Гл.10
Прасковья уже сама не своя, коли по несколько раз на дню не выйдет за частокол, на задки. Там она подолгу стояла, вглядываясь в силуэты деревьев и кустарников, что в общем составляли непролазное, особенно в зимнее время, лесонасаждение. Не обращая внимание на мороз, женщина терпеливо ждала своего сына, свято доверяя собственному предчувствию: "Живой он, живой! Ить не зря и Анфиса об том клятвенно заверяла."
"Да только где моя кровиночка, что с ним, почему же так долго не появляется?" - вот на все эти вопросы хотелось бы поскорее получить объяснения, а развеять их должон никто иной, как единственный и ненаглядный сыночек.
Иногда, правда, сердце так и подмывало, так плохо на душе становилось, что уже и мысли лезли в голову всякие разные, но эти думки Прасковья гнала от себя, смахивала слёзы и вновь обращала свой взор на неприступный и, хранящий множество тайн, лес.
У неё даже привычка выработалась: постоит, посмотрит, а когда глаза устанут от блестящего на редком солнце снега, то Прасковья отворачивалась в сторону и давала им отдых, чтобы потом вновь жадным взглядом устремиться в нужном ей направлении. И вот в такие разы, она сама себя вслух успокаивала:
- От сейчас повернусь и сыночка увижу, который преодолевает последний переход, поле. А сам же, чтоб как в обычности: и невредимый, и здоровье у него богатырское, ещё и мехами раздобытыми нас порадовал бы... Не, не надобно те меха, тока бы вернулся целёхоньким.
И вот, женщина опять мельком прощупала уже надоевший пейзаж, когда вдруг...
- Ой, мамочки! Хтось идёт. Человек какой-то...
Зрение уже слабое - возраст, но сердце тут же радостно забеспокоилось и забилось сильными толчками.
"Яшенька? Так, одёжка не наша... - Прасковья растерялась, в груди кольнуло холодным разочарованием. - Мне сына хотелось узреть, а это барин небось. Тулуп богатый и шапка, поди, барсучья. У нас такого нету. Но походка-то знакомая! Так чего же я стою?"
Женщина сорвалась было с места, пробежала несколько шагов да и застыла в нерешительности. Ей не терпелось в незнакомце узнать родное лицо, но пока не удавалось, ещё расстояние не позволяло.
"Мешок за плечами... Всё-таки шкурки несёт? Боже, это он, но почему принарядился не в своё?"
Прасковью уже ничто не могло удерживать, изболевшаяся душа птицей рвалась на волю. Спотыкаясь, падая и по пояс увязая в сугробах, она упрямо ползла к приближающемуся мужчине.
"Я чую, это Яшенька! Сокол мой ясный, кровиночка моя!" - руки закоченели, морозный ветер обжигал губы и щёки, но разве это преграда для такого события?
Яков сразу признал мать, фигурка которой одиноко стояла на задворках. Стало так тепло и солнечно внутри, что вот-вот и сам побежит к ней навстречу. Но тело всё ещё болело и гнетущая слабость без конца о себе напоминала.
Варвара Петровна гостинцев передала полный чувал. Тут и парочка замороженных глухарей, клюква из ледника и ведро кедровых орешков. С этой смутой Угольниковы даже для себя всего этого в зиму не заготовили. Кирилл Николаевич помог ему забросить ношу на здравое плечо, да и повернул лошадку к своему дому.
Яков понимал, что перелесок скрывает от матери накатанную дорогу, поэтому она невольно пропустила все эти события.
Он пытался махать ей, чтобы не торопилась, скоро сам до неё доберётся, но тягучая боль из раны отдавала на всю руку, да и бесполезно напрягаться, разве она послушает?
- Яшенька! Сыночек родимый! - женщина уже в голос рыдала, потому что нету таких сил, которые бы её сдерживали. Вцепившись в волчью шерсть на его тулупе, она прижималась к тому, ради которого все глаза выплакала и проглядела, и ни одной ноченьки не спала вдосталь и спокойно. Теперь же, изучала бледное, исхудавшее лицо, страдала от того, но продолжала радоваться, что обнимает живого сына, а не стоит в чёрном платке перед его гробом.
Яков опустил мешок на землю и обхватил мать своими медвежьими объятиями.
- Тихо, мамань, всё позади... - гладил он её спину поверх старого плюшевого пальтишка. - Вернулся я и теперича заживём... - голос дрогнул, а чтоб не заплакать вместе с матушкой, он осторожно отстранился, размыкая свои пальцы и ласково предложил:
- Ну что, веди в тёплую хату, а там и поговорим зараз.
Как только Яков всех расцеловал и выслушал всех домочадцев, как они переживали и кручинились, потом понянчил проснувшегося Тёмочку, а когда Прасковья собрала ужин на стол и все чинно уселись, так Яков и поведал им о всех приключениях, что разом нахлынули на них с Илюхой. Как сам спасся, но кабы не лесные люди, то замёрз бы в тайге, что и костей опосля не собрали. Единственное, чего не стал упоминать, это о том, что со стариками в тайге живёт ещё и ихняя привлекательная внучка. По понятным соображениям.
Слушали его внимательно, не перебивали, лишь Прасковья с Авдотьей вскрикивали на дюжеть страшных местах в рассказе и утирали повлажневшие глаза.
- Яшенька, так Бог их наказал, супостатов этих, иродов первостепенных. Кто-то вернул комиссара со товарищи, и Анисима зарестовали вместе с Гришкой и Емелей. Увезли их отсель и вроде люди баяли, что ужо они и не мечтают сюда возвернуться. Так им и надо, злыдням несусветным, прости Господь милосердный. - отчиталась Прасковья.
- Забрали? Вот это новость! - Яков аж подскочил на табуретке.
- Так и есть. - вмешался в разговор Михаил Фёдорович. - Он же явился в комнаты со шкурками подмышкой, а тут коммунары! Вот и сгребли лихоимца сразу. Говорят, что и в городе он кого-то убил, а большевики прознали и зараз раскусили его. Золото у них нашли в несметных количествах, деньги, бают, чувалами грузили. Вот нехристь проклятый, а всё ему мало, ишшо и за шкурками подался.
- Да, жалко зимовье, почитай век стояло, а то и поболе... - добавил Михаил Фёдорович.
- Папань, сруб-то новый можно построить, а вот Илюху ужо не вернуть! - с горечью воскликнул Яков.
- Твоя правда, сын. Хороший мужик загроблен, нашего сукна епанча. А жадный был до работы, скорый такой, что и муха ему на руку не сядет. - согласился Михаил Фёдорович.
- Я долго думал об том. - продолжил тему Яков. - И решил, как тока снега сойдут, то соберу мужиков и пойдём к зимовью завалы разгребать, чтобы останки Илюхины найти. Похоронить таку людину треба по-человечьи и не иначе.
- Дело гутаришь, сын. - снова согласился пожилой мужчина. - И я с вами кинусь.
Яков кивнул и обратился к матери:
- Мамань, а жинка егошняя куды делась?
- Дома она, а куды ей деваться? С детками... - Прасковья уставилась на сына, не понимая, к чему он так грубо интересуется.
- Да нет, я не о Дусе Путята, а об Анисимовой... Кажись, Ольга её...?
- А, так мы тут все в удивлении пребываем. Думали, аж бегом отсюда мотанёт, ан нет! Осталась, представляешь? Ужо беременна, люди говорят. Ага, народится ещё одно отродье, не хуже сваво батюшки.
- Замолчь! - предупредил жену Михаил Фёдорович. - Детина тут при чём?
- Да детина можа и не при чём, - засовестилась Прасковья. - коли в родителя не удастся. А то зачнёт народ изничтожать не хуже Анисима.
- Можа дивчина случится, маменька. - проговорила Авдотья.
- Да и дивчина вся в матушку, вдруг... Которая ни до Бога, ни до людей.
- Ладно, Проська, хватит язык чесать, пошли до соседяв, радостью похвалимся. А молодые пущай у двох останутся, пока мы часа два-три отсутствовать будем. Небось, соскучали друг за другом... - Михаил Фёдорович хитровато подмигнул сыну и направился к двери.
- Конешне, Миша, как таким счастьем не похвалиться, да только Полинку до печёнок жалко. Как бедная женщина такое горе перенесёт?
- Ма, я сам ей всё расскажу. Лучше меня никто того не ведает. - вызвался Яков. - А мне бы, как раз искупаться, весь потом пропах, а раньше мыться нельзя было.
- Давай, сыночек, конешне, помойся. Там в сенях цыбарки со снегом, отец натаскал. Авдотья, станови их по очереди на печку, нехай водичка нагревается. А ты, Яша, корыто заноси из кладовки. Авдотья, исподнее ему чистое приготовь, а я мыльное поднесу. Сынок, тока сёдни золу смешала с маслом кедровым и жирка туда свиного добавила, что крёстная твоя привезла. Как чуяла я, что не зря стараюсь. От и наполоскаешься вволю. А для головы, вот, глина белая, тоже Анфисочка доставила. Летом-то получшее, яйцо куриное взбил да и мой голову, а нынче зима, куры не несутся да и что у нас их, всего-то пять штук.
Яшенька, а это мела кусок, вдруг зубки свои почистить захочешь и во рту освежить. Ладно, дети, хозяйничайте туточки... Яша, корыто потом в уголок отставь, не вздумай из него воду в ночь выливать, примета плохая. Утром и управимся. - сразу всем прочла нотации Прасковья Ильинична и присоединилась к мужу, который уже терял терпение у порога.
- Зараз и спинку тебе потру. - лукаво улыбнулась Авдотья, когда родители покинули помещение.
- Не колотись, Авдотьюшка, я сам побанюсь. - он всячески отторгал настойчивое к себе внимание жены, даже чтобы она просто так не дотронулась к его телу, на котором ещё не остыли жаркие поцелуи лесной нимфы, до сих пор напоминающие о проведённой сказочной ночи.
- А раньше тебе нравилось. - Авдотья слегка надула полные губы, но тут заплакал Тёма и женщина поспешила к младенцу. Яков облегчённо вздохнул.
Вдосталь накупавшись, Яков смазал свои раны медвежьим жиром, который, вместе с барсучьим, передала им Варвара Петровна в двух небольших глиняных горшках. А ещё один горшочек она поставила для Тёмочки, в нём находилась густая, как мёд, смесь из разнотравья. Её, этой смеси, всего чуток добавить в воду и можно смело купать ребёнка, тогда ни сыпей никаких не будет, ни покраснений.
В постели Авдотья повторила попытку, льнула к нему со всей своей накопившейся страстью, рукой ласкала его курчавую грудь, но ответных действий так и не добилась.
- Я понимаю, Яшенька, тебе нынче не до того, хворый ты ишшо, но мне ить и не надо ничего такого, вот обнять только тебя и прижаться покрепче, чтобы чувствовать, что ты рядышком и что ты весь мой. - но снова закапризничал малыш и Яков незаметно перекрестился.
"Ладно, ноне сын спас меня от близости с Авдотьей, но такое не может продолжаться вечно. Как жить далее, коли весь организм протестует и не желает испытывать всяческие женские хитрости, дабы пробудить в нём бурное вожделение, какового, с недавних пор, ужо к ней нету."
Яков шумно вздохнул и закрыл глаза, моментально проваливаясь в глубокий сон.
Истрёпанный последними событиями, мужчина, спал и не слышал, как всю улицу огласил страшный женский крик. Это Полина. Она прознала, что у Угольниковых праздник в честь прибывшего Якова. Хочь хворый, но живой. Она, ещё надеясь на чудо, бросилась к их двору, даже одеться толком не успела, так спешила чего за Илюху прознать.
Но по пути столкнулась с Прасковьей и Михаилом, вот они и донесли до неё всю трагическую правду, от которой белый свет уж не милым стал и последующая жизнь представлялась насовсем бессмысленной. На истерические вопли выскочила из хаты Дуся, сноха, и двое ребятишек. Старшому, Павлу, семь годков, а младшенькому, Сёмке, всего четыре. Дети ещё мало разбирались во всех горестях и взрослых делах, но не до такой степени, чтобы не сообразить - батьки нету больше и никогда не будет. Лихие люди извели его, потому что.