Осень наша семья встретила в новой благоустроенной и комфортной, большой и теплой квартире, успев сразу же оценить большее количество комнат, больших размеров и хорошей планировки. Нам оставалось только поддерживать этот очаг семейного благополучия и счастья, Любви и доверия между собой.
На работе вместе с пришедшим сентябрьским холодом закружилась неимоверная карусель неотложных дел и забот подготовки к зимнему сезону, и я практически не сходил с борта разъездного судна, мотаясь по всему участку. Возвращаясь домой, меняя в сумке грязную прокуренную одежду на чистую и ароматную, после автоматической машинной стирки, я снова убегал на работу. Получив в управлении новое задание и оформив новый разъездной лист, я возвращался к створам и буям, маякам и плотинам, перекатам и плесам, время постоянно несло меня исполнять долг перед Родиной и перед самим собой...
Мы убрали урожай на наших грядках, подготовили их к зимовке, перекопав землю и присыпав ее опавшими листьями, насолили на зиму овощей для закуски, наварили компотов и варенья для зимнего чаепития и остались довольны проделанной работе для своего же блага и удовольствия…
- Леонидыч, управление подписало договор на работы по ремонту газовой трубы, проложенной под Доном, и тебе предстоит с караваном судов выйти на место исполнения, - с таких слов начал однажды утром, ближе к концу сентября, планерку заместитель начальника по флоту.
- Хорошо, а подробности будут? – задал свой вопрос я, понимая всю возлагаемую на меня ответственность перед заказчиком и управлением канала.
- Да, - и он подробно изложил мне все, что знал на данный момент, а остальное мне предстояло понять в процессе работы…
- Любимая, через два дня я ухожу вверх по Дону, за станицу Вешенскую с плавкраном, - поведал я свою новость супруге тем же вечером, после ужина.
- Надолго? - задала она мне свой вопрос, наверное, уже в тысячный раз после нашего знакомства, никак, видимо, не привыкнув к моим разъездам или просто не желая со мной расставаться надолго.
- Недельки на две-три, как пойдет работа, - уклончиво ответил я, сам еще не зная, как и что нам предстоит…
Спустя два дня, ближе к обеду, путейский буксировщик подцепил «на усы» плавкран и мы вышли из затона, взяв курс на север. Нам предстояло подняться от своего дома километров четыреста пятьдесят, не меньше, а это дней десять пути, долгих десять дней медленного подъема на течение…
- Что, шеф, по местам твоей «боевой славы» пойдем, не скучаешь? – командир плавкрана, веселый мужичок по имени отчеству Евгений Иванович, увидел тоску в моих глазах, стоя рядом на палубе, когда мы прошли Калачевский автодорожный мост и вышли на долгий прямой участок вдоль высокого холмистого правого берега Тихого Дона.
- Не знаю, уже привык на берегу. А, хотя, какой там берег, за навигацию разъездов наполовину, - ответил я и пошел в свою каюту, любезно им предоставленную для коротания времени в поездке.
Мне хотелось одиночества, тихого, спокойного, самого настоящего уединенного одиночества, которого у меня давно уже не было. Все домашние дела и проблемы по воспитанию растущих, как грибы после дождичка, детей, копанию грядок и ежедневному хождению на работу немного утомили за последнее время. Лето, такое долгожданное и так быстро пролетевшее в ремонтах и разъездах, тоже утомило своей жарой и солнцепеком. И вот она, наконец, пришла прохладная осень и одиночество, которым хотелось немного насладиться перед противной колючей зимой…
Маленькая одноместная каюта в трюме плавкрана располагалась по левому его борту, далеко от шума и грохота машинного отделения. В ней, открыв иллюминатор, можно было на ходу наслаждаться плеском Донских волн и дыханием самой реки, журчанием прозрачного голубого холодного потока о наружный набор корпуса, уходившего от нас прочь к берегу ровными тонкими полосами. Я мог просто насладиться тишиной маленькой уютной каюты, ее спокойствием и положительной аурой, аурой, наконец-то, спустя почти десять лет, вернувшей меня к творчеству, моему Любимому стихосложению…
Мы шли третьи сутки, поднимаясь все выше по реке, ближе и явственнее ощущая наступление золотой осени, багровой осени, засыхающей и засыпающей осени Придонья. И вот вечером, после аппетитного ужина, выйдя на палубу и вдохнув свежего прохладного влажного воздуха, я ощутил эту самую потребность писать. По левому борту каравана «пылал» красивый красно-розовый закат, величаво возвышавшийся ровной широкой матовой полосой вдалеке, над рощицей высоких стройных русских красавиц березок, желтеющих и пускающих свои отмирающие листочки «самолетики» с тонких серых «ручонок» веточек в недолгий полет до земли. Отблески закатного «пламени» отражались в сине-черной глади спокойной вечерней реки, пытающейся заснуть на долгую осеннюю ночь, но только равномерный гул наших судов мешал этому благостному действию девственной осенней природы. Отражаясь от поверхности воды и разносясь до дальних и ближних берегов, пугая собой усевшихся на ветки и в траву местных птиц, тихий гул двигателей упорно издавал свои звуки в этой глуши сердца Матушки-Руси. Меня обволокло таким приятнейшим чувством, что я не удержался и в голове «родил» четыре красивых закатных строчки:
«Вечереет. Заливает
Нас закатною волной.
Солнце грузно оседает
За опушкою лесной…»
И меня понесло, меня так понесло, как когда-то, в декабре восемьдесят шестого, я не успевал записывать свои созвучные мысли, я так боялся их забыть, я так боялся их потерять! Я был неописуемо рад, что они ко мне опять вернулись, видимо, их-то мне и не хватало, для них я и ждал своего одиночества, уединения, тишины и спокойствия!..
Строки полились самые разнообразные: о природе, окружающей меня в те самые вечерние закатные минуты, о доме и оставшихся в нем самых близких, дорогих, Любимых и родных людях. Работа, моя работа, которая позволила мне сесть на этот самый плавкран и пуститься в дальний путь вверх по Дону, моему Любимому Дону, которому я отдал всю свою молодость, все годы своего становления, как начальник участка пути. О чем-то другом, отвлеченном от происходящего, но близком сердцу и душе…
…- Возьми с собой листы для стихов, - передавая пачку листов, предложила Марина перед поездкой, - там же по водному пути будут твои воспоминания.
- Да зачем, я бросил писать стихи, Муза ушла, - отмахнулся, было, я.
- А, может, она снова посетит твое сердце, должно же когда-то это произойти, - настаивала она, запихивая листы в сумку, - не пригодятся, сожжешь в костре…
Как я был благодарен ей, моей Любимой, что настояла на своем, и теперь мне есть, на чем записать все впечатления. Как же много мне надо было поведать этим чистым непорочным белым листам бумаги, я так долго молчал, так долго, Муза так долго посещала другие души и головы…
Путь наверх показался мне очень коротким, многое я написать не успел, когда мы прибыли на место, нас уже ждала дежурная машина «вахтовка» газовиков и закрутилась работа, наша необходимая всем работа. Двое суток, а точнее, два световых дня ушло на подготовительные мероприятия, водолазы обследовали место откапывания трубы, обозначив его нам пластиковыми бутылками, во избежание зацепа грейфером оплетки. Следующие два дня пролетели за планомерным, словно детскими совочками в песочнице, осторожным откапыванием трубы в том месте, где диагностика показала микротрещину. Затем за работу взялись их водолазы, пытавшиеся добраться до участка с повреждением, тоже, чуть ли не перочинными ножичками, срезали они оплетку, сантиметр за сантиметром, по диаметру трубы, по всей окружности. У них существовала какая-то своя, уже изученная и проверенная, технология, когда они работали в воде, а по небольшому экрану мастер руководил их действиями, наблюдая продвижение работы. Мы смотрели заворожено за ними, профессионалами, понимая, что такое в их практике не впервой, поэтому все было отточено до мелочей, скрупулезно и точно, словно в хирургической операции. К концу недели работы все было подготовлено для «лечения болезни», а впоследствии водолазы оказались практически настоящими хирургами, наложив новый бандаж на поврежденный кусок…
И все-таки, наблюдая за работой своих подчиненных, исполняя руководство ими и продвигая днем главное действие, по вечерам, когда на реку опускалась тишина и пение птиц, я писал свои строчки, восполняя дневной простой поэтической души. Однажды утром, проснувшись от чуждого уху звука на рассветной реке, выскочив на палубу и увидев там только белый непроницаемый туман, плотный, словно занавес сцены, и ощутимый руками, я понял, что не писать больше не смогу:
«Туман висит над утренней рекой,
Бежит поток меж серых берегов.
Несёт величие и сладостный покой,
Перед рассветом дышится легко...»
Она вернулась и надолго, вернулась, что бы вдохновить меня на что-то свежее, похожее в моей голове на этот самый чистый утренний воздух, влажный и прохладный, родной и Любимый все эти годы, посвященные Российским речным просторам…
Чуть больше недели понадобилось всем нам, что бы сделать то, что прописано в договоре, контрольная диагностика показала отсутствие микротрещины на теле трубы, и мы подписали промежуточный технический акт на выполненные работы…
- Мастер, меня до Вешенской возьмете на машине? – спросил я главного в бригаде газовиков, когда они, собрав все свои рабочие принадлежности, собирались уезжать.
- А что на теплоходе? – поинтересовался тот.
- Да я им не нужен, мое дело акт подписать, домой, к детям хочется, а караван будет неделю грести до Калача, - пояснил я.
- Поехали, но, скорее всего, вы сегодня не уедете, дневной автобус через час будет отправляться на Волгоград, а нам часа два с половиной ехать, - посмотрев на свои наручные часы, пояснил мастер.
- Да и ладно, завтра уеду. Вечерком по станице погуляю, а то лет десять назад был в этих местах, а пройтись по знаменитым улочкам не получилось, - успокоил его я…
Через три часа мы въехали в станицу с севера, и меня высадили у гостиницы. Пожелав всего хорошего друг другу, мы расстались, они поехали по своей работе, а я устроился в маленькой уютной гостинице на одну ночь. Гостиница располагалась рядом с автовокзалом и вечером, гуляя по улицам, рассматривая добротные казачьи усадьбы знаменитой Донской станицы, я посмотрел расписание и даже успел взять билет на утренний рейс до своего города.
Завечерело рано, с тусклого серого неба сыпал мелкий противный дождь, нагоняя скуку, унылость и желание закопаться в теплое одеяло или плед, примоститься рядом с русской печкой или камином и попить горячего чайку с медом. Построенные по старинке небольшие казачьи хаты с четырехскатными, покрытыми соломой, крышами, старинные, плетеные из прутьев заборы то и дело попадались на моем пути. Они, уносящие меня в воспоминания школьных произведений и советских фильмов, перемежевывались современными хоромами с прозрачными из сетки «рабицы» оградами. За прозрачностью оград виднелись ухоженные палисадники и огороды, перекопанные грядки, собранные заботливыми руками хозяев в аккуратные холмики подсохшие листья и травы, картофельная и помидорная ботва. Во всем наблюдались порядок и уважение к родимой кормилице, русской земле, плодородной южной земле…
Усталый и довольный своей наблюдательностью, я улегся на диван в номере гостиницы и возобновил перенос вечерних наблюдений на белые листы бумаги, коих в моем запасе оставалось совсем немного…
- Любимая, спасибо, что листы дала в дорогу, - поблагодарил я Марину, когда приехал домой из командировки.
- Пригодились?! – искренне обрадовалась она. – Ты снова начал писать стихи?
- Да, я почти все листы исписал, по-моему, три или четыре осталось чистыми.
- Я рада за тебя, Любимый! – еще больше обрадовалась она…
Так ко мне снова пришла моя крылатая неугомонная прекрасная Муза, величественная и вдохновенная, яркая и доброжелательная, Божественная и красивая.
В дальнем углу дальнего же ящика домашнего шифоньера у меня лежали исписанные в стихотворном стиле и моим почерком четыре с половиной тетради по сорок восемь листов, где последней датой написания последнего же стиха был обозначен одна тысяча девятьсот девяносто третий год, далекий девяносто третий. Однажды вечером, сидя за кухонным столом, начав переписывать в пятую, незаконченную тетрадь, свои наблюдения от поездки вверх по Дону, я с удовольствием вывел нынешний, две тысячи четвертый. Так, спустя одиннадцать лет она вернулась, она все-таки вернулась, словно из рога изобилия выдавая свои искренние душевные строки. Как же много мне хотелось им рассказать, им, моим тетрадям, коих у меня будет еще много.
Молодая Муза, моя Любимая Марина, разбудила мой внутренний во всех смыслах мир и вдохновила на новые произведения о Любви и счастье, о солнечных лучах и серости туч. Она внесла в мой быт что-то свое, неподражаемое и неповторимое, молодое и в то же время мудрое, юное и так же рассудительное, но однозначно, что-то свое.
Мое творчество окрылилось тонкой золотой нитью совсем иных строк, иных стихосложений, иных умозаключений, наверное, я тоже помолодел вместе с ней…