Литр, кузовок боли.
“Возбуждено уголовное дело. Подозреваемый задержан, девочка дает показания в суде”, - Лиля пробегает глазами по мятому, сырому куску старой газеты. “Особенности поведения вашего ребенка, которые должны послужить сигналом для родителей. Оградите своего ребенка от опасности!”
Когда очень хорошо, начинается привыкание к состоянию постоянного спокойствия. Тепло, безмятежно, тихо. Когда в жизни появляется человек, и приклеивается к тебе изнутри, твое, как будто так всегда и было. До того момента, пока тебя не отрывают со скрипом и свистом от этого клея собственные воспоминания, словно хлыстом по телу - больно, горячо.
На кухне тихо, домашние еще не вернулись домой, вечер сырой, и на кухне тоже сыро. Лиля подкручивает батарею, и ее взгляд снова падает за замусоленный клочок бумаги. Чертова колбаса с рынка, завернутая в пыльный обрез, который перепачкал все руки. Черт с ним, - подумала Лиля, - черт с ним со всем.
Лилю настигал тот самый момент, когда от воспоминаний начинает болеть не душа, и не голова, а тело. Сворачивается кровь в жилах, от стыда, обиды и огорчения. Зарождается жалость, только не к себе, а к маленькой девочке, которая усердно расчесывает себе дырки на плечах и запястьях, сидя под столом в собственной спальне родительского дома, и воет, так громко воет!
Горячо, между ног сочится густая кровь, по ногам бегут жирные струйки и стекают на кафель в ванной, Лиля плачет. В комнате за дверью ее ждет голый мальчик, самый настоящий маленький мальчишка, не смотря на солидную дату в паспорте и щетину на подбородке. Мальчик глупый и необразованный, и при воспоминании о нем Лилю начинает тошнить. Девочка смотрит на себя в зеркало, на грудь покрасневшую от сексуальных показательных выступлений, на небольшой девичий животик, на изгиб расчесанных локтей, где на месте царапин гордо шелушится кожа, которые тоже имеют свое особенное предназначение - вызвать жалость и привлечь внимание. Лиля вытирает слезы и замечает, что волосы у нее точь-в-точь, как у красивых женщин из тех фильмов для взрослых, во время просмотра которых ей всегда становилось неловко перед родителями, и она, шурша тапочками, уходила на кухню заваривать себе чай. Сексуальный бардак в волосах, опухшие губы вызывали в Лиле огромную гордость, но при этом от всего того же ее мутило и подташнивало, чесало под ложечкой, будто бы зарождалось какое-то огорчение или неприязнь к самой себе, такой голой, и тому мальчику, который ждал ее в гостиной.
“Пункт первый. Неоправданные траты на транспорт, новые друзья, о которых вы мало что знаете”.
*** в тот самый день его вырвало по дороге обратно, прямо в такси. в машине потом пахло тухлыми яйцами и мятной газировкой. она продолжала проявлять любопытство и спрашивать себя - сколько нужно было выпить, чтобы это не вызвало тогда отвращения. ***
“Пункт второй. Посещение мест, в которых ребенку не приходилось бывать раньше. Поздние возвращения домой”.
*** она курит за маленьким столиком в баре в самом центре Нового Арбата. или в этом месте действительно мало посетителей под утро в пятницу, или их пустили внутрь по ошибке: он выглядит мерзко и пьяно, она - резко, молодо и по-взрослому, но не настолько, чтобы с нее не спросили документов. девушки в дорогих платьях и с ногами от ушей проходят мимо, в руках у них бокалы мартини, и они едко смеются, поглядывая на Лилю. дуры, - думает девочка, ничем ведь она не хуже, и ей мечтается стать такой же роскошной, глупой и наивной. три столпа счастья, из-за отсутствия которых ей еще не раз придется выкуривать самую последнюю, пока жизнь идет мимо нее, пока она думает о том, откуда берется эта странная жизненная несправедливость. она так и не повзрослеет до конца, и ноги от ушей у нее никогда не вырастут, прорежется задорный смех вместо скалистой улыбки, она будет корчить рожи с тем, кто заберет ее - такую, окольцованную детством, только куда же все это улетит, весь этот пепел дней, куда ей потом это закапывать? Лиля отпила сладкий коктейль, и ей всего на секунду привиделось, что даже без блестящего дорогого платья и бумажного скомканного лица ей можно быть счастливой, - ее в первый раз в жизни угостили выпивкой.***
“Пункт третий. Эксперименты с алкоголем”.
*** пиво. пиво было единственным, что можно было купить в палатке за углом без документов. девочка сидела на балконе и курила, сбрасывая пепел в старую кружку, из которой раньше ей приходилось пить по утрам какао. в ней затаилась обида, которая таится в любом ребенке на взрослого засранца в неплохой кожаной куртке, который к прочему неплохо целуется, и заставляет ее трястись о страха, когда он бьет кулаками по стене в пустой квартире, когда плотно держит ее за горло, когда она наполовину высовывается в окно, чтобы доказать ему, что ей совсем ничего, совсем ничего не страшно. ей нравилось страдать, ей нравилось, когда он вел себя грубо, ведь впервые за долгое время она не чувствовала своей вины. пока всем было плохо, а ей хорошо, Лиля стремилась сделать плохо себе, чтобы не быть той единственной, которую не коснулось наказание. странные они, дети, как много они боятся не успеть... ей хотелось проучить его, хотя этим она сама же обрекала себя на одиночество в эти выходные. Лиля выключила телефон, и открыла форточку. если отец узнает, что она курила, он убьет ее в тот же день. ***
“Пункт третий. Потеря веса.”
*** За шесть месяцев Лиля испарилась почти вполовину. ее нагло, бессовестно предали, и ей было трудно подвести итог - разрушена ли ее жизнь окончательно, или это просто чья-то бессовестная ошибка, над которой им всем потом удастся хорошенько посмеяться. она помнила свой страх, когда бабушка притащила ее на порог его квартиры, хотя вполне может быть, что это было мизерная надежда перед встречей с действительностью - действительно первой в ее жизни. как она ползла на коленях в ноги отцу, хотя тогда ее просто заставили, и ей хотелось поскорее расквитаться с извинениями. если бы тот день был сегодня, она вымыла бы отцовские ноги своими слезами и вытерла своими волосами, только помнит ли он еще, что она тогда натворила? насколько предана отцовская память? что она сохранила?
спустя шесть месяцев, грузный мальчик, который ей совсем не нравился, ровесник из параллельного класса, поцеловал ее в парке, и наверное, в этот самый день ей показалось, что в ее жизни что-то еще может измениться. он закидывал ее к себе за спину, и таскал, бережно и аккуратно. какое иногда приходит удивление, от необъяснимой природы человека, и как он утроен. мальчик был глупый, и почти не умел говорить о своих чувствах, но совсем без слов ему удалось растопить сердце Лили от холода, который еще немного, и съел бы ее целиком. Лиля никогда не полюбит этого мальчика, но она всегда будет вспоминать, как в то почти-лето ей было хорошо с ним, за его грузной, широкой спиной. ***
Лиля рывком выбралась из своих полу-выдуманных воспоминаний. Конечно, в те далекие годы не было ни отвращения, ни тошноты. Оно появилось позже, когда Лиля уже не гордилась тем, что ее полюбили - теперь это чувство стало чем-то простым, необходимым, но неудивительным, не тем, за что обязательно, и как-то по-особенному нужно было быть благодарной.
Взрослая Лиля тоже стояла перед зеркалом в этот самый момент, и по ее щеке катилась одинокая, холодная, одурманивая своим же появлением слеза. Лиля убрала предательницу с щеки и сложила губы в узел. Чего она могла ожидать меньше всего, что в едином отражении в этот самый момент, спустя долгие годы параллельных странствий, Лиля-ребенок и взрослая Лиля наконец-то встретились.
“Пункт четвертый. Ребенок замыкается в себе, не делиться своими чувствами и переживаниями.”
*** Лиля спрятала окровавленное белье в пустую коробку из под обуви на самой верхней полке. Лиля ждала. ждала, когда кто-нибудь наконец посмотрит на нее, увидит это смятение в глазах и предложит ей вместе выпить чаю. не пива. не водки. чаю. чашку горячего пикетированного чая. долго. внимательно. столько, сколько потребуется для нее, чтобы все рассказать, умолчать о чем-то, просто насладиться, что никто не отнимет этого времени у нее, что она может хотеть, и да! требовать, чтобы она заняла целый час, день, неделю, и не слышать это вечное потом, пока не настает такое потом, в котором уже не нужно будет никуда торопиться, ведь уже слишком поздно. и она будет говорить. говорить. и снова говорить. о том, как одиноко ей было в эти несколько лет, и как ей совестно от одной мысли, что она смеет винить кого-то, кроме самой себя в произошедшем, что с ней, так тихо, почти незаметно для всех, произошло”. ***