Начало http://www.proza.ru/2015/09/24/1725
Боже! - мысленно взмолилась я. - Помоги! Вразуми меня! Бог, видимо, без промедления внял моей отчаянной просьбе, потому что в тот же миг я уверенно забормотала французский монолог Кисы Воробьянинова: «Месье, же не манж па сис жур», а следом бойко залопотала слова детской французской песенки про Каде Русселя, всплывшие из потаенных глубин моей памяти. Последний раз я пела эту песенку на утреннике в детском саду. Бедняга Каде Руссель купил дом без крыши, такой вот чудак... тут же вспомнилось мрачноватое: крышу снесло», «крыша едет — дом стоит». Как раз мой вариант. При этом я таращила глаза на даму в сером, продолжавшую изучать меня холодным взглядом, бестолково жестикулировала и беспрерывно улыбалась. Актриса из меня никудышная, но бестолковость я изобразила довольно естественно. Мой французский экспромт произвел впечатление. Лицо дамы в сером смягчилось, она поманила меня и проводила до двери, за которой, как я и предполагала, находились покои принцессы. Дверь за моей спиной закрылась, щелкнул замок. Я мысленно возблагодарила Бога за помощь. Меня приняли за экстравагантную француженку, заплутавшую босиком в чужой квартире. А если бы дама в сером закрыла замок чуть раньше, когда я еще беседовала с вождем? Представив, что за этим последовало бы, я поежилась.
Натянув босоножки, я побрела в сторону гостиной, откуда доносились громкие голоса и чей-то явно издевательский смех. Мне показалось, смеется Мишель. В гостиной погасили верхний свет, и теперь только торшеры освещали комнату, приглушая резкие тени, но не голоса. Принцесса, утомленная шампанским, дремала в кресле, цыган не было, только Борис задумчиво перебирал гитарные струны и явно скучал. За столом пили кофе и громко спорили Мишель с Высоцким, а совершенно пьяненькая девица в платье из розового шитья невпопад громко выкрикивала слова одобрения и хлопала в ладоши. Я присела к столу и налила кофе из большой медной турки, которая подогревалась на спиртовке. На меня никто не обратил внимания, только розовая девица скользнула мутным взглядом и снова радостно захлопала в ладоши. За всеми этими приключениями я проголодалась и теперь налегала на необычайно вкусное сухое печенье и кофе, а заодно прислушивалась к спору.
- Что ты знаешь о свободе, если ты изначально раб! - Мишель плеснул коньяка из пузатой бутылки себе и Высоцкому.
- Чей раб? - Высоцкий глотнул коньяка , откинувшись на спинку стула, он покачивался, удерживая равновесие.
- Да Божий ты раб, Божий. Все вы рабы навязанного образа, величайшего обмана, сказочки, придуманной, чтобы держать вас в узде. И ваша рабская психология не позволяет вам увидеть суть вещей, - горячился Мишель.
- А что же увидел ты, свободный человек? Ты же считаешь себя свободным? - Высоцкий внешне спокоен, но заметно, что спокойствие дается ему с трудом.
- Да, я свободен... Мой дух свободен. Кстати, Воланд Булгакова - высшее воплощение этой свободы. Поэтому, Вовка, ты и отказался играть Бездомного. Неет! Ты хотел сыграть Воланда! И это правильно. Но не срослось, не дали сыграть единственную стоящую роль в этом спектакле. Вот ты и бесишься. А книга — гениальная...
- Ну, да! Если считать гениальностью — степень разрушения человеческой души, то книге этой просто цены нет, - я и сама не заметила, как вмешалась в спор, настолько он меня захватил.
- Мишель и Высоцкий уставились на меня, кажется, только сейчас они заметили, что я сижу рядом.
- Шуня, Шуня! Ты сама-то- поняла, что сказала? - Мишель возмущен. Если бы взгляды могли испепелять, от меня бы уже осталась горстка пепла на стульчике. Но с некоторых пор его взгляды перестали на меня действовать.
- Еще бы! Мне ли не понимать! - я усмехаюсь. Бедняги! Они даже не подозревают степени моей осведомленности. У меня перед ними преимущество почти в сорок лет.
- В стране победившего атеизма «Мастер и Маргарита» - единственная достойная книга о Боге, - Высоцкий словно бросает вызов.
- Единственная достойная книга о Боге - «Евангелие», - тут же возражаю я, - а рукой Булгакова водил дьявол. Написано талантливо, я бы сказала, дьявольски талантливо. Но Бога в этом романе нет.
- Да что ты понимаешь! - орет Мишель. Принцесса в кресле вздрагивает, открывает глаза и снова засыпает. Борька, отложив гитару, хохочет. И только девушка в розовом безмятежно спит, уронив голову на стол.
- В самом деле, Саша, вот уже три года — три! - на Таганку на «Мастера...» люди приходят, как в храм — прикоснуться к высокому искусству, значит, им это нужно, - Высоцкий все также невозмутим.
- Ага! Не смешите! Посмотреть живьем на обнаженную Нину Шацкую они приходят. И не говорите мне о высоком искусстве. Любопытство, друзья мои, гаденькое любопытство — и ничего более движет вашими поклонниками высокого искусства. Ваша якобы гениальная обнаженка на сцене на самом деле — плевок в душу человека. И таких плевков будет много, слишком много. А душа — не урна, в нее нельзя плевать. И сорока лет не пройдет, как человек превратится в скотину, у которого, из-за вашего нынешнего благодушия не душа, а помойка. Обнаженным женским телом этого нового человека уже не проймешь. Ему выставку заформалиненных трупов подавай, чтобы его гнилую душонку взбодрить. Ему надо смотреть, как покойники занимаются сексом, танцуют — вот, что ему теперь нужно. Потому что без Бога. А начиналось все, между прочим, с вашего замечательного спектакля! А теперь у нас на сцене матерятся, как урки, сношаются без стыда — вот такое теперь у нас «высокое» искусство, я не говорю уже про «Дом-2», это....
Я замолкаю на полуслове, понимаю, что опять ляпнула лишнее.
Мишель с Высоцким переглядываются.
- Где это у вас сношаются на сцене? - высокомерно переспрашивает Мишель. - В Воронеже?
Я молчу. Не спеша наливаю себе кофе, плескаю в чашку щедрой рукой коньяку и делаю вид, что очень увлечена процессом.
- Загадочная ты девушка, Саша. Но глаза у тебя красивые. Столько достоинств в одной девушке! - Высоцкий улыбается и тянется к гитаре. - Ну, чего молчишь? Сразу онемела? Что-то на тебя не похоже!
- Владимир Семенович...
- Давай на «ты», без этих реверансов. Идет?
- Идет! - я расплываюсь в улыбке. Быть на «ты» с самим Высоцким лестно.
- Давай я тебе что-нибудь спою для души. Что ты там про душу говорила? Молчишь? А выступала, как заправский оратор. Ты работаешь, учишься?
- Работаю, то есть работала в библиотеке.
- А чего ушла?
- Ушли!
- Бывает.
Он настраивает гитару, я зачарованно смотрю на его руки, и до меня не сразу, но доходит: сейчас Высоцкий будет петь! И петь он будет для меня! Меня бросает в жар! Интересно, какую песню он выберет?
- Так что там о душе, а? А если душа «из жил воловьих свита»?
- Знаю! Фильм «Стрелы Робин Гуда»! Баллада про лебедей.
- Точно! - смеется Высоцкий. - Ты посмотри, Мишель, какая культурная девушка. Может, она работает в библиотеке?
- Мишель что-то недовольно бурчит. Он пересел на диван и оттуда сверлит меня злым взглядом. Высоцкий трогает струны, гостиную наполняет его низкий с хрипотцой голос:
Она жила под солнцем — там,
Где синих звёзд без счёта,
Куда под силу лебедям
Высокого полёта.
Я знаю эту балладу и люблю ее. Кто бы сейчас помнил фильм про Робин Гуда, где звучит эта баллада, если бы не песни Высоцкого! Я даже скачала этот фильм, и под настроение смотрю его. Только из-за песен. Чего только не плели про Высоцкого в постсоветское время, агент Кремля, стукач КГБ. Эх, люди, люди... Агент Кремля только потому, что пел больному вождю его любимую песню? Стукач? Но здесь и сейчас я вижу его глаза. Человек с такими глазами не может стучать. Нет! Вранье все это.
Ну и забава у людей —
Убить двух белых лебедей!
И стрелы ввысь помчались...
У лучников намётан глаз,
А эти лебеди как раз
Сегодня повстречались.
Вот уж воистину прав был Грибоедов: злые языки страшнее пистолета. Я никак не могла забыть слова вождя о Высоцком, уничижительные, несправедливые. "Шут!"- сказал вождь. Шут, потому что артист? Однако «хвала шутам, что вовремя смогли
нас удержать от яда и петли!..» Да как он смел так пренебрежительно говорить о Высоцком! «Поэтишко»! Зачем же тогда звал и просил петь этого поэтишку?
И тут меня, как огнем обожгло: осталось десять дней! Видно мои чувства столь явственно отразились на лице, Высоцкий поднял удивленно бровь и тут же подмигнул мне, улыбаясь.
Вспари и два крыла раскинь,
В густую трепетную синь
Скользи по божьим склонам —
В такую высь, куда и впредь
Возможно будет долететь
Лишь ангелам и стонам.
Ангелы небесные! Боже мой! Неужели его нельзя спасти! На вождя надежды нет. Он и пальцем не шевельнет, теперь это ясно. Боже, я не хочу, чтобы он умирал. Спаси его, и я больше никогда ни о чем не попрошу! Молю тебя, Боже!
Но он и там её настиг —
И счастлив миг единый,
Да только был тот яркий миг
Их песней лебединой...
Крылатым ангелам сродни,
К земле направились они —
Опасная повадка:
Из-за кустов, как из-за стен,
Следят охотники за тем,
Чтоб счастье было кратко.
Я наклоняю голову, чтобы Высоцкий не увидел моих слез и почти утыкаюсь носом в кофейную чашку. Кофе остыл, но я старательно глотаю холодную горькую жидкость. Я не хочу, чтобы он видел мои слезы. Как ни странно, кофе привел меня в чувство. Я украдкой вытираю глаза.
Вот отирают пот со лба
Виновники паденья,
Сбылась последняя мольба:
"Остановись, мгновенье!"
Так пелся этот вечный стих
В пик лебединой песни их —
Счастливцев одночасья.
Они упали вниз вдвоём,
Так и оставшись на седьмом,
На высшем небе счастья.
- Полжизни отдала бы сейчас, чтобы очутиться на седьмом небе счастья, - я поднимаю голову и пытаюсь беспечно улыбнуться.
- Так в чем же дело? - Высоцкий , улыбаясь, протягивает руку. - Полетели!
Он сжимает мою ладонь неожиданно крепкой рукой, и я проваливаюсь в темноту.
Продолжение http://www.proza.ru/2017/01/28/151