Недавно мне в руки попало старое эссе, посвященное загадочной судьбе суфийского мистика Хазрата Абу Бакра Шибли. Я написал его много лет назад под влиянием стихотворения, которое прочитал мне в Куме милый товарищ, упорный спорщик, исламский философ и священнослужитель одной из окраинных кумских мечетей Ифтихар. Стихотворение описывало казнь и муки известного суфия и мистика Мансура аль Халлджа, одного из учителей и закадычного друга самого Шибли и заканчивалось оно такими вот строками - в переводе вашего покорного слуги:
Что люди? Рыбы. Небосвод их сеть.
Я тот, кто вмерз в слоеную наледь
Реки времен. И мудрость мира мерил
Добром и злом и разумом и верой.
Что крылья за плечами палача?
Аллах огонь на лезвии меча.
И не огонь, а только свет огня
И тайна мира, взявшего меня.
Сегодня мне показалось, что эссе устарело. Поэтому решил написать на эту тему, сохранив, впрочем, название, другой текст, потому что абсолютно уверен в том, что в складках каждого нашего нового сна текут прежние слёзы
Пробовал представить себе жизнь в жанре персидской миниатюры.
Одна такая, кисти Хусейна Фаллахи, висела у меня над кухонным столом. На ней изображены два всадника на золотом фоне. Золото как известно символизирует вечный, неиссякаемый невидимый свет, который и есть Аллах, а кроме этого еще и светлый песок пустыни. Пустыни, в которой так хорошо охотиться. У первого всадника на вытянутой руке сидит птица. Это сокол. Кожаного колпака на голове нет, и хищник готов взлететь в небо, чтобы оттуда поразить свою добычу. Лошадь охотника ведет под уздцы слуга, облаченный в алый халат, расшитый семицветным дамасским шитьем. Другой всадник держит в своих руках роскошный зонт из синего шелка на длинном бамбуковом стебле. Круглый купол зонта - это знак неба, которое существует для того, чтобы неподвижные звезды не падали на землю, но украшали Вселенную. Под всадником вороной конь и золотое седло.
Три года назад я увидел эту миниатюру в небольшой лавочке неподалеку от главного рынка Исфахана. Лавка располагалась на одной из многочисленных улиц, которые словно паутина оплетают город. Исфахан - половина мира, гласит древняя пословица На следующий день после вежливой и долгой торговли, бесконечного количества
стаканов чая в прикуску, улыбок и комплиментов я купил миниатюру за девятьсот туманов. Чай здесь подают обычно в небольших пузатых стаканах, расписанных вручную орнаментом, а сахар разбитый на мелкие кусочки, лежит невысокой горкой на фарфоровом блюдце.
Сегодня, когда осень идет к концу и на улице ночь, я греюсь теплым средневековым золотом, украшающим картину. В лупу хорошо виден сложный узор, которым Фаллахи расписал парчовый кафтан всадника с птицей. И совсем недавно ещё два года назад подобную ткань можно было найти в магазинах Дамаска вплотную прилегающих к дому Анании, или на Прямой улице, которая так часто упоминается на страницах Нового завета. Ткань называется "брокат" Её изготавливают местные умельцы-ткачи на узких деревянных станках, ширина которых не превышает одного метра, ловко сплетая шелковые и золотые нити, точно так же как пять тысячелетий подряд до них это делали их предки. У меня есть шарф, сделанный из броката. Он соткан из пяти разных шелковых нитей, одной серебряной и одной золотой. Сейчас, в преддверии зимы, я всматриваюсь в его загадочный узор и думаю о том, что люди не слишком утомляют себя милосердием..
Однажды днем ко мне пришел Ангел. Ангел говорил мне, что бараны отличаются цветом от тигров, но еще раньше утром Сатана говорил мне, что Владыке угодно, чтобы бараны стали подобны тиграм, и он пользовался моей хитростью и моим серебром, моим золотом и моим шелком. Ныне я знаю, что и Ангел и Сатана заблуждались и что всякий цвет отвратителен.
Когда я смотрю на радугу в небе, я думаю о смерти.
В 933 году во время казни Хусейна ибн Мансура аль Халладжа в Багдаде толпа швыряла в него камни, а он не уклонялся от них и не выказывал страха. И только тогда, когда его любимый ученик и друг Шибли бросил ему розу, Халладж вскрикнул от боли и заплакал. Казнь продолжалась долго и была жестокой даже по меркам тех времён. Свидетели утверждают что после аль Халладж не издал не единого стона и не проронил ни одной слезы. Он улыбался и был доброжелателен до самой смерти, несмотря на невыносимые мучения, которым его подвергали и этим приводил в трепет своих недоброжелателей. Палач собрался вырезать ему язык, когда он попросил мгновение помедлить. Его последними словами были: «Для тех, кто прозрел, достаточно одного — Возлюбленного».
Однако, существовали свидетели, которые утверждали, что мученик перед смертью сказал: "Испытавшему восхищение достаточно, когда в нем его Единый и лишь Он один свидетельствует о Себе" Именно эту редакцию, во всяком случае, приводит Мирча Элиаде в своей "История веры и религиозных идей". (Том 3; "От Магомета до Реформации")
Мансура аль Халладжа рассекли на части, затем на третий день его расчлененное тело завернули в камышитовую циновку пропитали нефтью и сожгли, а пепел развеяли с минарета над Тигром. Голова в течение двух дней была выставлена на мосту, потом отправлена в Хорасан для показа в различных частях этой провинции. Когда пепел Мансура упал в воду, то, как утверждают очевидцы, частицы его сложились на воде в буквы таким образом, что можно было прочитать Имя Аллаха.
В ночь после казни аль Халладж является Шибли во сне, и тогда Шибли спрашивает у него: "Как собирается Бог судить этих людей?» Халладж отвечает ему, что те, кто знал, что он был прав, и поддерживал его в желании умереть, делали это во имя Божие. Те же, кто хотел видеть его мертвым, были несведущи в Истине и, следовательно, хотели его смерти во имя Божие.
Так что Бог дарует прощение и тем и другим; и те и другие были помилованы."
Но время для предательства каждый выбирал сам.
Вопли и слёзы Хусейна ибн Мансура аль Халлджа, а также его слова о прощении совершенно меняют Шибли. Они становятся для него главным мотивом духовного поиска. Этот процесс занимает, по крайней мере, следующие 12 лет, которые он проводит в странствиях. Он оставляет свое имущество. Он живет словно бродяга, нищий, непрерывно плача, в неимоверных сердечных страданиях. Всю свою последующую за казнью Халладжа жизнь он раскаивается. Он говорит:
— Я убил Мансура. Никто, кроме меня, не мог этого сделать, но я мог понять, мог защитить его.
А я пошёл за толпой: я бросил цветок в этого человека.
Девять лет до своей казни Мансур аль Халладж провел в заточении.
Говорят, что его учителями были суфий Сахла ат-Тустари и выдающиеся мистики Амр ал-Макки и Джунайд. И ещё он трижды совершал хадж в Мекку. Написанное им сохранилось лишь частично: это фрагменты толкования Корана, некоторые письма,
несколько максим и поэм и небольшая книжечка "Kitab at-tawasin", в которой аль-Халладж рассуждает о единобожии и профетологии. Его стихи проникнуты глубокой тоской по высшему слиянию с Богом; иной раз он прибегает к выражениям, заимствованным из "алхимического деяния" или дает намеки на тайный смысл арабского алфавита.
Своею смертью Халладж показал, что Любовь означает страдание во имя других.
Однако больше биографии Халладжа, достаточно подробное жизнеописание которого я опубликовал в московском издательстве "Ренессанс" лет 15 назад под названием "Святой и его судьба", меня сейчас интересует судьба Шибли. В одной из апокрифических биографий Хусейна ибн Мансура аль Халладжа рассказывается,
что когда Мансур вдруг заплакал, люди, до того швырявшие в него грязь и камни удивились и спросили его о причине слёз. Мансур сказал:
— Люди, бросающие камни в меня, не знают, что они делают, но Шибли знает.
Ему будет очень трудно получить прощение Бога.
Шибли отправляется на поиски себя. Надежда на преображение не оставляет его ни на минуту. Он знает, что Бог простил его проступок, также как и аль Халладж
Об этом ему был недвусмысленный сон. Шибли ищет другого прощения - прощения у самого себя, но так, судя по всему, и не находит его.. Чтобы не спать по ночам, Шибли сыплет себе в глаза соль. Ему задают вопрос, для чего он это делает, и он отвечает так: "Бог спросил меня, как я могу спать, когда мой Возлюбленный бодрствует?"
В смертный час перед Шибли выросла стена тьмы.
Он попросит людей посыпать его голову пеплом и все время пребывает в страшном волнении.
Когда его спрашивают о причине такого беспокойства, он отвечает:
"В этот час я завидую дьяволу. Огонь зависти сжигает меня.
Причина ее в том, что Бог, по крайней мере, дал ему халат осужденного, который он будет носить до Судного дня"
Но иногда я склонен думать, что безусловная жестокость предопределения у джабаритов в исламе,
у Лютера и, особенно, у Кальвина в христианстве - принуждает нас осознать очень простой
кармический факт - раз полновластная воля Бога предопределяет все человеческие действования, то Он не имеет права никого наказывать (этот логический ход был продуман ещё Лукианом на заре теизма в диалоге "Зевс Уличаемый") ибо всякая вина есть и Его вина тоже.
И, возможно, именно поэтому Аллах отходит в сторону и Шибли до конца своих дней остается наедине с самим собой.
Странствуя в пустыне, я повстречал женщину.
Она спросила меня: „Ты кто?"
Я ответил: „Я чужак".
Тогда она спросила:
„Разве рядом с Аллахом Всевышним может быть печаль чужбины?”
.