Нимб

Ольга Васильева 7
Субботним январским утром, когда первый луч солнца заглянул в окно третьего этажа уютной девятиэтажки, Миша Алёшин потянулся, зевнул и улыбнулся проснувшемуся миру. Это был очень симпатичный блондин двадцати пяти лет, невысокого роста, хорошо сложенный и чуть коренастый. Его большие голубые глаза были лучезарны и светились добротой и радостью жить и дышать. Казалось, Миша весь рвался навстречу жизни и всему прекрасному, что было в ней.
 Серый кот Мармелад тут же напомнил хозяину о себе протяжным мяуканьем, в то время как Миша одевался.
 – Ну что, Мармелад, надо тебя покормить? – ласково произнёс Миша и потрепал питомца. – Ну пойдём со мной, мой сладкий!
 Миша насыпал коту корм, но Мармелад едва притронулся к еде.
 – Ты не хочешь? – удивлённо спросил блондин. – А, я догадался! Ты хочешь кашку! Верно, дружище?
 Молодой человек принялся варить молочную рисовую кашу.
 – Ну только придётся немного подождать моему любимчику. Подождёшь, Мармелад? Пойдём пока поиграем!
 Миша присел на корточки и принялся водить по полу алой ленточкой, а кот ловил её обеими лапами.
 Когда каша была готова, Мармелад поел её, и Миша принялся завтракать сам. Он съел остатки каши, сварил себе кофе и выпил его с шоколадным печеньем.
 – Ну а теперь мне надо идти. Не скучай!
 Алёшин надел тёплую куртку, ботинки и шапку и выбежал на улицу.
 – Миша, Миша, поиграй с нами! – закричали наперебой тут же обступившие его дети.
 – Ну давайте поиграем! – засмеялся молодой человек и принялся уворачиваться от летящих в него снежков.
 – Вы меня совсем убили! – ласково кричал Миша.
 Когда он оказался в центре города и осторожно открыл дверь в маленькую кафешку, ему улыбнулась из-за барной стойки молодая рыжеволосая девушка с веснушками и легкими кудряшками. Миша подошёл к ней и нежно поцеловал в щеку.
 – Солнышко моё, по субботам работаешь… – Миша провёл тыльной стороной ладони по щеке девушки.
 – Это ничего, ведь сегодня я заканчиваю раньше, – улыбнулась в ответ официантка.
 – И мы с тобой пойдём куда-нибудь… – прошептал Алёшин, беря её руки в свои.
 – Да, Миша, конечно… Я буду ждать окончания рабочего дня с нетерпением. Сегодня такой ясный день! Я люблю тебя, Миша… – шёпотом произнесла последнюю фразу девушка.
 – И я тебя люблю, Анечка… Очень сильно люблю!
 В этот момент посетитель подошёл к барной стойке.
 – Ну, до вечера, родная! – и Алёшин направился к выходу, у дверей послав Ане напоследок воздушный поцелуй, а та заулыбалась, прикусила губу и вся раскраснелась.

 Павел Николаевич Брусникин лежал на диване, ежесекундно переключая пультом телеканалы.
 – Павел! Ты оторвёшься когда-нибудь от дивана, хотя бы чтобы поесть?
 Конечно, это жена. Вошла и разрушила всю идиллию. А ведь их было до этого только двое: Брусникин и телевизор. Нет, вернее, трое: ещё и пульт, но в данном случае третий не был лишним.
 Брусникин был достаточно плотным, но отнюдь не толстым мужчиной лет сорока-сорока трёх. Его небольшие глазки стреляли и были колючими, как иголки у ёжика, над верхней губой редкие усики (следствие не слишком тщательного бритья) топорщились, как обрезанные лески. Чёрные волосы на голове так же топорщились, не случайно мы сравнили Брусникина с ёжиком. Если приглядеться, во всём его облике в самом деле было что-то неподражаемо-ежиное.
 – А что ты приготовила? – зевнул Брусникин.
 – Пельмени, как обычно.
 – Вот именно, как обычно! Как мне надоели твои извечные пельмени!
 – Ну, извините! Сам не приносит деньги в дом, всё в игровых автоматах спускает, а теперь ещё и недоволен.
 – Что ты городишь? Это всё Светка тратит со своими мальчиками!
 – Да с чего ты взял?
 – А вот с чего: я когда приношу зарплату, кладу её в общую шкатулку. А недавно я увидел, как Светка потихонечку забрала оттуда приличную суммёнку.
 – Как? – голос жены резко поменялся. – И ты ей ничего не сказал?
 – Да! Скажу я ей! – усмехнулся Брусникин. – Чтобы она на меня своих жлобов натравила? Между прочим, у одного из них афганская борзая.
 – Да ты ещё и трус! – и жена накинулась на Брусникина, схватила мятую газету и стала хлестать его по щетинистому лицу.
 – На помощь! Светка! Димка! Спасите папу! – невероятно истошно вопил Брусникин.
 В комнату вбежали два подростка. Мальчику было лет четырнадцать, а девочке шестнадцать, причём на её лице живого места не было от косметики.
 – Что случилось? – спросил Дима неприятным голосом, который бывает в таком возрасте у мальчиков и который скоро должен сломаться и стать мужским.
 – Что, что! Папу бьют, не видишь, что ли? – проворчал Брусникин, но в этот момент его жена отбросила газету.
 – Уже не бьют! – хихикнула Света.
 – Скажи, противная девчонка, правду ли сказал папа, что ты деньги брала из шкатулки? – спросила мать.
 – Что-о-о? Какие ещё деньги?
 – Света, не слушай её! – занервничал Брусникин. – Нет никаких денег, и никакой шкатулки, и даже афганской борзой. Ну, то есть деньги есть, да и шкатулка тоже, но я признаюсь, что всё спускаю в игровых автоматах.
 – В детстве он не наигрался! – всплеснула руками жена. – Иди, жри свои пельмени.
 – А я их уже скушал! – воскликнул Дима. – Я думал, это мне.
 Брусникин театральным жестом воздел руки к небу. В этот момент он очень пришёлся бы по вкусу великому Станиславскому. А может, и нет. Но, во всяком случае, худой мир вскоре наступил в семействе, тем более на следующей неделе они были приглашены на новоселье их знакомого по прозвищу Боярин. Звали его Эдуардом Выставкиным, но этому прозвищу он был обязан своему редкому гостеприимству. Любимым занятием Боярина было собирать гостей, поить их чаем и развлекать разговорами.
 Мы не случайно начали наш рассказ с описания Миши Алёшина, а затем вдруг перешли к Павлу Николаевичу Брусникину. Их объединяло одно: они оба были приглашены к Боярину. И вот долгожданный день наступил.

 – Проходите, проходите, гости дорогие! – одушевлённо восклицал Боярин, русоволосый худощавый мужичок.
 Одни за другим входи гости: семейство Брусникиных; Никитин, сотрудник и ближайший родственник Боярина; Марина, несчастная любовь Боярина ещё со времён института и некая француженка Женевьев Пижо. Жил Боярин с родителями, которые помогли ему накрыть на стол, начавший в конце концов прогибаться из-за несчётного количества кушаний. В конце таких посиделок Боярин всегда заворачивал остатки еды в мешочки или в фольгу и раздавал гостям, чтобы все забрали это всё домой, поскольку сам Боярин с родителями и за две недели это всё не доел бы.
 – Мы не все в сборе! – взволнованно произнёс Боярин. – Где же Миша? Почему его нет?
 – Он обязательно подойдёт, я уверена, он ведь такая прелесть, – улыбнулась мать Боярина.
 – Ну я волнуюсь, вдруг что-то случилось?
 – С таким, как он, ничего не может случиться. Бог бережёт таких чистых, кротких и необыкновенных людей.
 Брусникин повёл ухом. Интересно, что это за Миша, которого мать Боярина считала не иначе, как ангелом? Но вскоре оказалось, что не она одна была такого мнения.
 – Если бы у вас в России все были как он, – картаво проговорила Женевьев, – я бы обязательно осталась у вас жить.
 Женевьев была очень стройной, хрупкой молодой женщиной с большими выразительными чёрными глазами и градуированным каре из темных волос.
 – Женевьев, милая, да ты у нас уже пять лет, всё порываешься уехать, да всё никак! – рассмеялся Боярин, подбегая к ней и целуя ей руку. – Смею предположить, что ты обосновалась у нас не на шутку. Уж не Миша ли тому виной?
 – Может быть, – загадочно улыбнулась француженка.
 – Да что вы такое говорите? – возмутился Никитин. – У Миши есть девушка, он её очень любит. Не в обиду тебе, Женевьев, будь сказано, но Алёшину и задаром не нужны никакие француженки. Он сумел и среди наших выбрать и, надо сказать, очень удачно выбрал! Так что можешь его не соблазнять. Алёшин на редкость любящий и верный парень.
 «Парень… – подумал Брусникин. – Странно ещё, что его святым не называют».
 – Да Миша просто святой! – провозгласил отец Боярина.
 «Час от часу не легче», – подумал Брусникин.
 Вдруг раздался звонок в дверь.
 – Это он! – встрепенулась Женевьев.
 Боярин вскочил из-за стола и бросился открывать. За ним побежали все, кроме Брусникина, оставшегося на месте и задумчиво ковырявшего вилкой заливное.
 На пороге действительно стояли Миша и Аня.
 – Прости нас за опоздание, Боярин, – кротко улыбнулся Алёшин. – Вернее, меня прости, Анечка ни в чём не виновата, это всё я. Но мне есть оправдание: я заказал очень вкусный торт, какие были во времена нашего детства. Такие сейчас нигде не купишь, оставалось только заказать.
 – Да что ты извиняешься, Миша, ты же знаешь, как тебе всегда рады! Проходи скорее! Да, кстати, кто ещё не знаком, это Миша Алёшин, человек редкой чистоты и доброты. Прошу любить и жаловать!
 – Да что ты, Боярин, ты меня переоцениваешь… – Алёшин даже слегка покраснел.
 – Неправда, – улыбнулась Аня. – Ты у меня самый лучший.
 – Ну разве что для тебя, – вновь смущенно проговорил Миша.
 Гости вошли в комнату, где Брусникин в гордом одиночестве ковырял вилкой свиной рулет. Он поднял глаза и увидел лучезарного блондина с толпой, похожей на его свиту.
 – Знакомься, Паша, – обратился к нему Боярин. – Миша Алёшин, человек ангельской чистоты.
 – Ну перестань, Боярин, – тихо произнёс молодой человек.
 – Действительно, перестань, – повторил Брусникин, сверкнув глазами.
 Алёшин удивлённо посмотрел на него, и их взгляды столкнулись. В этот момент Брусникин был до бесконечности ежом, более чем обычно. Его волосы встали дыбом, а щетина над верхней губой затопорщилась ещё больше.
 – Садись, Миша! Садитесь, гости! – поспешно стал приглашать всех за стол Боярин.
 Женевьев посылала через весь стол Алёшину томные взгляды. Это не ускользнуло от Никитина, сидевшего рядом с ней.
 – Женевьев, ты это… того… не соблазняй Мишу, – прошептал он, укоризненно подтолкнув её локтём.
 – Ну тогда я буду пить вино! – громко объявила Женевьев, и это вышло достаточно смешно, учитывая, что никто не слышал реплику Никитина.
 Гости рассмеялись. Нечего говорить, Женевьев была истинной француженкой и, конечно же, истинной женщиной.
 – А давайте потанцуем! – вдруг предложила Марина, несчастная любовь Боярина.
 – Отличная идея, – подхватили Света и Дима.
 – У меня тоже есть идея, – заметил Боярин, – давайте включим караоке, кто-нибудь будет петь под него, остальные танцевать, а затем петь будет другой человек, и так далее.
 – Давайте я спою, – предложила Женевьев и поднялась со своего места, подошла к компьютеру, нашла нужное ей караоке и медленно села обратно. Началась песня «La vie en rose»*. Гости поднялись и стали кто топтаться, кто кружиться в танце, а Женевьев пела. Нельзя сказать, что она очень хорошо пела, но у неё был достаточно сильный голос и хороший слух, что уже немаловажно. Боярин танцевал с женой Брусникина, Никитин с Мариной, Алёшин с Аней, родители Боярина друг с другом, а Света и Дима сами по себе. Женевьев исступлённо пела, неотрывно глядя на Мишу. Он поцеловал в лоб свою девушку, а та придвинулась и прижалась к нему, уже даже не танцуя, а топчась в его объятиях. А Женевьев всё пела и пела. Брусникин тоже смотрел на Алёшина, ковыряя вилкой говяжий стейк с картофелем фри.
 Когда песня и танец кончились, гости зааплодировали.
 – Браво, Женевьев, отлично спела!
 – А теперь я спою! – заявил вдруг Брусникин, отбрасывая вилку на скатерть.  – Такого романтичного и чувственного танца у вас ещё не было.
 Он включил музыку и стал злобным голосом петь «Песню про зайцев», прыгая и бегая по всей комнате. Шокированные гости сидели не шелохнувшись, глядя на кривляющегося Брусникина, периодически хлопавшего себя по ягодицам.
 – «А нам всё равно, а нам всё равно!» – выкрикивал Брусникин, меча взгляд на Алёшина.
 – «А дубы-колдуны что-то шепчут во мраке, у поганых болот чьи-то тени встают», – Брусникин ехидно извивался невдалеке от Алёшина, а когда начался припев, он снова поскакал козликом по комнате.
 – Ну что, понравилось? – прокричал Брусникин, когда допел. – Это вам не «La vie en rose»! Это наша, советская, пограничная!
 Никто не понял, почему пограничная, но всем было ясно, что Брусникин явно не в себе.
 – А можно, теперь я спою? – улыбнулся Миша. – Я хочу посвятить песню моей Ане, самой лучшей девушке в мире.
 Брусникин заскрежетал зубами, Аня вспыхнула, а Женевьев вздохнула и опустила глаза.
 – Ну, конечно, Миша, ты ещё спрашиваешь! – наперебой закричали гости, осыпая Алёшина рукоплесканиями.
 Алёшин запел, а гости стали раскачиваться с поднятыми руками. Для большего эффекта они погасили свет и взяли в руки зажигалки и телефоны для подсветки.
 – «Девочка моя синеглазая, без тебя мне не прожить и дня, девочка моя синеглазая, ну скажи, что любишь ты меня…» – тянул Алёшин приятным тенором.
 Когда Миша допел, гости бешено зааплодировали и завизжали, оглушив Брусникина, а Аня бросилась на шею Алёшину и подарила ему тысячу и один поцелуй, благо свет ещё не включили. Затем гости снова сели за стол и включили телевизор. Шел какой-то индийский фильм про любовь.
 – А теперь давайте пить чай! – весело предложил Боярин. – Попробуем торт, который принёс Миша.
 – Мишенька,  какой  же  ты заботливый и вообще такой замечательный, – ласково качала головой мать Боярина.
 – А вот я не буду торт, я и так много всего съел сегодня, в меня уже не влезет, – сердито заявил Брусникин.
 – Ну, нам больше достанется, – рассмеялась Света.
 – А рисовался, рисовался-то как во время пения, – шепнул Брусникин сидевшей рядом Женевьев. – Воображала он, этот ваш Алёшин!
 В Брусникине всё так клокотало, что он начал тяжело дышать, открыл рот, язык его непроизвольно высунулся, и это всё походило на дыхание собаки в жаркую погоду.
 – Вы правильно делаете, что берёжте здоровье и фигуру. Мне бы вашу силу воли! – добродушно рассмеялся Алёшин.
 – Щ-щенок… – проскрежетал сквозь зубы Брусникин так тихо, что, к счастью, никто не услышал.
 – Какой вкусный торт! – восхитилась Марина. – Мишенька, ты и в самом деле просто чудо!
 – Интересно, а почему все так носятся с этим Алёшиным, когда это новоселье Боярина, – бурчал себе под нос Брусникин, ковыряя вилкой сырно-грибную запеканку.
 Вот примерно так прошёл вечер у Боярина, и гости начали потихонечку расходиться. Боярин по традиции вручил каждому по нескольку кулёчков с чем-то съестным. Гости уже начали отнекиваться, и тогда Алёшин спросил, можно ли ему взять этот и тот свёрточек.
 – Ты ещё спрашиваешь, дружище!
 – А он ещё и обжора… – процедил Брусникин.
 На этот раз Алёшин оказался рядом и услышал. Он грустно посмотрел на злопыхателя и тихо промолвил:
 – Это я не для себя… У меня маленький братик в больницу попал. Аппендицит…
 – А при аппендиците нельзя есть столько жирного!
 Но Алёшин всё равно взял кулёчки.
 – Себе берёт, себе, я знаю! – не унимался Брусникин, вновь оставаясь неуслышанным.
 Когда Брусникины шли домой, жена спросила:
 – Павел, почему ты был такой злой весь вечер? Всё было так мило, так хорошо посидели, замечательные люди, а ты…
 – Да, конечно, как всегда, все замечательные, кроме меня! Все лапочки-пусечки, а я дьявольское отродье! Так или не так? И особенно этот ваш Алёшин! – Брусникин снова тяжело и часто задышал, как собака.
 – По-моему, он очень мил, – в недоумении произнесла жена. – Мне кажется, он действительно на редкость чуткий человек с большим сердцем. А какие у него добрые и лучезарные глаза! И вообще он такой симпатичный!
 – Так! Ты моя жена, а не Алёшина! Не смей им восторгаться!
 – Скажешь тоже! – засмеялась женщина. – Он для меня слишком молод. Можешь не ревновать, дурачок.
 – А я и не ревную! – рявкнул Брусникин.
 – А что же ты делаешь? – пожала плечами жена.
 – Злюсь и клокочу!
 – Оно и видно…

 Вот уже несколько дней многие разговоры в семействе Брусникиных ненавязчиво, как бы между прочим, сводились к Алёшину. Сначала это было едва заметно, но с каждым разом всё настойчивее и настойчивее, причём перетекали каким-то загадочным образом из самых что ни на есть нейтральных тем, например: «Павел, будешь печенье с лимоном? Я сейчас купила» – «Давай!» – «Жаль, что Миши с нами нет, ему бы очень понравилось такое печенье, он-то его точно заслужил». Или: «Павел, переключи канал, пожалуйста. Да-да, оставь этот, смотри, какой приятный парнишка, совсем как Миша, но Миша, конечно, лучше всех, и никто с ним не идёт в сравнение!» Но не только жена, даже дети без умолку и наперебой горланили дифирамбы Алёшину. Дима во что бы то ни стало захотел стать лучшим другом Миши, а когда отец сердито заявлял ему, что не станет Алёшин тратить время на какого-то подростка, Дима очень обижался за него и горячо доказывал, что Миша щедрой души человек и открыт для всех, ко всем относится со всей душой и т.д. и т.п. Света, казалось, забыла про всех своих «жлобов», и все её мысли занял, конечно, он, Алёшин.
 – Иди есть! – крикнула как-то раз с кухни жена Брусникину.
 – Ну что ж такое-то, даже подойти нормально в комнату не может… – проворчал муж, переворачиваясь на другой бок.
 – Так ты идёшь или как?
 Жена Брусникина уже несколько дней как придумала хитрый манёвр: она перестала заходить в комнату, чтобы позвать мужа на трапезу, а вместо этого стала кричать ему из кухни, чтобы он, сжираемый любопытством, что же такое на этот раз ему предложат, немедленно отправлялся на кухню. Любопытство и в самом деле брало верх, хотя особо нового ожидать не приходилось. Каждый раз Брусникин видел у себя под носом одно и то же и с угрюмым «Опять эти извечные пельмени, но хотя бы горячие, и то спасибо!» он принимался за еду. Но на этот раз всё произошло иначе.
 – Вот Алёшина не приходилось бы по двадцать раз звать, как тебя! Из него выйдет прекрасный муж! Повезло же его девушке!
 – Мама, а ты уверена, что они поженятся? – взволнованно спросила Света.
 – Ну конечно. Ведь Миша на редкость порядочный молодой человек, он никогда не бросит свою девушку.
 – Но бывает так, что девушки бросают парней, – заметил Дима своим неприятным голосом.
 – Да что ты говоришь! – чуть ли не с возмущением воскликнула мать. – Разве какая-нибудь девушка бросит такого, как Алёшин? Ведь он просто клад, находка, мечта для каждой!
 – Алёшин, Алёшин! – и Брусникин разъярённо стукнул кулаком по столу. – Сейчас над ним просто нимб возникнет! Как вы мне надоели со своим Алёшиным!
 – А ты вместо того чтобы злиться и клокотать, взял бы пример с него! Он сама мягкость и тактичность, уж тебе-то есть чему у него поучиться, – парировала жена.
 – И не подумаю! И вообще, как мне надоели эти извечные пельмени! Я ухожу!
 – Куда ты?
 Но Брусникин уже схватил пальто и шапку и выбежал на улицу, одеваясь на ходу. Он решил сегодня не спускать деньги в игровых автоматах, а поужинать на них в кафе.
 Брусникин сел в метро в какой попало вагон, занял какое попало место (не слишком удачное, поскольку от рядом сидящего несло перегаром, впрочем, Брусникин не заметил этого) и поехал куда попало. Он вышел на одной из станций и побрёл по центральным улицам города. Колючий ветер пощипывал его щетинистую физиономию. На секунду Брусникину пришло в голову, не лучше ли было бы остаться дома в тепле и съесть в сотый раз эти злополучные пельмени, но стоило ему вспомнить все эти излияния в адрес Алёшина, как он ускорил шаг и решительно принялся искать кафе. Наконец он наткнулся на дверь маленькой и явно недорогой кафешки, постоял пару минут, нерешительно ковыряя в ухе, и решился войти. Сев за какой попало столик, он громко и совсем как в кино гаркнул: «Официант!». Ему не хватало только крикнуть: «Гарсон!», и типичный герой французской комедии предстал бы перед вами. Впрочем, о французах чуть позже.
 Испуганный лысый мужичок подбежал, выслушал заказ и убежал скорее передать повару, что срочно требуется салат Цезарь и жаркое из говядины с жареным луком и белыми грибами. Вид у Брусникина и в самом деле был, мягко говоря, устрашающий. Он стал оглядываться по сторонам и вздрогнул: за барной стойкой сидела сама девушка Алёшина, та самая Аня! Не почудилось ли Брусникину? Нет-нет, точно, она. Она взяла небольшое зеркальце, посмотрела в него, поправила волосы и отложила, мечтательно глядя на дверь. А Брусникин искоса смотрел на Аню. Когда она поворачивала голову в его сторону, он нервно отводил взгляд. Наконец ему принесли салат и горячее, и он нервно начал всё это жевать, исподлобья поглядывая на девушку, но когда вновь возникал риск столкнуться с ней глазами, он нагибался так низко над тарелкой, что казалось, будто он сейчас упадёт лицом в её содержимое. Когда он доел, то тщательно вытер щетину, покомкал пару секунд салфетку и направился к барной стойке, пытаясь изобразить на своём лице что-то, что хотя бы отдалённо напоминало бы улыбку, но вышла лишь несимметричная дугообразная гримаса.
 – Здравствуйте! – прохрипел Брусникин и тут же откашлялся, чтобы у него прорезался голос. – Мерзкая погода, видите, я даже охрип. Мы, кажется, встречались недавно…
 – Да-да, я вас помню! – заулыбалась девушка. – Мы встречались у Боярина. Вы там еще так мило спели!
 – Ну что вы, что вы, это было очень посредственно по сравнению с тем, как спел Мишенька, – ответил Брусникин неестественно слащавым голосом.
 – Да… Мишенька у меня замечательно поёт…
 – И вообще он сам весь замечательный!
 – Он вам понравился? Да, Миша не может не нравиться.
 – Ну еще бы! Ангельской чистоты человек, солнце во тьме, райский лучик, душечка, одним словом!
 Аня даже не повела бровью.
 – Расскажите мне про вашего любимого! Так хочется побольше узнать про такого душечку!
 И Аня принялась в красках описывать Алёшина, какой он замечательный и как ей повезло встретить его. Между прочим, он работает менеджером по обслуживанию клиентов спорттоварами в некой организации (Аня назвала, в какой именно). Алёшин и сам ведёт здоровый образ жизни, не курит, катается на лыжах. Обожает детей и животных. Даже когда Миша опаздывает на работу, он никогда не отказывается поиграть с дворовыми ребятишками в снежки, а дома у него живёт кот Мармелад, которого Алёшин кормит всегда раньше, чем самого себя. Однажды молодой человек спас  подбитую хулиганами птицу, обогрел, покормил её, и когда птица уже могла летать, отпустил её на волю. А еще Алёшин… Но тут рассказ Ани прервался, потому что дверь открылась и возник он сам, легендарный Миша Алёшин.  Брусникин вздрогнул, поперхнулся и отскочил в сторону. Блондин, не замечая Брусникина, направился к барной стойке. Минут двадцать он разговаривал с девушкой, нежно держа её руку и поглаживая её ладонь.
 – Да, кстати, Мишенька, у нас тут неожиданный гость. Угадай, кто?
 – Даже не знаю, – улыбнулся Алёшин, – неужели кто-то из Госдумы?
 – Наше кафе пока что не пользуется такой популярностью, – рассмеялась Аня.   
– К нам пришёл тот самый, который тогда у Боярина «Песню про зайцев» пел.
 – Неужели? Где же он? Надо с ним поздороваться!
 – Вон он там стоит, – Аня указала в угол, но Брусникина и след простыл.
 Да, он ушёл. У него родился в голове план: он должен доказать всем этим ненормальным, что не такой уж и святой этот их Алёшин. Святых не бывает среди обычных людей, в этом Брусникин был твёрдо убеждён.  А Алёшин самый что ни на есть обычный человек. В этом Брусникин был убеждён ещё больше. И он это докажет.
 На следующий день Брусникин взял отпуск за свой счёт и устроился электриком в организацию, где работал Алёшин, чтобы следить за каждым шагом этого голубоглазого блондина, который так всем дался.

 По дороге на работу новоиспеченный электрик купил бинокль. Если бы вы не знали всю предысторию Брусникина, вы бы спросили: зачем электрику бинокль? Но всё было просто и ясно: чтобы лучше наблюдать за своей жертвой.
 Войдя в большой офис, Брусникин тут же помчался в уборную, надел халат, резиновые очки на пол-лица и натянул пониже широкий берет, чтобы Алёшин не узнал его в случае нежелательной встречи. Оставалось выяснить, в каком именно кабинете работал Миша. Брусникин решил сделать обход, стал заходить по очереди в каждую дверь, сурово произнося: «Утренний обход электрика». В одном кабинете какой-то толстяк ковырялся в носу, в другом негр в жёлтой рубашке пил апельсиновый сок. Войдя в очередной кабинет, Брусникин начал было говорить свою фразу, но вдруг его язык как будто присох. За столом сидел Алёшин и раскладывал свои бумаги.
 – Здравствуйте! Как вы кстати, у меня как раз сегодня перегорела лампочка.
 Но Брусникин пулей выскочил из кабинета, захлопнул дверь, наскоро посмотрел номер и понёсся прочь. Всё, что ему надо было, он выяснил: кабинет №115, 1-й этаж.
 Всё утро до обеда Брусникин ходил по офису со стремянкой и коробкой лампочек в руке, периодически шныряя мимо кабинета 115, недолго задерживаясь около него, чтобы не нарваться на Алёшина, который вновь может начать приставать к нему.
 Когда настало время обеда, Брусникин пошёл в столовую, но встал не в очередь, а где-то в стороне. И вот вошёл он, Алёшин. «Посмотрим-посмотрим, как он будет себя вести», – мысленно проскрежетал электрик.
 – Мне, пожалуйста, фасолевый суп, фрикадельки с рисом и яйцом…
 – Что-нибудь ещё?
 – Да. Минутку, я подумаю… Пожалуй, ещё салат из капусты с зелёным луком, чай и булочку с клюквой.
 – Чай с сахаром?
 – Обязательно!
 – Вам два или три кусочка?
 – Давайте три! Спасибо.
 Алёшин взял поднос и занял столик, за которым сидели ещё два сотрудника. Он стал есть и о чём-то разговаривать с ними.
 «Так… он обжора, это ясно!  Я  это понял ещё у Боярина. Первый грех найден», – злорадно подумал Брусникин и занял очередь.
 – Мне суп!
 – Какой вам?
 – А какие есть?
 – Остался только фасолевый, надо было раньше очередь занимать.
 – Ну уж нет, у меня были дела и поважнее.
 – Заказывайте, наконец! Вы фасолевый будете?
 – Ни в коем случае! Давайте селёдку под шубой и чай без сахара.
 – Это всё?
 – Да, всё. Много есть вредно.
 Брусникин стал ходить с подносом между столами, ища совершенно свободный столик, сидя за которым можно будет наблюдать за Алёшиным. Но таких столиков не оказалось, и тогда Брусникин вышел с подносом, сел на корточки, проглотил салат, вернулся и поставил поднос на место. Вскоре Алёшин вышёл из столовой с теми же двумя сотрудниками, и они остановились на лестнице. Брусникин взял бинокль, хоть ему и без него всё было видно и слышно. Двое сотрудников зажгли сигареты.
 – Будешь, Миш?
 – Вообще-то я не курю, но сегодня тяжёлый день, давайте!
 О ужас! Алёшин не просто брал сигарету в рот, но даже затягивался и совсем не кашлял, что говорило о том, что это у него не впервые, пусть даже он редко позволяет себе такое удовольствие. Но это было только на руку Брусникину, который клокотал: «Ага, ага!».
 Вечером, придя домой  и сев за стол ужинать, Брусникин имел такой благодушный вид, что домашние даже удивились.
 – Уж не зарплату ли повысили? – спросила в надежде жена.
 – Да какую зарплату, я первый день работаю!
 – Как это?
 – А вот так, мы теперь с Алёшиным коллеги. А вы знаете, этот ваш Алёшин, – и Брусникин задышал часто, как собака, – этот ваш Алёшин – настоящий чревоугодник. Он себе горы еды в столовой понабрал. А я ограничился одним салатиком. А он – и суп, и салат, и второе, и даже булочку. Булочка сама по себе сладкая, так он ещё в чай потребовал три кусочка сахара.
 – Павел, перестань пыхтеть!
 – А вы знаете, этот ваш Алёшин потом не погнушался сигареткой. А затягивался, затягивался-то как! День у него тяжёлый видите ли!
 – Павел!
 – Ты что, не веришь мне?
 – Ты всё врёшь, потому что ненавидишь Мишу, а ненавидишь ты его, потому что завидуешь.
 – Я – ему?!! Ну это мы ещё посмотрим, вру я или нет. Я сфотографирую его исподтишка, когда он снова закурит.
 Но на следующий день, когда Алёшин снова остановился на лестнице и ему снова предложили сигарету, он отказался:
 – Я не злоупотребляю.
 – Ч-ч-чёрт… – прошипел Брусникин, безысходно опуская фотоаппарат.
 Затем Алёшин направился в сторону своего кабинета, и Брусникин на цыпочках последовал за ним. По дороге Алёшин встретился с молодой и симпатичной сотрудницей.
 – О, привет, Миша!
 – Приветик, Танюша.
 – Что-то тебя давно невидно, уж не прогульщиком ли ты стал? – улыбалась Таня, наматывая на палец пушистый локон.
 – Ну что ты, мне не особо хочется, чтобы меня начали наказывать розгами. Ну разве что это сделает такая красавица, как ты, тогда я еще потерплю.
 – Шалунишка!
 Они разошлись, и Алёшин, весело улыбаясь и насвистывая, вошёл в свой кабинет. «Ага! Он верен своей Анюте, нечего сказать!» – удовлетворённо покачал головой Брусникин.
 В обеденный перерыв он не пошёл в столовую, а помчался в кафе, где работала Аня. Он вбежал туда, весь в мыле. За барной стойкой сидела Аня с другой девушкой и разговаривала об Алёшине.
 – Он у тебя просто прелесть. Везёт же тебе!
 – И тебе обязательно повезёт, Лара, ты тоже встретишь кого-нибудь.
 – Таких, как твой Миша, очень мало…
 – Согласна, но что-то мне подсказывает, что тебе тоже повезёт.
 – А вы знаете, этот ваш Алёшин, – затараторил подлетевший к ним Брусникин, снова дыша по-собачьи, – он не прочь пофлиртовать на работе.
 – Что?!! – закричала Аня.
 – Да. Его девка спрашивает, мол, ты что, прогульщиком стал? А он ей: нет, мол, не хочу, чтобы меня плётками хлестали. Но если ты это сделаешь, Танечка, тогда да, с радостью. Получу неземное наслаждение!
 – Вы всё врёте! – Аня в негодовании стукнула кулаком так, что даже бокалы зазвенели.
 – Ну что ж, вру так вру, но только в следующий раз я запишу это всё на диктофон.
 Когда Миша после работы зашёл за Аней в кафе, он заметил, что девушка поспешно стала вытирать глаза, которые были красными.
 – Что с тобой, родная? – испуганно воскликнул Миша. – Ты плакала?
 – Нет, ничего…
 – Нет, я всё вижу! Кто тебя обидел, милая моя?
 – Миша, ты меня любишь?
 – Ну конечно!
 – Нет, я не о том. Я имею в виду, сильно-пресильно?
 Алёшин взял её руки и поднёс их к губам, а затем стал гладить её волосы и щеки.
 – Безумно, больше всего на свете люблю тебя, моя нежная, родная, милая, единственная. Только о тебе все мои мысли.
 – Правда?
 – Честное слово. Посмотри мне в глаза и поймёшь, что я не вру. Ну посмотри на меня. Видишь, как я тебя люблю?
 – Да. Прости меня, Мишенька. Я тоже тебя очень сильно люблю.
 Они взялись за руки и ушли. Вроде бы всё было хорошо, но у Алёшина в голове засвербили разные мысли. Почему вдруг Аня, которая всегда верила ему больше, чем самой себе, вдруг засомневалась в нём? Невольно Алёшину вспомнился сегодняшний эпизод с Таней. Но не может же быть такого, чтобы за ним кто-то наблюдал и доносил его девушке! Он не знал Брусникина… А Брусникин на следующий день решил после работы выследить, где живёт Алёшин. Он шёл за ним в расстоянии шагов ста-ста двадцати и не отводил бинокль от глаз. Вдруг Алёшин резко остановился. Брусникин так же притормозил. В бинокль он разглядел, как Миша поднял с земли валявшуюся купюру в тысячу рублей. Молодой человек нерешительно оглянулся по сторонам, быстро положил бумажку в карман, поменял направление и, пройдя еще немного, вошёл в магазин одежды. Брусникин вошёл следом за ним, натянув шапку на глаза. Жизнь полна сюрпризов, нечего сказать! Алёшин не стал вешать объявление, чтобы нашёлся настоящий обладатель купюры, случайно выронивший её. Вместо этого «ангел» купил себе новую рубашку!
 Дома Брусникин набрал номер Боярина.
 – А ты знаешь, этот твой Алёшин…
 – Погоди-погоди, Паша, ты что, заболел? Ты пыхтишь и задыхаешься!
 – Нет, я здоровее, чем когда-либо. Этот твой Алёшин нашёл деньгу на дороге и купил за неё себе рубашку. А деньга-то немаленькая, целая тысячонка! Мог бы и хозяина поискать.
 – Хозяев  пусть  себе ищут бездомные собаки, их вон сколько развелось, – засмеялся Боярин. – А тысяча рублей – достаточно маленькая сумма, да и как найти хозяина-то? Не пропадать же деньгам. Молодец, что купил рубашку.
 – Послушаю я, как ты запоёшь, когда сам деньгу потеряешь! – и Брусникин сердито швырнул трубку.
 На следующий день он всё же выследил, где живёт Алёшин. Даже полёз на дерево, чтобы наблюдать в бинокль его окно, но неудачно схватился за ветку и с грохотом свалился на землю.
 – О ч-ч-чёрт! Всё из-за тебя, паршивец!
 Было непонятно, кого Брусникин имел в виду: чёрта или Алёшина. Он отряхнулся и поехал к себе домой.
 – Папа, откуда у тебя этот синяк? – в ужасе воскликнули дети.
 – Это всё из-за него, из-за него, щенка несчастного!
 – Опять про Алёшина, небось? – спросила жена, оборачиваясь от плиты. – Только не придумывай, будто вы с ним подрались! Алёшин и мухи не обидит.
 – А вы знаете, этот ваш Алёшин…
 – Да прекрати ты пыхтеть, когда о нём говоришь! Что ты как собака, в самом деле?
 Но Брусникин тем не менее продолжал пыхтеть:
 – Этот ваш Алёшин сегодня в той самой новой рубашке пришёл! А рисовался, рисовался-то как!
 Время шло, Брусникин подмечал всё новые и новые недостатки Алёшина и рассказывал всем о них. Однажды он услышал разговор Алёшина с одним из менеджеров. Миша рассказывал ему, как у него недавно пропал кот Мармелад, с которым молодой человек решил погулять. Кот не возвращался долгое время, и Миша решил уже, что не вернётся, и купил дорогой ковёр. Но как раз вскоре Мармелад вернулся, и Алёшин перестал пускать его комнату из-за ковра. Брусникин передал своим домашним и знакомым, как, оказывается, Алёшин любит животных, что ковёр ему, видите ли, дороже. Брусникин не знал, что вскоре Миша плюнул на ковёр и стал вновь пускать своего любимчика.
 И вот стал приближаться день рождения Женевьев. Она пригласила всех своих друзей в гости, но за день до праздника Аня заболела. Миша не знал, что ему делать: остаться сидеть с девушкой или пойти в гости одному. Аня настояла, чтобы он пошёл. Она не хотела лишать его развлечений из-за своей болезни, уверила его, что скоро поправится и они снова будут вместе ходить в разные места. Миша пошёл один.
 – Проходите, друзья!
 Женевьев была неотразима в этот вечер: сиреневое платье с кокетливыми складочками удивительно шло к её тёмным волосам и глазам, а зеленоватые тени вокруг глаз придавали ей ещё больше загадочного французского шарма. Гости наперебой поздравляли её, целовали и вручали подарки. Алёшин протянул ей букетик алых роз и коробку конфет.
 – Прости, Женевьев, не смог придумать  ничего лучшего, я не успел, я всё с Аней сидел, она заболела. Поэтому я один пришёл.
 – Что-ты, Миша, – тихо произнесла француженка со своим очаровательным акцентом, – мне очень приятно. Мне безумно дороги эти розы…
 – Женевьев, милая, как ты хороша! – воскликнул подскочивший к ним Боярин. – Желаю тебе задержаться у нас в России еще пяток лет, а лучше оставайся-ка у нас навсегда!
 Женевьев чувствовала лёгкую досаду, что Боярин прервал её тэт-а-тэт с Алёшиным, но ей были лестны эти слова и она с улыбкой ответила:
 – Мне и самой уже было бы жалко покидать вас, друзья. За эти пять лет я так с вами и со всем вашим сроднилась.
 Она понюхала розы и нежно взглянула на Алёшина. Её глаза чуть заволокло влагой, и она поспешно побежала наполнить вазу водой. Никитин последовал за ней и вошёл следом в ванную.
 – Женевьев, я, конечно, понимаю, что у тебя день рождения и тебе сегодня всё можно, но прошу тебя от всего сердца, будь другом, не соблазняй Алёшина, пожалуйста. У него есть девушка, у них всё хорошо. Она так любит его, она этого не выдержит…
 Женевьев пожала плечами и рассмеялась.
 – А почему ты вечно беспокоишься, что я буду соблазнять Алёшина? Может быть, я тебе нравлюсь и ты ревнуешь?
 – Нет, прости, Женевьев, при всём моём уважении и дружбе, ты не в моём вкусе. Я предпочитаю наших, русских женщин, голубоглазых, светловолосых.
 – Мне тоже нравятся голубоглазые и светловолосые, – вновь засмеялась француженка.
 Никитин покачал головой и прошептал:
 – Будь другом, не соблазняй Алёшина.
 За столом было весело, не умолкали шутки и оживлённые разговоры. Брусникин ковырял вилкой фуа-гра и поглядывал на Алёшина, который и не подозревал о том, что они стали сотрудниками.
 – Ты, наверное, совсем уже отвыкла от родины, Женевьев? – спросила Марина.
 – Я хочу весной съездить навестить маму, – ответила именинница.
 – Поезжай. Поезжай к маме, но только возвращайся поскорее. Мы тебя уже не отпустим! – весело смеялся Боярин.
 – Вам понравилось вино? – спросила Женевьев.
 – Очень! – откликнулась жена Брусникина. – Такой насыщенный вкус! Я уже давно не пила такого, если только пила когда-нибудь.
 – Наше французское, настоящее!
 – Сам Депардье делал, – усмехнулся себе под нос Брусникин.
 – Да-да, Депардье очень сильно увлекается виноделием, не меньше, чем кинематографом! – живо откликнулась Женевьев. – Не знаю даже, что у него лучше получается. Я читала в одном интервью, что на съёмках он старается, только когда ему интересна роль. Ну а с вином он старается всегда.
 – Старается его пить или готовить? – засмеялся Боярин, а за ним засмеялись и все гости.
 – Я думаю, он старается и то и то, – улыбнулась француженка. – Друзья, давайте и мы с вами выпьем! Как там у вас поётся? «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…»
 – О, да ты уже совсем прониклась нашей культурой, – улыбнулась Марина.
 – Ну ещё бы, я уже пять лет здесь живу.
 – Ну, за тебя, Женевьев! Ура! – Боярин поднял бокал, чокнулся со всеми гостями и залпом осушил его.
 – Друзья, вы все русские, поэтому я приготовила специально для вас русское блюдо. Угощайтесь, салат Оливье!
 – У тебя потрясающее чувство юмора, Женевьев... – тихо произнёс Боярин и исподтишка поцеловал её локоть, а Женевьев слегка покраснела и сделала вид, что не заметила этого.
 – А всё равно французским духом пахнет, – пробурчал Брусникин, – как будто лягушек туда понапихала.
 – Нет, нет, я ненавижу лягушек, они меня приводят в ужас, хоть и говорят, что они похожи на белую курицу, то есть, как это у вас называется? Белое мясо, да?
 – Женевьев, у тебя потрясающий слух – мой муж что-то бурчит себе под нос, а ты всё слышишь, – сказала жена Брусникина. – Ты его извини.
 – Ну, раз у меня хороший слух, то я спою! – и Женевьев поднялась и подошла к компьютеру искать минусовку.
 Она начала петь песню Лары Фабиан «Je t’aime»**. Некоторые гости стали танцевать, некоторые остались на своих местах. Кто-то непринуждённо продолжал разговор, кто-то слушал песню. Алёшин сидел и потягивал вино.
 – «Je t’aime, te t’aime…» – как будто из самого сердца вырывались исступлённые звуки, и Женевьев смотрела на Алёшина, который вдруг поднял глаза, встретился с глазами Женевьев, и что-то обожгло его в этом взгляде.
 – «…comme un fou, comme un soldat, comme une star de cinеma…»*** – каким-то надломленным голосом Женевьев наполовину пела, наполовину восклицала.
 Когда песня кончилась, гости зааплодировали с криками «Браво, Женевьев!», а Алёшин вдруг поднялся и куда-то ушёл. Женевьев, улыбаясь и кивая всем головой, тоже вышла из комнаты.
 Алёшин стоял на кухне в темноте и смотрел в окно. Вдруг дверь открылась, и тихо вошла Женевьев. Она подошла сзади к Алёшину.
 – Почему ты ушёл?
 Алёшин обернулся.
 – Я пошёл помыть руки и решил зайти на кухню. Здесь у тебя такой красивый вид на город, в темноте так здорово смотреть на эти все огоньки. Да ещё и высокий этаж. Я-то сам на третьем живу.
 – Да, третий – не слишком высоко по сравнению с четырнадцатым.
 А между тем Брусникин поднялся со своего места и пошёл за ними. Но он не вошёл в кухню, он наблюдал за ними из-за стекла. Он увидел, как они стояли рядом  и смотрели в окно. Брусникин вернулся в комнату.
 – А вы знаете, этот ваш Алёшин, – Брусникин с высунувшимся языком вновь стал походить на собаку, – уже с Женевьев любезничает. Пользуется тем, что Аня заболела.
 – Да что ты, в самом деле! – возмутилась Марина. – Не может такого быть. Что он, уже и поговорить с Женевьев не может?
 – Да только как-то подозрительно это после такой песни, – отозвался Брусникин, всё ещё тяжело дыша. – Она ведь пела специально для него, чтобы он всё понял, это и ежу понятно. И он всё понял, не дурак же он, этот ваш Алёшин. И теперь они что-то задержались на кухне, стоят в темноте и смотрят в окно. Если они просто так беседуют, то почему в темноте?
 Никитин схватился за голову:
 – Говорил же я ей, не соблазняй Алёшина! Чуть ли не на коленях умолял…
 Тем временем на кухне Алёшин вдруг почувствовал ужасное смущение рядом с этой француженкой. Он знал её уже давно, но ещё не разу не испытывал такого.
 – Пойдём к гостям, Женевьев, – с трудом выдавил из себя слова и улыбку Миша, – они по тебе уже соскучились.
 Женевьев вздохнула и пошла с Алёшиным. Неужели он ничего не понял?
 Они вошли в комнату. Брусникин внимательно посмотрел на них, но увидел лишь грусть на лице Женевьев и смущение на лице у Алёшина.
 Гости попили чай с конфетами, которые принёс Алёшин, и один за другим разошлись. Алёшин забыл перчатки у Женевьев. А может быть, и специально оставил.
 На следующий день Брусникин заметил на работе, что Алёшин был сам не свой и ужасно рассеянный. «О ней, о ней думает, об этой… cherchez la femme!»**** – клокотал электрик. Он увидел, как молодой человек вышел из кабинета и пошёл к начальнику. Брусникин встал под дверью и стал подслушивать.
 – Зачем нам её брать на работу, Валерий Георгиевич? – глухо доносился из кабинета голос Алёшина. – Ей уже девяносто три года. Ну к чему ей такая зарплата? Ведь мы можем взять ещё работу и поделить эти деньги между собой.
 «Ага! Он ещё и скряга!» – Брусникин радостно потёр ладони. – Надо будет мне сегодня получше в этом убедиться».
 В столовой Алёшин снова взял обильный и плотный обед. Брусникин стоял в сторонке и наблюдал в бинокль. Обычно буфетчицы сами обсчитывают клиентов, но на этот раз она ошиблась и дала Алёшину сдачу больше, чем нужно было. Когда Миша сел за стол, он вдруг сообразил, снова достал кошелёк и пересчитал деньги. Он нерешительно посмотрел на прилавок, за которым стояла ничего не подозревавшая буфетчица, затем на свой кошелёк, и в конце концов всё-таки убрал туда деньги и спрятал кошелёк.
 «Что и требовалось доказать», – удовлетворённо подумал Брусникин и вернулся к своим прямым обязанностям. Когда он уже уходил с работы, он столкнулся с двумя менеджерами, которые разговаривали об Алёшине.
 – Какой он милейший человек, пиццей нас сегодня угостил. И вообще с ним так приятно общаться!
 – А вы знаете, этот ваш Алёшин, – неизменно  по-собачьи  зафырчал Брусникин, – он тот еще жадина. Он не хотел, чтобы на работу брали престарелую женщину, чтобы ей лишние деньги не достались. Он хочет эти деньги себе в карман. Совсем не думает о стариках, что им тоже нужны деньги. Он считает стариков никчёмными людьми, которые одной ногой в могиле стоят. А ещё сегодня продавщица в столовой по ошибке дала ему сдачи больше, так он это заметил и не пошёл отдавать. Он ещё поколебался минутку, но всё-таки не отдал. Во всей красе проявил сегодня всю свою жадную натуру.
 И вдруг в коридоре появился сам Алёшин, а навстречу ему шёл тот самый негр, которого Брусникин увидел в свой первый рабочий день. Миша уже был одет по-уличному, в куртку. Негр протянул ему руку, чтобы попрощаться, Алёшин пожал эту руку, переждал, чтобы негр скрылся, и пулей понёсся в туалет.
 – Ага, он ещё и расист! Руки побежал мыть, я знаю!
 Алёшин действительно вышел из туалета уже через пару секунд, что давало понять, что он там ничего больше не делал, кроме мытья рук. Он направился к выходу.
 Брусникин обернулся и увидел, что менеджеры уже давно скрылись, и он разговаривал сам с собой. Они не видели весь этот эпизод.
 – Ч-ч-чёрт! – фыркнул Брусникин и в свою очередь направился к выходу.
 Вечёром Алёшин включил телевизор и устроился в кресле с кружечкой чая и печеньем, как вдруг раздался телефонный звонок.
 – Ало, Миша, это Женевьев. Ты вчера забыл у меня перчатки. Не хочешь забрать их?
 – Ну, это как ты захочешь, – шутливо, чтобы преодолеть смущение, произнёс Алёшин. – Если хочешь, можешь оставить их себе.
 – Давай встретимся завтра вечером, я тебе их верну.

 – Здравствуй, Женевьев. – проговорил Алёшин, когда они встретились на следующий вечер. – Bonjour***** или как там у вас?
 – Теперь уже bonsoir******. Bonjour было днём.
 – Тебе не холодно? По-моему, ты вся дрожишь.
 – Я у вас уже пять лет, но всё никак не привыкну к вашим суровым зимам.
 – Давай зайдём в кафе, я угощу тебя кофе.
 Они зашли, а Брусникин наблюдал с улицы через стекло. «Как он на неё смотрит! Интересно, выздоровела ли уже его девушка. Судя по всему, нет…» – не унимался Брусникин.
 Алёшин и Женевьев мило побеседовали на нейтральные темы и разошлись. «Он точно ничего не понял или уже забыл про песню» – думала Женевьев в автобусе, украдкой вытирая слезу. «Как бы мне с ней снова увидеться и объясниться», – думал Алёшин в метро, проталкиваясь между пассажирами ближе к выходу. Он решил устроить небольшую вечеринку у себя дома и пригласить туда всех друзей, в том числе и Женевьев. Он позвонил Боярину.
 – Слушай, Боярин, я тут хочу гостей собрать, скажи мне номер Брусникина.
 – Лучше не надо, Миша…
 Но Алёшин так настаивал, что Боярину пришлось уступить, тем более он не решался прямо ошарашить друга тем, что Брусникин его, оказывается, ненавидит.
 У Брусникина зазвонил телефон.
 – Подойди ты, – обратился он к жене, ворочаясь на кровати.
 – Лежебока! Ты так все бока отлежишь. Брал бы лучше пример с Алёшина, вон он на лыжах катается!
 – Отстань от меня со своим Алёшиным, – Брусникин даже стал отмахиваться от жены рукой, как от мухи.
 – Ало! Павел, это тебя.
 – Кого это там несёт? Надеюсь, не Алёшина, – иронично прибавил Брусникин. – Ало, я слушаю.
 – Павел, это вы?
 – Я. А вы кто?
 – Это Миша Алёшин.
 Брусникин поперхнулся и выронил трубку, но тут же её поднял.
 – Простите, я спросил у Боярина ваш номер, мне просто очень хотелось вас пригласить к себе на небольшую вечеринку. Там будут все наши. Вы мне уже давно нравитесь.
 – Merci beaucoup!******* Пора вам потихонечку начать изучение французского. Ладно, всё, я приду. До встречи! Разговор окончен.
 У Алёшина собрались все, кроме Ани, хотя уже прошло достаточно времени и она наверняка уже выздоровела. Это наводило на мысль, что Миша ни слова не сказал ей о вечеринке.
 – Вот Боярин приглашал нас недавно на новоселье, Женевьев на день рождения, а мне захотелось пригласить вас просто так, и я приготовил по этому случаю фуа-гра, – сказал Алёшин, накладывая всем на тарелки французское блюдо.
 – Французской кухней уже увлёкся. Cherchez la femme! – проворчал Брусникин до безобразия тихо и заёрзал на стуле.
 – Я хочу спеть по традиции песню! – продолжал Алёшин и пошёл искать караоке. Он запел песню группы «Чай вдвоём»  «Милая».
 – «Да, мы знакомы давно, да, мы с тобой друзья. Часто встречались, часто общались, но думал ли я, что буду ждать и скучать несколько дней подряд?..»
 Женевьев показалось, что её ударило молнией.
 – «Нежные губы твои, прикосновенья рук, как я дышал без них, почему так боялся мук?..»
 Песня кончилась, все захлопали в ладоши, а Алёшин, проходя мимо Женевьев, шепнул ей:
 – Пойду постою на кухне.
 Женевьев, пошатываясь и держась за голову одной рукой, а в другой держа бокал, пошла за ним.
 – А вы знаете, этот ваш Алёшин, – собака вновь проснулась в Брусникине, – пошёл в любви признаваться Женевьев.
 – Перестань, Павел! – возмущённо воскликнула жена.
 – Неужели ты даже у него дома будешь поливать его грязью? – удивилась Марина. – Зачем же ты вообще пришёл к нему, если так к нему относишься?
 – Как зачем? Он же меня пригласил! Я сам не напрашивался. И вообще, должен ведь я знать, чем кончится эта история с сherchez la femme. Пойду, погляжу.
 – Я с тобой! – вызвался Никитин.
 Они пошли в сторону кухни. Свет снова не горел, и Брусникин с Никитиным наблюдали за парой из-за стекла. Через какое-то время они вернулись.
 – Они уже целуются! И страстно целуются, надо сказать! – торжественно объявил Брусникин.
 Никитин чертыхнулся, налил себе побольше вина и выпил залпом.
 А когда гости разошлись, поцелуй Алёшина и Женевьев продлился уже в такси, где они стали кататься, наблюдая за проносящимися ночными огнями и летящими снежинками, затем в лифте, куда они сели, хоть Алёшин жил на третьем этаже, и затем в самой квартире у Алёшина без света и уже не на кухне. Это была их первая ночь и первый рассвет вдвоём.
 Через несколько дней Брусникин помчался в кафе, где работала Аня. Она была очень грустная, потому что Алёшин не давал о себе знать, а когда звонила она, старался быть мягким, но стал как-то странно сдержан и стремился поскорее закончить разговор. Он больше не назначал ей свидания. Но на самом деле Алёшин не избегал её, а морально готовился поговорить с ней и во всём признаться.
 – Здравствуй, Аня! – воскликнул Брусникин. – Идём скорее в другое кафе, я тебе покажу твоего ненаглядного ангела.
 Аня вся похолодела и почуяла неладное, но пошла за Брусникиным. Сквозь стекло она в ужасе увидела, как Алёшин держал Женевьев за руку, а в вазе на столике стояла роза. Вне всякого сомнения, он подарил её француженке.
 – Ну надо же… стоило мне заболеть, и он быстренько подыскал мне замену!
 Аня вдруг расплакалась, вбежала в кафе, дала Алёшину пощечину и убежала. Алёшин выбежал за ней с криком: «Аня, прости!». Затем он остановился, поняв, что уже не догонит её, а если и догонит, то всё равно она не захочет с ним разговаривать, развёл руками и вздохнул:
 – Ну что, я виноват, что полюбил другую?
 Брусникин быстро убежал за угол, чтобы блондин не заметил его. Но Мише всё равно было не до этого. Женевьев вышла из кафе и взяла его за руку. А Брусникин за углом злорадствовал и вновь непроизвольно задышал, как собака. Вдруг он почувствовал, что с ним происходит что-то странное: он почему-то опустился на четвереньки, сам не зная зачем, но в том-то и была вся беда, что он не мог остановиться. Это было сильнее его. Какая-то неведомая сила тянула его вниз. «Позор-то какой, что люди скажут?» – в ужасе думал Брусникин, выходя из-за угла на четвереньках. Снег уже начал понемногу таять, и Брусникин подбежал к луже. И что же он увидел в её отражении? О ужас! Собачью морду, самую настоящую собачью! Брусникин стал вертеться и увидел, что и всё тело стало собачьим. Да, Брусникин превратился в дворняжку.
 – Что это за  пёсик? – вдруг сказал Алёшин, указывая Женевьев на Брусникина. – И почему его глаза полны ужаса? Бедняга… Наверное, его кто-то выкинул. Возьму его себе!
 Алёшин поднял на руки собачку и погладил по голове.
 – Совсем дрожит… Ну, иди сюда, – Алёшин расстегнул куртку и положил пса себе за пазуху.
 – Ты мой ангел… – прошептала Женевьев, целуя Мишу в щёку. – Я люблю тебя!
 Прошло недели две, а Брусникин пропал без вести. Одним вечером все собрались у Алёшина, чтобы обсудить, как искать пропавшего. Пёс Адидас лежал в корзинке рядом с котом Мармеладом. В отличие от многих собак, Адидас совсем не интересовался издевательствами над кошками. Все были грустны и растеряны, не только один пёс, выразительно смотревший по очереди на каждого из гостей. Для поднятия духа включили радио, и зазвучала «Песня про зайцев». Адидас вдруг выпрыгнул из корзины и бешено запрыгал по комнате, виляя хвостом. Он хотел, чтобы все догадались, кто он на самом деле. Потом, когда песня кончилась, он прыгнул на диван и стал переворачиваться с боку на бок, как делал, когда был человеком.
 – У него повадки моего бедного пропавшего мужа, – вздохнула жена Брусникина. – Что же с ним могло приключиться? Ведь мы и в милицию обращались, и даже к гадалкам – и никто не может ничего сказать и сделать.
 – Это ужасно, – вздохнул Алёшин и поставил на стол кастрюльку с пельменями.
 Адидас подбежал к столу, встал на задние лапы и стал обнюхивать «извечные пельмени».
 – Только не пельмени! – закричала вдруг в слезах Света. – Папа их так любил… Какое горькое напоминание!
 При этих словах Адидас недовольно тявкнул.
 – Бедный папа… – произнёс Дима своим неприятным голосом.
 – Конечно, Брусникин был далеко не ангелом, – сказал Боярин, – но мне искренне жаль нашего друга. Давайте выпьем за его память, если он вдруг погиб! А если нет, то давайте верить, что он всё равно найдётся, хоть это и маловероятно!
 Гости не стали чокаться, а только молча выпили шампанское. Затем последовала минута молчания. А затем наступила весна.
 Алёшин и Женевьев вместе слетали в Париж к матери Женевьев, которая пришла в восторг от Миши. В Париже влюблённые и поженились, а затем вернулись в Россию счастливыми и обновлёнными. Адидас теперь вечерами лежал на коврике у ног Алёшина и преданно смотрел на него. Иногда он играл с Мармеладом, иногда тоскливо скулил. Видимо, став собакой, Брусникин поменял отношение к Алёшину, ведь если бы не он, Брусникин стал бы бездомным. У людей это называется «бомж», у собак как-то по другому, но суть от этого не меняется. Теперь самым большим желанием Адидаса было, чтобы Алёшин и Женевьев не переехали в Париж, чтобы он, Адидас, а в прошлом Брусникин, мог хоть иногда видеть жену и детей.

__________________________________________

* «La vie en rose» – «Жизнь в розовом цвете» (фр.)
** «Je t’aime» – «Я люблю тебя» (фр.)
*** «…comme un fou, comme un soldat, comme une star de cinеma…» - «...как сумасшедшего, как солдата, как звезду кино»
**** Cherchez la femme! - Ищите женщину! (фр.)
***** Bonjour! - Добрый день! (фр.)
****** Bonsoir! - Добрый вечер! (фр.)
******* Merci beaucoup! - Большое спасибо! (фр.)