Ироническая фантасмагория
Не могу сказать, откуда и как появилось в моей квартире это странное существо – но вот оно стоит прямо предо мной и сомневаться в том, что пришло сие «чудо» именно ко мне, нет смысла. Тому подтверждением широкая улыбка и уверенное заявление: «Я к тебе, госпожа. По вызову».
По какому такому вызову?! И как «оно» сюда просочилось?
Кидаю взгляд на запертую вчера вечером дверь, судорожно киваю и жду объяснений о сути визита и способе проникновения в мою обитель, где я с таким трудом уединилась, спровадив семейство в деревню – отдохнуть после обширных праздников.
Однако слышу совсем другое:
– И долго мы будем торчать в прихожей, госпожа?
Надо же, ещё и возмущается! Мало того, что явился незваным гостем, сбил меня с пути в кухню, где варится незатейливый обед, так ещё пытается меня строить!
Дабы показать пример вежливости, прищуриваюсь и почти ласково интересуюсь:
– Может быть, соизволите представиться? – «чудо гороховое» – заканчиваю мысленно фразу.
О, похоже «чудо» занервничало! Неужели читает мои мысли? Ишь как побагровело! Хотя нет, пришелец напрягся – корчит из себя важную особу. А на особу не особо-то и похож! Особь он неказистая, непонятного роду-племени: маленький, тощенький, с негритянским барашком на голове. Тут бы и показать пришельцу, кто в доме хозяйка, но вместо того, чтобы построжать, я хихикаю: а ведь он меня «услышал»! А напыжился-то как, даже, будто, подрос! И рот открыл:
– Меня зовут Никей. Я есть эллин, сын Зевса и Ники. Я есть муза по вызову.
Я чуть не поперхнулась смехом: ничего себе заява! И кто же его заказал? Или меня заказали? Кто?! Неужели моя лирическая героиня, которая забегала ко мне по осени?
Мысли прячутся в клубок извилин, и ничего вразумительного на ум не приходит. Зато сердце холодит страх – а это верный признак, что на подходе ярость и я вот-вот взорвусь. Возмутитель моего спокойствия терпеливо ждёт, пока я переберу спутанные мысли, и я, наконец, озвучиваю первую, вынырнувшую на поверхность:
– Муза?! Вы моя муза? Вообще-то, все музы были женщинами и окучивали мужиков. А вы кто? Тоже женщина? Тогда зачем вы мне, Никей Зевсович? Разве у вас, эллинов, не знают, что две бабы на одной кухне – это к войне, а не к песням? Ни вы, ни ваши музёнки мне не нужны! Вы ничего не поймёте в нашем хаосе. И вообще… мне в кухню надо…
«А ты тут стой себе каменной бабой сколько хочешь», – швыряю я в гостя сердитую мысль и делаю шаг в сторону кухни. Но не тут-то было! Этот самозванец преграждает мне путь! Мало того, отчеканив, что греки мудро улаживают любой хаос, он решительно наступает на меня. Я машинально пячусь в гостиную и завожусь по полной, переходя с уважительного «вы» на простонародное «ты»:
– Ой, да знаю я твоих премудрых греков! В хаосе они разбираются. Да у них всё в обратном порядке было! У них и музы были не поймёшь какие. Вещуньи типа. У них же живопись и скульптура никакое не искусство, а просто ремесло. Зато история и астрономия – это да, это искусство! Искусство сочинять подвиги и тыкать пальцем в небо! Хорошо хоть поэзию уважили, во всех видах. А ваш Аполлон просто мачо какой-то! Целый гарем муз для веселья держал…
Компьютерный столик за моей спиной вынуждает меня остановиться, но не замолчать. Более того, я вхожу в раж:
– И папаша твой не лучше был! Впрочем, всё семейство было аховское! Глотали друг друга, со сторукими чудищами знались, бесконечные свары затевали! Громы-молнии метали – всё никак власть поделить не могли…
– Но мой отец всё уладил, навёл порядок на Олимпе, – пытается вклиниться в мой монолог гость.
– Порядок на Олимпе? – вскидываюсь я с удвоенным энтузиазмом. – Как же, как же! Они там с олимпийским спокойствием пировали и подставляли друг друга в каждой заварушке! Сплошные майданы устраивали, то один переворот, то другой за'ворот порядка!
– Отец братьев спас и титанов в Тартар отправил, Олимпийские игры для перемирия ввёл, – весьма миролюбиво встрял Никей.
Но я не унимаюсь:
– Ага! Игры он придумал, для перемирия… а мильдоний тоже он придумал?
– Какой такой мильдоний?
– Ой, да не об этом речь! – отмахиваюсь я. – Зевс жён менял как перчатки, заморочил Данаю, Леду, Персефону – кучу приличных женщин, да ещё и твою мамашу Нику соблазнил! Тоже мне… богиня победы – и так легко влипла…
– Куда влипла? – уточняет внезапно присмиревший Никей.
– В историю! Я тебе сейчас всё распоясню. Экспромтом. Слушай:
Стояла грациозно Муза
возле задрипанного шлюза,
На парапет сложила шузы,
Погладила легонько пузо:
– И на фиг эта мне обуза
Рожать без брачного союза? –
И покраснела от конфуза –
– Придётся врать, что в кукурузе
Нашла себе я карапуза…
И завздыхала наша муза,
И очи к небу возвела…
Обула стоптанные шузы
И тихо-тихо прочь пошла…
А через месяц родила.
Кого? Никея в портупее!
О, Зевс, чудны твои дела!
– Что есть портупея? – осторожно интересуется герой моего шедевра.
– То от чего враги пупеют и тупеют. Перевязь, на которую мечи вешают.
Никей кивает и становится тихо. Гость осторожно разглядывает комнату, а я размышляю о том, что меня сейчас больше всего интересует: когда сей неведомо чей засланец оставит меня в покое? Мысли мои далеко не миролюбивые и, опасаясь, что му'зик услышит их раньше, чем от трения в них сгладятся колючки, я озвучиваю наболевший вопрос:
– Никей, а на сколько часов тебя арендовали?
– На неделю, – звучит мгновенный ответ.
– Ой-ёй! Это никуда не годится! – напрямик возражаю я. – Завтра в полдень вернётся моё семейство, и как, позволь узнать, я объясню супругу, что в доме ночевал чужой мужчина? Хоть ты и неказистый на вид, но всё-таки… – Никей отвлекается от обзора интерьера и с любопытством прислушивается к скрипу моих мыслей. – Вот если бы ты был похож на кого-нибудь из родственников…
– На кого именно, госпожа? – неожиданно живо реагирует смутьян моего спокойствия.
Я молча распахиваю на мониторе страницу электронного альбома с ликами моих братьев и племянников – и… замираю в созерцании чудо-превращения невзрачного байстрюка в брутального парня. Это надо же! Вылитый Вовчик! Ну всё, операция-конспирация удалась на славу!
Никей тоже доволен. Он артистично взмахивает руками и поводит бровью:
– Ну, что, госпожа, приступим к творчеству? С чего начнём? С хвалы Зевсу или с поэмы о великой победе над варварами?
Да он, никак, меня охмуряет! Ишь, глазки как заиграли! Ну, погоди, племянничек ряженый!
– Эй, Кеша! Ты играй, да не заигрывайся. Сёстрами своими, музёхами, будешь командовать! А в мои дела не встревай, без тебя знаю, о чём писать! И вдохновения у меня по самую макушку. У меня кураж пропал! Понимаешь? – судя по остекленевшему взгляду, не очень-то понимает меня сей му'зик, и я убавляю громкость тирады. – Объясняю по пунктам, по-гречески. Вдохновение – это зуд мозга, щедрость сердца, восторг или боль души. Это эмоции, наконец! А кураж – это смысл и побуждение к действию, некое предвкушение успеха, весёлая смелость духа... даже дерзость! Вот кураж-то и сбежал от меня. Вместе со смыслами писанины и радостью…
Я сникла и Никей смилостивился:
– Ладно, госпожа. Пиши о том, о чём болит душа, что тревожит тебя. Вот сейчас о чём у тебя болит душа?
– Прямо сейчас? – уточняю я, принюхиваясь и чуя до омерзения знакомый запах. – О макаронах. Блин! Горят ведь!! – и срываюсь с места.
– Ты куда, госпожа?! Вернись немедленно! – трубит муз, наступая мне на пятки.
«Куда, куда… закудыкал сказочный эллин…», – ворчу я, вбегая в кухню и умудряясь одновременно выключить газ и отрыть форточку. И слышу за спиной приглушенный вскрик:
– Хатулла!
Разворачиваюсь и вижу торчащие из-под стола ноги Никея. Эти ноги вкупе с утробным мяуканьем дают полную картину эпизода, и я вмешиваюсь в ситуацию:
– Это не Хатулла, это моя Евдоха. Отпусти кошку и вылезай из-под стола!
Никей выполняет приказание «госпожи» и в ту же секунду из кухни ракетой вылетает серый пушистый ком с торчащим как след кометы хвостом.
– Хатулла – по-гречески «кошка», – отряхивая колени, поясняет му'зик. – А что есть Евдоха?
– А Евдоха на моём языке означает «Есть вдохновение», – отвечаю я, интенсивно разгоняя полотенцем смог. – Можешь называть её просто Дося.
Мой ответ явно не устраивает Никея, и я поясняю:
– Видишь ли, Кеша, когда на меня нападает вдохновение, у Доси шерсть встаёт дыбом… и не только у неё… – я кладу полотенце на стол и вздыхаю. – Зато все домочадцы знают, что меня уже как будто нет дома и лучше устроить дежурство по кухне, чтобы ничего не горело, чем нарываться на мои эмоции…
Снимаю горячую ещё крышку с кастрюли и стенаю:
– Спагетти умеретти вандалы Капулетти… короче: капут – всё сгоретти! О, мои спагетти!
– Ах, спагетти, – скорбно вторит подошедший Никей, – нет ничего вкусней на свете!
Реакция, с которой я поворачиваюсь к му'зику, пугает не только меня.
– И ты умеешь собственноручно творить спагетти?!
Не успев подумать о последствиях, Никей согласно кивает.
– О, Кеша! Хвала Зевсу за то, что он прислал мне тебя! – лесть – оружие безотказное, и я смело иду в наступление. – Только сначала надо сбегать в магазин, потому что у меня больше нет макарон. И, наверное, чего-то ещё нет, о чём я не знаю… Хотя не огорчайся! Рецептура есть в песне «Люблю я макароны». Знаешь такую?
Му'зик ошалело смотрит на меня и молчит, явно ожидая продолжения.
– За мной! – командую я и поспешаю в прихожую, – слушай и запоминай рецепт! Итак: «Люблю я макароны, любовью к ним пылаю неземною…» Нет, это лишнее... Вот! «Полейте их томатом, посыпьте чёрным перцем, смешайте с тёртым сыром, и с молодым вином…»
Последние слова я договариваю с уже извлечённой из сумки тысячной купюрой в руках, которую протягиваю Никею с наказом:
– Макароны, томат, сыр, перец и… гм…
– Мяу! – подаёт голос вышедшая из укрытия Евдоха.
Незнамо отчего, я раздражаюсь, подхватываю её и сую в руки му'зику:
– И Досю прогуляй, пускай проветрится! Я собираюсь писать о Тавриде и мне надо разобраться в себе…
Какое тут «разобраться»! Я и шагу не успеваю ступить, как начинается невероятное шоу!
В считанные секунды бедная кошка с воплем шлёпается на пол, на лоб ей лепится купюра, а Никей растворяется в воздухе при запертой двери. Сквозняк хлопает форточкой в кухне, и тут же рядом с кошкой совершает посадку изящная корзина, доверху набитая чем-то непонятным. Я машинально тяну к ней руку и упираюсь в мужской башмак… Никей?!
– Ух, – шумно выдыхает он, – ну и набегался я, пока всё нашёл!
Выпрямившись и, на всякий случай, опершись о стену, я выжидающе смотрю в довольное лицо «шоумена». Он читает во взгляде мои неозвученные вопросы и торжественно заявляет:
– Я принёс тебе кураж, госпожа! – не услышав ожидаемого крика восторга, Никей торопливо роется в корзине и подносит к моим очам бутылку. – Вот он!
Белая этикетка на тёмном стекле гласит: «Nectar Olympic» и ещё нечто мелкое и неразборчивое. Мои эмоции всё ещё в коме и потому вопрос звучит равнодушно – почти оскорбительно:
– «Нектар Олимпийский» по-английски? Левак или контрабанда? И где ты это взял?
– В Элладе! – горячится Никей. – В городе твоего имени, госпожа! Я нашёл его в потаённой лавке и сразу помчался к матушке, на Олимп! Она одобрила и передала тебе подарки – для радости!
Пока он роется в корзине, я поправляю причёску, а, вернее, придерживаю съезжающую «крышу»: подарки с Олимпа от богини Ники – мне? Это круто. Осознав свою значимость, я вскидываю подбородок и повелеваю:
– Неси корзину в гостиную, выложишь подарки на стол! Не годится им в прихожей валяться!
Никей подчиняется и через несколько минут раскладывает на столе содержимое корзины, комментируя каждый предмет:
– Это чаши для вина и нектара, у нас, эллинов, они зовутся килик. А эта чаша называется скифос – из неё пьют вино, разбавленное водой…
– Ага, – подхватываю я, – поняла. Раз она скифос, значит, её придумали скифы! – эллин смотрит на меня с некоторым удивлением, и я окончательно оживляюсь. – А что это там насыпано, такое золотистое? Это же никакое не вино!
– Не вино. Это курага от матушки…
– Точно! Курага для куража! А в другой чаше – финики, я узнала!
Никей открывает рот, чтобы прокомментировать мою ремарку, но не успевает, поскольку я задаю ему весьма резонный вопрос:
– А спагетти и приправы где?
– Не принёс я их, – вздыхает Му'зик и хитровато щурится. – Матушка сказала, что это недостойная богов пища, что это еда для охлоса.
– Ну и ладно, – легко соглашаюсь я со своим новым статусом. – Тогда давай начнём дегустацию твоих яств! Наполняй наши килики! Покиликаем и покалякаем досыта, до самого куражистого куража!
– Мяу! – напоминает о себе из-под стола Евдоха, и я угощаю её фиником…
А дальше…
Ах, надо ли пояснять тебе, дорогой читатель, что было дальше! Ты же наверняка знаешь, что с нектаром осечки не бывает. После нескольких глотков божественного напитка кураж вселяется в нас намертво, и мой учтивый гость открывает вдохновляющее шоу.
Не успеваю я как следует распробовать курагу, как дверцы посудного шкафа превращаются в серебристый экран и на нём начинают мелькать нарядные Музы. Никей хватает с компьютерного столика карандаш и, взмахнув им, как дирижёрской палочкой, «заводит» музыку. И вот уже его сестрицы кружатся в танце, испуганная кошка жмётся к моей ноге, а довольный «шоумен», слегка гнусавя, поёт:
Музы, молю – из толпы многогрешного города людского
Вечно влеките к священному свету скиталицу-душу!
Пусть тяжелит её мёд ваших сот, укрепляющий разум,
Душу, чья слава в одном – в чарующем ум благоречье.
Тяжёлые строки поэмы Прокла притупляют мой кураж, и я протестую:
– О, нет, молчи, не пой, Никей, нектару лучше мне налей! Тогда, клянусь, я твою мать в стихах не буду поминать!
Моя просьба исполняется беспрекословно, музы замирают, и мы приступаем к олимпийскому ритуалу. По мере усвоения нектара растёт желание немедленно приступить к творчеству, но мешает понимание того, что в нём мало проку без пиара результата труда. И тут во мне просыпается профессиональная пиарщица! Увлекшись разработкой пиаркомпании, я не сразу замечаю, что Никей постукивает пальцами в такт моим мыслям. Наши взгляды встречаются…
– Я всё понял, Госпожа, – едва сдерживая смех, заявляет досужий эллин. – Мне надо подружить тебя с издательством «Олимп». Будет сделано. Только покажи мне на карте, где оно.
На карте? Да пожалуйста! «Расстилаю» карту на мониторе и, пока Никей высматривает на ней пути-дороги, достаю визитку:
– Это оставишь у них, для связи со мной.
– Слушаюсь, госпожа. И мне дай такую же, или другую, побольше. Для памятника.
– Для какого памятника?!
– Для твоего, – хитро щурится му'зик, – в городе Ларисса, в Элладе.
– Надо же! Мне памятник! – хохочу я. – Из белого мрамора? – Никей кивает. – Вот это подарочек! Но ты уж там проследи, Кеша, чтобы приличный прикид на мне был, то есть наряд. Как у Мельпомены. У неё на платье под грудью шикарная оборочка, очень удачно живот скрадывает. А на плечо мне посадите чайку. Мне памятник… ой, не могу!
Повеселившись, я вручаю агенту распечатку своего портрета и даю последний наказ:
– Как управишься, можешь не возвращаться, Кеша. Творить мы будем с Досей вдвоём, ты своё дело сделал: и вдохновил, и куражу полбутылки оставил. Спасибо тебе! Всем своим на Олимпе передавай мой пламенный привет и благодарности.
Понаблюдав, как грациозно растаял божественный байстрюк, я развернулась к столу и… ах! Что это с моей Евдохой? Распласталась на столе, шерсть дыбом, хвост – перпендикуляром… никак обе чаши из-под нектара вылизала?!
Подхожу, трогаю нос кошки, заглядываю в глаза – вроде живая… и заливаюсь смехом:
– Ну, Дося, ну, ты даёшь! Мы с тобой теперь точно шедевр сотворим! Воздвигнем мне памятник нерукотворный.
– Мяу! – подала голос подельница и хлопнула хвостом по столу.
– За работу! Ой, держите меня семеро…
Примечание.
Музы:
Мельпомена - Муза трагедии, Каллиопа – Муза эпической поэзии, Эвтерпа – Муза лирической поэзии, Эрато – Муза любовной поэзии, Клио – Муза истории.