Найдёныш Гл. 4 Не знаю. Будет муж!

Евгений Боуден
    СОДЕРЖАНИЕ:
Глава 1. Маленькая Вера.............. http://www.proza.ru/2017/02/01/1677
Глава 2. Найденыш....................... http://www.proza.ru/2017/01/19/1416
Глава 3. Новое имя - новая жизнь http://www.proza.ru/2017/01/20/1022
Глава 4. Не знаю. Будет муж........ http://www.proza.ru/2017/01/20/1639
Глава 5. Ну где нельзя?................. http://www.proza.ru/2017/01/21/1590

     Отныне Маша и Евдокия Григорьевна жили телевидением. Пятый украинский канал не выключался. Аэропорт, киборги, минские договоренности и вновь срыв перемирия, которого фактически и не было. Выступления спикера ВСУ Андрея Лысенко со сводками с фронта, сводки о погибших, рассказы о волонтерах.

     Редкие разговоры с Гришей по мобильнику. Он ни на что не жаловался, был уверен в скором победном окончании войны (он ни разу не сказал АТО). Вот только плохо со снабжением, с обмундированием, армейское снабжение до них почему-то не доходит, но спасают волонтёры. Что все ребята просто молятся на них.

     Потом пропадал на неделю-полторы, и снова звонил. Смеялся, что скоро девочки его увидят по телевизору. И правда, на канале ТСН 1+1 он однажды мелькнул в новостях. Бородатый, грязный, но улыбающийся. Он махал рукой, показывал пальцами букву V и говорил, что надеется, что его девочки видят его, и он передает им привет. Потом кадр сменился.
     И снова недели безвестности, когда Маша одновременно боялась слушать новости, и боялась, не дай Бог, пропустить кадр в котором мог мелькнуть Гриша.


     Тем временем, заказы из ателье были готовы, надо было их сдавать, и брать новые. Но Гриши нет, а Евдокия Григорьевна чувствовала себя неважно. Прихватывало сердце.

     - Евдокия Григорьевна, а давайте съездим в ателье. Я же водить умею! Только вы со мной поедьте, а то я дороги не знаю, да и боюсь, у меня снова паника начнётся.
     - Конечно, поедем. А про панику забудь. Не имеешь ты права паниковать. Помнишь, что Гриша сказал, когда уходил? - Что ты теперь ответственная! Вот только ведь ты без водительских прав.
     - Подумаешь, права! Я же не лихачить еду. Мы тихонько, ничего не нарушая. Глядишь, и не тормознут меня.

     И они поехали. Доехали без приключений, но когда надо было выйти из машины к людям, Маша все-таки запаниковала.

     - Машенька. Ты плавать умеешь?
     - Умею.
     - А нырять? Да, Умею. А что?
     - Ты представь будто нырнуть надо. Дыши глубоко, а потом набери воздуха и ныряй.

     Ещё немного посидели в машине, а затем Маша стала глубоко-глубоко дышать и... распахнула дверь и вышла из машины. Вокруг были люди. Всё поплыло перед глазами, но она уцепилась за дверь и постаралась не упасть. Когда кружение остановилось - отпустила машину. Сделала шаг, другой... И уже смело обошла машину и помогла Евдокии Григорьевне выйти. Та обняла ее:

     - Вот видишь. Ничего страшного. Никто тебя тут не обидит. Да если что, я рядом, не дам тебя в обиду. Ну что, пошли?

     Они вернулись с новыми заказами. Это были заказы для воинов АТО. Волонтёры собирали на это деньги, закупали материал. Шили. Потом ждали оказии, чтобы переправить готовое тёплое белье, и ватные штаны, а ещё свитера, варежки, носки, банки с вареньем, мороженые пельмени и даже иногда оружие, амуницию, тепловизоры, купленные на собранные народом деньги...

     У Маши душа пела. А вдруг то, что она шьёт, попадет её Гришеньке. На изделиях, которые она сшила, ставила метку МВР - Мария Викторовна Рабинович. Её Гриша должен был сердцем почувствовать, что это её инициалы.

     С ездой, однако, была проблема. Теперь она не боялась даже одна ездить, встречалась и разговаривала с людьми. Но прав-то у неё действительно нет. И, набравшись духу, пошла и - ура! ура! ура! - сдала с первого раза. Видать, хорошо её Гриша учил. Да так и должно было быть, ведь он же Педагог с большой буквы.

     Ей исполнилось девятнадцать.
     Они скромно отпраздновали с Евдокией Петровной. Пригласили ещё Варю - молодую женщину, которая заведовала всеми волонтёрскими делами. Сколько Варе лет было непонятно, то ли Машиного возраста, то ли лет на десять старше. Круглое украинское лицо, с вишнёвыми глазами, всегда улыбающаяся, но почему-то с опущенными печально уголками губ. Блестящие тёмные волосы заплетены в толстенную косу, а сбоку над левым виском вдруг седая прядь. Полные, мягкие руки, тоже сразу напоминающие об украинском происхождении. Варюха много знала, легко разговаривала на любые темы, но стоило заговорить лично о ней, взмахивала рукой, точно отгоняя от лица мошку:

     - Та шо (она по украински шокала) там говорить про меня. Нечего говорить.

     Пили вишнёвку, стоящую ещё с мирного времени, закусывали знаменитым тортом "Катюша", состоящим из трубочек начиненных вишнями из консервированного компота. Говорили о политике, в которой Маша теперь разбиралась не хуже Гришеньки, о ребятах-побратимах на линии размежевания, рассуждали о погоде, потому что уж лучше морозы, чем оттепель и вязнущая в грязи обувь и машины. О том, что у многих ребят берцы некачественные, разваливаются в грязь. О волонтёрской работе, что оказия не всегда случается, чтобы отвезти что-то на фронт...
     Как-то само собой у Маши вырвалось:

     - А давай я буду возить. У меня же жигулёнок есть, и права я получила.

     Евдокия Григорьевна вскинулась:

     - Маша, ты что? Да не дай Бог с тобой что-то случится, что я Грише скажу?

     - А вдруг я его там встречу? - выдала, как ей казалось, убедительнейший довод Маша. - И вообще, я уже взрослая давно, он же сам мне сказал: "Ты уже взрослая". И ничего со мной не случится. Я закалённая и заговорённая.

                * * *
     И она поехала. С Варей. Увидела вживую настоящих, неунывающих, храбрых воинов. Ела с ними в блиндаже, пугалась поначалу громких разрывов, приседая и пытаясь закрыться рукой, но сразу же начинала шутить сама над собой, смеяться. Пьянило ощущение, что она нужна вот этим ребятам, казалось, что они  все любят её. Ну вот как родную сестру. Назад везли почту, приветы, номера телефонов по которым надо позвонить.

     Она не раз потом ездила на фронт. Бывало попадала в переплёт. Жигулёнок однажды изрешетило осколками, но ни один не попал ни в неё, ни в Варю, ни в двигатель. Маша везде расспрашивала о Грише, но он, видимо, воевал где-то на другом участке фронта.

     Новый 2015 год она праздновала на фронте. В большом, на её хрупкой фигуре, бронике, со сползающей каской, и с автоматом, который ей дали "на всякий случай".
     Приехали втроём. Кроме Маши и Вари была еще Нина Петровна - немолодая, но крепкая женщина. Привезли с собой мандарины и ёлочку, мотки проволоки, которую обычно использовали для растяжек, при минировании. Установили ёлочку в укрытии за стеной из мешков, с бойницами, в которых торчали стволы пулемётов. Ребята нарядили её патронами с красными и синими головками. Соорудили стол из снарядных ящиков.
     Ночью включили радио, которое нарочно, чтобы подразнить сепаров врубили на полную мощность. Было светло от снега и тихо, ни единого выстрела. Видно сепары тоже праздновали. Лишь когда заиграл Гимн Украины, а они во весь голос, слегка вразнобой, подпевали ему, раздалось несколько выстрелов, да несколько раз бабахнул подствольный гранатомет.
     Выпили водки. Вроде и понемногу, но Маша почувствовала, что слегка захмелела. Потом Женька, высокий худой парень, играл на гитаре и пел. Маша вспоминала Гришино лицо, его тёплые ласковые руки. Где он празднует сегодня?
Толкнула Варю локтем:

     - Слышь, Варенька. А ты замужем? Где твой сегодня?

     Варя глянула странно, вдруг вскочила, побежала вдоль окопа, скрылась за поворотом.

     - Нету у неё мужа - сказала Нина Петровна. - Ты что не знаешь, что он оборонял Донецкий аэропорт? Киборг. Попал в плен при попытке вывезти раненных. Потом один боец, которого обменяли на ихних, рассказал, что его застрелил Гиви. Её Володьку посмертно наградили, да нафиг ей эта награда. Хотя бы ребёночек у неё от мужа остался, да не успели они. Ведь Варюха-горюха лишь выглядит старше тебя, а на самом деле даже моложе, они только-только поженились и Володьку мобилизовали.

     Солдаты, тоже слушая рассказ Нины Петровны притихли. Выплакавшись как следует, вернулась Варька, Варюха-горюха. Кто-то предложил молча, без тоста, не чокаясь, выпить за погибших...

     В январе Гриша позвонил только раз. Поздравил с прошедшим Новым Годом, сказал, что любит своих девочек. И замолчал. Будто в воду канул. А потом, в феврале, они смотрели новости о Дебальцевском котле и Минске 2, о том, что россияне согласовали с украинским командованием и открыли коридор для выхода украинских войск, а затем вероломно расстреляли выходящих воинов Украины. Что погибли сотни, если не тысячи, что многие пропали без вести.

     Гриша молчал, его мобильник постоянно был "вне зоны доступа". Евдокия Григорьевна теперь часто плакала, стараясь чтобы Маша не видела. А она не могла не видеть. Подходила, обнимала, говорила, что чувствует Гришу, что он жив, просто вне зоны доступа.
     Она и правда видела Гришу. Живого. Во сне. Только почему-то он был какой-то странный. Лежал на спине и что-то ей кричал. Но слов не было слышно, как в немом кино.

     Уже был март. Она совсем мало спала. То шила, то возила на фронт. Бегала в военкомат, пытаясь узнать хоть что-то о Грише. По лицу девушки секретаря в офицерской форме видела её смертельную усталость от таких вопросов. Сколько раз в день, ежедневно, к ней обращались такие же как она сёстры, матери, отцы, жёны, невесты?
     И смотрела, смотрела, смотрела телевизор.

     Показывали Днепровский военный госпиталь им. Мечникова. В кадре уставший главный врач рассказывал о бойцах, доставленных туда вертолетом, что двое в состоянии средней тяжести, и двое тяжелых. Камера прокатилась по палатам, показала лица выздоравливающих, а потом заглянула в палату к неизвестному бойцу, которого доставили без документов. На лице бойца было матовое полупрозрачное пятно, но Машу что-то больно толкнуло в сердце: "Это он. Он!"

     - Мама! Мама! Смотри, это же Гриша! - впервые назвав Евдокию Петровну мамой, закричала она.

                * * *
     Снова надо было ехать с волонтерской помощью на фронт. Как всегда, сказала Евдокии Григорьевне:

     - Я на передовую, а потом попробую в Днепр. Вдруг Гришу найду.

     - Машуня. Отвези меня на кладбище. Витю и Машеньку проведаю.

     На этом кладбище Маша была впервые, если не считать того дня, когда её нашёл Гриша, и о котором она совершенно ничего не помнила. Они постояли у могилы мужа Евдокии Григорьевны Виктора Александровича. Помолчали. Положили цветы.
     Потом пошли к могиле дочери Машеньки. Евдокия Григорьевна хотела наклониться и расчистить плиту, но Маша удержала её, опустилась на колени и стала варежкой сметать снег. Евдокия Григорьевна подала ей букет, и она развязала его и рассыпала цветы около надписи "Мария Викторовна Рабинович". До сих пор она как-то не задумывалась, о том, что их имена и отчества и фамилия полностью совпадают, но сейчас будто игла в сердце вонзилась. Она не выдержала, разрыдалась.
     Евдокия Григорьевна подняла её с колен, потом они обнялись и сели на мраморную скамеечку. Так и сидели на фоне заснеженного кладбища - женщина в чёрном пальто, в чёрной косынке, и девчонка в камуфляже, с рыжими волосами, перевязанными чёрной лентой.
     Поднялись, когда окончательно замерзли.

     - Теперь у тебя будет удача, дочка! Найдёшь ты нашего с Машуткой Гришеньку. Она сама мне так сказала.

     В Днепр она попала даже быстрее, чем думалось.
     В тот день позиции, на которые они приехали, сепары перепахивали сто двадцать вторым, запрещённом в Минске, калибром. Видимо кто-то из "доброжелателей" - русских приспешников корректировал огонь, потому что накрыло точно и плотно.
     Было много раненных и не было времени ждать, когда их вывезут в безопасное место. И Маша  решилась:

     - Варюх! Надо спасать ребят. Если немедленно не вывезти, помрут ведь! Ты оставайся здесь, а я повезу, по крайней мере туда, откуда их могут уже забрать медики, вертолеты и скорые. А я, если всё будет нормально, вернусь за тобой.

     Маша с фельдшером и с Варей перевязывали страшные раны. Бинтов не хватало - рвали одежду на полосы. Тащили под огнём ребят к машине. Набили под завязку, человек семь самых тяжелых. Была бы возможность и на крышу уложили бы. Маша прыгнула за руль, начала молить "Господи, не дай нам забуксовать, не дай, чтобы в нас попали", рванула с места. Машина качаясь от перегрузки, осев на осях, переваливалась через бугры и кочки, медленно тронулась по бездорожью. Маша разговаривала одновременно и с ранеными, подбадривая их, и с своей машиной: "Давай, тяни, родной, спасай нас". Почему-то сейчас она совсем за себя не боялась, она боялась, что не справится, не вывезет раненых. Но они с жигулёнком справились. Вырвались из-под обстрела.

     Видимо командир всё-таки сумел связаться с медиками. Их встречал военный вездеход с красным крестом на борту. Наскоро пересадили самых тяжёлых в него. Затем Маша поехала за вездеходом и вскоре они были на каком-то поле, не аэродромном, а на простом сельскохозяйственном, где их уже ждал вертолёт с вращающимися лопастями.

     Маша спросила:

     - Куда их?

     И ей ответили:

     - В Днепр, в Мечникова.

Раздумывать было некогда:

     - Возьмите меня с собой!

Её взяли. Машина осталась в поле с незапертыми дверцами, с ключами, которые она положила в бардачок. Ну, и чёрт с ней! Маша спросила название посёлка, разбитые крайние дома которого виднелись неподалеку. Ей сказали, и она решила, что потом позвонит Варюхе-Горюхе, расскажет где бросила машину и Варя как-то организует, чтобы жигулёнка забрали.

     Ночь минула как один миг. От усталости резало глаза, даже слёзы текли. Маша сидела рядом с носилками, держала стонущего парня за руку:

     - Всё хорошо будет. Всё будет хорошо! - уговаривала она то ли парня, то ли саму себя. Не заметила, как заснула. Спала недолго, может минут двадцать. Когда открыла глаза парень, которого держала за руку, уже не стонал. "Отмучился" - сказал врач, летевший с ранеными, вынимая руку парня из её руки. Душа Маши кричала "Не довезла! Я не довезла!", внутри неё было море слез, но они никак не могли прорваться наружу.

     Наконец больница. Хотела помочь перегружать раненных, но её отодвинули: "Девушка, вы только под ногами путаетесь". Она отошла в сторону. Села прямо на мёрзлую землю, вытянула больную ногу, которая ныла неимоверно. Потом попросила у кого-то сигарету и закурила. Первый раз в жизни. Затянулась глубоко и в голове все поплыло. Закашлялась, но затянулась ещё раз, потом ещё... Раздавила остаток о землю, с трудом поднялась. Увидела себя в стекле двери - ужаснулась. Чумазое лицо, камуфляжка в грязи и крови. Ну, и черт с ним! Похромала внутрь. Остановила медсестру:

     - Девушка, а где мне найти одного раненного? Его Григорий Рабинович зовут.
     - А в каком отделении он лежит?
     - Откуда же я знаю?
     - Ну, хотя бы какие ранения у него. В ожоговом, или в травме, а может в нейро?
     - Не знаю я.

     Медсестра сочувственно посмотрела на неё:

     - Кто он тебе?
     - Не знаю.

     У сестры округлились глаза:

     - Это как не знаешь?
     - Вот так. В общем, муж он мой. Будет муж.
     - Тебе придётся все отделения обойти. - сочувственно улыбнулась, - Удачи!

     Постанывая от боли, Маша пошла по какому-то коридору. Чувствовала, что идёт правильно. Чувствовала, потому что сердце стучало всё громче и громче. Это было отделение нейрохирургии. На сестринском посту спросила Рабиновича Григория. Медсестра сказала, что у них такого нет. Но в седьмой палате лежат два тяжёлых. И оба неизвестные.

     - Девушка, куда же вы? Туда же нельзя! Девушка! Хотя бы халат накиньте. Меня же врач убьёт!

     Но Маша уже влетела в палату. У обоих были забинтованы головы. Оба дышали через гофрированные трубки, а рядом мерно шумели установки для искусственной вентиляции лёгких. И все же она его узнала. Узнала его еврейский нос, видневшийся через маску. Узнала руку, которая столько раз мыла её, которую она узнала бы даже самой тёмной ночью.

    Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2017/01/21/1590