Гл.7
Яков ещё некоторое время смотрел на горящее зимовье и на глаза невольно наворачивались скупые мужские слёзы. Всё его детство было связано с этим глухим таёжным уголком, сюда он приходил и с дедом, заядлым охотником, и с отцом, а потом уже и с друзьями, в частности с Илюхой Путятой, который теперь остался под завалами обуглившихся брёвен, наверное, весь обгоревший до самых костей. Удастся ли когда разыскать, затерявшиеся в золе останки, чтобы опосля, как того требовали обычаи, предать его прах земле.
Мужчина, даже о ноющей ране позабыл, обхватив её правой рукой и крепко сжимая огромной ладонью, боясь начисто истечь собственной кровью. Ему пока и в голову не приходило, как самому-то теперь выбираться из этих дебрей, если совсем неизвестно, ушли ли убивцы или где-то слоняются недалече, дабы убедиться, всё ли они сделали шито-крыто и никто ли из друзей случаем не спасся?
Сгустившиеся сумерки указали на незавидную действительность, опуская его с небес на грешную землю. Яков сообразил, что ночь совсем рядом, когда в поле зрения попали длинные тени деревьев, исходящие от затухающего огня, и внезапно ему стало холодно. И только тогда до помутневшего рассудка дошло, в каком плачевном положении он сейчас находится. Кожух, как и Илюха, "покоится" под кучей догорающего мусора, что раньше звалось зимовьем, сам он ранен, а вокруг полно хищников, вот-вот поспеющих на запах крови.
Зверьё за многие вёрсты чувствует умирающего и не так важно, людина ли это или какое-то животное, но они скоро появятся. Некоторые сядут тихонечко в сторонке и будут дожидаться его последнего вздоха, а иным подобные правила ниже собственного достоинства, они, с угрожающим рычанием превосходства, подойдут к ещё осознающему всё человеку, и ладно, если прежде умертвят, а то начнут разрывать ещё живую его плоть, и именно эта спешка голодных хищников грозит устрашающе мучительной смертью.
"Уж лучше бы я погиб вместе с кумом. - подумал расстроенный мужчина. - И чего так радовался, будто повезло?... Но не лежать же здесь и не замерзать от опустившейся стужи, ночью мороз в разы поболее дневного, надо шевелиться, идти куда-то, что ли, а там - будь что будет."
Яков с трудом приподнялся и выбрал иную дорогу, не ту, которой они сюда добрались с Илюхой, из предостережения, будто может нарваться на Анисима и его дружков. Да если по чести, он их нисколько не испугался, просто в таком виде ему, безоружному и хворому, не совладать с ними.
Проваливаясь в сугробы, он упрямо продвигался вперёд, не забывая одной рукой придерживать болящее место на повреждённом плече.
Яков давно догадался, что ему ни за что не одолеть этот непосильный переход, ну куда ему, обыкновенному смертному тягаться с матушкой-природой, но всё равно, мужчина не сдавался: качаясь от слабости, едва переставляя ноги, но оттого ещё стремительней рвался к своей деревеньке, где в уютной тёплой избе его ждали отец с матерью, жена и маленький сынишка.
"Хоть поближе к дому помереть." - мелькнула неутешительная мысль.
Вскоре, Яков уже не чувствовал холода, он знал, это плохой знак. Хотелось прилечь под еловые лапы и уснуть вечным сном. Уже ни страха не ощущалось в измученном теле, ни сожаления, а возникло какое-то безразличие ко всему происходящему и страстная тяга к покою, заполняя опасным искусом каждую клеточку его организма.
"А ведь смертушка не так и страшна. - усмехнулся про себя мужчина. - Так и затягивает, аки в омут. Ну что же, пожил уже значить..."
Но споткнувшись, он по инерции схватился за толстую сосну да так и застыл без движения, пытаясь определиться, где он и в какой стороне находится. Но мало того, что темень вокруг непроглядная, так и глаза уже ничего не видели, какой-то туман застилал всё вокруг, и мужчина покорно смежил веки. Потом руки его заскользили по обледенелому стволу и он медленно стал опускаться к подножию высокого хвойного дерева. Пальцы разжались и Яков свалился навзничь, ещё соображая, что минуты его сочтены, но перед этим успел и о другом подумать.
"Дорога, что ли? Упал не в снег, а на что-то твёрдое, вроде санями накатанное. Странно, лазили тут везде с Илюхой, а не натыкались." - и сознание покинуло его.
*****
- Гляди, бабуня, ресницы-то егошние задрожали, мабуть, очухается скоро. - среди шума и какого-то звона в ушах, он различил приятный мелодичный голос. А вот и второй:
- Да пора бы. Четвёртые сутки не шевелится. Ужо хотели домовину готовить. - и тут же послышались приближающиеся шаркающие шаги. А совсем недалече кто-то прокашлялся, прямо, как его отец.
"Где я? На том свете? Так, наверное, и есть. Ну и что теперь говорить Господу, почему загинул? Будто жадность к наживе загубила? Да какая то нажива, коли по правде. Вот помещик с дружками, так то другое дело, а тут... мелочёвка."
- Бабунь, а ему исть можно, когда очнётся? - снова раздался тот первый ангельский голосок.
- Не можно, а нужно. Весь ослаб, сколь времени не питаясь. Ты давай, не заглядайся на него, чего привлекательного тут нашла? Заросший, не хуже лешака да жёлтый как яичко. Пойди лучше взвар ему приготовь. Очисти две картохи и кинь в чугунок. А опосля потолчи их, чтобы погущее водичка получилась. Мяса - ни в коем случае, нельзя ему нынче.
"Нет, не преставился ишшо я! - радостно заключил Яков. - Плечо забеспокоило и кушать нестерпимо захотелось. Покойники того не испытывают, им уже ничего не надобно и ничего у них не болит.
Но кто эти добрые люди? А как спросишь, коли свинцовые веки ни в какую не разлепляются."
Яков напряг всё усилие, чтобы открыть глаза, но ничего не получалось. Потом вдруг, они распахнулись разом, как будто он только что пробудился ранним утречком, как ни в чём не бывало, и мужчина ясно увидал перед собой склонённое девичье лицо. Вот только оно двоилось.
- Бабунь, ожил наш мученик, ожил! - закричала девушка и Яков вздрогнул от неожиданности.
- Вот и ладно, что выдюжил. - безразлично ответила старуха. - Поторопись, Варька, можа исты захоче, а у нас така еда, что ему пока ентого не можно.
Девушка улыбнулась ему, он тоже собрался ответить взаимной улыбкой, но как не приноравливался, а губы наотрез отказывались подчиняться. Иссохлись все, потрескались и противно свербили, что хотелось немедленно их почесать.
Яков припоминал рассказ отца, что почти в десятке вёрст от зимовья поселились какие-то люди: мужчина и женщина, с уже повзрослевшим сыном. Починили полуразвалившийся сруб да и зажили там отдельной от всех жизнью. С местными мало общались, но в помощи, кому она требовалась, никому не отказывали. Также случалось, что приезжий, коли пересекались пути, подсказывал здешним охотникам, где больше всего белка расплодилась или соболь с куницей. Угощал хлебом ржаным, а то и грибами, зажаренными в сметане, они к тому времени уже и коровкой обзавелись. Состроили животине сараюшку надёжную, чтобы дикие звери до неё не добрались, мураву косили ей, которой в лесу навалом, да так и прозябали тут, никому не мешая и ни на что не претендуя.
Вот Якову и пришло на ум, что именно те чужаки и вмешались в его судьбу, точнее, он невольно ворвался в их размеренный и привычный быт.
Видимо, эта старуха и есть та женщина, о которой молвил родитель, когда Яков ещё был подростком. А нынче до него доносился мужской старческий кашель, кто это? Допустим, её муж. Но где же сын ихний? Перед ним всё время маячила девушка, Варька, как окликнула её старуха, но она не может доводиться им дочкою, слишком юная для того.
Яков окинул взором вокруг себя и отметил, что лежит он на лавке за печкой, как и дома, отгороженной занавескою. Укрыт до подбородка медвежьей шкурой, которая сильно давила на грудь, но вскоре начался озноб и Яков мысленно поблагодарил хозяев, что позаботились, тепло укутали его настрадавшееся тело, и вновь провалился в глубокий сон.
Когда проснулся, то снова обнаружил около себя Варю. Красивая грудастая дивчина внимательно заглядывала в его лицо и пыталась определить, худо ему или уже идёт на поправку, но задавать вопросы не решалась. Видимо, немного стеснялась незнакомца, но свои глаза, в которых прыгали весёлые бесенята и в то же время, явно читалось сочувствие и участие, не отводила. Русые и густые волосы девушки были распущены, но Варя то и дело рукой смахивала со лба чёлку, а более длинные пряди отправляла за уши. И сколько впоследствии не ворчала на неё старуха, чтобы она заплела косу и выглядела скромно и аккуратно, Варька отнекивалась и отшучивалась, заливаясь на всю избу звонким смехом.
- От заработаешь ты у меня на орехи, говорю же, заплетись как положено и не насайся распатланная, как та ведьма. - напутствовала "матрона".
- Да хто меня тут узреет, окромя волков да лисиц. - капризно огрызалась девушка.
- Вот и их не пужай.
А сейчас Варька слишком низко наклонилась, казалось, их носы вот-вот соприкоснутся, и шумно втянула в себя воздух, будто собиралась вобрать в себя присущий, в этот момент, ему запах. Яков даже дышать перестал, мужчине стало неловко, он понимал, что весь пропах потом и немытым телом, но Варьку, казалось, ничем не напугать. Слава Богу испытание длилось не долго, девушка подхватилась и стремглав выбежала к своей престарелой родственнице, гремящей посудой у печи.
- Бабунь, у нашего болезного нету жара, я чуяла, и он опять блымает. Можа покормим, а то ить который день у него и маковой росинки во рту не было.
Старуха промолчала, но вскоре занавеска отдёрнулась и они вдвоём, одна держала глиняную миску, другая кружку, из которой шёл парок, дружно предстали перед ним.
- Говорить умеешь? - спросила хозяйка и измерила его недовольным взглядом. Якову сделалось не по себе. Он всё осознавал, что побеспокоил своим присутствием этот тихий мирок и вторгся в пределы их семейного благополучия, но где егошняя вина, разве он стремился к такому печальному концу, когда остался без лучшего друга и сам чуть не околел, раненый и продрогший.
И в таком случае, на ихнем месте, не стоило никого спасать, чтобы потом открыто не выказывать человеку, какой он нынче оказался обузой.
Яков открыл рот, чтобы хоть слово молвить, но раздалось какое-то нечленораздельное мычание и речь затерялась где-то глубоко внутри, а язык сделался тяжёлым и неподвижным.
- Ладно, не мучь себя, ещё наговоришься. - не зло проворчала пожилая женщина и тут же уселась у изголовья, ловко приподнимая его голову. В плече кольнуло, а Яков сморщился, и вовсе неизвестно отчего: то ли от близости старухи, то ли от резкой боли в руке.
Не обращая на него никакого внимания, хозяйка предупредила девушку:
- Начинай, Варька, корми потихоньку, пока держу, чтобы сподручнее было. Немного взвару дай, но стремись поболе молока с жиром ему впихнуть, уразумела? - та исполнила приказание и поднесла ко рту Якова деревянную ложку, наполненную какой-то густой жидкостью. И пока девушка кормила больного безвкусной похлёбкою, старуха, вдруг начала знакомить его со своими домочадцами.
- Я, голубь, Варвара Петровна. И внучка названа в мою честь. Деда моего, он на улицу отлучился, к корове, Кириллом Николаевичем кличуть. Сына нашего, Артёма, медведь задрал, но сначала Настя померла при родах. Это сноха. Вот, теперича растим Варьку, уж двадцатый годок ей с осени пошёл, а всё как дитя малое. То птенчиков спасает, из гнезда выпавших, то волченя один раз притянула. Когда тот вырос, то добрую службу нам сослужил, не раз от худых людишек оберегал и отводил, а потом подох от старости. - рассказчица вздохнула и тихо проговорила: - Но Варька - это всё, что у нас есть.
Женщина примолкла, будто собираясь с мыслями, такие воспоминания никому легко не даются. А Якову тоже не терпелось ей поведать, что его маленького сынишку тоже зовут Артёмом.
- Так вот значит... Мы заметили столб дыма со стороны зимовья и хозяин поехал туда на возке. Именно он на тебя и наткнулся, ты на дороге валялся. Бездыханный. Да хорошо не переехал, лошадь умная у нас, стала, фырчит вся и не с места.
Думали, что обмороженный весь и концы тебе, но всё же попробовали спасти, ить чуем же, что есть ещё живой дух в теле. Постепенно отогревали в горячей воде, Варька снег таскала цыбарками, а мы с дедом на печи растапливали его. Я растирала тебя всего, без рук осталась, но Господь милостив, ни один волдырик не вскочил, значит пронесло, не обморозился. Организм твой сильный и молодой, вот и переборол такую страшную напасть. Но я на всякий случай, всё одно жиром тебя натёрла, барсучьим, и в тряпки всего закутала.
Якову стало стыдно, что его наготу видели эти чужие люди, особливо Варька. Оно ясно, что ситуация такая назрела, что некуда деваться, да только от того не легче.
- И раны жиром намазала, но теперь уже медвежьим. Он посильнее барсучьего. У тебя за ухом ссадина и на плече порез. Дед сказал от топора. Но дырка не глубокая и кость не задета, потому зараз всё затянется. - продолжала хозяйка. - Одно плохо, крови ты много потерял и лежать тебе у нас долго, потому как не шуточно всё это. Варька отваром тебя напоит, пей всё до донышка, не кривись. Там, опять же, жирок косолапого с молоком, для общего укрепления, и снадобье травяное, от оно и кровушку твою восстановит.
А когда балакать зачнёшь, то и поведаешь нам: кто ты, откель и что с тобой приключилось. А то можа, ты тать какой, много вас тут всяких бродит, а мы вошкаемся с тобой, на ноги поднимаем... Чего головой трясёшь, не, не тать? - старуха, вдруг, рассмеялась. - Верю, голубь, потому, как насмотрелась я на убивцев всяких и на людей похитных да и научилась их различать.
И Яков понял, что эта седая старуха вовсе не какая-нибудь злыдня, а обыкновенная добрейшая женщина, воспитанная суровой лесной жизнью, где каждый день сулит множеством различных неприятностей и испытаний. И на душе стало так тепло и свободно, вроде он не у чужих ныне застрял, совсем беспомощный, а у тех, кто никогда не пожелает ему ничего худого.