Юсупов Усман Абдулкеримович
«К,оман Тептар»
(роман-трилогия)
(перевод с Чеченского)
ГЛАВА I
Дороги судьбы…
Они расстилаются перед нашим жадным взором густой паутиной. Зовут и манят... Со светлыми надеждами мы делаем первый шаг, затем второй... И все дальше и дальше отдаляемся от отчего дома.
Дороги судьбы...
Они раскидывают нас по белому свету, завлекая в самые дальние его уголки. Все время ищем чего-то… надеемся… верим и ждем... И только когда нас покидают последние остатки физических и душевных сил, когда рушатся иллюзии относительно себя и своего, как нам казалось, волшебного будущего, мы вспоминаем о родной стороне. Когда счастье отворачивается от нас, окрашивая весь зримый мир в тоскливый серый цвет, когда жестокая и лживая каждую минуту жизнь наносит свой коварный удар, выбивая из-под ног последнюю кочку в самой середине бескрайнего топкого болота, мы устремляемся туда, к нашим корням, надеясь хоть там найти толику успокоения израненной душе.
Алхаст возвращался в аул.
На этот раз его вело сюда не только желание увидеть места, ласкавшие безмятежное детство, и не к родне он шел погостить, что до сих пор делал довольно часто. Нет. Алхаст возвращался навсегда. Возвращался, чтобы очистить от бурьяна и оживить родительский двор, развести огонь в очаге и никогда уже более не расставаться с небольшим клочком родной земли, унаследованным им от отца.
Тропинка шла на юг по правому берегу Гумса. Чем ближе она подступала к горам, тем игривей становился ее бег и таинственней ломались зигзаги. То взбегая на пригорок – то скатываясь вниз, сжимаясь в лощине – раздуваясь на возвышенности, увлажняясь в лесной тени – иссушаясь на косогоре, то незаметно подкрадываясь к реке – то внезапно уносясь прочь, словно испугавшись нахальной скороговорки ее мутных вод. То и дело попадались ухоженные родники, обнесенные невысоким плетнём, над которым потрудились заботливые руки доброго человека. Алхаст останавливался у каждого родника, подставлял ладони под щекочущие уколы струи, пил от его щедрот… пил, даже если не испытывал жажды… набирал и набирал в пригоршню живительную влагу и с наслаждением прикладывался устами к ее отзывающейся хрустальным звоном прохладе...
Как? Скажите, как может быть полноценной жизнь вдали от таких родников?! Оказывается, губил себя, поселившись в городе, чуждом духу, плоти и сути человека, выросшего на просторах вольной природы! Теперь уж ничто не заставит Алхаста покинуть эту первозданную благодать!
Чистая родниковая вода, падая с желоба, исполняет свои бесконечные булькающие мотивы. Если внимательно прислушаться к этой журчащей речи, тебя охватывает чувство, будто с тобой делятся самым сокровенным. Каждое слово живой воды, каждый звук ее свободной мелодии добираются до самых глубин твоего сердца, отзываются на малейшее движение души и мысли… И забывается все... Обиды и неудачи беспомощно съеживаются, уменьшаясь до размеров никчемной пылинки. На душе, изнывающей под грузом тяжелых раздумий, становится легко, и солнечный свет преображает весь твой еще недавно такой тусклый мир. Погруженная в ленивую дрёму память пробуждается и вытаскивает из своих кладовых полузабытые картины прошлого, одна краше другой – беззаботное детство... любознательное отрочество... беспечная юность... самонадеянная молодость... И человек отдается воспоминаниям, еще и еще раз... снова и снова проживая самые счастливые моменты своей жизни, разделенные им с дорогими его сердцу людьми. И не хочется возвращаться в настоящее, в котором нет многих из тех, чьи образы наполняли твое существование смыслом и радостью... а беззаботность, любознательность, беспечность и самонадеянность уже и не твои качества... И потому усталый путник не спешит покидать родник, стремясь как можно дольше задержаться в этом волшебном замке, возведенном из отцовских рассказов о седой старине, и голоса матери, наклонившейся над колыбелью.
Алхаст повесил сумку на ветку придорожного дуба, присел на мягкую траву. И тут же, как это часто с ним бывало в последнее время, печальные мысли вновь овладели его головой.
Жизнь!.. Эх, жизнь ты моя, жизнь!..
Как же подло ты меня обманула!..
Коварная, словно раб, рвущийся в князья! Жестокая, словно человек без Бога в душе! Жизнь, ты не дала мне ровным счетом ничего из того, что когда-то щедро сулила, но заполнила мое существование болью и несчастиями, от которых обещала оберегать. Сколько раз, когда что-то нежданно приятное, вдруг замаячив на горизонте, начинало ублажать мой взор, проясняло разум и наполняло чувствами мое опустошенное сердце, ты наносила мне предательский удар в спину, открывая на моем слабом теле глубокую рану или же оглушая до помутнения разума. Ты играла нами и нашими чувствами, как свирепый смерч с беспризорной соломинкой. Все чистое и светлое ты превращала в грязь, красивое низводила до отвратительного, святое – оскверняла, благородное – охаивала… Но все гадкое и недостойное плодила изо дня в день и возносила до самых небес. Не было в тебе жалости к плачущему страдальцу, а разделить пир со смеющимся счастливцем ты считала ниже своего достоинства. Насыщая чрево свое жирной человеческой кровью, запивая ее солеными человеческими слезами, все более и более наполняясь несчастными человеческими телами, принесенными тобой в жертву самой себе, ты раздуваешься все шире и шире. Когда же ты насытишься, о жизнь, когда же ты успокоишься!
Были времена, когда казалось, о жизнь, что между нами установилась скрытая от всех, известная только нам с тобой близость. Да, казалось… Казалось, что мы созданы Всевышним только друг для друга, все остальное же только ради нас и для нас. Как же я заблуждался, как жестоко обманывался! Нет, жизнь, все оказалось не так! И не друг ты, и не родня, и не товарищ!
Ты держала меня за юного и беспечного несмышленыша. Издевалась над моей доверчивостью. Ты почему-то решила, что ко мне можно относиться с презрительным высокомерием избалованной вниманием принцессы, отвергающей упорные, но так наскучившие ей ухаживания безнадежно влюбленного юноши. Ты попыталась даже бросить меня в кучу своих альчиков, чтобы я затерялся в безликой массе твоих игрушек. Да-да, конечно, было и такое. Не знаю, с чего это ты взяла, что меня можно превратить в безвольного манкурта, и кто тебе нашептал обо мне как о последнем ничтожестве без роду и племени, без светлой мечты и благородных целей. Видимо, тебя обманул кто-то из той своры многочисленных лжецов, что учились у тебя этому подлому искусству. Но я не мог, не имел права не проснуться, хотя и долог был сон, окутавший мой мозг. Я был создан Всевышним не только для поедания пищи и изнашивания одежд. На мне были и другие обязанности… и долг. Долг перед кровью, родиной, человечеством. Никто не мог выполнить его за меня или вместо меня. Оставаться слишком долго в плену твоих иллюзий было бы для меня унизительно и позорно! Благородный мой родитель родил и растил меня не для праздных дней и сонных ночей.
Нет, конечно, жизнь, я не так уж глуп и наивен, как тебе кажется. Оказывается, и ты, упоенная своей безраздельной властью, можешь ошибаться. Ты мерила мои дни вдохами и выдохами, я же выставил на весы времени память, разум, знания. Ты смогла увидеть только сорок моих лет, я же обозрел и познал твои сорок веков.
*****
…Впервые я узрел тебя в те давние времена, когда полуголые племена из далеких краев, ненасытным драконом поглощающие чужие земли, стали направлять боевые триеры к нашим берегам.
В те далекие, овеянные легендами времена нахи жили вольно и в благодати, как и должны жить истинные дети природы. Питались тем, чем их щедро одаривала плодородная, жирная земля, оберегали ее от недругов и ни о чем большем не помышляли.
Нахам, наделенным Всесильным Небом не совсем понятным для посторонних, но естественным для них самих восприятием жизни и смыслом существования Человека на земле, было трудно понять насаждаемые ими везде обычаи и правила. Водрузив на вершину горы большие и малые башни, поселив там многочисленных богов, они возносили им бесконечные молитвы. Установили с ними не только духовные, но и телесные, родственные связи. И почему-то считали, что все другие народы должны быть им подвластны. Это чувство своего превосходства со временем стала их религией. Многие малые и большие народы под их могучими ударами утонули в собственной крови. Частыми стали их выпады и против нахов. Требования о покорности становились все настойчивее, а угрозы сопровождались бряцанием оружия. Заморских царей раздражала неуступчивость нахов, достойно отвечавших и на слова их, и на действия.
Разве могли нахи, эти вольные дети дикой природы, принять то, что им не дано было понять?!...
«Мы изведем со света род Турпал Нохчо1! – в который уже раз заявлял предводитель чужеземцев. – Уничтожим города, разрушим могилы их предков! Или страна нахов будет под нами, или ее не будет вообще!»
И вот объединились они с соседними племенами, собрали огромное войско и двинулись на нахов. К границам священной для сынов Турпал Нохчо земли приблизились несметные полчища захватчиков, во главе с жестоким и честолюбивым молодым царем, сменившим на троне убитого заговорщиками отца. Предводителям нахских племен поставили суровое условие – либо рабство, либо полное уничтожение.
А нахи? Древние нахи, Доблестные К,онахи! Теплом благородных сердец своих согревавшие Мать-Нохчичё2 в тяжелую годину! Пахари и строители, потом своим поившие землю отцов! Воины, телами своими прикрывавшие эти горы и равнины! Как им было стерпеть такое оскорбление от грязных чужаков, какими бы сильными и многочисленными они ни были?! Будь они даже исполинами, подпирающими головами небесный свод! Нет… нет на земле неуязвимых людей! Все мы из плоти и кости, а меч режет плоть и рубит кость. Великан или карлик, все одно. А значит, и мечи нахов будут делать свою работу. Не для того их ковали мастера, чтобы они покоились в ножнах, когда Отчизна в опасности!
Будет битва!.. И – слава отважным!
На западных границах нахов взмыли в небо дымы сигнальных костров. От сторожевой башни к сторожевой башне, от гонца к гонцу соколом полетела страшная весть – несметные полчища врагов наступают на землю нахов. И дошла сия весть до сердца Страны нахов, древнего Симсира.
Враг, ломящийся в чужой дом с обнаженным мечом, всегда глух к словам, ибо слышит он только себя и признает только свою правду. Если ты не готов к войне, всякие разговоры с врагом бессмысленны. Войну останавливает только война! Потому предводители нахов созвали воинов со всех селений и крепостей. Войско заполнило обширное поле, где оно собиралось с незапамятных времен. Были здесь г,еры3 лучников и пращников, всадников и пеших воинов. Отдельно стояли г,еры мехкарий4, которые в доблести и воинском искусстве не уступали своим бородатым соплеменникам. Особое место занимали летучие г,еры Шахты и Додуша. Им ставили самые сложные боевые задачи, они выдвигались на самые опасные участки сражения, но велика была и честь оказаться в их рядах.
Готовое ринуться в бой войско ожидало решения Совета Страны.
Вскоре к войску вышли седобородые старцы.
– Братья! – поднял руку легендарный Ташта, в молодости – великий воин, ныне – почитаемый всеми мудрец. Установилась мертвая тишина. – Враг подступает к нашим пределам. На нас идет огромное войско, чтобы осквернить нашу землю, отнять у нас нашу свободу, превратить мужчин в рабов, а женщин в наложниц! – Над войском нахов поднялся свирепый гул. – Битва будет трудной и жестокой. Враг силен, его воины могут и умеют воевать… Ну и что с того? Разве мало и таких полегло от мечей отцов наших?! А мы?.. Разве не дети мы своих славных отцов! Разве это не мы пили из кубка победы гораздо чаще, чем хлебали из миски поражения! Разве не нас кормила эта священная земля! Каким бы сильным не мнил себя враг, каким бы искусным воином он не был, этот грязный чужеземец не пил воду из наших родников, не пробовал плоды наших садов и не насыщал чрево свое хлебом, взращенным на этой земле! Так откуда ему было взять благородной доблести, где ему было набраться гранитной стойкости и может ли в нем жить святая вера в свою правоту! Нет, нет и нет! Мы защищаем то, что принадлежит нам по святому праву! Мы защищаем свои очаги, которые не должны погаснуть никогда! Мы защищаем Родину! Нет большей чести для воина, нет большей чести для наха, чем пасть в бою во имя Отчизны!.. Вам ничего не нужно подсказывать. Вас обучали воинскому искусству заслуженные люди, великие воины. Вы дни и ночи, недели и месяцы проводили в горных походах. Вы засыпали и просыпались в обнимку с оружием!.. Будьте такими же и в бою, какими мы видели вас на военных играх! Вас учили быть достойными к,онахами и в мирное время, и в бою. Мужество же у вас в крови. Помните всегда – мы рождены для Отчизны, нас растили для Отчизны, наш долг жить и умереть во имя Отчизны! Мы счастливы, что судьба подарила нам шанс еще раз доказать Отчизне нашу преданность! За вашими спинами – ваши матери, сестры, ваши семьи, священная земля нахов! Трусов среди нахов не было никогда! Да не накажет нас всесильный Села5 страшной карой – увидеть хоть одного такого в нашем племени! Арс-вай! Арс-тох! Тох-тох6!
– Арс-вай! Арс-тох! – громовыми раскатами пронеслось над войском. Удары мечами по щитам покрыли устрашающим гулом горы и ущелья.
Отделившись от старцев, вперед вышел старый жрец и воздел руки к небу, шепча молитвы. Слов его не слышали даже стоящие рядом с ним мудрецы, но никто не сомневался в том, что нет ничего важнее на поле боя, чем помощь и поддержка небес. Поэтому все застыли в благоговейном молчании…
Жрец завершил свои долгие молитвы, потер и опустил руки. Твердым и густым, несмотря на возраст, голосом он обратился к войску:
– Воины, с нами Села! Очаги ваши будет стеречь Села Сат7! Атакуйте врага, тесните его! Покажите спесивым чужеземцам, как умеет побеждать славное семейство великого Турпал Нохчо! Арс-вай!
– Арс-тох! – подхватило войско.
– Братья! – снова поднял руку Ташта. – Совет Страны назначает предводителем войска Актин Муоцу. Предводителей отдельных г,ера воины выбирают сами! Да сопутствует нам военная удача!
Среди воинов раздались радостные возгласы. Никто не заслуживал этой чести больше, чем известный всему Кавказу Муоца. Это был человек громадного роста и огромной силы, с приятными чертами лица. Суждения его всегда были мудрыми, а речи – короткими. О доблести избранника Совета Страны ходили легенды. Многие видели его в бою. Не было ему равных на поле брани. В нем сочетались свирепость медведя, ловкость льва и выносливость волка. В мирной же жизни это был мягкий и добрый человек, приветливый со всеми и всегда готовый прийти на помощь ближнему.
Любовь его и страсть лучезарная Азни… Ласкающая белыми коленями своими бока чистокровной гнедой кобылицы… Предводительница г,еры мехкарий славная зарговза8 Азни… первая красавица и первая воительница земли нахов Азни бросила взгляд на любимого. Короткий, как вспышка молнии, и долгий, как свет звезды. Люди с тонкой и возвышенной душой увидели бы в этом взгляде безмерную гордость за избранника своего и столь же безмерную любовь, но ленивая душа не заметила бы ничего.
Ташта, наслышанный о взаимной любви двух молодых сердец, увидел все… Старец чуть заметно улыбнулся, но в то же мгновение лицо его исказил острый укол боли в сердце. «О годы, как же вы прекрасны и как жестоки! – пронеслось в седой голове старца. – Молодость, молодость… Какой же скоротечной ты оказалась! О время, как коварна и безжалостна твоя сила! Когда-то ты ласкало и меня нежнейшими словами, клялось в вечной любви, называло единственным и самым желанным! Но очень скоро бросило меня на обочину жизни, отрезав от всего радостного, отобрав все, чем я владел, истрепав и состарив мое тело! Сколько раз я бросался в гущу жестокого боя, чтобы ты не смогла сотворить со мной такое, чтобы я остался в памяти людей молодым и сильным... чтобы жило на этой земле мое имя, не стареющее и не дряхлеющее, а не это никчемное тело. Но и смерть тоже оказалась твоей союзницей… И все же, жизнь, ты прекрасна!»
– Г,еранчам9 явиться к бячче! – крикнул кто-то из окружения Муоцы.
От каждой г,еры отделились по одному человеку и поскакали к возвышенности на южной окраине поля, где их ожидал предводитель.
Муоца представил план предстоящего сражения, определил для каждого его место на поле боя и поставил конкретные задачи.
– Войско выставим в макажу10. Пешие г,еры впереди. В первые ряды поставить наиболее рослых и сильных воинов. Соберите шишалой11 из всех г,ер, их устрашающий вид и огромные секиры вселят страх в сердца врагов. Когда наши передовые г,еры вклинятся в ряды противника, с флангов в атаку пойдет конница. Если наши действия будут слаженными, нам удастся разделить вражеское войско на две части и окружить каждую из них. Сил у нас для этого вполне достаточно. Лучникам, гарпунщикам и пращникам обстреливать вражеские ряды непрерывно. Ни моя смерть, ни смерть кого-либо другого не должна повлиять на согласованность действий наших г,ер и воинов. Пленников щадить, проявлять к ним уважение, приличествующее воину. За мародерство – смерть! Додуш, Шахта, вы со своими летучими отрядами сейчас же выдвигаетесь на запад. Враг только-только сошел с кораблей на берег. Ему необходимо отдохнуть и восстановить силы, прежде чем двинуться дальше вглубь наших земель. Тревожьте его, обстреливайте, не позволяйте этому разношерстному воинству спокойно отдохнуть и подготовиться к сражению. Не давайте им сомкнуть глаз, тогда и сон станет нашим союзником. Враг, пришедший к нам с мечом, не должен чувствовать себя в покое и безопасности ни днем, ни ночью! Но не вступайте в открытый бой. Жестокий и беспощадный бой их еще ждет! Г,еранче охотников и стрелков сей же час отправить своих людей к месту высадки врага. Пусть они обследуют леса, балки и овраги во всей округе и следят за каждым шагом противника. Вполне возможно, враг готовит против нас какую-то хитрость. На войне и хитрость – оружие. Если от нас укрыты какие-то силы, я должен знать, где они и какова их численность! Все сведения о враге вам необходимо представить до утра.
Г,еранча Маиг, решив, что задача перед ним уже поставлена, а с остальным здесь разберутся и без него, поспешил к своим охотникам. Ему и его людям предстояло проделать довольно долгий путь, прежде чем приступить к выполнению задания.
– На нас идет не шайка разбойников и воров, а хорошо обученное и организованное войско с опытными полководцами во главе, – продолжил Муоца после недолгой паузы. – Прежде чем вступить с нами в открытое сражение, они попытаются собрать как можно больше сведений о наших силах и месте предстоящей битвы. Их охотники наверняка уже пробираются к нам, а может, пристали к нашим берегам задолго до основных сил и рыщут где-то рядом. Мичов, лучшие твои следопыты пусть выдвигаются для охраны подступов к нашему лагерю и ближайших дорог. Враг должен узнать о нас только то, что мы сами позволим ему узнать. Самих вражеских лазутчиков не трогать, но запутайте их так, чтобы у них головы закружились!
Муоца оглядел лица соратников, как бы приглашая их высказаться.
Те только изредка кивали, молча разглядывая черточки и точки, выведенные их предводителем на большом плоском камне.
Г,еранчи еще какое-то время изучали план предстоящего сражения. Никаких вопросов так и не прозвучало. Всем все было ясно – враг должен быть разбит в одном сражении. Только так, ибо второго шанса у побежденного в этом бою не будет.
– А теперь, братья, поспешите к своим г,ерам. Времени у нас мало, а сделать нужно очень многое. Арс-вай!
– Арс-вай! Арс-тох! – ответили г,еранчи и вскочили на коней, тут же подведенных к ним юнцами.
– Азни, задержись ненадолго, – обратился Муоца к зарговзе.
Изо всех сил натянув поводья, воительница придержала резвую кобылицу, готовую пуститься с места в галоп. Красивое лицо, окаймленное золотом волос, повернулось в сторону предводителя, и большие черные глаза уставились на Муоцу в гордом взгляде.
– Я слушаю тебя, бяччи12.
Муоца посмотрел на девушку долгим, проникновенным взглядом и произнес:
– Как только мы очистим землю нахов от врагов и вернемся домой, ты должна занять место у моего очага.
Азни засмеялась задорным, беззаботным смехом.
– Время покажет. Сначала я хочу увидеть своими глазами, как сражается с врагом Муоца, сын легендарного Акты. И если он таков, каким воспевают его илланчи… посмотрим! Но знай, мой предводитель, если ты в пылу боя попытаешься как-то сберечь моих мехкарий, определив им менее опасные участки, дисциплина в твоем войске нарушится. Мои воительницы не позволят никому лишить их возможности проявить отвагу. У каждой второй в моей г,ере на самом почетном месте в башне висит золотой зарг13, а сами они носят славное звание зарговзы. Эта слава и эти зарги заработаны не у домашнего очага, а завоеваны в жестоких битвах. А остальные мои девушки намерены заслужить эти почетные награды в завтрашнем сражении. Помни об этом, славный Муоца – военный бячча нахов!
И, не дожидаясь дозволения, Азни ускакала к своим прекрасным и суровым воительницам, звонким криком подгоняя белоснежную кобылицу, послушную воле и мысли своей удалой наездницы.
…Великое сражение, о котором потомки сложат не одну героическое илли12, произошло через два дня.
Противники выстроились на широком ровном поле, продуваемом со всех сторон равнодушными ветрами. Облаченные в не стесняющие движения легкие доспехи, вооруженные мечами, копьями и боевыми топорами передовые отряды с той и другой стороны с какой-то обреченной ненавистью смотрели друг на друга…
Ненависть… Лютая человеческая ненависть к себе подобному… И если ненависть одних была понятна и естественна, как рождение и смерть, как сон и явь – ведь они защищали свою землю и свою свободу, то ненависть других не поддавалась объяснению. Вряд ли нашелся бы мудрец, даже среди самых великих мудрецов, способный пояснить природу этой необъяснимой ненависти. Человек приходит в дом такого же человека, который ни словом – ни делом, ни явно – ни в мыслях не навредил ему, не знал даже о его существовании, и с патологической ненавистью набрасывается на него. А потом – кровь, много крови… либо своя, либо чужая… и своя, и чужая… И горе… горе… горе… в саклях и лачугах, в землянках и избах, в хижинах и юртах… везде… вчера… сегодня… завтра… И ничего не меняется – это люди… человечество…
Над полем кружили вороны, почуявшие приближение часа щедрого угощения. Где-то вдалеке на возвышенности собирались в стаю падальщики, в ожидании своей доли от пиршества смерти. Природа застыла в тревожном безмолвии, даже солнце, казалось, остановило свой бег по вечному кругу. Со стороны моря, с далеких западных берегов, дул теплый ветер, словно пытаясь вдохнуть силы в захватчиков, паруса которых она надувала, подгоняя это многочисленное воинство к алтарю Эола. Союзники же нахов – величественные и невозмутимые горы – высились за их спинами, мощной грудью своей разрывая чужие ветра. Их грозная сила и основательность воодушевляли, уютные ущелья вдохновляли. Там, на самом пике самой высокой горы, восседал великий Села, готовый прислать небесное воинство на помощь детям своим, если их собственные силы истощатся.
Отважный Муоца прискакал к выстроившемуся войску своему и, подняв меч, обратился к воинам.
– Арс-вай! – крикнул он грозно.
– Арс-тох! – отозвалось войско на боевой клич своего предводителя.
Из стана врагов навстречу Муоце выступил воин огромного роста, поддерживаемый яростным ревом своих соратников.
Противники оценивающе посмотрели друг на друга, сделали по нескольку выпадов, как бы разминаясь, и со свирепостью тигров ринулись навстречу друг другу. Какое-то время был слышен только звон бьющегося друг о друга металла. Блики солнца, отбрасываемые доспехами и клинками воинов, сверкали над рядами воинов, напряженно наблюдавших за поединком.
Это были достойные противники, равные в силе и мастерстве. Однако на стороне наха было главное преимущество – он был значительно моложе.
Чужеземец стал уставать. Удары его становились слабее, движения – медленнее.
Муоца выставил щит против направленного в его голову меча противника и, изловчившись, нанес ему страшный удар в шею. Голова врага повисла на тонкой коже, из вен брызнули обильные струи крови… и на землю рухнула первая жертва страшной и жестокой битвы.
Муоца поднял над головой окровавленный меч:
– Арс-вай!
– Арс-вай! – радостным криком отозвалось войско на победу своего предводителя.
Муоца вернулся к торжествующим нахам, развернулся в сторону противника и поднял меч над головой.
– Арс-вай! Бейте врага, к,онахи! Поставьте его на колени! Арс-тох!
Нахи начали древний боевой танец.
Каждая г,ера выстроилась в свой круг, и над затаившимся в ожидании кровавой бури полем прогремела разноголосая песнь во славу могущественного бога войны Арса. «Арс-вай! Арс-тох! Б,ав! Б,ав14!» – вырывался боевой клич из тысяч глоток. Грохот мечей, с неистовой силой бьющихся о щиты, стоял над полем брани. А молодые воины, выстроившиеся позади основных г,ер, во всю мощь били яппары15, гром которых напоминал небесные раскаты.
Столь необычный и воинственный ритуал приводил врага в ужас. Чужеземцам казалось, что этот известный им только по рассказам старых воинов народ просто жаждал их появления в своих пределах. Что предстоящее сражение для них – самое желанное пиршество. Этим необычным воинам не терпелось поскорее начать необузданное веселье, насытить изголодавшееся чрево свое вражеской кровью. В души многих чужеземных воинов закралось в этот час сомнение в своей победе. Вдобавок ко всему, беспрерывно нападавшие немногочисленные г,еры нахов не дали им ни часу спокойного отдыха после изнурительного морского перехода. Каждая крона, каждый ствол вековых деревьев, каждая возвышенность и даже овраг изрыгали стрелы. Они летели отовсюду, пронзая воинов, пытавшихся даже в этой ситуации держать строй. Зловещий свист смертоносных стрел и свирепый гул бессчетного множества гортанных голосов, доносящихся, как им казалось, даже из-под земли, сопровождали их с того самого часа, как ступили они в эту ощетинившуюся против них страну. А ночью нахи с гиком и свистом врывались в их лагеря, наводя дикий ужас даже на бывалых воинов, многое повидавших на своем веку, и тут же, словно призраки, исчезали в темноте, успевая за эти недолгие мгновения отправить щедрые дары ненасытному Аиду, самому мрачному богу пришельцев.
Предельное напряжение, в котором они пребывали уже более двух суток, вконец измотало захватчиков. Эти известные всему миру искусные и отважные воины желали сегодня не победы и воинских почестей, не славы и богатых трофеев, даже не покорных рабов и услужливых наложниц. Нет. Каждый из них мечтал только об одном – дать отдых гудящему от усталости телу.
А боевой танец нахов разгорался все сильней. Не прекращая выкрикивать боевой клич, они поочередно выскакивали в круг, соревнуясь в ловкости и искусстве владения оружием. Ритмичные удары мечей по щитам, сопровождаемые подстроившимися под их такт яппарами, и неистовый бег по кругу доводили их до запредельного исступления, когда тело и душа сливаются в экстатическом исступлении. И тогда… тогда и боль – не боль, и кровь – не кровь, и смерть – не смерть. Все – благо! Все – жизнь, и жизнь – все!.. Враг стремится осквернить твою землю, твой очаг и твои святыни. Это в его духе. А если этот враг все еще жив – это неестественное в самом сердце естества! Это оскорбление достоинства наха, его Отчизны, его веры! Это чья-то ошибка, исправить которую нахи просто обязаны! Такова воля Неба – приговор для одних и благословение для других!
...Над войском прогремел могучий голос Муоцы:
– Арс-вай! Арс-тох! К,онахи, накормите презренное воронье плотью такого же презренного врага! Только победа! Поставьте на колени чужеземцев! Б,ав!
Войско нахов ринулось в атаку. Строго следуя плану своего предводителя, собранные в центре атаки шишалой острым клином врезались в ряды неприятеля. Звон металла, победные крики и стоны раненых слились в единый, зловещий гул, словно над полем боя настежь открылись двери огнедышащей преисподней.
Муоца понимал, что он объявлен военным бяччой не по причине какой-то его исключительности и не потому, что в стране нахов не нашлось мудрых и отважных людей, более достойных этой чести. Наверное, у Совета Страны были на то свои причины. И главная из них могла заключаться в том, что Муоца не раз бывал в тех краях, откуда пришел завоеватель, и был знаком с его образом жизни. Однако предводитель выстроившихся сегодня на поле брани нахов прекрасно знал и другое – что он, Муоца, всего лишь один из многих соплеменников, способных возглавить войско в любом сражении и в любом походе. Его гибель никак не могла повлиять на исход сегодняшней битвы. Опытные г,еранчи уже не нуждались в чьих-либо советах, вся картина предстоящего боя от начала и до самого конца была не раз прокручена ими в своих головах, все действия были согласованы друг с другом. Не было никакого сомнения в том, что свою задачу каждый из них обязательно выполнит, чего бы это ни стоило. Каждый из них мог в любой момент заменить предводителя и довести сражение до победного конца. Именно поэтому Муоца не стал задерживаться в ставке на ближайшей возвышенности, где для него был разбит шатер. Он с самого начала боя сражался в первых рядах, и это вдохновляло его воинов, придавало им новые силы.
В разгар сражения Муоца и Азни оказались рядом. Легендарная воительница вместе со своими соратницами молнией носилась среди врагов, осыпая их разящими ударами. Взгляд бяччи, полный беспокойства за нежную Азни и восхищения доблестной зарговзой на какое-то мгновение выхватил и навсегда отпечатал в памяти образ этой необычной девушки. О Небо, как же она была красива и сколько же в ней было отваги! Как же ей шло это изящное боевое одеяние, как же искусно двигался клинок в ее руках и как же ей была к лицу эта лихая дерзость! О, женская красота, сколько же в тебе манящей, завлекающей силы!..О Женщина, как ты прекрасна! И на людях, и у очага! И в девичьем убранстве, и с младенцем на руках! И в ярком свете дня, и в волнующем полумраке таинственного вечера! Как ты прекрасна всегда… даже с острым клинком в руке, вместо более естественного для него нежного цветка!.. Скажите, друзья, как, ну как жить такому к,онаху, как Муоца, если рядом не будет такой спутницы, как Азни!? Скажите, как? И если ее нет, зачем тогда вообще жить?! И стоит ли называть жизнью ту тоскливую пустоту, в которую она превращается, если рядом с каждым из нас нет его Азни!? Ну а Муоца? А Муоца обязательно завоюет сердце этой прелестной воительницы и руки ее тоже добьется! Даже если для этого ему придется стереть в пыль самые высокие в мире горы и повернуть вспять самые быстрые в мире реки! Как же все это легко и просто, если вознаграждение за такой ничтожный подвиг – лучезарная Азни!
…Окружая рассеченного на две части противника, в бой вступила конница нахов. Их внезапное появление вызвало панику в его рядах. Неуправляемое уже никем войско захватчиков в беспорядке металось из стороны в сторону, пытаясь найти брешь в сужающемся вокруг него смертоносном кольце…
К вечеру все было кончено.
Враг, возжелавший прибрать к рукам этот благодатный край и поработить живущий здесь с незапамятных времен вольный народ, в первом же сражении потерял большую часть своего войска. Многие его воины остались лежать на поле брани, другие оказались в плену и лишь незначительная часть сумела все-таки добраться до своих кораблей и отчалить от этого проклятого для них берега…
Следующий после сражения день был тяжелым – нахи прощались с героями, сложившими вчера свои головы в праведном бою. Но не было в этом священном ритуале ни заволакивающей глаза печали, ни рвущей сердце тоски. Только гордость! Гордость за соплеменников, имена которых жрецы высекут на камнях замысловатыми рисунками – чтобы ни время, ни бури не стерли из памяти потомков их героические деяния! Души этих счастливцев, на зависть тем, кого Небо не наградило вчера такой честью, уже восседали в кругу великих предков и с этого заслуженного пьедестала наблюдали за земной суетой сородичей. Они будут вечно наслаждаться благодатной милостью Селы в его щедрых и богатых садах, раскинувшихся в синих глубинах далекого неба. А по ночам лунными тропами будут спускаться к своим очагам, чтобы оберегать их от чуждых ветров. И потомки знают, что души умерших должны слышать вокруг родных очагов только благородные и праведные речи…
А потом наступило время праздновать победу. Нахи предались веселью. В благодарность за великую милость, проявленную к ним, дети Турпал Нохчо приносили жертвы Селе и Арсу. Было забито огромное множество скота. В каждой крепости, в каждом селении устраивались обильные пиршества. Народ ел, пил, веселился… И боевыми танцами возносил славу богам – покровителям нахов...
Предводитель войска Муоца предстал перед Советом Страны.
– Враг разбит. Захвачено в плен более тысячи его воинов. Военная добыча доставляется на площадь Мехкан Пх,ёха16. Наши павшие воины с должными почестями погребены в родовых склепах рядом с останками предков. Слава им во все времена! Следуя обычаю, я слагаю с себя полномочия военного бяччи.
Немногословные, мудрые старцы склонили головы в знак признания заслуг Актин Муоцы и благодарности за слова его и дела…
– Актин Муоца, – торжественно произнес Ачакан Ташта от имени Совета Страны, – ты выполнил свой долг перед нашими богами, перед отчизной и нахами! Честь и суть звания Военного Бяччи Нахов ты сохранил незапятнанными.
Через неделю после победы друзья ввели Азни в башню Муоцы. К,онах и красавица, воин и воительница – достойные потомки благородных предков – соединились в священном браке… Чтобы род Турпал Нохчо не прерывался! Чтобы не погас огонь в очаге! Чтобы жизнь продолжалась, наперекор всем войнам!
Девять месяцев спустя, день в день, появился на свет Болат – первенец счастливой четы. Обрадованный столь щедрым даром Небес, Муоца устроил состязания для наездников и воинов. Он разослал гонцов с приглашением на праздник во все крепости и селения земли нахов. Победителей ожидали в качестве призов чистокровные скакуны, воинские доспехи тончайшей работы и оружие, изготовленное лучшими мастерами. Много славных удальцов показали народу свое воинское искусство, силу и ловкость. Старцы, восседавшие на почетных местах, с удовлетворением наблюдали за состязаниями.
И только Ташта, старый Ташта одиноко сидел в стороне, изредка бросая отрешенный взгляд на веселящихся соплеменников. Ташта был погружен в глубокое раздумье. Счет его дням на этой земле подходил к концу, и старец это знал. Но нет… конечно же, нет! Не страшился Ташта смерти. И не бегал от нее никогда. Она столько раз вставала на его пути, пытаясь заслонить своим мерзким видом все то, что дорого и мило человеку. Она столько раз смотрела ему в глаза, стремясь наполнить его душу ужасом безысходности. Да и сама смерть, привыкшая мучить жертву, кидая ее из ледяного озноба в пылающий жар, каждый раз с наслаждением взирающая на агонию несчастного, переступающего последнюю черту между сияющей явью и бездной неизвестности… И эта самая смерть тоже знала, что Ташта не обращает никакого внимания на ее кривые гримасы, и что этот человек всегда будет равнодушен к ней, в каком бы ужасающем обличье она не представала перед ним. Нет, не было под этим небом ничего, что смогло бы заставить дрогнуть отважное сердце, бьющееся в груди легендарного Ташты...
Старца, бесстрашным львом прошедшего по нелегким тропам жизни, терзало совсем другое.
Ташта движением посоха подозвал юнца, который оживленно обсуждал что-то со своими сверстниками, и послал его за Муоцой.
Хозяин торжества не заставил себя ждать и вскоре предстал перед старцем.
Ташта привстал, приветствуя молодого человека.
– У меня к тебе важный разговор, Муоца.
– Может, пойдем под навес, Ташта? Там прохладней и шума меньше. Да и обедать пора.
Старец покачал головой.
– Нет, Муоца, нам надо съездить в одно место... Не хотел я отрывать тебя от веселья с верными друзьями да дорогими гостями, ведь это твой праздник. Но... чувствую, время на исходе. Боюсь не успеть. Конец моих земных дней уже близок, поэтому давай-ка поторопимся. Нас с тобой ждет Туш-Лама. Ты, должно быть, слышал о священной пещере на склоне этой горы? – молодой человек кивнул. – Я должен поведать тебе о серьезных вещах. Сделать это нужно в той самой пещере.
Моуца удивленно посмотрел на старца.
– Туда же один день пути… Да еще все время в гору... Это и для молодых-то изнурительно, а вам, в ваши-то... – покачал он головой. – Вы выдержите?
– Выдержу, – улыбнулся Ташта.
Старец провел рукой по белоснежной бороде, встал во весь рост и с каким-то юношеским озорством попытался расправить согнутые долгими годами плечи. Впрочем, получилось это у него довольно неуклюже, что вызвало добрую улыбку на лице молодого человека.
Ташта сел и тяжело выдохнул:
– Да-а, силы уже не те. Но ты не беспокойся, я выдержу. Не так уж и плохи дела у старого Ташты! Вели подготовить нам двух коней, да самых резвых.
…Кавказ…
Кавказ, ярко наряженный, словно невеста на свадьбу, но своенравный и дикий, как необъезженный конь, во всей своей красе раскинулся у подножия Туш-Лама. Обогретая летним солнцем нежная зелень медленно покачивалась на легком ветерку. Огромные вековые дубы и буки… кокетливые и стройные, словно пятнадцатилетняя девушка, белоствольные тополя… дикие груши, плодами своими заменявшие нахам хлеб в неурожайный год… красная ольха и мягкая липа… Выросшие в дикой свободе огромные деревья с переплетенными друг с другом мохнатыми кронами, связанные паутиной лиан… Одно единое тело, единая судьба... В этом общем для всего живого доме жили и благоденствовали разнообразные звери и животные, которых в других краях встречали только самые удачливые охотникам; здесь водились птицы, от вполне обычных до самых редких и таинственных, которые, казалось, могли существовать только в волшебных сказках. Крик… свист… уханье да переливы…шелест-шорох-треск… Нереальная реальность. Сон наяву… Возродившаяся легенда. Оживший миф… Девственные леса Кавказа – полные неизведанных тайн и сулящие неожиданные встречи, как радостные, так и горькие…
В густых лесных чащах и сырых ущельях не раз пересекались тропы беспечного человека и ужасного алмаста17. Немало было среди нахов опытных охотников, хитростью или в открытом бою бравших верх над этим огромным чудищем, но много было и тех, кто оставался лежать бездыханным после встречи с этим жестоким гигантом. Тяжелая рука алмаста, его острые зубы и каменная грудь не оставляли обычному человеку никаких шансов на благополучное возвращение под своды своей башни. На победу же в схватке с этой живой скалой мог рассчитывать только богатырь, обладающий недюжинной силой… А когда алмасты выходили на опушку подступающего к селению леса и, рассевшись в круг, заводили свои заунывные причитания, предвещающие близкую беду кому-нибудь из аульчан, башни и сакли горцев наполнялись печалью. «О, несчастный х,анех, сын минеха из рода синеха18, вот и к тебе постучалось горе. Вот и для тебя настал час прощания с этим прекрасным миром… И не стар совсем, и жизнью не насытился… И сыновей не женил, и дочерей не проводил… Не суждено тебе было видеть, как взрослеют твои чада… – рыдали алмасты, вновь и вновь повторяя свои зловещие пророчества, словно боясь, что их скорбная весть не дойдет до слуха обреченного. – О, несчастные, беззащитные дети, как же вам теперь жить без заботливого кормильца, без его защиты?! Кто вас теперь призреет?! Зашатались стены вашей башни, обвалилась крыша вашей сакли… О, Сегалла, разве заслужила ты вдовий наряд в твои цветущие годы?! Не услышать тебе больше теплого слова от любимого, не почувствовать на себе его ласковый взгляд. Ты – прекрасная Сегалла, верная жена и любящая мать – разве заслужила ты такую несправедливость всесильного Неба?! Разве заслужила печальной доли вдовы, которую до конца дней будут сопровождать только жалостливые взгляды?! О горе, о несчастье!..» Услышав из уст алмастов свое имя, человек в тот же день начинал готовиться предстать пред Селой. Отдавал распоряжения домочадцам и родным, просил прощения у членов семьи, близких и знакомых, у всех, кого словом или делом, вольно или невольно мог обидеть… И через несколько дней бренное тело его занимало свое место рядом с иссохшими останками предков в печальном пристанище – родовом склепе…
А как же много было… Эх! Как же много было тех, кто раз и навсегда потерял голову от взгляда рыжеволосой лесной красавицы! Кто бродил по лесным чащам, лишенный рассудка муками души, не в силах забыть ее сияющий лик, ее манящий стан и умопомрачительные формы. Страстно мечтая еще раз, еще один единственный раз увидеть девушку; еще раз бросить всего себя под обжигающий взгляд этих огромных похотливых глаз; еще раз нырнуть в глубокий, дурманящий поток между жизнью и смертью; и в последний раз, последний раз в жизни содрогнуться всем телом и испустить из этого тела дух, так и не найдя в себе сил высвободиться… Нет! Не то!.. не желая высвободиться из обволакивающей власти столь сладостного наслаждения!? А сколько было тех, кто рыскал от горы к горе, от чащи к чаще, словно учуявшие по весне самку майские жуки, опьяненные терпким запахом ее роскошной косы, обреченные вечно скитаться, не находя удовлетворения ни в чем другом!? И не было, друзья мои, не было человека, сумевшего излечиться от этого недуга.
Сочная трава на редких просеках, напоенная досыта чистейшими родниковыми водами, согретая щедрым солнцем, обласканная мягким прозрачным воздухом, всегда была для уставшего охотника приятнее и мягче шкуры медведя, расстеленной у домашнего очага. Нежные к мирному гостю, словно материнская рука, и безжалостные к злодею, как месть кровника, древние кавказские леса во все времена оставались для нахов надежным пристанищем, а для врагов – неприступной крепостью. И потому дети Турпал Нохчо оберегали их, как родовой очаг, который должен гореть вечно…
Путники остановились у подножия священной горы. Молодой человек расседлал коней, стреножил их и отпустил на небольшую поляну с высокой травой. Ташта жестом пригласил своего спутника следовать за ним и с какой-то непонятной поспешностью пошел вперед. Закинув на плечо переметную суму с вяленым мясом, сыром и ячменным хлебом, этими нехитрыми дорожными яствами горца, Муоца последовал за старцем.
Самый искусный следопыт не сумел бы обнаружить в этом диком уголке нахских гор ни одного признака пребывания человека. Лес, не знавший топора, травы, не видавшие косы, валуны, не изведавшие молота – все первозданно и естественно, чисто и безмятежно. Муоца, обученный знаменитыми охотниками и жрецами читать лес так же хорошо, как и лица людей, несмотря на все усилия, так и не смог зацепиться глазом за какую-нибудь примету, которая указывала бы направление, по которому следовало идти. Будь то выступающий из-под земли камень, необычное дерево или же что-то рукотворное. Он никак не мог понять, как старец, который шел вперед довольно скорым для своего возраста шагом, ориентируется в этом однообразном покое густой растительности. Молодому человеку было хорошо известно, даже такой заслуженный к,онах, как Ташта, был редким гостем на этой горе. Ступать на Туш-Лам и беспокоить души покоящихся в ней предводителей древних нахов старейшинами народа дозволялось лишь в крайнем случае – если на страну надвигалось бедствие, подобное недавнему нашествию чужеземцев, или же назревал раскол среди самих нахов и возникала необходимость посоветоваться с испытанной веками мудростью предков, сверить свои дела и замыслы с их нетленными заветами. Нет, Ташта определял маршрут не по каким-то внешним приметам – их просто не было. Его вело что-то другое... Муоца определил эту неведомую силу как таинственное, не всякому знакомое внутреннее чутье, связывающее благородную сущность старца с духом Туш-Лама...
Вскоре дошли до самой пещеры. Муоце понадобилось некоторое время, чтобы освободить вход от кустарника и огромных листьев папоротника. После долгих молитв Ташты, оба вошли внутрь.
Пещера была широкой, с высокими сводами. На одной ее стене висело разнообразное оружие, на противоположной – старинные боевые доспехи к,онахов и мехкарий. Хотя света снаружи поступало мало, в пещере было достаточно светло. Покачивающаяся сыроватая паутина и свисающие со свода пещеры летучие мыши свидетельствовали о том, что здесь давно уже никто не бывал. В глубине пещеры Муоца заметил плотно закрытую медную дверь. Ни ручки, ни какого-либо замка на двери не было.
Молодой человек, впервые попавший в святая святых нахов, в их духовную кладовую, чувствовал, что сегодня для него откроется какая-то важная тайна. Может даже быть, наступает самое важное событие в его судьбе, которое откроет ему суть всех символов, окружающих жизнь наха от рождения и до самой смерти, вооружит его ум ключами от смыслов... и он, наконец, сможет понять замысел Небес, предопределивших каждому человеку время и место его земной жизни; поймет свое предназначение – главный вопрос всех мыслящих людей во все времена! И как ни хотелось Муоце поскорее услышать откровения старца, все же он осознавал, что не должен торопить его своими вопросами. Все, что нужно, Ташта расскажет и без его расспросов. В конце концов, разве не для этого он привел его на эту священную гору?
Муоца вышел из пещеры и вскоре вернулся с большой охапкой листьев лопуха. Тщательно протерев пыль с большого камня, напоминавшего скорее трон сурового властителя, презиравшего роскошь и уют, нежели место для отдыха, он застелил его лопухом и пригласил Ташту присесть.
– Отдохните, Ташта. Вы, должно быть, утомились. Мы с вами преодолели долгий и нелегкий путь.
Старец тяжело присел.
– Оказывается, Муоца, когда наступает время покидать этот мир, душа и память человека обретают божественную прозорливость, и перед ним вырисовываются ясные картины того, что было сокрыто до сего часа. Сознание разрывает оковы времени и вырывается на волю из паутины земной ограниченности. Покоящееся под пылью столетий прошлое и двоящееся в глазах далекое будущее в одно мгновенье превращаются в непреклонное настоящее. Много светлого, доброго и поистине праведного предстает взору. И радость, и смех, и любовь. Но эта сияющая картина очень скоро тускнеет, так и не успев насытить взор, ибо в тот же час рядом выстраивается бесконечная вереница бед и несчастий. Горе... слезы... ненависть... И сердце наполняется неизбывной печалью... Зло... Ох, как разгуляется оно, Муоца, как же оно разгуляется по священной земле нахов, сколько мук и страданий принесет оно нашему народу! Без мудрой отеческой опеки старцев, без друга, готового разделить тяжкую долю, без товарища и союзника, который стал бы рядом… без никого. В полном одиночестве придется нашим потомкам противостоять наступающей на них огромной несправедливости, целого моря жестокости и лжи, которое накроет все вокруг и всей своей богопротивной массой накатит на нашу землю. Со всех сторон ринутся на Кавказ враги, будто пытаясь свести со света семя Турпал Нохчо. К,онахи будут удивляться этому напору, не понимая, что же они сотворили такого страшного и непростительного, что весь этот мир с такой ненавистью набросился на них. И мудрые старцы будут ломать голову, не находя ответ на этот вопрос. Но как же много пройдет времени, Муоца, сколько же прольется крови и сколь великое множество благородных сердец разорвется от горя, пока они найдут верный путь к спасению...
Ташта был не из тех, кто позволял своему языку вести пустые разговоры. Всегда и везде – и на людной площади, и в кругу родных – из его уст исходила только мудрость. Поэтому Муоца затих, внимательно слушая своего наставника, стараясь понять и отложить в памяти каждое его слово.
Старец долго молчал, закрыв глаза и погрузившись в свои мысли. Боясь помешать ему, Муоца почти перестал дышать.
– Сегодня, Муоца, нахи живут вполне вольготно. Я имею в виду не высоту и мощь наших башен, не изобилие у очага и в хлевах. Достаток во все времена зависел только от самого человека, его упорства и трудолюбия... Не о том речь. Я о другом. Народ почитает и соблюдает древние законы, в обществе есть согласие и взаимоуважение. Наши юноши и девушки, как зеницу ока, берегут священные обычаи и традиции нахов. Нет мужчины, который купил бы себе долгую жизнь, заплатив за нее своей честью. Каждый заботится о своем и не зарится на чужое, общественное для всех свято. Мы твердо знаем, что человек, который приходит к нам облаченным в боевые доспехи и с закрытым лицом, никогда не может считаться желанным и почитаемым гостем, какими бы сладкими ни были его речи для нашего слуха. Есть у нас для таких и слово, и меч. Пока в стране нахов женщины рожают сынов, почитающих Отчизну пуще матери родной и в любой момент готовых во имя нее сложить свои головы, мы – свободные люди и великая нация. Нет на земле силы, способной поставить на колени такую нацию.
Ташта посмотрел на притихшего Муоцу.
– Но так будет не всегда, Муоца. Нет, не всегда так будет. Скоро, очень скоро время начнет свою зловещую игру. Добро и зло, правда и ложь перемешаются, превратившись в запутанный клубок. Невозможно будет отделить светлое от темного, чистое от смрадного. Народы, не сумевшие сохранить кровь свою в чистоте, переступившие черту древних запретов, будут испытывать великие бедствия. Вся земля на несколько столетий превратится в одно сплошное поле битвы. Малые народы растворятся с больших, большие же народы будут без конца воевать друг с другом; древние законы, испытанные временем обычаи и устоявшиеся в сознании людей традиции объявят устаревшими и изжившими свой век, вместо них на пьедестал возведут сочиненные властолюбцами в угоду себе новые законы и правила; в душах людей возобладает все низменное и рабское, благородство же и верность чести оттуда будут изгнаны; человека будут заставлять почитать как Бога такого же, как он, человека, воспротивившегося этому бунтаря отправят на плаху, и топор палача опустится на его шею, отсекая от тела мятежную голову… Страшные грядут времена… страшные времена…
Старец снова затих. Слабый ветерок, проникавший в пещеру, слегка шевелил его бороду. Лицо, по которому неумолимое время вдоль и поперек волочило свой проржавевший плуг, с каким-то обреченным, но стоическим достоинством повернулось навстречу дуновению. Глаза, потускневшие от печали и старческой немощи, придавленные их тяжелой и непреклонной печатью, медленно прошлись по висящим на стене доспехам и оружию. Казалось, этот металл, когда-то обнимавший тела к,онахов и мехкарий, познавший силу их рук и отвагу сердец, что-то рассказывал старцу. И не было сомнения в том, что тот прекрасно понимал этот немой язык.
«Да, да, – кивал головой Ташта. – Говорить должен тот, кому есть что сказать… Помню, все помню… Не пропадет, ничего не пропадет зря. Ничего не забудется… И пусть для каждого наступает час, когда к жизни земной приходится повернуться спиной, легкие перестают вдыхать живительный воздух и тело просится в свое первозданное естество. Пусть! Смерть не в силах перечеркнуть все. Смерь – это не конец!»...
Наконец, взгляд Ташты остановился на старинных письменах, выбитых на стенах пещеры. Его глаза, еще мгновение назад напоминавшие пасмурное осеннее небо, стали медленно проясняться, густые брови грозно насупились, иссохшая, но все еще достаточно крепкая рука сжала рукоятку короткого меча.
– Послушай меня, сын благородного Акты, хорошенько послушай! Не забывай эту пещеру, бывай здесь… хотя бы раз в году. Это сердце земли твоих отцов, негаснущий очаг души твоего народа! Дорога любого к,онаха, связавшего свою судьбу с судьбой народа, через какие бы далекие земли и страны она не пролегала, непременно должна приводить его к Туш-Ламу. Не может путь истинного сына славного племени нахов проходить мимо этой священной горы! Не может! Иначе – все! Иначе – конец всякому порядку! Иначе все напрасно – и слова, и дела! Иначе – рухнет мир… Когда наступят времена великих потрясений и огромные волны ужасных бедствий станут одна за другой накатывать на землю нахов; когда враг, не сумевший полностью уничтожить наше племя, станет разрушать его духовные крепости, наполняя души и сознание потомков наших ложью и скверной – зашатаются основы жизни нахов. Война, которая будет длиться долгие века, лишит их возможности хоть на короткое время отложить оружие и заняться созидательным трудом. Племя нахов будет уменьшаться вместо того, чтобы расти и процветать; города, крепости и селения превратятся в руины… Великое зло… Страшным мором пронесется оно по этой земле. Города уменьшатся до башен, селения превратятся в хутора; на месте десяти очагов будет тлеть только один продуваемый ветрами очаг, там, где стояли сотни сынов и дочерей, выстроятся десять человек; цветущие сады зарастут бесплодным кустарником, в заброшенных хлевах поселятся дикие звери… и племя нахов дойдет до крайней черты, за которой только пустота и тлен…Но нет! Небо никогда не сольется с землей, реки никогда не потекут вспять и семя Турпал Нохчо тоже никогда не переведется на этом свете! Оно будет жить! Вопреки всему!.. Когда враг загонит его в тесный угол, когда старинные обычаи и законы станут отступать под натиском ложных новшеств, когда начнут одна за другой рушиться духовные крепости, немногие оставшиеся в живых к,онахи в последней надежде обратят свой взор в сторону Туш-Лама. Эти славные юноши и девушки, благородные потомки великих предков, ступят на дорогу, ведущую к пещере, в которой мы с тобой находимся. Здесь они найдут ту опору, которую все эти годы искали, здесь обретут ту силу, с помощью которой остановят разгулявшееся воинство зла…
Ачакан Ташта встал, выпрямил сгорбившуюся спину и расправил сутулые плечи.
– Тептар! Священный Тептар Нахов! Именно в этой пещере хранили во все времена наши славные предки Тептар. Здесь хранится он и сейчас. Наступит час, и предводители нахов снова соберутся на Поляне Тептара, рассядутся в круг и будут держать совет, как это не раз бывало на протяжении веков и тысячелетий… Судьба своенравна, Муоца, таинственны и непредсказуемы ее пути. Никого она не одаривает непреходящим счастьем, и никого не наказывает вечным горем – ни отдельного человека, ни целые народы. Всякому хорошему обязательно когда-нибудь наступает конец, есть свои пределы и у плохого. Когда время, свивая в бесконечную веревку года и столетия, накручивает определенные ею самой земные круги, все приходит в расстройство – и природа, и мысли человека. Уставший бык начинает мотать головой, сотрясая тяжелую ношу, волей Селы водруженную на ее рога, будто пытаясь скинуть ее в бездонную пустоту. Моря начинают разливаться, горы извергаются пламенем. Навлекшие на себя гнев Небес города и селения уходят под землю. Один за другим начинают рушиться казавшиеся незыблемыми крепости на земле и в сердцах людей. Обычаи, чистые и благородные, как намытое в горной реке золото, начинают покрываться скверной сомнений и разочарований. Человек, вышедший за рамки древних канонов, становится жалким и презренным, как трус, упавший на колени перед врагом. Проходят дни, месяцы, годы, пока взбесившаяся жизнь не возвращается в свое обычное русло. Одни народы исчезают навсегда, другие, обессилевшие и обескровленные, превращаются в рабов. Разбойничьи шайки, отбившиеся от тех и других, собираются вместе и объявляют себя новым народом. Возникшие таким образом народы со временем приносят неисчислимые бедствия всему человечеству. Но недолгим бывает их век. Не помогают им ни огромное войско, ни богатые земли, захваченные у других народов. Любое дело, начатое со злым умыслом, непременно и завершиться должно злом, а порядок, не основанный на благородстве, не есть порядок. Народ, у которого нет дня вчерашнего, не может рассчитывать на день завтрашний, ибо не может быть дерева без корней. Тишина не рождает эхо… Такое не раз происходило на этой земле до нас, Муоца, такое будет происходить и после нас… Чтобы семейство Турпал Нохчо смогло сохранить себя в День Истины, когда начнут отделять правду от лжи и добро от зла; чтобы сберечь устремленную в небо древнюю башню, возведенную всем народом, вокруг которой смогли бы вновь собраться нахи, рассеянные по лику земному; чтобы предводители нахов провожали год уходящий и встречали год наступающий вокруг котла согласия; чтобы потомки наши не отрывались от своих корней, у нас должна быть общая для всех духовная святыня. И тысячелетия назад, и на тысячелетия вперед эта святыня была, есть и будет только одна – Туш-Лам. В этой самой пещере, в которой мы с тобой сейчас находимся, и в лоне этой горы спрятали в давние времена предводители наших племен Тептар Нахов. Наступят времена, когда эти сакральные письмена раскроют, чтобы довести до всех людей на этой земле их истины. А до тех пор долг настоящих к,онахов беречь тайну горы и пещеры. А к,онах, посвященный в эту тайну, непременно должен избрать последним своим приютом старинный склеп на склоне Туш-Лама. Такова воля предков. И потому, Муоца, тебе следует хорошо понимать, кого ты должен привести сюда после себя…
Когда Звезда Двух Жизней Воина19 тридцать три раза пронесется по небесному своду, народы снова сойдутся в жестокой схватке. Истерзанную, измученную землю снова зальют человеческой кровью. Застонет от боли и страданий и земля нахов. Обрушившиеся на их Отчизну бедствия и собственное бессилие доведут до полного отчаяния к,онахов и мехкарий. Наступит День Определения… Вооруженный знаниями своего времени и обогащенный мудростью прошлых поколений, повидавший мир и не оторванный от своей земли, прекрасно разбирающийся в хитростях и коварстве врага, изучивший его законы и повадки сын племени нахов взойдет на священную гору. Он откроет эту медную дверь и чистым, понятным языком провозгласит потомкам Турпал Нохчо истинное Слово предков, их мудрые Заветы. Измученные тяжелыми думами к,онахи примут Тептар как великий дар. Ослабшие тела наполнятся силой, скорбные лица прояснятся! Народ, снова познавший свою истинную суть, возродится! Башни снова станут городами, хутора превратятся в большие селения; огонь одного очага зажжет десять очагов, на месте десяти человек станет сто; сады опять зацветут, в хлевах будет плодиться скот…
Наблюдавший за Таштой Муоца видел, что тот мысленно переживал все те беды, о которых рассказывал. Внутреннее напряжение отчетливо читалось на его морщинистом лице. Казалось, тяжелые годы жизни и мрачные картины будущего навалились на него с новой силой, как бы пытаясь прогнуть это старое тело и могучий дух.
Старец снова сел.
– До того, как покинуть мир живых, я должен был показать тебе эту пещеру и рассказать о ее тайне, – продолжил он после недолгого молчания. – Таково было решение Совета Страны. Но не думай, что ты получил от нас какой-то дар. Нет, сын Акты, это не дар. Это огромный груз, который тебе на протяжении всей жизни предстоит нести на своих плечах. Это твой долг, Муоца. Долг перед народом и предками. Священный долг перед прошлым и будущим! Оберегать пещеру и путь к ней теперь предстоит тебе. Об этом месте не должен знать ни враг, ни даже друг. Перед тем, как ты пойдешь той дорогой, по которой пойду сегодня я, выбери самого достойного, лучшего из лучших среди сынов нахов и приведи его сюда, как сделал это я. В свое время он приведет следующего… – Ташта резво вскочил. – А теперь пошли, я выполнил свой долг. Проводи меня к Селе. Мое старое тело должно упокоиться в склепе Туш-Лама…
Переложив на Муоцу ответственность за пещеру и ее тайну, Ташта облегченно вздохнул, словно с плеч его свалилась тяжелая ноша. Он вышел из пещеры, сопровождаемый своим спутником, но дальше уже пошел не по той тропинке, по которой они шли сюда, а повернул на восток. Обогнув скалу, свисающую над входом в пещеру, Ташта начал спускаться по склону. Склон был покрыт огромными дубами, в два, а то и в три обхвата. Листва на их густых кронах наполняла весь склон удивительно мягким, но вместе с тем до боли в сердце тоскливым шелестом. Притихли и обитатели леса, словно почувствовав торжественность происходящего на их глазах действа. Казалось, они в скорбной печали провожали старца, идущего держать ответ за свои земные дела перед главным Судьей. Только редкая птица лениво взмахивала крылом и тут же стыдливо затихала. Откуда-то со стороны доносился шум падающей на камень воды. Ташта сбавил шаг, прислушался и, еле заметно улыбнувшись, повернул на этот шум. С каждым шагом поступь его становилась тверже. Голова старца была гордо поднята, а широко открытые глаза уверенно смотрели вперед. Человеку, увидевшему старца в этот момент, и в голову не пришло бы, что тот идет к самому печальному из всех пристанищ, чтобы остаться там навсегда. Ачакан Ташта шел вперед с нетерпением юноши, боящегося опоздать на свидание с любимой, будто его и в самом деле впереди ждала какая-то радостная встреча, о которой он давно мечтал...
Наконец, Ташта остановился перед гранитной скалой, устремленной вертикально вверх, словно стена боевой башни. Шедший следом Муоца не сразу увидел вход в пещеру. Он был скрыт нависающими ветвями деревьев и густой растительностью. Молодой человек понял, что это за пещера. Он вдруг осознал, что увиденное и услышанное сегодня приговорило его быть погребенным не в родовом склепе, о чем мечтает каждый мужчина в этих горах, а именно здесь, в этой таинственной горе. И никто из его родных никогда не поклонится его останкам...
– Я останусь здесь, Муоца, а ты уходи. Перед тем, как вернуться к себе домой, предстань перед Советом Страны. Они расскажут тебе еще много того, что ты как хранитель тайны должен знать… У нас принято, чтобы тот, кто спускается в темноту, оставлял назидательное слово тому, кто остается под солнцем. Мое завещание будет коротким, – голос старца окреп и напоминал сейчас рычащий звон булата. – Народ, покинувший землю предков, перестает быть народом. Он не возродится до скончания света. И край нахов всего лишь обычная земля, если сами нахи не живут на нем. Я завещаю к,онахам беречь и землю, и народ. Мечом и словом, духом и мыслью… Тот, кто посчитал чужие обычаи и нравы лучше своих, уже наполовину предал. Такой не должен обладать ни правом слова, ни правом руки. Да не изберут предводителем даже над тремя нахами того, чей корень не питался из недр этой земли, и да не достанется право возглавить народ тому, кто желает и добивается этого. Да не вырастут ни в одной нахской семье сыны, которые отделяют свое счастье от счастья народа. И да не осквернят никогда эту священную землю потом несчастного раба… Да останется земля нахов и впредь щедрой на доблестных мужчин и благородных женщин!
Положив свою руку, достойно прослужившую Отечеству, на рукоятку меча, расправив плечи, с гордым взглядом старого орла, камнем падающего вниз с небесной выси, чтобы разбить о скалы свое уже бесполезное тело, не желая влачить жалкую жизнь презренного падальшика, Ташта твердым шагом вошел в пещеру – свое последнее пристанище.
Муоца долго еще стоял, не сходя с того самого места, где с ним попрощался легендарный Ташта. Увиденное и услышанное не породило в его голове печальных мыслей. И на похоронах Ташты он себя тоже не чувствовал. Все его сознание, сердце и душа полнились гордостью за свой народ и к,онахов, которых он рождал. И в последний день своей земной жизни Ташта показал пример крепости духа и преданности двум великим святыням – народу своему и Отчизне! Муоца уже знал, что он не зря жил на этом свете, ибо имел честь лицезреть и слушать таких к,онахов, как Ачакан Ташта…
Настало время, когда и Муоцу избрали членом Совета Страны... Пришел и он к пещере Туш-Лама, ведя за собой повзрослевшего Болата. Срезая кусты и ломая стебли папоротника, освободили вход в пещеру. Как когда-то Ачакан Ташта, Муоца поведал и показал все, что должен был поведать и показать, доверяя хранить и беречь тайну Туш-Лама следующему за ним посвященному. Потом обогнул скалу, спустился по склону, покрытому дубовой рощей, и стал перед гранитной стеной. Бросил последний взгляд на белый свет…
Вернулся и Муоцин Болат, проводив своего отца, Актин Муоцу, в склеп к,онахов…
Снова я увидел своих пращуров уже через несколько столетий...
Мир оставался все таким же – жестоким и коварным... бессмысленно жестоким и неоправданно коварным! Человек продолжал враждовать с человеком... будто главный смысл его пребывания на земле заключался только в том, чтобы убить или быть убитым... будто и замысел Создателя, заселившего эту землю бессчетным многообразием жизни, сводился лишь к одному – торжеству зла над добром, лжи над истиной и жестокости над милосердием...
Равнодушное и неумолимое время неслось по очередному кругу…
…Далеко на западе, вокруг города, заложенного вскормленными волчицей братьями, возникло огромное и сильное государство. Оттуда приходили вести, которые восхищали и вместе с тем удивляли нахов. О силе этой страны, красоте его городов и воинском мастерстве полководцев ходили легенды. Нахи, сами великолепные воины и не менее искусные строители, воздвигавшие башни и крепости на неприступных вершинах гор, умели ценить и уважать доблесть и трудолюбие, в ком бы они не проявлялись. И каждый раз при упоминании народа Рима они не скупились на самые возвышенные эпитеты. Вместе с тем в этой стране творились и мерзкие вещи. Настолько мерзкие, что к,онахи, несмотря на все свое богатое воображение, не могли даже представить их себе. Еще более удивительным было то, что такие постыдные дела не считались недостойными. И уж вовсе поражало то, что эти гадости стали обычным делом не только среди рабов, но и в среде благородного общества. К,онахам, привыкшим ценить честь человека (и женщины, и мужчины) выше всяких святынь, было трудно поверить в то, что такие нравы никем не осуждались и стали нормой жизни. Однако, судя по всему, о далекой стране говорили правду – не могли же все купцы, посещавшие города Кавказа, сговориться между собой и просто из праздности обманывать нахов, оказывавших им гостеприимство и обеспечивавших на своих землях безопасность их караванов.
Однажды по весне восточный караван пересек Каспийское море и ступил на землю нахов. В пограничном тупе20 хозяева каравана заявили, что они намерены добраться до Рима, чтобы продать там дорогие ткани и приправы, которые везут из далеких восточных земель. Узнав об этом, молодые люди, уже больше месяца дожидавшиеся каравана именно в Рим, примкнули к купцам, намереваясь дойти с ними до столицы империи и своими глазами увидеть чудеса, которые ему приписывали. Караванщики с радостью приняли молодых людей. Путь был далекий и довольно опасный, а два молодых, крепких и, по всей видимости, искусных в ратных делах защитника, вдобавок к тем воинам, которые сопровождали караван, им никак не помешали бы. А в мужестве этих людей сомневаться не приходилось. Блеск в глазах и суровые, несмотря на молодость, черты говорили о многом, особенно караванщикам, чей промысел обязывал обладать умением разбираться в людях с первого взгляда. На караванном пути не раз случались схватки с шайками разбойников, подстерегающих добычу в самых неожиданных местах. Хотя правители земель и брали с караванов дань за безопасность на своей территории, в нужный момент эти защитники редко оказывались рядом. Поэтому дорогие товары караванщиков, да и жизни их тоже, оставались только под защитой небольших отрядов, которых они нанимали, выходя в путь. Прекрасно зная об этой опасности, никто из купцов не был против того, чтобы их охрана усилилась еще двумя воинами. А если к тому же они из нахов, тем более. Им не раз доводилось слышать о доблести этих горцев не только от их друзей, но и от врагов.
– Что за дела ведут вас в далекий Рим? – спросил на чистом нахском языке один из караванщиков, довольно моложавого вида старик лет шестидесяти, пристраиваясь к молодым людям, которые ехали немного в стороне. Судя по всему, этот человек был в караване за главного. Смуглая кожа лица, совершенно лысая голова с редкими волосинками на темени, огромный красный нос, блестящий от выступающего из всех пор жира, и редкая, но длинная, белая борода… Нет, нельзя было назвать его симпатичным человеком, не согрешив при этом против истины. – Там человек очень легко может потеряться. Правда, есть в этой стране и красивые города, и увеселительных мест тоже предостаточно, но зла и жестокости еще больше. Ваш свободный Кавказ не та страна, которую можно променять на порочный Рим.
– А мы никогда и не считали, что Рим, со всеми его красотами и величием, лучше Кавказа, и уж тем более не променяем родную землю ни на какую другую, – ответил один из молодых людей, тот, что сидел на сером коне. Хотя он и казался немного старше своего спутника, но ехал по левую руку от него. Купец, прекрасно знакомый с обычаями нахов, тут же определил, что ему ответил младший из двоих. – Мы не собираемся ни задерживаться надолго в Риме, ни тем более жить там. Ни там, ни где-либо еще. Мы покидаем эти горы ненадолго. Ровно настолько, чтобы повидать мир, узнать новые народы, ну и себя немного испытать. И не намерены вернуться до тех пор, пока у нас не будет что рассказать тем юношам, которые думают, будто дальше гор, которые они видят с крыш своих башен, и земли-то никакой нет.
– Ну что ж, неплохое желание, совсем неплохое. Желаю удачи. Если вам удастся вернуться живыми и здоровыми, можете не сомневаться, вам будет что рассказать не только юношам, но и бывалым старикам тоже. Этот мир огромен, немало в нем и необычного. Многое из этого необычного и даже чудесного римляне собрали у себя. Меня зовут Самайл. Долгие караванные пути не первый раз ведут меня в Рим, хорошо знаю нравы римлян и их законы. Когда мы доберемся туда, я покажу вам много интересных мест, познакомлю с известными и влиятельными людьми. Для тех, у кого там нет друзей или знакомых, Рим довольно опасный город.
– Спасибо тебе, старик. Я Астамаран Бага, а это – мой двоюродный брат Оздамаран Буга. Мы рады, что нашим попутчиком оказался человек, который знает Рим. Для таких неопытных людей как мы, это большая удача. С удовольствием проделаем этот путь в вашем обществе. И советы ваши примем с большой благодарностью.
Караван медленно поднялся на хребет. Самайл придержал коня, глубоко вдохнул удивительно ароматный воздух и окинул взглядом открывшийся с высоты хребта простор.
– Кажется мне, молодые люди, что природа, наряжавшая землю, дошла до вашего Кавказа в момент наивысшего вдохновения. Она вволю порезвилась в этих краях. Чудесные места, просто чудесные! И люди все благородные. Красивые и стройные, как и сам этот край. Обильный край, словно улей на опушке липовой рощи. Леса, полные дичи, кишащие рыбой реки, сочные пастбища. Человеку, желающему наслаждаться настоящей жизнью, следует жить только здесь. Но… людям, владеющим этими землями, надо все время быть начеку, оберегая их от чужих глаз и рук, как молодую жену старого мужа! Ну, да нахам ли с этим не справиться?!. Расскажите, молодцы, что нового в ваших краях, на таинственной земле нахов? Много ли произошло изменений с тех пор, как я проезжал здесь в последний раз? Кажется, это было лет десять назад… Да, десять лет… Как время-то летит!..
– Не знаю, Самайл, что вы увидели десять лет назад и насколько хорошо изучили нас и наши земли, – ответил Астмаран Бага. – Десять лет назад мы были совсем юнцами. Наш возраст не позволял нам сидеть в кругу к,онахов во время обсуждения ими важных дел. Мы тогда всего лишь слушали рассказы стариков, уже отошедших от дел и повесивших оружие на стену у очага. Но могу сказать, с тех самых пор, как мы с братом помним себя, в наших горах мало что изменилось.
– Когда-то я провел здесь два года. В ваших городах и селениях у меня было достаточно знакомых и друзей. Это были благородные люди и щедрые хозяева для гостей. Некоторых из них уже нет в живых, – печально добавил Самайл. – Да и от других давно уже не было вестей. Я уж столько раз давал себе слово свидеться с ними, провести хотя бы несколько дней в их обществе. Но все никак не получалось. И годы все прошли в какой-то спешке, все время в дороге, все время с караваном. Так и промотал свое время, как беспечный гуляка наследство отца. Думал, успею еще пообщаться с этими к,онахами, насладиться их мудрыми речами… Получилось, что сам себя обманул… А сейчас уже и поздно, состарился, а старое тело в чужом доме и покоя-то должного не находит. Продолжу волочить свой век, пока не сойду в могилу где-нибудь на обочине караванного пути.
Бага попытался немного приободрить, поникшего было старика.
– И не поздно вовсе, Самайл. Все вы успеете. И о какой такой старости речь? Да вы выглядите моложе нас, и времени потеряете не много! Мы устроим на отдых ваших товарищей и в течение какого-то месяца проведем вас по городам и селениям нахов. Посетите старых друзей, а заодно и новых заведете. В наших суровых горах и на бескрайних равнинах немало к,онахов, которые почтут за честь услужить чужеземному гостю.
– Спасибо, молодые люди, спасибо… Ничуть не сомневаюсь в том, что вы сделали бы это… Я очень хорошо знаю нахов… И эти благодатные земли, которые не дают покоя алчным заморским правителям. Знаю, с какой завистью смотрят на Кавказ народы, находящиеся под гнетом тиранов… Свободная земля, свободные люди… Вы достойны такой жизни!
Перевалив за хребет Бёма21, устремленный с самой макушки гор на север, караван подошел к небольшой речке с мутными желтыми водами. Взору путников открылась роскошная долина. Она не раз упоминалась в древних нахских текстах и легендах. Много писали и говорили о ней мудрецы и ученые Востока и Запада. С юга долину окаймляли горы, с востока границу ее прочерчивал хребет Бёма, с севера одинокий горный отрог закрывал ее от холодных ветров и только с запада для нее открывался ничем не ограниченный простор. Долина была не очень большой, в два-три дня караванного пути. С юга на север ее прорезали несколько рек и речушек. Самая большая из них, Орга22, была еще далека от каравана. Прямо перед путниками выстроилась плотная стена из дремучего букового леса. Нахи называли его запретным лесом. Никто не имел права здесь хозяйничать, даже просеку нельзя было прорубить без дозволения Совета Страны. В суровую годину войны леса эти превращались в естественную крепость. Нахи, как никто другой владевшие искусством лесного боя, даже незначительным количеством воинов сдерживали во много раз превосходящего их по численности врага. Они умело использовали этот надежный щит из вековых буков, которые не поддавались ни топору, ни огню.
Когда-то ученые мужи и святые служители назвали эту долину самым благодатным уголком на земле. Никто из них не объяснил, почему «самый благодатный уголок» и почему именно эта долина. Прозвучат когда-нибудь, наверное, ответы и на эти вопросы. А тот, кто хоть раз побывал здесь, и вопросов таких не стал бы задавать. Потому что долина сия действительно была изумительно красива, ароматный воздух пьянил, а земля отзывалась на труд людей щедрыми дарами.
Караван остановился для отдыха на поляне у самой реки. Слуги отпустили мулов и верблюдов пастись на сочную траву и стали готовить еду для своих хозяев и себе. Вскоре над поляной поднялся дым от разведенных под котлами костров, а ветерок разнес по лесу и лощине аппетитные запахи всевозможных яств. Этот запах не мог не привлечь вечно голодных зверей, в обилии водящихся в местных лесах. Самые смелые из них уже копошились в зарослях вокруг поляны. Но караванщиков это не особо беспокоило. Они знали, что ни один зверь, даже самый суровый, не посмеет напасть на такое скопление людей. Однако тревожно фыркающие мулы и удивленно озирающиеся верблюды уже были перепуганы. Ни те, ни другие и не собирались пастись. Слугам пришлось пригнать их поближе к стоянке.
В тени огромной чинары расстели старые ковры для отдыха хозяев каравана. Купцы пригласили молодых нахов разделить с ними трапезу.
– Давайте пообедаем вместе, – Самайл указал рукой на места рядом с собой. – Присядьте вот сюда. И попутчики мои хотели познакомиться с вами.
Сидящие полукругом купцы дружно закивали, подтверждая слова своего товарища. Молодые люди заняли отведенные им места.
– Я рассказал им о цели вашего путешествия. Мы просим у своего Бога, чтобы он оберегал вас и послал вам удачу. Если нам представится случай оказать вам какую-нибудь услугу в пути и в самом Риме, будем очень рады, – сказал Самайл от имени всех сидящих. – По правде говоря, нам не совсем понятно, как можно пуститься в такой далекий путь только лишь из простого любопытства… Конечно, если бы заодно с этим… Но мы не видим у вас товара для продажи на рынках Рима, и в переметных сумах нет этих ваших нахартов, чтобы купить там что-нибудь. А стоит ли любование прелестями Рима такого труда и таких затрат? А впрочем, это уже не наше дело. Вам, как говорится, видней. Да и кто, скажите мне, в этом мире может утверждать, что он по-настоящему узнал нахов? Вы никогда и никому не подражали, оставаясь верными своему, отличному от других, пониманию жизни. В вас всегда была своя тайна, так и не разгаданная никем из чужаков. Вы ничуть не изменились с тех самых пор, как этот мир узнал вас. И сегодня нахи такие же, какими в древности их описали в своих письменах наши ученые. Вот и вы пустились в такую даль только лишь для того, чтобы узнать мир, чтобы было что рассказать какому-то ротозею, разлегшемуся на крыше башни. И даже не задумываетесь о том, чтобы извлечь из этой поездки какую-то выгоду. Можно побиться об заклад, что подобное не приходило в голову ни вам, ни тем, кто провожал вас в этот неблизкий путь. Это непостижимые для нас вещи!
– Прошу простить, что прерываю вас, Самайл, – заговорил Бага. – Но не так уж мы и отвернулись от этого мира и его прелестей. Видимо, вы действительно не все знаете о нас и нашей жизни. У нас есть огромные отары овец, которых нанятые в чужих землях пастухи летом выпасают на альпийских лугах, а зимовать перегоняют на равнины. Никто не может назвать точное их количество, настолько они многочисленны. По нашим землям бродят табуны чистокровных лошадей, которые являются собственностью всего народа. Повзрослевшие юноши выбирают себе коня из любого табуна и сами объезжают его. В наших селениях нет ни одного человека, у которого не было бы коня для ратных дел и лошади для хозяйственных нужд. В кутанах у нас готовят сыра, масла и творога больше, чем мы потребляем. В наших лесах и на равнинах обилие пасек, потому нет дома, испытывающего недостаток в меде и медовых напитках. А наших рыбаков, бороздящих воды Восточного моря, вы, должно быть, и сами встречали. В наших горных реках люди запросто, голыми руками ловят царскую рыбу, которую с гордостью ставят перед гостями даже всесильные правители. Поля щедры, а сады богаты. Леса полны всевозможной дичи. Даже семилетний ребенок, вышедший в лес прогуляться, не возвращается без добычи. Чего еще желать человеку? И какая разница, сколько еды перед вами? Целый бык, зажаренный на вертеле, или сваренная лопатка полугодовалого ягненка? Ведь больше, чем влезет в брюхо, человек все равно не съест. И скажите, какая мудрость в том, чтобы копить и приумножать то, чем ни вы, ни дети ваши, ни дети ваших детей не успеют воспользоваться. Разве в этом смысл жизни? Нет, Самайл, у нас другие ценности, другие святыни. Жить свободными на свободной земле! Выше этого для наших предков не было ничего. А мы... – Бага оглядел своих слушателей и улыбнулся. – Мы дети своих отцов.
Слуги стали подносить кушанья, источавшие аппетитные запахи. Запеченный на углях дикий индюк, цельная туша молодого козленка, ячменный хлеб, молоко в глиняных кружках, всевозможные напитки различных цветов, сотовый мед в глиняных горшках, фрукты на огромном деревянном подносе. Тут же рядом поставили бурдюки с холодной родниковой водой.
Прошептав молитву на непонятном для молодых нахов языке, старик, сидящий напротив Самайла, отломил краешек от хлебца. Вслед за ним все приступили к еде. Чуть в стороне расселись и слуги, двое из которых остались прислуживать хозяевам...
– Наши предки с давних времен много говорили и писали о вашем Кавказе, – произнес старый купец, старательно вытерев руки поданным слугой полотенцем. Он был, пожалуй, старше всех своих товарищей. Мягким голосом, приятными чертами лица и светловатым цветом кожи старик выгодно отличался от своих спутников, будто и вовсе был не их кровей. – Наши ученые мечтали увидеть эти места и хорошенько изучить их. Только вот вы никогда не приветствовали такое любопытство чужаков и всякий раз, без грубости, но и не особо церемонясь, указывали им на их место. Вы окружаете заботой любого чужеземца, прибывшего в ваши края, возитесь с ним, будто нет для вас никого дороже этого человека. Вы оберегаете его, готовы ему услужить, но никогда не забываете о том, что он не один из вас. «Гость дорог, гость священен, гость в доме огромная благодать, – ответил мне щедрый Дука, когда я попросил его провести меня к Туш-Ламу. – Для любого наха большая честь умереть ради гостя. Но мудрецы говорили, что даже самого дорогого гостя не следует слишком близко подпускать к своему очагу. Известно много случаев, Эсип, когда такая беспечность хозяина приносила бедствия и даже позор. Если бы гора эта была моей собственностью, и если бы ее можно было взять и принести, я от души и с удовольствием подарил бы ее тебе. Но я не являюсь хозяином того, что мне не принадлежит, Эсип, и ты не должен просить у меня то, чем я не владею». Дука был щедрым и благородным человеком. Достойный потомок великого предводителя нахов Муоцы. Может и вам доводилось слышать о моем друге Дуке?
Бага и Буга посмотрели друг на друга. Им очень не понравилось, что одним из их попутчиков оказался Эсип. Именно от него и таких, как он, предостерегал их дед Дука своих сыновей. Не верю я, говорил он часто, не верю я ветрам, дующим с восточных степей и пустынь. Они покрывают душу пылью и песком. Другие ветра, изредка накатывающие с остальных частей света, хотя и набрасываются жестоким ураганом, сгибая тебя своим порывистым напором, да проносятся дальше, испытав твою силу и волю и убедившись, что ты готов противостоять им. Восточный же ветер, хотя нет в нем ни ураганной силы, ни ледяного холода, продувает тебя всего. Он коварен как сквозняк, и никогда не довольствуется одними лишь легкими своей жертвы, стараясь проникнуть в самую душу, добраться своим могильным дыханием до мозга костей. Мудрый Дука говорил, что зло, идущее со всех других сторон, будет ясным и очевидным, как силуэт хищника за осенним кустом. Зло же с востока змеей проникает в душу и тело человека... Надо быть бдительным к восточным ветрам. Молодые люди не раз слышали и крепко запомнили эти слова деда.
– У этого Дуки, о котором вы говорите, были сыновья? – Спросил Бага.
– Да. У него было двое сыновей, Астамар и Оздамар.
– Постойте-ка, – вмешался Самайл. – Не о вашем ли деде говорит Эсип?
– Да, именно о нем.
Эсип встал, радостно улыбаясь, подозвал нахов и по-отечески нежно обнял каждого из них.
– Много времени я провел с вашим дедом, много хлеба-соли съедено в его доме. Я никогда не забывал, сколько добра он сделал, с каким уважением он относился ко мне. И всегда мечтал о том, чтобы мне представился случай отплатить ему за это добро. С этой минуты и на все время пути до Рима, и в самом Риме, пока мы не расстанемся, вы мои гости. Смело распоряжайтесь всем, что у меня есть, не отказывайте себе ни в чем и не стесняйтесь.
– Мы уважаем и почитаем, Эсип, и ваши слова, и ваши преклонные года. Конечно, в дороге и в незнакомой стране может понадобиться помощь, и мы обратимся к вам, если будем нуждаться в ней. Но, прошу простить нас, Эсип, у нас есть к вам один вопрос. Конечно, мы молоды и мало что повидали в своей недолгой жизни. И не следовало бы нам, наверное, вести такие разговоры с ровесниками наших отцов и дедов. Мы почитаем вас и прожитые вами годы. Но тем не менее… Да простятся нам наши сомнения, – в первый раз с момента своего появления среди караванщиков заговорил Буга. Голос его, по-юношески чистый и приятный, не был, однако, лишен некоторой жесткости, что не могло ускользнуть от внимания слушателей. – И мы тоже, Эсип, не раз слушали многоопытных мудрых, желая познать людей и этот мир. Мы прошли вдоль и поперек все земли нахов. Бросали детские игры и юношеские забавы, чтобы только послушать рассказы о героях-к,онахах, боясь упустить хотя бы одно слово, слетающее с их уст. Довольно часто рассказывали они и о вас, восточных племенах, людей караванов и рынков. Говорили, что вы любите накапливать богатства и умеете это делать; что каждый ваш шаг, каждое слово строго выверены и подчинены какой-то цели, которой вы ни с кем посторонним не делитесь. И только… Мы слышали, Эсип, что вы провели у нашего деда пять полных лет. За все это время вы ничем не торговали, не мыли золото в руслах горных рек, не разводили скот. Вы всего лишь общались с нахами, учили наш язык, слушали и записывали наши героические песни, легенды и сказки. По словам моего отца, вы уже тогда не были молоды. Пять лет довольно большой срок, чтобы добровольно провести его в чужой стране, без общения со своими соплеменниками. Если, конечно, это не наказание, наложенное за какую-то провинность, или не попытка укрыться от мести кровников.
Старик внимательно слушал, медленно кивая головой. Сощуренные, словно от яркого солнца, глаза ясно показывали, что слова молодого человека болью отзываются в его сердце.
– Какую же вы преследовали цель, уважаемый Эсип? – продолжал тем временем Буга. – Что вы искали в наших краях? Что хотели узнать? Какие мысли жили в вашей голове, когда вы столько времени проводили под кровлей нашего деда? Еще раз прошу простить меня. У нас впереди долгий и, вполне может быть, опасный путь. Без доверия друг к другу не стоит продолжать его. Мы хотим, чтобы вы доверяли нам, и сами хотим вам доверять. Вот почему я и завел этот разговор, вот почему нам важно услышать ваш ответ на эти вопросы… Мы с гордостью слушали те добрые слова, которыми вы отозвались о нашем деде. Мы благодарны вам за эти слова и рады, что он оставил у вас такую память о себе. «Эсип, живший у нас, был мудрым и очень ученым человеком, – сказал он своим сыновьям ровно через месяц после того, как вы покинули его дом. – Это был непритязательный гость, и услужить ему было совсем несложно. Тем не менее мне приходилось всегда быть бдительным, словно босоногому путнику в змеином овраге. Он пришел в земли нахов в поисках чего-то для него важного, с намерением обязательно это найти. Я сердцем чувствовал, что ничего хорошего для нас в этом госте не было. Все чаще спрашивал о Туш-Ламе, стремился попасть на эту гору. И уехал, только окончательно убедившись, что это ему не удастся, да и не позволит ему никто добраться до священной горы. Я позволял ему находиться в своем доме только потому, что явных причин обвинить его в коварстве и считать нашим врагом у меня не было, а оскорбить человека, всего лишь подозревая его в чем-то, недостойно благородного человека. Но я никогда не доверял ему полностью». Слова эти были сказаны о вас, Эсип. Мы хотим услышать от вас ответ, прежде чем вместе продолжим путь. Еще раз прошу простить меня за такую прямоту. Иная правда, как говорят старшие, бывает горькой. Бывает и такое, о чем не хочется ни слышать, ни говорить. Но, с другой стороны, если бы можно было говорить только приятные слова, наверное, люди годами не разговаривали бы друг с другом… Прошу понять меня правильно, Эсип, никто не собирается спрашивать с вас за ваши прошлые дела. В пограничном тупе вы заплатили за право провести караван по землям нахов. Пока вы не покинете наши пределы, ни вам, ни вашему каравану ничего не грозит… каким бы ни был ваш ответ. Мы просто хотим знать, кто наши попутчики и насколько им следует доверять.
Караванщики внимательно выслушали молодого наха и затихли. Одни из них опустили головы, другие смотрели на Эсипа. Молчание продолжалось довольно долго.
Первым заговорил Самайл. Он сказал Эсипу что-то на своем языке. Слова Самайла вызвали среди караванщиков спор. Судя по их поведению, одни поддерживали Самайла, другие взяли сторону Эсипа. Сам же старик растерянно озирался то на одних, то на других. Наконец он поднял руку, призывая всех к тишине, и хрипловатым, но жестким голосом прикрикнул на своих товарищей. Потом обратился к молодым людям, молча наблюдавшим за происходящим:
– Похожи! Как же вы похожи наДуку! – Эсип снял какое-то подобие тюбетейки, потер голову рукой и снова надел ее. – Мне сто тринадцать лет. Когда начинаю вспоминать об увиденном и пережитом, кажется, что их было не сто тринадцать, а сто тринадцать тысяч. Жизнь, молодые люди, не так проста, какой вам она, наверное, кажется. Нет, совсем не проста. Не на всякий вопрос можно найти ответ. Я вот тоже не имею… не имел права сказать вам то, что сейчас скажу. И все-таки… Я остался в большом долгу перед вашим дедом. Я верну этот долг, чего бы мне это ни стоило. Но… какие же вы, нахи, все таки странные люди. Истинно дети… которые никогда не взрослеют. Страшно представить, сколь часто и долго враги будут играть вами и вашими судьбами, если вы не научитесь распознавать коварство и хитрость ваших врагов…
Среди караванщиков опять возник шум. Самайл пытался что-то объяснить им, но его никто не слушал. Один из них, рослый крепкий мужчина сорока пяти-пятидесяти лет, приблизился к Эсипу. Он схватил старика за плечи своими сильными руками и стал что-то зло выговаривать ему, часто кивая головой в сторону молодых людей. Его грубый тон и, по-видимому, столь же грубые слова заставили старика согнуть спину. Самайл тоже отступил, как только здоровяк бросил на него угрожающий взгляд из-под густых бровей. Из десятка караванщиков ни один не посмел вступиться за старика.
Внимательно наблюдающий за всем этим Буга твердым шагом подошел к вцепившемуся в старика человеку, взял его руку за запястье и с холодной решимостью отвел от плеча старика. При этом правая рука Буги крепко сжимала рукоятку меча. В его взгляде, застывшем на массивной переносице самоуверенного хама, даже слепой увидел бы нескрываемое презрение.
– Пока Эсип находится на землях нахов, он наш гость, хотя и соплеменник вам. Знайте, что честь и жизнь всякого гостя под защитой наших мечей! – растягивая каждое слово, ледяным тоном проговорил горец.
Бага внимательно наблюдал за караванщиками, готовый в любой момент вступить в схватку. Хотя он и уступил право слова двоюродному брату, право первым броситься в бой он не собирался уступать никому.
Купцы, понимая, где они находятся, отступили.
– Спокойно, Бага, спокойно, брат наш. Нам не нужно ссориться, – мягко произнес Самайл, прижимая правую руку к сердцу. Желая, видимо, показать свое уважение к молодому человеку. – Мои товарищи не желают зла Эсипу. Наоборот, они хотят уберечь его от опасного для него же самого шага.
– Чтобы понять, что тут происходит, вовсе не обязательно знать ваш язык, – все тем же мягким голосом сказал Буга. – Мне кажется, вас не совсем устраивает то, что Эсип хочет ответить на наш вопрос. – Буга посмотрел на старика. – Отвечать или нет, это дело самого Эсипа. Пусть он сам и решает, как ему поступить. Если не захочет, пусть не говорит ничего. Но тот, кто попытается силой заставить его уста молчать, сам замолкнет навеки.
Караванщики еще какое-то время спорили, перебивая друг друга, но вскоре притихли, видимо, договорившись о чем-то между собой.
Самайл подошел к Буге.
– Ох-хо-хо, как же некрасиво все получилось. Чуть было не поссорились без всякой на то причины, – досадливо качал головой купец. – И ты, Буга, конечно же, прав. Впереди у нас долгая дорога, если нет доверия друг к другу, нечего и идти вместе. Мы так рады были, что вы примкнули к нашему каравану, и никак не хотим терять таких попутчиков. Спешка никогда не приводит ни к чему хорошему. Мы не можем враждовать с вами. Мы хотим дружбы с нахами и всегда к ней стремились. Мы чувствуем себя на вашей земле даже в большей безопасности, чем у себя дома, потому что знаем, что ни коварства, ни предательства с вашей стороны не будет.
– Тем не менее, Самайл, мы хотим поговорить с Эсипом. За все время, что он провел у нас, он не совершил ни одного недостойного поступка, но и заслужить полное доверие Дуки тоже ему не удалось. Поэтому вы должны понимать, что нами движет не праздное любопытство. Независимо от того, поедем мы с вами или дождемся следующего каравана, я не могу не задать ему несколько вопросов.
– Ну что ж, Буга, это совсем несложно будет организовать, – Самайл с улыбкой на лице похлопал молодого человека по плечу.
Сказав Эсипу пару слов на своем языке, он вернулся к своим товарищам.
Но поговорить с Эсипом молодым людям все же не удалось. То ли старика крепко припугнули товарищи, то ли по какой другой причине только возвращаться к прерванному разговору он уже не желал. Понимая его состояние, молодые люди не стали настаивать.
– Ну что, Буга, как поступим? – спросил Бага, когда они с братом отошли в сторону, подальше от караванщиков. – С ними поедем или будем дожидаться следующего каравана?
– Поедем с этим, – твердо и уверенно ответил тот. – Эсип хотел нам что-то рассказать, но те заставили его замолчать. Ты разве не помнишь, что наши старшие говорили о нем. Они подозревали, что он искал Туш-Лам, чтобы разгадать его тайну. А пытаться проникнуть в тайну Туш-Лама может только враг. Враг нашего народа. Нет, Бага, мы обязательно должны идти с ними. Я хочу знать, что это за люди. Однако нам следует быть бдительными. Не верю я этим чужеземцам, и нашему с тобой «другу» Самайлу тоже…
– Ну-у, ему-то не следует верить в первую очередь, – добавил Бага.
…Через три месяца, без каких-либо приключений в дороге, караван достиг стен Рима. Буге и Баге довелось увидеть земли и народы, о которых они даже не слышали. Молодые люди узнали для себя много интересного, завязали знакомства, а кое с кем успели даже подружиться. И, естественно, многие из новых друзей дали обещание непременно побывать на земле нахов, в гостях у братьев.
Эсип, слегший в дороге от непонятного недуга, к концу их пути лежал уже при смерти. За все время пути караванщики не отходили от старика, так и не позволив ему остаться наедине с молодыми людьми. Куда бы он ни отлучался, за ним тут же увязывался кто-нибудь из его соплеменников. Да и Эсип не решался открыто возмутиться такой назойливой опеке.
Однако старику все же удалось остаться с братьями наедине до отхода каравана в обратный путь. Воспользовавшись моментом, когда власти города пригласили купцов для улаживания торговых вопросов, он призвал к себе внуков Дуки.
Старик совсем исхудал, все тело его сморщилось, в глазах не осталось никаких проблесков жизни. Невозможно было без боли в сердце смотреть на это несчастное существо.
– Присядьте, у меня совсем не осталось времени. Слушайте и не прерывайте меня. Я виноват перед вашим дедом и благородным народом нахов. Вы тоже часть этого народа, в ваших жилах кровь Дуки, и потому у вас я прошу прощения моих грехов. Мне не удалось довершить свое грязное дело, но я жил среди вас с коварством в душе. Сегодня я рад, что не смог тогда достигнуть своей цели. Но тогда в моей голове были другие мысли… Я был глух и слеп, ничего не понимал. Мне казалось, что укрепляя силу и мощь моих правителей, я спасаю мир от зла. Как же я заблуждался! Оказывается, я сам и был вестником этого зла, орудием в его руках. – Эсип стал задыхаться. Горло его напряглось, словно там застрял твердый ком. Буга рукой осторожно приподнял голову старика и поднес к его губам кубок с водой. Больной сделал небольшой глоточек. – Зная, что я твердо намерен поговорить с вами, мои товарищи отравили меня. Этот яд и свалил меня с ног… Теперь уже не встану.
– Может, найдется какое-нибудь противоядие, Эсип? – Братья, достаточно узнавшие своих попутчиков за эти три месяца, ничуть не удивились словам старика. – Вы же и сами разбирались в целебных травах и магических заклинаниях?
– Нет, дети мои, я не в силах найти противоядие, – покачал головой Эсип. – У каждого из нас свой рецепт приготовления яда, у нас не выдают друг другу тайну их приготовления и противоядия. Я даже рад, что все заканчивается… Устал я… Нет ни детей, ни внуков, ни даже племянников… никого… Некому печалиться обо мне, некому вспомнить… Вот с вами сблизился... и полюбил вас... как собственных детей... хотя бы вы вспомните старого Эсипа добрым словом…
Старик перевел дух и продолжил:
– Прав был Дука в своих сомнениях, я действительно был послан нашими жрецами и предводителями узнать тайну вашего Туш-Лама. Нас, несколько человек, обучили тайным знаниям, наполнили наши дорожные сумы золотом и серебром и отправили в страну нахов. Ближе всех к цели удалось подобраться мне. Сразу же по прибытии в ваши края я попал в дом Дуки. А то, что мой хозяин и есть один из тех, кто посвящен в тайну Туш-Лама, мне стало известно уже очень скоро. Я много раз пытался обманом вызвать его на откровенность. Отчаявшись добиться чего-либо уговорами, попытался купить его золотом и серебром. Я ему предлагал столько богатств, что не всякий правитель отказался бы от них. Но Дука не стал даже смотреть на мои подарки. «Да спрячь ты этот металл и эти камни, Эсип, – смеялся он своим тихим, добрым смехом. – Зачем мне загружать свою башню этими безделушками и потом всю жизнь стеречь его? И какая мудрость в том, чтобы собирать больше чем нужно для жизни то, что все равно придется оставить в час смерти? Я же свободный человек, Эсип, и не могу стать рабом ни человека, ни золота! Я никогда не буду собирать то, что ограничит мою свободу!» Да, Дука был таким. За всю свою долгую жизнь мне не встречался человек, более благородный, более щедрый и более чистый. Вы с полным на то правом можете гордиться своими корнями! В ваших жилах течет самая благородная кровь!
Эсип затих, услышав какой-то шум на улице. Бага подошел к окну и сквозь толстые бронзовые прутья решетки выглянул наружу. По каменной мостовой шагала ночная стража в составе двадцати человек. Это было обычным делом. Такие отряды, следящие за общественным порядком, дежурили всю ночь, обходя улицы и кварталы. В городе орудовали многочисленные банды грабителей, которые нападали не только на одиноких прохожих, но иногда даже на дома зажиточных римлян, охраняемых небольшими отрядами наемников. Особенно активно проявляли они себя по ночам, когда было довольно просто скрыться после своих черных дел. На площадях Рима что ни день можно было услышать жуткие истории о преступлениях банд. Ограбления, похищение целой семьи с целью получить выкуп. А то, вообще, уведут прямо из брачного ложа молодую жену какого-нибудь богатого римлянина, который, естественно, не поскупится, чтобы вернуть обратно столь ценное сокровище. С таких вот страшных и позорных сообщений начинался почти каждый день. Именно это и удивляло гостей с Кавказа больше всего. И невозможно было поверить в то, что у городских властей не доставало сил остановить эти злодеяния – не было, наверное, в мире города, в котором одновременно находилось бы столько вооруженных людей, как в Риме. И все это войско, возглавляемое опытными военачальниками, было хорошо обучено и подчинено строгой дисциплине. Для них не составило бы никакого труда в одночасье разгромить разрозненные банды разбойников. Видимо, дело было совсем в другом, банды эти находились под тайным покровительством кое-кого из влиятельных римлян, получавших свою долю от их добычи.
Проводив глазами стражу до поворота за угол соседнего здания, Бага вернулся к старику, рядом с которым оставался дежурить Буга.
– Похоже, и вы не посвящены в тайну Туш-Лама. Меня это не удивляет. Совет вашей страны подпускает к ней только заслуженных к,онахов, выбранных им самим, а вы еще не успели покрыть славой свои имена. Они знают значение и цену того, что столь ревностно берегут. Но и эти мудрецы не знают всего. Они считают Туш-Лам и ее тайну собственностью, сокровищем только своего народа. Уверены, что богатства горы и спрятанные там истинные знания спасут ваше племя от любых, самых страшных бедствий. Конечно, они не ошибаются. Ни в коем случае! Но, помимо этого, есть и другое, второе значение того, что сокрыто в вашей горе. А за пределами вашей страны достаточно людей, которым известно это второе значение. Они всегда будут стремиться в ваши края. И Туш-Лам будут искать, и не раз еще попытаются отобрать его у вас, изгнав вас с ваших земель или же уничтожив ваше племя… Потому что в этой горе и его тайне – сакральная суть человека, ключ к его познанию и управлению им. Потому что это есть главный смысл жизни и судьбы. Все племена на земле, звери и птицы, все живое, вплоть до насекомых, где бы оно ни находилось сейчас, – все оттуда, от этой горы. Начало всего – от нее! Ученые, обладающие тайными знаниями, не подвергают эту очевидную истину сомнению. Судя по всему, и завершиться все должно там же. Истина, суть и сила того, что лежит между началом и концом всего сущего и сокрыта в Туш-Ламе… Помнится, вас удивляло, что в самых неожиданных и далеких местах попадались люди, владеющие вашим языком. И этому есть объяснение. Простое объяснение. Ваш язык один из самых древних языков, некоторые ученые уверены даже, что это тот самый язык, на котором говорил второй из отцов человечества. Не знаю. Но одно не подлежит сомнению – разгадать и понять тайну Туш-Лама можно только с помощью вашего языка. Поэтому всякий человек, желающий постичь смысл тайных знаков, хочет он того или нет, должен знать язык нахов лучше самих нахов.
– Да что же это, в конце концов, такое, Эсип! – в тусклом свете факела глаза Буги блестели, словно два уголька. – Везде только и слышно, Туш-Лам да Туш-лам! Дома, у родного очага – Туш-Лам! На площадях – Туш-Лам! На свадьбе, похоронах, на совете и даже с девушкой у родника – Туш-Лам! Везде и всюду – Туш-Лам, Туш-Лам, Туш-Лам! И теперь здесь, на самом краю света, снова Туш-Лам! И что в нем за волшебство такое? Можно подумать, что весь мир просто готов рухнуть, если кто-то вскроет эту гору!
– Может и не рухнет, Буга… может и не рухнет. Но то, что по нему пронесется невиданный до сих пор ураган – это точно. Ураган, который на одни народы навлечет ужасные бедствия, другим же принесет долгожданное освобождение от гнета. Много на земле тех, кто мечтает об этом дне, но немало и таких, кто делает все, чтобы он не наступил. Если власть над Туш-Ламом обретут алчные и кровожадные люди, все народы и племена попадут под жестокий гнет. Нигде, ни в одном уголке мира не останется ни одного мужчины, который будет в состоянии оберегать от зла жену и детей своих, который и сам сможет остаться хозяином собственного тела. Небольшая кучка людей станет хозяином мира и будет творить над всеми народами полный произвол. Но если гору и его тайну вскроют благородные люди, из тех, кого вы называете к,онахами, весь этот огромный мир и все населяющие его народы будут благоденствовать…
– Так почему бы не вскрыть этот самый Туш-Лам? Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?
– Нельзя, рано. Слишком рано. Время еще не настало… времени надо созреть. Еще не ступил на землю тот, кто должен ступить… И не возвестили еще последнее Слово. Рано. Еще слишком рано. Многое должно измениться, в том числе и ваш народ. Нахам не достает одного слова, одного знака, чтобы дойти до главной сути Великих Знаний, до самой основы Истины. И слово это должно к ним прийти извне. Но, Бог Ты мой, как же далеко до этого времени! Человечеству еще предстоит столько всего пережить и перестрадать! Но и тогда, возвещенное где-то далеко, оно так долго и с таким трудом будет добираться до вас. Поруганное и оскверненное, задавленное ложью и злом, Слово вновь возродится на земле нахов. Этим святым Словом и вскроют Туш-Лам. И только тогда на земле установится справедливость. А до тех пор гора и ее сила должны сохраняться в тайне. Хранить такую тайну очень трудно, ибо хранитель должен оберегать ее и от искателей извне, и от своих собственных соблазнов. А вторые нередко сильнее и опаснее всех врагов, вместе взятых. Поэтому ваши мудрые вожди доверяют хранение тайны и защиту горы только самым достойным к,онахам… Много, Буга, очень много на земле народов и правителей, которые не раз попытаются изгнать вас с ваших земель и самим стать хозяевами горы. Они не пожалеют для этого ни богатств, ни человеческих жизней. Именно с такой целью был направлен и я в ваши края. Чтобы разведать тайну Туш-Лама, а заодно и проверить вашу силу… Дука был мудрым человеком. Он почти сразу же разгадал цель моего появления на земле нахов. За все пять лет, что провел у вас, я все время, куда бы ни уединялся, чувствовал на себя его неусыпное внимание. Он знал о каждом моем шаге, хотя мне ни разу не удалось заметить кого-либо следящим за собой. Поэтому, когда возвращался назад, отозванный теми, кто меня послал к вам, у меня не было ничего, кроме знаний всех тонкостей вашего языка… Но одно приобретение я все же уносил с собой – безмерную любовь к нахам и вашей прекрасной земле… И сегодня по городам и селениям нахов бродит очень много таких же искателей тайны, каковым был я когда-то. Притворяясь вашими друзьями, но скрывая в душе своей коварство и подлость. Если бы все можно было решить простым захватом горы, вы не знали бы ни одного мирного дня. Но тем, кто мечтает видеть весь мир у своих ног, вовсе не нужны ни ваши равнины, ни ваши леса и горы. Их манит не земля нахов, а Туш-Лам и его тайна. А знает гору и владеет ее тайной всего несколько человек. И ваши вожди строго следят, чтобы посвященных в тайну не было больше, чем нужно. Если идти на вас войной, появляется риск, что ключ к тайне исчезнет навсегда. И тогда все окажется напрасным… Одним из посвященных в тайну, ее хранителем и был Дука… Подскажите-ка мне, где похоронен ваш дед? – неожиданно спросил Эсип.
– Дада пропал без вести в горах.
– Нет, друзья мои, ваш дед упокоился в склепе Туш-Лама… Такова судьба всех посвященных в тайну…
Внезапно подступивший сухой кашель прервал рассказ Эсипа. Сжимая иссохшую грудь похожей на куриную лапку маленькой рукой, старик зашелся в кашле. Бага сбегал в прихожую и вернулся с глиняным кувшинчиком в руках.
– Глотни молочка, Эсип, оно еще не совсем остыло. Это заставит кашель отступить.
Больной с трудом сделал пару глотков. Это и в самом деле помогло. Но дышалось Эсипу все трудней и трудней. Он с большим усилием втягивал в себя воздух, который застревал в горле и не желал проходить дальше. Легкие старика хрипели с присвистом, как старые и изношенные меха.
– Я не доживу до завтра, – собрав последние силы, произнес Эсип. – Мои одубевшие легкие не в силах уже втягивать воздух. Я еще очень много всего хотел рассказать вам, но… Вы и сами видите мое состояние… Не задерживайтесь здесь надолго, возвращайтесь на Кавказ. Ваше место там. Нет за пределами ваших земель ничего, кроме насилия, горя и рабства. Это не то, что может привлекать человека, родившегося на Кавказе и выросшего среди нахов. На протяжении всего пути я часто смотрел в гороскоп – ваша судьба тесно связана с Кавказом. Вы нужны там. Возвращайтесь, и как можно скорей. Здесь наступают неспокойные времена. В Римском государстве очень много рабов – купленные на невольничьих рынках, просто рожденные в рабстве или пленные враги. Ходят слухи, что они восстали и собираются идти на Рим. Говорят, что силы их растут с каждым днем. Не думаю, что ими управляют глупые люди. В их среде, должно быть, достаточно бывших воинов, и они вполне могли избрать предводителем вполне здравомыслящего человека, знающего ратное дело. Но отношение римлян к рабам всегда было жестоким, это не могло не ожесточить самих рабов. И они, вопреки здравому смыслу, все же могут пойти на Рим. И если это произойдет... Человек, тянувший тяжелое ярмо рабства, становится кровожадным и безжалостным... Случиться может всякое. Восставшие не станут разбираться, кто римлянин, а кто просто путешественник. Поберечься не помешает, поэтому уезжайте, не откладывая. Может статься, что скоро уже невозможно будет это сделать.
Старик снова затих.
Как и в прошлый раз, по улице прошла стража, поднимая жутковатый в ночной тиши шум своими тяжелыми шагами и бряцающим оружием.
– У меня в ногах, под циновкой, лежит мешочек. Подай его мне, Буга, – попросил Эсип.
Мешочек был небольшим, но достаточно тяжелым.
– Здесь, конечно, не так много, но на дорогу, я думаю, вполне хватит. Примите это от меня как небольшой подарок внукам моего друга, славного Дуки… Если мои товарищи узнают о том, что у нас состоялся этот разговор, они попытаются убить вас. Конечно, в открытую схватку они с вами не вступят, но вам не спастись от их коварства. Яд и нож в спину из-за угла – это их оружие, которое, к сожалению, промахов не дает. Вам надо уйти отсюда до их возвращения.
– Нет, Эсип, мы не уйдем отсюда, пока не отомстим им за то, что они сделали с вами! – вскочил Буга.
– Нет, Буга, уйдете. Должны уйти. Чтобы они ни сделали, сколько бы зла по отношению ко мне не совершали, они все равно остаются моими братьями, одной со мной крови… к сожалению… Они сделали то, что обязаны были сделать. Это их долг перед своим племенем. Может быть, на их месте я поступил бы так же… А я и так уже слишком задержался на этом свете, и нет ничего, что могло бы радовать меня, проживи я еще хоть сто лет. Когда ты вдруг находишь ложь в том, что тебе всегда казалось единственной истиной на земле; когда ты осознаешь, что всю свою жизнь молился ложным божествам и служил не тем идеалам – обрывается нить, которая связывает тебя с этим миром… Одно меня беспокоит – путь, по которому я шел все эти годы... оказывается, это был не тот путь, который ведет к истине и добру… Боюсь, что это превратит в неисчислимые муки мою загробную жизнь…
Эсип замолчал, уставившись широко открытыми глазами в каменную стену. Дыхание его все чаще прерывалось, заострившийся подбородок мелко подрагивал.
– Уходите из Рима, – с трудом произнес он. – Счастливо вам добраться. Передавайте мой прощальный поклон вашим горам, пусть и они простят меня… Будьте достойны выпавшего вам жребия!
…Хотя в Рим молодые люди добирались три месяца, обратный их путь растянулся на три года. И против римлян довелось воевать, примкнув к войску Спартака. Предводитель гладиаторов, заключив договор с морскими пиратами, собрался уже повести свои отряды к морю, чтобы на кораблях этих разбойников покинуть пределы Рима.
Фракиец встретился с Багой и Бугой, которые уже успели показать себя доблестными воинами. Спартак предложил братьям остаться вместе с ним. Бага был склонен принять предложение гладиатора, однако Буга напомнил ему о том, что их путешествие слишком затянулось и пора возвращаться домой. Да и в правильности принятого полководцем решения старший из братьев сомневался. Если даже не обращать внимания на всю сложность перехода к морю под ударами преследующих их легионов Рима, Спартак, по мнению наха, не имел права доверить судьбу стольких людей не подкрепленному ничем слову бесчестного грабителя, которому ничего не стоило обмануть или предать восставших.
Буга прямо высказал свои сомнения.
– Я не нахожу иного пути, Буга, – замотал головой фракиец, чей полководческий талант не подлежал сомнению. – Мы не в силах противостоять хорошо обученным и дисциплинированным легионам Рима, которых к тому же с каждым днем становится все больше и больше. Оставшись здесь, мы все равно рано или поздно потерпим поражение. Либо падем на поле боя, либо окажемся на виселицах или прибитыми к крестам. Я в ответе за своих товарищей.
– И кто тебя может призвать к ответу?
– Я сам, зачем мне другой судья? Идите с нами, вы нужны нам. За этим морем нас ждет свобода. Мир огромен, мы сумеем найти землю, которая никому не принадлежит и за которую не придется проливать кровь.
– Нет, Спартак, – решительно покачал головой Буга, не оставляя в душе бывшего гладиатора никаких сомнений в том, что это окончательное решение братьев. – Мы вернемся на Кавказ. Там наша родина, за которую мы будем сражаться и которую будем защищать! Мы нужны там. Мы должны быть там! Прощай, Спартак... Мы от всей души желаем вам достичь свободы, которой вы добиваетесь!
– Удачи и вам, и да помогут вам боги добраться до вашего Кавказа! Я рад, что узнал вас. И если судьба даст мне еще немного лет жизни, непременно побываю в ваших горах. Так что ждите гостя, братья мои!
…Только через много лет дошли до Буги и Баги вести о судьбе предводителя рабов. Преданное пиратами небольшое войско оказалось на голом песчаном берегу в окружении несметных легионов Рима. Произошло скоротечное и жестокое сражение. Многие восставшие пали в том сражении, остальных же распяли на многочисленных крестах, установленных вдоль больших дорог…
То не было восстанием с далеко идущими и хорошо продуманными целями. Оно вспыхнуло внезапно, когда доведенным до отчаяния жестокостью и издевательствами рабам представился случай отомстить своим мучителям. Восстание не готовилось заранее, у восставших не было сил на долгую борьбу с империей. Не было даже союзников среди многочисленных врагов Рима. Единственной движущей силой восстания была ненависть к римлянам и их порядкам. И потому, как всякое начинание, основанное всего лишь только на ненависти, оно было обречено на поражение. Потерпело поражение и войско Спартака, которое римляне утопили в их собственной крови…
…В свое время и Буга шагнул во вторую пещеру Туш-Лама. Через несколько лет после него упокоилось там и состарившееся тело Баги…
*****
А колесо времени продолжало свой мерный ход...
Проходили двадцатилетия... Проходили века...
Ты и не думал меняться, мир. Наоборот, ты втягивал в свои кровавые игры все новые и новые народы. Крови и слез, бед и несчастий в тебе становилось все больше и больше. Жизнь человеческая... жизнь слабого, беззащитного человека, его дни, месяцы и годы продолжали оставаться во власти непреходящего горя...
…На род человеческий обрушилось очередное бедствие – откуда-то из глубин бескрайних азиатских степей вышли полчища узкоглазых кочевников. Кара небесная, вестники конца света... Словно бесчисленные колонии неутомимых муравьев расползлись они по земле, оставляя за собой разрушенные города, выжженные поля и горы трупов.
Докатилась эта смертоносная волна кровожадных и кривоногих степняков, вросших в спины своих низкорослых, но невероятно выносливых лошадей, и до земель нахов. И началась война... Долгая, изнурительная, кровопролитная. Из года в год ранней весной разгоралось жестокое побоище и продолжалось до первых заморозков. Потом, на несколько зимних месяцев, наступал покой – враг уходил зимовать в степи. Но каждой следующей весной война возобновлялась с новой силой, и кровь снова ручьями стекала по склонам Кавказских гор. Нахи косили врагов, словно весеннюю траву, но тех не становилось меньше. С каждым следующим днем их ряды увеличивались. Дошло даже до того, что среди нахов пошли разговоры о том, что жены степняков рожают детей не так, как все другие женщины – девять месяцев вынашивая в своей утробе, а мечут икру, подобно лягушкам и рыбам. Была даже снаряжена группа охотников, чтобы выкрасть несколько женщин из лагеря степняков, чтобы подтвердить или опровергнуть этот слух. Азиатки были доставлены. Жрицы бога Селы тщательно осмотрели их и пришли к удивительному выводу – это были обычные женщины, которые, естественно, никакой икры не метали. А удивительным сей факт для простодушных нахов был потому, что ничем иным объяснить многочисленность этого племени было невозможно.
Для глаз кавказцев лица азиатов ничем не отличались друг от друга. Казалось, что их и в самом деле не женщины рожали, а выстругивала рука плотника по одному и тому же образцу или их отливали в однообразных формах. Воин нахов немало удивлялся, когда перед ним буквально из-под земли вырастал именно тот враг, которого он только вчера зарубил собственным мечом. Можно было подумать, что эти странные чужеземцы обладают волшебным эликсиром, способным соединять разрубленные мечом тела и вдохнуть в них жизнь. И не было уже сомнений в том, что враг, которого ты поразишь сегодня в самое сердце, завтра все равно выйдет на поле боя живым и невредимым.
Нет, этот враг не искал Туш-Лам. Он вряд ли даже знал о его существовании. Степняки желали только одного – покорить мир своей многочисленностью и талантом военачальников. Им не было никакого дела до силы истинного Слова и тайных знаний.
Война продолжалась годы и годы. Нахское племя все уменьшалось и уменьшалось, воинов же врага становилось с каждым годом больше. Нахам пришлось отступить вглубь гор, к самому сердцу своих земель. Враг был остановлен у подножий гор. Однако самые плодородные равнинные земли нахов на долгое время оказались в руках степняков.
Даже тогда не вскрыли предводители нахов Туш-Лам. Время еще не настало, говорили они, не родила земля пока того, кто должен открыть медную дверь... рано еще...
– Неужели дрогнули храбрые к,онахи! – обратился к нахам прославленный предводитель Борз. – Неужто врагу удалось посеять в наших душах сомнение! Неужто уступят горные орлы степным стервятникам?! Неужели мы опозорим могилы наших славных отцов?! Да неужели же мы, дети Турпал Нохчо, не защитим честь наших матерей и сестер, неужели позволим врагу осквернить нашу землю?! Неужели допустим, чтобы в благодатном краю нахов жили и плодились мерзкие чужаки?! Нет, нет и нет! Не бывать этому никогда! Нахи были, есть и будут всегда на этой земле! Мы будем жить, пока будет существовать этот мир! И да погибнет тот, кто желает нашей смерти! Мы атакуем сегодня ночью врага, разбившего лагерь у подножий наших гор! И если мы такие, какими следует быть истинным нахам, если мы достойны называться сынами своих отцов, этой ночью земля наша насытится кровью врага! Арс-вай! Арс-тох!
– Арс-вай! Арс-тох! – откликнулось войско на клич предводителя.
…Под утро, когда глаза даже самого бдительного воина слипаются, не в силах противостоять сну, нахи с боевым кличем «Б,ав» атаковали лагерь степняков. Острые клинки и меткие стрелы к,онахов начали кровавую жатву. Враг, не ожидавший такой отчаянной вылазки со стороны измотанных и ослабленных нахов, был застигнут врасплох...
Какая же то была страшная ночь!.. Вывалянная в багровой крови черная ночь!.. Стоны раненых заглушали радостные крики победы, от искр клинков загорались пестрые шатры, хриплый свист перерезанных глоток исполнял жуткий гимн смерти. Кони, обезумевшие от удушающего запаха человеческой крови, с диким ржанием носились по лагерю, добивая своими тяжелыми копытами раненых... И огни отражались в лужах крови, будто сама нахская земля горела под ногами не знавших до селе поражения завоевателей...
С первыми проблесками дня нахи покинули долину и растворились в густых лесах на горных склонах, оставив лежать на поле боя тысячи и тысячи бездыханных тел степняков.
Еще раз сунуться в горы враг так и не посмел.
«Нет никакого позора в том, если мы отступим перед такими воинами, – решили предводители степняков. – Они достойны быть хозяевами своей земли! Народ, для которого свобода стала религией, невозможно поработить!»
Жестокие и воинственные степняки сотни лет держали полмира под своей пятой, однако нахам, доблестным детям кавказских гор, удалось отстоять свою свободу…
…И Борз, славный Борз, одним ночным боем остановивший длившуюся двадцать лет войну, нашел вечный покой в склепе на склоне Туш-Лама, рядом с Таштой, Муоцой, Болатом, Бугой, Багой и многими другими к,онахами одного с ним семени и одной крови…
*****
Был я свидетелем появления в этих краях и Хромого Тимура. Да-да, и он, знаменитый Темурленг, властелин мира, возжелал увидеть у своих ног покоренных нахов...
Я видел все, ибо и в ту далекую пору жил в крови и кости моих отцов…
И Тамерлану, продвигавшемуся из далекой Азии, скидывая с тронов правителей и покоряя один народ за другим, пришлось остановиться у подножия Кавказских гор. И в этот раз решающее сражение произошло здесь. На поле битвы пало много славных к,онахов и мехкарий. Вместо убитого мужа в строй становилась жена, вместо павшего брата – сестра, вместо сына – престарелый отец. Но, несмотря на все лишения и потери, сопротивление нахи не прекращали. Ни на один день! И уменьшилось племя нахов до половины... потом до четверти... до десятой части... И оказалось оно на грани полного исчезновения. Еще один шаг, еще одна черта и – пустота... пустота... пустота…
«Что же с нами происходит? – сокрушались к,онахи. – Неужели это конец? Неужели эти горы больше не услышат детский смех, неужели не увидят искрометный танец юношей и плавную поступь девушек? Неужели перестанет звучать гортанная речь... Неужели древняя, священная земля нахов останется на поругание чужеземному воронью?.. Нет! Не все нахи еще полегли! Если в живых останется хотя бы один к,онах, земля наша еще не осиротела. И язык нахов будет жить, пока жив к,онах. Он не даст ему умереть. Он будет разговаривать на нем с гранитными скалами, буковыми лесами, стремительными реками и прозрачными родниками. С горами и равнинами. С голубым небом и черной землей. С птицами и зверями. И язык нахов будет жить! Должен жить! Иначе... Никогда не насладится свободой народ, который не убережет язык свой! Если отвергнет народ язык свой, не быть ему более хозяином ни городов и сел, ни полей и пастбищ, ни лесов и рек, ни гор и равнин! Ибо только в языке заключено право любого народа на обладание тем уголком земли, которого он называет Родиной!.. А мы… Мы будем сражаться! Либо победим, либо погибнем! Арс-вай! Арс-тох!»
Нахи дрались с остервенением обреченного волка, загнанного сворой врагов в свое логово. Лишившись правой руки, воин перехватывал меч рукой, если острый клинок чужеземца отсекал и ее, он, словно зверь, рвал врага зубами. Заталкивая обратно вывалившиеся наружу внутренности, все сильнее затягивая ремни на доспехах, чтобы не рассыпались на части изрубленные тела, бились славные сыны гор с врагом, превосходящим его в сотни раз…
Это была жестокая битва! И живой не был живым на этом страшном поле, и мертвый не был мертвым. Все перевернулось и перемешалось, не отличить ни спин – ни лиц, ни ног – ни рук. Свет-тьма, правда-ложь, чистое-грязное, свое-чужое, внутреннее-внешнее – все слилось в единый невообразимый клубок, мокрый и извивающийся, словно змеи в брачный сезон… Все забыто. Нет ни победы, ни поражения. Ничего нет. Только кровь, боль и запредельная усталость… Шум оглушал, кровь и пот ослепляли… Ничего не слышно, ничего не видно. Руки просто поднимают и опускают меч, и совсем неважно, на кого он обрушит свою тяжесть. Твой затупившийся меч глухо ударяется о чью-то плоть. Он уже не режет ни мышцы, ни даже кожу, но с хрустом ломает чей-то хребет. В то же мгновение на твою голову обрушивается совсем безболезненный, но тяжелый удар, который бросает тебя в объятия мрака…
Ненасытная смерть покинула в ту ночь подножья гор, груженая тяжелыми сумами, до краев наполненными человеческими жизнями…
Тамерлан поднялся на гору, служившую воротами в горные пределы нахов. До сих пор ни одному завоевателю не удавалось ступить на нее ногой. Знаменитый хромец из далекой Азии был первым.
Говорят, Тамерлан долго смотрел на величественные и суровые горы, закрывавшие собой южный горизонт. Он был охвачен тяжелыми думами. Где-то там, в горах, свершили нахи свой суд над его сыном, сбросив отпрыска самого могущественного человека на земле с высокой скалы в пропасть. Летописи говорят, что никто так и не узнал, какие мысли роились в этой далеко не глупой голове. То ли из уважения к доблести врага, то ли желая сохранить жизни своих воинов, то ли засомневавшись в возможности покорить этот край, то ли еще по какой причине, но на следующий день Тамерлан собрал войска и продолжил свой путь на север, оставляя в стороне горы нахов…
И Потрясатель вселенной не смог добраться до Туш-Лама. Может, он и слышал об этой горе, может, и желал захватить ее… Нет, точно, желал! Потому что Тамерлан был знаком с Истинным Словом, Туш-Лам же был частью этого Слова. Тогда как же он мог не слышать о тайне горы? А если он знал и не пожелал вскрыть гору, разве Тамерлан был бы в таком случае тем грозным и могущественным Темурленгом, которого помнит история?!
И на этот раз предводители нахов смогли сохранить завещанную предками тайну…
А склеп на склоне Туш-Лама продолжал принимать в свое лоно к,онахов. Один человек от каждого поколения делал последний свой шаг во вторую пещеру священной горы, показывая следующему за собой посвященному свою сияющую спину…
*****
…Такой ты и была, жизнь. Коварной и жестокой, вечно беременной ложью и никак не желающей разродиться и очистить утробу свою от этой скверны. В твоем нраве всегда присутствовало все мерзкое и недостойное. Потому благородные люди и презирали тебя и никогда не считали тебя той ценностью, за которую стоило бы платить честью или совестью.
Сколько ни рыскал по белому свету, сколько ни размышлял, я так и не понял, жизнь, что ты есть и в чем твой смысл. Не смог я постичь твою истину. Да и была ли у тебя она, эта истина, о самый кошмарный из всех кошмарных снов! Есть ли... да и был ли на земле хоть один человек, который нашел бы в тебе надежное пристанище и беззаботно нежился бы на твоих перинах, о горькая для честных людей, но щедрая для бесчестных, приласкавшая их и угождающая им во всем продажная куртизанка?! Как жаль, что мне пришлось узнать тебя… как жаль, что тебе довелось узнать меня!
И, все таки, хвала Создателю, не вечно мне находиться под твоей властью. И досталась ты мне без всякой платы, и отдам я тебя тоже даром.
Но все же, о жизнь, не прошла ты бесследно. Удалось тебе оставить в мыслях моих свой глубокий след… и шрамы на моем трепетном сердце…
И как мне забыть то, что ты вытворяла со мной? Как поднимала и била меня оземь, как играла моей душой, моим телом, словно ребенок игрушкой. Кровь мою ты не проливала, и кости не ломала, но вволю поизмывалась над сердцем моим и душой. А мои мысли… мои вольные мысли… легкие на подъем и быстрые на ногу мои мысли ты опутала своей вязкой паутиной, словно паук беззащитную бабочку… Да и сейчас ты, о коварная жизнь, подло сидишь в засаде, направив в мою грудь свое ядовитое жало…
*********