Проснулся от прикосновения тёплой шершавой руки, которая гладила лоб, щёки, расчёсывала волосы. Открыл глаза, но увидеть лицо человека, сидящего рядом, не удалось. Вместо света - сплошной серый густой туман и радостный женский голос:
- Слава тебе, Господи! Наконец-то ты, мил человек, пришёл в сознание! Вот и славно. Теперь, может быть, поведаешь нам о себе и как имя твоё? Да, что я расспрашиваю. Бегу за доктором, сообщу о твоём возвращении к жизни.
Пытался осмыслить услышанное: «возвращение к жизни…», «доктор...». Почему я в больнице? И от чего, открыв глаза, испытал резкую боль, и не вижу, что меня окружает?
- Вот посмотрите, Владимир Алексеевич, молодой человек нашёл таки силы для возвращения к нам.
- Это хорошо, что нашёл силы. Будем жить дальше. Правильно я говорю, молодой человек? Вы меня слышите? Как имя ваше?
Чтобы ответить глубоко вдохнул. Болело всё, особенно в области груди. Снова открыл глаза.
- Ай, темно как, – прошептал я незнакомым голосом.
- Артём значит? А фамилию и где ты живёшь, помнишь?
Попытался вспомнить хоть что-то о себе. Чистый лист. Странное ощущение, словно и не жил до этих минут сознания. Только и смог ответить:
- Не помню. Больно. Глаза... Не вижу…
- Ничего страшного. Теперь всё наладится. И зрение восстановится, и вспомнишь, кто ты есть. Два месяца в коме, это тебе не шутки. Неудивительно, что больно. Такие травмы не каждый выдержит. А ты смог.
Не во всём прав оказался Владимир Алексеевич. Зрение восстановилось. Постепенно и тело обрело свои функциональные действия. А вот мозг никак не хотел помочь вспомнить моё прошлое. За шесть месяцев пребывания в больнице я так и остался с именем «Артём», как послышалось по отдельным буквам моего первого предложения - «Ай, как темно».
Несколько раз из милиции приходил парень. Всё пытался узнать кто я такой, где жил, куда ехал? Рассказал, что нашли меня в пятнадцати километрах от их города у железнодорожной колеи без вещей и документов. Расследование по выяснению моей личности и разосланные фото во все отделения милиции пока не дало результатов.
- Ты, парень, как-то уж постарайся хотя бы имя и фамилию свою вспомнить, чтобы было легче искать твоих родных. Есть у тебя отец, мать, жена, ребёнок? Ну, хоть какие-то детали вспомни. Не ищет тебя никто, так как заявления с описанием твоей внешности нам никто не прислал. Но ты не беспокойся. Будем продолжать поиск твоих родных, знакомых. Не из Космоса же ты явился. А где жил, работал нам сообщат, увидев твою фотографию. Временно поживёшь в общежитии, а в больницу будешь приходить питаться. Работать ты, брат, ещё года два точно не сможешь. С тросточкой да повреждённой левой рукой на общественную работу не устроишься. Кстати, чем занимался и что можешь делать, тоже не помнишь?
- Прости, друг, ничего не помню.
Жил в общежитии в комнатушке-пенале. По всей вероятности это было подсобное помещение, где хранился инвентарь, и его освободили для меня. Был благодарен и за это жильё. Месяца два питался в больнице, пока случайно не услышал, как женщина, что мыла посуду, сказала раздатчице: «Не хватало нам ещё бомжей кормить, и тарелки после них мыть. Мало ли чем они могут болеть».
- Клавка, сколько же в тебе злости. У парня беда, а у тебя милосердия и ума ни капельки не осталось. Какой же он бомж?
Но бомжем я всё-таки стал. Правой оказалась Клавка. Недоброжелательно ко мне отнеслась не только она, но и комендант общежития был недоволен моим пребыванием в стенах уверенному ему здания. Ведь за проживание, электроэнергию и воду я платить не мог. Да и из соседей по этажу никто не заговорил со мной. За всё время пребывания в этой обители на «Доброе утро», молчали, иногда отвечали - «угу» и быстро уходили, как от прокажённого.
Старался не выходить со своего убежища до тех пор, пока все уйдут на работу. Угнетало одиночество и то, что оказался никому не нужен! Как же я жил? Не может быть, чтобы ни я, ни меня не любили? Не рос же я одинокой травинкой без родных и друзей? А теперь вот люди смотрят на меня, словно я не от мира сего. Но ведь не уродлив, скорее красивый: высокий, большие серые глаза, приятная улыбка. Неужели от того, что хромаю, люди обходят меня стороной? Или во взгляде появилось что-то такое, что отпугивает их?
Задумался о своём бессмысленном существовании. Захотелось назад – в небытие, как во время комы, чтобы ничего не чувствовать. Сутками читал всё подряд, что попадалось под руку – журналы, газеты,выброшенные жильцами общежития книги. Пытался найти что-то знакомое - в профессиях, литературе, искусстве. Но никаких признаков отождествления себя с чем-либо не определил. И только стыдливость и чувство собственного достоинства проявили себя. Не стал унижаться. Бросил питаться в больнице и ушёл из общежития.
Но и на это чувство я наступил, прижав его к асфальту, чтобы и не пикнуло. А еще стыдливостью пренебрёг после недельной голодовки и однажды, когда стемнело, отправился к мусорным бакам в поисках пищи. Это оказалось значительно легче переносить, нежели ощущать на себе пренебрежительные взгляды людей.
Наступили тёплые весенние дни. Солнышко ласково обогревало ноющее тело, и я не хотел возвращаться в тёмный, без окон, «пенал». В один из погожих дней познакомился с таким же никому не нужным горемыкой, как и я, только лет на тридцать старше. Поговорили. Его философские рассуждения были близки к моим теперешним размышлениям о жизни. Я даже испытал некую надежду на то, что может быть моя прежняя жизнь каким-то образом была связана с литературой. Лёгкость и приятное общение сблизили нас. И во время очередной встречи мы поведали друг другу о себе. Неизвестные молодчики побили его и отобрали квартиру, дав немного денег и билет в один конец в этот город, пригрозив, чтобы никому даже не пикнул о своей бывшей квартире, если хочет жить. Пока были деньги жил в гостинице, ел в столовых. Кончились оные, нашёл себе жильё на окраине, в разрушенном доме, предназначенном на снос.
Судьба, с помощью недобрых людей, распорядилась так, что обрекла нас на одиночество и нищету не только в социальном плане, но и в духовном. Чтение и долгие беседы на различные темы скрашивали наше одиночество. И Пётр Сидорович предложил жить совместно.
Без сожаления ушёл из общежития, разорвав тем самим связь и с больницей, и с милицией.
Мы с Петром Сидоровичем по-прежнему находили себе чистую, пригодную для употребления пищу. Спасибо тем, кто приносил пакеты с продуктами и оставлял их на скамейки недалеко от мусорных баков. Потихоньку обустраивали свой быт стульями, столом, керосиновой лампой (на удивление хорошо сохранившейся), ковриком, одеялами, обувью и одеждой. И, конечно же, серьёзно готовились к предстоящей зиме. Буржуйка у Петра Сидоровича была давно. Ему изначально повезло её найти. «Задраили» все окна. Обклеили в три слоя газетами. Ветошью закрыли все щели. За помощью ни к кому не обращались. Людям не было до нас дела, как и нам до них. Мы жили как будто на острове. В физическом плане было тяжело обоим: Петру Сидоровичу по старости лет и постоянному недомоганию, мне из-за травм ноги и руки.
В одну из зимних ночей вышел из жилища в поисках пищи. Подошёл к скамейкам, на которых нам оставляли продукты, и вдруг услышал какой-то писк, похожий на плач ребёнка. Подумал, что послышалось. Но тихий, больше похожий на стон, плач повторился. Ускорил шаги и в первом же баке, при тусклом свете уличного фонаря увидел младенца, завёрнутого в тоненькое одеяльце. Забыв обо всём на свете, снял с себя верхнюю одежду и понёс ребёнка в ту больницу, которая спасла меня. В транспорт, с оголённым торсом и без денег не решился войти. Дышать и идти было трудно. Но холода не чувствовал. Думал обо одном: "Успеть бы спасти ребёнка и о том, что же было в голове "матери" этого малыша, когда она решила выбросить на помойку только что рождённого человечка? Неужели сердце не дрогнуло в тот момент, когда она обрекала своего ребёнка не смерть? Звери так со своими детёнышами не поступают".
Выдержал путь только до знакомого отделения (где находились другие в этом городе, не знал), которое было ближе, чем больница, на три квартала. Увезли сразу же и меня и младенца в приёмное отделение. Удивились,что я в мороз, в таком виде, прошёл более трёх километров.
Обоих лечили от воспаления лёгких. Геннадий, знакомый милиционер, снова прибежал в больницу. Увидев меня, обрадовался:
- Жив брат! Где же ты пропал из общежития! Я думал, что ты вспомнил о том, где жил и поехал домой. Какой же ты, брат, добрый поступок совершил – ребёнка спас. Пока не узнали твоё настоящее имя и фамилию выдаём временный документ, подтверждающий твою личность на имя Артёма Петровича Неизвестного.
- Петровича, это здорово! Будет память о моём друге, с которым мы вместе проживаем. А кого я спас, мальчика или девочку?
- Мальчика.
- А можно, чтобы ему дали имя "Артём Найдёнов"?
- Побеспокоюсь об этом.
- Побеспокойся,пожалуйста, и о том, чтобы мне разрешили его навещать. Хорошо? И ещё большая просьба. Обязательно надо сказать Петру Сидоровичу, что со мной и где я, а то он будет волноваться. Съездишь к нему?
- Договорились. И к Петру Сидоровичу твоему съезжу, и вопрос о посещениях к малышу улажу. Ты теперь крёстный отец ему. И вот ещё что, я тут одежду и обувь тёплую принёс. Жёны коллег собрали для тебя и малыша. Так что выздоравливай, а о дальнейшей твоей жизни поговорим позже.
Пётр Сидорович дважды навещал меня. Выглядел плохо, кашлял. Посоветовал ему обратиться к врачу, объяснив, что и его будут лечить на спонсорские деньги. Отказался. Больше он ко мне не пришёл. И после выписки из больницы, в нашем холодном и опустевшем жилище его не было. Искали с Геннадием Петра Сидоровича по знакомым нам местам, не нашли. Куда делся человек? Где искать? Ругал себя, что не настоял на его лечении.
Об Артёмке знал всё – как чувствует себя, сколько грамм в весе прибавил, с аппетитом ли ест.
Вскоре его с больницы перевели в Дом малютки. Геннадий со своими коллегами посодействовали, чтобы и меня туда же оформили сторожем. Проработав семь месяцев, на так любезно предоставленной должности, меня повысили в воспитатели. Оказалось, что я знаю сказки, хорошо рисую и, главное, как было замечено, - «нахожу общий язык с малышами, которые во мне души не чают». Так что я и работу имею и с Артёмом рядом, и однокомнатную квартиру мне выделили.
Артём растёт. Скоро его переведут в детский дом, но встречи наши продолжаться, пока я буду добиваться разрешения на усыновление. Хочу взять «его» фамилию – «Найдёнов». А если судьба улыбнётся, и вспомню своё имя, фамилию, отчество, кто и откуда я, то возможно не только фамилия, но и жизнь наша с сыном изменится.
Я обрёл спокойствие, веру в жизнь и появилась самая важная её цель – сын! У нас с ним может быть счастливое будущее. Ведь мне, по всем физическим и внешним данным, не больше тридцати пяти лет. Так, что предстоит долгая жизнь впереди. Главное, что я обрел веру в себя.
Фото из Интернета