Я стою у окна больничной палаты с историей болезни в руках. Моя новая больная, развалившись, сидит на больничной кровати, застеленной домашним покрывалом, перед кроватью мохнатый коврик, на двери портьеры. И всё это в инфекционном (туберкулёзном) отделении!
--Домашние вещи нужно убрать, а Вы выйдите, пожалуйста, обратилась я то ли к мужу, то ли любовнику, который лежал рядом с ней, мне надо осмотреть больную. Мужчина вышел, а Лена (я узнала её, но об этом чуть позже) не изменив своей вызывающей позы и ехидно улыбаясь, вдруг спросила меня:
---Анна Фёдоровна, а Вы были в Греции?
-- Нет, не была. (При чём здесь Греция?)
---А я была! Так кто тут должен кому указывать, что делать и чего не делать?
Я даже онемела от такой наглости. В голове возникло чувство невесомости. И не удивительно: я несколько дней голодаю. Нет, это не лечебное голодание, а принудительное. Нам уже 5 месяцев не платят зарплату, есть нечего, продать нечего и некому: медики посёлка все в одинаковой ситуации.
А вот «ЭТИ» процветают, я ведь знаю, что новый «то ли муж» Лены связан с торговлей наркотиками. И все это знают, но помалкивают. Милиция их «крышует», а твой труп даже не найдут. Такие у нас наступили времена.
Я молча вышла из палаты, прервав обход, и сказала зав. отделением: «Я эту больную вести (т. е, лечить) не буду. Ни за что. Лучше уволюсь». И рассказала ему о том, что произошло. Он меня понял и поддержал. Хотя и не знал предыстории.
А она такова. Когда я работала в другом отделении, в другом корпусе был у меня больной Иванов с небольшим очаговым туберкулёзом лёгких. Ему бы пролечиться 5—6 месяцев и был бы здоров. Но он заторопился с выпиской, я не разрешила, но он всё равно уехал самовольно.
Через некоторое время он поступил снова, но уже с инфильтративной формой туберкулёза. И опять прервав лечение, сбежал домой: «Молодая жена, соскучился». Я предупредила, что в следующий раз я его не возьму ни за что, пусть лечится у другого врача: я не хочу, чтоб мои усилия опять пошли прахом. И что вы думаете: через несколько месяцев он снова появился в моём кабинете.
Передо мной стоял бледный измождённый, непрерывно кашляющий и задыхающийся человек. Это был финал: чахотка в последней стадии.
--Нет, к себе в палату я Вас не возьму! Помните, как я Вас просила долечиться? Чуть ли не умоляла. Не возьму и точка! Лечитесь у другого врача, куда Вас определили.
А он вдруг рухнул передо мной на колени и заплакал: «Спасите меня…». Конечно, взяла, я всегда очень жалела больных.
В этот раз его сопровождала жена Лена. Она практически поселилась в его палате и самоотверженно ухаживала за мужем, хоть я и предупредила её, что болезнь заразная и чтоб она была осторожнее. И медперсонал даже радовался, что у Иванова оказалась такая хорошая жена. Однако время было непоправимо упущено, все наши усилия оказались тщетными, больной угасал. А как он теперь хотел жить! Вскоре он умер от профузного лёгочного кровотечения.
Через полгода приказом главврача меня перевели в хирургическое отделение, т. к. там началась реорганизация. Сначала я возмутилась, почему именно меня, и почему не согласовали перевод со мной? Но быстро успокоилась, когда узнала, что из всех терапевтов хирурги отделения выбрали именно мою кандидатуру. И стало даже приятно, что коллеги оценили мою работу.
И вот здесь произошла новая встреча с Леной. Но передо мной была уже совсем другая женщина: хорошо одетая, наглая. Как же: теперь её содержит «хозяин жизни». И она даже, видите ли, БЫЛА В ГРЕЦИИ.
Я больше не интересовалась судьбой этой неблагодарной дурочки.
Бог ей судья.