над клумбой
С ягодой подземной!

Екатерина:

Не я
Тебя очистила
От скверны,
А Богородица,
Еще тогда,
Во времена Петра,
Заранее спасла она тебя
Для государственного дела.
Теперь твой путь в Суйду –
В своем поместье
Сажать ты будешь
Повсеместно
Сей земляной орех.
Без страха, но с надеждой
На спасенье
России населенья
В годину недорода хлеба.
Второй ты хлеб получишь
Для утоленья
Голода крестьян,
Особенно на землях,
Которые нам Петр завоевал
От шведов.
Там земли тощие – в песках,
Хлеб
Плохо зреет,
Но орех…


Ганнибал:

Да, государыня,
Я знаю,
Я сам растил его в песках,
В них вызревает
Яблоко Адама…

Екатерина (улыбаясь):

А все-таки, по-вашему,
За что сей плод
Священники так обругали?

Ганнибал (смущенно):

На круглом яблоке
Бесстыдно выступает
Росток,
Крючок,
Похожий…

Екатерина (едва сдерживая смех):

Вот как?
Всего лишь
Маленький росток,
Которому приписан
Смертный грех
Великого соблазна
И потеря Рая!
Не зря, выходит,
Открыла сумасшедшие дома
В монастырях я!

Ганнибал:

Однако,
Лишь за эти яблоки
Возьмусь
Я снова,
Священники
Меня к ответу призовут
И колдуном, и ведуном,
И всяко по-другому назовут,
Еще и наказание дадут!

Екатерина:

Никто не тронет
Вас, Абрам Петрович,
Против  Григория Григорьича
Орлова
Нет силы
На протяжении
Всей матушки России.
Навстречу всяких вредных
Разговоров,
Защиту выставить
Мы с ним готовы
В виде законов
И, главное,
Научных «разговоров».
Еще покойный
Ломоносов
Оставил нам свою
Программу
Экономического общества.
Его мы сделаем
Международным –
И лучшие умы Европы
Нас защитят
В статьях.
У Орлова
Есть друг сердечный –
Некий Болотов,
Хотя помещик молод,
Но обучился многому
В работе
На земле.
Напишет он трактат
О черном яблоке,
Пусть опыты
Над ним проводит,
А я его для пущей
Важности
Назначу управляющим
Моих усадеб.
Такая вот защита
Подойдет?

Ганнибал:

Да, государыня,
Я тут же приступаю,
В Суйду сейчас же
Отправляюсь!

(Встает с кресла и низко кланяется, удаляясь)

Екатерина (оставшись одна):

Прощай, прощай,
Колдун,
Пусть черные тела -
Твое и адского ореха -
Сольются вместе
И дадут
Народу пищу –
Святую или
Дьявола отрыжку -
Кто там в земле увидит?
Правители в веках
Разыгрывали риски,
Попробую рискнуть
И я!
А верно выбрала я колдуна
Великого Петра,
Который сам же был
Не без греха
И плутовства, и ведовства!
А вот с орехом черта дело
Увы, он не довел
До нужного конца!
Ну так зачем тут я?..


ДЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Сцена первая

1819 год. Петербург. Дом графа Александра Александровича Шаховского, директора  Петербургских театров, драматурга, на Малой Морской улице. Знаменитый «чердак» Шаховского. За карточным столом – гости: Петр Андреевич Вяземский, Федор Иванович Толстой Американец, Александр Иванович Тургенев, Денис Васильевич Давыдов, Василий Львович Пушкин. Шаховской спешит навстречу юному Александру Пушкину, который впервые переступил порог знаменитого «чердака» Шаховского. Знакомство с графом поразило поэта, но он  не подает виду, что внешность директора театров сильно испугала его.

Шаховской (пискляво):

Ну вот, и молодые –
К нам,
А то мы, старики,
Соскучились по чердакам
Искать волшебные стихи!
Но, вижу, вы их сами
Принесли,
Давайте,
Вместе почитаем
И выберем для сцены
Что-нибудь…
Вы знаете,
Вас дамы обожают!
Так вот, пусть почитают
И моих артистов,
Когда они все это
Прочитают
Громко перед ними!


Пушкин (вздрагивая от неожиданно тонкого голоса тучного горбуна, про себя):

Что за ужасный лик
У господина!
Да, может, маска
На лице,
А не само лицо
Смеющегося фавна?
И как он тучен,
Нездоров,
С горбом
Под круглой головою
С пучками пакли
На висках…
А голос!
Будто бы комар пищит
Над ухом…
Хотя – ведь он артист,
Наверное, всевышний
Сделал
Его странным
Для сцены,
И это – очень верно-
Совсем нет надобности
Ему гримироваться!

(Кланяется сидящим за карточным столом. Его дядя, Василий Львович Пушкин, встает,  обнимает племянника и  усаживает рядом с собой за стол, напротив Федора Толстого Американца. Шаховской тоже присаживается)

Тургенев:

Ну что, наш
Обожаемый Сверчок,
Покажешь ловкость
Нам в игре?

Шаховской:

Хотелось бы увидеть,
Насколько счастлив
Наш поэт
Не только в осмеянии
Великих,
Но и за карточным
Столом,
Откуда в Третье отделенье
Уж не потянут точно!

Толстой Американец:

Ну, ну, князь,
Негоже так шутить
Над малым,
Который днями
С Бенкендорфом
Пропадает
На свиданьях!

(За столом все дружно смеются. Александр Пушкин морщится, словно от боли)

Александр Пушкин:

Не вспоминайте, господа,
Неровен час – опять туда,
На это самое «свиданье».
Секретные агенты молодца,
Уж, право, затерзали,
И что только им надо
От меня!

(Вдруг обращается к Толстому Американцу)

Но, вижу,
Счастья не добиться
Мне рядом с вами,
Граф –
Вы передергиваете карту…

Толстой Американец (угрюмо):

Да я и сам это
Отлично знаю,
Но не люблю,
Чтобы мне это замечали!

Александр Пушкин (вставая из-за стола):

Ну что ж,
Тогда прощайте!
Мне пора.

(Уходит, за ним спешит его дядя. Следом встают из-за стола и остальные. Остаются только князь Шаховской и Толстой Американец)


Сцена вторая

На «чердаке»  Шаховского  двое – сам хозяин и его гость и постоялец Толстой Американец.

Толстой Американец:

Прости, князь,
Хотел я проучить
Сверчка из «Арзамаса»,
За злобные нападки
На тебя,
И если б получилась
У меня моя игра,
Полжизни
Отдавал бы долг
Сверчок
Тебе стихами.
Но этот молодец
В игре и сам хорош,
И глаз-то у него
Как востр!

Шаховской:

Да брось,
Такая нынче молодежь –
Спешит вперед
И натыкается на шпаги.
Да ты и сам такой…
Недавно был.
Но на себя ты
Нынче не похож!
Ну что ж,
Отринь свои несчастья
И расскажи мне,
Что удалось
Тебе собрать из слухов –
Мне это надобно
Для пьесы.

Толстой Американец:

На прощанье
Я сообщу такую тайну:
Сверчка действительно
Держали
Целый день
В секретном отделенье!

Шаховской (изумленно):

Вот странно –
А зачем –
Весь день?

Толстой Американец:

Как – зачем?
Секли, конечно!
Ну, прощай,
Пришла пора
Мне возвращаться
В Первопрестольную,
К семье…
Хотя какая там
Теперь семья?
Одна лишь Пашенька
Моя
Да холмиков могильных
Ряд –
Такие, брат,
Ужасные дела.
Однако загостился я
Тут у тебя,
Пора и честь мне знать.

(Уходит. Шаховской, оставшись один, расхаживает по комнате, довольно потирая руки)

Шаховской (разговаривает сам с собой вдруг ставшим грубым голосом, словно из подземелья):

Как неожиданно
Пришла пора
Мне расквитаться
С «Арзамасом»,
Который Вяземский,
Тургенев, иже с ними
Слепили,
Чтобы травить меня
За пьесу о Жуковском.
Насытившись
Премерзкими статьями
И гнусными наветами Сверчка,
Который только что
Был тут, проклятый,
С нами,
Они свой «Арзамас» закрыли
И будто позабыли,
Но лишь не я. Не я,
Уволенный из всех
Театров,
Влачащий жалкое
Существованье!
Теперь получите
Такую сплетню
О  милом «сыне»,
Которого злодеем
Воспитали,
Что не отмоется в веках.
И вы за ним.
Если останетесь вы живы!



ДЕЙСТВИЕ  ЧЕТВЕРТОЕ

Сцена первая

1820 год. Лето. Москва. Гостиная в доме  графа Федора Ивановича Толстого Американца  в Калошином переулке, в новом доме, который он купил  после смерти четырех дочерей. Сейчас у него в гостях князь Петр Андреевич Вяземский.

Вяземский (осматриваясь):

А страшновато тут у вас,
Федор Иванович,
Как будто не у русского
Помещика в гостях,
А в юрте алеута –
Вокруг такие штуки…
Что на себе они несут? –
Это не шутка
Играть в предметы ведовства!
Да и Калошин переулок,
Мне кажется,
Вы выбрали не зря –
Как будто в поселенье
Алеутов перебрались,
Тинклитов-калошей,
Не ошибаюсь я?
В одном лишь этом
Нет ли  колдовства?


Толстой Американец (смеется довольно):

Да-да,
И я тут первый амулет,
Князь,
На мне такие письмена,
Такие заговоры
И заклятья,
Как только Пашенька моя
Их не боится –
А, впрочем, она  сама
Из племени египетского
Дама,
Сама заворожит
И околдует колдуна!
Однако заговоры знает,
Что, видимо, нас с ней
Спасает,
Любовь же наша
Лишь крепчает -
И до того, что, знаете,
Намерен я
Жениться на цыганке!

Вяземский:

Ну да, ну да,
Да свет наш привередлив,
Вот беда –
Он примет ли графиню
Из цыганок?

Толстой Американец:

А кто не примет,
Того отвергну я,
Но, думаю, таких
Немного станет,
По документам
Пашенька моя –
Мещанка!

Вяземский ( с тревогой вглядываясь в многочисленные амулеты племени тинклитов - калошей с Аляски):

Но я пришел
Сказать вам о другом.
Наш Пушкин,
Бедный юноша,
Попал в серьезную опалу,
Поэта гонит царь
За эпиграммы
В Сибирь или
На Соловки…

Толстой Американец (оживленно):

О, эту крепость
Знаю я не понаслышке,
Мой прадед с сыном
Сгнили там,
Хотя царю Петру
Служили честно,
А уж его жене Екатерине…
Арапа Петр Андреич
Притащил,
Чей внук недавно,
Знаете, на «чердаке»
Меня учил
За карточным столом,
Как праведником быть!

Вяземский:

Конечно, помню я
Неосторожный выпад
Пушкина
У Шаховского.
Все вышли с чердака здоровы,
А наш поэт готов покончить
Счеты с жизнью,
В своем отчаяньи
Он сам  себе приблизил
Ссылку,
К счастью,
В Кишинев – мой тесть
Похлопотал.

Толстой Американец:

А, Карамзин,
Которого он так ругал?
Да я бы на месте нашего
Историографа
Жестоко отомстил
Юнцу,
Но Карамзин – с подмогой.
Не пойму!

Вяземский:

Из Пушкина растет
Большой поэт,
Нам надобно его беречь,
Вот почему
Вступились многие –
Жуковский тоже…
Однако кто же
Сплетню грязную
Пустил,
Что высекли его
У Бенкендорфа?

Толстой Американец (хохочет):

А, значит, Шаховской
Секрет не утаил…

Вяземский:

А чей секрет-то был?

Толстой Американец:

Мой!
Из слухов,
Которые я собираю,
Записываю
И распространяю,
Как анекдоты
Среди друзей,
А если надо –
И среди врагов.
Вы знаете, я тоже
Где-то литератор…

Вяземский:

Так, значит, Шаховской
Повел себя нескромно,
Так, значит, он - виной?

Толстой Американец:

Да говорю вам, князь –
Грех только мой,
А Шаховской лишь
Где-то повторил
Мой анекдот,
Из-за чего сыр-бор?

Вяземский:

Ах, вы еще не знаете,
Поэт наш болен тяжело,
Раевские в Гурзуф
Везут его
Лечить от воспаленья
В легких.
Но Александр горит
Желаньем
Вызвать на дуэль того,
Чье имя как обидчика узнает.
И вызовет,
Он собственного дядю
Вызвал!

Толстой Американец:

А я бы вам сказал:
Это – судьба,
Которая вновь
Протягивает видимые нити
От Пушкиных к Толстым.
Вот сами посудите:
Мой прадед
Притащил в Россию
Абрама Ганнибала,
А его сын,
Осип окаянный,
Женился на Толстой Устинье
Тайным браком
При живой жене
Марии Ганнибал,
Сказав попу, что, мол,
Мертва!
И дочь стащил,
Да не на тех напал –
Вернула на места своя
Императрица
И Осипа, и дочь,
Отняв наследную Суйду
Для девочкина садержанья.
Теперь же  и меня
Свела судьба
С потомком Ганнибала.
Господь детьми наказывает –
Так Библия сказала?
И, значит, Устинья наша
Будет отмщена
Не кем иным, а внуком
Адъютанта
Великого Петра!
Забавно…

Вяземский (встревоженно):

Да вы уж драться
Собрались
С юнцом,
Готовы вы убить его?
За что, на самом деле?
Неужто за упрек за
Карточным столом?
Скажите откровенно…

(В гостиную входит доктор, у него усталый вид)

Толстой Американец:

Что, родила?

Доктор:

Да, девочка…

Толстой Американец:

Жива?

Доктор:

Жива, но еле-еле.
Она, увы, уже больна!

Толстой Американец (вскакивая с кресла):

Но все-таки жива!
Бегу туда,
Простите, князь,
Не время
Нам обсуждать
Высокие материи,
Там Пашенька моя
Наверняка в истерике,
А…

(машет рукой и быстро уходит, на ходу  распоряжаясь лакею):

Чай барину сюда
И лучшего вина!

Вяземский (тоже встает и говорит лакею):

Нет-нет, любезный,
Мне недосуг,
Я ухожу,
Ты попрощайся за
Меня с хозяином.

(Уходит, зябко поеживаясь, глядя на таинственные ритуальные амулеты в гостиной)



ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Сцена первая

1823 год. Петербург. Вечер. Гостиная в доме Карамзиных. В гостях Вяземский, Жуковский, Грибоедов, Толстой Американец. Последний отводит в сторону Вяземского и беседует с ним один на один.

Толстой Американец:

Хочу я, князь,
Поговорить о деле
Важном для меня.
Вы знаете, судьба моя
Теперь навеки с Пушкиным
Заплетена,
И если я вначале лишь
Над нею насмехался,
То уж теперь-то
Знаю –
Что было – все не зря.

Вяземский:

Да что опять случилось
С вами?
Граф, вы пугаете меня.
Поэт и без того страдает
В далекую деревню
Заключен,
Покоя он на каторгах
Своих не знает,
К чему еще иные страсти –
Я вас не понимаю!

Толстой Американец ( в сторону):

Не понимает он меня!
А кто же сообщил тогда,
В двадцатом, Пушкину,
Что это шутка-то моя
Про порку в Третьем
Отделенье?
Хотя…
И сам желал я оглашенья!

(Продолжает вслух Вяземскому):

Я вспомню по порядку
Все, что было
С нами.
Считаю, что Пушкин
Бросался
Против меня
И вовсе не стихами…

Вяземский (удивленно):

А чем?

Толстой Американец:

Считаете, я думаю
О грязи?
Нет, мой друг,
Увы, о заклинаньях!

Вяземский (полушутливо):

Да что вы!

Толстой Американец:

Не верите –
Давайте по порядку.
Вот первое его
«Стихотворение»
По мою душу,
Что «Сын Отечества»
Размножил на страну:

«В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен.
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он,
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор
И теперь он, слава богу,
Только что картежный вор».

Я написал ответ убийственный:
«Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало.
В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл,
Презренным чту тебя, ничтожным, сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки
И вспомни, милый друг, что у тебя есть щеки».

И что же?
Греч  не подумал разместить
Отпор злодею
На своих страницах.
Я через год женился,
В «подарок» получил
Такое, что до сих пор
Не спится.
Он пишет Чаадаеву,
Что в ссылке
Забыл тревоги прежних лет,
А сам же стряпает
Проклятье –
К нашей с Пашей свадьбе.
Сам знаешь, каково
Оно,
Я прочитаю (достает листок):

Терпенье смелое во мне рождалось вновь;
Уж голос клеветы не мог меня обидеть,
Умел я презирать, умея ненавидеть.
Что нужды было мне в торжественном суде
Холопа знатного, невежды при звезде,
Или философа, который в прежни лета
Развратом изумил четыре части света,
Но просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картежный вор?
Оратор Лужников, никем не замечаем,
Мне мало досаждал своим безвредным лаем.
Мне ль было сетовать о толках шалунов,
О лепетаньи дам, зоилов и глупцов
И сплетней разбирать игривую затею…

 
Вяземский (улыбаясь):

Ну что, мой друг,
За заклинанье?
Всего лишь пылкое
Признанье
Поэта,
Пережившего
Счастливое выздоровленье.

Толстой Американец:

Он выздоровел –
Я-то заболел.
Любимая дочь Сарра,
Родившаяся под
Проклятьем
Потомка черного арапа-
Колдуна,
Больна,
Бедняжка чуть жива,
А ты же знаешь,
Уж скольких деток
Я похоронил.
Я каюсь за свои грехи,
Но тут  же эти
Заклинанья,
Которые зовут
Стихами
И читают,
Лишь умножая
Страдания мои и
Бедной Сарры.

Вяземский (рассеяно)

Мой друг,
Я вижу -
У вас у самого
Поэзии в избытке,
Напуганы судьбой,
Всего боитесь –
Я вас не узнаю,
Крепитесь
И не показывайте виду.
Смеяться будут вдруг –
Смотрите,
Наш Грибоедов
Все пытается услышать,
А этот уж обидит
Так обидит!

Толстой Американец:

Уже обидел,
Его смешная пьеса-
Про меня.
Пойду-ка, выясню,
Зачем так говорит
В ней Репетилов…

(Направляется к Александру Сергеевичу Грибоедову)

Толстой Американец (Грибоедову):

Приветствовать
Я рад поэта,
И наизусть уж выучил
Вот это:
«Ночной разбойник, дуэлист,
 В  Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
 И крепко на руку не чист.
 Да умный человек не может быть не плутом.
 Когда ж о честности высокой   говорит,
 Каким-то демоном внушаем:
  Глаза в крови, лицо горит,
  Сам плачет, и мы все рыдаем». 

Грибоедов:

Вы, граф, я вижу
Даже польщены,
А чем же недовольны?

Толстой Американец:

Польщен,
В историю вошел,
Но почему ты написал,
Будто я на руку нечист?

Грибоедов:

Так правду я сказал –
Всем известно,
Что в карты передергиваешь
И даже не скрываешь!

Толстой Американец:

И только-то?
Так бы и написал,
А то подумают,
Что серебро
В гостях я воровски таскаю!

(Все смеются. Грибоедов смущенно пожимает плечами и говорит словами Чацкого):

Не образумлюсь,
Виноват…

(Все аплодируют и Толстой Американец тоже. Но он снова отводит Вяземского в сторону и продолжает с ним  разговор)

Толстой Американец:

Князь, вы поймите,
Дуэли с Пушкиным
Теперь не избежать,
За все его стихи-
Проклятья
Я должен вашего
Поэта
Насмерть расстрелять
Иль заколоть
Острейшей шпагой.

Вяземский:

Да, видно,
Именно тому бывать –
Ведь Пушкин
Руку тренирует
Тяжелой тростью,
Чтобы точно в вас
Стрелять.
Но это невозможно!
Мне кажется,
Дуэль ваша
Вполне жестока
На словах,
Друг с другом
Принародно
Расплатились оба,
Остановитесь,
Граф!

Толстой Американец:

Слишком поздно!
Пусть знает –
Готовлюсь я убить его!
За сим прощаюсь.

(Раскланивается и уходит. Вяземский подходит к гостям)

Вяземский:

Господа!
Над нашим Пушкиным
Опять беда
Раскинула крыла.
Толстой Американец
Мне объявил –
Намерен он убить
Поэта,
Как только выйдет он
Из плена
Михайловского бытия.


Жуковский:

Сатиры злые иглы
В ответ на клевету
Ему покоя ему покоя не дают?
Но граф еще не знает,
Что Пушкина перо
На том не отдыхает.
Я получил главу
«Онегина»,
Давайте почитаем

(достает листок бумаги и разворачивает его):

"…А только в скобках замечаю
Что нет презренной клеветы
Картёжной сволочью рождённой
Вниманьем черни ободрённой
Что нет нелепицы такой
Ни эпиграммы площадной —
Которой бы ваш друг с улыбкой
В кругу порядочных людей
Без всякой злобы и затей
Не повторял сто крат ошибкой…"

(переворачивает листок)

Но тут весомая поправка есть
Такая:

«Я только в скобках замечаю,
Что нет презренной клеветы,
На чердаке вралём рождённой
И светской чернью ободрённой»…

Аукается «Арзамас»
И плутни Шаховского.
Теперь все Пушкин знает,
Нам надо защитить его.
Посмотрим, Шаховской,
Кто победит кого…
Напрасно граф Толстой
Надеется, что в черной
Книжечке его
Появится еще один мертвец,
Насквозь стрелой
Пронзенный!



ДЕЙСТВИЕ  ШЕСТОЕ

Сцена первая

1826 год. Осень. Москва. Цыганский табор в Марьиной Роще. Сюда Сергей Соболевский привез Александра Пушкина, освобожденного Николаем Первым из ссылки в Михайловском,  Толстого Американца  и Вяземского. К захмелевшим приятелям, отмечающим примирение поэта и Толстого Американца,  подходит цыганка и обращается к рассеянному и задумчивому Пушкину:

Цыганка:

Позолоти-ка ручку,
Миленький,
Я предскажу тебе судьбу!

Пушкин (дает ей несколько рублей):

Не надо. Однажды
Мне уже гадала
Небезызвестная Кирхгоф,
Она мне твердо
Обещала,
Что…

(оборачивается к Толстому Американцу)

Не ты меня, Толстой,
Убьешь,
А белый малый.
Ты же – черной масти,
Так что оставим
Эти страсти…

Соболевский (смеется):

Зайцам!

Пушкин (смущенно):

Ну да,
Они преследуют меня
Повсюду постоянно,
Уж столько навредили
Мне,
Что даже случаев
Не сосчитаю,
Когда обратно возвращался,
И лошадей мне
Распрягали,
А гости же напрасно
Ожидали!
Что за напасти,
Право…

Толстой Американец (подпевая цыганскому хору):

А, может,
Это Третье отделение
Удачно так
Маскировалось?
И, кстати,
В каком году
Гадал ты
У нашей
Александры
Филипповны Кирхгоф?

Пушкин (настороженно):

Да в девятнадцатом,
А что?

Толстой Американец:

Плохой для нас
С тобой
Был год!

Соболевский:

Ну вот!
Зачем же вспоминать
Тот год?
Сейчас же все наоборот-
Все славно так,
Нам хор поет…
Хотя мне Шаховской
Покоя не дает,
Как им судьба играет!
Уволен снова
Из директоров театров,
Теперь уж – безвозвратно!
Случилось это,
Александр,
Перед твоим приездом
На Москву
И встречей с императором.


Пушкин:

Как это странно!
То в девятнадцатом
Остался не у дел,
Теперь –
В двадцать шестом,
И без возврата,
Наверное, горюет
Наш славный Шаховской,
Ко мне он был внимателен
Когда-то…


Толстой Американец:

Это правда,
Его вниманием
Ты не был обделен,
Могу я подтвердить!

Соболевский (обеспокоенно):

Ах, граф, не надо!
Не тема
Эта тут для обсужденья –
Довольно грустновата…

Пушкин:

Однако
Раз начали
Мы перед этим тему,
Давайте уж ее продолжим
Скажи, Толстой,
А почему ты согласился
Помириться
Вдруг со мной?
Мне говорили –
Ты никогда ни с кем
Не соглашаешься
На примиренье…

Толстой Американец ( в наступившей за столом  тишине):

Ну не было иного
Выхода тут для меня.
Кем бы я был в глазах
Своих друзей,
Если бы прикончил
Лучшего поэта?
Нет уж.
Благодарю покорно,
Мне слава Герострата
Не нужна.
Ну а потом –
Дуэль была!
Ведь наши эпиграммы –
Все те же выстрелы
Из пистолета,
Мы оба в ранах.
Достаточно?

Пушкин:

Достаточно.

Толстой Американец (в сторону)

Поверил!
Да как бы так,
Не бросил я дуэли,
И доведу ее
Я до конца,
А вот какая будет голова
При этом виновата –
Уже совсем неважно
Для меня!

Соболевский (также в сторону):

Ох, как же Американец
Врет!
Признал великого поэта…
Да кто б тебе поверил!
Вон за соседним
Столиком сидят
Три «зайца» - офицеры,
Все донесут о нас
В то самое отделенье,
Откуда и пришел приказ
Толстому
За день до Пушкина
Освобожденья
Убраться
Из Москвы не медля,
И не куда-нибудь –
В Европу!
Приказ - от самого
Царя,
Которому готовили
Уж встречу здесь с поэтом,
А тут бы наш Толстой
С большого бодуна
На белой лошади,
Что прямо по гадалкину
Завету,
Примчался б
Драться на дуэли!

Вяземский (поднимая бокал):

Друзья, в иное
Надо верить –
В союз всех
Дружеских сердец.
Я предлагаю выпить
За любовь!

Соболевский:

Вот это славный тост,
Который  эту ночь
Волшебно завершает!



ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ

Сцена первая

1828 год. Зима. Москва. Кофейня на Тверской улице. За столиком – Александр Пушкин и Сергей Соболевский.

Соболевский:

Все слышал я про бал,
Про свет
Над головой богини,
Тебя сразивший,
Как мальчишку!
Но она девочка –
Всего шестнадцать лет!

Пушкин:

Ты знаешь, я
Женюсь на ней!

Соболевский:

Ну, Пушкин,
Не дури,
Зачем она тебе –
Совсем ребенок
И нет там никакой
Особой красоты,
Так – гадкий лебеденок.
Кто знает,
Что из нее  получится
Годочка этак через три?
Сбежишь, быть может,
Ты подальше,
Увидев колокольню
В бальном платье.
Ведь две других
Сестрицы – не ахти,
Сидят все больше
Взаперти.
К тому же, нет приданого,
Прости!
Семьей как жить-то станешь?

Пушкин:

Клянусь тебе,
Что жить я стану
Лучше всех,
А сам ты, Соболевский,
Колени первым
Преклонишь
Перед моей мадонной!
И в этом вот тебе мой крест.

Соболевский:

Невероятно - ты,
Вальмонт наш Петербургский-
Пошел наперекор Лакло
И стал таким послушным
Перед моралью, светом…
Погоди –
Да околдован ты!
Не зря Толстой тебя
По таборам таскал,
Надеялся он на
Большой скандал!
Послушай, здесь
Далеко нечисто
В этом деле,
Коли замешан
Граф Толстой.
Ты знаешь ли,
Что кровью связан он
С семьей,
В которой убил жестоко
Кузена Натали –
Внука барона Строганова,
Племянника ее отца,
Загряжского Ивана –
Прекрасного Нарышкина,
Мальчишку
Небесной красоты,
И все  за карточным столом,
Где дьявольские козни
Разводил Толстой,
Грозя всем кулаком.
Ну что за человек –
Да если таковой он есть,
Ведь говорят,
Что обезьяну съел,
Которая была ему женой.

Пушкин:

Но Вязмский все отрицает,
Он утверждает,
Что наш Американец
И вовсе
Не вкушал той обезьяны!

Соболевский:

Но кровь Нарышкина
Багрит его ладони,
А это – кровь Загряжских
Тоже,
И Натали то сватовство
Его отторгнет…

Пушкин (задумчиво):

Вполне возможно,
Однако,
Неизвестно, кровная ль
Родня Загряжским
Мать ее,
Наталья,
Которую Иван привез
С мамашей
Без имени и званья.
О, эта «парижанка» –
Тайна.
И почему-то ей,
Воспитаннице странной,
Досталось больше
Половины состояния
Загряжских,
Когда императрица
Выдавала ее замуж,
В благодарность,
Что увела она от
Супруги ее сына
Любовника –
Охотникова,
Знаешь?

Соболевский:

Да кто не знает!
Все красота.
Она с нами играет
И во всем мире покорят
Каждого – от короля
До самого последнего
Шута!
Да, кстати,
Мать Натали
Была так хороша тогда,
Что если бы сейчас…
Ну, словом, муж
Ее не зря сошел с ума.
Бедняга, сидит в их доме
Взаперти
Кричит, что слышит
Вся Москва –
Мол, полностью
Ничтожен я.
Ты следующей
Жертвою не  станешь?

Пушкин:

Да что там с кровью?
Продолжай…

Соболевский:

Ты сам все понимаешь –
Ежели кровь не та,
То и бояться нечего,
И Гончаровой
Нарышкина не жалко,
Поскольку
Вся ее «родня»
Давно уж точит
Зубы на наследство
От Ивана,
Которого наш император
Александр
Так обобрал,
В долгах оставил
Наследное поместье Кариан,
А Ярополец весь отдал.
А там –
Тыщ двадцать десятин
И два десятка с лишним деревень.
Прибавь сюда калужские заводы.
Вот с чем после отца
Осталась твоя теща.
Но дочерям не будет ничего!
Такая странная игра двора.
Ну станешь любоваться
Всем издалека.
А по большому счету,
Враги ей
И Загряжские,
И Строгановы.

Пушкин:

Да, да…
А с кровью надоумил ты меня,
Ну, там посмотрим,
На что сгодится
Странный алеут,
Чьи руки замарались
Там и тут…

Соболевский:

Уж если в самом деле
Невтерпеж,
Давай тебя посватаю
Я сам!

Пушкин:

Э, нет, дружок,
То дело не простое,
Сейчас ты тут смеялся
Над моей звездою,
А как поближе  подойдешь,
Так на колено сам пред ней
Падешь,
Прости, не доверяю!
Поручим это дело старикам –
Разбойнику Толстому
И злой загадочной мамаше –
«Парижанке»,
Я думаю, они друг другу
Пара –
Она - стрелу ему в живот,
А он ей – дьвола из рукава!
Вот так о чем-нибудь
Договорятся.
И не беда, если
Не сразу.
Ведь я – Вальмонт ужасный,
Как ты говоришь,
А не старик,
И, значит, время
Для меня так быстро
Не бежит.

Соболевский:

Ну и прекрасно,
Вот только… зайцы!

Пушкин (помрачнев):

О, да,
Большая, брат,
Они беда.
Еще луна
Ходила б
Справа от меня.
Вся в этом сила!
Ну ты не смейся,
Таков уж я!



Сцена вторая

Москва. Большая Никитская улица. Рядом с домом Гончаровых. Стоят Пушкин и Федор Толстой Американец.

Пушкин:

Быть может,
Вы удивитесь граф
Просьбе моей
О сватовстве…

Толстой Американец:

Кого же приглядели,
Александр Сергеич,
У нас в Москве?
Хотя, невесты тут
Всегда на загляденье!

Пушкин:

Хочу вас попросить
Отнесть мое прошенье
Быть принятым
У Гончаровых –
Да вот же здесь!

(Показывает на дом Гончаровых)

Вы их сосед
По Полотняным,
Они вас знают…

Толстой Американец (тяжело вздыхая):

Да знать-то знают,
Но только было
Это так давно…
Наталья Николаевна
Не родилась еще,
Когда к сестре
В калужское поместье
Был сослан
Под конвоем я
За дерзкую дуэль
С Нарышкиным,
А он ведь
Ей кузен…

Пушкин:

Все это знаю,
Но, думаю,
Что нет теперь причин
Не ладить с вами
Гончаровым:
Вы смыли кровью на войне
С Наполеоном
Свои грехи,
И если государь уж
Вас простил,
То…

Толстой Американец (вдруг сильно оживившись):

Да я готов
Идти хотя б сейчас,
Однако, все-таки
Пойду домой
И приготовлюсь.
Потом вам доложу  –
Что будет там и как,
Ну а сейчас бегу,
Бегу, бегу,
Пока прощайте!

(Быстро уходит)

Пушкин (задумчиво глядя ему вслед, говорит сам с собою):

Беги, беги, колдун!
Тебя навеки проклинаю,
Но волею своей
Служить себе
Я заставляю.
Пусть будет рай иль ад,
Я этого не знаю,
Но все должно быть так,
Как я хочу,
Как я желаю,
Чтобы в объятиях моих была
Красавица,
Чтобы меня желала,
Она моя мечта,
Она моя судьба,
Пусть заплачу сполна,
Сколько потребуется,
У врат самого рая
Иль преисподней!
Куда я поднимусь
Или спущусь
От помыслов греховных.
Я об одном теперь
Молюсь:
Чтоб эта
Сто тринадцатая страсть
Моя
Сбылась,
Хочу, чтобы была
Она  моя,
Клянусь, не будет мне покоя,
Коль не добьюсь ее я…
О Боже, что со мною?
Вся голова горит,
И говорю, как Мефистофель,
Схожу  с ума
Иль к небу поднимаюсь?
 
(тоскливо)

Сейчас бы на Кавказ
От этого греха,
Но не осилю я себя!
Так пусть колдун
Решает!


Сцена третья

Дом Толстого Американца в Калошином переулке. В гостиную вбегает
взволнованный граф и громко зовет жену:

Толстой Американец:

Спускайся, Паша, вниз,
Все нужное с собою
Захвати,
Поторопись!

Графиня Толстая (цыганка Тугаева, показываясь наверху):

Зачем кричишь?
Ты Сарру напугаешь,
Малышка спит…

Толстой Американец:

И хорошо, пусть
Сладко спит,
А ты иди, иди,
Тут дело есть,
Да все неси!

(Графиня Толстая входит в гостиную, уставленную ритуальными предметами племени тлинкитов-калошей и выкладывает на большой стол посередине комнаты все, что принесла в цыганской шали. Потом раскладывает эту шаль на столе и выжидательно смотрит на мужа)

Толстой Американец:

Свершилось, Пашенька!
Я буду отомщен,
Моя дуэль с лукавым
Сорванцом
Закончится таким
Концом,
Который сделать мог бы
Только выстрел!
Однако же стрелять
Буду не я.

Графиня Толстая:

Убийцу нанял?
Решил ты погубить меня
И Сарру!

Толстой Американец (взволнованно):

Да нет же,
Нанял он меня!
Сам лично
И по своему желанью.
Осталось мне
Лишь оседлать
Им бледного коня…
О, правильное было
Предсказанье!
Теперь гадать
Уж очередь твоя,
В последний раз
Ты сделай для меня
Все - как - сама ты
Знаешь!

Графиня Толстая:

Последние ты силы
Отнимаешь,
Уж сколько раз
Спасала я тебя,
Уж сколько тайн
Тебе я рассказала,
Нарушив клятву
Верности
Цыганам,
И вот – очередное
Заклинанье.
Я сделаю, как просишь,
Но знай, что с этого
Вот дня
Не будет больше
Силы у меня
Спасать тебя,
Подумай – стоит
Так рисковать?
Тем более,
Что наша дочь
Больна.
А если мы с тобою силы
Потеряем?
Ведь колдовство,
Сам знаешь,
Может возвращаться
Против того,
Кто с ним играет!

Толстой Американец:

На карту ставлю все!
Игру веду в последний раз
И не на жизнь, а насмерть!
Конец дуэли должен быть.

Графиня Толстая (задергивая черные шторы в гостиной и зажигая свечи внутри ритуальных  алеутских масок, отчего их «глаза» и «рты» начинают зловеще светиться):

Ну, раздевайся,
Донага,
Сам заешь, как,
Ложись сюда,
Я начинаю…

(Толстой Американец снимает с себя всю одежду, обнажая ужасные татуировки на теле, и ложится на расстеленный на столе цыганский платок)

Графиня Толстая (раскладывая карты на краю стола):

Я вижу…

(Замолкает)

Толстой Американец:

Говори!
Не смей ничего скрыть!
Чтоб это не было…

Графиня Толстая:

Я вижу девушку…

Толстой Американец:

Я знаю, кто она,
Что дальше?

Графиня Толстая:

Это – смерть!

Толстой Американец:

О, значит, пуля будет
В сердце!
 
(Садится на столе)

Довольно!
Больше не смотри,
Себя побереги.
Сейчас обряд
Ты соверши,
И демонов к рукам моим сгони
С моей спины,
Чтобы таким
Было рукопожатье,
Которым демоны мои
Мне подчинят
И дочь и мать!
Они должны сойти с ума
И слушаться меня!

Графиня Толстая:

Не делай этого –
Та девушка ведь смерть,
А ты ее берешь себе,
Ты можешь заболеть
И даже умереть…

Толстой Американец:

Ах, Пашенька,
Дуэль почти всегда
Нам смерть,
Но как еще очиститься
Могу от посрамленья,
Которое ношу
Уж много лет
От Пушкина,
И все терплю, терплю
Через проклятое
Я Третье отделенье,
Но вот теперь смогу
Я расквитаться
С ним
На колдовской дуэли,
Посмотрим, устоит
Ведун
Когда ласкать в постели
Он станет демонов
И смерть саму!

Графиня Толстая (устало):

Все сделала
И ухожу.
И ничего хорошего не жду,
Но отказать тебе
Ни в чем я не могу,
И в этом - жизни всей
Моя трагедия
И наших сыновей
И дочерей,
Которых нет уже…

(Графиня Толстая уходит, устало передвигая ноги. Толстой Американец все еще лежит голый на столе среди мерцающих огнями страшных алеутских масок и тихо произносит какие-то заклинания)



ДЕЙСТВИЕ ВОСЬМОЕ

Сцена первая


1831 год. Начало марта. Москва. В этом же доме Толстого Американца в Калошином переулке. В гостиную, где укутанный в плед сидит натужно кашляющий хозяин, входит графиня Толстая (цыганка Тугаева)

Толстой Американец:

Рассказывай, что видела
Ты в церкви,
Что было,
Говори, не мешкай!

Графиня Толстая:

Полиция все оцепила,
Не пропускали
Никого чужих,
А их
Там набежало…

Толстой Американец:

До этого мне
Дела мало.
Ты видела венчанье?

Графиня Толстая:

Да, пробралась
И все видала.
Летали свечи,
Библия упала,
Кольцо каталось
И венец меняли –
Так демоны
Твои старались
Навредить венчанью,
Приметы смерти
Показали…

Толстой Американец:

А молодые?

Графиня Толстая:

Браво им кричали,
Как выплыли из храма
Без печали
И целовались.
Целовались!

Толстой Американец:

Так, значит,
Все по-моему сбылось,
И дело уж к концу идет!

Графиня Толстая:

Не знаю…
Себя лишь ты сразил,
Едва не умираешь!

Толстой Американец:

Без демонов моих
Я таю
И силы тут последние
Теряю,
В деревню надо ехать
Вместе с Саррой,
Сегодня она так кричала
По-мужски
И ноги поджимала
К голове,
Как будто из себя
Прогнать желала-
Кого – не знаю!
Обряды ты над нею
Совершала,
От демонов освобождала,
Но бродят они здесь везде,
Уедем поскорее, Паша!

Графиня Толстая:

А доктор почему не усыпил
Больную?
Он столько получил,
Уж мог бы постараться.
Да и тебе бы надо
Отоспаться,
Ты сутками не спишь!

Толстой Американец:

А доктор, Пашенька,
Сбежал,
Сказал,
Что все мы – сумасшедшая
Семейка
И больше сном он нас
Не лечит.
Еще ты расскажи мне
Про венчанье,
Кто посаженным был отцом?

Графиня Толстая:

А тот, чей сын
Упал в груди с твоим
Свинцом –
Нарышкин князь,
Сам Пушкин, говорят,
Его позвал…

Толстой Американец:

Ах, вот он как!
Расставил демонам
Моим свои препоны
С кровью!

Графиня Толстая:

А мать невесты
Не хотела приезжать,
Но зять
Заставил все-таки
Приехать,
Послал за ней карету,
Но, едва приехав,
Она отправилась
Назад,
Не по сердцу ей
Свадьба эта!

Толстой Американец:

Еще бы!
Ведьма
Все чувствует издалека,
Она – в предчувствии
Ужасного конца!

Графиня Толстая:

Ты весь позеленел,
Трясешься,
Такой уже два года,
Пойдем, я отведу
Тебя в постель,
А ну-ка как умрете
Оба,
Где силы взять мне
Хоронить обоих вас –
Тебя и Сарру?

Толстой Американец:

В деревню едем,
Там я все исправлю!
Как видишь,
Убивать без пистолета –
Гораздо тяжелее,
Чем пулей пробивать
Чужое тело!


ДЕЙСТВИЕ ДЕВЯТОЕ


1838 год. Лето. Париж. За столиком в кафе на улице сидят Сергей Соболевский и Петр Вяземский.

Соболевский:

Перед отъездом
Встретил я Американца,
Сюда с семьей он собирался,
Но его Сарра умерла.
И, знаешь, он рассказывал
Мне странное о ее смерти
И о приметах.
Представь, он свято верил
В символ алеутов – четыре…

Вяземский (усмехаясь):

Да всем известна эта цифра-
Его четыре короля…

Соболевский:

Все может быть,
Однако,
Умерли четыре дочки
У него почти
Одновременно.
Еще поверил он
На алеутских островах
В загробный мир собак.
И что ты думаешь:
Как Сарре умирать,
В три часа ночи
К окну его
Сбежалась стая
Бешеных собак
И лаяла на всю округу
Так, что разбежались
И медведи!
Толстой сказал мне,
Понял он, в чем дело –
И сбежал!
Он Сарру хоронить
Не стал,
Жене оставил
Скорбное он дело,
Сам же уехал далеко
И деньги лишь прислал.

Вяземский (удрученно):

Совсем Американец
Оплошал,
Под старость
Трусом стал?

Соболевский (тихо):

Но есть еще
Одно чудное совпаденье…
Ты знаешь, Сарру
Извели припадки,
Во время них
Так судорги ее трепали,
Что пятки поджимали к
Голове,
Как будто бесы тело мяли!
А ведь рассказывали мне,
Что и супруга Пушкина,
Когда на смертном он
Одре
Лежал,
В таких же судоргах была,
Крутило тело так,
Что пятки до затылка
Доставали.
На следующий же день,
Как сутки проспалась,
Была спокойна и тиха
А после похорон и вовсе,
Говорят,
Едва не равнодушною была,
В деревню по приказанью
Мужа собираясь.

Вяземский (задумчиво):

Да, странные дела,
Но объясненья нет!
Все женские болезни –
Тайна,
И демон там присутствует,
Скажу меж нами.
А, вон Тургенев поспешает,
И он нам что-то
Новое расскажет!

(Подходит Александр Иванович Тургенев)

Соболевский:

Мы вспоминаем тут
С печалью о Толстом,
О том, как отказался
Хоронить он Сарру…

Тургенев:

На днях вернулся он
В деревню,
Продал свой знаменитый дом
В Калошинском,
Забрал жену и дочь,
Последнюю, живую,
Прасковью,
Отправился куда-то под
Тамбов,
В имение.
Вы знаете,
Он разорен,
Он нищ и болен,
Не знает, как ему
Кормить семью,
Цыганка его поедом
Заела…
Толстой мне говорил,
Себе она недавно
Нагадала -
Мясник ее зарежет,
Но не скоро,
А дочь Прасковья,
В замужестве за генералом,
Семейству Пушкиных
Ужасно отомстит –
Нет, нет простит
Она позора,
Который ей в истории
Через него отец оставил.


Вяземский (задумчиво):

Вы знаете, друзья,
Вдруг вспомнил я
Сюжет из «Капитанской дочки»!

Соболоевский:

Что за сюжет?

Вяземский:

Про зайцев!

Тургенев:

Не помню, что-то,
Хоть убейте,
Ну точно, там
Про зайцев нет!


Вяземский:

Ну да, там не про
Зайцев,
Которые так мучили
Поэта,
Которых он боялся
Суеверно…


Соболевский (взволнованно):

Я понял – про тулуп!
Из зайцев,
Который  подарил
Гринев
Разбойнику на станции.


Вяземский:

И что случилось
С заячьим тулупом?
Разбойнику пришелся
Он не в пору,
Разлезся по плечам,
И, значит…


Соболевский:

Пушкин зайцев
Разорвал!


Вяземский:

Не сам –
Он отдал Пугачеву
На растерзанье
Этих самых зайцев,
Он совершил обряд
Освобожденья
От напасти,
Которую считал
Он этих зайцев!


Соболевский (угрюмо)

Но все напрасно!
Он зайцев этих
Разорвал
В тридцать шестом,
Но лишь на время
От себя отвел
Погибель.
Ничто не помогло!


Вяземский ( печально вздохнув):

Как и Толстому
Его волшебные проказы
С лихими алеутскими
Божками.
Грехи лишь
Можно отмолить
У алтаря…


Тургенев:

Да, может, все мы
Тут и там
Кудесничали зря –
Кто с зайцами,
Кто  - с соболями…