В тишине тикают часы, капает вода из крана; слышно голоса соседей за стенами и хохочущих людей на улице, проходящих мимо окон. Ночь. Ветерок за окном. Шелест листвы. Где-то далеко лают собаки и ездят автомобили. Ночью я могу услышать поезд, стук его колёс по рельсам. Их сложно услышать, но можно.
Я лежу на кровати, готовый заснуть, и смотрю на узорчатый потолок, пытаюсь сосчитать каждую линию, но засыпаю. Засыпаю, закрываю глаза – и вижу ужас.
Ночью я вижу страшные сны. Ночью, во снах, я – солдат. Я прыгаю из окопа в окоп со снарягой и ружьём наперевес. Стреляю. Перезаряжаю оружие. Стреляю. Убиваю. Все сны, которые приходится видеть, - разные и в тоже время одинаковые.
Я на поле боя. Снова молод и юн. Сейчас мне приходится уходить из под пуль в окопы, перекатываться в них. Выживать. Люди, которых я не знаю, гибнут рядом со мной. Скоро умираю я.
Я просыпаюсь в холодном поту, включаю ночник. Вдох-выдох. Плохой сон. Прошло около трёх-четырёх часов, но мне показалось, что не более пятнадцати минут.
Соседи утихли. Вода перестала капать. Тикают часы. Ночь. Тишина. Скоро утро.
Иду на кухню. Ставлю чайник с холодной водой на плиту и иду на балкон. Я смотрю на деревья с распускающимися почками на ветках, многоэтажки. Слышу, как где-то заливается жаворонок. Смотрю на мир, который я защищал, и мне становится грустно. Смотрю на него каждый день и чувствую равнодушие. У мусорных контейнеров стоят мешки, перевязанные георгиевскими лентами. На рекламных вывесках показана бутылка водки, окутанная этой ленточкой. На машинах. На земле. Везде висит она. Везде нарисована она. Везде!
До какого-то момента это вызывало у меня чувство гордости. Тешило ощущение собственной важности. Заставляла вспомнить ужасы тех времён. А потом только стало возникать раздражение из-за всего этого позёрства.
Раз в год меня приглашают в театр. Обычный театр. Там собирается молодёжь вместе с Защитниками, вроде меня. Один из нас обычно выходит на сцену и говорит без содроганий о том, как убивал захватчиков. Я – вспоминал то, что мою мать спасли эти самые захватчики. Ненавидя немцев всей душой, я всё же был им благодарен за то, что они помогли ей. Помня это, мне было противно слушать людей на сцене. Тот факт, что на стороне, против которой мы воевали, были и хорошие люди, вызывал грусть.
Тот факт, что один из моих друзей, с которым я сошёлся после войны, был немцем и воевал на противоположной стороне, вызвал противоречивые чувства.
Там были хорошие люди. Везде есть хорошие люди. Но даже “хороших” людей стоит убивать, если они посягают на твою жизнь и на то, что тебе принадлежит. Говорить обратное может только идиот или гуманист - никакой разницы.
На кухне засвистел чайник и я снял его. В окно ударил первый лучик солнца.
Прошло семьдесят с лишним лет с окончания войны. Я больше ничего не чувствую. Все те убеждения, за которые я держался, кажутся мне теперь чем-то не важным. Не значительным.
Прошло семьдесят с лишним лет с окончания войны. Мои морщинистые руки берут кружку горячего чая и не удерживают её.
Солнце осветило полумрачную кухню, фотографии близких, висящих на стене, шторы в цветочек, обои в горошек. Осветило меня.
Прошло семьдесят лет.
А я думал, что никогда не умру.