Наталья Сафронова
Дядя Миша
- Сколько маме исполняется? – Альбина Григорьевна всматривалась в снимок пожилой женщины.
- Шестьдесят, - вздохнула Нина, вспомнив и собственный возраст.
- Скажи ей, что она прекрасно выглядит, - посоветовала Альбина Григорьевна. – Фигура замечательная, и вообще.
- Думаете, замечательная? – удивилась Нина. – У меня мамина фигура. До сорока лет стройная была, а теперь – сплошная борьба с лишним весом.
- Замечательная, так и передай, - убежденно сказала Альбина Григорьевна. – И лицо молодое. Так и скажи, что показывала на работе мамины фотографии, и сотрудницы хвалили.
Утром Нина побежала за цветами, выбрала семь веточек кустовой хризантемы: желтую, оранжевую, бордовую, и еще такие же, но других оттенков. Букет получился ярким какой-то особенной пряной осенней горечью, когда с замиранием смотришь на пышное увядание природы – хочется запомнить. Перед работой заехала к маме, подарила. Обрезала цветы и поставила в вазу с водой. Уже одеваясь, сказала:
- Женщины на работе удивились, как ты молодо выглядишь, завидуют.
Мама обрадовалась:
- Электрик вчера приходил, плиту ремонтировал. Говорит, покажите пенсионное удостоверение. Это, чтобы скидку сделать. Я его спрашиваю: а что, так возраст не видно? Он говорит: не видно.
- Ты сама за направлением для Насти в больницу сходишь или мне отпроситься с работы? – Нина посмотрела на маму.
- Когда мне? – удивилась мама. – Мне праздничный стол собирать.
- Господи, какой стол для нас троих? Я куплю торт после работы – и весь стол, - надежда в Нининых глазах начала таять.
- Все-таки юбилей, - заупрямилась мама.
- Ладно, фрукты и торт я принесу, - кивнула дочь .
- Кто последний к лору? – Нина попыталась занять очередь в поликлинике.
-Вы на первичный прием или на вторичный? – строго спросила ее женщина с мальчиком, который присел на корточки у стены и уткнулся в айфон.
- Мама, я второй уровень прошел, - отвлекся он от игры.
- Молодец, - кивнула ему женщина и снова посмотрела на Нину. – А есть еще медкомиссия. У вас медкомиссия?
- А какая разница? – удивилась Нина. – Врач ведь один, зачем три очереди?
- Так положено, – убежденно ответили ей . – Так вы на какой прием?
- Я за направлением на операцию ребенку, - обреченно сказала Нина.
- А ребенок где? – поймала ее женщина.
- У нее все анализы в карточке, - не сдавалась Нина.
- Значит, на первичный, - удовлетворенно кивнули Нине. – Вон за той бабушкой с внуком будете.
Нина заняла очередь за бабушкой, а потом следила, чтобы та не запуталась в трех очередях и не пропустила свою. Внук старушки тоже перелистывал страницы в телефоне, а сама бабушка разговаривала с девушкой в очках о церковном хоре, как часто у них бывают репетиции и как можно туда поступить.
- Два раза в неделю занимаемся, - сказала девушка и тут же посетовала, - но нам не платят, мы еще учимся.
- Не платят, - разочарованно протянула бабушка.
В обеденный перерыв Альбина Григорьевна рассказывала Нине о книге какого-то православного батюшки и попутно каялась:
- Грешна, во всем грешна, даже в убийстве.
Нина испуганно на нее посмотрела.
- Два аборта сделала, - пояснила Альбина Григорьевна. – Или три? Не помню. Представляешь, даже не помню, так не хотелось запоминать. А подруга моя раз двадцать или тридцать ходила на аборт. Легко, как в туалет.
Нина осторожно отставила от себя чашку с чаем, чтобы не облиться кипятком.
- Ни о чем не думали, - вздыхала Альбина Григорьевна. – А теперь вот читаю, как будто в огонь вхожу.
Альбина Григорьевна отложила книгу и налила себе еще чаю.
- Я хочу, Ниночка, чтобы ты тоже прочитала эту книжку, - задумчиво сказала она, - чтобы Настеньку правильно воспитывала. Ведь мы почему такие росли? Потому что без Бога жили.
- Хорошо, - согласилась Нина. – Я как раз сейчас одна буду, почитаю, пока Настя в больнице.
Альбина Григорьевна допила чай и передумала:
- Нет, пожалуй, я тебе пока эту книгу не дам, может быть, позже. До нее дорасти надо, понимаешь, созреть?
Нина согласилась, что пока не созрела.
- Мне и некогда , - пожала она плечами. - Я все равно почти все время с Настей буду. Вроде бы и несложная операция – аденоиды, а все равно маленькая еще дочка. Вот сколько разрешат быть с ней рядом, столько и буду.
После работы Нина зашла за дочкой на продленку, первоклашки оставались в школе до вечера. Настя увидела маму, засияла глазами. Нина словно подалась навстречу своему ребенку, мгновенно почувствовав, как соскучилась. И Настя поняла этот молчаливый материнский призыв, подбежала и обняла маму, и ощутила ее руки на своей спине. И стало понятно, что они одно целое, всегда, каждую секунду, даже если расстались утром, вечером все равно встретятся, и мама возьмет дочку в безопасное кольцо своих рук.
Нина с дочерью шли по улице и весело болтали про бабушкин день рождения и какой торт они ей купят, «Птичье молоко» или «Паутинку». В это время позвонила мама:
- Вы торт не купили еще? Не покупайте! Я испекла «Черепашку».
- Вот в этом она вся! – мысленно покачала головой Нина. – Жалуется, что болеет и устает, обижается на невнимание, но все равно упашется у плиты и отвергнет любую помощь.
- Бабушка испекла торт, - улыбнулась Нина дочке.
- Ура! – обрадовалась Настя. – Я так люблю бабушкину «Черепашку»!
Сколько Нина себя помнила, мама пекла эту «Черепашку» для нее, маленькой. Сначала они клали тесто ложкой на противень и выпекали лепешечки, потом собирали из них черепашку, смазывая лепешки сметанным кремом. Шоколадной глазурью поливали панцирь. А потом самое интересное - рисовали черепашке глаза и рот, и она волшебно оживала. Позже они пекли «Черепашку» Настеньке, и действо тоже превращалось в игру: слепить, нарисовать.
Мама рано родила Нину, сразу после школы. Нина про отца ничего не знала, просила мать хотя бы показать его на школьной фотографии, но та отказалась. Дочь растила в строгости, Нине порой казалось, что мама толком не знает, как правильно, поэтому установила такие жесткие рамки. В восемь вечера Нина должна быть дома. Почему именно в восемь? В десять лет можно гулять до восьми часов, и в двадцать – тоже до восьми. И в тридцать, вероятнее всего, Нине тоже вменялось бы в восемь вечера приходить домой, но к этому времени она жила отдельно. Поставила себе цель - и купила однокомнатную квартиру, дядя Миша помог.
Дядя Миша был маминым братом, младшим, хотя считал себя – старшим. Опекал сестру, а потом и племянницу. Своей семьи у него не было, вернее, гипотетически была, но фактически дядя Миша проживал с другой женщиной. Хотя семью не бросал, помогал, растил сына и по-своему любил жену. Нина затруднилась бы объяснить, в чем именно проявлялась его любовь к жене. Не только в том, что дядя Миша оставил им жилье, конечно. Он сумел сделать так, чтобы жена не затаила на него обиду, разрешала видеться с сыном и не боялась, что бывший муж настроит ребенка против матери. При этом и сестре, и племяннице было жаль, что дядя Миша расстался с женой, они не особенно привечали его новую женщину. Но дяде Мише никто не указ, он главный в своем бабьем царстве. Вот и Нине помог купить квартиру.
Нина тогда словно нырнула в свободу. В стране как раз началась перестройка, все стало можно. И ей, Нине, тоже все стало можно. Для начала она ушла из института, зачем, какой смысл оставаться на кафедре, если в аспирантуру она поступать не собирается. Устроилась, с помощью дяди Миши, конечно, в заводскую газету, там еще стабильно платили зарплату. Ленка осталась, ходила на лекции в калошах, честная была, взяток не брала, да ей никто и не давал. Нина называла ее человеком в футляре, как у Чехова. И опасалась, что и сама на него похожа. Все в рамках, очерченных кем-то, мамой, например. А у Светки, которая все экзамены и зачеты выбивала слезами – домработница. А Верка в Норвегию замуж вышла. Вот где перестройка, вот где демократия.
Нина не мечтала, конечно, о домработнице, но любви хотелось. И любовь постучалась в Нинино сердечко: ждут ли? Ждут. Нина тогда словно опьянела от счастья, настолько казалось все легко и просто: вот он, вот она, а вот они вместе, неразделимые. Но это сначала, а потом появились те самые рамки, которые ограничивали пространство, отделяли черное от белого, подсказывали, что можно, а что – нельзя. Когда выяснилось, что он женат, Нина всю ночь просидела на кухне. Зачем-то зажгла свечу, не церковную, обычную, смотрела на огонь и думала: я порочная! Так этот червячок сомнения в ней и остался, но не мешал, скрылся в глубине. А снаружи – счастье видеть любимого. Куда она теперь без него? Никуда, она без него и дышать не может. Нина тогда пересматривала сказку «Русалочка» по телевизору, не диснеевский мультик, а старый советский фильм. И думала, как все удивительно верно:
- Если не увижу принца – умру.
Маме она тогда почти не звонила, о своей любви не рассказывала. Сумела оградить себя от ее опеки. Нинина любовь росла и цвела, и уже казалось, что не помещается в Нинином сердце. Требовалось разделить ее на двоих. А как делить, если их трое – у него жена. И ребенок. Это сумасшествие длилось десять лет. Любовь стала пробуксовывать, требовала выхода. Нина решила родить. Не строила никаких планов, просто сад любви не может цвести вечно. Влед за цветами должен завязаться плод. И вызреть, и выбросить новые семена, иначе любовь будет пустоцветом. Нина забеременела, думала, родится сын. Если любимый останется с Ниной – хорошо. А если нет – у Нины будет его маленькая копия. Но она не успела даже сказать любимому, что ждет ребенка. Потому что в это же самое время забеременела его жена, та успела сказать. Может быть, почувствовала. А Нина промолчала, какой смысл говорить, если ее признание повиснет в воздухе. Поехала к маме, сказала, что будет рожать, куда откладывать, скоро тридцать пять стукнет. Родилась девочка, тоже хорошо. Теперь можно было любить его издалека, отдавая невостребованное чувство дочке. Таким образом, дочери должно было достаться все самое лучшее и в десятикратном размере: за папу, за маму, за бабушку и за дедушку. И дядя Миша тоже любил свою крошечную внучатую племянницу. Настя росла слабенькой, часто болела, и все тряслись над ней, стремясь оградить от простуд. Вот и сейчас долго думали и взвешивали, соглашаться ли на операцию. Согласились, выбрали время, пока не болеет, подгадали под школьные каникулы в феврале, дополнительные, для первоклашек.
За праздничным столом у мамы было просторно, но сидели тесно, словно хотели друг до друга дотрагиваться. Нина поправляла у Насти то челку, то воротничок. Мама пододвигала своим девочкам виноград и яблоки.
- А Миша мне цветы прислал из командировки, - удивилась мама. – Видишь, какие красивые розы.
- Доставку заказал, - пожала плечами Нина. - Наталье Яковлевой приносили цветы от Маяковского даже после того, как он умер.
- А дядя Миша ко мне в больницу придет? – Настя смотрела на маму, не мигая, как будто от этого зависела ее жизнь. Нина кивнула.
- Придет, как только вернется из командировки, сразу придет, - подтвердила бабушка.
Нина улыбнулась: до чего они похожи, бабушка и внучка. И в себе она с возрастом все чаще находила мамины черты. И фигура, и походка, и манера разговаривать. А раньше ей казалось, что она нездешняя, инопланетная. Может быть, в отца, настолько ей хотелось быть другой, чем мама. Но оказалась мамина. И Настя мамина и бабушкина. И папина, конечно, тоже, глаза его, вот только папа об этом не знает.